Бобринский А. Г

БОБРИНСКИЙ
АЛЕКСЕЙ ГРИГОРЬЕВИЧ
11 апреля 1762 – 20 июня 1813

Бобринский Алексей Григорьевич родился 31 марта 1762 г. в Зимнем дворце Санкт-Петербурга. Отец – фаворит и сподвижник Екатерины II Орлов Григорий Григорьевич; мать – императрица Екатерина Алексеевна, жена российского императора Петра Федоровича Романова (Петр III).
Отец Алексея Григорий Григорьевич Орлов родился 24 сентября  1734 года в родовой усадьбе Орловых в селе Люткино в семье генерал-майора Григория Ивановича Орлова. Детство его прошло в Москве. Начальное образование получил дома. В 1749 году, 15-летним, записан в лейб-гвардии Семёновский полк солдатом. В 1757 году переведён офицером в армию, и принял участие в Семилетней войне. При Цорндорфе получил три раны, но продолжал принимать участие в сражении. Это заставило говорить о нём в войсках и сделало его имя весьма популярным в офицерской среде. В 1759 году был переведён на службу в столицу в один из артиллерийских полков.
В 1760 году Григорий Григорьевич обратил на себя внимание генерал-фельдцейхмейстера графа П.И. Шувалова, который взял его к себе адъютантом.
Рослый, статный и красивый, склонный к кутежам и смелым, рискованным похождениям, Орлов скоро приобрел в Санкт-Петербурге репутацию «Дон Жуана».
В один из  дней,  после обеда  при  дворе, Шувалов  принес в Артиллерийскую контору громадный ананас со стола императрицы, еще не ведая, что  этот  заморский  фрукт,  вроде бомбы, взорвет его счастье и благополучие. «Гришка, - сказал он адъютанту, - сам не съем и жене не дам попробовать. Хватай  ананас и отнеси его, сам знаешь кому!» - «Знаю», - отвечал Орлов, очень догадливый. Этот ананас привел его в объятия княгини Елены Куракиной, дочери Апраксиной А.Л.
Куракина была слишком опытная дама, и она поздравила себя с находкой лука Купидона, постоянно натянутого. Шувалов встретил Орлова деловым вопросом: «А что моя душенька? Довольна ли ананасом?» - «Еще как! Велела поскорее другой присылать.»   
Своего успеха у женщин Орлов не скрывал. «Да нет же таких дураков, - говорил он, - чтобы получили орден и таскали его в кармане». Он афишировал княгиню Куракину, не заботясь о том, что скажет генерал-фельдцейхмейстер.

Орлов сделался соперником своего начальника и победил его. В нем уже замечались зачатки твердого и своеобразного характера, который вполне определился впоследствии и который с того времени он начал смело выказывать. Граф Шувалов требовал прекращения свиданий с Куракиной. Орлов не желал давать подобного обещания. На него одели оковы, но и это не могло сломить его упорства. Роман с княгиней Куракиной, возлюбленной графа Шувалова, повлёк за собой отчисление его от должности адъютанта и перевод в фузилёрный батальон гренадерского полка, участвовавший в это время в войне с Пруссией, что только увеличило популярность Орлова в петербургском обществе.
Им заинтересовалась царевна Екатерина Алексеевна (будущая императрица Екатерина II), супруга Петра III, и пожелала с ним познакомиться. Смелый, решительный характер Орлова привлёк к нему симпатии императрицы, которая и доверила ему свою судьбу.
9 октября 1762 года барон де Бретейль докладывал из Петербурга министру иностранных дел и пэру Франции герцогу Этьен Франсуа Шуазелю:
«Не знаю, ваша светлость, к чему поведет переписка царицы с господином Понятовским; но, кажется, уже нет сомнения в том, что она дала ему преемника в лице господина Орлова, возведенного в графское достоинство в день коронации... Это очень красивый мужчина. Он уже несколько лет влюблен в царицу, и я помню, как однажды она назвала мне его смешным и сообщила о его несообразном чувстве, впрочем, по слухам, он очень глуп. Так как он говорит только по-русски, то мне теперь еще трудно судить об этом...».
В последствии, по Петербургу ходила байка о том, что Григорию Орлову, хваставшемуся однажды своим личным влиянием в гвардии, вдруг вздумалось в присутствии государыни объявить, что ему было бы достаточно месяца, чтобы свергнуть ее с престола. На что граф Разумовский заметил: «Может быть, мой друг. Но зато и недели не прошло бы, как мы бы тебя вздернули.»
25 ноября 1764 года французский поверенный в делах Беранже писал из Петербурга:
«Чем более я присматриваюсь к господину Орлову, тем более убеждаюсь, что ему недостает только титула императора... Он держит себя с императрицей так непринужденно, что поражает всех, говорят, что никто не помнит ничего подобного ни в одном государстве со времени учреждения монархии. Не признавая никакого этикета, он позволял себе в присутствии всех такие вольности с императрицей, каких в приличном обществе уважающая себя куртизанка не позволит своему любовнику.»
Отношения между Екатериной и Орловым она выразила в своем письме к мадам Жоффрен:
«Когда пришло Ваше последнее письмо, граф Орлов был в моей комнате. Есть одно место в письме, где Вы называете меня деятельной, потому что я работаю над составлением законов и вышиваю шерстями. Он, отъявленный лентяй, хотя очень умный и способный, воскликнул: «Это правда!» И это первый раз, что я услышала похвалу от него. И ею я обязана Вам, милостивая государыня.»
В 1764 году Беранже сообщил герцогу де Пралин следующие подробности о младенце мужского пола, родившемся, как говорили, у Екатерины вскоре после смерти императрицы Елизаветы:
«Этот ребенок у Шкурина, прежнего доверенного слуги, а теперь камергера. Он воспитывает его, называя племянником, а отец и мать (Орлов и Екатерина) часто навещают ребенка, отправляясь в сумерки в простой карете, сопровождаемые только одним лакеем.»
Далее он писал:
«Он (Орлов) обращается иногда со своей государыней, как со служанкой. Несколько времени тому назад между ними произошла бурная сцена, после чего Орлов уехал на три дня под предлогом охоты. Екатерина заболела и два дня предавалась отчаянию. На третий она написала очень нежное письмо своему возлюбленному, которое вложила в богатую шкатулку. Она писала ему, что надеется видеть его у себя в Царском Селе, куда отправляется. Там, действительно, произошло примирение. Мне говорили, будто там же у нее родился еще ребенок, но мертвый. Значительное уменьшение округлости стана и побледневший цвет лица - все признаки и все обстоятельства подтверждают это известие..."
По свидетельству английского посла Геннинга, Екатерина имела трех детей от Орлова.
Слухи приписывали Екатерине кроме Алексея двух девочек Наталью (1758 г. рожд.) и Елизавету (1760 г. рожд.), которые воспитывались под фамилией Алексеевых. Так как Екатерина познакомилась с Орловым только в 1760 г., то эти девочки не могли быть её детьми. Вероятней всего они были внебрачными детьми Орлова, так как их воспитывала его двоюродная племянница Анна Степановна Протасова, ставшая впоследствии поверенной Екатерины в её тайных делах. Эта версия подтверждается и тем, что Алексей, рожденный в 1762 г. передается на воспитание не Протасовой, у которой уже воспитываются две девочки, а камердинеру Шкурину.

