Галилейская поэма роман

Название произведения: "Галилейская поэма"
Автор: Роман Кушнер
Жанр: исторический роман

Аннотация: В 66 году н.э. начинается Иудейская война. Действия романа происходят в древнем Израиле, в горах Галилеи.

Пролог

Нижняя Галилея месяц ияр 3827 год по еврейскому летоисчислению
 (апрель - май 67 год н.э.)

Такой ветер случается поздней весною. Он с нежностью перебирает листочки платанов, то словно приветы, срывает  листву земляничных деревьев. А наигравшись, стихает ненадолго подле царственных лилий, вбирая сладкопрянный аромат, чтоб донести миру их женственное благоухание. Далеко, по всей Галилее разносятся благостные запахи цветочной пыльцы целебных трав. Зреют, колосятся зерном долины и воздают хвалу Господу отирающие пот землепашцы. Спешат и ремесленники, торопятся, вяжут корзины под будущие урожаи, рабочие высекают точи;ла, закладывают опоры под следующие хранилища и кровли возводят. Но не чует народ еврейский, заключивший Завет с Господом, как короткими отголосками далёких бурь уже доносится в эти края грозная поступь легионов. Вздрагивает, трепещет обильная, истекающая трудовым мёдом и молоком многострадальная земля Израиля.

Терновник колюч и неудобен, но двое человек выбрали его. Стоя на коленях, оба вглядывались в долину. Пастухи ночевали с отарой в небольшой лощине под горой Гиват, когда ранним утром их слуха коснулись странные звуки, доносящиеся с южной стороны долины Ифтах Ел. Встревоженные, они предоставили овцам самостоятельно добывать корм и полезли на вершину. Поначалу Нахум предложил Амосу самому забраться и посмотреть, но потом и его разобрало любопытство. Кряхтя и ругаясь в полголоса, полез следом по осыпающимся камням. Нахум был стар, но не любил подолгу оставаться дома. Вот и на этот раз племянник не решился ему отказать. 

Некогда Нахума, ещё ребёнком, торговцы рабами, очевидно за ненадобностью, бросили умирать в песках. Если бы не прадед Амоса, то ещё до захода солнца тщедушное тельце досталось бы шакалам. В тот день Мардыхай возвращался из торговой поездки в Латакию, увидел умирающего младенца, подобрал его и привёз в Галилею, в свой город Гат Хефер. На семейном совете супруги решили, что в их семье найдётся место и девятому. С большим трудом Азува выходила дитя, а затем мохел [лицо, совершающее обряд обрезания] исполнил "завет обрезания". Так в доме объявился ещё один иудей. Имя ему дали в честь деда жены Мордыхая, всё ещё красивой и молодой тогда женщины. Когда мальчик подрос, о его прошлом напоминали разве что фисташково-коричневые волосы, да и то с годами они принимали иную окраску, старея со своим хозяином.

Ошибиться было невозможно - в Галилею пришли чужеземцы! Их было много, очень много. Незамутнённый воздух наливался утренней свежестью и с расстояния чуть более шести тысячи локтей город, "восседавший на холме, как птица", просматривался со всех сторон. В распахнутые настежь южные ворота Циппори втягивалась последняя колонна. Оставшаяся часть войска, рассыпавшись по долине, стаскивала строительный материал под будущий лагерь, пределы которого уже чётко проглядывались в виде свежевспоротых борозд.   

- Изменщики! Да покарает вас "кнут огня"! Чтоб вычеркнуты были из Книги жизни, вы, евреи Циппори, поправший Завет Господа с Аврахамом! - арамейские проклятия срывались с дрожащих старческих губ.

- Дядя, зачем они здесь?

- Да уж не налоги выбивать, мой мальчик. Одно знаю, это уже настоящая война и не из-за какого-то там Симона из Гильада, что за Ярденом. Помнишь, его разыскивали стражники?

- Как не помнить? Да сильнее его я ещё никого в жизни не встречал. Ведь это он со своими братьями поджёг царский дворец в Иерихо. Он герой и борется за народ, как и наш Афронг. Уж его-то я разыщу и попрошусь в отряд.            

- Если к этому времени их самих не разобьют, Галилея слаба, - пробурчал Нахум, - Тогда уж просись к самому Иоханану из Гуш-Халава, к нему, как и к Афронгу, сейчас такие же глупцы вроде тебя сбегаются.

- Почему ты так говоришь, дядя?! Был бы ты на моём месте…

- Ты молод, Амос, тебе нет и пятнадцати лет, - с осуждением перебил его Нахум, - Посуди сам, намного ли римляне отличаются от еврейских сборщиков налогов? Забыл, как пропал наш сосед Зааван сместе с женой и детьми? Его мать, несчастная Фамарь, перед тем, как лишить себя жизни, поведала, что под самое утро в их дом пришёл габбай [откупщик податей] со стражниками и забрали всех молодых в уплату долга.

Нахум вытер рукавом выступившие слёзы. Вытащил из-под себя истёртый плащ, тяжело приподнялся и принялся потихоньку пятиться назад:

- Оставайся, коли хочешь, только не долго. О Небеса!

Ветер отнёс в сторону стариковское брюзжанье и вновь тишину нарушал буйный щебет птиц да шелестение листьев терновника. Оторваться от разворачивающегося перед ним грандиозного обозрения было невозможно. Юноша невольно восхищался с каким  проворством и умением работали эти люди. Прикинув на глаз, точно собственную отару, Амос пришёл к неутешительному выводу, что их здесь не менее полутора тысяч. Словно муравьи, солдаты сновали по всей долине, вырубали деревья, оголяя восточные склоны, копали какие-то канавы, ямы, сооружали земляные отвалы, одновременно стаскивая вовнутрь принесённую с собой поклажу.

От недвижимости затекли колени, тогда он раздвинул нижние ветви и улёгся на землю, для удобства уперевшись подбородком в сложенную пополам войлочную шапку. Солнце незримо перемещалось по небу, укорачивало, затем вновь удлиняло тени, но ничего этого Амос не замечал. Словно по мановению "злого духа от Господа", росли по счёту бурого цвета палатки. Они всё теснее окружали более высокую, с красивыми золотистыми кистями на всех четырёх углах. Едва ли не на глазах палатки выстраивались в длинные и стройные ряды, а ряды в колонны. Одновременно менялся облик и всех четырёх боков становища, границы которого теперь составляли всевозможные повозки. Там воздвигались ворота и небольшие башни из камней, подвоз которых не прекращался.

Только теперь подросток по-настоящему ощутил ещё непривычное для него чувство нарастающего страха, но уходить не хотелось… 

Весенние ночи в горах стоят холодные. К вечеру часто надвигается туман, затем появляются тёмные, набухшие обещанной влагой облака и до самого утра ревностно укрывают дождистым одеялом маленькую галилейскую планету. Но что несут в себе эти беззвёздные ночи? Кто из живущих здесь решится предсказать свой завтрашний день, в бесплодном расчёте, что "беззаконники все истребятся; (а)будущность нечестивых погибнет…"?
               
                * * *
               
               
Галилея - Тверия 3785 год ( 24 год н.э )

Вор обладал не меньшим терпением, чем его высмотренная жертва. Человека, одетого в достойные одежды, он заметил на рынке впервые. С самого начала было понятно, что тот забрёл сюда не случайно, но покупать что-либо не спешил. Владелец тощего кошеля, подвязанного у пояса, с обречённым видом долго прогуливался между рядами торговцев разложивших свой товар на земле. В другой раз вор не стал бы тратить на такого время, но выбора не оставалось. Во-первых, в мешочке из тонко выделанной кожи у того что-то позвякивало при ходьбе. Во-вторых, а это главное, со вчерашнего вечера его желудок, обозлённый двумя горстями ссохшихся фиников, всю ночь требовал еды и не давал покоя. Шаул давно не ощущал такого постыдного голода. Ещё бы, до недавнего времени кража скота приносила надёжный доход - и еды было вдоволь, и деньги водились.

Но в последнее время Шаулу не везло и это в который раз. Видать за многочисленные отцовские прегрешения Всемилосердный решил вновь и вновь взыскивать вину с его сына. Он невольно прикоснулся к груди и вздрогнул от острой боли. Истязатель хорошо знал своё ремесло, справедливо распределяя по всему телу "телесные наказания, причиняющие боль". Две трети возмездия пришлись на привычную спину, в равной мере принявшую расплату с двух сторон, но когда оставшаяся часть ударов обрушилась на верхнюю переднюю часть туловища, его грудь исторгла громкие вопли. А всё потому, что удача отвернулась, когда его нож коснулся глотки молодого бычка. Оставалось только утащить подальше нарубленное мясо, а утром продать его в лавку знакомому греку, но…

Служители закона, разбиравшие дело, по счастью, не припомнили его прежних прегрешений. В ходе суда выяснилось, что вор лишён средств для возмещения владельцу малого убытка и не в состоянии уплатить штраф в размере пяти шкалим серебром. Посовещавшись, благосклонно присудили нарушителю закона, как противоречащему воле Всевышнего, к двенадцати ударам четырёххвостой плетью.

Вор напрягся, кажись, настал подходящий момент, человек прошёл дальше, остановился между двумя тяжело гружёнными повозками и о чём-то заговорил с хозяином одной из них. Не медля, он вынырнул из редкой толпы и стал приближаться к намеченной жертве, заставив себя расслабить кисть правой руки с зажатым между пальцами отточенным обломком дверной петли. Подобравшись как можно ближе, уже намеревался лёгким движением рассечь шнур и с приобретённым вместилищем скрыться среди людей. Казалось бы, ну что может на этот раз помешать задуманному?! Даже мешочек услужливо сдвинулся набок. Наученный горьким опытом, Шаул прекрасно осознавал, что проявлять неослабное внимание нужно ко всему, что окружает, а не только к тому у кого намереваешься "позаимствовать". На этот раз острое чувство голода сыграло плохую шутку.

Едва остриё соприкоснулось с витым ремешком, как над ухом раздался чей-то насмешливый голос, убеждающий вора оставить в покое этого господина. Пришлось согласиться, потому как его левый бок болезненно ощутил весомый довод в виде острия другого рода железа. Повернувшись, Шаул зло выругался. За его спиной стоял пожилой ветеран из городской когорты. Но как мог оказаться здесь этот "кичливый павлин", ведь только что тут никого не было из стражников?!

Следуя на небольшом отдалении за своим нынешним начальником, бывший легионер давно и исподволь с увлечением наблюдал за этим полудохлым, шатающемся от голода евреем, преследуя не менее важное для себя намерение. Теперь он весело улыбался в предчувствии заслуженной награды. Однако идолопоклонника постигло глубокое разочарование, мошна нового надзирателя за рынками, пришедшего сегодня на смену умершему агораному, оказалась всё тем же кладезем мелко нарубленных полосок красной меди. Оставшиеся от предшественника, эти знаки с выбитыми на них метками освобождали торговцев рынка от повторных поползновений откупщика подати. Услышав позади возгласы, незнакомец обернулся:

- В чём провинился этот человек, Сервий? - с безучастием в голосе спросил он.

На задержанного смотрел высокого роста рыжеволосый мужчина лет тридцати - тридцати трёх с ухоженной, аккуратно остриженной бородкой. Судя по тонким выразительным чертам худощавого, немного вытянутого лица, он больше смахивал на римлянина, чем на еврея. Однако Шаула было трудно ввести в заблуждение. Но только теперь, более внимательно приглядевшись вблизи к его истёртой одежде, с отчаянием определил - неизвестный наверняка стеснён в средствах. Белая туника из дорогой материи была далеко не нова, а в некоторых местах проступали следы хитростно выполненной штопки.

Какой я глупец, что просмотрел очевидное! - мелькнуло запоздалое раскаяние.

Ветеран молча указал на руку рыночного вора, всё ещё сжимающую орудие своего "труда", после чего надзиратель внимательно оглядел стоящего перед ним сына Аврахама:

- Если ты возжелал отнять у меня это, - он ткнул пальцем в поясной ремень, - то тебе пришлось бы довольствоваться неудобоваримой медью. Нарушая Законы Моше, следовало бы найти человека побогаче, - незнакомец криво усмехнулся, - Но я вижу, у тебя чрезмерно блестят зрачки, стало быть, ты голоден, а это означает, что сейчас мы почти на равных. После вчерашнего ужина в виде философской беседы с супругой, я ещё не решил, что мне съесть сегодня на обед - то ли сырный пирог с начинкой из гусиной печени, то ли довольствоваться куском сочной медвежатины, ну… например, с маринованными оливками.

Облизнув сухие губы, он полез за пазуху:

- Кстати, сейчас взглянем сколько монет отмерила мне супруга на сегодняшний день. С этой новой должностью никак не рассчитаешь время трапезы, всё идёт гораздо медленней, чем хотелось бы.

Если схваченный на месте преступления вор с холодным презрением глядел на легионера, то последний с ослабевающей надеждой следил за рукой надзирателя. Его худшие опасения подтвердились - подобно "лепте вдовицы", на протянутой ладони тускнели два медных пру;та. Изображённые на аверсах священные посохи глумливо возвещали язычнику своё невысокое достоинство.

"О боги! И этот нищий, говорят, дружил с сыном самого Тиберия! По крайней мере, теперь понятно, почему он явился на службу в одной тунике, точно "римский proletarii, не имеющий ничего, кроме кучи детей", - в раздражении, ветеран мысленно сплюнул себе под ноги.

- Сервий, сходи, купи пару ячменных лепёшек посвежее и горсть винных ягод, - вновь обратился к подчинённому на латыни новоявленный начальник, - Нам с тобой не мешает утолить голод, дабы один хорошо понимал другого.

Проводив взглядом дрожащего от бессильной ярости легионера, Шаул ухмыльнулся:

- Я не совсем разобрал, что ты сказал ему, но то, чем ты "наградил" услужливого поклонника глиняных истуканов не прибавило ему ретивости. Да будет тебе известно, мой господин, я хорошо знал прежнего надзирателя. Судя по тому, как этот пройдоха отправился выполнять твой приказ, полагаю, ты теперь главный блюститель рынков Тверии. То-то я гляжу, торговцы сегодня веселей обычного. Они оба вместе с покойным Авундием неплохо наживались, обирая всех, кто занимается уличной торговлей. Да вот беда, последний испустил дух в жесточайших муках. Прошёл слух, будто бы его отравили в какой-то лавке дармовой рыбой, - вор доверительно склонился к своему вынужденному собеседнику, - Тебе, я так думаю, это не грозит, пока…

- Это не новость для меня и прекрати болтать, - угрюмо перебил его надзиратель, - Я слишком устал для этого и если намерен скрыться, то я не судья тебе. Ты ничего не украл и потому свободен, никто не станет подымать шум. Ну же! Ах, я и забыл, - он вздохнул, лицо его ещё более омрачилось, - Смотрю, голод настолько истерзал твоё тело, что придал душе не смелости, так отчаяние. Ну, прости меня.

Совершенно неожиданно Шаул услышал фразу, повергшую его в ещё большее недоумение:

- Сейчас принесут еду, потерпи, юноша, не хотелось, чтобы при жизни меня кто-нибудь объявил подобным аммонитянам или моавитянам, - взгляд надзирателя оживился, - И знаешь по какой причине?

Вор в растерянности покрутил головой.

- Когда евреи выходили из страны Мицраим, то никто из этих поименованных народов не встретил народ Израиля ни хлебом, ни водой, а ведь Адонай призывает накормить алчущих. Теперь назови мне своё имя.

- Шаул, мой добрый господин, Шаул сын Елифаза, а твоё? - не слишком-то учтиво вопросил рыночный вор.

- Моё имя Агриппа, но ты произнёс сейчас имя Елифаз? - с удивлением переспросил стоящий перед ним человек. Глаза его выражали нескрываемый интерес, - Тогда ответь, уж не из идумеян ли твои предки, ведь имя твоего отца говорит о многом, да и сам ты не менее рыж, чем я.

- Мне трудно что-либо объяснить тебе, Агриппа, - едва ли не впервые в жизни смутился Шаул, - я мало что знаю. Родители умерли слишком рано, меня воспитывала старшая сестра и дед, но вскоре и он отправился к Предвечному. Помню, сестра рассказывала то, что удалось услышать ей в детстве от него. Когда-то наши предки жили в Фемане, а где это и что за место такое, сестра запамятовала.

- Ты сказал Феман?! Так это же идумейский город, что некогда стоял к югу от Асфальтового озера. А ведь и мои предки вышли из страны Эдом, что простирается до моря Суф. И отец мой Аристобул и дед мой Ирод также родом из идумеян, - надзиратель с улыбкой протянул руку, - А это означает, что мы с тобой оба потомки Исава. Смотри, мои волосы ненамного краснее, хотя и не такие лохматые, как у тебя.

- Быть может, я и поверил бы твоим измышлениям, заваляйся у тебя в одеждах хотя бы одна драхма. Однако ты удачливее меня, если хранишь в памяти родного деда, - Шаул вяло ответил на рукопожатие, - а имя своего я не запомнил, как не помню ни одного счастливого дня в своей жизни.

- Вот что, сейчас придёт Сервий и мы с тобой пообедаем, идём туда, - Агриппа показал на часть городской стены, где в надвигающейся тени уже располагались на отдых некоторые торговцы, - Нам есть о чём поговорить.

- Значит, не обманываешь меня, "царский внучок"? Этот, что привык топорщить перья, и в самом деле отправился за едой, а не за оковами? - со вздохом облегчения Шаул опустился на корточки, голова его кружилась от голода, - Ну что ж, я не против, по крайней мере, за плату нас с тобой сегодня не отравят.

По въевшейся наклонности Шаул не в силах был отказаться в несдержанном проявлении иронии, приводившей не единожды к печальным последствиям своенравного хозяина. К тому же он не мог даже предположить, что этот человек родом из царской династии.

- Будем надеяться. А скажи, кроме сестры есть у тебя братья?

- Да нет, но я всегда хотел иметь хотя бы одного.

- Вот уж кому бы повезло сегодня, - Агриппа улыбнулся - Явись он на свет, продал бы ты брату первородство за чечевичную похлёбку или как?

