Королиссимус и поэт

Александр НИКИШИН

КОРОЛИССИМУС И ПОЭТ
(Отрывок из романа "Однажды в СССР")
 
1.

...Увидев ее, смело перебегающую дорогу перед кортежом, он воспылал к ней неземной страстью и погнался за ней в окружении 150 гвардейцев охраны. Те страшно топали сапогами, чем сильно напугали девушку. Она чуть богу душу не отдала, когда её окружил частокол из мужчин в чёрном!

Но Королиссимус умел понравиться женщинам. Извинившись и шаркнув ножкой в хромовом рыжем сапоге, предложил ей незамедлительно проехать во дворец и стать королевой, то есть, женой Королиссимуса, его женой.

Та возразила: а куда я сумки дену? Я же с рынка. А дипломата, с которым живу? Сумки подержат гвардейцы, а дипломата повесим на фонарь, обрадовал её Королиссимус. Через полгода белокожая красавица родила дочку, но умерла при родах, оставив как память о себе томик стихов, привезённый с Верхней Земли.

С этого проклятого томика всё и началось! Королиссимус готов был рвать на себе последние волосы, думая о том, что, вот, старый дурак, недоглядел и не кинул книгу в топку!

Стихи его милая дочурка заучила наизусть, после чего стала совершенно невыносимой и нервной. Задирала отца и требовала отменить закон, согласно которому все поэты были вне закона. Отец отказался наотрез, объяснив, что все беды от гадов-стихотворцев. Нет, но какой нормальный человек в здравом уме и в твёрдой памяти напишет такую чушь: 

Пусть ни один сперматозоид
Иллюзий никаких не строит
Поскольку весь наш коллектив
Попал в один презерватив.

Думали, это Корпус цветущего здоровья напечатал про радости контрацепции, а когда вчитались – мама моя, стихи-то про смену строя! Так зашифровать! И кто бы мог подумать? Повесили поэта за ноги. Одна тут, другая – там. Он концы быстро отдал, но стишата гнусные до сих пор живут, даже дети их заучили, легко ж усваивается разное дерьмо, потом пришлось калёным железом выжигать по буковке.       

После этого принцесса поставила ультиматум, что выйдет замуж только за поэта. Отца это страшно напугало, хотя он ничего не боялся, зная, что его окружают одни трусы, которые зависят от его денег, а денег у него было столько, что он мог каждого гражданина Рая купить и продать по многу-многу раз. Но эти гады-поэты не давали ему свободно распоряжаться его деньгами...



2.
Чтобы выявить врагов, Королиссимус шел на разные хитрости. Например, приказал распространить листовки с таким текстом: «…Смерть Королиссимусу! Прочитай и быстро передай соседу! Подпольщики-мстители».

Из одного миллиона воззваний, брошенных в почтовые ящики с предложением «передать соседу», 999 999 штук вернулось в Корпус Общей Безопасности заказными письмами с обратным адресом. Судьба одного  заинтриговала и агенты сбились с ног, чтобы найти последнюю листовку. Оказалось, ею подтёр задницу, не читая, пьяный сторож продуктовой лавки.

Листовки разнесли по второму кругу по тем же ящикам и вернулось 999 998. Оказалось, один получатель был в запое пятые сутки и почтовый ящик не открывал.   
 
3.
…Королиссимусу просто нельзя болеть. Он и не болеет, чтобы досадить Жрецу Общей безопасности, злому и желчному старикану в очках в золотой оправе, завистливому и жестокому. Тот ждёт смерти Королиссимуса, чтобы сменить его на престоле. Думает, раз под ним Корпус Общей Безопасности, то ему всё можно? Ни фига не можно! Но терпит его Королиссимус до поры. Знает дело жрец и возврат 999 999 воззваний из миллиона доказывает, что не зря ест народный хлеб, всех запугал, достал до печёнок! Никто не помышляет о смене власти, когда такое было? Даже скучно как-то, казней давно нет. Ладно, думает Королиссимус, я сегодня добрый, пусть ещё побудет на этом свете, сменить жреца всегда успею, куда он из колеи денется.

Нельзя болеть Королиссимусу и по той причине, что надо держать в узде дочку. Хочет он увидеть, наконец, наследника, а себя дедушкой! Каким получится внучок, вот интересно? Будет у него нос, как у Королиссимуса, с горбинкой или картошкой, как у Жреца Общей Безопасности? Или длинный, как у Жреца Внешних Сношений? Или кривой, как у Жреца Культурных Процессов? А ушки? Только не как у этого, похожего на обезьяну, Жреца Оборонных Дел! Из-за ушей тому отливали каску по спецзаказу, в обыкновенную голова не лезла!

О дочке, которая никак не родит ему внука, думал Королиссимус, сидя на заседании Высшего Совета Жрецов, куда входили 15 его бывших одноклассников. Слушая их бубнёж о международном положении, разглядывал их так пристально, что многие на всякий случай сползали под стол. Вообще-то одноклассников у него было когда-то 25, но выжили в борьбе самые стойкие, те, что из чугуна и стали, а не из стекла и ваты. Пятерых он повесил – за пьянку. Еще пятеро повесились сами, не выдержав напряжения. А эти смогли уцелеть…

Королиссимуса прямо подмывает всё к чертям бросить и сказать жрецам, представляющим в подземелье верховную власть: "Айда, пацаны, по бабам, пока стоит!" Но не мог, не имел права, шло обсуждение важных государственных проблем.

«Ну, ничего, - успокоил себя Королиссимус, - всех-то дел минут на десять. Какие там проблемы, если 70 процентов жителей – солдаты, полиция и гвардия, а 30 – нештатные осведомители Корпуса Общей безопасности, наводящего на всех ужас. Для них и места-то нет, для проблем!».


7.
В принципе, он очень любил заседания Совета. Тут было не скучно! Перед началом бросали жребий среди жрецов, - кто будет Ответственным за энтузиазм? После каждого выступления Королиссимуса он подавал сигнал судейским свистком. Свистнул раз – аплодисменты. Свистнул два – бурные аплодисменты. Три – бурные, продолжительные аплодисменты. Четыре – бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию. Пять свистков – бурные, нескончаемые аплодисменты, все встают. 

К тому же был повод надеть парадно-выходной мундир с четырнадцатью высшими наградами Внутреннего Рая – Золотыми Звездами Красного Экскаватора и очень красивыми эполетами в виде двух чугунных сковородок. Мундир был оранжевого цвета в широкую синюю полоску. Пришлось, правда, опустить полы до самых ботинок, чтобы разместить часть наград.

Другую их часть прикололи на спине, отчего спина Королиссимуса стала чесаться. По особо торжественным случаям к мундиру подшивали шестиметровый шлейф, который был усыпан орденами и медалями с обеих сторон. Шлейф обычно несли 12 гвардейцев. 

Доклад делал Жрец Общей Безопасности:   

- Ваше Величество! На повестке дня два очень коротких вопроса. Докладываю вам и Высшему Совету Жрецов! Всё у нас идёт хорошо, почти весь народ почти всем доволен. 

- Что значит «почти»? – нахмурил брови Королиссимус. – В процентах это сколько? 195 из ста? Или наоборот?

Жрец Общей Безопасности пояснил:

- Объявилась некая поэма не очень правильного содержания. Портит нам картину.

- Какую еще картину? - спросил недовольно Королиссимус. - "Шишки на дереве"?

- Нет, другую. Картину общей любви и почитания. Ну там, слова не так стоят, обороты речи. Простые люди могут не понять и сделают неверные выводы. Я вынул её утром из почтового ящика. Хотел сжечь, но не на чем. Просил бы разрешения не зачитывать.

- Нет, зачитай! – сдвинул брови Королиссимус. – Интересно, откуда грамотные берутся, если света нет и есть нечего?

По мере чтения Жрецом поэмы, которая носила странное название "Конвергенция",  Королиссимус мрачнел. Было от чего! Думал, что всех поэтов в королевстве извели, ан нет, есть ещё, рифмоплёты, не перевелись, мерзавцы, баламуты! И такую, главное дело, страшную картину нарисовал этот гад-поэт, что Королиссимус даже не поверил, что это про их Подземный Рай, а не про что-нибудь конца 20 века где-нибудь в Америке, там много такого говна писали, за это хорошо кормили в тюрьме, вот поэты и старались. Текст поэмы был гадкий от начала до конца:

Улицы – окопы, народ в окопах – скопом.
Машины - букашки, детишки – в какашках.
Девочки в платформах, очкастые светофоры.
А дворцы, дома, помойки до ужаса жизнестойки,
против бед – иммунитет. В помойках коты-обжоры,
у помоек – воры. Воры извращены,
в скотов превращены. Воры пугливы,
едят не мясо – сливы. Стоит афиша-тумба,
Ухо – плакат, дождем мочится.
Сам тому не рад. На плакате – сухо:
«На солнце хотите?
Коль болит ухо. К нам не приходите».
Космонавт здоров, как мильён коров.
А ухо не порядке, делай зарядку.
И берегите уши для подслушиваний!
На плакате – трехэтажно: «Мать твою, катись!».
А куда неважно. У тумбы пёсик: пись-пись-пись.
Собачья моча горяча, Но слёзы собачьи – еще горячее.
Плачет собачка: где дерьмо зарывают?
Кругом бетон, дерьмо с собой таскаю.
Бетон не пачкай, крепись, собачка.
Подошёл старичок, поправил паричок.
Постоял, посопливился, головой покачал:
«Народ застроптивился, народ одичал.
Дом-космодром в мильён этажей –
Прочь эту муру. Им бы дубинку потяжелей,
Да пещеру. Неона лампы – до лампы,
Есть свет от очагов. Рожали б не засранцев,
А смельчаков!».
Старичок плачет: не счесть лишений.
Смерти хочется, как раньше сношений.
…Ядра у Земли нет, она – пробирка.
Шлёпнется пара комет, будет в Земле дырка.
Солнце – из полистирола, сильнее семафора
в мильён ватт. Всякий этому рад,
пьют тут пока-молу и - лимонад.
Солнце яркое, но не жаркое,
волосы не выест, глаз не опалит,
так что не стесняйся, лечи менингит!
Брачная ночь не запрещена.
Кричишь по подземелью: «Невеста стеснена,
дайте затемненье!». Подземельные подумают,
почистят уши. Икнут, почешутся: «Тушим!».
…Рубильник на себя, погас огонь.
Лезу на тебя, в страсти, что конь.
Ночка, ночка темная брачная,
ты лежишь такая смачная, смачная.
- Прикрыла б срам!
- Прикроешь сам!
Ах, атавизм, детский онанизм.
Рубильник на себя – погасло светило
Разбегайтесь, ребятня, ворам подфартило.
Им ночь – сахар, только и живут.
Вот и кровью запахло и на помощь зовут.
Бежит девчонка, за ней громила.
Девчонка-галчонок, в громиле сила.
Схватились у окошечка, не плачь, крошечка.
Орать будешь – убью, нет – отблагодарю.
Дам конфетку. Не плачь, детка!
У меня, мля, потенция, а ты – конвергенция!
Ночка, ночка тёмная, брачная,
только для девчоночки ты уж больно мрачная.
Лежит девчонка, задрав юбчонку,
Громилы нету, пошел по свету.
Кого ограбит, кого порешит,
жизнь его не балует, вот он и спешит...
Ой, что за хари, ах, что творится?
What the matter? А вот и полиция!

8.
- Нет, ну всех обосрал! - обиделся Королиссимус. – Ночка мрачная! Всех скопом!И членов партии, и беспартийных, живых и мертвых, черных и белых. Что за народ эти поэты! Корми их, пои, учи за счёт государства, терпи их закидоны. В смысле, вешай, не вешай, ничего не ценят. Опять народ баламутят, как сто лет назад! Ну чего вам не хватает? Чернил? Дадим чернил. Бумаги? Хер с ним, спилим два столба, сделаем бумагу. Но пиши ты что-нибудь светлое, приятное: «Уронила Мишку на пол потому что он в галошах!». Это ж любо-дорого слушать! Про меня напиши, я тоже ничего. А у него? Грязь, клевета, высмеивание и критика. От макушки до копыт. Какая-то беспросветная мутная лунность! Неужели в его жизни нет ничего хорошего? Жив и радуйся!

Расстроился Королиссимус, место себе не найдёт, ходит туда-сюда, руками всплёскивая и пугая жрецов, позвякивает медалями:

- Нет, но зачем писать, что солнце не настоящее? Что из полистирола, что сильнее семафора в миллиён ватт? Ну, зачем? Для чего? Кстати, откуда у этого Тушенко  цифры про миллиён? Кто дал гаду цифры! 

- Наверное, КУСТ, Королевское Управление Статистики, - предположил Жрец Общей Безопасности, втягивая голову в плечи. – Они, видимо и дали.

Королиссимус обиженно развёл руками, издав медальный звон:

- Вот же не хочется, а выругаешься! Всех повесить! До единого, весь этот куст смородиновый! Вырвать его с корнем из нашей грядки! Так они и про меня цифры выдадут, кто хорошо попросит. Эх, мать-перемать, ни минуты покоя, что же это за горе! Приведи-ка мне, Жрец, поэта, надеюсь, последнего. Перед тем как я его повешу, хочу потолковать с ним наедине с Советом Жрецов.

Жрец Общей Безопасности развёл руками:

- Никак нет, Ваше Величество, невозможно!

- В каком это смысле? Ты что, не знаешь старую строевую песню? «Невозможное сделать возможным»? Едрит ангидрит! Быстро сюда! За шкирку, пинком под жопу! Не рассуждать! Живо!

- Ваше Величество! Поэт ещё не найден. Но скоро будет в наших руках. Не сегодня-завтра…

- Что значит – не сегодня-завтра? Нам что, до седых мудей тут ждать? Сидеть и трястись - вдруг ещё напишет про мои доходы?

Забегал по залу, заламывая руки:

- Жрец, собачий сын, сделай что-нибудь страшное! Срочно! Взорви что-нибудь, не знаю, ткни в кого-нибудь отравленным зонтиком, стукни по балде поварёшкой! Компромат куда-нибудь слей! Но не сиди сложа руки! Кстати, а кто такая «конвергенция»? Баба?

Жрец замялся:

- Лучше вам не знать, Ваше Величество.

- Это ещё почему? Некрасивая, что ли?

- Страшнее страшного… Все общее! Ничего своего личного. Армия, женщины, дети, бр-р! Кошмар, одним словом!

- А деньги? - насторожился Королиссимус.

- Общие!

Королиссимус помрачнел.

- Ах, и они тоже? Ну, это просто государственный переворот! Все вверх дном! Перевернуть! Найти! Четвертовать! Быстро! Пока не оставили меня на старости на бобах! С пенсией наедине!

Потёрся подбородком об эполету, погладил иконостас на груди и сказал:

- Если им всё спускать, они и до моих медалек доберутся, эти гады-поэты. Тем более тащи его сюда, лично задушу наймита врагов государства, то есть, меня. Но не сразу, а после короткого, но задушевного разговора.   

- Ваше Величество, - встрял Жрец Общей Безопасности, - дело негодяя ведёт старший подполковник пятого отдела Корпуса Общей Безопасности Одиноков. Предлагаю заслушать его доклад о принятых мерах и всё свалить на него, если что.
 
- Пусть войдёт, но только покороче. Не люблю я твоих людей, жрец, голова от них болит, - пожаловался Королиссимус и вместо головы потрогал фуражку. Раздался приятный, мелодичный звон; его издали медальки, кучно висевшие на околыше и вокруг тульи. – Что они такое едят, что пахнут не празднично? Чем-то ветхозаветным, затхлым. Чем ты их кормишь? Цементом? Или мясом заключённых?


9.
Старший подполковник пятого отдела Корпуса Общей Безопасности Одиноков был крупный, высокий мужчина в чёрно-зелёной форме и с тремя экскаваторами в каждой петлице, что соответствовало его званию. Вошёл, чеканя шаг, топнул шесть раз левой ногой, как положено по уставу, отдал честь.

- Да ладно, - сказал Королиссимус, - растопался. И так голова болит! Отвечай: где этот сучий потрох? Поэт, мать его! Когда будет? К вечеру? К утру? В полдник? Смотри мне, совсем мышей не ловишь! Под твоим носом вырос на грядке сорняк, какой-то гад-борзописец. Критикует родину, которая тебе же всё дала – еду, зарплату, форму одежды, а ты его до сих пор не поймал! Иди и приведи. Жду двадцать минут, не больше. Если через час двадцать минут не будет результата, лучше застрелись, всё равно повешу! Выйдешь отсюда кедами вперёд.  Кстати, какой у тебя размер? 49? В стране жрать нечего, а эти ряхи отъели. В дверь не пролезают! Иди худей! Кругом, марш! Тупорезы!   

Обернулся к Жрецу Общей Безопасности:

- Никто ничего не делает, всё сам да сам! Ты не радуйся, тебя повешу рядом! Совсем распоясался! Если каждый сморчок начнет стишата строчить, как будет жить народ? «Старичок поправил паричок»! Это он не на меня намекнул, а?

Он повернулся к зеркалу:

- Нет, заметно, что парик? Вот гад, парикмахер: «будут как свои, как свои»! Повесить на рее прямо в парикмахерской! Я ему поправлю паричок, я ему башку снесу, пись-пись-пись! Засрут, понимаешь, народу мозги, станут называть причины, почему все плохо живут, а я хорошо. Народ думать начнёт, что и как, где все деньги? И до меня докопаются, залезут в мои подвалы. Или я не прав? Что скажут коллеги? Воды в рот набрали, предать меня решили!

Жрец попытался возражать, но коллеги не дали. Зашикали на него со всех сторон, замахали руками: тебе сказано, иди и работай! Если под Королиссимуса копнут, нам всем крышка!

- Нет, а что его долго искать? – накручивал себя Королиссимус. - Вы чё, как дети, прямо! Кто у нас стихи пишет? Никто. Я тоже не пишу. Может, ты пишешь, - он пнул ногой Жреца Общей Безопасности, - а, жирец? Двойную игру ведёшь? Под одеялом по ночам? «Буря мглою небо злое», ну? Какой-то вид у тебя сонный и подозрительный?

Жрец Общей Безопасности на всякий случай закрылся папкой.

- Ты не прячь личико, Гюльчитай, етит твою! Мы тебя выведем на чистую гальку! Поэты! Совсем заучились, пидорасы!

Обернулся к Жрецу Культурных Процессов:

- Кстати, напомни, кто это? Пидорасы?

- Животные такие, Ваше Величество, - ответил тот важно. – Но вымерли давно.

- Во-во, животные! Ты как пидорас и поэт твой из этих. Ну, где этот охальник? Подозрительно долго копается. Уже час как его нет.

- Только две минуты, Ваше Величество.

- Будешь меня учить, жрец? Две минуты! Лишь бы критиковать старших. Может, этот мужик к врагам переметнулся? Кстати, подозрительный какой-то. Как, говоришь, его фамилия?

- Одиноков, Ваше Величество! – отрапортовал Жрец Общей Безопасности. – Исполнительный и пунктуальный! Если сказал, что через час 20 минут застрелится, то и застрелится.

- Одиноков? Странная фамилия! Упадническая. От такой фамилии чего хочешь можно ждать. Дай-ка мне его «Личное тело», посмотрим, что за Одиноков такой. С кем живёт, о чём думает, что ест? Песня такая была: «Как тебе служится, с кем тебе дружится, как тебе спится во сне?». Кстати, жду ещё пять минут и – точка! «Пять минут, пять минут, Новый год уже на марше!» Из фильма «Карнавальная мощь». Уж эти мне поэты. «Ах и сам я нынче стал неводостойкий»! Лучше раньше писали, намного лучше, не то, что эти, нынешнее семя: схватились у окошечка, не плачь, окрошечка? Какая, на хрен, окрошечка? При чём тут окрошечка, не жарко ведь! Кстати, когда обед подадут?    

Принесли «Личное тело» Одинокова. Под номером 999999.

- Та-ак, - произнес Королиссимус, слюнявя палец, - одни девятки! К чему бы это? Как Герд Мюллер, форвард. Мастер забивать баки! «Ты всё пела, онемела». Посмотрим, с чем сегодня едят этого типа.


10.
Старший подполковник Корпуса Общей Безопасности Виктор Аккордиевич Одиноков, крупный, высокий мужчина в чёрно-зелёной форме и с тремя экскаваторами в петлицах, выйдя из Тронного зала, сразу сник и осунулся. Да так, что проходившие мимо гвардейцы его не сразу признали и даже не отдали честь.

Обида клокотала в груди старого следователя: так с ним ещё никто не обращался! Какой гад этот Ваше Величество Королиссимус. Слава ему и вечная память! Даже слова вставить не дал! Выставил на посмешище!

Испуганно зыркнул направо-налево – не услышал ли кто его мысли – от дыбы позорной подальше, как говорится и, цокая подковками сапог, быстро сбежал на выход по мраморно-цементной лестнице под недоверчивые взгляды часовых.

В корпус решил не ехать. Гада-поэта за час 20 минут вряд ли найдут, придётся стреляться, Королиссимус не любит шутить. Он шёл домой, чтобы покончить жизнь самоубийством. Пока сын на лекциях, он вынет из подмышки свой «альхен» 17 калибра, напишет посмертную записку, положит на стол зарплату за последний месяц и снесёт себе череп. Пока шёл в родной 55-й модуль на 77-й улице (бывшей Бривибас иела), о чём только не передумал! На его счету были тысячи посаженных и прибитых сковородками, а теперь пришла и его очередь.

Когда был помоложе, сам пытал, руки выкручивал, пальцы плющил, яйца защемлял стулом, по голове лупил пудовым кулаком. Любил это дело крепко. Но там было из-за чего! Там было недовольство условиями содержания во Внутреннем Рае, тем, что не все едят ложками и вилками, и что не у всех есть еда, хотя в газетах пишут, что у всех. То были настоящие враги, оборзевшие от злобы и голода, вечно недовольные, что воздуха мало, что всё искусственное и кругом дефицит.

А чем мог быть недоволен старый солдат Одиноков, который за 20 лет службы носом тут всё прорыл? Он был всем доволен. Ну, жена ушла к старшему по званию, так это дело житейское, у того и зарплата побольше и паёк сытнее. Один растит сына. Сын! Его семя, его единственная радость!

Конечно, Паулюс доставлял ему хлопот. 25 лет, а ума не нажил. Хотел устроить его в гвардию, так ведь отказался, я, говорит, папа, крысу убить не могу, а ты меня в гвардию! Читает взахлёб археологические книги.

Одиноков его спрашивает: что ты там ищешь, в этой пыли? Сходи лучше в кабак выпей или прокатись с ветерком по Второму Диаметру! Девчонку себе найди, наконец, с ушами на затылке, красавицу с кривыми ножками и с большой железной жопой, чтоб аж припекало в холодную зиму! Нет, не хочет! Вычитал где-то фразу «Человек звучит гордо!» и носится с ней. Откуда взял такую чушь? Гордо звучат слова Королиссимус, Совет Жрецов, Жрец Общей Безопасности. Всё остальное – говно и прах! Какие подземельные гордо звучат, покажи-ка мне их, сынок? Сейчас я их на вшивость проверю! Папа, если не звучат, то всем нам хана, крышка. Мы тогда не люди, а люди там - на Верхней Земле. А вот это, сынок, упадничество и измена Раю! Не хана и не крышка. Есть Королиссимус, есть Совет Жрецов, всё за нас решат, подскажут, посоветуют, накормят, за ручку возьмут, обогреют. Чего залупаться-то? Живи и радуйся, сынок! Славь Королиссимуса и его решения!

Нет, говорит, я лучше наверх сбегу, на Внешнюю Землю, там люди, а здесь нелюди!
Тогда он впервые ударил сына по лицу. С силой  приложился, как учили. Сын кровь сплюнул, дурак ты, говорит, отец и уши у тебя холодные. Не зря мать от тебя ушла, психопата. Иди, целуй в жопу своего Королиссимуса!

Сын потом не разговаривал с ним больше года. Хорошо хоть стихи не пишет. У Королиссимуса к стихам ненависть. Считает, нет ничего страшней рифмованных призывов. Усваиваются легче и помнят их долго. В школах еженедельно проводят конкурсы на лучший стишок. Всех участников награждают поездкой по стране, кормят, поят, селят в гостиницу и через два-три дня все рифмы из детских голов улетучиваются – специальные лазеры прочищают им мозги так, что даже «дважды два – четыре» у тех просто ноль. И сами они – ноль. Табула раса, чистая доска.

Зато из них выходят отличные землекопы и сталевары, мозгов-то нет!
Сын начал было рифмовать: «Яблоки попадали, высохли кусты, дорогая, надо ли так грустить, как ты?». Снял ремень, и порол, порол, порол его по голой жопе, - до крови! В школе, приказал, никаких стихов, говори, не умею, не знаю, ничего не понимаю. Иначе загремишь, сам знаешь, куда. Шкуру снимут!   
Молчит, ни слова отцу в ответ!..      

Одиноков нажал кнопку лифта и тот тяжело опустился на шестой промежуточный. В прихожей были свалены в кучу куртки, пальто, мотоциклетные шлемы. Опять собрал сынок «мраморную» молодёжь! Слушать запрещённые пукалки, брякалки и дрюкалки, которые привозили с Верхней Земли контрабандой. Сколько раз говорил: не делай этого в доме! Дом ведомственный, кругом же сослуживцы, донесут в два счёта, слетит отец с должности. Пожимает плечами. Но в этот раз в комнате сына было тихо, ни пукалок, ни брякалок. Зато кто-то в тишине нараспев что-то декламировал.

Старший подполковник, тая дыхание, подкрался на цыпочках к двери, приоткрыл её и остолбенел, услышав, как кто-то читает нараспев:

Стоит кабак – дураком-дурак,
Кто туда попал, тот там и пропал.
Шлюхи зацелуют, мозги провернут,
Кошелёчек склюнут, в постель уволокут.
Объятья липкие, губкие душные,
Ну и влип же ты, простодушный.
Радуйся, веселись, получай сифилИс!       

Оп-па! На ловца и зверь бежит! Я его по всему Раю ищу, а он у меня в гостях.

Спасибо, спас мне честь и жизнь заодно! Ну-ка, голубчик, дай-ка я на тебя полюбуюсь, на писаку! Он распахнул дверь и перед глазами предстала такая картина: на полу, на столе, на подоконнике, сидели кучно дружки и подружки сына, - здрасьте, дядя Витя! - а сам он, стоя посреди комнаты с листочками в руках, читал запрещённую гадкую поэму!

Тут Одинокову стало дурно. Ту самую поэму, из-за которой его чуть не повесили пять минут назад!

Ну-ка выйдем, сынок, сказал ему хриплым голосом. Извините, ребята. Вышли на лестничную площадку. Одиноков достал из пачки «Королиссимуса» навозку, предложил сыну. Тот отказался, покачав головой, не курю и тебе не советую. Глаза его блестели, он был ещё там, в этих гнусных стихах. Откуда они у тебя? Кто, ребята? Да нет, стихи эти? Кто принёс, назови имя! Никто не принёс, я их сам написал, ответил сын гордо. А что? Са-ам? Как это сам? Запрещено ведь законом стихи писать! Законом? А кто эти законы сочиняет? Тиран Королиссимус?

От неожиданности Одиноков чуть не лишился дара речи, но школа есть школа. Сжал свой огромный кулак и размахнулся, чтобы со всей силы врезать сынку по лицу. Не тут-то было! Тот, резко перехватив его кисть, больно её сжал и свистящим, страшным шёпотом, чеканя каждую букву сказал такое, отчего Одиноков онемел и осел: если ты, скотина, ударишь меня, я покончу с собой, понял? Ты можешь меня убить, но я не поменяю своих убеждений. Твой Королиссимус – палач и тиран и наша организация сделает всё, чтобы его уничтожить.

Организация? Уничтожить Королиссимуса?

Перед глазами Одинокова всё поплыло, словно он врезался головой в каменную стену. Из мути доносилось жуткое, такое, что и в кошмарном сне не приснится старшему подполковнику: мы заставим твоего Королиссимуса жрать медальки, которые он навесил на себя от имени народа! Он будет ими сраться до самой своей смерти! Кровавым поносом! Мы выпустим из тюрем всех недовольных! Мы откроем школы и отнимем награбленное у жрецов! Мы подадим руку дружбы тем, кто живёт наверху и зароем навсегда топор войны!   

Как обухом по голове Одинокова эти слова! Рука сама потянулась под мышку, к родному семнадцатизарядному «альхену», который никогда не изменял, в отличие от жены и сына. И как-то неожиданно из глубин подсознания вдруг вышла, скорее, выплыла странная, непонятная фраза «Тарас Грозный убивает своего сына». Откуда это имя? Кто был тот человек, Одиноков не помнил или даже не знал. Но если убивал, то, наверное, за дело? 

И вдруг с безотчётной, неожиданной тоской вспомнил, как разговаривал с ним, заслуженным офицером, Королиссимус. Как с куском говна!


11.
На заседании Совета был тихий час. Все мирно дремали после обеда, переваривая пищу, посапывая и постанывая. А Жрец Культурных Процессов, курировавший Средний балетный театр, даже вскрикнул во сне: «Маша, ещё фуэтэ, ещё! Кончаю!». Видимо, снилась постановка балета «Красный Экскаватор».

Не спал один Королиссимус, листал «Лично тело» Одинокова.

- Так, набор хромосом… отпечатки пальцев рук и ног… состав ушной серной массы… биопсия слюны… носовой слизи… толщина и цвет лобковых волос и глубина подмышечных впадин… градус изгиба носа… длина мочки ушей…
Он вообще любил что-нибудь листать. Как и звон медалей это отвлекало от дурных мыслей. Листая, много чего полезного нашёл из жизни старшего подполковника.

Открылась дверь и на цыпочках, чтобы не будить синклит, вошёл Главный Дворцовый Администрант: «Ваше величество, старший подполковник Одиноков просит аудиенции».

«Просит? Лёгок на помине! Зови! – приказал Администранту и захлопал в ладоши. – Иждивенцы, 45 секунд – подъём! Рыть себе могилы руками!». Увидев обезображенные страхом лица жрецов, смилостивился: «Да шутка это, шутка! Вам лопаты дадут, не волнуйтесь!».

Одиноков вошёл строевым шагом и грохнул каблуками:

- Ваше величество, старший подполковник Одиноков по вашему приказанию явился!

- Явился не запылился. А почему не покончил с собой? Иль поэта нашёл?

- Так точно, нашёл.

- Ну и где он?

- Перед вами, Ваше Величество!

Перед Королиссимусом сидел Жрец Общей Безопасности.

- Вот так-так, - сказал Королиссимус. – Как же ты долго нас за нос водил! Всё утро. Я не я и кобыла не моя. Попался, поэтишка мерзкий! Повесить!

Жрец упал в обморок. Одиноков кашлянул, привлекая к себе внимание:

- Никак нет, