Через закрытую клетку чудовище может... частьI

   Через закрытую клетку чудовище может лишь просочиться.

   …хорошая была бабулька, каждый день бы таких стрелять….»
               
              Фланнери О*Коннор «Хорошего человека найти нелегко»

        Предприниматель «средней руки», некий вечно немытоволосый Сергей Васильевич, дожив до 50-ти с лишним годков, в определённый момент заметно погрустнел. Да и было от чего. Его недалёкая, но всё же, когда-то, 16-летняя подружка Глафира, зачем-то необратимо повзрослела и ныне, стала разительно отличаться от той наивной малолетки, которую ему поначалу хотелось любить просто ради тонко-извращённого педофильского удовольствия. «Да, все эти твари с годами стареют», - размышлял и сам отнюдь не молодеющий Василич. Реально, ему бы родиться султаном на Востоке и двумя сотнями лет назад. Тогда бы он мог выбирать себе на ночь любых крохотулек, начиная, хоть и с 7-ми лет и до 11-ти. А ныне жестокое государство разрешило копуляцию только с 16-летними «кобылками». А они в эти годы, обычно, уже теряют интерес, к несколько утратившему свою новизну, содержимому мужских брюк….. И от этих перманентных размышлений скоро стало полу-пожилому Сергею как-то совсем невыносимо грустно. Да, кому-то парадоксально нравятся  40-летние толстушки. Кому-то вольготно с задорно хихикающими первокурсницами. А вот Василич всегда мечтал о малолетках. Знаете, таких тоненьких и гнущихся, как ветви ивы на майском ветру; с наивными, чуть восторженными глазками ….
      Да, нельзя не отметить, что главной и непобедимой страстью нашего одиозно-харизматичного дядечки были и будут, естественно, деньги. Любыми, пусть самыми малыми и рваными купюрами. Только они могли приносить этому меркантильному многоточию, самое великое и чистое наслаждение. Ради этих славных бумажонок он готов был переступать через всё. Что по сравнению с ними, воспетая в слюнявых романах жалкая дружба?! Взять, хоть «Три товарища» Ремарка. Просто ничтожные послевоенные немецкие козлы. Какие на хрен любовь, порядочность, благородство… Деньги – вот абсолютное мерило для всего сущего.Ко всему Сергей отчаянно невзлюбил своего младшего брата, когда однажды тот, живя с матерью в большом доме, пригрозил ему скорой гибелью, в случае претензий на это, сакральное жилище.
    И теперь, когда в его жизни не осталось никаких родных и прочих записных неудачников, в лице всяких там пожилых псевдодрузей, он решил вопросить сразу и Бога и Дьявола, чтобы под конец жизни он смог бы обрести именно ту истинную радость бытия, что, возможно, предопределена ему судьбой. Чтобы разом войти в храм наслаждений в то самое время, когда его, свободная от всяких нравственных сомнений, душа и ещё шевелящееся в необходимых местах, тело, могли бы полностью реализовать все его тайные мечты.
    Так, исходя из этих неочевидных, но весьма интригующих соображений, Сергей Васильевич раздобыл по случаю (и, что немаловажно - недорого) некое полупорнографическое изображение Христа извивающегося в смелых объятиях похотливо озабоченного Вельзевула и как-то раз, сидя в туалете, попросил обоих об осуществлении его нынешней заветной мечты. Полуголые парни на картине, как показалось, слегка поёжились…. Тут его сознание помутилось и Сергей, не успев оперативно подтереться и соответственно надеть трусы, отключился….
    ….проходящее сквозь полумрак сознание медленно возвращалось. Под проверенной годами задницей ощущалась твёрдое строение унитаза. Василич  на автомате потянулся за висевшей справа бумагой, но привычной податливой мягкости рулона не было и в помине. «Шайзе»,- почему то по-немецки выругался Сергей и внимательно огляделся. Окружающая его действительность ничем не напоминала так любимый им «туалет» в произведённом из толстого шифера «курятнике», упрямо нависающим над  печёрско-съездовским оврагом. «Куда же меня переместили два этих сучьих гамадрила?» - пронёсся в голове «хозяина жизни» робкий вопрос и повис в воздухе, как капли его мочи, перед тем, как растянувшись, упасть с обрыва вниз, навстречу приветливым кустам….
    «Да, судя по тому, что я сижу на каком-то допотопном, но всё же унитазе, это явно не Древний Рим, а я не Гай Юлий Цезарь. А, вообще то, было бы не плохо, одновременно жалить какую-нибудь 11-летнюю египетскую наложницу, считать сестерции и смотреть по «ящику» фильм «Счастье» Тома Солондза. Эх, оптыть, до появления теликов ещё тыщи две лет то… Ну, мог бы тогда параллельно писать указ о высекании моего могучего императорского фаллоса из светлого гранита, с чётким указанием даты, размера и моей принадлежности»…. Минут 15 Сергей Васильевич казнил, совокуплялся и лихо самодурствовал с несвойственной раннее ему утончённой жестокостью и фантазией....
    ...Но потом новая реальность взяла своё и, сквозь щель в двери, он увидел новенький чёрный китель с одним серебристым погоном на правом плече. «Эх ты, так это же моя форма штурмбанфюрера СС…». Сознание в его голове начало дуалистически переворачиваться, и понимание нынешней действительности начинало превалировать над далеко неоднозначным провинциальным прошлым. «Так, товарищ Вельзевул, значит, ты точно уверен, что именно эта временная и географическая ипостась приведёт меня к самому счастливому времени в моей гипотетической жизни?»
