Распятые. Глава 8

Когда Дани спускался вниз по винтовой лестнице, то в его сознании был такой сумбур первое время, что ему было сложно всё оценить. Но он старался, очень старался ухватить все факты и соотношения. Обозначилась финальная черта. Замаячил решающий вечер. Перед тем, как начать разгон по финишной прямой, он точно знал , что не поступит так, как велит Андерс: он будет петь то, что сочинит сам. Без заклинаний в тексте, кодов и шифров… Да, Вун узнает, что Дани всё это время водил его за нос. Он будет зол. Он захочет с ним всё порешить кардинально. Это значит опасность. Смятение. Тупик. Надо что-то решать. Винтовая лестница спускается всё ниже… Кружится голова. Бесконечные витки. Круги ада. Есть ли выход?.. Первое, что напрашивается - это повлиять через Эсфирь. Только через неё он сможет избежать смерти. То есть нужно воспользоваться её отношением к себе. Подождите… Её отношением? После того , как Дани себя проявлял, она от него отвернулась. Значит, надо её хорошее отношение вернуть. О, нет… Нет!!! Это унизительно, грязно, отвратительно. Можно подобрать много определений, отображающих то, как данное ненавистно Даниэлю. Но что с них толку, если данная зацепка - это единственный выход. И всё, конечно , не точно. Относительно. Если она ему всё врёт про свои горести? Если Синдри открыл Андерсу то, что он шпион Даниэля, и Вун будет манипулировать через информацию, которую «господин Велиар» покупает в письмах? Если Андерс и без того темнит? Если кто-то из «Лимба» во всём замешан, а Дани не знает? «Стоп!!! Это уже переходит в паранойю!» - пришло ему в голову, от чего он остановился на ступеньке. «Даниэль? Что стряслось?» «Андерс, Вы торопитесь?» «Весьма, если честно …» « Тогда не ждите меня… Прощайте.» «Вам врача? Вам дурно?» «Нет…» «Тогда я Вас покину…» Если бы ещё полминуты Вун шёл перед ним, то врач потребовался бы ему.

Замкнутое пространство. Замкнутая мысль. Даниэль хотел кричать. Он хотел в вопле отразить весь тот страх и бешенство, что засели внутри.

Успокоиться.

Пересилить.

Вдох.

Выдох.

Всё же отлично...

Он уже десять минут сидел на ступеньке в башне. Необходимо возвращаться к себе домой. Прочь отсюда.

Он искал выход из замка по памяти, что не заняло много времени. Почти бегом он приближался к двери на улицу. Он открыл её. На пороге стояла Эсфирь. Она улыбалась. Хищный оскал. Он ненавидел её губы. И её черты лица. И её голос. Она говорила:

- Меня прошлой ночью так вдохновили твои слова, что кожа твоей возлюбленной как бархат, что я не сдержалось, мой господин. Издревле известно, что кровавые ванны обладают неким свойством…

- О чём ты?..
- Тебе интересно?!
- О чём ты???
- Показать?
- …Да.

Он никому не рассказывал об увиденном. В тёмных и сырых подвалах замка, в месте, которое можно назвать тюремной камерой он увидел то, во что ему было крайне сложно поверить. Эсфирь указала на арку, чтоб Даниэль зашёл внутрь, а сама оставалась в коридоре, остерегаясь туда даже смотреть.  Мой герой так и остался стоять на пороге - в смутно-багряном освещении он увидел распятых детей. Бледных, как полотно. Они были мертвы. Впереди всех находилась та самая девочка, что он видел в метро в первый день своего знакомства с Мидианом. Её привела сюда мама и оставила здесь. Казалось, она спит. Сцена их встречи пронеслось в памяти Даниэля неявным призраком...

Вокруг всё стёрлось, помутилось, стало ватным и вязким. Даниэль чувствовал себя как в состоянии свободного падения, что бывает во снах лишь мгновение. Но здесь - реальность. Он не мог шевелиться. Он не мог плакать.

«Я приказала их сначала распять. Затем - забрать их кровь для меня. Теперь моя кожа тоже как бархат. Я так хотела тебе угодить, - прошептала ему Эсфирь, - их похоронят… Я так жалею, что не могу сейчас на них хоть немного посмотреть. Нельзя - но я сама выбрала для них такой вид казни. Они свободны и далеки от страданий. Невинные, они пребывают сейчас в мире, где даже у роз нет шипов. Но мне этого не позволено. Уходи, Даниэль. Ты мне не нужен больше. Оставь меня одну.»

…Закат. Длинные чёрные тени от предметов. Его особняк казался ему бардовой голограммой, испещрённой чёрными линиями. Некоторые перекрещивались, образуя силуэты распятий… Кресты. Он никогда их не забудет. Он думал , что виноват перед ними, перед теми детьми. Он будет виноват перед всеми и каждым, на кого падёт гнев Эсфирь, вызванный им. А она не остановится на них. Сколько же ещё будет боли чужой и его собственной?

Надо спрятаться. Слишком больно. Непомерно больно. Надо бежать в сон. Да, хотя бы чуть-чуть. А потом он соберёт вместе Диксов, Алессу и Авилона, всё им расскажет про Вуна, про свои амбиции. Он знал, где найти снотворное. Сильнейшее. Оно должно подействовать. Он вылил в горло залпом треть литровой бутылки тёплых виски. Солнце преломлялось в стекле. Солнце исчезло. Стекло выскользнуло из рук.

…Он увидел ту девочку в метро. Ничего не изменилос: те же стены, потолок, даже плитка на полу. Только – больше никого. Нет людей, нет составов… Безмолвно до звона в ушах.

Она сидела на скамье. Заприметив Даниэля, который осторожно шёл к ней, она улыбнулась спокойно и светло, чуть наклонив набок голову. Он остановился перед ней. В её ладонях были раны насквозь от гвоздей. Даниэль смотрел на её необыкновенно лучезарное, тишайшее лицо. В её глазах не было укора, а только умилённое мирное счастье. Вот то и явилось последней каплей. Сначала в глубоком безмолвии с ресниц упали крупные слёзы, а после он рыдал, захлёбываясь плачем. Он её обнимал, целовал её пронзённые ладони и пронзённые ноги. Вся боль вырвалась бурным потоком. Боль за всех и за каждого, кто стал жертвой уродливой жестокости и не смог устоять перед гнётом её. Его разрывало осознание всей душой, что ничего не вернуть. Оно его потрошило, старательно выскабливало.

Что же они, эти распятые, не отвечают тем же злом, не ненавидят руку, предавшую их мучению? Зачем же они смотрят так светло, так любя и всепрощающе, что становится так невыносимо горько от их чистоты?..

Они долго так пробыли. Ему становилось легче… Девочка говорила, всё так же ласково: «Что ты снова плачешь? Ты же любишь птичек? Они летают так радостно, свободно, высоко… И я тоже.»

И он непроизвольно проснулся в непроглядном мраке позднего вечера, будучи уже обновлённым.

И – ему стало дурно уже физически.