Киевская карусель

Глава из романа "Белые бураны"


Но положение наших войск под Киевом было все же очень тяжелым. Корреспондент «Фронтовой газеты» Александр Крылов, прикрепленный ГЛАВПУРОМ и посланный редактором в район наиболее ожесточенных боев под Киевом, все это знал. Как раз в это время он находился в штабе фронта и разговаривал с начальником оперативного отдела фронта Баграмяном, который объяснил ему обстановку и расположение немецких  частей под Киевом. Когда они беседовали с полковником, Баграмяну по телефону позвонил начальник штаба.
- Одну минуту, подождите меня на улице, товарищ корреспондент, и мы с вами продолжим беседу, - сказал Баграмян Крылову.
Крылов вышел на несколько минут из помещения на воздух и закурил. Было раннее утро и стояла на редкость, как бывает всегда перед грозой, необычная для этих мест тишина. Крылов, бросив папиросу, вытащил из полевой сумки блокнот, присел тут же невдалеке от выхода на камне и стал, вспоминая их разговор с Баграмяном,  записывать  только что услышанные от начальника оперативного отдела данные. Зная обстановку под Киевом, где идут особенно упорные бои, он мог точно направиться в те горячие места боев действующей армии, о которых  хотел написать, и в то же время не попасть под удар, в окружение и в плен к фашистам.
Вспомнив про семью, Крылов подумал, что же теперь происходит там, в Петропавловке, где находилась его жена Тина. В Новогеоргиевске под Кременчугом остались у бабушки его дети: Рита, Люда и Ляля… Это ведь совсем близко… «Немцы, наверно, уже в Новогеоргиевске, - ужаснулся он, - дай Бог, чтобы с детьми ничего плохого не случилось…».
Его размышления прервал дежурный офицер, сообщивший ему, что Баграмян  вернулся и просит его вновь зайти  в кабинет. Когда Крылов зашел к Баграмяну, начальник оперативного отдела сидел за столом, но уже с радостным выражением лица.
- Что-то случилось хорошее, товарищ полковник? – тоже улыбнувшись, спросил его Крылов.
- А-а-а, - как бы очнувшись от своих мыслей, ответил Баграмян. – Да, конечно, случилось, но это личное, не касающееся событий на фронте, - сказал Баграмян.
- А что, если не секрет? – полюбопытствовал Крылов.
- Да нет, какой уж тут секрет – мне присвоили звание генерала.
- О-о-о! Тогда я  вас первый с удовольствием поздравляю, товарищ генерал, - воскликнул Крылов, - это хорошая новость и примета.
- Спасибо, товарищ Крылов, - ответил, улыбаясь Баграмян, - если бы эта хорошая примета сбылась здесь, в боях под Киевом, - он махнул рукой, показывая на карту Киева.
- Ладно, будем прощаться, - сказал он. – Я вам советую, поезжайте на фронт в расположение 37-й армии в район действий 147-й стрелковой дивизии. Больше ничего конкретного я вам пока не могу сказать, но советую поехать именно туда, - прощаясь с Крыловым, многозначительно намекнул генерал.
И Крылов направился туда…
Утром 10 августа немцы вновь возобновили атаки вдоль шоссе Васильков-Киев. Вновь, не считаясь с потерями, они лезли и лезли вперед, стремясь прорваться к Киеву и к переправам на Днепре. На участке фронта, где схватка была особенно ожесточенной, действовали хорошо и слаженно курсанты школы младших командиров бригады А.И. Родимцева. Крылов как раз был там и все видел… Немцы пустили вперед свои танки, а сами, засучив рукава, шли под их прикрытием, строча из автоматов. Картина боя была не для слабонервных. Дым, вой, взрывы танковых снарядов, лязг их гусениц и следом зловещий  стрекот вражеских автоматов – настоящая психическая атака! На приближающуюся и стреляющую армаду танков жутко было даже смотреть – кровь стыла в жилах.
- Товарищ старший лейтенант, не высовывайтесь, - предупредил Крылова сопровождавший его старший сержант Марьин.
Но от шума и взрывов тело само инстинктивно готово было вдавиться в землю вырытых окопов и траншей.
«Вот она, смерть, - подумал Крылов, - впереди с танками и автоматами. Если сейчас кто-нибудь из курсантов испугается и побежит, немцы этими своими стальными машинами сомнут всю оборону наших войск на этом участке…».
Грохот танковых моторов приближался… Но курсанты оказались вовсе не робкими ребятами, не дрогнули. Они хладнокровно пропустили над своими окопами вражеские машины, а следующую за ними пехоту отделили – покосили огнем из автоматов и пулемета. А танками в это время начали заниматься артиллеристы. Они, не мешкая, тут же подбили несколько машин. Курсанты, разделавшись с пехотой потом и сами начали помогать артиллеристам. Гранатами и бутылками с горючей смесью они уничтожили 10 вражеских танков.
- Ну как вам, товарищ старший лейтенант, понравились наши курсанты? – улыбаясь спросил у Крылова старший сержант Марьин.
- Еще бы, - ответил Александр, - они сражались как настоящие герои – витязи.
- Вот, вот, так и напишите, - сказал весело Марьин, - а мы потом на досуге и почитаем.
- Обязательно напишу, - пообещал, прощаясь с курсантами, Александр.
Каждый день боя фашисты теряли погибшими тысячи своих солдат. Но и наши подразделения таяли. В ряде частей оставалось совсем мало людей. В полках 147-й стрелковой дивизии, куда вечером приехал Александр, насчитывалось всего по 150-200 человек, в 3-й воздушно-десантной бригаде 375 человек и так далее. Видя это, Главнокомандующий украинскими фронтами, маршал Буденный направил под Киев из своего резерва 284-ю дивизию. Вечером командир дивизии, полковник Г.П. Панков с группой офицеров штаба, прибыл на командный пункт 37-й армии, а через день части этого соединения уже вступили в бой в районе поселка Мышеловка, ставшего поистине настоящей «мышеловкой» для многих подразделений противника: сотни  фашистских солдат так и не выбрались из нее.
С вводом в бой 284-й стрелковой дивизии контратаки войск 37 армии возобновились   с новой силой. И 12 августа враг был сломлен, а защитники Киева стали медленно но неуклонно отодвигать его части на юг.
Кроме того, в эти дни случилось еще одно необычное зрелищное событие. Прибыло несколько, неизвестных доселе на Юго-Западном фронте, установок реактивных минометов РС-8, названных потом «катюшами». Вечером на территории 37-й армии вдруг появились эти диковинные машины с торчащими над кабинами рельсами. Все, кто видел их, спрашивали: что это за аппараты такие? Откуда они взялись? Американцы что ли их прислали? Посмотреть на эти машины даже пришло высшее командование 37-й армии.
Крылов, пользуясь случаем, спросил у начальника штаба армии:
- Товарищ генерал, разрешите задать вам один вопрос? Старший лейтенант Крылов, корреспондент «Фронтовой газеты».
- Да, слушаю вас, товарищ корреспондент, - повернулся к нему генерал.
- Разрешите узнать, что это за установки и как они действуют? – спросил Крылов.
- Гм, - несколько замешкался генерал, - это новое оружие, секретное – реактивные установки системы залпового огня. Стреляют ракетами по площадям… А как это выглядит – не знаю. Скоро сами увидите и напишите об этом, - улыбнулся он.
И Крылов увидел… 15 августа, утром, реактивные установки сделали первый залп и свершили такой разнос немецким войскам в полосе наступления 147-й дивизии, что их солдаты, хватаясь за голову, в ужасе покидали поле боя. А наши бойцы, словно завороженные, смотрели и слушали как, ухая, словно подпевая, в воздухе пролетают их снаряды, помахивая хвостами пламени. А над вражеской  позицией Крылову были видны сплошные облака взрывов и столбы дыма и огня. Казалось, вся земля вздыбилась и поднялась ввысь там, над окопами, вместе с танками, пушками и людьми.  От того, что он увидел на территории врага, волосы на его голове встали дыбом. Крылову стало жалко этих несчастных, пришедших покорять его, немецких солдат, которых подняли и вооружили фашистские генералы, а потом и послали завоевывать Европу, Россию, Украину, а затем и весь мир.
- Боже, что там творится, - прошептал он, - бедные, бедные, немецкие солдаты.
«Катюши» стреляли термитными снарядами (да! «катюши!»), потому что кто-то из солдат, сидящих рядом в это время в траншее, сказал, а Крылов услышал:
- Стреляют, словно поют, и играют, как наши девицы Катюши в селе на гулянках.
«Вот, надо так и назвать статью, - подумал Крылов, - «Наши «катюши».
От термитных снарядов «катюш» горело все: земля, вода и воздух, и даже в земле, в окопах от их огня спастись было невозможно. Это как будто бы сплошной огненный ураган, который шел и выжигал, не останавливаясь и не оставляя  ничего живого, целую полосу земли в немецкой обороне. Нашим пехотинцам можно было идти в атаку, не крича и не пригибаясь, потому что стрелять по ним было некому…
На следующий день, возвращаясь с передовой в Киев, Крылов увидел настоящий воздушный бой над одним из аэродромов, недалеко от города, где базировалась 15-я авиационная дивизия. На аэродром напали 18 вражеских бомбардировщиков и 9 истребителей. В это время навстречу им из наших успели подняться с аэродрома лишь пять летчиков 28-го истребительного авиационного полка. Не раздумывая, они смело ринулись в атаку на эту армаду вражеских машин. И закружилась карусель… Строй фашистских бомбардировщиков рассыпался, смешался, несколько самолетов тут же загорелось, а остальные в панике повернули назад, поспешно сбрасывая бомбы, где придется.
Крылов решил обязательно побывать в штабе этой дивизии. На штабной полуторке, которая подвернулась ему по дороге к аэродрому, он как раз и прибыл туда, когда допрашивали одного из сбитых немецких пилотов. Представившись командованию, как корреспондент центральной «Фронтовой газеты», Крылов получил разрешение присутствовать на допросе взятого в плен немецкого летчика.
- А кто эти пять смельчаков, которые поднялись и отбили атаку немецких самолетов? – спросил он у начальника штаба этой дивизии.
- Это лейтенанты: герой Советского Союза А.Я. Федоров, - ответил тот, - Бочаров, Парфенов и Трифонов, во главе с комиссаром эскадрильи, политруком А.В. Руденко.
Сбитый немецкий летчик  твердил:
- Это невозможно! Ваши летчики просто безумцы! Это безрассудно – идти в атаку при таком неравенстве сил!
- И тем не менее, они сумели разогнать и сбить столько ваших машин. Как так получилось, - спросил командир дивизии, - что это, у вас на фронт теперь уже посылают  таких молодых, необученных и не побывавших в сражениях новичков?
- Нет, нет, - завопил тот.  – Видите, я же боевой и опытный летчик, но нас ошеломила эта невиданная дерзость ваших пилотов, на которую способны только сумасшедшие. Они конечно герои, - добавил он, - но они безумцы!
На что командир дивизии улыбнулся и ответил немецкому ассу:
- У нас говорят: «Безумству храбрых поем мы славу!». Это сказал еще наш великий писатель Горький.
- О да, да, Горький! Ваш Горький правду сказал, вы, русские – сумасшедшие, - кивнул обреченно немец…
Когда Александр Крылов вернулся с передовой в штаб фронта, то там вновь встретился с начальником  оперативного отдела Баграмяном, который в разговоре с ним сообщил ему хорошую весть: советские воины, защищавшие город Киев, 16 августа отбили все атаки немецких войск, и отбросили их дивизии почти на те же рубежи фронта, с которых фашисты начинали штурм города.
Так впоследствии до конца августа немцы и не продвинулись ни на шаг ближе к черте города, хотя и предприняли еще одну атаку.
Получив такой ошеломляющий отпор, командующий группой армий «Юг», фельдмаршал Рундштедт, внутренне испугался и стал подумывать: а не отойти ли ему к обороне в районе Киева. Он запаниковал. По словам генерала Филиппи, фельдмаршал Рундштедт срочно сообщил главному командованию немецких сухопутных войск, что русские под Киевом «собираются разгромить его северное крыло группы армий».  Он стал умолять передать ему хотя бы одну танковую дивизию из резерва, и одновременно помочь ударом войск группы армий «Центр» со стороны Гомеля. А когда ему отказали, он решил срочно перебросить под Киев части некоторых танковых дивизий группы Клейста…
- Вот, Александр Аркадьевич, какой героизм проявляют наши защитники Киева, - сказал Баграмян Крылову во время разговора с ним в штабе. – Но кроме того, вам по-моему нужно написать еще и о простых гражданах нашей страны, о наших людях. Вот я недавно, а точнее 12 августа, был в селе Пешки, Корсунского района. Там колхозница Александра Карповна Собченко просто вырвала из лап смерти 14 наших раненых бойцов. Когда в начале августа наши войска, сражавшиеся в этом районе, отступили, то на поле боя у села Пешки остались 12 раненых красноармейцев и два их командира. Бойцы лежали на поле недалеко от ее дома чуть живые, беспомощные, а немцы еще не успели войти в это село. Выждав момент, эта молодая и сильная женщина двадцати трех  лет, понимая, что она рискует своей жизнью, перетащила всех раненых бойцов в свою хату. И как раз в это же время в село ворвались фашисты. Хорошо, что немцы сразу не заглянули в дом на окраине села…
Ночью Александра перетащила всех раненых в безопасное место. Прятать и ухаживать за ними было очень опасно и невероятно трудно, потому что в селе было уже  полным-полно немцев из понаехавших туда тыловых частей, а потом в село нагрянули еще и картели из СС, которые рыскали по всем дворам, ища партизан или оставшихся раненых советских воинов.  И к ней заходили полицейские, но никого не нашли. Они даже принюхивались – не пахнет ли медикаментами, например, йодом! А руки Александры и одежда, конечно же пахли йодом, которым она обрабатывала раны спрятанных ею бойцов в своем скрытом лазарете. Но она смекнула раньше фашистов и, предварительно располосовав себе руку и ногу ножом, залила их йодом и забинтовала. Когда полицейский офицер вместе с каким-то украинским переводчиком, видно поступившим им на службу, пришел к ней в хату, то учуял запах йода и начал кричать ей:
«А ну, давай, показывай, где ты спрятала раненых! Ты вся пахнешь йодом!».
Она сунула ему в лицо свою забинтованную руку, а потом показала и рану на ноге, сказав переводчику, что порезалась осколками выбитых при взрывах оконных стекол.
«Ой, гляди, дівчина, якщо  брешеш і когось у себе ховаєш, будеш гойдатися на шибениці! - ехидно прошипел полицейский переводчик.
«Чур, тобі, чур, пане поліцай. Я краще залишу або продам це місце тобі», - ответила таким же тоном Александра. Этот ответ понравился немецкому офицеру – он захохотал. А ее дерзость и раны на руке и ноге позволили объяснить и снять с нее  подозрение, что она где-то скрывает или лечит раненых советских воинов. И немцы от нее отстали.
«О, гут, гут, я, я! Ты хороший русский женщин, - похлопал немец ее по щеке, улыбаясь. – А тобі, Грицю, краще на шибеницю… за гроші», - ткнул он пальцем в грудь переводчика и снова захохотал…
Так немцы и не нашли ее тайный подпольный госпиталь. А вскоре в село ворвались наши. Войска 26-й армии генерала Костенко отбросили врага и вновь заняли село, и Александра Карповна передала своих подопечных раненых нашим военным медикам.
- Да, это поистине героический поступок, - воскликнул Крылов. - Русская женщина, как у Некрасова «и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет». Конечно, о таких людях нужно писать, - добавил он.
- И таких женщин у нас десятки и сотни тысяч! Потому что они, как и их мужья, защищают свою землю, свою Родину, - сказал генерал, восхищаясь патриотизмом простой крестьянской украинской женщины.
А Александр вспомнил в это время  о своих близких и родных ему женщинах. О жене Тине, оставшейся в Петропавловке рожать ему четвертого ребенка и о его трех дочерях: Рите, Люде и Оле, отправленных ими перед  войной на лето к Тининой матери в Новогеоргиевск, что под Кременчугом… Как они там? Что с ними?
А немцы наступали, они рвались вперед, не давая передышки нашим. Раздосадованные  задержкой под Киевом, они двинули свои войска на южном и северном крыле фронта, и уже 7 августа заняли небольшой городок на реке Тясмин – Новогеоргиевск. Бывшая крепость русских войск XVII века, сначала он назывался город Крылов, затем Александрия. Здесь находились  дети Крылова и его родственники, родители Валентины – Дарья Филипповна и Андрей Максимович Артемьевы.
А 19 августа на Южном фронте танковые части Клейста продвинулись далеко вглубь степей Украины и захватили небольшое предмостное  укрепление на правом берегу Днепра под Запорожьем. Таким образом, Киевский выступ на Днепре в случае прорыва обороны русских войск на севере, мог превратиться в огромный «котел», который готовили для них быстро продвигающиеся с севера и юга танковые и моторизованные дивизии Гудериана и Клейста.
Разве этого не видели Сталин, Жуков и Ставка Верховного Главнокомандования? Видели! И  Жуков даже докладывал обстановку на фронте, настаивал, чтобы избежать окружения под Киевом, нужно сдать Киев и отвести войска на левый берег Днепра. Но Сталин этому тут же воспротивился. Накануне, встречаясь в Кремле с посланником президента Соединенных Штатов Рузвельта, Гарриманом, и разговаривая с ним о возможной американской помощи, он, чтобы выглядеть более солидно, сказал, что военная обстановка на советско-германском фронте в ближайшее время стабилизируется. И они остановят врага на линии: Ленинград, Москва, Киев и далее вниз по левому берегу Днепра.
Прощаясь, он дал слово Гарриману, что это так и будет. А тут вдруг явился Жуков и предложил ему сдать фашистам Киев. Он вскипел.
- Что это, у нас так много таких городов, как Киев? – сказал Сталин, пылая гневом. – И мы будем наши столицы отдавать гитлеровцам без боя, как простые села! Не бывать этому!
И дело тут было, видно, не только в том, что Киев столица, а еще и потому, что он понял, что дал промашку, заранее заверив американцев о стабилизации фронта в районе Киева. А отступать от высказанных слов и обещаний ему было уже не с руки. Сталин мудр, он все знает и просто так слов на ветер не бросает. Это ведь вбивалось в головы всем людям советской пропагандой. И он, вопреки опасениям и советам своих генералов, приказал Кирпоносу ни в коем случае Киев не сдавать – стоять насмерть! И защитники Киева его приказ выполнили – они стояли! Но фронт был прорван в другом месте, немного севернее Киева…
Ухудшилось положение советских войск на участке Центрального фронта. Во второй половине августа немецкие войска форсировали там верховья реки Днепр и глубоко продвинулись на восток, угрожающе нависнув над открывшимся флангом Юго-Западного фронта. Со дня на день можно было ожидать выхода крупных сил противника с севера в глубокий тыл 5-й армии Потапова, защищавшей Киев с севера, с захватом жизненно важных для нее переправ через Днепр.
16 августа Главком Юго-Западного и Южного направления С.М. Буденный обратился в Ставку за разрешением срочно отвести 5-ю армию и 27-й стрелковый корпус на левый берег реки. И, понимая опасность надвигающегося окружения, Ставка быстро дала согласие на отвод войск… Но приказывалось отвод войск  осуществить тихо и в сжатые сроки. В течение пяти ночей армия генерала Потапова должна была быстро  перейти от местечка Лоев до города Глыбов. Войска Потапова  этот маневр выполнили успешно и мастерски. Когда гитлеровцы заметили отвод последних частей, было уже поздно. Немецкий генерал Филиппи вынужден были признать: «Как и прежде эта армия сумела, усилив сопротивление с фонта, ввести в заблуждение командование действующих против нее немецких соединений и скрыть подготовку к отходу, и затем внезапно отступить на всем фронте».
Немцы попытались было помешать и перерезать пути движения отступающей армии, но подразделения 4-й дивизии НКВД на левом фланге успешно отбили их атаки. Здесь весь отрыв и переход войск был подготовлен и совершен правильно. А вот с 27-м стрелковым корпусом произошло все совсем по-другому – полная нелепица. И виноваты в этом был генерал Артеменко и его штаб. Они плохо организовали отвод своих частей с фронта, не отличившись ни скрытостью, ни четкостью.
 В результате, командующий 6-й немецкой армией, узнав от разведки об отходе этого корпуса, приказал командиру 2-танковой дивизии, генералу Штапфу, опередить их и выйти первыми к Днепру…  И танки Штапфа устремились вперед к переправе, по единственному в этом месте шоссе. А нерасторопный генерал Артеменко и тут дал маху, поручив прикрывать это шоссе не горно-стрелковой дивизии, которая была рядом и опиралась своим правым флангом на эту дорогу, а 171-й стрелковой дивизии, находившейся возле Киева. Пока выделенный подвижный отряд этой дивизии пробивался сквозь лесисто-болотистую местность, фашистские танки уже успели проскочить по шоссе далеко в тыл наших войск и выйти к единственной в этом районе мостовой переправе через Днепр у села Окуниново.
В селе Иванково на пути танков успел развернуться только 2-й  дивизион 357-го артиллерийского полка. Одну из батарей этого дивизиона атаковало около 10 танков. Два из них артиллеристы успели уничтожить, но и сами почти все погибли от танкового огня фашистов. Осталось одно орудие дивизиона, замаскированное плетнем, а возле него один боец. Крылов потом узнал, что фамилия этого бойцы была – Бригада. И, действительно, он оправдал свою фамилию – он стоил целой бригады. Когда немецкие танки приблизились, уверенные, что там уже никого нет, эта пушка ожила. Сразу вспыхнули две вражеские машины. Остальные остановились, боясь точной стрельбы Бригады, и открыли по нему ураганный  огонь. А сбоку его стала обходить группа автоматчиков. Еще можно было уйти, но у наводчика остались не использованными еще несколько снарядов. «Их нужно послать в цель», - решил наводчик. И когда вражеские танки снова двинулись на него, он выстрелил и подбил еще и третью машину немцев. Позади  орудия пылала хата. Пламя  своими языками почти доставало артиллериста, а он все стрелял и стрелял… Вот еще один выстрел и очередной немецкий танк задымился. Вдруг пушка замолчала – закончились снаряды. Фашисты кинулись к его орудию. Наводчик поднялся, погрозил им кулаком и, пошатываясь (он был ранен), шагнул в горящую хату. Он смерть в огне предпочел фашистскому плену. Когда подоспели наши бойцы, они нашли там одного раненого, уцелевшего бойца, и тот рассказал им о бое одного артиллериста по имени  Бригада с десятью  немецкими танками. Он погиб, сгорел в огне, не сдался, самолично уничтожив четыре вражеских машины, но фашистов было слишком много.
Их танки неудержимо мчались дальше по шоссе. Возле Горностайполя, у моста через реку Тетерев, с ними в бой вступил небольшой отряд пограничников, под командованием лейтенанта Угляренко. И опять горстка бойцов несколько часов геройски сдерживали  многочисленного и хорошо вооруженного врага. Лишь к утру фашисты смогли двинуться дальше. Во второй половине дня, смяв немногочисленные подразделения 4-й дивизии НКВД, фашисты вышли к Окуниново, и в 18 часов этот важный автодорожный мост через Днепр оказался в руках у противника…
Когда командующий фронтом Кирпонос узнал об этом, то даже он, хладнокровный и  выдержанный обычно, потерял самообладание. В гневе он стучал кулаком по лежащей на столе карте.
- Как можно было допустить такое, а? Ах, командиры, «стратеги», мать вашу…  Артеменко! Ну как так можно допустить?
Потом, когда он немного остыл, начальник штаба фронта доложил ему, что начальнику инженерных войск, генералу Ильину-Миткевичу, отдано приказание перебросить к югу от Окуниново все находящиеся под рукой плавсредства Днепровского речного пароходства. Навстречу переправляющимся через Днепр фашистским танкам направлены на автомашинах два инженерно-саперных батальона с большими запасами противотанковых мин. Кирпонос немного успокоился и сказал ему:
- Это хорошо, Василий Иванович, возьмите под свой личный контроль переправку 27-го корпуса. И надо срочно принимать меры для уничтожения окуниновского моста. А в Окуниново нужно послать толкового командира из штаба фронта: пусть разберется и точно доложит, что там произошло.
Крылов, краем  уха слышавший через чуть приоткрытую дверь этот громкий разговор, решил предложить свои услуги вышедшему из кабинета Баграмяну, который думал, кого бы отправить на мотоцикле в эту точку.
- Офицер есть, а вот кого вместо водителя к нему приставить? Водителя нет, - размышлял он вслух.
- Товарищ генерал, пошлите меня, - сказал Крылов, предлагая свою кандидатуру.
- Нет, Крылов, не имею права, - отмахиваясь от него, серьезно сказал Баграмян.
- Ну пошлите меня туда, товарищ генерал. Я ведь умею хорошо водить не только лошадь, но и мотоцикл.
Это немного рассмешило Баграмяна.
- Серьезно? – спросил он, улыбаясь. – А педали и рули не перепутаешь? Ведь все-таки кобыла не мотоцикл.
- Нет, нет, все знаю точно, - усмехнулся Крылов.
- Ну ладно, иди, старший лейтенант, седлай своего «железного коня», поедешь с майором Пеньковским.
Через несколько минут они с майором уже  мчались на мотоцикле к злополучному месту под названием Окуниново…
Когда приехали и стали разбираться, оказалось, что мост охранялся двумя зенитными артдивизионами и небольшим отрядом из 4-й дивизии НКВД Мажирина.
В ночь накануне, когда прорвались немецкие танки, командующий 37-й армией почему-то снял и перебросил на другой участок фронта один из артдивизионов. И оборонять мост было фактически некому. Хотя фортификационные сооружения на обоих берегах реки имелись. Местные жители здесь заранее постарались и соорудили несколько дзотов, соединенных ходами сообщений, стрелковые окопы. Но они оставались пустыми. Подразделения, которые должны были занять их просто не прибыли. Не было здесь и ни одного противотанкового орудия. Беспечность здесь была на грани вредительства. Дошло до того, что когда у моста появились немецкие танки, зенитчики  в отчаянии открыли по ним огонь… шрапнелью. Командир дивизиона не позаботился даже о том, чтобы на батареях имелись противотанковые снаряды, ведь его зенитки стреляют в небо по самолетам… А вышло, что нужно стрелять по танкам. Как тут не растеряешься?
Танки, которым шрапнель была  как «по барабану», без труда раздавили батареи на правом берегу и понеслись через мост. Навстречу им бросилась горстка артиллеристов из взвода управления. Бутылками с горючей смесью они подожгли несколько машин, но и сами погибли под гусеницами танков. Мост не удалось взорвать, хотя к взрыву все было заранее подготовлено. Командир саперного подразделения имел прямую телефонную и телеграфную связь со штабом фронта. Когда появились танки, он позвонил по телефону Баграмяну, но линия тут же оборвалась. То же случилось и с телеграфом. Мост так и не взорвали. Для немцев это было большой удачей…
Вот когда младшие командиры должны были действовать инициативно, но увы – такого не произошло. Видно, все боялись высших чинов, что придется головой отвечать за свою инициативу… «отсебятину», как говорили, имея в виду  непогрешимые указания партии и вождя.
Вот такое неприглядное положение и увидели приехавшие туда Крылов и Пеньковский… По рации они тут же доложили об этом в штаб фронта. Срочно из Бровар к городу Остер были присланы инженерно-саперные батальоны. Они переправились через Десну и успели взорвать все мосты в междуречье Днепра и Десны, и заминировать дорогу на Окуниново. Этим действием они на короткое время задержали дальнейшее продвижение танковой колонны противника.
А в штабе фронта решали, как теперь разрушить мост в Окунинове… Решили – плавучими морскими минами или при помощи авиации – бомбами. Но мины, пускаемые ночью моряками по течению реки, немцы ловили и обезвреживали. А летчики не могли попасть точно бомбами по мосту – слишком была мала цель. С высоты облаков река казалась тонкой веревочкой, а мост и того меньше…
Тогда генерал, командир авиадивизии, вызвал к себе самого лучшего летчика, лейтенанта Сергея Колыбина.
- Поручаю тебе эту задачу, Сергей, - сказал генерал. – Понимаешь, насколько она для нас важная? Нужно любой ценой разрушить мост.
- Все ясно, товарищ генерал, разрешите выполнять? – ответил лейтенант.
Генерал кивнул… И два самолета, которыми управляли Колыбин и Олейник поднялись в воздух и полетели выполнять задание…
Заградительный огонь немецких зениток у моста был такой густой, что не давал самолетам точно сбросить бомбы. Тогда  Колыбин схитрил, снизился до предела, чуть ли не задевая верхушки деревьев, и на бреющем полете, оглушая немцев ревом моторов, пролетел над мостом и сбросил на него две бомбы.  Бомбы попали точно в цель. Стальные опоры моста, как подкошенные, рухнули в реку. Именно в этот момент немецкий снаряд и угодил в самолет Колыбина. «Ил» загорелся и, направляемый рукой летчика, врезался в колонну вражеских машин.
Все это происходило на глазах у Крылова. Ему было до боли жалко этого бесстрашного советского летчика-асса, который ценой своей жизни остановил неудержимое движение через мост немецких танков.
Потом, вернувшись в штаб, он узнал, что тот летчик-асс не погиб. Когда он, приземляясь, начал давить колесами немецкие цистерны с бензином, произошел взрыв, и его вместе с сидением взрывной волной выбросило  за кусты дороги, в рощу, а ремнями парашюта он зацепился  за сучья деревьев, и таким образом остался жив.
Немцам же было уже не до него, и где было его искать? У них все на дороге горело и взрывалось, да и второй самолет с напарником из этой пары «Илов», тоже прошелся основательно своими бомбами  и пулеметом по танковой колонне фашистов. А Колыбин остался жив и даже не был взят в плен. Вот и скажите теперь, что нет провидения, поистине, как говорят в народе, «заговорен на долгую жизнь» - так и случилось.
А плацдарм на левом берегу у Окунинова  все же остался в руках у немцев. И что потом ни делали  наши войска, стараясь  их сбросить в Днепр – не получилось. На огромном протяжении среднего течения реки Днепр наши войска прочно удерживали восточный берег и только возле Окунинова медленно росла, накапливаясь техникой и войсками, опасная «опухоль».
Стратегическое положение нашего фронта все ухудшалось. Не смотря на отход назад 5-й армии, ее правый фланг оставался открытым. Здесь немецкие войска группы армий «Центр» подвинулись далеко на восток. И в случае их поворота на юг, а многие признаки это уже подтверждали, немцы могли войти в глубокий тыл Юго-Западного фронта и замкнуть кольцо вокруг Киева…
Угроза зрела и на южном крыле фронта. Главные силы группы немецких армий «Юг» - 17-я полевая и 1-я танковая армии разворачивались вдоль западного берега Днепра вплоть до Днепропетровска и интенсивно готовились к форсированию реки. У многих теперь здесь  жизнь держалась на волоске.
Возвращаясь с фронта в редакцию на попутной машине и сидя в кузове, Крылов на одном из пролетов моста через Днепр посмотрел на юг, далеко за Днепр, туда, куда текут его могучие и бескрайние воды. Он вспомнил родные места: Запорожье, своих детей, жену Тину, последние ее слова, сказанные ему по телефону в минуту прощания. «Какие мы все же были  молодые и глупые с тобой, Шура, что не уважали друг друга – бранились, спорили. Не ценили то время, которое проводим вместе, рядом друг с другом. Теперь я бы многое отдала за то, чтобы еще хоть раз увидеть тебя, услышать твой ласковый голос, заглянуть в твои милые глаза и сказать тебе обычное «здравствуй». Все это уже ушло, прошло и не вернется. Какие мы все же были с тобой глупые и несуразные, беспечные и молодые, Шура».
«Да, - повторял про себя Александр, вспоминая их последний разговор, - теперь все это было бы иначе, по-другому». Но вчера, как и сегодня, уже не возможно ни задержать, ни вернуть назад – шла война. Теперь, когда уже все неясности и неопределенности прошли и все определилось, ему хотелось кричать всем, всем, всем с этой летящей куда-то в новую жизнь машины: «Люди! Молодые, юные, цените свое лучшее  время  любви, мечтаний и молодости, наслаждайтесь друг другом… Все зависит только от вас самих… Все хорошее всегда кратковременно, и жизнь у всех, как счастье, висит на волоске. Только у одних волосок этот толстый и прочный, а у других он тонкий и рвется, не успев натянутся. Каждый миг неповторим. Каждая потеря невосполнима. Пользуйтесь минутами счастья! Это вам награда от самой жизни за все то хорошее, что вы давали когда-то и даете теперь ей».
А в Новогеогриевске у Дарьи Филипповны, матери Тины, собралась целая ватага родственников – человек десять. Одних только Крыловых из Запорожья было четверо. А потом еще и сестры Тины с детьми. Кроватей на всех не хватало. Но мать была довольна – наконец-то они собрались опять все вместе. Спали по двое, по трое на кроватях в разных комнатах, было шумно, но очень весело.
Угнетаемая мыслями о войне и разлуке с Александром, Тина хмурилась. Мать Тины это ее настроение очень тревожило.
- Ну что ты переживаешь, что хмуришься? – говорила она ей. – Ведь все так же хорошо, все собрались вместе.
- Ах, мама, я думаю о предстоящем – скоро ведь мне рожать, а у нас здесь такая неустроенность, скученность. Нам всем жить здесь будет очень трудно. Уеду я наверно от вас в Петропавловку на Днепропетровщину. Вот стою и думаю: а  там, в селе, на чем мне придется спать с будущим ребенком? Заеду-ка я наверно в Запорожье на нашу старую квартиру, возьму там хотя бы нашу с Шурой старую легкую кушетку, да и подамся с ней к его дядьям и сестрам… Вот  я о чем думаю, - сказала Валентина.
- А малышек своих, мам, я наверно оставлю у вас здесь. Как ты на это смотришь, не возражаешь? Потом, когда рожу, я приеду снова жить к вам, - добавила она.
- Ну что ж, и это правильно, - сказала мать, - хотя могла бы остаться здесь. Комнат ведь много – места всем хватит.
Этот разговор с матерью произошел у них в начале июля, когда можно еще было как-то добраться до Запорожья и Петропавловки на Днепропетровщине, и Тина решила действовать. Собрала свои личные вещи, попрощалась с родителями, сестрами и своими детьми. А те обступили ее, повисли на руках, не желая расставаться с мамой и отпускать ее.
- Мамочка, мамочка, не оставляй нас, мы хотим поехать в Петропавловку вместе с тобой, - галдели они все наперебой, цепляясь за ее руки.
Валентина даже прослезилась.
- Ну куда я вас возьму, милые вы мои, живите пока у бабушки, здесь жить вам будет все же намного сытнее и веселей, - говорила она. – А я скоро приеду – через год или полгода, и привезу вам много гостинцев.
- А год или полгода – это долго ждать? – спрашивали дети, держа ее за руки.
- Да нет же, нет, это совсем недолго. Вот только пройдет зима и весна, и я буду с вами.
А сама думала: «О, как это невыносимо долго будет ждать, и жить в неизвестности целое лето, осень, зиму и весну…». Вслух же им говорила:
- Ничего, родненькие, ничего, не печальтесь. Я скоро вернусь. Так и ушла, улыбаясь и чуть не плача, махая им рукой и шепча:
- До свиданья…
До Запорожья она кое-как добралась поездом: поезда уже ходили нерегулярно и были все переполнены. Вокруг царила какая-то суматошная неразбериха – все нервничали, куда-то спешила, бегали и двигались, словно спасаясь, предчувствуя, что сюда надвигается что-то неведомое, неотвратимое и  страшное…
Ключи от квартиры у нее были с собой, и она прямо с вокзала ворвалась в свою квартиру и остановилась на пороге, словно надеясь на что-то. Но квартира молчала, она была необитаема. Тина, удостоверилась, что все в ней было в порядке, как и месяц тому назад. Только теперь она была пуста, в ней стояла какая-то гнетущая тишина. Без живых людей квартира казалась ей уже какой-то холодной и нежилой, как давно покинутая и нелюбимая женщина. Сюда никто не заходил. Ее любимая кушетка стояла на месте. Размышлять было некогда. Она закрыла дверь и побежала на базар, в надежде нанять там какую-нибудь колхозную попутную машину для перевозки ее единственного груза – кушетки. Теперь это был уже как идея «фикс».  «Ведь в селах таких мягких и легких кушеток наверно не было. Где там! Там у них стоят, наверно, железные или деревянные кровати 20-25 летней давности, тяжелые и скрипучие, - думала она. – На них и спать-то будет опасно, не то что рожать и кормить младенцев».
Ей повезло – за деньги она наняла единственную машину, которая ехала как раз в нужном  направлении – в сторону Петропавловки. Подъехав к своему дому и погрузив с шофером кушетку в кузов, они подались из Запорожья.
А Запорожье уже покидали многие жители. Все ехали куда-то в Россию, в Сибирь на Восток, а она ехала на Запад, к своим родственникам, в деревню Петропавловку. Со стороны это казалось как-то немного странно: все уезжали с узлами и чемоданами на восток, а она с объемной кушеткой на запад…
- Пусть что хотят, то и думают, - говорила она про себя, - а для меня главное – это моя собственная кушетка, любимая и незаменимая… И рожу я на ней мальчика. Поняли? Спросите почему? – улыбнулась она, закрывая глаза. – Да хватит уже рожать все девок и девок. Вон, уже три сестрицы под окном… И еще потому, что перед войной и во время войны рождаются в основном только дети мужского пола, как бы взамен ушедшим на войну мужчинам. Вот и у меня тоже будет мальчик! Я это знаю. И назову я своего сына Шуриком, именем своего мужа – Александра. Вот об этом теперь и нужно думать, за это и нужно бороться», - улыбнулась она, сидя в кабине машины, подъезжающей к Петропавловке. Она опять угадала: через полгода у нее родился сын – маленький,  требовательный и забавный мальчик, и назвала она его, как и мечтала,  Александром.
Прошел месяц и немцы заняли уже почти все правобережье Днепра. 7 августа они были уже в Новогеоргиевске, а 16 – в Петропавловке. Теперь между Крыловым и его семьей была непреодолимая полоса преграды – линия фронта, которая все дальше и дальше отодвигала его от семьи на Восток.
А на фронте положение уже было таково, что в связи с быстрым продвижением противника на московском направлении, на Западном фронте создалась угроза окружения наших войск в районе Киева. Нависавшая и выгнутая в сторону Киева линия правого крыла Юго-Западного фронта  в районе: Чернигов – Конотоп – Ромны – Путивль – Глухов, в связи с быстрым отступлением  Западного фронта и слабостью в стыке этих двух фронтов в районе Брянска, как раз и давала  немецким войскам возможность ударом с Севера (район Брянска) и с Юга (район Кременчуга), замкнуть кольцо окружения вокруг столицы Украины.
В ставке Гитлера, в августе 41-го шли длительные совещания и споры о том, на каком стратегическом направлении сосредоточить основные усилия своих армий. Украина и ее природные богатства были все же очень большим лакомым куском для Гитлера и его команды, и, конечно, он не смог устоять перед этим искушением и отвлекся от прежде намеченного пути плана Блицкрига – взять коротким и быстрым ударом к концу лета Ленинград и Москву. Но ему, как кость в горле, мешало упорное и героическое сопротивление наших войск в районе Киева. И он кричал на своих генералов, и требовал, чтобы они «… во что бы то ни стало обрушили удары по войскам 5-й армии, оборонявшей Киев и действующим западнее и восточнее Киева соединениям советских войск, и уничтожили их прежде, чем они успеют отойти на подготовленные в тылу оборонительные позиции».
- Возражение, что в результате этого мы потеряем время, - говорил он генералам, - и наступление на Москву будет предпринято слишком поздно, или что танковые соединения по техническим причинам не будут тогда в состоянии выполнить эту задачу, как предполагает Гудериан, являются несостоятельными. Ибо после уничтожения войск русских, как и прежде угрожающих правому флангу группы армий «Центр», наступление на Москву можно будет провести не труднее, а легче».
 Но, как говорится, Бог лишь «усмехается», когда мы слишком рьяно и самоуверенно строим планы на свое светлое и безоблачное будущее. Рождаясь, живя и учась, человек лишь предполагает, а Он, Всевидящий, располагает – так говорится у нас в народе. И это, фактически, в действительности так и есть. А признаки будущей надвигающейся беды или грозы, со всеми ее сопровождающими компонентами, всегда присутствуют в атмосфере нашего настоящего устоявшегося бытового благодушия. Эти признаки надо лишь точно и вовремя увидеть и распознать. Но у фанатичных, страдающих своей горячностью и непоседливостью, самоуверенных людей, имеющих такие первичные признаки сатанизма, этот дар божественного предвидения как раз и отсутствует. Они пользуются другой магией, магией низшего качества и поклонения. А существуют ведь еще и силы небесные, в том числе и Солнца, и Земли, и планет, и разных стихий.  И они очень четко стоят на страже выполнения всеми нами их непререкаемых законов.
«Гладко было на бумаге, да забыли про овраги» - так говорят у нас о затеях незадачливых мудрецов, усиленно почесывающих свои всклокоченные затылки, когда у них из задуманного ничего не получается. Так было впоследствии  в России и у вторгшихся на ее территорию немцев. Наше командование вовремя разгадало и нейтрализовало все их коварные захватнические планы.
19 августа Жуков, возглавлявший тогда войска Резервного фронта под Москвой, послал Верховному Главнокомандующему телеграмму. А Жуков, как в свое время и Суворов, в своей стратегии почти никогда не ошибался, был бесстрашным и твердым, решительным и умным военачальником. Он не боялся Сталина, как другие, поэтому Сталин  его уважал и внимательно прислушивался ко всем его мудрым советам. А затем назначил его и своим заместителем – представителем ставки, который потом, как инспектор, бывал  вместо него  на всех западных, отстоящих недалеко от Москвы и Ленинграда фронтах.
Жуков был победителем японцев в Монголии на Халхин-Голе. Там, в 1939 году он разгромил их  войска, поэтому японцы так боялись открывать 2-й фронт на Востоке, зная, что в Москве есть генерал Жуков – непревзойденный по их мнению  в боевом искусстве военачальник, который перехитрил и наголову разбил войска их самых выдающихся генералов. А значит, он снова и снова сможет их остановить и разбить.  И было даже время, когда их специальный императорский посланник приезжал в далекую и холодную Москву только для того лишь, чтобы встретиться и посмотреть на этого непобедимого Жукова, который для них был каким-то сверхчеловеком, посланником с небес. Так они были напуганы выдающимся военным талантом Георгия Константиновича. Недаром ведь и имя у него, как и у Георгия Победоносца – святого воина, поразившего по Библии своим копьем коварного змея – властителя темных сил…
Телеграмма, отправленная Жуковым Сталину была такого содержание:
«… Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на путях к Москве, имея на своих флангах Центральный фронт и Великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного  и Южного  фронтов.
Возможный замысел противника: разгромить  Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов-Конотоп-Прилуки, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта, после чего – главный удар на Москву в обход Брянских лесов и удар на Донбасс...
Для противодействия противнику и недопущения разгрома Центрального фронта и выхода противника на тылы Юго-Западного фронта, считаю своим долгом доложить свои соображения о необходимости как можно скорее собрать крепкую группировку в районе Глухов, Чернигов, Конотоп. Эшелон прикрытия сосредоточения сейчас же выбросить на реке Десна.
В эту группировку необходимо включить:
1. До 1000 танков, которые собрать за счет мехкорпусов Закавказского военного округа, танков резерва Главного Командования и в дальнейшем – танков 300 взять с Дальнего Востока.
2. До 10 стрелковых дивизий.
3. 3-4 кавалерийские дивизии.
4. 400-500 самолетов, собранных за счет Закавказского военного округа, военно-воздушных сил ВМФ и военно-воздушных сил Московской зоны ПВО.
Если ставить себе более активный способ противодействия этому очень опасному действию противника, всю предлагаемую группировку нужно срочно собрать в районе Брянска, оттуда и нанести противнику удар во фланг…».
На эту телеграмму Жуков получил быстрый ответ:
«Ваши соображения насчет вероятного продвижения немцев в сторону Чернигов – Конотоп – Прилуки  считаем правильными. Продвижение немцев в эту сторону будет означать обход нашей киевской группы с восточного берега Днепра и окружение наших 3-й и 21-й армий. Как известно, одна колонна противника уже пересекла Унегу и вышла на Стародуб. В преддверии такого нежелательного казуса и для его предупреждения создан Брянский фронт во главе с Еременко. Принимаются другие меры, о которых сообщим особо. Надеемся пресечь продвижение немцев.
Сталин. Шапошников».
Сталин большие надежды возлагал на этот, только что созданный, Брянский фронт. 24 августа он в разговоре по прямому проводу спросил командующего Брянским фронтом, генерала Еременко: «Не следует ли расформировать Центральный фронт, 3-ю армию соединить с 21-й и передать в ваше распоряжение соединенную 21-ю армию? Если вы обещаете разбить подлеца Гудериана, то мы можем послать вам еще несколько полков авиации и несколько батарей РС (катюш). Ваш ответ?».
Ответ Еременко был таков: «Мое мнение о расформировании Центрального фронта таково: в связи с тем, что я хочу разбить Гудериана и безусловно разобью, то направление с юга нужно крепко обеспечить, а это значит прочно взаимодействовать с ударной группой, которая будет действовать из района Брянска. Поэтому прошу 21-ю армию, соединенную с 3-й армией, подчинить мне…».
Ставка немедленно передала Еременко обе армии Центрального фронта, объединив все их силы, как и просил Еременко, в одну 21-ю армию, а также часть своих скудных резервов. А от Юго-Западного фронта Ставка потребовала за счет крайне ограниченных сил и средств фронта срочно сформировать новую 40-ю армию. Командующим этой армией был назначен генерал-майор Кузьма Петрович Подлас. Армия создавалась в спешке. 28 августа генерал Подлас смог доложить командованию фронта, что он уже располагает кое-какими реальными силами. В тот же день перед ним была поставлена задача – немедленно преградить путь войскам Гудериана, заняв оборону севернее Конотопа и Бахмача на рубеже Шостка-Короп-Малое-Устье и далее по реке Десне до Степановки. Но те соединения,  которые были включены в состав новой армии, стягивались с  различных участков фронта и они подходили в назначенные им районы не одновременно, поэтому и вынуждены были сразу же с похода вступать в сражение с прорвавшимися к Десне танковыми и моторизованными дивизиями Гудериана. Занимали они оборону обычно уже под ударами противника.
Особенно в тяжелом положении оказалась 293-я дивизия. Противник  воспользовался брешью между только что созданной 40-й армией и 13-й армией Брянского фронта, обошел ее правый фланг и нанес удар с востока, в тыл ее частей. Генерал Подлас двинул на помощь частям Лагутина подоспевшие части 2-го воздушно-десантного корпуса и 10-й танковой дивизии. И противник был задержан, а на ряде участков даже потеснен.
Успешно начавшееся на первых порах наступление брянского фронта так перепугало Гудериана, что он срочно обратился за помощью в штаб группы армий «Центр», который тут же поспешил ему подбросить новые танковые и моторизованные соединения.
Но Ставка переоценила наступательные  возможности Брянского фронта – сил у него было маловато, кроме того, в сентябре месяце под ударами превосходящих по численности частей немцев начался отход 21-й армии Брянского фронта. Под нажимом противника они оказались как раз в стыке армий Потапова и Подласа. Несогласованность в действиях смежных войск ослабляло их усилия, чем и воспользовался противник.  6 сентября 21-ю армию наконец-то подчинили Юго-Западному фронту. Но к тому времени положение на северном фланге Юго-Западного фронта стало чрезвычайно тяжелым, можно сказать даже катастрофическим. Как выяснится потом, гитлеровское командование к началу сентября 1941 года стянуло и нацелило против Юго-Западного фронта не только те войска, которые до этого  наступали на киевском направлении, но и крупные силы с московского стратегического направления, и с южного крыла армий «Юг».
В ударе против северного  крыла Юго-Западного фронта участвовало свыше 8 пехотных, 3 танковых и 3 моторизованных дивизий, а против южного крыла в районе Кременчуга противник сосредоточил 12 пехотных, 4 танковых и 3 моторизованные дивизии. Кроме того, в полосе от Окуниново до Кременчуга – Новогеоргиевска враг имел, не считая оперативных резервов, 20 пехотных, 1 танковую и 3 охранные дивизии.
По самым минимальным расчетам гитлеровское командование на Киевском стратегическом направлении создало более чем двойное превосходство над силами Юго-Западного фронта. Вот почему не подготовленное и начатое в спешке наступление Брянского фронта было остановлено. Войска его завязли в тяжелых боях с оставленным мощным заслоном Гудериана.
А он, тем временем, главный удар своих танковых сил  обрушил на только что созданную 40-ю армию. И хотя наши войска прилагали здесь героические усилия, и командование фронта направляло сюда все свои возможные резервы, остановить немцев в междуречье Сейма и Десны к северу от Конотопа и Бахлача было уже невозможно.
А на южном крыле фронта за Киевом у Кременчуга еще 1 августа противник возле села Дериевка захватил маленький плацдарм на левом берегу Днепра, в районе обороны 38-й армии генерала Фекленко.
 Новогеоргиевск – городок, расположившийся в нескольких десятках километров от Кременчуга, где и находились еще до объявления военных действий на отдыхе у бабушки Дарьи Филипповны все члены семьи Крылова. Войска 17-й немецкой армии, совершив неожиданный маневр, переправились здесь на левый берег и, захватив плацдарм, начали его укреплять и расширять. Клейст именно здесь  решил атаковать левый фланг Киевского фронта.
Главком  направления С.М. Буденный своевременно указал на опасность этого плацдарма под Кременчугом. 4 сентября он связался с Кирпоносом и сказал ему:
- Не медлите с ликвидацией плацдарма у Дериевки – это промедление смерти подобно.
Так впоследствии все и произошло…
А в Новогеоргиевске, занятом немцами еще 7 августа, который оказался как бы в тылу у немцев, постепенно налаживалась жизнь.  Как-то утром к Артемьевым, которые жили на окраине города в нескольких сотнях метров от реки Тясмин, пришли немецкие военные в сопровождении старосты города и, осмотрев их большой и вместительный дом, состоящий из двух половин, шести комнат и залы с колоннами, сказали: «Гуд, гуд…» и остались жить в нем, заняв зал и всю вторую половину. (Благо, что у дома было два отдельных крыльца с двумя входами).
Староста же сказал Артемьевым:
- Живите пока во второй половине. Мы вас не тронем. У вас много детей – куда вас выселять? Но смотрите, - погрозил он пальцем, - не надоедайте офицерам!
А офицеры оказались не такими уж и страшными. Правда, говорили они по-своему – по-русски почти ничего не понимали. Да, и появлялись они на квартире лишь к вечеру, а так весь день находились в своих воинских частях. Приходили на ночь отдохнуть и поспать. А утром, умывшись, поесть и побриться. Вещи, еду и все остальное по  хозяйству для них  собирали и готовили денщики и повара, которые шастали днем по соседним дворам и лавкам, ища что-нибудь вкусненькое: то курочку, то маслице, то молочко или еще что-нибудь из продуктов.
У Артемьевых за домом был большой огород и яблоневый сад, выходящий своей северной стороной в поле. И в конце этого сада немцы установили расчет зенитной артиллерии – пушку, которую охраняло и обслуживало целое подразделение солдат-чехов.
Во дворе у Артемьевых находились вместительные сараи и помещения, в которых Андрей  Максимович когда-то, еще до прихода советской власти, собирал и ремонтировал кареты и повозки. Была там и кузница, в которой ковались оси, обода колес и все  железосодержащие детали повозок.
Немцы относились к нему лояльно и даже по-дружески снисходительно, ведь он в своих мастерских и кузне ковал  им нужные детали из железа (у них  ведь тоже были повозки и машины, которые нужно было ремонтировать). О, если бы они знали, что у него есть еще и сын – инженер в Кременчуге, который ушел в партизаны! Они бы совсем по-другому  отнеслись и заговорили бы с Артемьевыми. Вот этой лояльностью и пользовались Артемьевы. Их дети свободно ходили и играли во дворе, привыкая к новому порядку. И как-то раз даже один из офицеров, их постоялец, увидев играющих во дворе  маленьких детей, подошел к ним и спросил по-немецки у самой старшей из девочек:
- M;dchen… Wie hei;t du?
И сообразив, что его  не понимают, вытащил  разговорник и изрек на ломанном русском языке.
- Как тебья зовут?
- Рита, - съежившись от страха, ответила девочка, наслышавшаяся от взрослых о жестокости немцев.
- О, Рита, Рита! Марго… Хороший имя… Наш имя, - сказал он, обрадовано кивая ей головой.
- А маленький девочки – сестры?
- Да, эти девочки мои сестры – Люда и Оля, - ответила Рита.
- О, gut Schwester! Хороший сестры!
Немец вытащил из кармана плитку шоколада и вручил ее Рите, смешно произнося русские слова по разговорнику.
- На, кушай и дай кушать kleine Schwester… маленький сестры! – офицер подошел и погладил Риту по голове.
Потрясенная «добротой» немца,  Рита поблагодарила офицера, но только лишь он отошел, тут же побежала к взрослым, готовая брезгливо выбросить шоколад, полученный от «врага» ее народа.
- Что такое, что случилось? – спросила ее Дарья Филипповна, увидевшая лицо девочки.
- Бабушка, немец дал мне шоколад, - сказала Рита.
- Ну и что? Ну и хорошо! Вот и ешь его, - кивнула головой бабушка.
- А я не хочу его есть, - ответила Рита.
- Почему? – спросила Дарья Филипповна, удивленно глядя на нее.
- Потому что он немецкий – вражеский! – неожиданно воскликнула девочка, отдавая шоколад бабушке.
Бабушка взяла шоколад и испуганно закрыла ей рот рукой:
- Молчи, дитя, и никому такое больше не говори!
И, погладив ее по головке, сказала:
- Шоколад, он ничей – ни немецкий, ни советский… Он просто вкусный. Вот и ешь его, и сестрам дай! Его ведь больше нигде не достанешь. А немец, который дал тебе шоколад… у немцев ведь тоже есть хорошие люди, которые не хотели воевать…