Беседу прервал подоспевший ветеран. Уже ничему не удивляясь, он накрыл скромный обед в короткой полуденной тени. Денег, понятно, хватило лишь на хлеб и оливки, но по укоренившейся привычке Сервий не упустил случая разжиться в ближайшей харчевне запечённым на огне морским удильщиком да по пути положить глаз на баглагу с дешёвым вином. Тёмно-красный тирош был терпок. Удовлетворив первый голод, Агриппа бросил в рот несколько ягод, тщательно прожевал их, удаляя рыбный запах. Искоса взглянул на Шаула:

- Принимать советы на пустой желудок такое же пустое занятие, знаю по себе, потому и говорю сейчас, ты крепкий мужчина, найди для себя другой промысел, более достойный человека, иначе рано или поздно не миновать тебе привязывания к позорному столбу.

Приятная сытость разливалось по телу, не уступая в опьянении вину. Давно не ощущал Шаул такого благосердия. Сплюнув косточки грудных перьев удильщика, ответил лениво и то лишь в угоду этому полунищему надзирателю с печальными глазами:

- Если и лишат жизни, то и беспокоиться незачем, ангелы препроводят меня прямо в Сад Эдемский.

- Это почему же?

- А потому, что отец мой, да будет светла его память, при жизни непреднамеренно убил человека и ушёл в город-убежище. Сестра рассказывала, что от горя он заболел и так и не покинул до конца своих дней стен Шхема.

- Что-то я не совсем понимаю тебя, - с любопытством произнёс Агриппа.

- Да чего тут понимать? Мои поступки, в отличие от его, менее грешны пред Предвечным, я всего лишь ворую, потому и выходит, что стал лучше своего отца. Теперь вразумился, мой добрый господин? - чёрные с наглинкой глаза Шаула хитро блестели.

Какое-то время Агриппа молча смотрел на него в недоумении, силясь понять логику мышления этого еврейского "Demokritos".

- Сервий, ну-ка, услужи мне, - неожиданно для присутствующих произнёс надзиратель, при этот взгляд его был неотрывен от своего собеседника, - отсеки у философа по-настоящему лучшее, доставшееся ему от отца.

Побледневший Шаул даже не обратил внимания, что фраза была произнесена на еврейском языке, и легионер уловил из неё лишь своё имя. Теперь они оба в замешательстве уставились на Агриппу, которому при всём своём угнетённом расположении духа, ничего не оставалось, как громко рассмеяться, слишком уж разноречивы и комичны были выражения лиц обоих.

- Ладно, успокойся, я пошутил, - с виноватой улыбкой он протянул Шаулу оставшийся кусок лепёшки, - Последовательностью своей мысли ты напомнил мне одного древнего греческого философа из Абдеры, что жил "каких-то" пятьсот лет назад. Кстати, в отличие от твоих домыслов, его больше волновали отчего-то смиренные человеческие поступки, невозмущённые страстями.

- Тогда к чему меня было так пугать, ведь я сказал только то, что подумал… сгоряча? - к вору вернулось хорошее настроение, - Не глупец, сам понимаю, доброе имя сперва завоёвывают, а не мажут с елеем на голову.

Агриппа с вниманием оглядел юношу, всё больше вызывающего расположение. Внук Ирода уже решил, что заберёт его с собой, своим своеволием и дерзостью Шаул мог бы ему пригодится в ближайшем будущем.

Акко (Птолемаида) 3797 год ( 36 год н.э )

Петр настолько разозлился, что не сдержав гнев, пинком ноги отбросил копошащуюся рядом с ними в куче мусора жирную индейку. Прихрамывая, бедолага с клёкотом умчалась вглубь двора.

- Какое мне дело до их ссоры?! Ещё при жизни несчастная Береника желала оградить сына от глупостей и давала знать всем близким о его наклонностях. И Иродиада не исключение, какая женщина решит укротить свой язык для собственного мужа? На его месте я и эту должность не дал бы ему - проворчал он несколько успокаиваясь, - А то, что тетрарх взбесился и принялся попрекать зятя куском хлеба, немудрено, потому как если оказываешь благодеяние, то вправе хотя бы в спорах не ожидать ответной дерзости.

- Не горячись, брат. Повторяю, речь идёт только о деньгах, они крайне необходимы Агриппе для поездки в Рим и проживания там, поскольку здесь ему, а значит и нам всем грозит полная нищета, - Марсий миролюбиво возложил свою руку на плечо Петра, - Я наслышан о твоём убытке, вот и удержишь с Агриппы потерянную по его вине часть своих средств.

Чувство негодования, прежде охватившее Петра, постепенно угасало, уступая законному желанию извлечь прок:

- Тогда чего мы здесь пялимся друг на друга? Не;чего среди дерьма устраивать торги;, - он слегка подтолкнул Марсия по направлению к дому, - Ты такой же вольноотпущенник, что и я, и не пристало обоим нарушать взаимную приязнь.

В комнате было прохладно и пенисто хмельной шехар, как нельзя кстати окончательно лишил хозяина следов раздражительности. Петр с почтительностью поставил на стол небольшой ящик. Принесённый из другой части дома, его светлые бока из иерусалимской сосны украшали искусно выполненные узоры:

- Здесь последние подарки моей Береники, да пребудет её душа в вечном покое.

Пальцы вольноотпущенника с благоговением откинули крышку. Вздохнув с печалью, он отодвинул в сторону несколько привесок из белой глины и прекрасной работы старинную бронзовую фабулу со множеством вкраплений из мелких, голубоватого цвета камней. Бурча под нос, начал неторопливо вынимать и складывать в столбики монеты. Наконец закончил, пересчитал ещё раз и только после этого взглянул на Марсия:

- Можешь проверить, здесь ровно двадцать тысяч.

Дождавшись очередного пересчёта, сместил пять столбиков к себе:

- Как и договаривались, я забираю две с половиной тысячи, но расписку дашь ровно на двадцать тысяч аттических drachme. Не передумал?

Марсия отрицательно покачал головой и потянулся к свежеприготовленной табличке. А что ему ещё оставалось, как не принять условия, которые сам же и назначил? Агриппа давно уже с нетерпением ожидал его, чтобы немедленно ехать в Амфедон и нанять там корабль. Прощались возле той же кучи, где вновь с неистовой страстью копошилась толстоногая циппор. Сердито выискивая среди мусора остатки подгнивших плодов, глупая птица даже не догадывалась, что на сей раз её миновала незаслуженная кара.

- Если передумаешь, возвращайся назад, здесь я найду тебе подходящее место.

- Благодарю тебя, Петр, но не могу оставить его одного, кто знает, что Агриппа ещё способен вытворить.

- Но ведь с ним останутся Евтих и этот, как его?

- Шаул, - Марсий мрачно усмехнулся, - Ты шутишь, надолго оставить семью на попечение охотников до чужого добра, это уже слишком.

Лицо Петра удивлённо вытянулось:

- Ты о Евстихе или о Шауле? Уж возница-то в чём провинился перед хозяином?

- О Евстихе. Не хотелось бы говорить о нём, этот человек лишён всякой благодарности. Получив свободу, первым делом украл у Агриппы дорогой плащ и не исключено, что тут же продал его. Во всяком случае, кроме него это некому было сделать, Шаул в доме появился неделю спустя. Ладно, хватит об этом, мне надо спешить, прощай.

Амфедон - Александрия

Круги толстого каната расползались под тяжестью Евтиха, пока не приняли удобную для тела форму. Так посоветовал ему кормчий, знавший толк в коротких оздоровительных снах. Впору бы предаться дремоте, но этого не позволяла ему делать череда едких нескончаемых мыслей.

То, что произошло совсем недавно у амфедонского причала заставляло Евтиха задуматься. Он уже расположился на корабле, намереваясь вместе со всеми спокойно отплыть в Александрию, а уже оттуда отправиться в приятное путешествие, в неведомый и загадочный Рим. Внезапный шум, возникший у трапа, прервал мечтания отпущенника. Он привстал на колено и с удивлением увидел небольшой отряд легионеров из городской центурии. Его хозяин о чём-то переговаривался со старшим из них. Евтих прислушался, с огорчением приходя к выводу, что ещё не начавшееся странствие может для него здесь же и закончится. Как он понял из коротких и требовательных фраз центуриона, Геренний Капитон приказывал Агриппе и его людям до рассвета оставаться на месте, а утром явиться в residentis наместника Явне. Без промедления и оговорок вернуть все триста тысяч сестерций, взятых должником в Риме из императорской казны. О боги! Что их ждёт?!

Глубокой ночью Евтиха разбудило мерное шатание. Подумалось, это ему снится, но открыв глаза, с ужасом убедился, что корабль плывёт в море. Вокруг стояла густая темень, в небе сквозь лохмы туч проглядывались мертвенно-блеклые звёзды, а за бортом плескалась вода. О боги! Выходит, Агриппа обманул центуриона, пообещав выполнить распоряжение?! От одной только мысли, что последствия этой безумной затеи не заставят себя ждать, Евтиха стало даже подташнивать. Но охвативший его страх, как ни странно, прояснил голову и он обрёл способность соображать. То, что ничего хорошего не предвидеться, это следовало уяснить сразу. В то же время успокаивало, корабль прибудет в Александрию раньше худой вести и если его хозяин не конченый тупица, то поторо;пится с дальнейшим отплытием. Да, но что потом их ожидает в проклятом Риме? В лучшем случае всех прибывших лишат свободы. Хозяин, разумеется, выкрутится, но что будет с остальными? А может и пронести. Предположим, Агриппа с казной рассчитается каким-то образом, но как пребывать с ним дальше? Ведь опять, безумец, наделает долгов, а его расточительность общеизвестна.

Евтих едва слышно застонал, потому как ни пытался, прочие умозаключения злыми осами жалили голову. О, если бы в его жизни всё ограничивалось недоказуемыми поклёпами, время от времени отравлявшими беззаботное существование! Но боги не должны оставить своего раба, они ещё предоставят ему подходящий случай отомстить за всю эту бездну страхов и унижений. Приняв окончательное решение, отпущенник провалился в объятия Сомнуса.

С середины ночи попутный ветер начал стремительно усиливаться, отгоняя корабль дальше от берега. Большую часть сферы затянуло плотными облаками. Медленно и тяжело наступал рассвет. Евтих приподнял голову. Впереди в зыбкой тусклости где-то у горизонта неожиданно ярко мерцала желтовато-красная звезда. Удивительно, подумал он, небеса скрыли все звёзды, а свет единственной как-то пробивается и чудесным образом ниспадает, словно с вершины Оlympoc. Прошло ещё значительное время. Утро вступало в свои права, ибо властно высвечивала окружающий мир богиня утренней зари. Но что это? Склонная повелевать, заносчивая Эос была не в силах погасить единственную звезду. Вопреки всему, та разгоралась всё ярче и ярче, лучи её свободно простирались над горько-солёными валами в грязных охлопьях пены.

- Эй ты, хватит валяться, пропустишь самое важное в своей презренной жизни, - с кормы раздался насмешливый окрик Стратона.

Под вечно набухшими веками, белки глаз его покрывали мелкие не проходящие красные прожилки. Но пронзительный взор миндалевидных глаз кормчего не ослабевал ни за ночь, ни с течением времени. Он и сам уже не помнил, когда впервые его руки взялись за рулевое весло и с тех пор выводили корабли из немыслимых situs[положение]. По звёздам и наитию, подаренному ему богами, определял правильный путь, с поражающим воображение изворотливостью втискивал суда в каменистые проходы дружественных гаваней, ловко избегая встреч с подводными сциллами и харибдами.

- Ну, чего медлишь! - суровый голос кормчего был необычайно торжественен, - Подымайся ко мне, глупец, если хочешь первым увидеть творение рук царя македонцев. Гляди на это чудо, что вздымается из грязи Фаросской!

С замиранием сердца следил Евтих, как медленно и величаво, по мере приближения к острову, вырастает, тянется своими кубическими надстроениями к мрачным небесам точёно-стремительный колосс маяка. Кажется, ещё малость и пронзит вселенную его сияющая огнём вершина, унося в бесконечный kosmos лукавые людские призывы.


Рим месяц мархешван 3797 год (ноябрь 36 год н.э)

Вступала на престол италийская осень. Подобно Великой матери богов из Фригии, обходила она свой пантеон, расточая щедро божественные подаяния, как впавшим в нужду обитателям низин, так и безнравственным жителям холмов. Со светлой печалью Четвёртое Время года вносило алтарь свой в стены Urbs.

Большой зал второго этажа заливал солнечный свет, ветер врывался в открытые окна, привнося с обилием воздуха запахи поздних увяданий. Часть длинной комнаты в самой её глубине занимала просторная ниша. Чаще сумеречная, сегодняшняя, она была по особому уютна. Свет проникал свободно, ручьями лился по выложенным мозаикой стенам и стекал к мраморным плитам, наполняя tablinum[помещение] звончатым многоцветием.

Закрыв крышку шкатулки из красновато-желтого дерева, женщина поставила её в углубление в стене рядом с другими такими же, но с более богатыми отделками и лёгкой походкой подошла к стоящему у окна человеку. Немолодая на вид, она, казалось, затянула срок старения ума и тела, застыв в том великолепном промежутке времени, когда переступают зрелость, но очередной сезон в порыве великодушия не торопится занять своё место.

Черты родовитого лица без малейшего намёка на изношенность ещё не утратили естественной свежести, смущая и по сей день многих воздыхателей. Изысканная причёска Антонии, заколотая редкими по красоте гребнями, была облачена в изящную, совершенных линий форму. Глядя на этот чувственный профиль, стороннему взору представлялось несомненным, что истинным, драгоценным убранством головы являются её собственные светло-пепельной окраски волосы. Тёмные глаза matrona, цвета многолетнего хелбонского вина, с участием смотрели на Агриппу:

- Когда Тиберий получил весть о твоей невообразимой выходке в Амфедоне, его недовольству не было предела. Ты вовремя избежал императорского гнева и прежде всего благодари не меня, а главу евреев Александрии. Отказав тебе в соответствии со своими принципами, как мне передали, тем не менее Александр Алабарх был тронут преданностью Кипры своему мужу, потому и вручил вам необходимую сумму перед её возвращением в Иерусалим. Я рада, что вернув в казну долг, ты восстановил с цезарем прежние отношения, однако опасаюсь, боги так и не умерили твой непомерный аппетит.

- Не осуди, Антония, у меня нет иного выхода, - скрывая смущение, Агриппа отошёл от окна в глубину комнаты, - Прежде всего, я обязан был вернуть и тебе ту сумму, что ты предоставила мне для покрытия долга, а во-вторых, не заняв у Фалла новых денег, я бы опять оказался в числе нищих. Ещё раз благодарю тебя, о несравненная Антония.

Тень прискорбия коснулась её прекрасного лица, она заставила себя отвернуться в сторону распахнутого окна. С видимой горечью женщина разглядывала раскинувшийся внизу город, так рано отнявший у неё близкую подругу. Её Береника мечтала направить сына в сторону благих дел, на творение добра собственному народу. А она сама, разве мало прилагала усилий, дабы оградить Агриппу от череды неприятностей? Антония глубоко вздохнула, отгоняя от себя грустные мысли. Прохладный ветер с холмов доносил пряные запахи лежалых листьев и ещё каких-то припозднившихся цветов.

Не склонная к насмешкам, на этот раз Антония не скрыла улыбку:

- Представляю, что самарянин испытал, когда ты обратился к нему с подобной просьбой, ибо целый миллион сестерций способен привести в смятение любого. Конечно, я ценю твою поспешность с возвратом долга, но твой новый заём не даёт основания для optimus, хотя я более других склонна видеть в тебе человека многообещающего. И я надеюсь, произошедшее с тобой послужит хорошим уроком в будущем.

Рим месяц кислев 3797 год (декабрьские ноны 36 год н.э)

По обыкновению, Марсий и Евтих поднимались рано и сразу же принимались за завтрак, до недавнего времени состоящий из сухого хлеба, увядших плодов чеснока и зелени. Но теперь, слава богам, они многое могли себе позволить, тем не менее по старой памяти чаще ограничивались свежими пшеничными лепёшками, зелёным луком и горстью выдержанных в меду и винном соусе оливок с хозяйского стола. Затем, пока хозяин ещё спал, отправлялись за продуктами, сбегая вниз по узким улочкам. Вечный шум и надоедливые выкрики заставляли побыстрее завершить дела.

Спустившись по Этрусской улице к Велабромскому рынку, закупили птицу и овощи, и уже собрались возвращаться назад. Но сегодня, как по вдохновению, внушённому свыше, Марсий послал Евтиха в рыбную лавку за мелкой рыбёшкой, затем и сам зашёл. Поторговавшись для приличия, аккуратно уложил в корзину копчёную рыбью тушку, после чего вместе заглянули к торговцу фруктами.

Наступило позднее утро, когда они поднялись на Авентин и подходили к дому. Кроме узкой уличной двери, врезанной в глухую каменную стену здания, новоприобретённый двухъярусный domus устраивал Агриппу во всех отношениях. Этому благоприятствовало и соседство с немалой частью римских евреев, возведших свои первые жилища на склонах холма ещё во времена осквернения Антиохом иерусалимского Храма.

Марсий толкнул в плечо своего спутника:

- Гляди, похоже к нам. Кто бы это мог быть?

Напротив входа на земле стояли пустые носилки, рядом на корточках расположились четверо чернокожих рабов.

- Мечтаешь, что и тебя такие же хусейцы когда-нибудь пронесут среди "разбегающейся толпы"? - с нескрываемой язвительностью выдавил запыхавшийся Евтих.

Дождавшись, пока Марсий скроется в кладовых, он торопливо всучил принесённые корзины двум светлокожим пеманам, приобретённых хозяином с непонятной привередливостью и взлетев по лестнице, проскочил во внешнюю галерею. А так как она проходила вдоль всех помещений верхнего этажа, то вскоре Евтих оказался подле личных покоев Агриппы. Привстав на цыпочки, подкрался поближе и с нетерпением заглянул в прорезь приоткрытой ставни. То, что он увидел в полумраке комнаты разочаровало, потому как в душе всё же надеялся, что узрит более благородную вещь, а не этого, неприятного на вид молодого бледнолицего человека со впалыми маслянистыми глазками и редкими волосами, окружающими широкую плешь. Юноша о чём-то спрашивал озадаченного на вид хозяина. С досадой извергнув изо рта густую слюну, Евтих повернул назад, но передумал, остановился и нырнул в ближайший от него оконный проём.