    Сергей приоткрыл дверь и смог прочитать на ровном куске газеты, кем-то услужливо нарезанной ему для подтирания, название «Le Figaro». Ну, и занесло же меня», - малость перетрусив, подумал он, и робко выйдя из сортира, опасливо озираясь, облачился в висевший напротив новенький китель. После этого магического действия весь запас русских слов в его голове начал рассыпаться, как свежий верблюжий навоз под нашествием озабоченных скарабеев. Теперь на их место заступила настоящая немецкая лексика. Вскоре в его полушариях возникла и его реальная «бундесовая» биография. В след за ней, зачем-то полезли идиотские германские идиомы и понятия … За ними, вдруг, всплыли смутные очертания улиц его родного Ляйпцига. Тут он пьёт «Баварское» во время незабываемого «пивного путча». А вот и прелестная «ночь длинных ножей», когда он молодой и ловкий, в новенькой приталенной рубашке, «мочит» коричневых штурмовиков старины Рёма, добивая раненых врагов потрёпанным томиком «Mien Kampf» (шутка)…. Отменно удалась и замечательная "хрустальная ночь", когда эти наивные еврейские свиньи попадая под огонь его "браунинга" визжали, как недорезанные.....
     Итак, он штурмбанфюрер СС…Опля…, на стене Серж увидел свой портрет с висящим на шее «железным крестом». А внизу стояло имя: Гюнтер Лашке. «Ну, ни фига себе имечко», - напоследок воспользовавшись окончательно ускользающими русскими словами, процедил он, и резко отворив входную дверь, вышел на воздух.
    Запах цветущих садов ворвался в его чувствительный, как у спаниеля, нос. Всё видимое пространство заполняло зеленое море, по-немецки правильно высаженных деревьев, органично  окружённых ровным строем ровно подстриженных кустарников. Теперь до него дошло, что именно он и построил этот город-сад по подобию Версаля, но только рядом со столицей Шампани, знаменитым своими игристыми винами, городе Реймсе. Шло лето 1942 года. Паулюс штурмовал Сталинград. А здесь, в 5-й Республике, был настоящий рай!
     Ещё Гюнтер вспомнил, как рейхсфюрер лично поручил ему оборудовать в этой жалкой и прогнутой Франции специальный лагерь, для решения важных, для этой завоёванной территории, насущных этических проблем. Наплевав на робкие возражения этого ничтожества маршала Петэна, Лашке исполнил приказ по-своему. Его милый контрационный лагерь ни капельки не был похож на кричащий от ужаса Бухенвальд или смердящий Аушвиц. Местный крематорий был оснащён по личному распоряжению штурмбанфюрера новейшими германскими фильтрами Круппа. В «зале приёма» постоянно мягко звучала приятная классическая музыка. Шарфюрер СС Рудольф Шиллер предпочитал Бетховена, Вагнера и, разумеется, Моцарта. Некоторые, слушавшие 40-ю симфонию французы вслух называли великого австрийца Мозар, что крайне раздражало сержанта-меломана, с предсказуемыми для знатоков последствиями. Больше всего на свете он любил белые и алые розы (может быть и в честь Плантагенетов). Когда к этому заведению подвозили новых узников, то они, видя вокруг море цветов и изящное здание, украшенное замысловатой лепниной и покрытое знаменитыми, нанесёнными на фасад, картинами думали, что попали в некий местный музей. Год назад один парижский художник разрисовал его огромными полотнами Дега и Лотрека.  К тому же крематорий мудро располагался в полутора лье от небольшого замка, где обосновался Гюнтер и не мешал ему проводить время с истинно средневековым наслаждением. Самым прекрасным была, конечно, абсолютная власть над этими, зачем-то возомнившими себя людьми, скотами. Все эти французские, еврейские и даже русские, свиньи имели только одно право –сдохнуть. А вот, в какой последовательности могла осуществиться эта их реальная участь, зависела именно от настроения штурмбанфюрера Гюнтера Лашке. И в плохую погоду она могла быть изобретательно ужасной. Знаете, он отдалённо напоминал детей-садистов, которые изощрённо  издеваются над пойманными кошками перед тем, как их повесить. А захватывающие конвульсии задыхающегося в петле животного, так это просто квинтэссенция завершающего экстаза для этих идейных уродов. Нельзя не заметить, что летом 42-го года у фюрера ещё не созрело «окончательное решение еврейского вопроса». Но кто мог запретить войскам СС взять эту инициативу в свои славные руки….
          По средам, пунктуальный Лашке, выбирал из толпы какого-нибудь не старого симита, желательно, хотя бы отдалённо напоминавшего его младшего брата Лютера, и самолично вырывал из его, искажённого от нестерпимой боли рта, практически все зубы. Оставались только «восьмёрки» или «зубы мудрости», конечно же, не из-за дурацкого постгуманизма, а просто настолько глубоко в вонючую плебейскую пасть штурмбанфюреру влезать было омерзительно. Затем избранного бедолагу не кормили и практически не давали воды. А в субботу ровно в два часа пополудни Гюнтер подходил к вконец оголодавшему избраннику и бросал ему специально приготовленные горелые, пересушенные, густо посыпанные солью, сухари. Тот жадно засовывал поднятое с земли в рот…. Плохо зажившие дёсны мгновенно окрашивали бетонный хлеб в розово-красный цвет. Высохший рот не мог извлечь хотя немного слюны, чтобы чуть размягчить…. В эти чудесные мгновения, упивающийся происходящим Лашке, задорно кричал: «Ну, что, получил полдома, сучонок Лютер. Наслаждайся!!!»
