Pros

Он ле­нивый, лег­ко­мыс­ленный и не­ук­лю­жий. А еще – очень-очень мяг­кий: хлоп­нешь по пле­чу, и ла­па уто­нет в гус­той чер­но-бе­лой шер­сти. И сам то­же уто­нешь – ес­ли из­вернешь­ся как-то не так.
Тол­стый, счас­тли­вый пан­да.
Та­кой без­за­бот­ный и та­кой при­выч­ный.

В те ред­кие дни, ког­да сна­ружи не ль­ет и не па­лит, они ухо­дят в го­ры – да­леко-да­леко, ту­да, ку­да обыч­но не заб­ре­да­ют мес­тные, ту­да, ку­да не под­ни­ма­ет­ся вез­де­сущий Ши­фу – и тре­ниру­ют­ся до тех пор, по­ка, из­му­чен­ные, не па­да­ют в тра­ву. Бла­го, ее мно­го; она ду­шис­тым оде­ялом ук­ры­ва­ет за­ранее рас­чи­щен­ную по­ляну. Тра­ва мяг­кая и при­ят­ная на ощупь, хоть и нем­но­го пре­лая. Пыль­ца, не ус­пев осы­пать­ся, за­бива­ет­ся в нос; Тиг­ри­ца мор­щится, от­че­го-то те­ряя всю свою гроз­ность, и чи­ха­ет – ог­лу­шитель­но, сов­сем не по-ко­шачьи...
Ему нра­вит­ся. Пан­де.
Раз­ва­лив­шись во весь рост, По слад­ко, с хрус­том по­тяги­ва­ет­ся и бол­та­ет обо всем на све­те: о лап­ше и пи­рогах, о Пя­тер­ке и от­це, о Мас­те­рах и де­ревен­ских со все­ми их но­вос­тя­ми и сплет­ня­ми. В та­кие мо­мен­ты Тиг­ри­це ка­жет­ся, что язык его во­об­ще ни­каким об­ра­зом не свя­зан с го­ловой. Ей хо­чет­ся пе­ребить, пих­нуть в бок, щел­кнуть по но­су, – хва­тит, за­мол­чи! – но вмес­то это­го она лишь прис­тра­ива­ет­ся ря­дом, зак­ры­ва­ет гла­за и го­товит­ся слу­шать. Слу­шать впо­луха, но не пе­реби­вая, слу­шать дол­го, вды­хая мус­кусный за­пах мок­рой шер­сти – от них обо­их не­сет ведь так, что дай бо­же – и, быть мо­жет, учить­ся. Нап­ри­мер, то­му, как из од­но­го-единс­твен­но­го пан­ды по­луча­ет­ся ви­димость тол­пы точ­но та­ких же.
Слу­шать и прос­то ва­лять­ся в тра­ве, от­ды­хая.
А ни на что дру­гое, собс­твен­но, сил у нее не ос­та­ет­ся – впер­вые за мно­гие го­ды. Ле­жи, мол­чи, не ше­велись, и тог­да, быть мо­жет, по­лучит­ся сво­им хо­дом дой­ти до ком­на­ты, не при­бегая к ус­лу­гам мох­на­того, дру­желюб­но-то­вари­щес­ко­го пле­ча. Тог­да, быть мо­жет, по­лучит­ся до­нес­ти се­бя до кой­ки, а не сва­лить­ся на ты­сяч­ной сту­пени лес­тни­цы, ве­дущей к двор­цу. И пусть те­ло зве­нит от ус­та­лос­ти – как стру­ны, что тре­щат, тя­нут­ся и рвут­ся, как гонг, что бу­дит по ут­рам – со­берись. Во­инам кунг-фу не ве­дома сла­бость.
И боль. И ус­та­лость. А за­висть – толь­ко бе­лая, дру­жес­кая.
По­тому Тиг­ри­ца и не за­виду­ет. Ле­жа на спи­не, чувс­твуя, как сы­ре­ет шерсть вдоль поз­во­ноч­ни­ка, слу­шая, как спо­кой­но и ров­но ды­шит пан­да, чьи ког­ти бес­созна­тель­но ца­рапа­ют тра­ву – нис­коль­ко не за­виду­ет. Зна­ет: зас­лу­жил. Зна­ет – пан­де, та­кому боль­шо­му, плю­шево­му – ни­чуть не лег­че. И кос­ти ло­мит, и мыш­цы тя­нет, и крас­но-зе­леные кру­ги в гла­зах раз­бе­га­ют­ся. Толь­ко По, ду­ралей, это­му рад-ра­дёше­нек. Тер­пит, кре­пит­ся, за­лечи­ва­ет си­няки и – ра­ду­ет­ся, да. Ис­крен­не, как и по­ложе­но Ге­рою.
Во­ину Дра­кона.
Он – как… ну, не пер­во­го сор­та вы­печ­ка. С од­ной сто­роны – воз­душная и слад­кая до при­тор­ности; с дру­гой – сго­рев­шая до чер­ной кор­ки, су­хая и горь­кая. Рав­но­весие меж­ду ни­ми сох­ра­нить не­лег­ко. Ши­фу ког­да-то про­бовал – не смог, сор­вался. Вы­сох. И уче­ница не­люби­мая то­же сор­ва­лась – да так дав­но, что и вспом­нить уж нель­зя. А пан­да – нет. И сам не сор­вался, и ос­таль­ных вы­тяги­вать на­чал. Не­быс­тро, бо­лез­ненно, глу­по, но – на­чал...

Ощу­щая, как иду­щий от зем­ли хо­лод въ­еда­ет­ся в кос­ти, Тиг­ри­ца ло­вит се­бя на же­лании чуть бли­же при­жать­ся к теп­ло­му, чер­но-бе­лому бо­ку на рас­сто­янии лок­тя.
Иног­да ей ка­жет­ся, что в по­яв­ле­нии пан­ды есть и свои плю­сы.