Глава 3. Звездный Дом

     Так случилось, что однажды Танцующий с Городскими Огнями Человек увидел восходящее сияние… Он внезапно остановился и замер. Случайный прохожий, чуть не наткнувшись на него, отпрянул и посмотрел на застывшего в нелепой позе почти окаменевшего известного городского идиота с опаской—и ускорил шаги, удаляясь от него как можно быстрее. Другой, напротив, толкнул его, но Человек не упал, а остался стоять, вглядываясь куда-то вдаль. Лицо Человека прояснилось и успокоилось, на нем заиграла детская улыбка, впервые озарившая его и пришедшая на смену всегдашнему выражению тревоги и беспокойства.

     Когда-то Танцующий с Городскими Огнями пришел в этот мир. Надо сказать, что никто не заметил того, как это случилось, потому что никто не пришел к нему с дарами из дальних стран, никакие пророческие сны о величайшем будущем младенца не предваряли его появление на свет, никаких чудесных событий не произошло при его рождении, и ни один белый слон в цветочных гирляндах не поклонился ему. Он был зачат обычным естественным образом—и точно таким же образом появился на свет, и возвестил миру о своем рождении лишь после того, как получил увесистый шлепок пониже спины—как и миллиарды людей на планете.

     Ничего интересного не было в его детстве: страшная нищета и постоянные болезни родителей, абсолютно непроницаемая глухая стена его Будущего, построенная для всех жителей планеты—и ночь Забвения в конце мрачного тусклого коридора, называемого почему-то радостным словом «Жизнь». Можно сказать, что он уже родился с четким осознанием всего, что его ожидает—и потому на его лице отразилось страшное недовольство, а сильный осмысленный взгляд взрослого человека смерил виновницу его грядущих мучений тяжелым взглядом полностью разочарованного и уставшего от жизни мудреца. Свой взгляд, тяжелый и парализующий волю всех окружающих его людей, впоследствии он сделает своей визитной карточкой, и многие будут не любить его именно за этот взгляд, который иногда становился просто невыносимым, и единственное о чем мечтали в тот момент находящиеся рядом с ним люди—это убежать и скрыться—и больше не видеть его никогда…

     Своим взглядом он пронизывал вещи и людей насквозь, потому что этот взгляд был устремлен вовсе не на то, что его окружало—а в какие-то космические дали, откуда его столь грубо и жестко выдернули. И при разговоре с окружающими он практически не слышал того, что ему говорили—а говорили ему преимущественно «о жизни» и «за жизнь», поучали как надо правильно жить и какой рукой держать ложку. Потому что в этот момент он слышал шум космического ветра, надувавшего паруса его космического брига, несущегося сквозь Вселенную мимо мириадов галактик по дороге Разлитого Молока.

     Все органы его чувств были перенапряжены сверх предела, отзываясь на малейший звук или движение во внешнем мире, будто стремясь услышать какие-то отзвуки покинутого и увидеть тени далеких миров. Его слух, настроенный  в соответствии с Гармонией Мира, не выдерживал громких резких и неприятных звуков Города, запахи просто убивали его мозг, а зрению представала картина безысходности лабиринта человеческой души, рожденной в Бесконечности и загнанной в другую бесконечность вечных скитаний по узким проходам Лабиринта. Своим взглядом, устремленным всегда только туда, откуда он пришел в этот мир, он мог видеть глухие и непроницаемые для других стены лабиринта полупрозрачными—а за ними—мириады сияющих миров, в которых нет никаких ограничений и темноты. Поэтому когда окружающие его люди из самых лучших побуждений снова и снова пытались рассказать ему о жизненном пути в узких проходах Лабиринта—о том, как научиться занять лучшее положение в узких проходах и как в это лучшее положение не пропустить других, как искать и находить пищу и жизненные блага в темных закоулках и разгадывать сложные ребусы для продвижения по Лабиринту—он не слушал никого, с тоской глядя сквозь полупрозрачные стены на Сияние Мира далеких звезд.

     Его всегда привлекал вид звездного неба—огромного и вечного. Оно нависало над Городом как Проход в другие миры, как постоянное напоминание о бренности Лабиринта, выстроенного кем-то для своих целей, и бесконечности и бездонности мироздания. Ночь была лучшим временем суток для Танцующего с Городскими Огнями, потому что в это время полупрозрачные стены Лабиринта практически исчезали и становились похожими на легкую дымку, а городские огни сливались со звездами и начинали свой танец—танец Космического Вихря, в который закручены звездные системы галактик, и сами галактики. И тогда Гармония Вселенной звучала в нем все громче и громче, заглушая скрежет и лязг городских звуков, поднимая и унося ввысь, туда, откуда он пришел, в самые далекие галактики в центре мироздания—ядра Метагалактики. Сияние тех миров ослепляло его, звуки очаровывали, и запахи, которые он там ощущал, напоминали об ароматах Вечности.

