2 Клинический диагноз. Повесть в 10-ти главах

1

Не будем чистого греха таить, каждый достойный своего звания и способный к своим знаниям врач мечтает в тайне  о том, чтобы его имя, фамилию и портрет с достоинством и почестями вывесили в музее рядом с  суровым лицом Пирогова и вдумчивым ликом  Боткина. И хотелось того самого холодка по телу, когда подрастающие и молодые кадры золотой советской медицины дивились твоими достижениями в области человекознания теоретического и практического. К сожалению, наше призвание иногда состоит из работы клерка и делопроизводителя, которую я спустя два года принять не мог. В своем поликлиническом кабинете практики я смотрел в потолок, искусно, но бесполезно придаваясь тяготеющей надо мной одинокой скуки. Я менял положение в кресле уже тысячи раз. Изредка я поднимал руку с ручкой, ради больного с ГЛПС или язвенника. Около 9 утра зашел совершенно сухой, немного с опущенной спиной молодой человек, лет 25-ти с гримасой боли на лице и явным отклонением цвета покровов к тому же. Мне пришлось сидеть также неподвижно в кресле; затекла спина. Молодой человек прошел до меня, не садясь.

- Доктор, утро доброе!

Он сказал это на выдохе, так что я  мог предположить локализацию боли в груди, но никак не ниже и не выше. К тому же губы его были покрыты небольшими комочками, а значит и язык скорее обложен.

- Быть может, что не так с вашим здоровьем?

- Глотаю плохо... И сердце что-то сегодня странно давит.

Такие простецкие задачи можно щелкать и спящим, однажды я уже опростоволосился на подобном. Но тогда была целая перфорация пищевода. Теперь только предстояло решить задачу: что же такое с пищеводом? Может его "стебельность" и напоминает рак, но его в таком возрасте быть никак не может. С другой стороны, из желудка кислота вполне может поступать и у тонких в пищевод. На язвенника, конечно, он похож, но в его случае, учитывая конституцию, причина кроется глубже. Я попросил предъявить паспорт. Убедившись в том, что ошибся в возрасте на целых пять лет, я уточнил семейное положение и место учебы: не женат и физ.тех. Я засмеялся от обнаруженной мной ахалазии (хотя и бывает она чаще у женщин, нервных и истеричных), что ж - это не смертельно, а комочки на губе, вероятно, от рвоты, думаю вчерашней.

- Рвало вчера?

- Две недели уже...

- Хорошо!

- Что же в этом хорошего? - молодой человек присел, а я в этом время уже колдовал над ним, трогая его где не попадя, осматривая пульс и давление.

- И давно? Съешьте конфету, - я подал ему коровку; коровки - самые твердые конфеты, которые я видел в советском союзе; страшная по твердости; безвкусная по вкусу, только они могут обнаружить настоящие изменения глотания при настоящей ахалазии.

- Я не хочу конфет, спасибо.

- Это мой друг не предложение, а врачебный приказ.

Он бросил конфету себе; она прошла легко через пищевод; при этом глотательные движения были правильными, плавающими; я улыбнулся от точной диагностической догадки и подал ему стакан воды. Тот недоверчиво сделал глоток и плюнул воду обратно, извинившись.

- Не могу глотать, - заметил он.

- Что и требовалось доказать, заработали же вы себе ахалазию.  Даже если вы кого-то потеряли это не стоит вашего здоровья. В соседний кабинет к хирургу.

И это, к ярчайшему сожалению, был на сегодня финальный интересный случай, после которого вновь вернулась эта тоска, которая вроде недавно отстала к самому черту. Мне бы потребовался протез к концу рабочего дня, ежели бы я так и просидел в страшнейшей скуке, которая с каждым часом была все напряженней и грустней, а ожидавшая потом кипа бумаг, хотя и скрашивала существование, но составляла работу больше всего бесполезную, от этих амбулаторных карт я засыпал. Изредка заходила скука еще пуще: грудная жаба и прочие радости старческой жизни, к которым я хотя и отношусь с пониманием, но они заставляют меня засыпать после каждого. После третьего часа я нашел себе развлечение в том, что кидал теперь комки бумаги в корзину для отходов класса "А", что может быть и неправильно, но соревновательно и разогревающе; так я комкал бумаги и бросал. В самые темные времена моей скуки, когда бумаги и вновь заполненные амбулаторные карты закончились, вошел Рысаков; признаться он теперь изменился: выбрился, постригся, принял пиджак.

- Геннадий Степанович, да вы бумажная крыса? - Рысаков сделал приветливый жест и присел на место рядом со мною.

- Рысаков, вы чудо! Я теперь Вас не отпущу без какого-то дела для меня! Хотите чаю? Или, может, побросаем амбулаторные карты в мусор? Свежие!

- Отчего отказываться от такой чести. Я, конечно же, по делу. Как Вам Амур? Были там хоть раз?

Рысаков недавно вылечился от своего нервного гастрита и теперь его лицо с усами сияло. Даже следа не осталось от нежной позолоты на склерах и грубой кожи; наверное, и налет исчез. Сейчас же мы с места кидали бумаги, Рысаков проиграл мне, что впрочем ожидаемо: у меня опыт и скука.

- В мечтах. Я выиграл.

- Вы - мастер! Роженицы умирают в приморской деревне, мы не нашли диагноста лучше.

- Решительно против такого звания. Я рядовой врач с точным глазомером. Когда выезжаем?

Рысаков, поправив усы и пиджак, начал как-то далее необычайно странно весело, будто готовил меня к сюрпризу, которому и сам был рад. Я же посмотрел на него сколько мог презрительно, терпеть не могу я сюрпризы, особенно от старого усатого пройдохи. Что он может сейчас приподнести? И он приподнес:

-  Вы, Геннадий Степанович, редкостный падонок, каких не сыскать! И как вы могли вы меня оставить на два года? - Вошла Мила в полном здравии своего гнева; она была такая же: в хрупком исполнении и нежной оправе, все также как два года назад, но только разозленная и разъяренная; но пока не будем говорить об этом, разве можно?

- Ей Богу, Мила, вы светитесь как яйцо Фаберже. Оставим ради дела выяснения личных отношений.

Она что-то кинула с регистрационного стола. Рысаков скромно улыбался в углу, сделав свое выражение в стиле аля "Спектаторе до опери де Нотр дами"

- Урод и проходимец.

- Хотите шоколадку?

- Хочу.