Считается, что в объятья Орлова Екатерину толкнули обстоятельства связанные с её мужем Петром Федоровичем.
В то время Петр III необыкновенно сильно увлекся фрейлиной двора Елизаветой Романовной Воронцовой, племянницей канцлера Воронцова и родной сестрой княгини Дашковой. Все придворные поражались выбору императора. Лизавета не могла сравниться по своим достоинствам с императрицей Екатериной. Дипломаты были единодушны в оценке новой пассии императора:
«Ума в ней ни грана. Трудно представить женщину безобразнее ее, похожа она на трактирную служанку».
Еще резче высказывался другой дипломат:
«Бранится она как солдат, косоглаза, а при разговоре изо рта ее летит слюна и исходит зловонье».
 Сплетничали, что она напивается с Петром и порой дерется с ним. Французский посланник Брейтель сообщал в Версаль, что Елизавета Воронцова объявлена первой фавориткой и «что многие полагают, что если у любовницы родится мальчик, император провозгласит ее женой, а мальчика сделает наследником».
Спустя два года, уже после того как летом 1762 года Екатерина захватила власть и свергла мужа, московский генерал-губернатор граф Салтыков доложил ей, что «между простым народом в употреблении ходит песня» о том самом роковом любовном треугольнике: Петр III - Екатерина - Воронцова. Это была песня о печальной судьбе брошенной жены-царицы. Она начиналась словами:
Мимо рощи шла одиниоханька, одиниоханька, маладехонька.
Никого в рощи не боялася я, ни вора, ни разбойиичка, ни сера волка — зверя лютова,
Я боялася друга милова, своево мужа законнова,
Что гуляет мой сердешный друг в зеленом саду, в полусадничке,
Ни с князьями, мой друг, ни с боярами, ни с дворцовыми генералами,
Что гуляет мой сердешной друг со любимою своею фрейлиной, с Лизаветою Воронцовою,
Он и водит за праву руку, они думают крепку думушку, крепку думушку, за единое,
Что не так у них дума зделалась, что хотят они меня срубить, сгубить…

