Вильгельм. Глава 4

Гостиная была на втором этаже. Она не уступала парадной зале величиной и просторностью, но представляла собой нечто иное. Снова здесь присутствовало обилие гладкого гранита, но он уже тёмно-изумрудный. Это была комната, созвучная чаще давно покинутого сада, где взгляд утопал в зелёном бархате и в приятном полумраке. Роскошные и добротные предметы домашней утвари затемнены временем на столько, что казались обсидиановыми. В гостиной располагался высокий старинный орган. По бокам его находились два пышных букета белых лилий в позолоченных вазах, поставленных на низкие колонны. Червлёной позолотой отливали и рамы картин с пасмурными пейзажами гор, сонных равнин. На некоторых запечатлелся томный исход лета со спелыми пшеничными полями, на других встречалась зыбь апрельских рек и сквозные веера ив. На полотнах теплилась изнеженная и меланхоличная майская заря, восходили луны и таяли сиреневые очертания городов. Эти произведения искусства, выполненные талантливой рукой, сразу же привлекли внимание Даниэля, причём в одно мгновение казалось, что он так ими заинтересовался, что для него всё остальное прекратило существовать.

Безымянный слуга пригласил его присесть за столик с предложением чая или кофе.

- А… Кофе. Крепкий. И сладкий, - ответил «особенный гость» садясь в бархатное кресло сконфуженно, поскольку перед этим неловко задел коленом столик. 
Несколько минут спустя Даниэль уже втягивал излюбленный и густой аромат нежно-горького снадобья, что присмирило его растерянность. Слуга хотел было уже сорваться бежать дальше по своим делам, но тут Даниэль обратился к нему со словами:
- Вот знаете, я не проснусь, если не выпью кофе. Это такая важная вещь любого моего утра, где бы я не находился. Признаться, я много путешествую. Даже слишком, - и он засмеялся. Слуга решил оставить свои дела и поддержать разговор:
- Господин Артур напротив предпочитает постоянство своего дома. Полагаю, ему будет интересно узнать от Вас, что же происходит за пределами его владений.
- Всего и за вечность не описать. Не думаю, что смогу остаться здесь на такой срок . Впереди ещё столько дорог, городов... Но Мидиан произвёл на меня огромное впечатление. Он встретил меня пробками и лабиринтами улиц , но тем не менее, успел в себя влюбить.
- Редко, когда человек, впервые посетивший Мидиан , может сказать подобное… -- заметил слуга, с разгорающимся интересом наблюдая Даниэля. Эта пытливость была непонятна нашему герою, потому что вызвана она была далеко не подозрением. Сегодня у ворот, когда слуга соизволил выйти к ждущему час у железных прутьев юноше, произошло нечто неоднозначное. Сначала Даниэль изложил очень кратко суть, почему ему нужно к Артуру. Слуга недоверчиво и прохладно его послушал, но в дом пускать так и не желал. И только после того, как он заглянул в паспорт «особенного гостя», то поменялся в лице. Этот парень и впрямь – Велиар… И тут же у встретившего изменился тон и поведение, словно фамилия играла решающую роль. То Даниэля тогда удивило: он обыкновенный человек, у которого просто не может быть слуг. Но сейчас он, как бы не играл соблазн узнать, что такого в его принадлежности к Велиарам и к Артуру, пытался вести себя обычно. Он продолжал беседу, отвечая на примечание слуги:

- Просто возникло странное чувство чего-то созвучного мне. Возможно, это произошло потому ,что здесь живёт мой близкий родственник. Или же я так истосковался по очарованию средневековья. Я бы предположил, что попал в сказку, если бы можно было убрать тысячи машин, неоновые вывески, неказистые современные постройки и вечно спешащих, озлобленных в каждодневной толкотне людей. Но не подумайте, вас убирать не надо, - и Даниэль снова рассмеялся. Он говорил быстро и увлечённо. Слуга заметил, что у него особенный «эс». Точно звук этот у него был облачён в мягкие, лёгкие одежды. У Даниэля нижний ряд передних зубов был неровен, что он не силился скрывать – его улыбка перебарывала стеснение. Своей непосредственной  и простой манерой общения он сумел расположить к себе человека, его встретившего, этого безымянного слугу. Но вдруг он осёкся:

- О, извините, я совсем упустил из вида… Как вас зовут?
- Вильгельм, - ответил слуга неуверенно после короткой паузы, осмысливая последнюю реплику собеседника.
- Скажите, Вильгельм, а что это за картины? – и Даниэль легонько кивнул в сторону стены, где висели полотна .
- Некогда его превосходительство увлекался живописью.
- Это прекрасные полотна. Тем они замечательны, что несут чувство. 
- И что же Вы на них видите ? – поинтересовался Вильгельм, внимательно слушающий юношу. Тот вдумчиво остановил взгляд на одной точке и через мгновение сформулировал:
- След чего-то горького и безутешного. Точно природа плачет вместе с творцом.
Они помолчали крохотное время, за которое взгляд Даниэля не изменился. Он точно погрузился в себя, в заветную думу, как в сон, но быстро встрепенулся и отвлечённо, как ни в чём не бывало, промолвил не без самоиронии:
- Я бы тоже с удовольствием рисовал, если бы мои руки росли из правильного места, а не из…

- Ну, Вы имеете другое немаловажное качество. Вы первый из тех, кто носит фамилию Велиар, и кто счёл имя простого слуги ценной деталью и смог заговорить с ним на равных… Вам многое чуждо здесь, вы многого не знаете, да. Я поясню… Так вышло, что ещё прадед моего прадеда был придворным здесь. Я продолжаю традицию и своеобразный обряд, которому пара сотен лет, если не больше. Мне есть, с чем сравнить. Сейчас я присутствую при историческом моменте, который не укладывается в моей голове, - веско промолвил Вильгельм.

- Так вот в чём дело… Но здесь не надо большой науки. Вы прежде всего человек, а не слуга! - заключил Даниэль с изумлением.

- Вот как раз здесь и нужна большая наука. Я бы даже сказал: великая. Вы сейчас не подумайте, что я жалуюсь на свою участь. Нет. Просто меня всегда удивляло то, что сильные мира сего не задумываются над тем, что у каждой частички серой массы, пыли под их ногами есть имя собственное. А за именем этим следует и личность, и чувство собственного достоинства, и, самое главное, душа. Но это никогда не изменится: всегда будут господа и все остальные, безликие и неприметные.
Даниэль сочувственно смотрел на него, внимая его речи, и видел избитого от каждодневных тягот человека, давно смирившегося с неблагодарностью. Его слова не есть ропот раба. Это открывшаяся рана на поруганной справедливости. Даниэль отлично понимал, что Вильгельм прав. И такая правда давно его болезненно корёжила.