2

Признаться своему бесконечному эгоизму в том, что я боюсь рожениц и родильниц как огня на людях не представлялось возможным. Скажете тоже, Геннадий Степанович - врач -боится беременных. Еще со скамейки института мне помнится случай; я, стоя на родах, при виде детского места, упал в обморок; то страшное действо мне запомнилось навсегда; шутки однокашников тогда мне были не столь важны. Как ни прискорбно, но больше всего не могу принять того количества крови, что льется из половых путей при рождении, с какой болью и усилием это происходит; больше скажу - был бы женщиной - отказался бы рожать. А теперь на минуту представим мой страх если рожать будет, скажем, моя жена; конечно же, мною с моими убеждениями и работою не представляется реальным, но ради точности описания: устоял бы я минуту? На настоящий момент мне предстояло окунуться с головой, не буквально, в тонкости женской репродукции. На пути к месту значения я листал учебник по акушерству, напевая что-то про себя банальное и незадачливое, из разряда пионерских песен. Разбирая тонкости биомеханизма рождения и оперативных вмешательств, я бессознательно косился на Милу, которая со мною не разговаривала, объявив мне деловой бойкот.  Рысаков расположил нас вдвоем; он уверил, что посетит нас позже с инструментами.  Из вводной его рекогносцировки я вынес следующее: наше приключение несет сутью следующее: горная деревушка с небольшим населением, около Маньчжурской горной ассоциации, что дальше от Хабаровска и ближе к северным муссонам лишается своих рожениц и родильниц. Причину повезло установить именно нам. В отличии от прежнего нашего приключения, я буду располагать необходимым мне инструментарием. На месте обещали приложить результаты описания осмотров и аутопсий врачей Дальневосточной, в.т.ч. Уссурийской и Хабаровской ССР. Все погибли от профузных кровотечений в ходе отслойки плаценты. Главная же загадка состояла в том, от чего она возникла массово. Не инфекционная ли и паразитарная эта отслойка? Я же, ваш покорный слуга, хотя и держу себя пока как высококлассный специалист, но о плаценте и женских болезнях знаю немногое. Я согласился на это путешествие ради путешествия; амбулаторные карты меня съедали заживо. Перед приездом я поставил за собой следующие задачи: 1) если причина смерти - кровотечение, истинным ли является утверждение что развилось оно от отслойки плаценты, а не других патологий, в том числе геморрагических диатезов или банальных разрывов половых путей; 2) выявить клинические признаки, которые станут опорным в моем утверждении; 3) о лечении: нужно будет советоваться, профиль не мой, к великому сожалению; 4) выявить весомую причину такой массовой и циклической отслойки; из всех известных мне возбудителей, процессы в половых органах вызывают немного; большинство из них вызывают воспалительный процесс, тогда как отслойки считают механическими или генитально-соматическими происшествиями. Шестую задачу я бы поставил на самый верх: перебороть свой собственный страх перед патологиями мне неизвестными. В любом случае я надеялся на поддержку Рысакова и Милы (она женщина, должна разбираться в некоторых щекотливых для меня вопросах).

- Мила, Вы рожали?

Я посмотрел на Милу с большой надеждою на ответ "Да", с большой долей вероятности я теперь могу утверждать, что ошибся с вопросами в лоб, позже я узнал о механизме "тактичности" в речи.

- Как по-вашему?

- Должно посмотреть. Но по форме таза похоже мало. Вероятнее, даже не думали об этом.

- Вам доверяют свое здоровье женщины?

- Обязательно, но большая часть не говорит со мною о родах. Чаще о гипертонии и бронхите. Кстати, вы начали, похоже простывать?

- Два дня температура.

- Тембр вашего голоса изменился, вы говорите с небольшим придыханием. Если бы не ваша чистая кожа, подумал о чем-то аллергическом. Советую Вам ножные ванны и аскорбиновую кислоту, кажется пока легкие чисты.

- Вы, Геннадий Степанович, похоже страдаете от предстоящей вашей диагностики.

Самое интересное, что можно заметить в женских изменениях, пусть-то гормональных или временных, это нарастающую в них проницательность и вместе с тем едкость, с которой они подмечают ухваченные мелочи. Я схоронился в позиции, что этого по мне не ясно.

- Не отворачивайтесь! Я разгадала ваш метод. Вы опираетесь на мелочи. Во-первых, вы листаете учебник, во-вторых, вы не придираетесь своим мастерством к Рысакову о предстоящем, даже не просите за это денег, в-третьих, коситесь на меня, а в-четвертых, расспрашиваете меня о том, что и так знаете.

- Сегодня, вы победили. В этом сложно признаться.

Она села в кресле успокоительно и замолчала; торжество победы. Горная ассоциация была близко: около трех километрах, фибрами я чувствовал холодное поветрие. Необходимо будет утеплиться и найти возможные природно-климатические данные о местности. И не забыть прогуляться по горам, только без Милы; торжествующей женской логики я не вынесу больше ни минуты.



3

Беру вместо Геннадия Степановича его блокнот, смело прошу меня простить, если будут ошибки и неточности. Записываю свои мысли в первый раз. Мне говорили, что когда пишешь нужно указать Вам свое имя: так вот, зовут меня Мила. Второе - указать причину, зачем я пишу. Этому причина: сохранить память о последней скотине, но хорошем человеке и враче, который неосознанно научил меня лучшему из его методов - наблюдению и дедукции (вы спросите откуда я знаю это, все оттуда же). Пусть этим строкам будет вечная память как и ему. В горах нас должен был ждать проводник, кажется китаец, ведь если узкоглазый, то китаец? Геннадий Степанович имел боевой настрой, тот который позволяет едко ему шутить и не обращать внимание на меня, а еще диагностировать всякие глупости, типа, какой-то Жильбер у проводника. Уж неизвестно теперь, как он так быстро наблюдает. Только стетоскоп пророс в его руку, от него ничего не скроешь, даже мою температуру двухдневной давности. Так вот, я отвлеклась, только неумением мной рассказывать с точностью. Дорога представляла собой горный серпантин, поднималась она то, круто, то мельком, меняясь с прорытой дороги на каменное ущелье. Геннадий Степанович развлекал проводника, а более наоборот рассказами о своей медицинской практики.

- Китайцы, Мила, болеют менее всего. Важно заметить от чего такая закономерность: хорошо спят, питаются и работают. А это залог даже дрянного человека для здоровья. Вот у него скажем Жильбер, это как бородавка - только на печени, не болит и не страшная. Куда мы идем, достопочтенный?