Позже, в 1764 году, по указу Екатерины II генерал-прокурор А.А. Вяземский предписал Салтыкову, чтобы тот приложил усилия, дабы песня «забвению предана была с тем, однако, чтоб оное было удержано бесприметным образом, дабы не почуствовал нихто, что сие запрещение происходит от высочайшей власти». Что делали с народными певцами в полиции, можно только догадываться…
Положение Екатерины весной 1762 года было весьма близким к изложенному в песне, то есть отчаянным. Ходили упорные слухи о намерении государя развестись с женой. В Шлиссельбургской крепости готовили тюремные покои для ее заточения. При этом император обращался с женой демонстративно грубо.
«Императрица находится в тяжелом положении. Ее третируют с подчеркнутым презрением, - писал французский посол. - Она с трудом сносит обхождение императора и высокомерие госпожи Воронцовой. Зная, что императрица - человек мужественный и сильный, я полагаю, что рано или поздно она примет смелое решение. Мне известно, что друзья стараются ее утешить, многие из них готовы рисковать головой ради нее, если она потребует.»
Бурный роман с Орловом привел к неожиданной беременности. Первые месяцы удавалось легко скрывать живот в широких одеждах, но на девятом месяце это делать было уже невозможно. В отчаянии Екатерина объявила, что подвернула ногу, и стала целыми днями уединяться в своей спальне.
Ей во что бы то ни стало нужно было обеспечить тайну родов. К её счастью, супруги переехали в Зимний дворец, строительство которого подходило к концу (дворец был принят Петром III 6 апреля 1762 г.), и Петр, желая пореже видеться со своей ненавистной женой, отселил ее от себя в другое крыло огромного здания. Но роды есть роды, и утаить их непросто, даже в таком большом здании как Зимний дворец.
Положиться в этом деле можно было только на двух-трех человек из ближайшей прислуги. Первым из них был её камердинер (гардеробмейстер Василий Григорьевич Шкурин),- преданнейший Екатерине человек. И вот тогда, согласно легенде, Шкурин придумал хитрый план, как отвлечь окружающих от родов царицы. Он решил поджечь свой дом в надежде, что император, узнав об этом, устремится на пожар, а Лизавета за ним непременно увяжется.
В соответствии с регламентом, утверждённым самим Петром III, император должен был лично руководить тушением пожара в городе. Как только петербургский обер-полицмейстер получает сообщение о пожаре, то тут же направляется конный полицейский офицер известить государя, где и что горит. И государь немедленно выезжает на пожар, так как, хотя и было Петру Федоровичу за тридцать, – детская страсть к созерцанию пожаров засела в нем навечно.
Когда ночью 11 апреля у Екатерины начались родовые схватки, план был приведен в действие. Дом Шкурина ярко горел, император руководил пожаротушением, никому не было дела до рожающей императрицы. И она благополучно и легко родила мальчика. Шкурин положил новорожденного завернутого в бобровую шкуру в бельевую корзину, вынес ее из дворца и передал поджидавшей его родственнице.
Некоторые исследователи считают, что именно эта бобровая шкура и определила в дальнейшем фамилию новорождённого.
Сына она назвала Алексеем (в честь крестного отца Алексея Орлова, брата отца новорожденного)  и передала его на воспитание в семью Шкурина. Позже она отблагодарила его - сделала бригадиром, дворянином и дала тысячу душ крепостных, «для незабвенной памяти нашего к нему благоволения».
Григорий Орлов, так же не проявлял отцовских чувств к царственному отпрыску. Таких бастардов у него было, по-видимому, много. Как-то раз, много лет спустя после всей этой истории, Екатерина с собачкой гуляла в Царскосельском парке. Вдруг из куста к ней вылезла девица, которая заявила испуганной государыне, что она дочь Орлова, и предъявила какие-то бумаги с несомненными доказательствами.
Среди секретных бумаг из кабинета императрицы сохранились ее собственноручные указы и распоряжения, в которых подробно излагалась система денежного обеспечения малолетнего Алексея. В ту пору, когда он был еще младенцем, при дворе возник так называемый Бестужевский проект, согласно которому императрице предстояло обвенчаться с Орловым, а их сына «привенчать». Особо остро этот проект обсуждался в конце 1762 года, когда цесаревич Павел был тяжело болен и встал вопрос о престолонаследии.
Мальчик жил в семье камердинера вместе с родными сыновьями Шкурина тринадцать лет. В 1775 году императрица попросила Бецкого, близкого ей человека, заняться мальчиком. Он уже подрос, и его следовало куда-то определить. Вероятно, Екатерина вспоминала о сыне и раньше. Одеваясь в гардеробной, она, возможно, интересовалась у камердинера: как там поживает Алеша? Тот отвечал, что мальчик сыт, обут, одет. Ну и хорошо!
В январе 1775 года Бецкой, познакомившись поближе с жизнью Алеши у Шкурина, писал Екатерине: «Я полагаю, Ваше величество, что молодому человеку… не хорошо там, где он находится. Вследствие этого, он в скором времени переселится ко мне… Он слабого сложения… заставляю его посещать театры и собрания, что он очень застенчив и боязлив, я его сожалею…»
Еще через две недели Бецкой сообщал: «Нахожу, что известный нам молодой человек по своему характеру кроток, а по своей послушности - достоин любви. Но по какому-то предопределению ему не довелось попасть в хорошие руки. Его робость, невежество, его простой образ мыслей возбуждают жалость, все его познания ограничены… он не обнаруживает ни к чему привязанности, ничто его не трогает, рассеян, почти ничего не говорящий, без малейшей живости, охотник спать».
Все это умная и тонкая Екатерина должна была бы принять на свой счет. Мальчик остался без должного воспитания. Характеристика, данная Алеше Бецким, говорила о нем как о натуре неразвитой, педагогически за-пущенной. Впрочем, в семье лакея иное воспитание Алеше получить было затруднительно.
Но и после столь обстоятельных писем Бецкого об Алеше ничего в душе Екатерины не повернулось, она не захотела его даже увидеть. Сын жил где-то под боком, но в другом мире, а у нее были государственные дела, их было множество: «Я работаю как лошадь!». Поэтому императрица в ответном письме своем благодарила Бецкого за внимание к отпрыску, да еще поинтересовалась, приметил ли Иван Иванович у мальчика здравый смысл. Бецкой отвечал, что держал мальчика у себя, чтобы получше изучить его… Примечательно, что Бецкой жил рядом с государыней, на той же Дворцовой набережной (в здании нынешнего Университета культуры), то есть ближе чем в версте от Зимнего, и по желанию матери мог доставить мальчика во дворец через пять минут…
Выводы Бецкого ее успокоили, ведь он авторитетно писал:
«Хорошее у него от природы, все же худое является следствием дурного воспитания, в нем задушены хорошие побуждения… Так и надобно их развивать в надлежащем учреждении, вроде сухопутного Кадетского корпуса.»

