Из воспоминаний участников событий

СБОРНИК МАТЕРИАЛОВ ОБ ИСТОРИИ БЕЛОВОДЩИНЫ (1917-1941 гг.)

Часть V

Раздел ІІІ

Из воспоминаний участников событий 

Вначале укажем на такую деталь. Несомненно, воспоминания людей, особенно касающиеся статистических данных, не могут приниматься на веру как убедительные документальные свидетельствования. Читатель это поймет, ознакомившись с представленными ниже публикациями. Однако, кроме цифр, в отповедях людей часто присутствует множество различных исторических фактов, являющихся, можно сказать, платформой, формирующей наше отношение к различным событиям. В таких случаях цифры могут лишь дополнять и углублять наши знания, не являясь основным фактором. Поэтому представляем все в том виде, как это было услышано из уст людей. Впрочем, точные данные в большинстве случаев все равно отсутствуют.   

Из рассказа Куркина Федора Васильевича (1915 г.), п. Беловодск
До коллективизации в Беловодске конь стоил 80-100 руб., вол – до 150 руб., корова – 20-30 руб. Наш отец купил корову (первістку) с теленком за 15 руб. Овчинный полушубок обходился в 9-10 руб. На его пошив требуется около 6 овечьих шкур (по 1 руб. за штуку) плюс работа. Бутылка керосина стоила 5 коп. Зимой ее хватало на один месяц. Летом не светили.
Бедноты в Беловодске было много. На месте нынешнего универмага находился длинный, более полста метров, магазин. Каждое утро там собиралось полно народу, поденщики. Оплата труда мужчины оценивалась в 25 коп. в день, женщины – 20 коп. Работа на косовице или на нарезке гноя стоила 1 руб. Летом весь народ ходил босяком (в том числе и зажиточные).
Первый трактор в Беловодске был приобретен Федором Гурой в 1922 году. С началом коллективизации он попал в артель «Волна» (затем – колхоз имени Ленина), но там быстро вышел из строя.
По Беловодску раскулаченных крестьян было много. Часть из них осталась в поселке, часть выселили на выселки (хутор Веселый), а часть отправили в Сибирь. Семья моей жены была сослана в Сибирь. Я в 1933 году стал работать на колесном тракторе ХТЗ. До этого работал на разных работах.
Во времена коллективизации на Беловодщине сеяли яровую пшеницу «пифманку». Это был хороший сорт. Как-то у единоличника Зарубея урожайность получилась 300 пудов с десятины (около 48 ц с га). В артели им. Ленина насчитывалось около 150 пар волов и 100 лошадей. В период сева работало 4 бригады примерно по 40 человек каждая. Зерновые сеяли двумя способами: ручным – путем равномерного разбрасывание руками зерен с последующим волочением «наволоком», и механическим – путем тасканием тягловой силой припашников и сеялок. Припашник имел 4 лемеха и захватывал около 80 см. Норма высева составляла приблизительно 80 кг зерна на гектар. В артели была одна хорошая молотилка. К ней подвозили снопы около десятка двуконных арб. В зависимости от расстояния, каждая арба могла сделать за смену 6 и более ходок. Вес соломы на арбе – до тонны. Люди трудились в две смены. За работу на тракторе мне начислялась оплата по 1 разряду с надбавкой 30%. Норма на пахоте для ХТЗ составляла 4 га. За норму начислялось 3 трудодня, за которые полагалось 3 рубля деньгами плюс 3 кг зерна. Иногда я выполнял по две нормы. Для посева зерновых к трактору в комплекте шла сеялка. Норма на севе определялась в 30 га. Перетяжку подшипников коленвала двигателя при нормальной нагрузке необходимо было делать через день. На это уходило не менее полдня. В 1932 году в артели насчитывалось, может быть, два трактора. В 1933 году тракторов стало 7. Пахотной земли было около 3000 га. В 1932 году на полях артели им. Ленина урожай был хороший. Но Сталин забирал весь хлеб. Некоторые колхозники в 1932 году получили на трудодень по 250 г хлеба. Весной 1933 года были нередки случаи смерти людей от голода, в частности, умер Гура (не Федор). В основном людей спасали от голода картофель и частично молоко. У нас корова была одна на две семьи.
Должность председателя артели «Волна» (им. Ленина) поочередно занимали Халимский, Мышань, Кац, Мирошник Гавриил. Халимский руководил артелью приблизительно в 1932-1933 годах. По национальности он был еврей. Хороший был председатель. При нем работала сапожная и обувная мастерские. Насколько я знаю, должность свою он оставил сам: ушел учительствовать.
От репрессий пострадали бригадир тракторной бригады Багмут Яков и начальник коммунального хозяйства Санжаров.
Со слов рассказчика записано 24 марта 2010 года.
В подтверждение показателей о нормах выработки, в газете «Червоний колгоспник» от 29 марта 1932 года сообщалось, что норма выработки тракториста на севе составляет 32 га.
   
По рассказам Макаренко (Коваленко) Марии Николаевны (1922 г.), п. Беловодск
Родилась я Беловодске по улице Меловская (ныне Гуньяна) неподалеку от школы № 1, которую позже стали называть Матлаевской.
С началом коллективизации жители близлежащих улиц объединились в артель «Волна», переименованную вскоре в колхоз им. Ленина. При раскулачивании в пользование артели перешел трактор «Фордзон». Помню, как-то осенью, наверное, это было в 1930 году, тем трактором развозили членам артели по дворам зерно. Оно было набрано в мешки и везде выгружали помногу. В тот год мы долго пекли хлеб из ячневой муки. Зерно, предназначенное для посадки, калибровалось на триере. Крутили его руками, в основном дети. Еще посевное зерно яровизировали (замачивали) и травили. Яровизировали в те времена и картошку. Все это производилось в домашних условиях.
В артели делали арбы. Отец Федора Куркина был кузнецом и оковывал к ним колеса. Изготавливался там и мелкий инвентарь: тяпки, деревянные грабли, лопаты и пр.
В районе ветлечебницы стояло кирпичное здание, «гамазея». В нем хранились большие запасы зерна. Однажды оно было кем-то облито керосином и подожжено. Наша артель свои запасы хранила в каморах, которые были расположены на месте нынешнего летнего кинотеатра, а также в пустых домах раскулаченных, где имелись деревянные полы.
Из председателей помню Каца и Мирошника Гавриила Зиновьевича. Отец наш трудился вначале бригадиром полеводческой бригады, затем бригадиром на животноводстве.
За хорошую работу члены артели награждались премиями, в том числе давали отрезки ткани. На улице Ленина примерно на месте (бывшего уже) «Дома быта» находилась швейная мастерская. Там шили одежду для взрослых, матроски для детей, застрачивали пионерские галстуки.
Касаясь вредительства, помню случай, когда своровали с комбайна полотно жатки. ( Об этом факте упоминал также Ф.В.Куркин. – В.Л.).
Как мне кажется, в 1932-1933 годах ни один ребенок из семей, родители которых работали в колхозе имени Ленина, с голоду не умер. Среди них – наша семья, Куркиных, Сипуновых, Гочаровых, три семьи Милокост и другие. У Мищенко двое детей умерло от скарлатины. В 1933 году дети рождались, как обычно. Хотя, когда я в том году должна была пойти в третий класс, полностью класс не набрался. В школе два раза в день всем учащимся давали кушать. Продуктами обеспечивал колхоз. Неподалеку от нас находилось несколько домов с беспризорными детьми. Насколько я знаю, это были именно беспризорники. О них заботилось правление – одевало, кормило. Некоторые из тех ребят трудились в колхозе: «погонычами», на других работах. Мы все участвовали в прополке растений. Пшеницу пололи при помощи «істика» – узкой металлической пластины, прикрепленной к тонкому черенку. На работу в поле женщины и дети ходили босиком. Очень неприятно было ступать по скошенной слишком низко стерне. Еще больше донимали грубые сорняки, так как поля тогда были сильно засоренные; лишь со временем, постепенно они становились чище. Кроме молотилки, работающей в поле, зерно молотили находившемся на току каменным катком, который таскали лошади. Иногда выбивали и «ціпом». В 1933 году хорошо уродили «гарбузи». Мы вдвоем с братом с большим трудом катали их с огорода во двор. Не скажу точно, но, кажется, в 1937 году в колхозе был получен хороший урожай. На зерноуборочном комбайне тогда на равнее с мужчинами трудилась молодая комсомолка Хащенко Нина Михайловна. Для отвоза зерна от комбайна ей предоставили 13 подвод с волами, но и они не успевали... В тот год только семья Милокост Григория засыпала заработанным в артели зерном почти всю колхозную камору. В их семье работали отец и три сына: Лука, Александр и Николай. Николай погиб на войне. Хащенко вышла замуж за секретаря Беловодской комсомольской организации Шкловского и, когда его перевели на работу в Луганск, уехала вместе с ним.
Со слов рассказчицы записано 20 марта 2010 года.
К вышеизложенному добавим, Михаил Шкловский на переломе 30-х – 40-х годов занимал должность сначала секретаря Беловодского РК ЛСМ, затем председателя райисполкома. Кроме того, он являлся капитаном сборной команды поселка по футболу.

Воспоминания Лысак Галина Матвеевна, село Шуликовка
(Беловодский краеведческий музей)
В 1929 году в нашем селе проходила коллективизация сельского хозяйства. Я в это время уже была комсомолкой. Семья у нас была большая: отец, мать и нас, шестеро детей. Отец мой, Матвей Захарович Лысак, 1884 года рождения, участник первой мировой войны. В 1918 году вернулся с фронта. Был награжден Георгиевским крестом. Семья владела двумя наделами земли по три десятины каждый, т.е. шестью десятинами. Один надел выделялся на отца, второй – на старшего сына Александра. Когда в Беловодске вспыхнуло восстание против белоказаков, отец принял в нем участие. Оружия у него не было, поэтому он был вооружен рожнами.
После восстания отец занялся хлебопашеством. Я хорошо помню, как жили крестьяне перед коллективизацией, в период нэпа. Это была тяжелая жизнь. Землю пахали лошадьми или волами, а ходить целый день за плугом – нелегкое дело… Сеяли вручную, урожаи были невысокие. Через кредитную кооперацию можно было приобрести некоторую сельскохозяйственную технику и инвентарь. Отец решил приобрести сеялку, но для этого надо было заключить договор на закупку яиц у населения. Чтобы получить сеялку, необходимо было заготовить более 20 тысяч яиц. Я участвовала в закупке яиц: ходила по селам закупала у крестьян яйца и складывала их в одном из дворов. А вечером приезжал отец и забирал их и меня. Я платила за яйца 14 копеек за десяток, а если крестьяне не продавали по такой цене, то могла платить по 18 копеек. Это была максимальная цена. Мы заготовили нужное количество яиц, сдали их в заготовительную контору, и после этого приобрели сеялку.
В 1929 году в селе началась агитация среди крестьян о вступлении в колхоз. Крестьяне не верили, что после вступления в колхоз их жизнь улучшится. Они жалели волов, лошадей, добытых с таким трудом, и обобществлять их не хотели. Мой отец пользовался среди крестьян авторитетом. Многие смотрели, как поступит отец: вступит в колхоз или нет. В числе первых крестьян села отец записался в колхоз. Он отвел на колхозный двор пару волов, лошадь со снаряжением, а также сдал  букарь, плуги, бороны и сеялку. Вслед за ним в колхоз вступили почти все крестьяне. Но были в селе и такие, кто не поддавался никакой агитации, они в колхоз не хотели идти, хотя и не были кулаками. К таким крестьянам приходили вместе с районным уполномоченным активисты, им угрожали, требовали вступить в колхоз, а под конец заявляли, что они лишены земельных наделов и даже огорода. Вокруг хаты забивали колья и предупреждали, что теперь сажать на огороде ничего нельзя. Лишенные всех средств к существованию крестьяне вынуждены были записываться в колхоз. Если же и после этого некоторые отказывались записываться, тогда к ним применялись еще более жесткие требования, творилось полное беззаконие.
К нам в Шуликовку в это время прибыл из Беловодска уполномоченный райкома партии Брус Ефрем Антонович. Он собрал в Совете нас, комсомольцев, и проинструктировал, что мы должны делать. Он приказал изготовить металлические штыри и послал ходить по селу, искать зерно. Мы отправились прежде всего к тем крестьянам, которые не хотели вступать в колхоз. Прибыв во двор такого крестьянина, начинали обыск. Шарили по сараям и чердакам хаты, проверяли штырями подозрительные места, и если находили зерно, забирали его. После этого заходили в хату, требовали открыть сундук, переписывали его содержимое. Это были куски домотканого полотна, одежда, обувь. Ключи от сундука забирали.
На следующий день начиналась распродажа. Сундуки свозили к зданию сельского Совета. Открывал сундук председатель Совета Воротнев (он не местный был, а приезжий, с Донбасса). Он доставал из сундука вещь, показывал ее собравшимся крестьянам, называл проходную цену и спрашивал: «Кто больше?» Продавались шубы, тулупы, платки, сапоги, ткань и другое.
Еще более жестко поступали с кулаками. В их число было зачислено 12 семей, среди них – семьи Зинченко, Демченко, Антипы, у каждого из которых было по 8-10 детей. Всех глав этих семей вызвали в Совет, арестовали, поместили в здание церковно-приходской школы. У двери поставили часовых с винтовкой, комсомольцев – Луку Дзюбу и Василия Шулику. Часовые не умели обращаться с оружием. Дело кончилось тем, что Василий неожиданно выстрелил в своего товарища и убил его.
Дело было зимой, поэтому семьи кулаков перед отправкой в ссылку предупреждали, чтобы все были тепло одеты, особенно дети. Было разрешено взять с собой самое необходимое. Эти вещи ссыльные связали в узлы и погрузили на сани. Вместе с семьями раскулаченных в ссылку отправили и сельского священника.
Всех раскулаченных свезли в Беловодск, здесь собралось более ста подвод. Когда обоз из Беловодска прибыл в Меловое, там всех, предназначенных к высылке, опрашивала специальная комиссия. Интересовались, что имела каждая раскулаченная семья, пользовалось ли хозяйство наемным трудом. Три семьи вернули назад в Шуликовку. Но когда они воротились в село, оказалось, что дом Петра Лысака превращен в контору колхоза, имущество разобрали бедняки. Вернувшийся крестьянин решил поселиться в заброшенном флигеле, что стоял на краю села и начал работать заготовителем в сельпо.
Всех раскулаченных эшелоном вывезли в Пермскую область. В тайге вывели из вагонов. Мужчин отделили и увели, остальных погрузили на плоты и повезли вниз по реке. Через несколько суток плоты пристали к берегу. Здесь оказались все мужчины, которые сооружали огромный барак из бревен. Крыши на нем еще не было, поэтому несколько суток люди ночевали у костров под открытым небом.
Все ссыльные заготавливали лес и строили новый поселок. Вслед за бараками и жилыми домами была построена больница, школа, детский сад. Но условия были крайне тяжелыми. Вскоре вспыхнула дизентерия, много ссыльных, особенно стариков и детей, умерло.
А тем временем в Шуликовке колхозники скосили пшеницу, посеянную крестьянами, а урожай свезли на колхозный ток. Зерно делили на трудоспособных – бричку зерна. Председатель колхоза В.П.Резник распорядился, чтобы большим семьям давать зерно и на детей. Поскольку при этом количество и качество труда не учитывалось, недовольные такими порядками колхозники вышли из колхоза. Но на собранной сельской сходке крестьян предупредили, что у покинувших колхоз заберут зерно и все имущество. Крестьяне снова начали ходить на работу в колхоз.
В 1930 году каждому колхознику довели план выработать за год не менее 300 трудодней. А осенью на каждый трудодень выходило по 300 грамм хлеба. В 1932 году выдавали на каждый трудодень уже по 200 грамм. В колхозе начался голод, люди ходили пухлые и умирали. Умерших свозили в каморы, находившиеся на окраине села, и складывали в них, так как копать могилы было некому. Весной общая могила была вырыта. В нее свезли и уложили мертвецов, но могилу еще не закапывали: люди в селе продолжали умирать. Многих умерших колхозников родственники закапывали в ямах из-под картофеля, вырытых во дворе усадьбы или на огороде.
Мои родители, спасаясь от голода, выехали в город Шахты, но спастись им не удалось. Сначала умерла мама, а потом и отец. Им было всего, соответственно, 47 лет маме и 49 – отцу. Младших детей, Марию и Евдокию, мне удалось определить в школу-интернат г. Шахты. А я с двумя старшими братьями, Григорием и Александром, вернулась в Шуликовку. Тяжело нам было, но Александр вскоре стал трактористом, работали в колхозе и мы с Григорием. А судьба детей, оставленных нами в школе-интернате, неизвестна. Их увезли в другой интернат, расположенный где-то в Сибири, но найти их мы так и не смогли. 15.09.1989 г.  (Подпись). (Текст записан Н.Ф.Дятченко).

По воспоминаниям С.П.Важговского
(Беловодский краеведческий музей)
Ниже в сокращенном виде будут поданы воспоминания бывшего чрезвычайного уполномоченного Донецкого обкома партии в Беловодском районе С.П.Важговского, которому с весны 1933 года довелось налаживать ситуацию в селе Третьякова. Написаны воспоминания во времена горбачевской пересторойки, и хотя можно с уверенностью сказать, что автор многое недоговаривает, тем не менее в них присутствует немало фактов, способных дополнить наше представление о том периоде.
В марте 1933 года Важговского, обучающегося тогда в одном из Харьковских институтов и состоявшего в ВКП(б)), вызвали в Сталинский обком партии. Назначив руководителем небольшой группы коммунистов и комсомольцев, направили в Беловодский район для устранения «искажений политики партии» в деревне. Давая напутствие, руководители обкома – первый секретарь Акулов и его заместитель Саркисов объясняли, что в селах Старобельского округа свирепствует голод, а кулаки хлеб весь попрятали. По начавшейся распутице они, тринадцать человек, прибыли в Беловодск. Предъявив удостоверение особого уполномоченного обкома, Важговский попросил собрать расширенное заседание бюро РПК. На нем, ознакомившись с ситуацией, предложил распределить и отправить по селам прибывших с ним лиц, а также работников местных партийных и советских органов с целью немедленного исправления «искажений линии партии на селе». Себе автор воспоминаний, по его выражению, выбрал один из самых трудных участков – село Гнидовку (Третьяковку).
Прибыв на место, Важговский сначала решил понаблюдать за работой сельсовета, не представляясь руководству, кто он. Сам сельсовет находился прямо у дороги, соединяющей Беловодск с Луганском, и туда нередко заглядывали путники. Присоединившись к группе крестьян, ожидавших появления начальства, начал вслушиваться в их разговоры. Некоторые жаловались на наглость местных активистов из «легкой кавалерии» – комсомольцев, занимавшихся неприкрытым грабежом и вымогательствами. Председатель сельсовета явился примерно через час. Им оказался человек возраста 35-37 лет, по фамилии Филоненко, бывший работник милиции. Не поздоровавшись с людьми, он вошел к себе в кабинет и целый час никого не принимал. Вскоре туда проскользнул и секретарь партячейки. Наконец председатель соизволил выйти к людям. Рассказчик пишет, первой к нему обратилась старушка, которая поведала, как она, накануне, добираясь куда-то пешком из Луганска, заночевала в скирде соломы вблизи их села. А проснувшись утром, увидела рядом умершего человека. И вот она сообщает председателю, чтоб тот организовал похороны. Филоненко сердито накинулся на женщину, начал ее ругать, зачем, мол, она явилась с этим в сельсовет, в селе тринадцать человек мертвецов, хоронить некому, скот от бескормицы «висит на подпругах», а она со своим чужаком… Закончил он тем, что грубо попрекнул: «Да и сама ты, что – помирать сюда пришла?»
Представившись, Важговский и местное руководство стали разбираться в обстановке. Первым делом была пресечена деятельность «легкой кавалерии». Эту орду они застали за грабежом крестьянской семьи. На вопрос уполномоченного, нашли ли запрятанный хлеб, те ответили, что нет, однако семечками, продолжает автор, свои карманы набили. После разъяснения, что им никто не давал права брать что-либо для себя, «бригада» была распущена.   
Затем было организовано собрание комячейки, куда входило всего несколько человек. Присутствовали на нем и другие крестьяне. Всем им было разъяснено, что лозунг «Уничтожение кулака как класса» не означает физическое истребление людей голодом или другим способом, а подразумевает идеологическую борьбу. 
По окончании собрания Важговский вместе с председателем сельсовета прошлись по домам жителей, выявляя количество больных и голодных. Срочно была организована доставка молока находящимся в критическом состоянии людям от тех хозяев, у кого имелась корова. Позже было организовано семь кухонь. Стали варить бульон, суп-затирку, кашу, кипятить молоко для больных. Кто ходить не мог, тем еда разносилась по домам. Народ воспарял духом. «Люди, страдавшие раньше от голода, – пишет автор, – благодаря организации кухонь, начали восстанавливать свое здоровье и работоспособность. Колхозники и индивидуальные крестьяне-единоличники стали активно работать. Они поняли, что голод, постигший их, возник из-за искажения политики партии на селе».
Приступили к подготовке к весеннему севу, продолжает автор. Начали очищать поля от прошлогодней кукурузы, подсолнечника, бурьяна. Для поездки за семенами на Чертково отсутствовало тягло: животные, как и люди, были обессиленные от бескормицы. Но здесь им повезло: неожиданно «прибилось» несколько лошадей, вероятно, из конезавода. С их помощью и были доставлены семена. Когда подошли сроки, с большим трудом бригады обсеялись.
Посетив как-то райком партии, Важговский, как он пишет, со всей прямотой заявил местным руководителям, что в создавшейся катастрофической ситуации немалая вина лежит и на них. Своими действиями они исказили лозунг партии по уничтожению кулачества как класса, безответственно отнеслись к составлению списков и проведению раскулачивания, должным образом не организовали и не контролировали комсомольцев, что значительно осложнило положение в селах и вызвало у крестьян законные недовольства. Естественно, такое его выступление тем не понравилось, и они пожаловались в обком, что уполномоченный, мол, прикрывает и спасает от смерти кулаков. В Третьяковку был направлен областной прокурор. Однако тот, убедившись, какое большое количество людей спасено от голода, насколько уменьшились заболеваемость и смертность, а также в том, что удалось выполнить все задания весенней посевной кампании, принял его сторону, и конфликт был исчерпан.
Касаясь других членов группы Важговского, некоторые из них, не выдержав трудностей, сбежали. Сам он оставался в Третьяковке до конца уборочной кампании 1933 года и был счастлив, когда колхозники собрали неплохой урожай.
В заключение автор пишет, он и в дальнейшем не терял связь с жителями Третьяковки. Занимая должность заместителя управляющего Донбассэнерго, помогал местному колхозу с углем для кузни, инструментом. Когда же крестьяне приезжали в Кадиевку, они, цитируем: «разыскивали меня и говорили, что я им родня».
 
Кровавая трагедия
В Беловодском краеведческом музее хранятся воспоминания П.С.Лозового, в период коллективизации проживающего в Третьяковке. В те времена, пишет автор, председателем Даниловского сельсовета работала Попелнуха Арина Егоровна. У нее было трое детей. Однажды муж (в какие годы – не указывается), застал супругу в пьяном виде и… отрубил ей голову.
Случай с женщиной по фамилии Попелнуха подтверждает и жительница Беловодска В.Д.Сипун (Дорошенко), 1929 года рождения, называя при этом село Гармашовку.
Несомненно, речь здесь идет об упоминаемой в книге «СССР тридцатые – борьба за выживание» сельской активистке Попелнухе Арине Петровне, писавшей жалобу в Беловодский РПК  в апреле 1931 года с просьбой оградить ее от «травли» со стороны кулаков. На том документе была поставлена резолюция: «Перевести в Гармашовский сельский Совет».
 

 
        


 
        


 
        


Рецензии