     Никто не знал о его танцах в вихрях света за пределами Лабиринта—ведь он не разговаривал с окружающими до четырех лет, стремясь сохранить в глазах отблески Сияния. Его дразнили идиотом и считали неполноценным, мама плакала по ночам после ехидных замечаний соседей о необходимости избавления от имбецила—и только он один старался притуплять свои столь обостренные чувства, уходя в свои миры и глядя на Лабиринт невидящим взглядом. Он ведь не просто старался не разговаривать с внешним миром: самое главное—он стремился вообще не отвечать ни на какие внешние раздражители этого мира и, подобно закрытым в пасмурную погоду лепесткам гелиотропа, свернуться калачиком, забившись в любую щель. Но мир с хохотом и шумом находил его в убежищах, бесцеремонно выталкивая, распрямляя и заставляя спеть песенки про зайчиков и ежиков или нарисовать военный парад на Красной площади. Все его нормальные сверстники мечтали «когда вырастут» стать военными или пожарниками из-за огромных блестящих пуговиц на мундирах, делающих их более мужественными и подтянутыми. А о чем мечтал он? Была ли у него Мечта?

     О, у него тоже были мечты. Мечты о Несбыточном и Недостижимом, о возвращении туда, откуда его бесцеремонно и грубо выдернули, подарив ему жизнь, которая на самом деле была хуже смерти. Он слишком хорошо помнил тот Сияющий Мир, в котором он наслаждался красотой и гармонией, и тот страшный момент падения в пропасть—и полный мрак, и свою беспомощность и тишину. Это была смерть в сознании, небытие в каком-то измененном бытии, потерянность и отсутствие надежды. Когда же мир сомкнулся до такой степени, что его тело словно тисками сжали со всех сторон, а страшные волны накатывались одна за другой, выталкивая из тьмы его заточения в какой-то тусклый блеклый мир—он, скорчив гримасу отвращения, прищурился и обвел взглядом все то, что его окружало. Подняв глаза, он смог разглядеть где-то далеко-далеко, в какой-то Недостижимости, покинутый им мир Сияния, едва просматривавшийся из-за бесконечных полупрозрачных переборок нового мира. А потом он опустил взгляд вниз.

     Этот взгляд сиял нестерпимым жаром, пронизывая и прожигая насквозь каких-то существ вокруг него, отчего им становилось не по себе, и они поспешно постарались избавиться от него, чуть не бросив его в руки одному из них. Так началось его новое несуществующее существование, бытие в полном забвении и небытии. Он будто мучительно пытался что-то вспомнить—что-то очень важное, но корявая память совершенно не удерживала самого важного, предлагая взамен какую-то чушь из новой жизни. Лишь иногда как молния, пробивающаяся сквозь облака и мгновенно освещающая тьму, он видел Сияние настоящего мира Бытия—но эти мгновения повторялись все реже и реже, а он, пытаясь ухватиться за них, снова срывался и снова падал и падал в свое новое существование.

     Окружающий Тусклый мир принял его крайне настороженно и враждебно. Но в то же время Сияющий мир тоже, едва дотягиваясь до него, почему-то старался продлить его Несуществование в Небытии и в последний момент разрушая искусно сплетенные против него гибельные ловушки. Два мира боролись в нем—Тусклый мир Небытия и Сверкающий мир Гармонии, а он все дальше и дальше уходил в небытие, удаляясь от привычного мира Сияния, постепенно приспосабливаясь к окружающему его тусклому миру. В окружающем его мутном и блеклом мире все было словно наоборот: радостное было до непривычности серым, словно кто-то забыл протереть стекло, и оно настолько плохо пропускало свет, что все творившееся за этим стеклом было едва различимым—будто какие-то тени и отголоски реальности. Зато все мрачное и темное—неприятные звуки, запахи, образы и ощущения—мощно и нагло вторгались в него и разрушали все светлые оболочки, словно термиты выедая все внутренности, заглушая и притупляя все светлое и радостное общей тусклостью и непроницаемостью небытия.

     Тусклый мир старался избавиться от него изо всех сил, и вначале Танцующему с Огнями приходилось отчаянно бороться за свое существование, а потом в какой-то момент он вдруг понял, что любая борьба бесполезна, потому что тусклый мир борется вовсе не с ним, а с Сиянием внутри него. Тусклый мир стремился заглушить именно это Сияние и сделать его таким же тусклым, как и все вокруг—и самым невыносимым для окружающих был его сияющий взгляд. Поэтому единственное, что могло обмануть слабое зрение тускликов заключалось просто в необходимости постоянно прятать пронзительный взгляд светящихся глаз, в которых отражался Сияющий мир. Это было нелегко, и этому надо было научиться—но зато после того, как ему удалось погасить взгляд, его оставили в покое, и атаки извне сделались менее ожесточенными, хотя и не прекратились совсем.