23 марта Бецкой пишет Екатерине:
«Неугодно ли будет Вашему Величеству окончательно решить, как его именовать, так как до сего времени его зовут по-русски Алексей Григорьевич, а по-французски - мсье Алексис; необходимо, впрочем, ему иметь прозвище, я полагаю, что коль скоро Ваше Величество решитесь дать ему грамоту, одобренную вами, то не представится более нужною еще какая-либо другая формальность, чтобы звать его просто А.Г. Бобриков.»
В письме от 9 мая (ответ на письмо императрицы от 31 апреля) Бецкой пишет:
«Очень рад узнать, что маленький господин будет впредь именоваться господин Б. (по-французски мсье Алексис) и Алексей Григорьевич Бобринский - по-русски; это решено и кончено.»
Таким образом в апреле 1775 года императрица повелела называть мальчика Алексеем Григорьевичем Бобринским. Так у мальчика появились и отчество - по настоящему отцу, и фамилия - по названию села Бобринки-Спасское Епифанского уезда Тульской губернии (ныне г. Новомосковск и г. Донской), купленного для его материального обеспечения ещё в 1763 году по приказу Екатерины II у Алексея Федоровича Ладыженского, которое находилось в дворцовых владениях вплоть до её смерти.
Владения Бобринского в этих местах были обширны и включали в себя в том числе и село Богородицкое, где в 1770 – 1783 г. по проекту Ивана Егоровича Старова в имении был построен дворец, а не богатый тульский помещик Андрей Тимофеевич Болотов, став управляющим имений Бобринских в Богородской волости (до этого имения Алексея находились в управлении князя Сергея Васильевича Гагарина), по собственному проекту разбил парк, и заполнил его различными павильонами. Он же во время пугачевского восстания сопровождал ополчение до Коломны, и как он выяснил часть ополченцев и сами были не против присоединится к восставшим. Писатель, естествоиспытатель, основоположник русской агрономической науки и известный просветитель Болотов А.Т. не ограничивался предписанным кругом должностных обязанностей управляющего. В 1779 году по своей инициативе он создал детский драматический театр, который позже стал считаться первым такого рода театром в России. Андрей Тимофеевич Болотов выступает автором плана нового Богородицка, а также издает журналы «Экономический магазин» и «Сельский житель». В собственном доме Болотов открывает первую в городе частную школу, принимает участие в создании школы для крестьянских ребят и пансиона для дворянских детей.
Ещё в 1765 г. Екатерина хотела «определить» сына князем из рода Сицких, угасшему в конце XVII века, но которые являлись потомками Всеволода Ярославовича «Большое Гнездо» (1030 – 1093), то есть имели великокняжеское происхождение. Основоположником княжеского рода Сицких был князь Семен Федорович Моложский, получивший фамилию Сицкий (первоначально Ситский) по названию реки Сить (сегодня впадает в Рыбинское водохранилище) по бассейну которой располагалась его вотчина. На реке Сить после падения города Владимира под натиском Батыя 7 февраля, 4 марта 1238 г. произошла историческая битва между войском владимирского князя Юрия Всеволодовича и корпусом Бурундая, одного из воевод Батыя. Владимирцы были полностью разгромлены, но и монголы понесли невосполнимый ущерб, в результате чего Батый отказался от завоевания Новгорода, и направил свои войска на Киев, который был захвачен 6 декабря 1240 г.
В обеспечение своего намерения Екатерина приготовила проект указа:
«Указ Нашей Вотчинной Коллегии.
Село Бобриково с приписными так, как оно куплено Нами от Лей-бгвардии конного полка офицера Ладыженского и в ведомстве князя Сергею Гагарину по Нашему указу в смотрении порученное, со всеми из сих деревень от 1763 и 1764 годов собранными доходами, а если доходы отданы в рост, то и с процентами до дня распечатанья сего указа, отдать (ныне, в 1765 году ещё малолетнему) князю Алексею Григорьевичу сыну Сицкому, который от Нас поручен для воспитания Нашему камергеру Василию Григорьевичу сыну Шкурину, который и укажет, где оный его воспитанник обретается, о чём известна и жена его Анна Григорьевна Шкурина; а для большей вероятности (и во избежание дальнейшего и всякого трудного исследования, особливо если исследование кому во вред обратилось, - что сим указом наикрепчайше запрещаем, понеже Наша воля есть милостивая, и желаем наградить оного князя Алексея Сицкого из любви и благодарности к отцу его, бывшему капитану, который за нас потерпел), при сём прилагаем половину переломленной печати, и кто принесёт другую половину, тому отдать всё то, что в сём указе означено; а кто помешает исполнению сего Нашего указа или кто дерзнет, у того князя Алексея Григорьевича сына Сицкого всё или часть отнимать, тот да будет проклят, он и потомки его, и на нем страшный суд Божий взыщет.