Агриппа действительно был в неком замешательстве, ведь даже друзей не беспокоят так рано, предоставляя всякому право позавтракать в одиночестве, как и принято среди уважаемых жителей Города. Вместе с тем он и сам собирался в ближайшее время пригласить на обед сегодняшнего гостя и нескольких императорских вольноотпущенников, имеющих значительное влияние в сенате и при дворе самого принцепса. Требовалось лишь назначить дату на удобный во всех отношениях полдень. Это время считалось наилучшей частью дня - дела многих чиновников за редким исключением заканчивались к полудню. Но для этого следовало основательно подготовиться, а что он может сделать сейчас, вселившись в дом всего, как две недели назад? Хорошо, что ещё успел приобрести часть крайне необходимой дорогой мебели. Один только этот столик с изогнутыми ножками, заканчивающийся прелестными козьими копытцами, чего ему стоил. Крытый сверху дощечками из драгоценного цитруса, добытого с вершин Атласа, он обошёлся ему в шесть тысяч сестерций. Но несравненно бо;льшего, почти целого состояния стоило другое произведение искусства, занимающее лучшую половину зала. При одном взгляде на него невольно замирало сердце. Великолепное просторное ложе покоилось на шести изящных шарах слоновой кости. Воплотившее в себе тонкий художественный вкус италийских мастеров, оно особо выделялось затейливыми изгибами двух совершенно одинаковых изголовий. Выложенные серебряными узорами, что вились вдоль полированного клёна, они придавали ложу изысканность и утончённую совершенность, что несомненно вдохновит возлежащих и насытившихся гостей к декламированию стихов и эпиграмм или игре на tibia[флейта], а то и просто, вдохновенно и убедительно рассказывать сочинённые ими тут же оглушительные новости.

Уверенность Агриппы была непоколебима, ибо поставив своей целью добиться расположения, дружбы и поддержки необходимых ему людей, нельзя считаться с любыми тратами. Иначе какой смысл было влезать в новые и столь обременительные долги? Его Марсий уже предварительно договорился с содержателем танцовщиц, не менее необходимых для развлечения гостей. Тот вначале предложил ему гречанок, но его отпущенник, знающий в подобных делах не меньший толк, настоял на своём и теперь по первому требованию им пришлют гадитанок или сириянок, что особо славятся своим умением плясать под музыку и громко щёлкать деревянными пластинками. А приобретённые не без умысла двое рабов, полезные во всех отношениях, станут поочерёдно развлекать обедающих лучшими стихами и любовными песнями германских сказателей.

С почтением выслушивая своего раннего гостя, Агриппа размышлял, что стоящий перед ним сын прославленного Германика, когда-то оплаканного всем Римом, в обозримом будущем может добиться того, о чём так страстно мечтает. Разве история не полна примеров, когда готовясь опрометчиво назначить малолетних детей своими преемниками, цезари получают совершенно неожиданный resultаtum? Ну кто может предугадать, как обернётся судьба малолетнего внука Тиберия? Гемеллу ещё столько расти, а этот, уже готовый на всё praetendens. Не мешало бы при случае вселить ему ещё бо;льшую уверенность.

- Назвали Калигулой?!

Агриппа едва сдержался, чтобы не рассмеяться, он вспомнил с какой гордостью рассказывал ему Гай о своих родителях. С раннего детства ребёнок таскался за ними по всем военным лагерям в соответствующей одежде и пошитой для него военной обуви, отчего и получил от легионеров такое смешное прозвище Сапожок.

- Если ты всё ещё удивляешься моему раннему появлению, то знай, это злая воля богов, а не моё хотение и сейчас ты в этом убедишься, - лицо Гая искажала гримаса, делавшая его черты ещё более отталкивающими, - Ты единственный друг мне в этом городе, про;клятом олимпийцами. Только вчера вечером я вернулся с Капри, Тиберий вызывал меня к себе. Они всё ещё там надеются, что по молодости я натворю излишних глупостей и могу в запальчивости обвинить в убийстве самого принцепса. Ты же знаешь, я рассказывал тебе, что не без его "добрых" побуждений мои оба брата, словно дикие звери, подохли с голоду за решёткой, а мать и сейчас всё ещё томится взаперти. Ничего, они пожалеют, что вовремя не успели провалиться в Тартар, а сейчас сам видишь, как приходится мне сгибать спину, словно последнему рабу. Что у тебя сегодня на завтрак? - совершенно неожиданно закончил свою тираду Гай и устало плюхнулся на край мраморной скамьи, что стояла у входа.

Агриппа молча прошёл вглубь помещения и через некоторое время вернулся:

- Прошу тебя, Гай, располагайся поудобнее, - он рукой показал в сторону ложа, - думаю, ждать осталось недолго, с сегодняшнего дня мой отпущенник решил почаще баловать гостей плодами моря и я обещаю тебе, что в ближайшие дни у нас с тобой будет достаточно времени сравнивать вкус Тарентской устрицы с такой же из Лукринского озера.

- Извини друг, но кажется, мало, что может обрадовать меня сегодня. Ты не представляешь, какая это мука изгаляться над собственной psychikos, доказывая этим животным своё искреннее благожелательное отношение к Божественному… - голос Гая задрожал, глаза наполнились слезами, - Я был ребёнком, но ничего не забыл с тех пор. Когда умирал отец, кто-то к вечеру распустил слух, что он якобы переборол смерть и тогда римская ночь осветилась огнями и огласилась криками. Люди ликовали и пели: "Жив здоров, спасён Германик: Рим спасён и мир спасён!" Отец слышал всё это и счастливым испустил дух.

Агриппа было открыл рот, чтобы выразить своё сочувствие, как в комнату вошёл один из его пеманов с тяжёлым серебряным блюдом. Его меньшая часть золотилась горкой зажаренной нильской рыбой. Схожая проснувшемуся вулкану, источала она почти зримые ароматы, крайне нестерпимые для человеческого обоняния. Большую же половину и, очевидно, самую важную его часть занимал великолепный халкидонский тунец, несомненно, приобретший благородный оттенок в дымных печах Милоса. Агриппа с благодарностью подумал о Марсие, догадавшемся именно сегодня приобрести эдакое чудо, от одного созерцания которого рот наполнялся обильной слюной, а нёбо жаждало быстрейшего с ним соприкосновения.

Что-то изменилось в расслабленной и вялой манере гостя вести беседу. Он чуть привстал, слёзы мгновенно высохли. Агриппа с величайшим трудом сдержал улыбку, он не ошибся в своём выборе. Этот высокий белокурый раб точно также привлёк его внимание, когда он впервые увидел его на невольничьем рынке. Фигура стройного юноши являла собой печать совершенства, словно рука божественного ваятеля при рождении коснулась его торса. Раздражение высокой ценой раба исчезло, едва слуха Агриппы коснулись первые ласкающие звуки невероятно чувственного голоса. Прервав торг, он выложил за него сто тысяч сестерций.

Лицо Гая осветила улыбка. Проникнутая удивительной нежностью, она мгновенно преобразила его облик, сделала его тёплым и сладострастным. Малость смутившись проявлением несдержанности, Гай хитроумно, как ему показалось, продолжил разговор:

- Изменяешь своим привычкам или приобрёл значительное состояние, признайся, Агриппа? Если прежде до твоего последнего приезда в Рим в утренние часы ты, словно asketes [подвижник] Август, упражнялся в поедании грубого хлеба и влажных сыров, то как теперь понимать всё это? - он жестом сопроводил свой вопрос в сторону блюда, возложенного Гиллингом на столик.

- Не могу не согласиться с тобой, мой замечательный гость, - без колебания ответил Агриппа, - Ты прав, Милосердный внял моим бесконечным молитвам и помимо небольшого заёма, Он дал мне возможность с достоинством принять своего лучшего друга. Это я к тому, что человек добровольно отказывающийся от жизненных благ, способен своим строгим образом жизни ввести в уныние не только друзей, но и нажить себе немало врагов. Разве эта мысль не соответствует сейчас нашему предмету? - он с улыбкой повторил движение руки Гая, - Итак, пусть каждый из нас воздаст молитвы своим богам и приступим.

Мясо тунца таяло во рту раньше, чем поедающий успевал его распробовать и в должной мере насладиться послевкусием, которое, сходно kometes, проносило свой обжигающий хвост, взамен не оставляя ничего, кроме божественного aroma.

Терпеливо дождавшись пока гость утолит голод, хозяин подал знак. В комнату с очередным блюдом в руках вошёл второй из рабов, коренастый, широкоплечий Имир. Приобрёл его Агриппа, конечно, не за эти качества. Блестящий declaraator, обнаруживший немалые способности к языкам, он мог часами, ни разу не запнувшись, читать нараспев творения германских, греческих и современных римских поэтов. Отерев губы куском мохнатой ткани, Агриппа остановил его:

- Поставь фрукты на столик, Имир, и прочитай нам что-нибудь по своему выбору.

Пеман почтительно кивнул, привычно встал чуть в стороне от отдыхающих, одёрнул короткую без пояса белую тунику:

- Пусть поэт Алкей усладит ваш слух звучными рифмами, - начал он нараспев, -

Что делать, буря не унимается,
Срывает якорь яростью буйных сил,
Уж груз в пучину сброшен. В схватке
С глубью кипящей гребут, как могут…

Приятного тембра голос Имира звучал с потрясающим проникновением, заставляя с неослабным вниманием следить за развитием стихотворных событий.

Такой довлеет жребий ему, друзья
Безумец жалкий сам ослепит себя - Но мы…

- Утративший способность здраво рассуждать… - неожиданно и возбуждённо пробормотал Гай.

Declaraator прервал свою речь, взглядом испрашивая у хозяина продлить повествование. Движением руки тот отпустил пемана.

- Тебя всё ещё беспокоит поездка на остров, как я понимаю? - Агриппа с участием смотрел на гостя, - Тогда прошу тебя, ослабь напряжение своих чувств, сейчас это не лучший способ для здорового усвоения пищи. И потом, я уверен, то величие духа, что всегда отличало Германика, непременно найдёт своё божественное отражение в делах его сына. Отбрось сомнения Гай и поверь, тебя ожидает достойное будущее, надо лишь прислушаться о чём шепчутся боги.

- Что ты хочешь этим сказать?! - в широко распахнутых глазах Гая, как зеркале, отражался прямоугольник дневного света.

Агриппа достаточно прожил на свете, чтобы не проникнуться его тревогой, потому, как сам до недавнего времени испытал не меньшее. А то, что Тиберий поручил ему лично повсюду сопровождать своего внука, ещё ни о чём не говорило, потому как в любой момент может не только вновь лишить своего расположения. Но Гай прав, подозревать всех подряд в заговорах и изменах может только душевнобольной. А сколько невиновных пострадало, когда императорским указом Тиберий оживил древний закон "об оскорблении величества римского народа"? Но спроси, кто выиграл от всего этого, если доносчикам достаётся лишь жалкая часть confiscatio, а остальное льётся рекой в денежный ящик Великого Понтифика? Между тем сын Германика имеет не меньшее правопреемство, чем внук Ирода на владение собственной страной, - напряжённо думал Агриппа, - Кроме Гая я не вижу в обозримом будущем, кто помог бы мне осуществить мечту, ведь зачем-то приснился мне тот страшный сон? О, если бы удалось именно теперь заручиться его поддержкой! Всеизвестно, к взошедшему на Олимп поздно взывать к благодеянию…

- Что хочу сказать? Может быть и ничего особенного, но послушай. Однажды на корабле по пути в Эрец-Исраэль взял я в руки Книгу Иова, что дала мне Кипра и предался на палубе чтению. Потом ветер, что освежал паруса, стих и взволновалась морская зыбь. Стало нехорошо мне, я задремал и приснился сразу сон, будто непомерной величины морское чудовище преследует нас. Потом разверзлось небо и спустился оттуда архангел Гавриэль. Убил он его, а снявши шкуру, бросил к моим ногам и сказал: "Всевышний велит шатёр устроить из кожи Левиафана, пусть наслаждаются мясом там праведники в конце дней, а также кормятся все, кто останется…" Тут переборол я свой страх, спросил у архангела, а кто же я, человек ли, в своих поступках ни в чем не погрешающий?

Содрогнулся здесь голос Агриппы, прервалась его речь, ибо только сейчас дошло до его разума, в чём состояла важность услышанного им ответа.

- Ну что же ты замолчал, продолжай, - затаив дыхание, поторопил его Гай.

- Немногое я услышал, но и это наполнило горечью мою душу, потому как "умножающий познание, умножает скорбь…" , так научал наш Шломо. Так вот, открыл мне архангел - Живи согласно заповедям и станешь пастухом своего стада, но не забудь потом, взяв кнут в руки, выплатить долг народу твоему, а затем… нет, не в силах я продолжать.

- Но почему, почему ты завёл разговор о богах, Агриппа! И что вообще хочешь сказать мне всем этим?! - в сильном смятении стал допытываться Гай.

- А сам как думаешь? Разве тебя не посещали мысли подобно моим? Скажи, неужто малолетний сын Друза более тебя, сына Германика, достоин власти? Кто как не ты, мой завтрашний caesar, обязан занять место Тиберия, лишь не предавай забвению то, что повинен сделать для людей и о чём просила прабабка твоя. Если всё это свершится, прояви щедрость, верни гражданам Рима те деньги, что завещала она им.

- Ты… ты хочешь сказать, этого желает твой бог? - прошептал гость.

- Этого хотят и твои боги, и прежде всего твой народ. Присвоив сотни миллионов сестерциев, принадлежащих Ливии Августе, Тиберий тем самым совершил злодеяние и продолжает творить и сегодня.

- Но что же нам делать?! - учащённое дыхание Гая говорило о непростых чувствах, кипящих в его душе, - Он собирается маленького Гемелла объявить своим преемником!

Агриппа сокрушённо вздохнул, ибо беспокойство, смутное, тревожное, вконец овладело им. Это не была заурядная боязнь за собственную жизнь, слишком многое поставлено на кон, куда следует попасть с первого броска, подобно игре в кости.

- На этот вопрос ответить непросто, мой caesar, ну разве что мечтать, подобно царю Аменофису, обрести способность видеть богов и просить их о преждевременной смерти Тиберия… Но хватит об этом, - Агриппа с трудом сбросил охватившее его было отчаяние, с грустью улыбнулся, - Ты не забыл чему учил Алкей? "Такой довлеет жребий ему, друзья, и я всем сердцем рад позабыть беду…"

- "И с вами разделить веселье, И насладиться за чашей Вакха", - подхватил оживившийся гость, - Тебе дважды повезло, Агриппа, ты приобрёл хорошего чтеца и не пытался сам усладить мой слух сочинёнными тобою рифмами. А то припоминается один случай - приглашённые на обед гости в ужасе разбежались, едва хозяин взялся декламировать стихи собственного приготовления, - Гай громко, заливисто рассмеялся.

- Счастлив, что не отважился на подобное, - улыбнулся Агриппа, - А теперь пришло время отменному песнопению взбодрить расположение духа. Марсий, пригласи к нам Гиллинга! - кликнул он в приоткрытую дверь.

Вошедший пеман быстро сменил блюдо, в отдельную вазу уложил фрукты, принесённые Имиром и собрался удалиться.

- Погоди Гиллинг, я позвал тебя не только для этого, мы с нетерпением ждём твоих песен. Налей нам вина и выбери с того столика орудие для музыки.

Какое-то время оба с жадностью отхлёбывали из дорогих хрустальных чаш ароматный, чуть с кислинкой, молодой освежающий напиток, ещё недавней осенью пребывавший виноградными лозами с Фалернской горы.

Простая неприхотливая мелодия ненавязчиво влилась в непринуждённую беседу и вынудила отставить наполовину опустошённые сосуды. Робкими слабо журчащими ручейками лились звуки. Казалось, неподалёку со склона ближайшего холма заструились потоком тонкие серебристые нити. Но вот они окрепли, порождённые мощными горловыми колебаниями, расширились, заполнили собой комнату, словно пытались утопить в сладкоголосых волнах всех внимающих им. Нежные звуки барбитона, извлекаемые пальцами поющего, настолько усиливали впечатление слушателей, что вскоре заставляли едва ли ни вместе с ним беззвучно восхвалять славного Хёгни, одержавшего победу над своим врагом, а затем без колебаний погрузиться в холодные воды Рейна вместе с сокровищами Нибелунгов.

Яркий пронзительный гимн оборвали глухие удары вступившего тимпана. И заструилась не хвалебная песнь в честь римских богов, чего вправе был ожидать гость. Сама Древняя Эллада, правдивая и прекрасная, вошла в эти замершие стены. Слова песни были настолько просты и понятны, словно действие происходило не пять столетий назад, а сегодня, принуждая тревожно и сладостно забиться сердца. Гиллинг пел о свирепом и безжалостном Фемистокле, о том, как в день предшествующий Саламинскому сражению, суровый грек совершал человеческие жертвоприношения. Пел о том, как изливались в мольбах трое безутешных отцов, желавшие заменить собою сыновей. Но беспощаден, неумолим Фемистокл, решивший любой ценой добиться победы над персами. Одним за другим мертвил он хрупких юнцов.

Чудный, проникновенный голос пемана проникал глубоко в душу Гая, вызывая ответное сердцебиение. Смятение и страсть с такой силой отражались на его возбуждённом лице, что не могло ускользнуть от внимательного взгляда хозяина. В наступившей тишине что-то негромко хрустнуло. Внимание привлекла рука гостя, прежде занятой чашой с вином. На так и не тронутые пиценские яблоки и сочные сигнийские груши с влажным шорохом осыпались мерцающие звёздочки горного хрусталя.

Агриппа встал:

- Сожалею, Гай, но вынужден отлучиться до вечера. Если никуда не торопишься, то предавайся отдыху, а пока меня не будет, Гиллинг составит тебе компанию.