     Рядом с его домом был Звездный Дом—он находился прямо через дорогу, и  когда Танцующий с Огнями вырос настолько, что заботливые дяди и тети уже не спрашивали его: «Мальчик, где твои родители? Ты что, потерялся?» —он самостоятельно пришел в Звездный Дом и встретил там то, что так давно искал. Внутри Звездного Дома стоял огромный роботообразный двухголовый безрукий гигант, которому удавалось невероятное: когда выключали свет, он начинал светиться изнутри, и тогда на внутренней стороне огромного купола появлялось настоящее звездное небо! Волшебная указка-звездочка лектора перемещалась по ночному небу с необычайной легкостью, а чей-то незнакомый и невидимый голос рассказывал ему о строении Космоса, о галактиках и звездах, обо всем, что было для него самым важным в жизни. Теперь Танцующий с Огнями уже хорошо знал, где будет пребывать его душа постоянно, и при каждом удобном случае он приходил сюда. Кроме него в Звездный Дом мало кто ходил—обычно на них приводили группы старшеклассников, проходивших тот или иной параграф в учебнике по астрономии, да какие-то другие лекторы собирались послушать своих коллег. Собирались в нем изредка любознательные старички и благообразные старушки. Нормальные же люди обычно обходили стоявший в глубине между домами Звездный Дом стороной, и многие из них не знали о его существовании, даже прожив по соседству с ним десятки лет и не замечая его возвышающийся над крышами домов огромный металлический купол.

     Но кроме Звездного Дома, который Танцующий с Городскими Огнями сделал своим родным домом, еще одна ниточка продолжала связывать его с Сияющим миром: сновидения. И если все окружающие его люди относились к сновидениям  как к чисто медицинскому фактору—ведь каждый человек должен есть и спать—есть и спать, есть и спать, словно сновидения были продолжением процессов пищеварения—то для Танцующего с Огнями сновидения сделались основной реальностью, полностью затмив собой тусклый мир небытия. Его сны были очень яркими и красочными, а происходившие в них события—намного объемнее и насыщеннее, чем в окружающем его мире. В своих снах он встречался с незнакомыми ему людьми, путешествовал по незнакомым странам и совершал какие-то невообразимые подвиги. Его сны служили полным опровержением всех теорий ученых-физиологов у тускликов, считающих сны лишь продолжением их тусклой желудочно-кишечной реальности. При этом еще нужно отметить, что  ему никогда не снились страшные или угрожающие сны, а только светлые и радостные, в то время как нахождение в Лабиринте было постоянно сопряжено для него со смертельной опасностью. Та, наружная жизнь, была для него сплошным кошмаром, и Несуществование в Небытии тусклого мира было для него проклятием. Вернувшись домой в своих снах, он мучительно соображал, почему какую-то часть своей жизни он вынужден проводить в Лабиринте Тусклого мира, пытаясь вспомнить, за что он был так жестоко наказан и проклят.

     Контраст между Сияющими снами и тусклым Лабиринтом с каждым днем нарастал, и он начал просто привыкать к тому, что сосуществует два мира или, вернее, гораздо больше миров, и вот ему зачем-то нужно вести эту двойную жизнь во многих мирах одновременно. Страшная нищета и болезни, издевательства «нормальных» сверстников и взрослых, кончающиеся обычно страшными кровавыми избиениями, беспомощность и растерянность родителей, ничего не подозревающих ни о чем—все это составляло содержание всей его жизни в тусклом Лабиринте, несуществование в небытии. Зато когда наступало время покоя, и он уходил в другие миры, его блаженство и нескончаемое счастье превосходили многократно тусклое небытие. Поэтому он считал себя самым счастливым человеком на свете—и только потом, при заполнении обязательной при приеме на работу анкету с автобиографией он, пытаясь вспомнить хоть какие-то светлые моменты в своем детстве и юности, с удивлением обнаружил, что, кроме его самых сокровенных снов, внешние события его жизни были скорее бесконечной чередой жестоких и бессмысленных проявлений окружающих жителей Лабиринта, путешествующих в его бесконечных закоулках.

     Так прошло его детство—в доме, где живут Звезды, и в снах, возвращавших его в Недостижимый мир Сияния. И когда ему рассказывали о каких-то радостях или огорчениях жизни в закоулках Лабиринта в тусклом мире несуществования в небытии, он только удивленно смотрел на собеседника и не отвечал, стараясь поглубже спрятать от него сияние своих глаз…

Весь роман будет постепенно публиковаться на моем сайте sites.google.com/site/vortexrotator/ (впереди надо еще добавить как обычно https://)