На пакете надпись в Юстиц-Коллегию:
куверт без именного указа не распечатывать;
куверт распечатать в полном собрании всех департаментов;
куверт в Вотчинной Коллегии не распечатывать без оказателя половинной переломной печати, пока дело до него единого касается; а как по публикации об нём сыщется, тогда распечатать в полном собрании всех департаментов и при отверстых дверях.»
Этот указ хранился в черновом варианте в Сенате и никогда не был обнародован.
Причина, по которой Екатерина отказалась от своего намерения, вероятно, крылась в том, что к этому времени уже не осталось в живых ни одного прямого потомка Семена Федоровича Моложского по мужской линии.
В 1766 г. когда Алексею было четыре года, он вместе со своим опекуном Иваном Бецким на год уехал в Швейцарию. После этого Екатерина с 13 мая по 16 июня 1767 г. едет с Алексеем по Волге. Эта поездка имела серьезное значение для него. Сын императрицы Павел, тяжело пережил смерть отца в связи с чем, на фоне нервного срыва сильно заболел, и спустя пять лет состояние его здоровья всё еще вызывало беспокойство у Екатерины, поэтому у Алексея появилась возможность стать заметной фигурой в России, быть может, наследником самой Екатерины. Однако все обошлось, Павел выздоровел, и Екатерина снова вернула Алексея в семью камердинера.
В 1770 г. в возрасте восьми лет, вместе с сыновьями камердинера Шкурина, Алексей за государственный счет на четыре года был отправлен для обучения в Лейпциг.
По возвращению из Германии, осенью 1774 г. Алексей Григорьевич был помещен в Сухопутный кадетский шляхетный корпус в Петербурге, который закончил в 1782 г., получив золотую медаль в качестве награды и чин поручика армии. Всё это время он находился под особым наблюдением де Рибаса. Его жена Настасья Ивановна де Рибас, отлично образованная и энергичная, но крайне сварливая, женщина, принимавшая участие в возведении Екатерины на престол, жила у старика Бецкого, в его доме на Царицыном лугу (дворец принца Ольденбургского), а её муж, красавец Осип Михайлович де Рибас (будущий основатель Одессы) проживал в Сухопутном кадетском корпусе на Невской набережной Васильевского острова, где он занимал должность «цензора», а позднее «полицмейстера».
Ряд исследователей считает, что Бецкой был фактическим отцом Екатерины II, Анастасия Соколова (жена де Рибаса) была его незаконной дочерью и крестной матерью Алексея, именно поэтому все они принимали самое активное участие в жизни Алексея Бобринского в его ранние годы.
Во время учебы в кадетском корпусе Алексей вел дневник, в котором нашло место множество интересных записей о встречах и разговорах с Екатериной II, Г.Г. Орловым, наставником И. И. Бецким, племянницами Г.А. Потемкина и другими придворными.
10 ноября 1779 г. Алексей пишет в дневнике:
«Рибас сказал мне, что он подал просьбу об отставке, так как видит, что кадеты недовольны им.»
15 ноября 1779 г.:
«Ничего не было кроме того, что, по словам Рибаса, князь Орлов сказывал Ея Величеству о том, что я ничего не учусь и что г. Бецкий очень на то сердился.»
17 ноября 1779 г.:
«Я обедал у Бецкаго. Я имел честь видеть Ея Величество в Эрмитаже. Г-жа Рибас очень хвалила Дурова за то, что он так хорошо играет в трагедии. Ея Величество повидимому в довольно хорошем расположении духа.»
13 декабря 1779 г.:
«После обеда я был в Эрмитаже, где имел честь видеть Ея Величество и благодарить ее за подарок, который она изволила мне пожаловать, после чего мы были у девиц Энгельгардт, где и оставались, пока пришло время идти смотреть оперу «Лючину».»
15 декабря 1779 г.:
«Я обедал у Бецкаго с Рибасом, и Рибас просил, чтоб я написал … примерный счет, словом, всего на 626 руб. Я позабыл многое из этого счета. Бецкий дал мне 200 рублей.»