Именно в этот страшный момент началось то, о чем я и не хочу вспоминать. В одно мгновения проводника скрыло в ущелье, последовал мощный удар породы, я присела от удара земли. Такой встряски я еще не чувствовала, как будто кишечник выворотило насквозь, я упала на камень, что был за мною. Смутившись от удара боком об землю, я искала или Геннадия Степановича или проводника. Землю продолжало трясти, с верхних град повалили тяжелые камни, добавляя содрогания. Что-то рассмотреть было невероятно, поднялась сильная пыль, которая, может, бывает в самый сильный летний ураган. Было кромешно, мерзко, сотрясающе.

- Вы бессмертны, Мила? прочь! - из пыли возник Геннадий Степанович и схватил меня за руку, - пещера.. здесь должна быть пещера...

Он остановился и говорил в слух, под ногами он высматривал ручеек. "Вода... Наклон... Юг... Бежим направо". Снова подкосило, я упала Геннадию Степановичу на грудь, сбив его с ног. "Встаньте же с меня!". Повторилось еще раз схожее, повторились камни, снова водрузилась черная пыль. Я кричала изо всех сил в этом шуме камней и содроганий: 

- Что это?

- Вулкан... - Геннадий Степанович намекнул не болтать, а бежать. В любую минуту, может быть сущий ад. С дороги к ущелью мы вышли на серпантин, которым шли до этого, часть его обвалилась. Камнепад, действительно усиливался.

- Разрыв мантии уже близко. Прыгайте, на той стороне пещера.

- А вы? Вы куда?

- Кроме вас еще бедствуют люди! Нашему проводнику задало ногу в ущелье. Брысь, я сказал. - он взял меня за руку и толкнул, так что я невольно достигла переправы. Геннадий Степанович кивнул. И тут то, что я никогда бы не хотела увидеть и случилось. Геннадий Степанович в пыли застрял между камнями.

- Мила, как у Вас дела? - он кричал с другой стороны.

- Достигла пещеры.

- Хорошо! Я тут немного застрял между камнями. Слушайте внимательно: Не выходите пока мантию не разр...

Он замолк, меня прибило новым толчком к земле.

- Геннадий Степанович! Геннадий Степанович!

Но он не отвечал. Я быстро убежала в пещеру с рушащегося серпантина. Было страшно, очень страшно.


4

В политехническом кружке, когда я перебирал страницы  с коллекционной книги вулканических пород, мне казалось, что магма - жидкая, петлистая, красного цвета и непременно горячая, как из литейного цеха. Сейчас, с точной уверенностью минераловеда могу указать: это действительно так. За последние 40 минут, я заключил, что жизнь может проходить перед глазами не только в случае прощальной церемонии, но и когда ключица твоя вместе с ногою бессовестно ломается о твердый магнетит. Телом я просочился в расщелину; сколько мой полет в каменном гроте длился мне уже не вспомнить. Только знаю, что об острые края я порезал несколько раз руки и ноги. О последний свернул плечо, уже о землю хрустнула нога. Если правильный человек с вероятно верными принципами и убеждениями, которые влекут его по миру, теперь бы и подумал, что пора прощаться, то я был решительно против, кроме того "пока" мне было сказать некому. В тени всех этих неприятных и болезненных, а чего греха таить - нестерпимых  травм, там в расщелине, в безропотном ожидании собственной участи я думал вот о чем.
Противостоять мирозданию, смерти, собственному несчастию и несбыточным амбициям - это задача врача. Каждый день, не рассказывая об этом мы обрекаем человеческое страдание на облегчение, словом и делом, мы способны на большое, чем можно осмыслить это пресловутое "слово" и "дело". Пока наша голова на плечах, а сердце в грудной клетке, мы умеем быть другом и соратником, отцом и ухаживающем; в добром здравии и с противным вирусом в носу, со сломанной рукой и корявым почерком; не может умереть врач, пока на земле остался хотя бы один человек с болью в грудной клеткой и возникающей только по воле сосудов гипертонией. Мы не ссылаемся на времена года, грусть и тоску, чтобы отвязаться от нашего призвания, какое бы тяжелое оно ни было для нас и наших родных. Тот, кто когда либо облачился в белый халат, никогда не сможет выпустить его из памяти. И ради этого мы порой живем - без оценок, без гордости и без всякого разбора, кто плохой, кто хороший. Может, именно поэтому я не боюсь болезней, а считаю их всего лишь временной хворью, которую возможно остановить и вылечить навсегда. Именно поэтому мне никогда не страшно, не страшно было и теперь. И что есть природная катастрофа? Разве она способна кого-то остановить? Задыхаясь от пепла, я еще не знал, что судьба готовит мне сумасшедшее спасение; такое, которое было в моем прекрасном и совершенном стиле. Нет, вулкан не способен остановить того, кого бояться и взрослые и дети, а психически больные открещиваются. Я говорю о том, кого звали попросту Туз. И коли бы я был в ведении, что Рысаков позвал его с собою, я бы тут же сел на поезд и укатил в Новосибирск. Положение, однако, мое было не выездное. Не закончился бы кислород.
Меж тем, Рысаков и Туз пытались все делать четко, хотя получалось все некотором образом смазано, в чем обыкновенно можно было обвинить Туза; зная же его трепетность к собственному "я", Рысаков тихонько обвинял провидение и фатализм. Дело было более в том, что сейсмический толчок на дороге дальше схронов был ситуацией не только внеплановой, но и разрушающей. Сам же Рысаков не понимал, что его угораздило остаться в городе на день, чтобы забрать с собой чокнутого фармацевта, но факт, что он пригодится, оставался в его голове и по сию минуту. Туз со своей нахохленной мордой с горящими, как и обычно глазами, высунулся из походной машины и молча оценивал поток пепла, что разделял их дороги к перевалу. Рысаков же надеялся взять себя в руки.

- Рысаков, Рысаков, кто же в наше время боится вулканов? Разве они что-то могут против Вас? Вздор! Достать Вам чайку? Чай немного остужает атмосферу.

- К чему, Туз, вы абсолютно спокойны?

- В школе, когда я делал все уроки заблаговременно полностью - я тоже был покоен. И вы будьте. Так скажем я сделал уроки. Только нам к жерлу бы попасть. Не соблаговолите?

По Рысакову пробежала дрожь.

- Вы пьян? Что? Зачем?