     В прохладных погребах своего небольшого замка герр Гюнтер хранил основательные запасы шампанского «Krug». Находясь в центре благодатной земли по имени Шампань-Арден, он мог бы затариться  многими  знаменитыми французскими игристыми винами. Но фирма «Krug», кроме абсолютно превосходного качества, ещё и была основана выходцем из славного городка Майнца, немцем Йоганом-Йозефом Крюгом. И поэтому, пить это изысканно-дорогущее пойло, штандартенфюреру Лашке, было вдвойне приятно. Вообще, дикое разнообразие  ассортимента его алкогольных изысков могло бы сбить с толка даже самого многоопытного сомелье. Жёлтый и зелёный ликёр «Шартрёз» для юных девочек, несчётное количество коньяков для приезжающего начальства, и конечно воспетый Ремарком в 1936 году знаменитый яблочный, мгновенно сшибающий с ног, «Кальвадос». Он хранился просто, как дань прочитанному им, ещё в Ляйпциге,  роману «Три товарища».
    Изумительный и сладкий «Шартрёз» Гюнтер использовал для особо приятно-извращённых случаев. Будучи начальником совершенно особого лагеря, он имел возможность получать в своё распоряжение любых, хотя бы в чём-то провинившихся, жителей со всей территории Франции. Возраст и половая принадлежность особой роли не играли. Лашке предпочитал невинных девочек от 9-ти до 12-ти лет. Остальные категории его абсолютно не интересовали. Сюда присылали также и мальчишек, отобранных у семей борцов, так называемого французского сопротивления. Гюнтера они совершенно не волновали, а вот гауптштурмфюрер Райнер Мария Рильке дико радовался каждой новой поставке. Этот капитан СС, в силу неких околожизненных обстоятельств, страстно любил сих маленьких сладеньких 11-летних мальчишей. А вот для некоторых, особенно упорно сопротивляющихся пацанов, он придумал специальные тиски. Оставалось только засунуть в них голову своего подопечного и всё, предлагаемый, безвольно стоящий на четвереньках продукт, был готов к употреблению….
     В конце концов, начальству надоело слушать вопли насилуемых парнишек и озорного гауптштурмфюрера Рильке отослали куда-то под Марсель. Там он успешно, надо отдать ему должное, продолжал свои извращённые эксперименты. Вскоре о его предпочтениях, каким-то парадоксальным образом узнали местные маки. Так как парни тут были куда серьёзнее, чем под Реймсом, то садомита Райнера вскоре выкрали и, затащив в самый дальний на всём побережье лесок, усадили анусом на тонкий кол, предварительно зажав чресла в лисий капкан. Свой тонкий выбор маки обосновали тем, что медвежий сразу бы оторвал весёлому капитану СС весь детородный боекомплект, а этот даст ему приятную возможность ещё и сладко помечтать о загубленных им мальчишках.
     Самому Лашке с юности нравился Муссолини. Нет, конечно, он всегда любил малолетних пигалиц,  дефилирующих, в дразнящих его больное воображение, тонких платьицах, вкупе с разноцветными гольфами,  но Дуче…. В Ляйпциге его портрет нашёл своё законное место ещё до 33-го года. Он украсил им одну из стен родительского сортира, и эти сжатые волевые губы, давали возможность юному Гюнтеру собираться с силами, чтобы поднатужившись вытолкать из своего юного упрямого организма полупереваренные мамкины свиные рульки, окружённые традиционной тушёной капустой. После прихода к власти национал-социалистов у парня не было сомнений в дальнейшем выборе. В его туалете прямо напротив Дуче отныне расположилась большущая фотография Гитлера. И Гюнтер понял, что с этими реальными боссами ни в каком, даже самом зловонном ср…е, никогда не пропадёшь.
       И вот он во Франции. В тихом прелестном местечке, где даже местный компактный крематорий выстроен им в стиле арт-деко. Это сооружение так изящно вписывалось в местный райский пейзаж, что свозимые сюда со всей страны богатые евреи поначалу верили, что попали в обещанный им специальный санаторий. Собирались они, следуя приказу немецкого командования, тщательно упаковывая вещи и драгоценности. Поэтому одиозный, не брезгливый штурмбанфюрер лично отсортировывал привезённые ими пожитки и отправлял их на специально отведённый склад. Там он досконально изучал содержимое, раскладывая найденные бриллианты и золото по шкафам. Со временем этого добра стало столько, что хватило бы и на покупку соседнего Лихтейштейна. Но неуёмному Лашке и этого было мало, и он два дня в неделю посвящал вырыванию золотых коронок и зубов из дорогих ртов несчастных иудеев. Делал он это самолично, с истинно немецкой педантичностью. Затем в небольшом тигле Гюнтер переплавлял собранный драгоценный металл в небольшие килограммовые брусочки. Они были весьма полезны для дачи взяток высшим чинам, в ведении которых находилось распределение евреев по лагерям. И он очень гордился тем, что к нему под Реймс прибывали только избранные симитские выродки. Приезжали они целыми семьями, но не более сотни человек в месяц. Но особенно «дантиста» Лашке интересовали маленькие сладенькие разнонацинальные дочки, испуганно прижимающиеся к длинным платьям измученных дорогой матерей. O, mein Got, какое невиданное наслаждение испытывал штурмбанфюрер отрывая плачущую десятилетнюю девчушку от подола кричащей, на понятной только им языке, мамаши. Иногда малышка так вцеплялась в материнский костюм, что тот сползал на землю и долго тащился по пыли за нежелающей расстаться с ним девочкой. Это особенно веселило Гюнтера и окружающий его персонал, но изысканный десерт он оставлял на потом….