В апреле 1781 года Екатерина II послала Алексею, ко дню его 19-летия, письмо, в котором поведала об обстоятельствах его рождения:
«Алексей Григорьевич. Известно мне, что мать ваша, быв угнетаема разными неприязными и сильными неприятелями, по тогдашним смутным обстоятельствам, спасая себя и старшего своего сына, принуждена нашлась скрыть ваше рождение, воспоследовавшее 11 числа апреля 1762 г.»

3 января 1782 г.:
«После обеда я имел счастье видеть Государыню и поздравлять ее с новым годом. Говорили о том о сем…»
31 января 1782 г.:
«Нынче мой черед дежурить у Бецкаго. Так как был выговор, зачем дежурные очень опаздывают и велено являться раньше, то я отправился в 8-м часу, и ровно в 8-мь был у Бецкаго. Погода дурная, резкий ветер и 20 градусов холода. Меня послали к Лафонше, узнать об ея здоровье сказать ей, что так как в Смольном хотели дать спектакль, то нельзя ли устроить его на этой неделе. Дорогою я обморозил себе уши и левую щеку; я тер их, но безуспешно. Щека отошла, но уши обморожены. В 3 часа по полудни Бецкий отправил меня домой. Я поехал в санях.
Потом был я у Ея Величества и оставался там довольно долго; мы говорили о многих предметах, между прочим обо мне и о многих других лицах.»
14 февраля 1782 г.:
«Сегодня утром в половине десятаго начались у кадетов экзамены.»

После окончания кадетского корпуса Бобринской был отправлен в путешествие по России и Европе в сопровождении своих соучеников А.И. Болотникова, Н.С. Свечина, Н.И. Борисова, полковника А.М. Бушуева и известного профессора Н.Я. Озерецковского, который сопровождал Алексея в путешествии по России. В России Бобринский посетил Ярославль, Нижний Новгород, Екатеринбург, Билимбаевский завод, Уфу, Симбирск, Саратов, Астрахань, Кизляр, Таганрог, Херсон, Киев. Во время поездки он продолжал вести дневниковые записи.

23 февраля 1782 г.:
«Я обедал у Бецкаго. После обеда Бецкий сказал мне, чтобы я ехал за ним в моей карете, так как его карета одиночная. Так мы и приехали в Эрмитаж. Государыня была уже там. Я имел счастье поцеловать у нея руку и приветствовать ее. Она играла в биллиард с Ланским. Она выиграла партию, начала другую и опять стала выигрывать. Она мне сказала, чтобы я кончил за нее партию, и я ее выиграл. Ея Вел. села в кресла и стала говорить со мною о предстоящем мне путешествии по России и о том, что следует сначала узнать свой край, а уже потом смотреть чужие. Она милостиво сказала мне, что надеется, что я доволен распоряжениями, сделанными относительно меня. У меня выступили слезы, и я едва удержался, чтобы не расплакаться. Через несколько времени она встала и ушла. Я имел счастье в другой раз поцеловать ея руку.»
26 мая 1783 г.:
«На пути в Херсон я узнал, что князь Орлов умер, но не знал никаких подробностей.» (Князь Орлов скончался в Москве 11 апреля  1783,  в  умопомешательстве)
«Из Киева выехали 3-го числа (июня 1783 г.). Приехали в Васильков, где ночевали, а 4 поутру выехали, были остановлены у границы и осмотрели нас. Граница наша за Васильковым продолжается еще за 6 верст.»
11 ноября 1783 г.:
«Под Краковым, где мы ночевали, случилось нам похвалить одну девочку за ея красоту. Утром явился к нам отец ея просить денег на воспитание ея в монастыре, и каждый из нас, кроме Болотникова, дал ему по червонцу.»
1 декабря 1783 г. (Вена)
1 августа 1784 г. (Флоренция)
8 октября 1784 г. (Милан)
15 ноября 1784 г.:
«Зиновьев сказывал, что, по слухам, Государыня очень опасно больна. В тот же вечер полковник получил письмо от наших господ, сообщающих тоже самое. Я хочу написать прошение, чтобы мне позволили не продолжать путешествия. В письме говорится о раке в груди и будто врачи объявили, что нет никакой надежды вылечиться. Вечером мы уговаривались с полковником, как написать прошение.»
15 декабря 1784 г.:
«Ездили после обеда к Калиостро и просидели у него слишком два часа. Узнав, что я Русский, он велел кланяться князю Потемкину и Елагину. Кажется, князь Потемкин не очень с ним хорош. Калиостро говорит, что, когда кто приедет Русский, он просит немедленно его к себе, потому что он любит Русских.»
3 августа 1785 г. (Париж)
сентябрь 1785 г.:
«Тому третий день, как А.М. получил письмо от И.И. Бецкаго, где повторяет ему повеление ехать; а меня, снабдя довольным числом денег, оставить по желанию моему. Свечин получил также от брата своего письма, в коих ему пишут, что мы все, кроме его, пожалованы в капитан-поручики, а я в секунд-ротмистры.»
сентябрь 1786 г. (Кенигсберг)

В личном фонде Бобринских (РГАДА) находятся три журнала, заполненные мелким почерком Алексея Григорьевича и иллюстрированные схемами и рисунками.