Уже в дверях тяжёлый и властный взгляд внука Ирода припечатал замершего в покорном ожидании юношу, лицо которого стыдливо пылало подобно железу, сгоравшему в огненной стихии бога Volcanus…

Предавшись размышлениям, он не заметил, как в одной из комнат одинокая фигура метнулась к противоположной стене. В последнее время Агриппа непрестанно возвращался к своему давнему сну, случившемся на палубе римской либурны, направлявшейся с почтовым грузом в Кесарию. Но многое ли он мог рассказать этому римлянину? О грядущем опустошении Иерусалима, усмотренного в грёзах? О своих мятущихся мыслях, в которых всё более утверждался, что давняя Вавилония, как и нынешний Рим, безусловно являются орудием Божьей кары. Потому искать возрождение Израиля следует в преходящей подчинённости могущественным державам. Не к этому ли призывал ветхозаветный пророк Ирмеяху?

До поздней ночи Агриппа не мог сомкнуть глаз, испытывая томление в груди и заснул лишь под утро.


                * * *

Во второй половине марта ограды городских зданий, стены домов запестрели надписями, оповещающими о скором начале апрельских празднеств Цереалия и множества театральных представлений в течении всех девяти дней, посвящённых богине земледелия и хлеба Цецеры. Императорский эдикт гласил об открытии зрелищ в театре Помпея.

Смирившись с судьбой, Агриппа отправился туда вместе со своими рабами и вольноотпущенниками. У каменного здания они разделились. В сопровождении Марсия Агриппа вошёл в отдельно отведённый вход, который вёл к небольшому возвышению по левую сторону от сцены. Здесь находились почётные места для принцепса и его многочисленных гостей.

Внезапный шум в зале заставил их приостановиться. Группа всадников, облачённых в праздничные одежды, с возмущением стаскивала со зрительских мест нескольких не менее обозлённых плебеев. Повсюду раздавались громкие насмешки и улюлюканья. Из возгласов громко спорящих зрителей Агриппа с трудом сообразил, чем был вызван подобный галдёж. Оказалось, что римской черни заранее кем-то в шутку были розданы даровые пропуска, а пришедшие вовремя почётные зрители обнаружили свои места занятыми.

Увидев издалека расплывшегося в улыбке Гая, голову которого украшал пышный венок из пшеничных колосьев, он с первого взгляда догадался, кто был истинным зачинщиком этой свары idiotes.

Гай заметил Агриппу и приветливо махнул рукой, приглашая разделить с ним мраморное ложе, смягчённое чёрной медвежьей шкурой. Он был необычно возбуждён:

- Я пожелал здесь услышать Овидия, но кажется, ты не знаком с Heroides и не имел счастья наслаждаться его любовными элегиями? Сейчас начнут и ты услышишь Вечность! Но что это?! О боги! Опять он станет поучать меня!

Агриппа обернулся, к ним вместе со своей женой приближался начальник преторианской гвардии.

Гай хитро подмигнул и громко нараспев продекламировал в сторону Макрона:

- "Сотрём улыбку с уст, потупим взоры — идёт наставник, поборник прямоты, новоявленный воспитатель зрелого мужа и самодержца…"

Но тут зал огласился звуками десятков лидийских флейт. Как бы таящие неведомые опасности, они заставили зрителей замереть в тревожном ожидании. Плотная ткань занавеса начала медленно погружаться в щель подмостков, обнажая широкую сцену. Внутренняя её часть была расписана красочными изображениями богов, птиц и зверей. Посреди подмостков промеж ярких цветов возвышалась рукотворная скалистая вершина. На ней с копьём в руке в окружении львов стояла женская фигура. Под бурные рукоплесканиями начали оживать застывшие фигуры актёров, одетые в не менее выразительные одежды. Один из них с пышным венком из ячменных колосьев, к удивлению зрителей, громко зачитал небольшую, но чрезвычайно напыщенную речь полную пафоса в честь присутствующего в зале императора.

Не убирая с лица благосклонной улыбки, Гай зло прошептал:

- Ты ещё увидишь, как  африканское зверьё станет терзать на сцене кого-нибудь из этих лицемеров, а местные лукреции затем с наслаждением опишут в стихах кровожадный сценический акт Великого Gaivs Ivlivs Caesar[Гай Юлий Цезарь], подобно Великой Матери, с бо;льшей пользой приручившего диких зверей.

Едва закончив здравицу, под смех зрителей актёр в испуге отскочил в сторону. На сцену выехала позолоченная колесница, запряжённая четвёркой хищников. Львы были великолепны и столь же крайне послушны в руках "Великой Матери богов". Её слепяще белые полупрозрачные одежды не могли скрыть хрупкого телосложения дрессировщицы. Одной рукой она ловко управляла зверями, другой прижимала к груди небольшой с широким ободом и туго натянутой кожей тимпан. Стены здания огласились рукоплесканиями. По бокам повозки, опасливо поглядывая на зверей, трусили демонические прислужники матерь Коры, корибанты, не забывая оглушительно колотить круглыми, похожими на тарелки, медными кимвалами. К этому времени на заднем плане полукругом выстроился хор из полусотни мужчин. В высшей степени выразительности певцы затянули молитву из прекрасной и неувядающей трагедии великого Софокла:

 Царица гор, ключ жизни вечный,
    Зевеса матерь самого,
             Что златоносного Пактола
             Блюдешь течение — Земля!
                Чьей волей над быком могучим
                Ретивый торжествует лев.
 
Наконец наступил торжественный момент, который с нетерпением ожидали все зрители. В окружении грациозно танцующих обнажённых женщин, появился… Имир. Агриппа сразу узнал его. Так вот зачем Гай через одного из своих вольноотпущенников выпросил и второго пемана в придачу к Гиллингу. Агриппа чуть покосился на Гая, тот улыбался, довольный произведённым впечатлением, но вскоре вынужден был сам всецело сосредоточиться на сцене.

Не вялое созерцание, но напряжённость овладело полукружием зала. Казалось, сама Царица гор, незримо присутствующая Деметра Элевсинская, опустила на зрителей покрывало безмолвия, а бесстрастное журчание фонтана, льющего во;ды в центре амфитеатра, удивительным образом лишь усиливало тишину. Высочайший талант создателя трагедии с неистовой силой и страстью сливался с дарованием декламатора:

Женщины ж этим грешат… - и ждёт их возмездье:
Часто убившая плод женщина гибнет сама,-
Гибнет, - когда же её на костёр несут, распустивши
Волосы, каждый в толпе громко кричит: "Поделом!"

Агриппа почувствовал шевеление, повернул голову. Искажённое болью лицо Гая было болезненно-бледным, одной рукой он с осторожностью растирал себе живот. Обеспокоенный Агриппа предложил:

- Позвать Ксенофона?

- Оставь, - тот раздражённо отмахнулся, - сейчас пройдёт, а то своими снадобьями архиатр скорее уморит своего patientis, к тому же, я думаю, он прекрасно усвоил важный урок и знает, что я терпеть не могу запахов всяческих зелий.

Агриппа хорошо запомнил ту "дружескую" вечеринку в кругу родственников и друзей, устроенную молодым цезарем в своём дворце и сделал для себя необходимые умозаключения. В разгар пира в беседе с приёмным сыном Тиберия, Гай неожиданно скривил лицо, изображая человека, поражённого неприятным запахом, исходящим изо рта своего родственника. Затем вскочил с ложа и громкоголосо, во всеуслышание велел позвать префекта. Когда же тот явился, то к величайшему ужасу гостей, увещевательным тоном заявил, что запах лекарства побудил в нём мрачные предчувствия по поводу своего троюродного брата, который, несомненно, загодя употребил противоядие, прежде чем явиться к нему на пир. С чувством глубокого сожаления на лице, он повелел немедленно казнить человека, только что разделявшего с ним трапезу.

Боль отпустила его, появился румянец и Гай облегчённо вздохнул, но выражение лица не изменилось к лучшему, всё тот же угрюмый, отчуждённый взгляд. Агриппе стало не по себе, таким он Гая никогда прежде не видел.

- "Возмездье… гибнет, - когда же её на костёр несут", - со старческой сварливостью вторил он словам актёра, - Да кто поверит в такую пьесу?! Настоящее возмездие на сцене и должно свершаться по-настоящему, на виду у всех, сея безумие и ужас у зрителей.

Последние фразы чтеца заглушили рукоплескания публики, с особым воодушевлением воспринявшими весть о перерыве, на котором их ожидали разнообразная еда и напитки, оплаченные императорской казной. Воспользовавшись подходящим моментом, которых у него оставалось всё меньше, Агриппа сообщил:

- Мой сaesar, для отправления в путь всё готово, остаётся нанять корабль.

Поглощённый своими мыслями, Гай не сразу ответил:

- Что? Ах, ты об отъезде! Скажу прямо - мне жаль расставаться, ты один из немногих друзей, кто меня понимает, но тебе действительно надо ехать. В последнее время до моих ушей слишком часто доносят о различных волнениях в Иудейской провинции и твоя обязанность пресечь их и наказать виновных. А вот ответь мне, - Гай неожиданно оживился, - должно быть, ты знаешь почему в городах, где число евреев растёт, вместе с ними растёт и недовольство других жителей? Хотя… - он махнул рукой и замолчал.

- Если ты имеешь в виду ожесточение греков или сирийцев, то истинная причина, думаю, лежит на поверхности. В одном хочу заверить тебя, мой сaesar, народ мой послушен власти и преисполнен благочестия к императорскому дому.

Вялым движением руки Гай оборвал его речь:

- Я бы не советовал тебе плыть тем путём, что ты задумал, - он поднял страдальческий взгляд на Агриппу, в котором тот, к собственному удивлению, прочёл не желание капризного ребёнка, но заботливость друга, - Гораздо ближе и безопаснее идти сразу в Александрию. Скоро начнутся летние passata… да, и постарайся нанять обычное торговое судно, кормчие там не в пример опытнее, не раз убеждался.

Предложение застигло Агриппу врасплох, но он быстро справился с собой, к тому же ничего не оставалось, как согласиться. Кто бы спорил, добираться из Брундизии через Родос на Киликию намного дольше и тяжелее, но так не хотелось вновь лицезреть Александрию. Придётся у западного Фароса спустить паруса, а дождавшись сумерек, войти в порт Эвнос. Это наилучший выход избежать встречи с жителями, подумал он, а следующей ночью тайно отплыть. К тому же Господь избавит его лицезреть проклятого Флакка, этого "великого изобретателя беззакония", таким обрисовал городского префекта его дальний родственник из александрийской диаспоры.

- Ты прав, мой сaesar, я последую твоему совету и да хранит нас обоих Создатель.

В средине месяца таммуз египетский торговый корабль, большую часть груза которого составляли свинцовые и керамические трубы, встречал рассвет в слегка волнующемся море. Устойчивый "торговый" ветер гнал судно к "дому рабства", к берегам Мицраим. Но ещё не успела переполниться чаша терпения сына Аристобула и Береники. В светлый день своей жизни, в первых числах месяца элул ступила нога царя Агриппы I в древний город царства Хасмонеев, на морской причал Кесарии...

                * * *

Кесария месяц ав 3805 год (июль-август 44 год)

Поразительно, но здесь, у подножия храма Божественному Цезарю Августу, он впервые за последние месяцы наконец-то вкусил покой и бестревоженность. Опоённый морской влагой, вечерний воздух казался таким же сладко-отрадным, что и на побережье Остия. Запоздалая улыбка скользнула в серебро-медные нити Агрипповой бороды. Ну конечно, в нём говорят отголоски юношеских несбывшихся желаний, они точно овечьи очёски будут ещё долго щекотать ноздри, побуждая хотя бы в мыслях вернуться к холмам Города. Впрочем, как там в Писании:

"Память праведника пребудет благословенна… мудрый сердцем принимает заповеди, а глупый устами преткнётся…".

О возвратность к прошлому! Что может принести она помимо отягощении души и новых унижений? Разве тебе не довольно было насладиться сегодня молочно-мраморными изваяниями дочерей? Твоё место здесь, в Эрец-Исраэль, иначе имя нового царя Иудеи омерзеет невозвратно среди имён нечестивых. Но моё ли прегрешение, что Кесария воспринимается таким удивительным образом, будто я вовсе не покидал Urbs? - продолжал размышлять Агриппа, - Все те же величественные постройки из белоцветного камня, дворцы, роскошные виллы, да и люди невысоких сословий живут в не менее просторных домах. Люди… - пробормотал он едва слышно, - Какому пророку под силу предугадать исход наших деяний? Стоило ли Александру Яннаю когда-то овладевать Башней Стратона и присоединять к Земле Израиля? Ведь прошло потом каких-то сорок лет и всё это римляне отвоевали у Хасманейского царства.

Отвоевали… затем, чтобы рука римского благодетеля однажды одарила своего иудейского друга? Вот уж paradoxum fatalibus… [парадокс судьбы], но правильно ли, что мудрого не будут помнить, как и глупого? Несправедливо всё это. Люди… Как бы не рассуждали, человеческая память не столь ущербна, так чтоб забыть всё разом. А сами евреи предадут ли забвению казнь всего Санхедрина, учинённую дедом? Но ведь были же и тяжёлые, голодные годы, когда в ущерб казне он для тех же евреев отворял хранилища и раздавал страждущим зерно и одежду, к тому же, помнится, дважды снижал налоги. Чтобы ни говорили, но один из венцов его полновесных деяний приходится на Стратонову башню. Кто бы мог представить, что именно здесь, на месте заброшенного финикийского селения поднимется изумительный город с гаванью, не уступающей пирейской?! Да одна громада акведука, дарящего жителям небывалое для этих мест обилие пресной воды, способна поразить воображение у любого заезжего, как и широкие проезды под прямыми углами, больше напоминающие хорошо спланированные улицы Капуи. Да это и не город цезаря Августа, это что-то совершенно иное, это… это город Ирода Великого, новый еврейский город, воздвигнутый царствующим идумеем на земле Эрец-Исраэль, вот что это означает!

Воспоминания о минувшем дурманили кровь. Агриппа глубоко вобрал в себя воздух, в котором не ощущалось и намёка на "благоухание", присущее крупным италийским городам. Там, даже несмотря на устройство общественных уборных, проточная вода туннелей не в состоянии была унести прочь зловоние нечистот и гниющего мусора, к тому же смешиваясь на улицах с благовониями ароматических масел и настоек, источаемые местной знатью, весь этот смрад был особо непередаваемо отвратный. Здесь же чувствовалась рука novator. Задумав использовать силу морских волн, юный и талантливый Витрувий перечеркнул все rivos[каналы] единой водяной дорогой, куда стекались отбросы Кесарии и под напором солёных вод, свободно проникающих внутрь, вымывались в море.

Почему-то припомнились молодые годы, когда впервые с молодой женой он посетил эти места. Потеря матери и последовавший за горем груз многочисленных долгов, едва не ставший причиной для самоубиения, не давали ему повода слишком радоваться этой поездке, да и расположение духа омрачалось недавней смертью своего лучшего друга.

Переговариваясь о чём-то незначительном, они медленно шли по Декаманус. В отличие от римских низинных улиц, в послеполуденное время здесь было на удивление многошумно. Перекатистые гортанные возгласы разгорячённых еврейских торговцев сливались с неторопливой латинской речью и всё это вместе, пропитанное греческой трескотнёй и щедрожгучим запахом восточных пряностей, создавало ту своеобразную aura, присущую лишь странам, раскинувшимся по берегам "великого моря к западу солнца".

Уже на пересечении с Кардо, что вела к гавани, они обратили внимание на рослого пожилого человека. Тот хромал на обе ноги. После нескольких десятков шагов он приостанавливался и приваливался спиной к стене или углу какой-либо ограды. С его плеч уныло свисал истрёпанный четырёхугольный кусок грубой шерстяной ткани, который он время от времени по привычке безуспешно отбрасывал за спину. Правая рука была занята небольшой корзиной, крытой сверху пучком свежей травы. Тем не менее походка его была достаточно тверда, а фигура не согбенна. Это и привлекло их внимание. Присмотревшись внимательнее, Агриппа выразил вслух своё предположение, что скорее всего это бывший легионер.

Дождавшись очередной передышки, они остановились подле старика, учтиво поздоровались. Тот ответил молчаливым кивком головы и только потом Агриппа заметил туго забинтованную шею. Серая от времени повязка стягивала адамово яблоко, не давая, по-видимому, ответить более достойным образом. В смущении Кипра шепнула на ухо мужу, что не мешало бы дать ему немного денег, но Агриппа жестом остановил её. Прямая подача милостыни могла быть воспринята верхом неуважения по отношению к ветерану. Немного подумав, он обратился к легионеру со словами, якобы его молодая супруга является еврейкой и потому в знак успешного замужества просит разрешения у него принять от обоих новобрачных скромный подарок в виде нового sagum, потому как старый его уже не достоин прикрывать израненное тело ветерана. В ответ на неожиданное предложение римлянин понятливо прикрыл глаза. Тяжело вздохнул, задумался ненадолго, затем с улыбкой прошептал, что не откажется, как он понимает, от их "похвального поступка", однако пусть и они разделят его нехитрое угощение.

Вскоре все втроём сидели в соседней харчевне, принадлежащей еврею, а на чисто убранном столе среди глиняных чаш и нехитрой закуски стоял кувшин дешёвого яблочного вина. Напиток оказался приятного вкуса и был достаточно крепок, что прямым образом сказалось на взаиморазвязывание языков. Скоротечно захмелевший Серторий, так он назвался, рассказал, что является одним из немногих оставшихся от первых поселенцев Caesarea Maritima[Кесария]. Его, как и других ветеранов, отслуживших двадцать пять лет в войсках, царь Ирод оделил здесь большим участком земли. К огорчению, дальнейшая жизнь сложилась не так удачно - вслед за семьёй он потерял почти всё, за исключением комнаты в многоэтажной инсуле. Но и за это следует благодарить богов, что не оставили на произвол судьбы и есть кому о нём позаботится. В ходе беседы ветеран не представлял с кем имеет дело, потому не лицемерил. Он рассказывал о том, как на его глазах уже достраивался порт Себастус и сожалел, что не видел этого с самого начала. Тогда море кипело от восхода до захода, когда строители сбрасывали каменные плиты с огромных плотов. Очевидцы убеждали, как в пенистых волнах иногда появлялся сам бог Янус, покровитель торговли и мореплавания. Он помогал финикийцам распускать перевязь, скреплявшую брёвна и тогда устрашающих размеров гигантские глыбы с шумом проваливались в морскую пучину. И так до тех пор, пока они не возвели собой широкую стену, ограждающую гавань от штормов. А затем и город начал застраиваться дворцами, домами, стадионом и цирком, рынками и термами. Великолепные амфитеатр и hippodromes собирали жителей города и окрестных селений. Площади Кесарии украсились цветущими садами, повсюду зажурчали фонтаны, а в праздничные дни с театрального орхестра раздавался то трагический ропот народного дифирамба, то озорные мимы Кесарии услаждали трибуны своими фееричными сценами.

