Ждать Витьку

   Поезд, вырвавшийся из ада бомбёжек, потерявший половину, а то и больше пассажиров, остановился на крохотном полустанке. Кто-то крикнул: «Внизу река!»

   Осторожно ступая на больную ногу, Алёна спустилась с насыпи. Опустила руки в холодную воду... Хорошо-то как! Тихо, спокойно, и вода журчит ласково. Наверное, и рыба здесь есть. Ну, конечно, вон же она – плывёт не спеша в прозрачной воде...
 
   Она вздрогнула, услышав гудок паровоза. Кто-то кричал – ей? – «Скорее! Скорее!»

   Одна.

   Ей не было страшно: всё, чего можно было бояться, осталось далеко позади. Мама погибла в бомбёжке; от папы – ни весточки с начала войны; родной город – в руинах; документы при ней, в зашитом кармане единственной кофточки. Не пропадёт.

 – Девушка! – на насыпи стояла немолодая высокая женщина. – Ты что там стоишь? От поезда, что ли, отстала? Поднимайся-ка сюда, да не спеши: вижу – хромаешь.

***

  – Народу у нас в посёлке немного осталось, – рассказывала по дороге домой Татьяна Петровна. – Мужики все на фронте, а женщины кто на ферме, кто на железке, как я – обходчицами. Ты не переживай, что отстала, Алёна: куда тебе с больной-то ногой? Поживёшь пока у меня, места хватит. Что с ногой-то?

 – Коленку ударила.
 
 – Ничего, это пройдёт. Сейчас баньку протопим, а там и поужинаем. Голодная, небось? Да конечно, голодная. Я блинов напеку – ты таких сроду не ела.
 

   После бани хозяйка взялась за блины, а укутанная в широкий уютный халат Алёна сидела рядом и не отрывая глаз смотрела, как ловко, словно играючи, Татьяна Петровна встряхивает сковороду, и блин, перевернувшись в воздухе, падает точно на место.
 
 – А можно мне попробовать? – Алёна взяла сковороду и ахнула: какая тяжёлая! Куда там встряхнуть – удержать и то трудно.

 – Что, – засмеялась хозяйка, – тяжёлая? Давай сюда. Эта сковородка особая: моё приданое. Лет сто ей, не меньше. Что улыбаешься? Правда – сто. Еще мать моя на ней блины пекла, а я смотрела, как ты сейчас смотришь, и просила: научи, чтоб они в воздухе переворачивались. А мать смеялась: пора придёт – и научишься. И правда, научилась: вон как летают! Что смеёшься? Ну-ка, снимай пробу. Да не стесняйся: ешь сколько хочешь. А потом спать иди, я тебе чистенькое постелила. Отсыпайся после дороги. А я пойду Витьку ждать.

 
***

   Странно: в поезде, в шуме и тесноте, под стук колёс и детский плач она засыпала мгновенно, а в уютном и тихом доме уж сколько лежит без сна.

   Алёна набросила халат, вышла на крыльцо и села рядом с Татьяной Петровной.

   Вдалеке чернели горы,  яркие звёзды усыпали небо, и где-то недалеко гудел паровоз.
 
 – У меня хороший сын, – не сразу заговорила Татьяна Петровна. – Уважительный, добрый, в Миассе в техникуме учился. На фронте теперь. Видишь дорогу за мостиком? Вот по ней и ушёл. Пишет, у меня всё хорошо, скоро победим – и вернусь, а ты меня жди. Я и жду. Дождаться бы.


***

   Так и осталась Алёна в этом тихом посёлке у подножья Ильменских гор.

   Работала на ферме, помогала по дому, писала под диктовку Татьяны Петровны подробные письма Витьке, а вечерами сидела вместе с ней на крылечке и смотрела на тающие вдали прозрачные тихие сумерки. А когда непогода загоняла в дом, они устраивались у окошка и слушали, как бьют по крыше капли дождя или воет метель.
 

   В мае сорок четвертого года Татьяна Петровна не проснулась утром. «Сердце», – сказали Алёне.
 
   Её похоронили на  погосте рядом с могилой мужа – «Хорошо мы прожили, Алёна. Вот только умер он очень рано», - а после поминок, когда заплаканные соседки разошлись по домам, Алёна вышла на крылечко и села ждать Витьку.


***

   Кто-то быстро шёл по дороге, почти бежал.
 
   Алёна вскочила с крыльца, схватилась за ветку еще не отцветшей сирени...

 – Мама!
 
 – Это я, –  прошептала Алёна. – Только лишь я. 

 – Мама умерла год назад, –  рассказывала Алёна. –  Вот так же цвела сирень, и на могилке я сирень посадила. Ты прости меня, Витя: не смогла я тебе написать. Сколько раз начинала, и не смогла. Утром провожу тебя к ней. Ой, что ж это я? Нужно баньку протопить, блинов напечь...


   Она приготовила тесто, достала тяжёлую сковороду – «Лет сто ей, не меньше. Что улыбаешься? Правда – сто», – машинально встряхнула: блин перевернулся в воздухе и упал точно на место, сияя подрумяненной стороной.


***


 – Бабуля, ну как у тебя так ловко получается? Я как ни стараюсь – они даже не подскакивают, эти блины! Сковородка, что ли, у тебя заколдованная?

 –  Да нет, Танюша, не заколдованная, хоть и лет ей под сто пятьдесят. Что улыбаешься? Правда - под сто пятьдесят. А ты не переживай: придёт и твоя пора, и не то что блины – горы перевернёшь.