В своих письмах Бецкому полковник А.М. Бушуев докладывал:
«Вы изволите знать совершенно карактер Алексея Григорьевича: к сожалению, я все то в нем открыл, что только вы мне объявить об нем изволили. Он долго под притворною своею тихистию скрывал тяжелый нрав свой, но по множеству случаев не мог не открыть себя. Нет случая, где бы не оказал он самолюбия неумеренного, нет разговора между сотоварищей своих, где не желал он взять над ними поверхности, и случилося столько раз с оказанием суровости».

В 1782 году Бобринский окончил курс обучения в корпусе. Вскоре он по уставу кадетского корпуса того времени, вместе с другими наилучшими воспитанниками его выпуска, пожалован поручиком в лейб-гвардейский конный полк и уволен в отпуск для путешествия по России и за границей.
27 апреля 1783 года Бобринский прибыл в Ригу, откуда он начал свое путешествие сначала по югу России, а затем и заграницей.
Всё путешествие совершалось на деньги, получаемые из Санкт-Петербурга Бобринским, в размере трёх тысяч рублей в месяц, и составлявшие проценты с капитала, положенного на его имя в опекунский совет Екатериной II. Бобринский продолжал жить в Париже и получил по приказанию Екатерины 74 426 рублей, кроме ежемесячно получаемых им денег.
Вместе с тем, императрица писала своему корреспонденту Мельхиору Гримму о Бобринском, поручила молодого человека его заботливому попечению, просила устроить денежные дела последнего в Париже и, в случае надобности, снабдить его даже деньгами до тысячи луидоров, но не более. В их переписке постоянно обсуждались характер ее сына и его денежные дела.
«Этот юноша крайне беспечный, но я не считаю его ни злым, ни бесчестным, он молод и может быть вовлечен в очень дурные общества; он вывел из терпения тех, кто был при нем; словом ему захотелось пожить на своей воле, и ему дали волю» - писала обеспокоенная мать.
К сожалению, Бобринский огорчал мать постоянной игрой в карты и долгами, но в своих письмах к Гримму она пыталась оправдать пагубные пристрастия сына, говоря, что он не глуп, и не лишен очарования. И, тем не менее, он так и не сумел или не смог реализовать свои способности. И это было несчастьем не только для Екатерины, но и для самого Бобринского.
Игра в карты настолько затягивала Алексея, что он и сам стал понимать пагубность своего пристрастия. Очевидно, встреча с братом Павлом изменила его отношение к азартным играм, и он начал писать заметки о карточной игре, которые не закончил. Завершая свои заметки, Алексей записал: «Праздность есть мать всех пороков.»

Во время пребывания за границей Бобринский был произведён из поручиков в секунд-ротмистры (1 января 1785 года). Позднее Бобринский просил об увольнении его из ротмистров конной гвардии. Эта просьба была удовлетворена, и 18 июня 1790 года он был уволен с чином бригадира.
В конце 1787 года Бобринский из Парижа переехал в Лондон, но пробыл там недолго. Как вспоминал его товарищ Е.Ф. Комаровский, одна знакомая Бобринскому особа внезапно уехала в Париж, а за нею немедленно последовал и Бобринский.
В Лондоне похождения молодого человека продолжались. Вокруг него вились проходимцы, которые обворовывали его… Как писал один его знакомый, однажды «Бобринский ворвался к нему в комнату и умолял поехать с ним немедленно в Париж, ибо знакомая ему одна особа внезапно туда уехала, а без нее он жить не может». Утром Алексей уже мчался в Париж…
Тем временем российский посол в Лондоне, граф С.Р. Воронцов, получил приказание императрицы от 3 января 1788 года потребовать немедленного возвращения Бобринского в Россию через Ригу и в апреле этого же года поселился в Ревеле, куда приехал и его новый опекун, граф П.В. Завадовский. Сюда, в эту эстляндскую ссылку, Екатерина в 1792 году прислала утвержденный ею герб Бобринских: орел - символ Орловых, часть Ангальтского герба родителей Екатерины и медведь - символ Берлина. Известно, что один из предков Екатерины, Альбрехт Медведь, основал Берлин. Девиз на гербе придумала Екатерина: «Богу слава - жизнь тебе».
Герб представлял собою щит, разделён посередине горизонтальной чертой, а верх щита разделён вертикально ещё на две части; в середине по-ложен малый щиток, изображающий в золотом поле двуглавого чёрного орла, увенчанного коронами. В верхней правой части щита, рассечённой продольно на серебряный и голубой цвет, виден воспаряющий орёл переменного цвета с голубого на серебряный; в левом верхнем поле, разделённом поперёк пополам вверху серебряным, а внизу — красным цветом, восходит наискось бобр с левого нижнего угла к правому верхнему, также с переменным цветом из серебряного в красный; в третьей нижней части на подошве щита видна в серебряном поле красная городская стена, простирающаяся несколько вкось к левой стороне, на которой изображён идущий медведь в золотой короне и с таким же ошейником.
Щит увенчан обыкновенной графской короной с поставленным на ней турнирным графским шлемом, который покрыт намётом с правой стороны золотым, с левой - чёрным, подложенный весь голубым. Поверхность всего этого украшена короной и стоящим на ней российским государственным орлом, увенчанным на двух орлиных головах коронами. Все это заключается надписью: «Богу слава - жизнь тебе».
В Ревеле Алексей с охотой интересовался многими науками: зоологией, ботаникой, химией. Его занимало и военное дело в Европе. Каждый вечер он читал стихи французских поэтов.
С высочайшего соизволения Бобринский в 1794 году купил себе имение в Лифляндии, близ города Юрьева (Дерпта), замок Обер-Пален. Не далеко в поместье Кирна близ Ревеля жила семья коменданта Ревельской крепости барона Унгерна-Штернберга, которых Бобринский часто посещал и где познакомился со своей будущей супругой. Он знал, что Екатерина хотела его видеть мужем немецкой принцессы Фредерики Баденской (ей в это время 11 лет). А Бобринскому уже 30. Годы летят, а он еще все не живет самостоятельной жизнью. И хотя государыня против брака Алексея, он настаивает на нем. И она дает, наконец, согласие. 16 января 1796 года он вступил в брак с девицей баронессою Анной Владимировной Унгерн-Штернберг. Вскоре после свадьбы, Бобринский с женой приезжал в Петербург на весьма короткое время, являлся к императрице с супругой, был ласково принят, но опять вернулся в Обер-Палень, где и проживал до кончины Екатерины II.
11 ноября 1796 года генерал-прокурор граф Самойлов сообщил Бобринскому Высочайшее повеление нового Императора приехать в Петербург, «и из оного выезжать может Бобринский свободно, когда ему заблагорассудится». Он не замедлил этим воспользоваться и явился Павлу I, а 12 ноября 1796 года, будучи бригадиром в отставке, был назначен командиром четвёртого эскадрона лейб-гвардии конной гвардии и возведён в графское достоинство Российской Империи, вместе с недавно родившимся сыном Алексеем.
«Я представлялся также императрице, великим князьям Александру, Константину и Николаю... также великим княгиням, их супругам и сестрам, - писал в это время А.Г. Бобринский своей жене из Петербурга. - Я ходил к телу покойной государыни и поцеловал у нея руку... Все глядели на меня такими удивленными глазами, не зная, чему приписать мое появление. За обедом император и императрица несколько раз говорили со мною, и внезапно взоры всех присутствующих устремлялись на меня».
В течение нескольких дней ноября 1796 года Бобринский получил подтверждение на владение обширными земельными угодьями и дом в Петербурге, ранее принадлежавший Г.Г. Орлову (так называемый Штегельманский дом; немного позднее этот дом был куплен у Бобринского для Александровского сиротского института). В тоже время императрица Мария Федоровна подарила Бобринскому дворец на Галерной улице в Санкт-Петербурге. В 1790 году здание было куплено известным сенатором Петром Васильевичем Мятлевым, для которого оно было перестроено итальянским архитектором Луиджи Руска. Это первая самостоятельная работа зодчего, крупного представителя неоклассицизма, ставшего впоследствии придворным архитектором. Внешний вид дворца с тех пор не претерпел серьезных изменений. В1796 году два здания (№58 и №60), которые занимает дворец, были объединены. Анна Владимировна супруга Алексея Григорьевича, урожденная баронесса Унгерн-Штернберг, расширила дворец, отделала по последней моде его интерьеры и основала салон, в котором бывали В.А. Жуковский, П.А. Вяземский, К. Нессельроде, А.М. Горчаков. Частым гостем Анны Владимировны был А.С. Пушкин.
В день коронования Павла I, 19 апреля 1797 года, Бобринский был произведён в генерал-майоры, с оставлением в конной гвардии, а 31 июня ему пожаловано командорство в Гдовском уезде, состоящее из 11 селений. Затем, 2 сентября 1798 года, он был уволен от военной службы, а 25 сентября сложил с себя звание почётного опекуна и удалился в тульскую губернию, в Богородицк, где проживал большую часть года, продолжая навещать Обер-Пален и Петербург.
Переселившись в свои тульские имения, граф Бобринский, неопрятный, в засаленном сюртуке, кое-как прикрыв плешивую голову париком, слонялся по имению, строгал какие-то палочки и, не мыв рук, шел обедать… Он занимался сельскохозяйственными опытами, минералогией, астрономией; книги по этим наукам, а также по медицине, алхимии, торговле, географии составляли его библиотеку в Богородицке. Там же, в Богородицке, его застала война 1812 года, а 20 июня 1813 года А.Г. Бобринский закончил свой земной путь. Его жена Анна Владимировна прожила еще 33 года.
Похоронен Бобринский в семейном склепе в Бобриках. Могилы, где похоронены Бобринские, как и их дворец, были в 20-х годах прошлого века разрушены большевиками. Рядом с усыпальницей Бобринских находится храм Спаса Нерукотворного (1778 г) на Бобрик-Горе города Донского Тульской области (с 1991 г. действующий).