Под конец утолив очередной приступ жажды изрядной порцией неразбавленного вина, Серторий по-настоящему развеселил своих опечаленных чем-то слушателей. Он рассказал, что однажды, как это было не раз, театральное представление почтил своим присутствием царь Ирод. Заранее узнав о его приезде, рыночные торговцы покинули лавки и оставив для охраны своих малолетних детей, дружно направились в театр. Каково же было их огорчение, когда вернувшись , обнаружили рыдающих отпрысков среди разграбленного рынка.

Отсмеявшись, Кипра вовремя вспомнила об обещанном, достала изящный кошелёк, отделанный по краям кусочками дорогого янтаря, а распахнув его створки, вздохнула нерадостно. В мягкой глубине тускло отсвечивала жалкая горстка монет. Из последних семидесяти денарий, что она отложила на благовоние кифи и майоран для волос, забрала пятьдесят. Один денарий отдала хозяину харчевни за недорогой, но сытный обед, а остальные со словами благодарности вложила в дрогнувшую руку ветерана. Ровно столько, по её мнению, должен был стоить приличный sagum вместе с фибулой. С неменьшим чувством признательности Агриппа незаметно сжал её локоть. На выходе перед тем, как расстаться, Серторий разгрёб зелень и достал из корзины две пары превосходных кесарийских граната. Растроганно взглянув в глаза женщине, он протянул ей плоды и пожелал оставаться как можно дольше такой же неувядающей и прекрасной богиней добросердечия.

Море внизу слабо колыхалось, лениво облизывая мрамор ступеней. Широкая лестница, берущая начало у самой кромки воды, вела вверх к podium [основание со ступенями] храма. Агриппа шевельнул плечом и стал молча спускаться. Движением руки Марсий остановил телохранителей. Недоверчиво проворчав, они всё же подчинились, ревностно поглядывая на удаляющегося царя.

Сумерки сгущались и уже не позволяли Агриппе окинуть взглядом весь порт, взору досталась лишь ближняя часть внутренней гавани с её многочисленными якорными местами вдоль пирса. Выдразнивая лёгкую зыбь, перед ним переваливалась с боку на бок небольшая парусная feluca. Рядом, мягко постукиваясь о её борт, колыхалась нильская лодка, чьи новые стебли папируса ещё не успели напитаться солью. Размышления прервались негромким возгласом. Агриппа оглянулся, к нему торопливо спускался Шаул.

- Судя по твоему запылённому лицу, покинул Иерусалим вовсе не с приятным для меня известием. Так ли оно необходимо на ночь глядя?

- Агриппа, я торопился доставить к началу игр твою праздничную одежду. И ещё я слышал, на праздники в честь Клавдия из Рима прибудут несколько сенаторов.

- Это всё, что побудило тебя так обеспокоиться и приехать на два дня раньше? Выкладывай, что "приятного" привёз на этот раз, я же вижу.

- Да в общем, ничего особенного, подобное случалось и раньше, и при давешних царях. Не успела улечься дорожная пыль за пятками твоих фракийцев, как явился народу некто Симон. Он довольно известный человек и никто не отрицает его глубоких знаний Законов, но это не даёт ему право собирать жителей на сходку и выступать с обвинениями против тебя.

- Так вот в чём дело… - Агриппа в задумчивости поскрёб подбородок, - И что Симон открыл нового?

- Да городил всякую околесицу, будто царь неблагочестив, к тому же не еврей от рождения. Он побуждал народ не допускать тебя более в Дом Господа, говорил о твоих противоправных поступках и увещевал всячески. Как прикажешь поступить?! - Шаул с возмущением топнул ногой, - Я бы и не спрашивал тебя, но ты запретил нам своевольничать в подобных случаях. Кохен ха-рош пришёл в крайнее негодование и посоветовал немедленно отправиться за тобою следом, рассказать обо всём.

- Вот ты и рассказал, но было бы гораздо лучше если сразу догадался привезти его ко мне, - с недовольством в голосе пробурчал Агриппа, - Утром пошли за ним, пусть доставят его, я сам с ним поговорю. А сейчас оставь меня, хочу побыть один.

Совсем стемнело. Зрение едва ли не обменялось со слухом, который и стал доносить то колочение воды о ступени, то шорохи обминаемого тростника, то унылый скрип разоблачённых от парусов мачт. Глазу не за что было уцепиться, вода и небо слились в одну беспросветную массу, разве что временами вздрагивающую от редких отсветов Сидонского маяка. Но такое длилось недолго. Щемящий крик запоздавшей в ночи птицы, должно быть, вызвал к жизни нечто, напоминающее гигантский наконечник копья. Ровно рукой невидимого Гефеста медленно вытягивался этот оранжево-красный сошник войны. Зародившийся где-то там, в недрах мглы, он медленно поднимался, одновременно увеличиваясь в размерах. Но тут совсем рядом, слева от его острия, возгорелся второй, точно такой же. И вот опрокинутый на спину, мрачной драгоценной подвеской всплывал в ночном небе одинокий серп луны.

Отчего-то Агриппу охватило зябкость, всё вдруг стало чужим и далёким, захотелось в Иерусалим, домой, к детям, к Кипре. Он опустил голову, нащупал ногой плоскость ступени и стал спешно подниматься.

                * * *

Охватывая орхестру плотным окружением, мраморные скамьи зрительного зала полнились горожанами и их прибывшими родственниками. Первые ряды амфитеатра, предназначенные для почётных граждан и гостей, были также забиты до отказа. Действие, происходящее на украшенной красочными фресками округлой сцене, настолько приковывало внимание зрителей, что заставило приутихнуть и отъявленных говорунов, в одночасье уравняв под один гребень маститых и заурядных. В смятении чувств забывали они о собственных неприятностях и проникались только тем, что зрели в данный момент их глаза и всасывали уши. Сочинение великого трагика заставляло их хотя бы на время замкнуть в душах отчуждённость и равнодушие. Самым же вялым и закисшим, пьеса горячила кровь, вынуждая то испивать до дна сладкую чашу восхищения, то изливаться чувством горького негодования.

Агриппа испытующе вглядывался в лица зрителей. Будучи с Кипрой в Риме, они часто посещали театр Бальба, сооружённый ещё при Октавиане Августе. Тогда на его орхестре они впервые увидели "Электру" и это было их первое, но далеко не последнее приятнейшее знакомство с озорным Софоклом. Однажды им рассказали, как афиняне под впечатлением его трагедии "Антигона" даже почтили своего любимого трагика какой-то военной должностью. Тем не менее склонять устроителя игр к показу известной трагедии Агриппе пришлось едва ли не насильно, потому как эдил Кесарии всячески убеждал царя, что скорее всего наполнит театр именно игра мимов. Но он явно просчитался и это было удивления достойно, трагедия "Электра" ошеломила зрителей, опьянённых бунтарской дерзостью сестры Ореста.

Страшный крик Электры при вести о смерти брата и глухой звук ее тела, рухнувшее на мраморный пол орхестры, странным образом вернули Агриппу к дому на улице Кардо. В сегодняшнее позднее утро, когда среди расступающейся толпы конные носилки везли его в сторону театра, напротив большой инсулы случилась небольшая заминка. И пока усилия фракийцев были направлены на устранение помехи, он обратил внимание на здание, своим обликом напомнившее ему ту старую римскую инсулу на Велабра, примыкающую к Коровьему Рынку. О ней ему как-то раз поведал покойный Гай, со смехом рассказывая, как в начале Ганнибаловой войны бык, повергнутый в ужас предстоящим испытанием, убежал с рынка и взобрался по лестнице на третий этаж. Люди тогда сочли это зловещим предзнаменованием. Вот и Агриппа, увидев ряд схожих ступеней, ведущих вверх, сразу вспомнил о том чудно;м быке. Недобрые предчувствия охладили его приподнятое настроение, он помрачнел и оставшийся путь пребывал в обременённости духа.

Протяжные стоны хора микенских девушек над лежащей без вздохов и шевелений несчастной Электрой, заслонил шорох за его спиной:

- Он здесь, велишь подождать окончания спектакля? - горячий шёпот ожёг ухо.

- Зачем? - пожал плечами Агриппа, - Зови сюда, пусть хотя бы приобщится к иному виду духовности.

Учащённое шумное дыхание означило присутствие рядом человека, никак не предполагавшего попасть в Кесарийский театр и, тем более, разделить царское ложе. Доставленный в город под конвоем, Законоучитель по праву не ожидал для себя ничего хорошего и был готов к любым прискорбностям. Но такая встреча озадачила его. Он покосился на восседавшего рядом царя. Агриппа успокаивающе тронул Симона за локоть и молча указал на орхестру, призывая тем самым к совместному смотрению действия.

На какое-то время в театре установилась полная тишина, нарушаемая лишь чьими-то горестными всхлипами. Едва различимый шёпот Электры ощутимой болью расходился по всему амфитеатру. Коснувшись стен, он как бы цеплялся разновысоких сосудов, развешанных по обеим сторонам помещения в виде восходящих узкогорлых штрихов, а уже затем, отражённый от них, удивительным образом усиливал звучание её слабого голоса:

- Орест мой милый! Ты убил меня
Своей кончиной, вырвал из души
Последнюю надежду, что ты жив
И отомстить вернёшься за отца…
Вновь быть в рабах придётся
У самых ненавистных мне людей…
Пусть из челяди дворцовой кто-нибудь
Меня убьёт, коль буду в тягость.
Смерть - отрада мне, жизнь - мука…

Не по собственной воле оказался иерусалимский Законоучитель Талмуда в стенах театра, потому не сразу уловил нечто важное. Но давно пролетело предвечернее время и забылся Симон, где он и кто рядом с ним. Подобно неопытному воину, растерявшемуся в сражении, капля за каплей утрачивал свои недавние возмущения, а раскрывшись против воли, обнажил, откупорил собственную душу, куда и получил упреждающий удар от актёрского блистания слабой женщины. Ибо вкушал он сегодня не языческие бесхитростные увеселения, переполненные грубыми остротами, но доподлинную человеческую трагедию.

Агриппа и сам увлёкся игрой Электры, не замечая хода времени. Вот зазвучала заключительная песня хора, завершающая спектакль. Едва взглянув на просветлённое лицо Абба Симона, понял Агриппа, что уже многое ему не придётся растолковывать этому просвещённому человеку. Он положил ладонь на руку законника, спросил мягко:

- Надеюсь, рабби, ты не увидел здесь ничего противозаконного, что допускает твой "эдумейский царь"? Не мне доказывать, что я во всём стараюсь соблюдать требования еврейских ритуалов и кто как не ты прекрасно осведомлён обо всём. Значит, знаешь - не проходит и дня, чтобы я не совершил установленного законом жертвоприношения. Кстати, замечу, nemo tenetur seipsum accusare, - Агриппа хмыкнул, с трудом придавая лицу серьёзность, - Я имею в виду, никто не обязан обвинять самого себя. Уж с этим-то можешь согласиться?

- Я был поспешен в своих уверениях и о многом не догадывался до сегодняшнего дня, - Симон в смущении отодвинул свою руку, - Не взыщи, ха-мелех, пристрастность плохой советчик.

- Но ты был искренен в своих заблуждениях, рабби, - возразил Агриппа, - и потому хватит об этом. А знаешь о чём я мечтаю? - вне связи с предыдущим неожиданно продолжил он, - Придёт время и театры по всему Эрец-Исраэль наполнятся зрителями, чтобы услышать ещё одну трагедию, написанную очень и очень давно. Её сочинил некий Иехезкелем и называется она "Исход из Египта". Об этом александрийском еврее мне как-то рассказывал Филон, - Агриппа улыбнулся, - И если мы доживём с тобой, то я приглашу тебя на первый же спектакль, а чтоб не вздумал отказываться вот прими мой задаток.

Он отстегнул от пояса небольшой кожаный мешочек и протянул его Симону. Испытывая неловкость, тот вынужден был принять царское преподношение. Мешочек оказался довольно увесистым. Решив, что это не иначе как презренный металл, он развязал его, с трудом удерживая нарастающий гнев, вытряхнул небрежно на руку. Но увидел содержимое совершенно иной ценности. То был "дверной косяк", прикрепляемый к внешнему дверному брусу в каждом еврейском доме. Взгляд его прояснился, ибо в ладони законоучителя красовалась Мезуза! На продолговатом ларце, выточенном из неизвестного ему тонкоцветного камня, вверху темнели две короткие строчки еврейского квадратного письма: Всемогущий и Иерусалим.

- О Эль Шаддай… Шомер далтот Исраэль, - давясь внезапно подступившими слёзами, прочёл едва слышно Симон, точно впервые в жизни увидел врезанными в камень скрижаля слова "Охраняющего двери Израиля".

                * * *

Израильское царство город Изреэ;ль 2787 - 2809 год
(874–852 гг. до н. э.)

Царю Ахаву направилось наблюдать, как подневной зрелостью наливаются виноградные гроздья. В окна дворца в это время года доносился по особому пряный запах равнины Мегиддо. Ничего не скажешь, этот еврей заботливый садовод. Ни лесной вепрь не может подрыть лозы, ни полевой зверь добраться до свежих стеблей, оттого и утвердились прочно корни, и полнят собой землю, и кедрами Божьими предстают людским взорам лозы виноградные. Терпкий аромат виноградника нельзя спутать ни с чем, особенно сейчас, когда в разгаре пятый месяц ав, рассуждал царь. К тому идёт, созрели первые плоды и сегодня Цалмон непременно доставит к обеду свежих ягод.

Раздражение в который раз овладевало царём. Но что он может поделать, если этот злосчастный виноградник, подступавший к одной из внешних стен дворца, принадлежит не ему?! Не раз и не два его виночерпий передавал царскую просьбу владельцу, сулившую отдать взамен виноградник плодовитей этого, а если угодно, то столько серебра, сколько стоит. Так нет, упрямый Навот твердит одно и то же: "Сохрани меня Господь, чтоб я отдал ему наследство отцов моих!".

Встревожилась жена царя Изевель, когда заметила однажды, без желания ест хлеб муж её. Пристала с расспросами, а выспросив, объяло дочь царя Тира негодование. Укорять принялась Ахава, попрекать словами обидными, мол, "что за царство было бы в Израиле, если бы ты всегда так поступал?!" Затем успокоилась, пообещала - доставит ему виноградник "изреелитянина".

За дело взялась не откладывая. От имени царя Израиля разослала письма всем старейшинам города Изреэль, где проживает Навот и значилось там повеление посадить Навота на первое место в народе. Затем найти двух человек, худых, негожих, чтоб возвели напраслину на него, дескать, хулит виноградарь и Бога, и царя, и клялись при этом за своё свидетельство. А как исполнят задуманное, то вывести преступника за город и всей общиной камнями побить до смерти. Так всё и случилось, убоялись мужи города "Бог посеял", исполнили в точности царский указ. Изевель же дознавшись, поспешила мужа обрадовать, якобы не захотел глупец вовремя отдать своё добро за деньги, так вот умер ненароком, а значит и виноградник в царское владение переходит.

Не долго увеселялся Ахав новоприобретению, потому как вскоре пришёл к нему пророк Элияху ха-нави и рассказал видение своё. Поведал царю слово Господа: "на том месте, где псы лизали кровь Навота, псы будут лизать и твою кровь и твою… съедят Изевель за стеною Изрееля… а кто умрёт на поле, того расклюют птицы небесные".

И лишился Ахав бодрости, горечь наводнила душу его, "разодрал одежды свои… возложил на тело свое вретище, и постился, и спал во вретище, и ходил печально". Ибо хотя после этого и умерил гнев Свой Господь на Ахава, по словам всё того же Элияху, но пригрозил навести беду в дом его в дни сына его Ахазии.

                * * *

Кесария месяц ав 3805 год (июль-август 44 год)

- …Псы будут лизать и твою кровь, - в кромешной темноте широкой ямы едва слышно прозвучал голос, более схожий со стоном околевающего животного, нежели с человеческим.

- Думается, этот еврей за свою жизнь наворотил дел поболее наших, если ему уже в который раз снится один и тот же сон. Как считаешь, Улль? - владелец хриплого голоса рассмеялся, - Эй, Елиав? Уже утро, проспишь свой "Шма Исраэль…". Мой желудок разбирается во времени лучше нас, он просыпается вместе с солнцем. Скоро нам подадут, судя по запаху, э…э… копчёную лопатку… свиное вымя и… пожалуй, свежих пшеничных лепёшек.

- Ты замолчишь, Вёлунд?! Твоё брюхо плохой советчик, радуйся если нам спустят и обычный кувшин с овощной похлёбкой да сбросят по куску ячменной лепёшки. К тому же о запахе лучше не напоминать лишний раз. Судя по человечьему навозу, что навален во всех углах, несчастных кормили тем же, что и нас.

- О, как ты не прав, брат мой! Всё зависит от любви к жратве. К примеру, нетрудно представить чёрствую лепёшку куском сухого солёного сыра, который истолчёшь со всякими острыми травами. Останется только подлить немного оливкового масла и пару капель винного уксуса. Этому меня научили римские "друзья", пока тащили за собой из моей Галлии. Короче, чтобы не затягивать вам удовольствие, мажем на хлеб этот, как они называют, moretum и съедаем с большим аппетитом. Да, чуть не забыл присыпать сверху крошённым луком и чем больше, тем лучше.