- Ох! От чего Вы так нервны? Вы не выспались. Видите вон тот вон портфель.

Немного потрясло на кочке, и Рысаков бросил руль. Однако, сочел нужным повернуться на секунду назад. Туз не врал: позади на сиденье красовался портфель.

- Так и я о чем, - продолжил Туз, улыбаясь, - в этом портфеле, в Литве кстати достал. Около 25 литров углекислоты в сухом и охлажденным виде. Сухой лед. Я к вулканам с пустыми руками не еду, - он сделала опять эту сумасшедшую улыбку от которой бледнел Рысаков.

- Вы, Туз, полно, сошли с ума.

Меж тем Туз дотянулся до портфеля и напялил его на себя; свесил ноги с походной машины и обернулся на Рысакова. Машину опять толкнуло на пригорке.

- Дайте мне всего семь минут. И на подъем - 15 минут. Буду очень рад, если наших друзей вы найдете немного раньше меня.

Туз покинул машину; вооруженный киркой и портфелем, от схрона по сели он направился вверх в гору, там откуда шли потоки пепла.. Рысаков бросил ему что-то матом и повернул машину к горной реке; там по его расчетам находились мы с Милою. И в этом он не уступил в своей правоте.

На минуту Туз остановился перед облаком пепла.

- Чего бурчишь? Разве меня теперь испугаешь? - Туз высунул язык от наслаждения; что есть мост он бросился бежать навстречу сели.

Пока Рысаков достигал русла реки, Туз как и обещался - направлялся к вершине, туда - где были по его расчету самые мощные толчки.

Туз, будто всю жизнь прожил на Дальнем Востоке оглядел небольшое прорвавшееся жерло. Покивав головой, больше для себя, он заключил:

- Да ты, только гейзер. Ну да и хорошо. Так будет проще с тобою расправиться.

Туз из портфеля достал большую по размерам и странную по наполнению дымящую колбу. Прицелившись ровно в лунку, со всей силою он бросил колбу туда, откуда на поверхность выступал пепел. Послышался взрыв; Туза с мощью откинуло; так что он покатился по сели. Хотя и Туз удерживался как мог на на ногах, всё же покатился вниз кубарем с вершины, собирая головой и конечностями магнетит. Облака пепла рассеялись, а по склонам потекла горячая струя воды. На 50-ом метре ему стоило выдержки удержаться на ногах; и он устроился на калдобине, как вкопанный. Теперь дело оставалось за Рысаковым. Туз с довольной моськой, весь в грязи, сломанным носом и выбитым зубом, устроился на первом же камне, устроившись нога на ногу. Достав из портфеля фляжку, он принялся ее цедить.

- Чертов Лоликов, всегда везет на приключения! С ним связываться - одно удовольствие.

Туз обсушивал стакан за стаканом; а позади шипел и  кипел гейзер; толчков более не было. Облако белого дыма, что вероятно, произошло из сухого льда заняло схрон и объездную. Селевой поток остановился. По расчетам Туза в запасе у Рысакова было 45 минут; а после  - нужно было покинуть горы, от греха подальше. В моей же груди, может, остывало последнее дыхания. И я, наконец, мог попрощаться, закрыв глаза, больные от смога и вулканического пепла.



5

- Петр Алексеевич, я Вас по-христиански прошу, оденьте вы этот чертов халат, в этом чертовом роддоме.

- И не подумаю. Что я елка? Рядить меня.  И не чертыхайтесь, Рысаков! Марина Павловна!... Говорят, к самому плохому... Да идите, к чёрту со своим халатом! Снимите его с меня! Марина, мать Вас, Павловна! Да, черт бы Вас побрал! Что за оказия?

- Так-то лучше. А то протестовал. Хозяйка - я здесь. Тоже мне генсек. И бахилы одень.

- Надень, если быть точным. Что вы за человек, Марина Павловна! Я найду на Вас управу. Черт меня дернул сюда поехать.

Я открыл глаза. И хотя мой глаз видел ровным счётом мало, в беседе я обнаружил Рысакова, верно Туза и неизвестную мне женщину. Учитывая ее хрипловатый голос: она либо тучная, либо курит, либо страдает довольно долго хроническим бронхитом. Второй глаз открыть я так и не смог, вероятно, из-за гематомы, или того хуже - его отсутствия. Рука, к моему сожалению не двигалась, а вторая по-моему была привязана или фиксирована. Правая нога шевелила пальцами. Я сжал зубы от боли переломанных рук и ног, которая сейчас же ударила меня.

- А вам в халате очень даже ничего. Только мал он Вам.

- Мила, ваше сострадание здесь не по месту. Попрошу Вас в сестры милосердия, в противном случае помолчите!

- Туз, ведь так Вас кличают, уверена, что вы шовинист только снаружи. Ведь нельзя быть таким ужасно противным круглые сутки. Вас кто-нибудь обязательно образумит.

- Что ты мне здесь шаркаешь, Петр Алексеевич? А ну марш с помытого! Ишь ты вздумал шаркать! Я, Вам, мсье, про бахилы сказала, дескать, а через ухо вылетело. Ну, я Вам сейчас.

- Метлою его, метлою!

- Марина Павловна! Да... Не бейте же меня... Хотя бы по голове... Рысаков! Остановите! Хорошо! Одеваю! Уже одеваю!

Ламповый свет ударил в меня. Наконец, я проснулся. Теперь голоса сотоварищей были мне слышны лучше; тот момент я до сих пор вспоминаю с теплом души - впервые я ощутил присутствие дома. Пусть и номинально этого не было. Если бы не сухость во рту, я бы позвал сейчас же их сюда. Но пока довольствовался только теплом, которое почувствовал.

- Раз уж Вас экипировали, как и всех, Петр Алексеевич, может вы найдете нужным осмотреть рожениц. Думаю, ваш глаз ученого Девятому тоже пригодился. За месяц 2 беременные это большая потеря. Не было бы хуже.

- Я много думал об этом. Лоликов уже прилично в коме. На аутопсии с Крестовым мы обнаружили точную отслойку. Такие же были и у прочих. Следующих рожающих, если еще не поздно, нужно отправить в город. Так, мы избежим их смерти. Рожающие боятся за свою жизнь. Уже идут толки. Я Вам скажу за себя, самое страшное -нести в себе жизнь и знать, что зря.

- А что если привлечь этих, как его, академиков?

- Мила, увы. Академики только покивают головою. Всех надежных академиков расстреляли еще в 30-ых. Думаете, Крестов с Девятовым позвали бы тогда нас? Тем более, Туза?

- Да и были здесь академики. Шецов, например. Послушал, пописал. Сказал, отслойка, попробуйте дицинон, и уехал.

- С точки зрения моей, вирусы винить нельзя. Крестов пробовал родоразрешение через кесарево, конечно, когда успевалось. Получалось. Только спасти женщин не удавалось совсем. Видим, тромбгеморрагическая болезнь. Единственное, что известно: отслойка, быстрая и кровавая.

- Мне теперь боязно рожать. Помимо этого это еще и больно.

- Это еще и радостно.

- Меж тем не будем укрепляться в лирике. Тромбгеморрагии дицинон не останавливал. О городе нужно думать. Правда, неизвестно, как сложилась судьба тех, кто уже отправлен в город.

- Напротив, - появился новый голос, - известно: отслойка сохранилась. Только ее могли купировать. До тромбов не доходило.

- Крестов! Неужели, из операционной?

- Нет. Вернулся с перевязки. Петр Алексеевич с нами?

- И новости?

- Выжила. Но пришлось повозится. Маточные перевязал. И с аортой немного пошерстил.

- Отлично!

- Да! Очень хорошая новость!

Я с силой пытался выговорить что-нибудь, поэтому получился крик, нет: точнее мычание. "Мыммым"

- Слышали?

- Ага. Откуда?

- Из родового. Лоликов соблаговолил вернуться в реальное время.

Послышался приближающийся топот шагов. Дверь отворилась. Вбежал дохлый Туз в своей куртенке на выпуск, с небритой бородой и своими сумасшедшими глазами; за ним Рысаков; позже Мила - такая же, что и была раньше, только видеть было ее приятнее.

- С возвращением, как спалось! - Туз хлопнул меня по плечу, так что я вздрогнул от боли, - Мила, Мила, а вы умрет, умрет! Да что ему будет? Вон он! Стакан водки и жениться!

Вокруг меня столпились мои соратники. И я опять засыпал, измученный коротким моим возвращением. Я знал, что день следующий будет самым трудным. Предстоит собрать все свои силы, чтобы начать говорить. О другом, я даже не мог подумать.



6

Бесконечно можно рассуждать о трех вещах: существует ли любовь, существует ли смысл жизни и как бесконечна и прекрасна природа.
Несмотря на то, что до этого момента я был мало знаком с Дальневосточной природой, а именно понималась она мною совершенно, как я бы сказал, "бестактно", в качестве вечной мерзлоты, злачного ветра, тысячелиственниц и пихт, который изредка разбавлялась гористой местностью. Что ни говори, а книги дают лишь посредственную информацию. Ежели бы я сейчас вновь сел на прием, рекомендовал бы я Кисловодск и Минеральные Воды язвенникам? Нет, я бы отправлял их без сомнений сюда. Воздух, проозоненный горами и счастливое солнце, что освещает размытые поля, еще покрытые снегом. У самой тундры (или тайги, не могу сказать точнее), располагались сопки, которые два месяца назад застигли меня врасплох. С тех самых пор, когда я смог опираться хотя бы на одну ногу, я часто ковылял гулять, впитывая этот воздух. И уж что не делай, он эффективнее всяких таблеток, что я прописывал от любых болезней. Надо сказать, что встать было самое чудесное, что я мог себе позволить. Со слов Туза, Рысаков, нашед меня в старой алмазной шахте всего в пыли и крови, тяжело переживал: боялся не довезти меня хотя бы до деревни, что в пяти километрах от сопок и гейзерных логовищ. Сразу, как я прибыл, Мила и Рысаков, были уверены, что выжил я только ненадолго. Однако, решились с Девятовым и Скворцовым на несколько операций. Около 3-х недель я пробыл в коме. Туз, со своим обычным энтузиазмом, выбивал из меня, что происходит после смерти. Я же со своей уверенной твердостью и сейчас не помню: была она или нет, эта кома. Кажется, вырезали фрагмент из жизни. Только  до сих пор дергают судороги правую руку. Мила и Рысаков ухаживали за мной вахтой, в то время как Девятов и Туз занимались беременными. После пробуждения шестого дня я начал говорить: односложно и иногда, но уже просил пить, кормили же меня через зонд. На десятый день после пробуждения  мне разрешили массаж. Марина Павловна занялась мною. Туз периодически рассказывал мне о делах, но понимать его я не мог. В голове было все еще разбито на осколки. Из деталей информации  я вырывал еще более мелкие: "эвакуация", "отслойка", таким образом оставаясь бесполезным. Уже позже я понял, что Туз пытался мне сказать о том, что надвигается на деревню: а именно извержение сопки. Он пытался мне сообщить, что толчки, кои мы встретили в пути - это только начало, сам же процесс уже близко, а разрушение деревни - это дело времени.  Самым непонятным для меня было то, что Туз заявлял и о том, что решил эту проблему. Он говорил и новости из разряда ужасных. Дороги отрезали сели, их восстановление займет минимум время около двух недель. Эвакуировать всех сразу не получится. Учитывая небольшой штат машин, получится вывезти только всех из больницы и детей. Однако, мирные жители, похоже на то, примут удар на себя. Он умолял меня встать и решать эту проблему, напомнив мне о том, что помимо всего прочего отслойки плаценты по неизвестным причинам никто не отменял. Он оговаривал и тот, факт, что за помощью уже послано, но ждать придется около 5-ти дней. Таким образом, к тому моменту как я научился ковылять у нас в запасе оставалось всего 5 дней, чтобы выяснить причину смертей и эвакуировать неизвестным методом население. Вертолеты, запрошенные старостой отказывались прилетать из-за буранов и метелей. Говоря по-простому, мы были отрезаны от мира наедине с вулканом, который вот-вот должен показать свою силу во всевозможных красках. Первым делом, когда мое восстановление в ряды было завершено, я полностью изучил вверенную нам местность. Основная проблема этого поселения была в следующем: она располагалась между хребтами и сопками так, что выезд на Амур был только с единственной стороны, а именно с той, что была теперь заперта селями. Как известно из вышеизложенного, путь в цивилизацию и был этим самым горным перевалом, где нас с Милою накрыло камнепадом. Пройти через этот перевал можно было либо узкой колонной в одну походную машину, либо пешим. Опять таки в связи с завалом селями. Именно поэтому, Туз пытался решить эту проблему хотя бы любым способом и все чаще говорил, что придется успокоить вулкан. В горной деревне находилось около 5-им тысяч жителей. Он рассчитал, что сейсмическая активность в течение последних пяти дней составит около 10-ти баллов. Отправить из города возможно только около пяти автомашин. За сутки они могут вывезти около 10-ти человек (250 человек за пять дней), тогда как остальных придется отправить пешими. Колонны более чем 100 человек опасны в горах. Беременных, конечно, необходимо переправлять машинами. Единственный выход: переждать буран, дождаться автомашин из города. Но для этого придется остановить вулкан. Слушая Туза я понял лишь одно: неизбежно будет извержение, но вулкан остановить будет нереально и невозможно (это уже от себя, но чистая правда). Именно поэтому, Туз предложил самую безумную и опрометчивую идею: охладить вулкан. Логичный вопрос: "как, вы Петр Алексеевич, это сделаете?"

- Это будет что-то вроде ядерной зимы, но в домашних условиях. Вот.

- Вот, - повторил, смеясь Рысаков.

- Вы вполне можете остудить пиво в холодильнике, от чего же вулкан не может быть остужен подобно этому? Если мы начнем колонны отправлять с сегодняшнего вечера незамедлительно с интервалом в час, то вполне успеем. Думаю, заняться эвакуацией стоит Рысакову. Если начнете готовить автомашины и провизию сейчас вместе со Скворцовым и Девятовым, то обнаружите это действие вполне вовремя.

- Хорошо, - пытался выяснить с точностью я, - начнем с того, что динамит у нас есть. Где же мы возьмем азот?

- Вы убиваете меня своей недалекостью, Лоликов. В наше время все можно получить из воздуха. Я уверен, в будущем так и будет: все будет получаться из воздуха, даже еда и деньги. Оставьте, химику его вопросы. Мне нужно всего три дня, и цистерны из-под молока с молочной кухни.

- Это похоже на авантюру, - тихо отозвалась Мила.

Туз уселся за расчеты и чертежи.

- Какая же вы женщина, Мила, если не верите в авантюры? Как вы живете? В страхе? Бросьте, самое отчаянное и безбашенное - всегда стопроцентное.

- Вы верите ему? - Мила повернулась на меня с вопросительным выражением лица.

Я шаркнул плечами.

- Если бежать некуда, то... Да, вполне.

Чтобы полностью разобраться в системе Туза, стоит знать, что есть вулкан. Говоря самым простым языком, он похож на гнойник, который стремится под давлением прорваться. С хирургической точки зрения проще удалить гнойник, однако, если он глубокий и широкий, его следует подвергнуть декомпрессии и противовоспалительному лечению. Туз собирался кольцевидно взорвать очаги, где может быть максимальная компрессия магмы на остов вулкан с использование бомб комбинированного заряда - с жидким азотом под давлением. Взрыв вызовет мгновенное распыление азота в виде газа. Если получится остудить хотя бы башню, процесс остановится на два дня. Туз посчитал, что сейсмические толчки происходят с интервалом два дня, а значит следующий подъем магмы будет именно через столько времени. Каким образом Туз получит жидкий азот мне не известно, открою секрет, до сих пор я об этом не имею ни малейшего понятия. Иногда я оставался ненадолго с Тузом, наблюдая за его цистернами, склянками и аппаратами. На второй день эвакуации, когда уходила новая колонна, я зашел снова к нему. В родовой комнате, где раньше находился я травмированный, Туз соорудил целую лабораторию, там де он бесконечно работал, записывая и сливая друг с другом реактивы, а также менял тумблера приборов.

- Скажи Туз, - я взял в руки склянку с каким-то веществом, засмеялся, - право... Пора, признать Туз Вас идиотом. Вас ищет вся советская власть и ГБ, а вы тут, живехонький помогаете спастись людям от катастроф, хех.

- Пошел к чёрту, Лоликов, вас искало три года советское здравоохранение и любящая женщина. А вы пили. Кого можно назвать идиотом?

- Вы, язва, Туз, право язва в желудке.

- А вы, Лоликов в кишечнике, если Вас устроит эта локализация и топография, - Туз выковал лицо победившее, теперь ликовавшее, продолжая мешать хладагент- есть что-то больше власти. Думаю, вы это чувствовали? Когда только ты и твои знания наедине с человеком. И больше ничего. Это приятно.

- Я пришел, Туз, отвлекать меж тем, с другой целью. Кто-то должен остаться детонировать заряд.

- Вероятнее всего это точно не сможет сделать доярка или врач. То есть не вы.

- Помните ли вы наш уговор?

- Тюрьму мне не забыть. Значит, вы решились?

- Именно так.

- Тогда будь по вашему. Я не забуду Вашу заботу и помощь, друг мой. Помните: последний установленный заряд сдетонирует только механически.  И с обязательной точностью русло горной реки должно попасть под указанное мной место на сопке. Пока я готовлю хладагент, за Вами остаются беременные женщины. Надеюсь вы справитесь.

Я кивнул Тузу и оставил его импровизированную лабораторию. Теперь дело оставалось за больницей.


7

Я буду до самого последнего дня повторять, что реальность выглядит много хуже книг, пока мы сами не создадим из нее приключений. Рутина - самый страшный враг бытия, когда как бюрократия - страшный враг рационального разума. Всех тех, кого вяжут бумаги похоже часто на шутов. Они сами того не подозревая в своей глупости, хотят отличаться какой-то бумагой от других. Без бумажки - ты букашка, а с бумажкой - идиот. Неприятно быстро наше поколение движется к идиотизму, без того которого и так хватает. В своей пусть и в коем то месте странной жизни, я нахожу малый свет в конце беспредельного тоннеля - мою свободу говорить и излагать свои мысли, а более того украшать свою жизнь приключениями. Мне и ногу теперь не жалко отдать ради того, чтобы просто совершить что-то грандиозное, что-то необходимое, что-то важное. Отсюда и вывод, разве можно вылечить или спасти человека - бумажкой? Ни за что. Идиотизм идиотизму рознь.  Оперевшись на стол я застыл от боли в ноге, вздохнул и со страдальческим лицом ждал Марию Павловну, которая должна была поменять мне вот-вот повязку. Вошел Рысаков в бодром расположении духа с приободрительными добрыми возгласами, и как у него пологалось - с горячим сливовым чаем. Когда обычно входил Рысаков, я чувствовал себя готовым к решительным действиям и поступкам, но какого было мне, когда он предлагал мне только чаю. Теперь он уселся напротив меня, уплетая варенье.

- Моя сводница, - начал он, кусая вишневину, - чем-то заболела на днях. Поднялась температура, в пот бросило. Говорит, липкий. Рассказывает -  говорить было невозможно. Разве можно в таком возрасте меня так пугать! Отвезли его к моему другу. Думали пневмония...

- А оказалось инфаркт, - перебил я Рысакова.

- Да, Лоликов, вы очень проницательны.

- Рысаков, скажите абсолютно честно. Как Вам кажется возможно ли меня заговорить? Разве мне 16 лет. Вас же не вытащишь из механики до обеда. О чем вы хотели поговорить?)

Рысаков поднялся грудью вперед, люди гордого склада ума так иногда делают, чтобы несколько скрыть раскрытие своих козырей. Дело было и в том, что Рысакова немного трясло, что в точности обозначало нарастающее волнение.

- Понимаете, Геннадий Степанович... Гена. Туз обмолвился, что вы намерены взрывать вулканы. А знаете ли вы хотя бы на минуту о своей травме и чем это кончится. Помните ли вы прежде всего ценный врач, а не экспериментатор?

- Я тоже против ваших бездарных затей, - Мила появилась в дверях передродовой, - определенно точно с Вашей головою не в порядке. Отдайте это дело коллегам. Разве ваше дело не лечить беременных?

Мария Павловна освободила меня от всех совершенно не нужных мне вопросов, пришед ко мне с бинтами и мазями. Дело было определенно в том, что я не мог попросту обосновать свой будущий поступок. Мария Павловна бережно сняла с меня повязку, приговаривая что-то из разряда: "Не того спасали, не таких выхаживали!"

- Геннадий Степанович! От чего вы молчите? Пришло время разобраться во всем! - Мила подскочила к Марии Павловне, оттолкнув ее и взяв повязки в свои руки; получалось бинтовать ужасно; я едва терпел; хотя и знал что воля эта была добрый; даже будучи умен ком ни один человек не имеет права отказываться от добрых поступков.

- Мила! Как же вы не понимаете? Они уже за нас выдумали все с Тузом. И план разработали. Думаю, мы в него входим лишь, как эвакуируемыми.

Туз высунулся из лаборатории:

- Гена, на беременных у тебя остаются ровно сутки. Скоро реагент будет готов и тринитротолуол с изолятором также. Готовься тщательно.

Мила не только была мной проигнорирована, но и держалась в совершенном неведении. Иногда это совершенный метод защиты. Последний заряд должен был быть детонирован именно мной. И если бы я теперь объяснил это жертвенностью, я бы точно соврал. У меня в голове точно с первого дня застряла мысль: это мое финальное приключение; а я только жду - когда я могу поставить точку. Людей я должен был спасти, иначе как бы я мог называться врачом. А взорвать вулкан должен был тоже я. Разве я могу позволить это сделать кому-то иному? За три года я точно разъяснил себе: я из тех, кому возвращаться никуда не хочется, да, впрочем и некогда. Говоря,о моей функции: уже на первом обходе по стационару с Девятовым, я частично изучил проблему отслоек плаценты. По данным медицинских карт я в точности убедился, что экстрагенитальных заболеваний ровным счётом не было ни у кого из умерших. Мало того, настораживало, что они умерли именно в родах. Однако же спасти некоторых удавалось, что может и могло наводить на мысль мистическую, но мной напрочь отметались. Не согласен с тем, что Крестов подозревал терапевтические патологии. Кроме как о тромбгеморрагиях речи в аутопсии не велось, а значит и моя патология была ни причем. К тому же, еще раз стоит напомнить про экстрагенитальных фон. Теперь чтобы должным образом представить механизм этих отслоек, представим как рвется пакет с содержимым от двойного сжатия. Я выяснил у статистов один маленький факт: именно с проснувшимся вулканом потекла и быстрая смертность. Знающий физику хотя бы как два своих пальца на ноге скажет: шарик рвется от двойного сжатия, а что такое плацента? Плацента - это шаровидная оболочка вокруг плода. А самое страшное, что жидкость внутри - сжимаемая. Если вас интересует почему я говорю о двойном сжатии, вспомните что такое сейсмический толчок. Думаю, инициальный нитка поймана: сейсмические удары вполне могли стать первопричиной таких отслоек. Здесь конечно нужно было бы учитывать уровень земной коры от моря. Однако же, вулканический сейсмос - ситуация неконтролируемая. И поскольку врач, позволяющий себя называть врачом, прежде всего должен иметь в виду этиологию, то и ударять необходимо было причины. Конечно же, взрывать вулканы с декомпрессией жидким азотом - это выдумка Туза, всё же выходом я видел теперь скорейшую эвакуацию беременных прочь из очага сейсмоса. А потому: займусь этим я.

- Мария Павловна, сделаете мне небольшую услугу завтрашним утром?

- Какую, Геннадий Степанович? - старушка вдруг мне улыбнулась, а вот Рысаков с Милою пришли в ужас.

- Когда начнем эвакуацию мне нужно ввести препараты: гидрокортизон, омнопон, пару кубиков нейролептила и кофеин. Дозы я Вам скажу.

- Да что же вы с собою делаете?

- Оставьте его, Мила. Он сошедший с ума. Разве по Лоликову не понятно с первого раза? - Рысаков презрительно поглядел в сторону лаборатории.- Что ж грузовики будут к утру.надеюсь мы переживем это утро.

- Мила, - Туз кричал из лаборатории, -  я бы на вашем месте простился с врачом.

- От Вас, Туз, жалости не дождешься.

- Зайдите ко мне, Лоликов. Заберите детонатор. Он готов к декомпрессии.



8

Будучи студентом, я готовился к экзаменам, считая о том, что они - самый важный момент моей жизни. Себе я говорил: "Геннадий Степанович, если вы сегодня ошибетесь на терапии в выборе антибиотика, ваш смысл жизни будет утерян". И только получив заветное "отлично", я вдруг понимал, что экзамен только определенный этап в становлении того, что называется жизнь. После получения диплома я долгое время не хотел находить ему применения. С первой практики я неожиданно открыл для себя бессмысленность своих действий. Лечение оказалось процессом длительным, а выздоровление процессом недостижимым. Это подрывало мою надежду когда-то использовать свои навыки. Я смирился и с этим. Со временем меня, молодого врача, начали бить коллеги, бить своим застарелым авторитетом; теперь навсегда возможно бы медицина опостылела мне, но и тогда я нашел в себе силы жить и работать. Все дело в том, что говори не говори - единственное счастье врача - это счастливая улыбка его пациента, которая провожает врача из палаты. Не важно какие жертвы делает ради этого врач. Если вы вдруг намереваетесь лечить словом, отбросьте это; лечите улыбкой.
Подготовка к самому для меня страшному и решительному действу - эвакуации - началась с самого утра. Труднейшая затея - поднять себя бодрого, без боли, с кровати. Мария Павловна выполнила мои назначения; теперь же я казался более живым. Еще ночью Рысаков, Туз и Мила закончили расстановку растяжек с декомпрессорами. Таким образом, сопка была обвернута в динамит, тонкий провод соединял тринитротолуловые растяжки и подрывник на цистернах с жидким азотом. Где взял его Туз ума не представляю! Последний заряд, детонирующий механически устанавливался на дамбе-заслонке, что отделял русло горной реки от сопки. В полных расчетах Туза: заряд взорванный на дамбе, выпустит реку; а поскольку существует некоторая задержка между зарядами, то выпуск жидкого азота будет приходится только через пять минут. Таким образом, после взрыва заряда, вулканическая сопка должна была превратиться в застывшие льды. Именно это сэкономит время убегающим на грузовиках. Моей задачей стала детонация заряда. План моего побега Тузом был также отработан; он заключался в том, что я должен был на приготовленной лодке спустится по нижнему спуску течения реки. Так меня могли бы подобрать Рысаков и Туз. Точка нашего назначения намечалась на входное нагорье у самой горной Ассоциации. За время остановки декомпрессии мы должны были покинуть Маньчжурию вместе с эвакуированным населением. Я дал Крестову последние рекомендации по ведению пациентов в дороге, собрал необходимые медикаменты, озадачил Марию Павловну. Разрешив им остановки грузовиков только на время перехода врачебного персонала из одного грузовика в другой - я обезопасил их. Совместно с Рысаковым мы обнаружили Милу полезной на кухне и в снабжении. Сегодняшним утром толчки повторялись все чаще: означало это, по-видимому, то, что сейсмическая активность теперь полностью зависит от нарастающего количества магмы в жерле сопки. Каждый из нас занял свои места: я, Туз и Рысаков. В походной машине расположился я, с вещами и детонаторами. Рысаков и Туз рассылали мне последние преободрительные.

- Лоликов, может быть пока сопка спокойная, а грузовики еще ни прибыли откажетесь от этой затеи?

- Врач, друзья мои, - это жертва! - парировал я.

- Да, остановите его! - Мила искренне сопереживала, чего мне было может и не в думу тогда.

- Фи, посмотрите на него! Он накачан омнопоном и гидрокортизоном и кофеином! Его остановит только одна вещь!

- И какая же?

- Фибрилляция желудочков..

Мила практически все время стояла около меня, изредка переминаясь с ноги на ногу.

- Можно я Вас обниму, Геннадий Степанович?

Я, конечно же, сразу бы согласился, если бы не прервавший нас Туз.

- Грузовики прибыли! Нам пора, Мила!

- Вовремя! Сопка! Посмотрите на сопку!

Над сопкой водрузилось желто-красное зарево, а пепел уже гулял по горным наростам и дорожкам. Исходя из этого, я догадался: "Началось!" Вслед за этим последовало два мощных толчка. Рысаков и Туз забегали, командуя населением, которые умещались в военную технику. Мила помогала больничным и жителям, но иногда оглядывалась на меня, будто ждав от меня прощания. Разве теперь ты сдрейфил, Геннадий Степанович? Разве у тебя не хватит смелости? Я собрался с последними силами. Позади меня гуляла суматоха и паника, кою умело устраняли мои соратники, они отводили стрессующих в разные грузовики, где их успокаивали. Спустя час, когда толчки и магматические всплески участились, первая колонна грузовиков покинула горную Ассоциацию. Первая порция населения покинула опасное место. Ждать было больше нечего, я завел автомобиль. Оставалось только выполнить возложенное на меня: взорвать растяжку.

9

Наверное, это самое очаровательное и самое страшное, что я видела в своей жизни. Небо закутало черно-белым пеплом, а позади где-то на горизонте тихонько тухло солнце - кроваво-красное. А из под самого черного неба источался треск самой земли. С силой природы, быть может когда-то сравнится силы любви, если они и существуют по сей день. Только природа может сочетать в себе разрушительное; а в этом разрушительном может быть что-то красочное. Когда прибыли первые эвакуационные колонны, в дыму мы потеряли Геннадия Степановича. Впервые, как мне показалось он был грустен. Еще час он провожал нас взглядом, только потом завел машину. В самой суматохе нам пришлось успокаивать людей, бережно затаскивая их в грузовики. Туз размещал грузовики на площадках, а Рысаков следил за тем, чтобы дым сопки не добрался до граждан. Крестов занимался больничный колонной. Когда первая колонна была уже за горным перевалом, земля так треснула, что многие из жителей, в том числе и я попадали на колени. Бело-черное облако охватывало уже несколько серпантинов приближаясь к домам. Именно тогда Рысаков приказал мне отправляться со второй колонной. Он тянул меня за руку, бросая к себе га спину и уговаривая убираться прочь. А я все ждала: что же станет с Лоликовым. В убегающем грузовике я прислонилась к грузовику. Последовал толчок и взрывы: 16 или 20 и большой финальный. Я держу пари, что наши колонны тоже попали во взрыв. Черно-белое небо испарялось. Пепел и дым замещала серебристо-белая пелена газа. Толчки мигом прекратились. Последнее что я видела: горную деревню, исчезающую в русле реки.


10

Белые хлопья тихо перебирались перед моими глазами. Как красиво мы изменили это небо, пусть и пары эти были всего лишь азот.

"Человек может все" - повторял я про себя, распластавшись на камне, меня хорошенько покидало взрывами, - "Надеюсь колонны покинули деревню. Надеюсь, она покинула деревню. Мой клинический диагноз: механические отслойки, вызванные катастрострофой, то есть стрессовые. Пронумеровано и прошнур...."

Небо разгулялось. Исчезли толчки. Прекратились всплески магмы. И только тихая горная река, что расплескалась между серпантинами омывала его обожженные руки.