     Пару лет назад Лашке был вызван в Берлин и в местном небольшом кинотеатре он увидел американский фильм «Волшебник из страны Оз» с 16-летней Джуди Гарлэнд (Фрэнсис Этэль Гамм) в роли Элли. Её наивная внешность и особенно красивые детские губки оставили в душе (и штанах) Гюнтера неизгладимое впечатление. И он, имеющий практически неограниченные возможности в выборе интересующих его юных жертв, страстно хотел заполучить похожую на неё мамзельку. Но долгое время никаких еврейских девчонок, пусть даже и отдалённо напоминающих голливудскую красотку, в его лагерь не доставлялись. Штурмбанфюрер каждый раз лично руководил разгрузкой семей и уже почти потерял надежду встретить мечту его чресел (у Набокова «огонь моих чресел, так что НЕ НАДО…), как однажды из Тулузы привезли нестандартный груз. Это были французские семьи выявленных и расстрелянных участников сопротивления. И тут он увидел её…. Капризные пухлые губы, полный презрения и ненависти взгляд, а главное, вылитая Джуди, да ещё и в 12 лет. Она крепко держала за руку стройную миловидную мать, одетую в дорогое, слегка помятое в пути чёрное платье. Лашке подошёл поближе, чтобы внимательнее рассмотреть эту маленькое совершенство, которое, он был в этом совершенно уверен, этим же вечером будет его.
    Ровно в 21.00 Гюнтер, в первый раз так по-юношески волнуясь, ждал, когда унтершарфюрер Ганс Шиллер доставит юную прелестницу сюда, в переделанный под французский будуар времён Луи14-го, подвал его замка. Здесь было всё, начиная с огромной резной кровати с тремя подушками, и заканчивая, наполненной тёплой, нежно благоухающей цветами водой, ванной. Рядом на всякий случай стояла крепко привинченная к полу средневековая дыба. Ну, и прочие, иногда так необходимые, для нестандартной любви, милые мелочи.
    И вот в комнату вошла она, несколько подавленная, но не оставляющая попытки вырваться из цепких лап Ганса. Спустя полминуты они остались одни, он – штурмбанфюрер СС и она – дочь активного участника французского сопротивления. «Ну, что ma petite douce putain (моя маленькая сладенькая шлюшка)», - как можно более ласковым голосом произнёс Гюнтер заранее подготовленную фразу, подходя к 12-летней красотульке вплотную. Девочка ничего не ответила, только взгляд её больших серых глаз стал ещё более настороженным. Лашке широким жестом пригласил её за стол, на котором, кроме всяких яств, красовались две изящные бутылки с жёлтым и зелёным «Шартрёзом». Было очевидно, что малышка была безумно голодна, но врождённая гордость не позволяла ей наброситься на эту, уже давно забытую еду. Отказалась она и от рюмки жёлтого тягучего ликёра. «Как же напоить, эту мелкую упрямую сучку», - несколько раздражённо подумал штурмбанфюрер и попытался влить густую янтарную жидкость силой. Маленькая француженка закашлялась и с плохо скрываемой злобой бросила: «Merde». В этот момент Гюнтеру вдруг безумно захотелось, чтобы эти сквернословящие губки целовали и целовали его …. Он грубо схватил, сидящую на краешке стула, бунтарку и бросил её дрожащее тело на свою огромную кровать…..
      Потом, когда всё закончилось, она не начала плакать, а только тихо лежала в такой странно повисшей тишине…. Потрескивающий в дальнем углу камин отбрасывал робкие тени на измученное лицо юной мадмуазели…. Когда за ней пришёл Ганс, она дерзко посмотрела, утомлённому атакой штумбанфюреру, прямо в глаза, и с нескрываемым презрением, произнесла: «Merci bien, Grand amant (большое спасибо, Великий любовник)»....   «А эти маки, иногда могут производить на свет довольно занятных дочурок»,- расслабленно подумал ариец, одним ловким движением натягивая трусы.  Да…, в общем-то, для Гюнтера всё прошло весьма неплохо, но всё же он мечтал о несколько большем….(и если не замечать того, что бельё он надел свастикой вовнутрь)….О том, куда Ганс повёз юную строптивицу, думать сейчас совсем не хотелось....
        ….Где-то часов в девять утра Лашке проснулся и вышел на солнышко в славно приподнятом настроении. Вскоре ему доложили, что мать-француженка, как безумная, мечется по бараку и постоянно произносит: «Ma fille, ma fille (ма фий--моя дочь)». Начальник лагеря лично прибыл на место и приветливо улыбаясь, пригласил удивительно резко постаревшую за ночь женщину, в расписанный розами и подсолнухами GasWagen. Ласково глядя ей в глаза и утвердительно повторяя: «Ta fille( твоя дочь)», он элегантно помог несчастной матери расположиться на красивой фисташковой лавочке. Затем с искренним сочувствием в голосе, негромко и проникновенно повторил: «Ta fille». Вскоре, рядом с ней разместились ещё шестеро отрешённых евреек, и автомобиль тронулся. Минут через 10, когда кузов начал заполняться удушливым газом, и безумно хотевшие выжить симитки, задыхаясь и кашляя, начали неистово биться головами о бездушные стены, мать-француженка  была совершенно спокойна, ведь она до последнего верила, что совсем скоро этот автомобиль доставит её к единственной любимой доченьке,…. пока и сама не потеряла сознание…
     Довольно нудный и, где-то даже, однообразный процесс утомительного общения с перманентно рыдающими пигалицами, из вновь прибывающего в его концлагерь  многонационального контингента, всё же довольно скоро изрядно наскучил штурмбанфюреру Лашке. Маленькие жидовочки, вообще, принимали первое в их жизни грубое проникновение с предсказуемой симитской обречённостью. Немного радовали редкие русские малолетки, рождённые от гордых потомков всяких там графинь-герцогинь, когда-то сбежавших от коммунистов в более благополучную Францию. В общем, всё превратилось в некую однообразную рутину. Словно изо дня в день торчишь, сжимая ключ на 17-ть, у конвейера старины Генри Форда и ждёшь долгожданного окончания недели…. Тьфу…(donerwetter).
     Жаль, что штандантерфюреру было неведомо, что именно в это время по Реймсу бродил, гонимый большинством истинных французов, худосочный еврей по имени Маркель Манжель. Это потом весь мир будет рукоплескать великому и неповторимому Марселю Марсо. А в 42-м году он прозябал в этой столице провинции Шампань-Арден. Немцы принимали его за тощего эльзасца, но реальные эльзасцы мгновенно выталкивали его из автобуса, вдогонку советуя «тощему жидёнку» сдохнуть, при первой же, возможности. Вообще, большая часть еврейского населения была передана в руки нацистов именно коренными жителями благословенной Франции. Это потом, по окончании войны, де Голль объявил охоту на коллаборационистов, и многие жители 5-й республики поплатились за этот, оптимистично-весёлый, антисимитизм. Но в 1942 году, самым обычным делом для благополучной французской семьи было сдать в бескомпромиссные немецкие лапы своих милых соседских евреев. Так вот, если бы Гюнтер Лашке прознал про бродящего по Реймсу мима, то он бы, всенепременно пригласил его в свой «цирк» развлекать забавными ужимками маленьких, часто грустивших, малышек. Ну, а когда бы тот окончательно поистощился, отправил его веселить начальника лагеря Дахау, с последующим «окончательным решением еврейского вопроса»…
   И тут, совсем уже отчаявшийся Гюнтер, вспомнил о случайно прочитанной в молодости книжке некого Маркиза де Сада. В ней, кроме всего познавательного, автор описывал одно любопытное действо, а именно мгновенное разрезание женского живота с целью воочию лицезреть, извергающееся семя. Вот этого изящного и забавного эксперимента, как раз и не хватало, окончательно впавшего в банальный аглицкий сплин, начальнику лагеря.
    Для уверенности в удачном результате, сразу развеселившийся Лашке, раздобыл у местного доктора Клауса Менгеле, не особо необходимую в приданном ему специфичном заведении, и потому редкую, небольшую книженцию по анатомии строения женской половой области. Тщательно изучив отображённые в ней схемы, штурмбанфюрер решил завтра же поэкспериментировать. Для осуществления этой рискованной задачи в его подвал доставили не очень молоденькую 17-летнюю евреечку, дочь какого-то известного в Лионе раввина. Девушка была тёмненькая, глазастенькая, с невероятно испуганным взлядом. И не зря. Гюнтер тщательно привязал её обнажённое тело к, с немалым трудом выклянченному у скаредного доктора Клауса, специальному операционному столу. На всякий случай он решил засунуть в наряжённый девичий рот какую-то грязную, поднятую с пола, тряпку. В такой ответственный и волнующий момент ему совсем не хотелось, чтобы эта нелепая свинья, своими истошными воплями помешала полностью насладиться задуманным. Кстати, заглублять свой драгоценный фаллос, рискуя полоснуть по нему тонким заточенным лезвием, штурмбанфюрер вовсе и не собирался. Ему, с чисто немецкой дотошностью, просто хотелось понять, сможет ли он, практически рассмотреть что-либо или нет. Да и возможность «извержения», размахивая острым ножичком в правой руке, Гюнтеру виделась весьма проблематичной….
    Итак, бабёнка была подготовлена. На своё голое СС-овское тело он надел длинный  прорезиненный передник. Лучший скальпель, ловко похищенный им из лаборатории всё того же Клауса, зажат между двумя пальцами. На секунду зажмурившись, Лашке неловко полоснул остриём, начиная от глубокого пупка, и по направлению, к покрытому жёсткими волосами, симфису. Естественно, разрез вышел кривым и укатил заметно правее. Что-либо рассмотреть внутри было просто нереально. «Да, ну и трепло, этот ваш, шайзе, как там этого козла – Донасьен Альфонс Франсуа, сука,  де Сад», - наконец-то дошло до Лашке. Тогда он приказал побыстрей заштопать, своей подопытной, живот, и сразу отправить… на поправку в … крематорий….
   Следующую неделю разочаровавшийся во всем офицер СС занимался только чисто хозяйственными делами. Никаких малолеток, никаких феляций. Разок, правда, не удержался и подбросил предварительно обеззубленному, и уж слишком напоминавшем его братишку, еврею, здоровенный хорошо просоленный кирпичевидный сухарик. Увы, и это всё!
    Но вскоре, когда Лашке в очередной раз просматривал, присылаемые сюда со всех концов Франции, списки интересных арестантов, ему на глаза попалась первая за несколько месяцев фамилия, явно принадлежащая какому-то, казалось давно знакомому немцу. Гюнтер протёр кружевным лионским носовым платком повлажневшие от странного напряжения глаза…. И медленно произнёс вслух: «Хайнрих фон Штанце». «Не может быть! Ах, ты сукин котяра. И какого хрена ты забыл во Франции, болтаясь среди этих грязных маки?» Штурмбанфюрер загадочно улыбнулся …. Эх, долбанный старина Хайнрих… Они встретились задолго до прихода Гитлера к власти. И если Гюнтер всегда был близок к идеям национал-социализма, то Штанце, наоборот предпочитал коммунистические идеалы. В Ляйпциге их дома располагались примерно в километре друг от друга. Они даже учились в одной школе. Яркий и заметный Хайнрих был известен большинству из учеников старших классов, а вот угрюмый и задумчивый Гюнтер, вообще, не вызывал у школьников хотя бы малый интерес.
     По окончании школы они одновременно поступили в местные ВУЗы, и как-то раз, пересеклись на одном из многочисленных митингов, собранному по какому-то незначительному идеологическому поводу. Лашке сразу узнал весёлого и неугомонного Штанце. Слово за слово, и два формально противоречивых молодых человека, стали по-настоящему дружны. Они вместе знакомились с симпатичными, но несколько провинциальными, ляйпцигскими фройляйн. Последние, далеко не всегда отвечали новоиспечённым друзьям взаимностью. Особенно не везло Хайнриху. Озорной, но застенчивый, он часто отпугивал местных девиц неожиданными цитатами из Шиллера, или, упаси Бог, из «Фауста» Гёте.
   Что, более всего, раздражало Гюнтера в отношении Хайнриха фон Штанце? Да, взять к примеру, его имя, такое же, как у Гейне (Heinrich Heine—Хайнрих Хайне). К тому же это дворянское «Фон (von)». Откуда оно могло взяться? Ведь, по рассказам самого Хайнриха, его отец был из жалких переселенцев, перекидываемой туда-сюда, Судецкой области. И, как пить дать, без мерзкой чешкой крови там вряд ли обошлось. А его мать. Рождённая в Австрии от местной учительницы и еврея-полицейского, она сразу, после проигранной нами Первой Мировой войны, вышла замуж за этого полу-чешского «Фона» и затем вместе с ним перебралась в Ляйпциг. Сам же Гюнтер родился в семье озорного каменщика и озабоченной прачки. Поэтому он всегда в чём-то завидовал Штанце, хотя ни разу об этом не говорил. В конце 30-х их пути окончательно разошлись. Лашке перебрался в Берлин, где удачно обосновался под крепким крылом харизматичного Рудольфа Гесса, вскоре вступив в войска СС. В то время, когда его незадачливый шеф зачем-то перелетал на истребителе Ла-Манш, Гюнтер победоносно маршировал по асфальтовым дорогам Европы. Затем по личной просьбе Гюнтера, его перевели под Реймс, где уже два года он очень весело и беззаботно упивался своей безграничной властью и безнаказанностью. В одно время на него объявили охоту местные вялозадые маки, но щедро подкупленные хитрющим Лашке жадные шампанские коллаборационисты легко сдали всех этих неудачников со всеми явками и складами их дурацкого французского оружия.
   И вот, прелестным тихим летом 1942-го Гюнтер случайно наткнулся на фамилию, очень похожую на имя его довоенного друга. Следующим утром штурмбанфюрер сделал запрос в Париж. И получив вразумительный ответ, попросил групенфюрера СС Дитриха Грюнца о личной просьбе по поводу перевода этого немецкого предателя в его лагерь. Так как генеральское благополучие напрямую зависело от таких, как Лашке, его пожелание удовлетворили в течение 4-х дней.
     В понедельник, около трёх часов пополудни, в лагерь прибыл арестантский автобус из Парижа. Благо от Столицы до Реймса было всего около 150-ти километров. С некоторым подзабытым волнением Лашке ожидал появления своего старинного немецкого друга. И вот, вслед за несколькими хорошо одетыми еврейскими семьями из салона показалась некая сгорбившаяся фигура, лишь отдалённо напоминавшая его давнишнего приятеля. Начальник лагеря приблизился к стоящему у заднего колеса субъекту и внимательно вгляделся в его плохо узнаваемые черты. Уже издалека было заметно, что этот человек давно не мылся и не брился. К тому же под каждым его глазом красовался роскошный фиолетовый синяк. Видимо в столице Франции также не привыкли долго церемониться с предателями. И всё же это был он, поседевший и сильно исхудавший, Хайнрих. «Ну, что, старый ты мудачило, фон Штанце»,- жизнерадостно запел одетый в СС-овскую форму штурмбанфюрер,- «что, на старости лет к ссаным маки потянуло? Генерал де Голль, типа, наше всё! Как был ещё в Ляйпциге раздолбаем, так, видимо им и помрёшь.» Заметив мелькнувшее на усталом лице Хайнриха некоторое недоумение, Лашке весело продолжил: «Да это же я, твой древний ляйпцигский друган Гюнтер. Неужели не узнаёшь?»….На что узник тихо произнёс: «Да узнал я тебя, Гюнтер Лашке. И майорская форма тебе к лицу. Ты, штоль, меня сюда вытащил?»… «Да я, а кто же ещё. Судя по твоей голодной физиономии ты, наверно, жрать хочешь? Так у меня только для тебя есть замечательные, чуть солоноватые, сухарики. Хочешь сейчас и принесут?» Тут Лашке громко расхохотался и, схватив бывшего товарища за плечо, потащил его в свой заветный подвальчик. Там он разлил по хрустальным бокалам холодный «Krug», и протянув вторую ёмкость Хайнриху, как можно более торжественно произнёс: «Ну, давай, что ли, за победу». «За вашу или за нашу?», - с лёгким, едва уловимым сарказмом, поинтересовался пленник, но шампанское, всё же, выпил. «И что, вообще, ты и твои короткохвостые маки ждёте от де Голля?»,-не унимался Лашке, - «Что он придёт вместе с англичанами и выбьет нас из этого «лягушачьего» рая? А задница у него не треснет?» Пока Гюнтер произносил свою праздничную речь игристое вино широкими мазками разбрелось по измученному телу Штанце и он вскоре невольно закимарил. Но тут его разбудила зычная оплеуха и злобный крик штурмбанфюрера: «Вставай, фон Швайне, и готовься провести эту и все свои последующие ночи в предназначенных для вас, ублюдков, бараках». Но затем гнев эсесовца пошёл на убыль, и он налил себе и бывшему другу ещё по бокалу «Крюга». Они не чокаясь выпили. И Лашке продолжил: «Что мы пьём, как «лягушатники» эту дурацкую шипучку. Давай, Хайнрих, как в начале 30-х, накатим по-нашему, по-староляйпцеговски. Ты чего будешь? Как, опять эти итальянские чернила, по прозвищу «Чинзано Россо». Чую, любишь, сука, Муссолини, то. У меня тоже его портрет, вон, в «сральнике» висит, Пойдёшь ссать, увидишь. А я себе налью «Абсентика». И не такого, как делают ныне, а ещё того, полынного. Чтоб продрало и заглючило…». Далее их беседа продолжалась в формате чеховской «Чайки»…
-- Какого хрена ты попёрся во Францию, Ханя? Ты б ещё под Сталинград рванул, к своим любимым итальяшкам. И как только Паулюс справляется с этими никчёмными носатыми «макаронниками». Чё молчишь? Не спи. Расскажи, лучше про свою жизнь. Небось, в Испании ошивался, вплоть до победы Франко?
---Был там в 38-м. Тогда пол-Европы за нас воевало, и один я – немец.
---Видел эту истеричную суку, Долорес Ибарурри? Как она?
--Да как. Страшненькая. (Хайнрих сделал большой глоток). Но, пассионарная, как костёр.
--Какая, какая?
-- Одержимая. Зовущая. Поднимающая на борьбу с фашизмом. Хочется идти за ней на мучения, на смерть.  Patria o muerte… No pasaran!...
--Ну, ладно, ладно. Не ори! Ишь, разошёлся, коммуняка. Не на мадридском митинге в обнимку с пьяненьким Хемингуэем. Лупани ещё своего красненького, и сожри чего-нибудь. Да…., а помнишь, как мы, молодые придурки, за каким-то хреном, потащились в Кёнигсберг, чтобы поглазеть на могилу Канта…. А какие там были девки… Кстати, о них. Щаз позвоню и мой добрый Ганс приведёт сюда пару очаровательных малюсеньких жидовочек. Только позавчера доставили. Свеженькие твари, да и прехорошенькие… Годков по одиннадцати, от силы…
--Ты же прекрасно знаешь, Гюнтер, что я никогда не любил всех этих соплячек. Я, пусть и пьяненький, но не хочу спариваться, как озабоченная шиншилла. Мне всегда были нужны какие-то чувства, а не прогулка в обнимку с эрекцией по детскому саду. Да и не до девок мне сейчас, сам видишь….
--Как был ты занудой, так и сдохнешь в одиночестве, сжимая свой «обрезанный»…А мне плевать. (штурмбанфюрер подошёл и телефону и пьяным голосом скомандовал: «Ганс, веди этих новеньких. Да, из позавчерашних. Да, двух… Давай, тащи…). Видишь, как здесь всё просто и замечательно. Захотел – перепихнулся. Это тебе не на фронте «сифилюгу» хватать от местной продажной швали. Эти девственно чисты и непорочны. И хрена мужского даже на картинках не видели. Вот именно это в них так прелестно и заманчиво. А этот изумлённый, и одновременно испуганный взгляд. А эти горько-сладкие детские слёзы. Ты бы, конечно, усадил бы их на свои добрые коленки, сунул каждой подмышку куклу и угощал шоколадом…. Романтик хренов…
    Скоро в дверь постучали, и внутрь вошёл унтершарфюрер, ведя за собой двух очаровательных черноволосых малышек. Обе были одеты в красивые лёгкие цветастые платьишки. На голове у каждой был завязан большой красный бант. А тоненькие ножки наполовину прикрывали голубые детские гольфы…. Они и вправду были прелестны. «Ну, что, любовничек, видишь какие «фифочки» заглядывают в мою одинокую уютную берлогу. Это тебе не носатых испанских тёток «окучивать». Тут всё гораздо веселее…». Лашке закончил свою бодрую речь, негромко икнул, затем взял обеих дочек за плечи и усадил напротив. Он налил им традиционного «Шартрёза». Одной зелёный, другой жёлтый. Просто для творческого разнообразия. Девочки безропотно выпили. В их огромных чёрных глазах уже изначально читалась покорность.
   «Ну, что, «видал миндал». Ты таких сладких цыпок, даже в прошлой жизни, ни разу не жахал. Да и не дадут они тебе, дуралею, никогда. Давай, ещё по рюмашке и, пока я пьяный, займёмся «старой доброй дефлорацией» с мало интересующими нас последствиями (хи-хи-хи). Ну, что, ты готов, сразиться, седой сопротивленский доходяга? А если не стоит, так вон, возьми хоть с кочергой позабавься…. Да, не дрейфь. Шучу я, шучу…»
    Гюнтер с трудом выполз из-за стола, и пошатываясь, подошёл к сидевшей справа малышке. «Пусть твоя будет «левая». Чисто из твоих тупых политических предпочтений. Можешь даже называть её Долорес. И если выживешь, то до смерти будешь хвастать, что когда-то отымел эту славную испанскую «пассионарию». Давай, присунь ей за что-нибудь для тебя важное.. Хоть и за разбомблённую басскую Гернику. За де Голля. За Сталина… Ну, как хочешь…». Лашке неловко схватил выбранную им жертву и потащил по направлению, к угрюмо поблескивающим в углу загадочной сталью, тем самым, бескомпромисным эсэсовским тискам. Юная евреечка совершенно не сопротивлялась. Она только тихонько заплакала, когда он, поставив её на колени, стал запихивать маленькую девичью головку между этих бездушных железных плит…
    Но тут, поначалу отстранённо наблюдавший за этим действом Хайнрих, встал из-за стола и обхватил правой рукой горлышко стоявшей на нём полупустой бутылке «Крюга». Затем он осторожно подошёл к увлечённому весёлой подготовкой Гюнтеру и с силой ударил его по вспотевшему от стараний затылку. Тот, охнув, упал вперёд, удачно встретившись в полёте лбом со своим тяжеленным оборудованием. Штанце молча переоделся в висевшую на стене чёрную форму штурмбанфюрера СС и жестом приказав девочкам молчать, уже было собрался выйти во двор. Но тут его отречённый взгляд остановился на небольшом топоре, лежавший на аккуратно сложенных возле камина дровах. Хайнрих сжал его жёсткую рукоять и медленно подошёл к лежащему телу своего бывшего друга. С минуту он смотрел на него, то поднимая, то вновь опуская топор. Потом смачно плюнул, положил железяку на стол, и натянув на лоб чёрную фуражку, устремился к дверям…
   Объект особо не охранялся. Заключённых надёжно запирали, поэтому режим содержания был не слишком жёстким, да и о побегах здесь никто никогда не слышал. Но, за окружавшими его плотным кольцом, деревьями была, естественно, натянута добротная колючая проволока. Выйти из лагеря можно было только через ворота, минуя, болтающих всякую чепуху, двух расслабленных эсэсовцев. Был поздний вечер, поэтому Штанце, наклонив голову, что-то буркнул охранникам и легко вышел за периметр. Он отошёл уже на 5 шагов, как к нему обратился один из автоматчиков с просьбой отпустить его в отпуск к больной жене. Хайнрих решил не оборачиваться, но упорно жаждущий навестить своих родных эсесовец, догнал его и в свете электрического фонарика увидел, покрытое щетиной с заплывшими от ударов глазами, лицо незадачливого псевдоштурмбанфюрера. Сержант, поначалу опешил, но затем истерично заорал «Halt». И видя, что объект не желает останавливаться выпустил из своего MP38 длинную очередь в темноту….
     …Гюнтер отёр рукавом, стекающую на лоб, пополам с шампанским, розоватую субстанцию и наклонился к умирающему Штанце. «Ну, что же ты, сукин кот, не рубанул меня тем славно наточенным топориком? Тогда бы и жидовочки остались бы живы, да и прислали бы сюда нового начальника лагеря. А, может тебе не приятно слышать перед смертью глаголы в сослагательном наклонении»…- даже в критических ситуациях  Лашке не покидало его специфически-утончённое чувство юмора. «Так почему ж не добил то меня, Хайнрих?»
   Практически потерявший сознание беглец смог пересохшими от боли губами еле слышно  прошептать: «Потому, что кто-то когда-то был единственным в моей жизни дру….»…. Когда началась агония, Гюнтер долго и безучастно наблюдал за её недолгим стандартным ритуалом. Затем он отошёл на пару шагов в сторону и крикнул: «Эй, Ганс, сними с этой отбивной мой новенький испорченный китель, затем закинь этот старый прострелянный  шницель в кузов своего грузовичка и отвези куда следует. Да, и не забудь сразу же тщательно вымыть там полы, а то…….
     ……на черта раньше времени пугать этих перевозимых в нём свиней…»…Последнюю часть фразы Сергей договорил уже сидя на современном белоснежном унитазе. Он машинально коснулся, своей совсем недавно разбитой головы….Его длинные волосы были, хотя и по обыкновению, грязные, но совершенно сухие. Наверху, беспечная и недалёкая Глафира,  о чём-то бестолково верещала по телефону… Василич  машинально прошёлся по стене глазами,  разыскивая свой чёрный китель…. Потом он, зачем-то зажмурившись, громко вздохнул и, по традиции забыв подтереться, поплёлся наверх смотреть свой большущий HD-телевизор. Медленно ползущего по ступенькам и забывшего обо всём, Сергея, однако не покидало смутное, и одновременно волнующее чувство, что недавно он побывал в каком-то пронзительном и прекрасном месте, где, возможно, пережил лучшее время в его такой, ныне обыденной и предсказуемой жизни….. Ему ужасно захотелось, неловко усевшись на верхнюю ступеньку и свесив ступни вниз, бормотать нечто малопонятное, типа: «…усиливайте поток тау-лептонного нейтрино… за эту жопу и верблюда не удержишь… сука, Фортинбрас, ну, на х…а ты….»  Вскоре он принялся задумчиво чистить плохо помытую картошку, бессознательно погружаясь в то странное состояние, какое он когда-то испытал, в первый раз, в юности прочитав на ночь роман неоднозначного Курта Воннегута - «Бойня номер 5»….