- Вот-вот, у тебя всегда так, крошить всё подряд и побольше, даже не задумываясь, - с недовольством произнёс невидимый Улль, - А ведь иерусалимский торговец дважды предупреждал нас, чтобы не выказывали новому хозяину свой норов, тогда было бы гораздо выгоднее, чтобы проклятый Еддинус первым причинил нам телесное повреждение. За подобное, я слышал, по еврейским законам мы могли бы получить свободу, а теперь что ожидает нас?!
   
- Нечего жаловаться на судьбу, просто мне надоело выслушивать его вечное "Раб должен или трудиться, или спать". Вместе с тем тебя никто не заставлял вставлять ему в печень железный прут, всё равно он был уже мёртв, уж я то знаю, как правильно скручивать головы.

- И идти на риск?! Этот "был" мог бы успеть оповестить соседей своими предсмертными воплями, хотя теперь это уже не имеет значения, - голос Улля потерял первоначальную горячность, - Проклятье, скорее бы начались их игры, смерть лучше встречать на свободе и на свету, а не в потёмках от голода и холода. Меня озноб пробирает в этой вонючей яме. Хоть бы оставили горшок с углями, было бы не так тоскливо.

Недолгое безмолвие нарушил сдержанный вздох:

- Видать, отошла слава от Израиля, если не чтим собственных законов, - во влажной тишине голос Елиава был глух и мрачен, - Когда наши отцы завоевали Ханаан, то расселились по всей этой благословенной земле, в том числе и в Галилее. Занимались землепашеством, разводили скот. Когда вытравливалась свежая трава, овец перегоняли на другие склоны или спускали в долины. К чему я всё это говорю вам? Собираясь покинуть временные обиталища, пастухи никогда не спешат гасить в них костры, ведь туда могут забрести больные или ослабевшие в дороге. Угли в горшках они, конечно, не оставляют, зато натаскивают побольше сухих дров. Да и с самими пастухами всякое может случиться в пути, тогда можно вернуться назад в обжитую пещеру.

- Хорошие ты здесь нам небылицы сочиняешь, "черноголовый" и это впервые за три дня! Лучше поведал бы за какие грехи тебя угораздило провалиться в такой же, как ты его называешь… "Хельхейм"? Ведь, как ни рассуждай, но что-то не припомню бо;льшей несуразицы - как из "мира мёртвых" прямиком отправиться на смерть, - с ехидностью перебил его Вёлунд.

- Ну, если ты сегодня никуда не спешишь, галлийский разумник, то могу и рассказать… кхе… тьфу… - выхаркался Елиав, - Со мной случилась обычная история, в которую часто попадают многие, увлечённые молоденькими девушками, особенно если это хозяйские дочки. Мы оба отдавали себе отчёт, что отец её ни за что не отдаст дочь за нищего пастуха и решили на время скрыться у моего дяди. Отслужив в царских войсках, он обосновался в военном поселении Хоурана, женившись на местной еврейке. Так вот, в один из последних дней перед побегом к моему стаду нежданно-негаданно прибилось с соседней долины шесть десятков овец. А так как лично моих в отаре было ровно столько же, то и решил по жадности, что вторая половина послана мне Всевышним на обзаведение будущей семьи. Что говорить, не должен был я этого делать, ибо сказано в Шмот:

"Если украденное найдётся у него в руках живым, вол ли то, или осел, или овца, пусть заплатит вдвое…".

Через день отыскал меня на пастбище хозяин тех овец. Конечно, узнал своих, потребовал вернуть, да в придачу отдать собственных. Как я ему ни объяснял, что овец, по всей вероятности, отбили какие-нибудь ночные хищники и животные попали ко мне совершенно случайно, ничего не помогало. Впал он в ярость и принялся размахивать перед моим носом ржавым копьём, твёрдо обещая проткнуть. Вот это, к нашему взаимному сожалению, и доконало его. Уж и не знаю что произошло со мной, но и я впал в бешенство, взял да и проколол ему живот своим посохом. Только потом двух его подросших сыновей приметил, ну я и этих очевидцев…

- Дааа… по всему выходит, ты прав, еврей, - расплылся невидимой улыбкой Вёлунд, - Пожалуй, в самом деле отошла слава от твоего Израиля, если вместо "пасхального ягнёнка с горькими травами", как рассказывал, ты решил запечь на пастушьем вертеле своих единоверцев. Полагаю, и нам с Уллье больше не сварить свежего пива, - уже с нескрываемой горечью, заключил кельт.

- Нет-нет, ошибаешься, Вёлунд! - горячо зашептал Елиав, - Что видел ты в своей жизни кроме крови и войн, и мук рабства? Впереди нас ждёт Суд Рахмана, ибо Милосердный всегда готов смилостивиться над Своим провинившимся народом и над народами поклоняющимся звёздам, и планетам, и идолам разным. Не печалься, не исчезнет с нами Жизнь, ибо видел я, как она зарождается, как являются миру:

"…дикие козы на скалах… Замечал ли роды ланей? …Можешь ли расчислить месяцы беременности их? …Знаешь ли время родов их? …Они изгибаются, рождая детей своих, выбрасывая свои ноши; дети их приходят в силу, растут на поле, уходят и не возвращаются к ним".

- Может, ты и прав и наши жизни продолжаться в потомках, - уже себе под нос пробурчал Вёлунд, погружаясь в зыбкую дремоту.

В ожидании завтрака он был тем же поддержан и своим молчаливым товарищем, так что теперь ничто уже не отвлекало от моления еврейского законопреступника:

"…И сказал Самуил: соберите всех Израильтян в Массифу и я помолюсь о вас Господу. И собрались… и черпали воду, и проливали пред Господом, и постились в тот день, говоря: согрешили мы пред Господом…"

                * * *


                4 Глава "Испытание водой"

"И было число лакавших ртом своим с руки триста человек; весь же остальной народ наклонялся на колени свои пить воду. И сказал Господь… тремя стами лакавших Я спасу вас…"
(Книга Судей израилевых 7:6)

Легионер поднял над головой глиняную табличку:

- Вот то, что обещал. Теперь ваш черёд доказать насколько усвоили мои уроки. С нашего лагеря начнётся ваша дорога и пусть этот марш обучит вас ещё большему сплочению, ибо часто по вине отстающих любая армия подвергается опасности нападения. На этот раз старшим назначаю Элимелеха. Подойди ко мне.

Из заднего ряда ворчливый голос едва ли не перебил:

- И за какие заслуги? Не от тех ли, что в "месяц раскаяния и возвращения ко Всевышнему" плотников сын так впечатлил тебя своей рукой? - не замедлил подлить жгучести Аарон.

Ещё больший смех прозвучал, когда и Сир не замедлил с ответом:

- Мало того, удар сразил настолько, что не вижу смысла бросать жребий, и без этого ясно, что "вторая стража" будет поджидать пытливейшего из жителей Пкиина. А в довершение скажу, я обоснованно присвоил сыну плотника изначальный солдатский чин.

Не погасив улыбки, протянул табличку Элимелеху:

- Смотри, milites, - он отметил заметную ямку среди начертанных на глине тонких извилистых линий, кружочков и крестиков, - Отсюда держите путь в направлении cardo[с юга на север]. Как оставите позади гору Хазон, довернёте правее и следуете до селения Илбо. Там к вам вольются отпущенные вчера на похороны Биньямин с Давидом и все вместе через гору Нетуфа направляетесь к селению Сихнин. Поднимитесь к ручью Хошав, устроите краткий передых, потому как далее начнётся наиболее трудная дорога, она тянется вдоль подножия холмов Шагор. Передышек больше не должно быть, утоляйте жажду из своих фляг не прекращая движения. Всё ясно?

- Пока да, но ты же отдашь мне этот луах? - не предвидя возражений, Элимелех протянул руку.

- Конечно нет, ибо все мои наставления - смотреть и запоминать, пойдут прахом. И главное, в оконечное место вы должны заявиться не позже, но и не раньше назначенного времени, точно от этого зависят жизни ваших близких.

- Но Сир, лощина ручья Нахал Хилаюм слишком извилиста! Там потоки часто раздваиваются, немудрено запутаться.

- Не горячись, мой milites, к тому времени лучезарный осветит вам в левое ухо и если станете придерживаться направления decumanus[с востока на запад], то своевременно доберётесь к селению Шааба. Там к вам присоединится Шевах, но возглавит марш лишь в случае явной опасности столкновения с чужеземцами. Далее напрямик пересекаете этот отрог, - его палец разрезал прямоугольную лунку, - а как спуститесь вниз, думаю, к этому времени лошаки без опоздания доставят нас с Меиром к Кабулу. Амитай говорит, под его селением течёт лучшая вода во всей Галилее. Вот у ручья Шамали мы и станем вас поджидать. Там же переночуем и вернёмся домой. Мыслю, в трёх повозках мы разместимся. Теперь вперёд!

Это был их четвёртый бросок за последние восемь дней, когда от полуцентурии отсеялась одна треть. Сир сознательно шёл на изнурительные марши, которые вряд ли предложил бы своим прежним новобранцам. А что ему оставалось делать? Молодые евреи постоянно спорили и с ним, и Шевахом, излишне горячились, да и между собой у них часто доходило чуть ли не до драк по различным на его взгляд пустякам. И лишь приступив к интенсивным и непривычным для них тренировкам, они значительно поизрасходовали свой пыл, ежедневно затрачивая большую часть необузданной энергии на борьбу с distantia[расстояние], заплечным грузом и увесистым оружием.

Надо было отдать должное искусству кузнеца Манахафа, который в точности выполнил его пожелания и часть специально изготовленного им вооружения довёл до такого "совершенства", что сражаться громоздкими и крайне неудобными мечами можно было лишь прилагая значительные усилия. На метание же копий, наконечники которых вышли из-под тех же рук, невозможно было глядеть без слёз. Излишне массивные, крайне неустойчивые в полёте, с толстым, неровным древком, они упорно не желали попадать в цель. "Новобранцы" злились, во всём справедливо обвиняя отца несчастных братьев. Доставалось и Сиру. Однажды не выдержав, он отобрал копьё у шипящего от негодования Эльяшива:

- Мне трудно на словах доказать вам что-либо, но прежде чем послать в цель это поленообразное языческое изобретение, как справедливо выразился один из вас, хочу заверить - в руках знающего воина любая неприглядная вещь способна стать смертельным оружием. К тому же, повторяю, не меч, а именно копьё является для пешего воина главным оружием.

Дротик прогудел в воздухе и скользнув по краю глиняного горшка, под восхищённые возгласы разнёс его вдребезги.

                * * *

С утра плотные облака вновь грозили дождливостью, но к полудню немного прояснилось. От недавно прошедшего ливня и без того бурливый ручей превратился в неширокую реку, несущую беспримесный поток с Шагорских гор.

- Пожалуй, твой сын прав, вода здесь удивительно вкусна, - желая хоть чем-то отблагодарить кабулского крестьянина за сытный обед, Сир протянул Селлуму складной нож, - Не отказывай, он мне верно служил в последние годы, так пусть теперь послужит в твоём хозяйстве.

- Это дорогой подарок, смотрю, лезвие твёрже простого железа, такой ещё не держал в руках, - хлебопашец со словами благодарности сунул нож запазуху.

- Селлум, уважаемый Учитель всё допытывается, почему я настоял ожидать наших именно у воды, а не на твоём подворье, - Меир улыбнулся, - Может, ты ему лучше объяснишь, что в Книге Судей Израилевых сказано об источнике Харод и тебе он скорее поверит?

- Да не желаю я недоверием сквернить ваши уложения, - Сир досадливо поморщился, - но то что поведал мне Меир удивления достойно. Вот скажи мне, Селлум, стоило ли сыну Иоаша обращаться за помощью к Владыке мира? Хотя это и случилось две тысячи лет назад, тем не менее численное превосходство над врагом и в наши дни является основополагающим. Да с тридцатитысячным войском Гидон и сам бы справился с мидьянами.

- А может и не справился, ибо требовалось в первую голову стряхнуть с плеч пугливых. Ты сам побывал в переделках и знаешь каково воевать в одном ряду с трусами. Потому и предписал Милосердный:

"Кто боязлив и малодушен, тот пусть… возвратится в дом свой, дабы он не сделал робкими сердца братьев его, как его сердце…"

- Ну хорошо, пусть осталась треть, но с какой целью повели их к воде и как Бог собрался там отбирать кому идти с Гидоном, а кому нет?

Резкий свист прервал дружескую беседу. Младший из сыновей Селлума, задолго устроивший на косогоре свой пост, подал давно ожидаемое извещение. Взоры обратились на противоположный склон. С расстояния чуть более двух стадий лица отчётливо различались. Сир заметил подопечных там, где и ожидал увидеть, то был хороший знак, хотя по времени они явно запаздывали. Но его больше смущал Шевах. Обещавший по просьбе Меира умышленно озаботить "манипул" тревожной вестью о приближении со стороны Акко разведывательных турм и потом возглавить марш, он почему-то тащился далеко позади. Мало того, кажется, кого-то волоком тянул за собой. Если эта картина не породила особого замешательства, однако то что началось далее вызвало тихую панику даже у самых крепконервных. Один за другим принялись спотыкаться и сыпаться горохом на землю те, кто значительно поотстал от основной группы. Когда же до спуска осталось менее полустадии, та же участь,(о ужас!) постигла крепкогрудого Давида, а затем и его двоюрного брата Биньямина. Словно изнеможённые погоней лошади, тела упавших постепенно усыпали крутизну склона. Бежавший впереди всех Элимелех, до последнего отчаянно державший место в авангарде, рухнул замертво, широко разбросав руки.

У Сира сжалось в груди, он бросился навстречу. Впервые в его жизни без видимых причин полегла группа в количестве трёх с половиной десятков человек, к тому же преступно перепачкав в пыли ухоженные, крытые чехлами щиты.

Поравнявшись с "новобранцами", лежащими без признаков жизни, Шевах наконец оставил непосильную ношу, а заодно сбросил с плеч всю подобранную в пути амуницию. Он опустился на колени, его бока, блестевшие от пота, тяжело и часто вздымались.

Ни о чём не спрашивая, легионер присел на корточки перед Элимелехом, с тягостным хрипом всасывающим в себя воздух и только теперь обратил внимание на его заплечный груз. До странности раздутый, он ненамного отличался от остальных валяющихся поодаль. Грубая кожа бугрилась диковинными на вид предметами. Сир осторожно тронул рукой, потом недоверчиво постучал костяшкой пальца по жёсткой выпуклости.

Решив больше не гадать, дёрнул за узел ремня и с усилием вывалил содержимое на землю. О, Depulsor! Набитый доверху мешок таил в себе обычные камни и ничего кроме камней. Не оказалось ни запаса пищи и воды, ни зерна, ни ручной мельницы, ничего того, что необходимо иметь на марше. Крайне изумлённый, Сир попытался определить на глаз общий вес содержимого, включая оружие. Вместо требуемых двух талантов, совокупный груз был завышен не менее, чем вдвое!

Открыв рот, он уставился на непостижных ему евреев - к чему, с какой целью они это сделали?! Кто заставил их взвалить не себя эту идиотскую ношу от которой и "мулы Мария" попадали бы ещё в первую пару стадий?

Но вот, кажется, принялись оживать его собственные "мулы", их стоны и охи тяжкой разноголосицей поплыли во влажном воздухе. Внезапно лицо легионера осветила лёгкая улыбка, он склонился над Элимелихом. Тот едва успел зажмуриться, но выдавали запёкшиеся, крепко сжатые губы, уголки которых заметно подрагивали.

Послышался шум шагов. Не отрывая взгляда от лежащего, Сир театрально развёл руками и торжественно произнёс:

- Полюбуйтесь на наших страдальцев, они сами себе назначили испытание. Не исключаю, что со всей Иудейской провинции насобирали камней.

- А ведь я с самого начала предупреждал этих твердолобых кентавров о последствиях, но они упрямились и просили ничего не говорить тебе.

- О, ты заблуждаешься, Меир, - легионер напряжённо вглядывался в поднимающихся на ноги людей, - не всё так просто, как нам кажется. Вначале и я так подумал, но нет, это что-то другое, о чём раньше лишь догадывался. По-видимому, мы все трое сегодня стали свидетелями того, о чём говорил мне Афронг. Ведь вы, рождённые в еврейских семьях, действительно всасываете в себя настолько всего излишнего, что даже их малая часть способна, как я убедился, воссоздать понимание собственной, не менее жестокой дисциплины, хотя бы по отношению к самим себе. Прости, я ошибался, Меир, когда и тебя заставлял бездумно следовать римским палочным традициям. Ведь эта и есть та самая обнажённая Discipulina, которую добровольно возложили на себя эти юноши. Такое отношение к себе способно принести дорогие плоды.

Сир дождался Шеваха, шепнул на ухо:

- Скорее веди их к вниз, как договаривались, пусть Меир сам высматривает на кого можно особо положиться, хотя… - он махнул рукой и побежал следом.

Путеводным потоком неслись извитые струи Шамали и влекли к себе измождённые глотки. Громкие остережения Меира смотреть в оба, потому как совсем недалеко в верховье ручья Кавуль замечены конные отряды, мало что возымели. Казалось, отвратить их от воды не смог бы и сам ангел смерти. Измотанные маршем, юноши стремились к бурлящим водам. Большая часть жаждущих побросало оружие на берегу. Люди падали на колени и захлёбываясь, черпали и черпали горстями живительную влагу. Что касается других, и это с восторгом отметил Сир, его лучшие питомцы ни на мгновение не выпускали из рук оружия. Распластавшись чревом по грязным камням, они лакали "воду языком своим, как лакает пес…".

Вот оно, "испытание водой", о котором толковал Меир! На память пришла фраза из его недавнего повествования:

"И сказал Господь Гедеону: все ещё много народа; веди их к воде, там Я выберу их тебе…"

Они оказались мудрее нас. К счастью или к несчастью, но этого не понимают или боятся их собственные правители. Да создай из таких настоящую армию ещё при персидских наместниках, то не Александр Великий, а еврейские пророки правили бы Востоком. Но как видно, Творец почему-то и сам этого не пожелал, хотя кто из смертных осмелится спрашивать об этом богов?

Он хмуро оглядывал стоящий перед ним строй, до последнего не имея представления каким образом оценит их сегодняшний поступок. Затем вновь возвращался к передовой линии, состоящей из тех, кто ради жажды не бросил своего оружия. Их пока что семнадцать, а завтра пред их потомками, может статься, не единожды содрогнётся грядущее варварство. Сир укоризненно покачал головой и дрогнувшим голосом произнёс свой вердикт:

- Вот вы и выбрали свой путь, ревнители Галилеи, - он помолчал, как бы прикидывая на вес каждое слово, - С сегодняшнего дня вы все тридцать пять новобранцев заноситесь в список "крестьянского манипула" и сами станете определять степень своей вины и меру наказания, потому как ничего нет действенней того, что вы сотворили. Пусть это станет вашей воинской присягой Я всё сказал, упрямые иудейские мулы, - его губы дрогнули, - идите, паситесь до завтра…

Сир махнул рукой и побрёл к подворью Селлума...


                4 книга Щит Давида

"Кивот, освобожденный от плененья,
Давид поставил там на много дней.
Да будет таковым и возрожденье
Погрязнувшей в грехах души моей!"
(Григор Нарекаци. Слово к Богу, идущее из глубины сердца)

Город иевусеев Иебус 2756 год  (1004 до н. э)

Ослабела темень небесная, отступила от иевусейских жилищ. Заскрежетали в креплениях двери, распахнулись настежь и потянулись вереницами на стены города калеки увеченые. Обезображенные, кто в прошлых сражениях, кто в неудачливых охотничьих промыслах, с переломленными членами, безрукие, одноногие, едва передвигались они на своих древесных устоях, подпираемые детьми и жёнами. Следом тянулись хромые и горбатые, а также незрячие с выколотыми глазами. Женщины с бельмами на глазах несли своих младенцев, колченогих да слепорождённых. И страшен казался этот ход, ни стона, ни вскрика, ни мольбы, ни рыданий. Но светлы и радостны были их лица, ибо шли они исполнять свой обет. Выставленные на крепостных стенах, издавна призваны были устрашать врагов, говоря своим видом:

"Ты не войдёшь сюда; тебя отгонят слепые и хромые".

Спокоен иевусейский царь. С презрением наблюдает с башни, что вкоренилась на гребне Офел, как толчется враг под стенами Циона, с опаской взирает на неприступные преграды цитадели. Спросил, не отрывая взгляда:

- Ответь Лабарна, сказал тебе бог грома о том, что ищут здесь всякий раз твердолобые иври, зачем пытаются овладеть городом? Знают ведь, нет у нас особых богатств, так чего их особо прельстило, к примеру, на этот раз? Или желают именно с нами расплатиться за смерть своего прежнего царя? Тогда шли бы обратно к филистимлянам и на них отыгрывались бы за своё поражение.

- Великий Тишуб-Тарку открыл мне, ожидать в недалёком будущем следует прискорбных событий, но каких именно, умолчал, - загнутый книзу нос главного жреца, плотоядно свисал к округлому подбородку, - А в остальном ты сам видишь, иври не желают оставлять свои попытки захватить наш город и я не думаю, что на этот раз корень зла в смерти царя Шаула. Всё гораздо хуже, мой Аруна. Царевич Иевосфа мёртв и за него Давид воссел на царствование. Он не столь горяч, как Шаул, но более настойчив и острого ума, потому и тяжело предвидеть его последующие желания.

- Я не знаю сколько их у него там скопилось, но судя по прибывающим силам, вожделение его достигло предела. Гляди, они всё множатся и множатся. Не хочется в это верить, но твой главный соглядатай из Хеврона не ошибся, на этот раз их свыше всякой меры, гораздо больше шестидесяти тысяч.

- Да, мой Аруна, но это было полторы недели назад, а за это время к Давиду примкнули почти со всех ивритских колен, в том числе и те, кто ранее колебался в своём решении. А на днях Аманна сообщил, в Хеврон прибыл жрец Цадок с родственными вождями и предсказателями будущего. Все, как один, провозгласили Давида царем.

- О чём ты говоришь? Разве иври настолько замирились, что с лёгкостью прекратят междоусобные распри? Вот увидишь, пройдёт время и они вновь сцепятся, - царь мрачно усмехнулся, - Лучше порадуй меня приятными новостями.

- Ты вовремя напомнил мне, Аруна, - Лабарна пристально вглядывался в царя, быстро соображая, чем он может отвлечь его, - Ещё сегодня ночью из Гаваона едва пробрался к нам жрец Аттис с дарами для нашего храма и попутно дополнил подробностями их прошлое схождение. Помнишь, я как-то рассказывал тебе о размолвке Авеннира с Давидовым племянником?

- О! Такое не сразу сотрёшь из памяти, - Аруна улыбнулся, - Твой рассказ о взаимном истреблении вовремя скрасил тот безрадостный вечер. Если не ошибаюсь, это случилось сразу после гибели Шаула?

- Именно так. Тогда к нашему неблагополучию победило войско Иоава. А началось всё с того, что главный военачальник покойного царя предложил племяннику "испытать, чьи солдаты храбрее", а тот и ждал случая. Вначале сошлись на том, что с каждой стороны выставят по двенадцать воинов и те померятся силами. А дальше, как и следовало ожидать, вмешалось их собственное безрассудство. Переранив себя копьями, эти взбесившиеся "черноголовые" схватились за мечи и принялись вспарывать животы друг другу, "пока не пали все до единого, как будто сговорились покончить таким образом".

- Почаще бы подобных известий и нам не пришлось бы в очередной раз торчать в башне и бессмысленно наблюдать за всей этой суетой, - резким движением царь отбросил за спину сбившуюся на грудь тугую косу.

- Но мой Аруна, для нашей успокоенности следует особо ублаготворить Великую Матерь Кибелу и втрое увеличить число даров, - с прежней настойчивостью произнёс жрец, - Я думаю, ты не станешь возражать, если на сегодняшнее заклание отберут не первенцев, а самых крепких и красивых рабов?

Загнутый наконечник жезла в его руках, точно клюв одного из многочисленных орлов, содержащися при храме, хищно нацелился в сторону приземистого здания, втиснутого между двух природных скал. Ниже на просторном уступе разместился громадный, полый изнутри ворон, выкованный из меди. К подножию его вели семь широких ступеней. Уже два дня, как утихли вопли сжигаемых заживо жертв, а из верхней дверцы, устроенной в спине, всё ещё вытекали слабые струйки, извещая небо о скором начатии очередной гекатомбы.

Иевусейский царь опёрся о плечо желтокожего раскормленного мальчика, тяжело поднялся со скамьи:

- Ты прав, было бы глупо не ко времени получить чёрное известие, а потому поступай, как требуют наши законы. Но меня почему-то беспокоит обронённая тобой фраза о дальнейших желаниях Давида. Постарайся на этот раз хорошенько ублаготворить Великого Тишуб-Тарку, чтобы открыл нам ту самую горькую неожиданность, которую мы вправе ожидать от нового царя Израиля.

                * * *

Долина Иосафата (Долина Кидрон)

Пожалуй, сама природа заслоняла подходы к роднику Гихон, ограждая его крутыми склонами. Во второй половине дня светило скрывалось за ближайшей вершиной и к подножию холма снисходила благодатная тень. А что может быть приятнее в послеполуденную пору? Иона всегда старался подгадать так, чтобы к этому времени оказаться поблизости со своим стадом. Смешно сказать, называть стадом козье поголовье общим числом равным девятнадцати, но другого у него не было. Он рано потерял отца и с двумя старшими сёстрами, и больной матерью мог добывать пропитание для своей семьи лишь одним известным ему способом. До недавнего времени коз было ровно два десятка, но ко всеобщему несчастью, в южной части долины Иосафата вновь объявились волки. Как всегда, хищников оказалось двое. Не исключено, что пришедшие в поисках пищи с Ярденской долины, они появились у их селения Афты с последними лучами заходящего солнца и сразу же задрали овцу, с лёгкостью протащив её через огорожу.

Несмотря на грозные слухи о скорой осаде иевусейской крепости, местные пастухи вынуждены были предпринять ночную вылазку, дабы отбить охоту у хищников. Однако подкараулив волков, они смогли лишь подпалить их шерсть огнём. После этого, подобно изощрённым лиходеям, волки принялись нападать на слабо охраняемых животных, что проводили ночь в хилых загонах. Вот и лишился Иона части своего добра.

"Вечерние волки, не оставляющие до утра ни одной кости…" удачно выбрали время, когда подросток задремал у потухшего огнища и первым делом набросились на козла. Он услышал жалобные вопли, когда было слишком поздно и животное исходило кровью из растерзанного горла. Схватив пастуший посох, Иона смело вступил в единоборство с не менее разъярёнными хищниками. С великими усилиями он не позволил ворам утащить тушу, но оставил им в качестве добычи кончик среднего пальца на левой руке. Мало того, молодая волчица с более тёмным дымчатым окрасом напоследок успела слегка цапнуть его за бедро.

С рассветом, сдвинув в сторону нажёванную смокву, подросток осмотрел рану. Она была продолговатая с неровными краями, но уже не кровоточила. Иона хотел было угнать стадо поближе к дому, но мимо опять, подымая пыль, прошагала большая колонна вооружённых людей. Который уже день к крепости Цион стягивались бесчисленные силы. Любопытство пересилило страх и он решил держаться поблизости от Гихона. Благо, что козы намного неприхотливее овец и легко обходились сухой колючей травой.

К вечеру второго дня боль поутихла. Во избежание повторных нападений, на ночной отдых решил расположиться посредине стада, а пока отогнал коз за ограду загона из свежих прутьев и развёл небольшой костёр. Запив пару горстей жареной полбы несколькими глотками козьего молока, из пастушьей торбы вытащил недавнее приобретение, подаренное ему сёстрами. Это была обычная праща, которую они сплели из овечьей шерсти. Иона умел уже неплохо обращаться с ней, но теперь нужда заставляла отнестись к оружию для метания более серьёзно.

Накинув петлю на запястье правой руки, он ухватил в кулак другой конец, наложил камень на широкий и более прочный участок в центре пращи. Затем встал, с силой раскрутил оружие над головой и запустил в направлении едва различимого огонька, по-видимому, такого же пастушечьего костра. Снаряд со свистом ушёл в сгустившийся сумрак, который внезапно, к его великому изумлению, разразился негромким ругательством. Из темноты вышли несколько мужчин. Их длинные халлуким из верблюжьей шерсти охватывали кожаные пояса с закреплёнными на них мечами. Иона сразу опознал в них военных.

- А ты внушил страх, - улыбаясь, произнёс кряжистый, невысокого роста мужчина, по всей вероятности, старший из них, - Что тебя заставило пустить в ход оружие?

Оправившись от неожиданности, мальчик рассказал для чего он это сделал.

- Слава Небесам! Теперь, по крайней мере, объясним твой поступок, а то мы было подумали, что подобным образом ты задумал решить спор "между пастухами скота Аврамова и …пастухами скота Лотова".

Все дружно рассмеялись, но улыбки быстро погасли, когда мужчина продолжил разговор:

- Поначалу познакомимся, моё имя Рихав, а твоё имя и имя отца твоего? - услышав ответ, удовлетворённо кивнул, - Ты иври и это главное, но у нас мало времени, Иона бен Елифааф, и как ты догадываешься, мы на царской службе. Я не вижу причины скрывать от тебя цель нашего появления здесь. Скажи, кроме этого источника есть какой-либо другой поблизости, пусть самый малый?

- Ещё есть там, подле Масличного подъёма у селения Эйн-Рогел, но он небольшой. А сюда за водой приходят все живущие поблизости, а до недавнего времени спускались и жители Иевуса, но их давно не видно.

- Что-то подобное я ожидал услышать, - хмуро обратился Рихав к стоящему рядом товарищу, такому же военачальнику из колена Ефремова - но это ещё больше усложняет нашу задачу. Получается, запасы дождевой воды в городе безмерны, потому как ничем иным не объяснить, что столько времени иевусеи не нуждаются в ней. Что думаешь по этому поводу, Елифала?

- Я говорил об этом Давиду, повторю и тебе. Не заперев для них воду, мы мало чего добьёмся - запасов зерна в крепости достаточно, чтобы продержаться и год. А теперь вот что скажи, - с недовольством в голосе спросил Елифала, - Разве тебя, хилиарха[командная должность] из Завулонова колена, не волнует, что будет с твоими пятьюдесятью тысячами воинами? Взобраться на такие стены нам не под силу, но Давид не желает признавать этого. Но и ожидать долго, что донесут предсказатели нет никакой возможности. Может, знаешь ответ?

- Ты меня спрашиваешь? - усмехнулся Рихав, - Полагаю, вначале завершатся наши собственные запасы, потом люди станут роптать, а дальше сам знаешь, чем всё это заканчивается обычно. Но в главном ты не прав. За время службы у Шаула Давид неплохо овладел воинским искусством, а как ты знаешь, уж ему-то, побывавшему в роли добычи, обучение, в отличие от некоторых, всегда шло в прок. Разве не так? Я верю ему, Елифала, мы найдём выход и овладеем Ционом, а значит, "потерпим еще пять дней, в которые Господь, Бог, наш обратит милость Свою на нас". Надо идти, - он повернулся к пастуху, - Будь осторожен, бен Елифааф, советую тебе подыскать другое место, а лучше держись поближе к дому. Прощай.

Глядя на спины уходящих в ночь воинов, Иона неожиданно для себя припомнил недавний случай, произошедший с ним в начале месяца сиван. С утра тогда приходила старшая сестра, принесла свежеприготовленный сыр, ячменных лепёшек и забрала надоенное им молоко. Но вечером ему пришлось доедать оставшуюся с прошлого раза гвину. Сыр был немного пересолен и к ночи вызвал жажду. На беду, вода в кувшине закончилась и ему ничего не оставалось, как брести в потёмках к роднику. Утолив жажду, он уже привстал, когда слуха коснулись глухие отрывистые звуки, напоминающие человеческую речь. Они исходили из соседнего грота. Вначале это удивило Иона, но мысль, что кто-то избрал местом отдыха сырую пещеру, напугала его. Тем не менее природная любознательность заставила призвать благоразумие, вовремя вспомнив слова матери, не раз повторявшей своим детям изречения из книги Премудрости Бен-Сиры:

"Подпорка, поставленная на высоте, не устоит против ветра: так боязливое сердце, при глупом размышлении, не устоит против страха".

Действуя на ощупь, мальчик вступил в воду, переполнявшую пещеру. Стараясь двигаться бесшумно, остановился на входе второй половины и замер, тревожно прислушиваясь к невнятным голосам, но уже доносящихся, к его удивлению, откуда-то сверху, над местом откуда били струи источника. Внезапно донёсся звонкий и гулкий шлепок, ровно о воду с размаху ударило что-то увесистое. Вслед раздались непонятные всхлипывания и кто-то ненасытный принялся, захлёбываясь, с жадностью поглощать воду крупными, суматошными глотками. Затем послышались затихающие шорохи, глухие стуки, наконец наступила тишина, которая вскоре вновь была нарушена, ибо всё повторилось с пугающей последовательностью. Как ни крепился Иона, ему стало не по себе и захотелось побыстрее убраться отсюда.

Утром он проспал дольше обычного. Козы уже громко блеяли, просясь на выгул. Завершив самое необходимое, Иона прихватил кувшин и проник в пещеру. Ему пришлось бы ещё долго гадать о загадочных ночных шумах, если бы случайно его факел, изготовленный из плотно связанного снопа пожухлых трав, не осветил округлую щель над самим родником. Но и это вызывало сомнения. Постояв какое-то время в раздумьях и не услышав ни гласа, ни воздыхания, пришёл к выводу, что всё произошедшее является всего лишь игрой воображения, подогретое ночными страхами и он покинул пещеру. Но теперь связав всё воедино с только что услышанным им от военных, мальчика пронзила острая мысль:

- Постойте! - крикнул Иона вдогон уходящим…

Цепочка людей втянулась под низкие своды Гихона. Сноп искр от удара кресала поджёг сухие былинки, воспламенившие, в свою очередь, походный масляный светильник. Ближайшая стена пещеры слабо осветилась.

- Показывай, бен Елифааф, - негромкий голос произнёс имя пастуха.

Следуя направлению руки, хилиарх подошёл к роднику. Напряжённо всматриваясь вверх, разглядел смоляную дыру. С недоверием покрутил головой, оглянулся, выискивая кого-то глазами:

- Сива, где ты? Ты из нас самый "крупный", тебе и испытывать свой дар Небес, - под строгим взглядом Рихава у окружающих исчезли лёгкие ухмылки.

Раб из дома Шаула, низкорослый и крайне худой от природы седовласый мужчина, казалось, сонной мухой сбрасывал с плеча принесённую ношу. Освободившись, коротко разбежался и неожиданно для Ионы вскочил на плечи самому высокому воину, чтобы тут же оттолкнувшись, с лёгкостью рукокрылого аталефа высоко подпрыгнуть, вцепившись кончиками пальцев в края расщелины. Через мгновение он едва ли не зримо растворился в камнях. Установилась тревожная тишина, насыщенная монотонным журчанием изливаемой влаги. Первым проявил признаки беспокойства Елифала. Он приложил ладони к ушам, напряжённо пытаясь уловить сверху любое движение, а поняв тщетность, обеспокоенно взглянул на Рихава. Жестом собранных в пучок пальцев, тот призвал к сдержанности.

Время безмерно растянулось, заставляя многих предполагать наихудшее, потому и лёгкое шуршание с последующим падением нескольких камушков обернулся для них громкими звуками. Крупная голова Сива, возникшая из скального свища, оценивающе взирала на стоящих внизу людей. Никто не окликал его, каждый с трудом сдерживал волнение. Наконец тот кивнул, видимо, приняв определённое решение. Его вытянутый палец отрицательно шевельнулся, указывая на двух самых крупных и высокорослых воинов, в том числе и на того, кто прежде услужил ему подпоркой. Иври что-то обиженно пробурчал.

Старший хилиарх взмахнул рукой. Лицо Сива тут же исчезло. Взметнулись вверх крепкие витые шнуры, засвистели в воздухе трёхпалые закрючины, намертво цепляясь железом в податливый камень. Одним за другим вереница разведывателей исчезла в мрачном разрыве.

Близким огнём осветился широкий край камня. Двое оставшихся солдат выложили на него половину дикой дыни, несколько ячменных лепёшек и низкий красноглиняный горшок, где под увялыми листьями смоквы белела каша из дроблённой пшеницы. Совершив благословение Господу, они призвали пастуха разделить с ними ночную трапезу. Сдобренная чесноком и кунжутным маслом, даже в остывшем виде она показалась подростку необычайно вкусной. По тому, как воины с жадностью поедали принесённое с собой, было видно, что весь предшествующий день они провели в пути. Поблагодарив за угощение, Иона встал, его теперь всё больше беспокоили оставшиеся без присмотра козы. Он тронулся к выходу. Тот, что пониже, отрицательно покачал головой, молча указав вернуться на своё место. Мальчик вздохнул, ничего не оставалось, как послушно опуститься на сброшенную кем-то хламиду, привалиться спиной к камню и задремать.

                * * *

Давид покидал Хеврон с двойным чувством - печаль и радость смешались в его душе, словно сладкое вино с "водой пререкания". Но радость преобладала, ибо предчувствовал, придёт время и взойдёт он в "город необрезанных", как вошёл когда-то в Иерихо сподвижник Моше Иехошуа бин Нун. Сойдя с колесницы, нетерпеливой ногой ступил на землю, во все глаза обозревая крепостные стены. Он и раньше их видел, но не тем взглядом. Величественна и более неприступна показалась ему сейчас иевусейская крепость. Произнёс с долей смятения:

- Я рад твоей поддержке вдвойне, уважаемый Цадок, ибо и прежде не слышал от тебя призывов к раздорам. Так знай, кохен, скоро настанет день, когда на склоне Офел сойдутся границами уделы колен Израилевых и ничто более не разлучит их. А вон там, на "плече Йевусеев", - выше стен взметнулась Давидова рука, - на вершине горы Мория сотворим мы деяние угодное Предвечному. Теперь скажи откровенно, Цадок, ты веришь, пусть не при нашей жизни, но "распахнутся врата Гехалы…" у скинии Божей?

- И это ты, царь Израиля, спрашиваешь меня? Но разве не пророк Самуил ещё при Шауле тайно назначил тебя в цари над всеми иври? - строгая улыбка осветила лицо жреца, - Жди и вознесутся над Эрец-Исраэль стены обители всемилосердного Бога народа Израиля.

- Да увижу ли их… - не то спросил, не то усомнился Давид, скрывая смятенность.

- Если только в этом твоя печаль, важно ли чьими глазами узришь Обиталище Господа? Не ты, так сыновья твои вкусят "от святынь Израилевых".

Сзади послышался оклик телохранителя. Оба повернулись. Быстрой походкой к ним приблизился один из военачальников сводного войска, его племянник. Подошёл, спросил с затаённой яростью в голосе:

- Не взыщи, Давид, что помешал беседе, но не пришло ли время воевать Цион? Чего ждём? Приглядись, что затеяли иевуситы! Смотри кого вывели на стены?! Слепых да увечных, в то время, как их полные сил воины прячутся по угловым башням.

- Озлобление не лучший советчик, Иоав, не менее тебя раздражён я их презорством. Но сегодня пусть язычники продолжают думать, что видом калеченых воспрепятствуют войти в город. Я же жду благоприятных известий и непременно дождусь. А теперь возвращайся к своим людям. Подожди, - окликнул уходящего Иоава, - Запомни сам и передай остальным военачальникам моё обещание. Кто первым из вас взберётся на вершину утёса и займёт крепость, тому вручу одну из своих лучших колесниц, дабы стремительнее исполнял нелёгкие обязанности начальника над всем моим войском.

- Не томиться тебе ожиданием, Давид, - громко воскликнул Иоав, - Я первым взберусь на стены и кликну тебя оттуда.

- Вот тогда и потребуешь обещанной награды, а сейчас иди и собери для меня хеттейских офицеров.

Царь грозно смотрел вслед сыну своей сестры и с горечью думал о том, что этот человек ещё много принесёт ему зла. И что я могу поделать, сегодня их род могущественнее меня. Но Предвечный непременно осудит Иоава за умерщвление невинного Авеннира, недаром покойный Шаул любил и уважал своего главного военачальника. Давид глубоко вздохнул, успокаивая свою кровь.

- Машиах, пришло желанное известие, а доставил… - склонился над царским ухом неожиданно явившейся писец Сераия.

- Так зови скорее! - оборвал его на полуслове Давид, - Хочу услышать из первых уст.

В долину Иосафата входили в разное время, открыто, с трёх сторон, несколькими группами. Это не должно было вызвать подозрения у крепостных дозорных ни у сторонних иевусеев. Все давно уже привыкли к ежедневному кружению небольших еврейских отрядов в окрестностях города, чьи жители уже открыто насмехались над ними. А у местных иври, занятых обременительным трудом, хватало и собственных забот. Ведь помимо выращивания злаковых и смотрения за скотом, требовалась, ввиду жаркого времени, скорая обработка молока и мяса. Затем уже, безотложно доставленные на ближайшие рынки, их необходимо было с выгодой продать, дабы своевременно уплатить сборщикам податей.

Не обратили особого внимания на пришельцев и две семьи кожевенников, занимающихся на окраине селения выделкой мехов для хранения воды и молока. С разрешения хозяина, солдаты заняли заполненную на треть кожами просторную вмятину в холме, у входа которой тут же развели огонь и принялись за приготовление пищи. Наскоро перекусили и улеглись спать, очевидно, готовясь к дальнейшему переходу. Бодрствующих осталось двое. Присев на камни, они о чём-то неслышно переговаривались.

- Не удивляет малочисленность безводных рвов под стенами, они разучились бояться нас, их уже ничего не страшит. Мой отец прав, случится такое, что Владыка мира накажет иевусеев за высокомерие и расплата у порога, иначе для чего мы здесь?

- Но смотри, Авшалом, за многие лета "иевусеев… не могли изгнать сыны Иудины… даже до сего дня".

- А вот сегодня ночью тебе, Нафек, и представится возможность со своим коленом Иудовым свершить правосудие.

- Может и такое статься, что испытаем большие потери и городом не завладеем. Стоит ли тогда начинать, если иевусеи не задевают нас и живут мирно?

- Сдаётся мне, ты слушал Давида, но не разглядел в его речах "краеугольного камня мира", что хочет он возложить на вершину горы Мориа. Вглядись получше, Нафек, разве есть в Эрец-Исраэль более достойное место для строительства Дома Яхве? Тогда город-крепость Цион мы назовём именем царя Давида.

- Но разве меньше станет тогда наших врагов? Аморреи и ханаанеи разоряют наши гумна, аммонитяне и филистимляне убивают повсюду иври. А прекратились ли набеги маовитян и хивеев? Вот с кем настало время вступить в войну, разве я не прав?

- Кто бы спорил? Подожди и это время настанет, и воцарится Израиль к западу и востоку от Ярдена. Потому и важен нам Цион, ибо все три пути с приморских долин легко защитимы отсюда. Да и сегодня разве ступала вражеская нога по Иерихонской дороге? Не бывать этому, Нафек, пусть они раньше попытаются овладеть всем Эрец-Исраэль, прежде чем доберутся к стенам города Давида.

- Прости Авшалом, что усомнился, но в Давида, сына колена Иудова, я верил всегда.

Нафек встал, скинул плащ, готовясь ко сну. Внезапно покачав головой, добавил с убеждением в голосе:

- Нет, не преодолеют преград, ибо вижу, "лежит Ирусалим, окружённый отовсюду горами наподобие могучих стен…"

Пламя светильников отражалось в трёх сотнях пар глаз воинов. Сосредоточенные к ночи под сводами Гихона, с радостным нетерпением ожидали они долгожданного приказа. Наконец послышался шорох шагов, к огню прошли двое. Празднично вдруг стало на душе у всех, признали они Давидовых сыновей.

- Рихав, ты где? - окликнул военаначальника из Завулонова колена старший из братьев.

- Да вот же я, перед тобой стою, - засмеялся хилиарх, - В таких потёмках мы все на одно лицо.

Амнон улыбнулся в ответ:

- Да, теперь узнал. А сейчас скажи, ты всё успел объяснить людям?

- Да, Амнон, и потому считаю, длинные копья и щиты следует оставить, как и медные нагрудники. Они сложены там, - он указал на освобождённое место у стены, прикрытое сухой травой, - Себе мы оставили мечи, короткие копья и часть дротиков.

- Подробности оглашал?

- Нет, ждал вашего прихода, пусть все воины устами сыновей услышат волеизъявление машиаха.

Сводный брат взглянул на Авшалома:

- Говори ты.

Тот кивнул согласно:

- Братья наши! По себе знаю, как тяжело переломить собственный гнев, ведь прежде мы всегда сражались с врагом, не проявляя опасного сердоболия. Сегодня же требуется нечто иное. Убивайте только тех, кто проявит свою враждебность оружием, но непременно поражайте копьём всех "хромых и слепых, ненавистных душе Давида…". Царь взывает к нам - не быть безжалостными к остальным иевусеям и постараться избежать большого кровопролития в городе. Ибо нет у нас намерения истребить жителей Циона, пусть живут потом где привыкли или где захотят сами. Плодить врагов собственными руками способен только непрозорливец или глупец. Я всё сказал.

Чёрным шерлом взметнулись длинные волосы Авшалома, он резким движением повернулся к Рихаву:

- Действуй, хилиарх, мы все в твоём подчинении и пусть Отец в небесах пошлёт нам удачу.

Оставленные лазутчиками толстые шнуры хотя и облегчали поднятие по трубе, но и эти двадцать пять локтей далеко не каждому давались легко. Потом пришлось ползти, затем круглый ход круто пошёл вверх. Плотно спелёнутое к телам оружие не дозволяло делать нужные извороты, древки то цеплялись за камень, то больно тыкались в икры ног. Что-то вверху ударилось о стену и с едва ощутимым звоном полетело вниз, вызывая отголосок по всей циноре

- Проклятая канава… кажется, конца ей не будет, - сбивая дыхание, прошипел сквозь зубы Реммон.

Не желая признаваться самому себе, выругался негромко, ведь один из двух походных светильников только что улетел вниз и упустил его сам военачальник колена Гадова. Но вот кисть правой руки шнуром слегка прижало к камням и он ощутил вверху гулкое пространство. Где-то над головой послышался знакомый голос Боаза из колена Неффалимова, направлявшего людей далее. Реммон сделал последний рывок и выбрался в какой-то коридор. Здесь оказалось чуть светлее - кто-то закрепил в расщелине плошку. Напрягая зрение, увидел высеченные в камне ступени, ускользающие во мраке неширокого туннеля с низким сводом.

Раздражение отпускало, привычно уступая место предбоевому состоянию. Дождавшись замыкающего, первым двинулся вперёд. Через какое-то время Реммон почувствовал постепенное восхождение.

Движение по какой-то причине замедлилось, сзади идущий нетерпеливо толкнул в спину:

- Что там? - встревоженно прошетал ему на ухо Баана, зять его старшей дочери.

Ответом послужили сдавленные женские вскрикивания, перекрываемые глухими мужскими голосами. Затем вновь наступила тишина, движение продолжилось, но не рассеяло тревожного состояния.

Свет нескольких светильников едва не ослепил. Стены раздвинулись, вручая место просторной, вырубленной в скале пещере. Первое, что бросалось в глаза, это раскиданные повсюду медные и глиняные сосуды. Выпавшие из них каменные затычки, обвёрнутые в белую кожу, точно продолговатые птичьи яйца, валялись у своих покинутых "гнёзд".

Взгляд Реммона перекинулся дальше. У противоположной стены среди ломанных частей ткацких станков и ещё какой-то порченой домашней утвари увидел на полу человеческие тела, тщательно уложенные лицами вниз. Пересчитал безотчётно, их оказалось два с половиной десятка. Своими белыми одеждами люди чем-то напоминали замершие языческие изваяния, тем не менее большинство из них пошевеливали конечностями рук или ног. Какие-либо следы борьбы и крови отсутствовали.

Из тени к ним шагнул незнакомый ему низкорослый седовласый человек, вяло шевельнул рукой:

- Следуйте дальше, - тихо произнёс он, - это не воины. Здесь женщины и подростки, что пришли не вовремя за водой.

Реммон кивнул понимающе и шагнув в сторону, повелел остальным продолжить движение:

- Не меня ждёшь?

- Ты Реммон? Мое имя Сива. Твоё колено идёт замыкающим. Теперь и для твоих ушей доношу особые слова Амнона. Он предупреждает о том, чтобы случаем, не убили одного богатого иевусита по имени Оронна. Он оказал нам важные услуги.

- Хорошо, - хмуро бросил Реммон, - лишь бы на его несчастье не оказался калекой.

- Подожди, - остановил его Сива, - я не сказал тебе главного. В любом случае требуется сохранить жизнь царю иевусеев и оберегать до конца сражения. Этого требует Давид. Предупреди своих воинов, потому, как ошибка будет равна твоей голове.

- Полно тебе, - пробурчал недовольно Реммон, - постараюсь как-нибудь, я и сам не меньше Давида желаю сохранить свою голову.

Невдалеке от выхода из пещеры, в глубокой нише, среди нагромождения строительного мусора таилось три десятка воинов из колена Неффалимова. Большую часть ночи провели они в тесном убежище, готовые в любой момент преградить путь к циноре любому и не позволить застать врасплох скапливанию своих сил. Их военачальник уже трижды посылал лазутчиков к самому выходу, однако густая темень не позволяла что-либо углядеть. Выйти же за пределы пещеры он также не допускал, справедливо полагая, что с наружней стороны вход может быть охраняем.

Ещё не начало светать, как послышались женские голоса и множеством лёгких шагов огласились своды пещеры. В коптящем свете факелов зоркие глаза не изменил Товиту, он быстро пересчитал подростков и женщин и не заметив среди них вооружённых мужчин, не подал знака. Было бы безрассудно подымать шум у самого выхода в город, да и не представляли они опасности.

- Наши там сами разберутся, - Товит успокаивающе махнул рукой, подумав, что будь на его месте менее опытный хилиарх, наверняка бы наделал глупостей. Хладнокровие и в более тяжёлых обстоятельствах не изменяло ему, потому как ещё под началом Давида начинал служение и многое испытал вместе с ним. И стал при нём как бы "хранителем головы", как тот в своё время был для Анхуса. А уж каким уловкам научили их филистимляне сами того не ведая! Вот и побеждали их по их же установлениям.

Лёгкое дыхание коснулось Товитова уха, но последующий сильный толчок в бок уже пришёлся на раскрытую ладонь, которая резко вывернула чужой кулак и потянула его за спину. Дождался сдавленного звука, отпустил:

- Не удивляйся, я ещё локтей за двадцать почуял дух вина Ливанского, - добавил с укоризной, - А ведь ты ещё внизу обещал, что вместе допьём из родительского кувшина.

- Так и будет, если смогу откупорить после твоего урока, - проворчал Рихав.

Из глубины донёсся шорох сотен ног, когда на выходе чуть высветилась темень.

- Самая пора, - повеселел Рихав, - Веди первым своё колен, Товит, ты и впрямь заслуживаешь этого.

Утреннее зарождение едва озарило город, как переполненными водами Гихона выплеснулись на Божий свет Давидовы солдаты и возмущёнными потоками излились в узкие улицы, захлестнули жилые строения, торговые площади, храм и царские палаты. Задержал на мгновение свой бег наси; колена Иехуды, ибо, как и многие, готовился к тяжёлой схватке, а увидел себя в самом сердце Циона да спины мятущихся жителей, стремлённых к наружным преградам.

О, как велико было желание обагрить оружие кровью язычников! Но выполняли иври царские наставления, не трогали воинов, желавших пощады, не убивали ни стариков, ни женщин. А на вершинах крепостных ужас овладел иевусеями, когда осознали случившееся. И ослабел их воинский дух, безвольными взглядами наблюдали, как одолевают "сухие рвы" да вскарабкиваются и вступают на стены чужие солдаты, как колют жалами копий калек увеченных, "ненавистных душе Давида".

Не по своей вине припозднился Реммон, охватило его великое разочарование. Увидел лежащих вповалку сукоруких да уродливых искривлёнышей. Забытыми снопами в поле, скошенные колёсами серпоносной меркавы, валялись на стенах младенцы кривенькие да инвалиды бельмастые. И вот уже сам Иоав, сын Саруйи в медно-сверкающем шлеме "первый взобрался на утес… крикнул оттуда царю… требует… обещанной награды".

Затрубили юбилейным рогом трубы победы над "Градом Давидовым". И вкусил торжество это царь Израиля, не удержался, воспел он вновь свою песню Господу, как в тот день, когда Адонай "избавил его от руки… врагов… и повторял: "Господь - твердыня моя и крепость моя и… Бог мой - скала моя!"

В эту ночь кратким сном довольствовался Давид, а под утро холодный борей коснулся струн его арфы. И зазвучала та нежными звуками у изголовья, разбудила сладко спящего. Открыл он глаза, встал с постели, на холмы глянул и подивился их чудно;му свечению. Будто бы не солнечные лучи пронзали туманное небо, а нечто иное высвечивало Его город. Улыбнулся не отгаданному. Омыл руки и усевшись за стол, раскатал свежий свиток. Чуть задумался, обмакнул в чернилах перо и квадратным ашурским письмом выписал первые строки, напитанные праведным смыслом:
"Ты не будешь делать (этого), но поклоняться Б-гу. Суди (справедливо) раба и вдову, …сироту и пришельца. Заступайся за младенца… вдову. Восстанови (благосостояние) бедняка рукой царя. Защити… и раба, помоги пришельцу".

Шло время и не заметил он, как встаёт над Йерушалаимом и сверкает в надзвёздной сфере алмазными гранями его Звезда. То восстал над Ционом Давидов щит и на ближайшие 76 лет ревностно хранил царство Израиля.

                * * *
2000 - 2012 гг. Канада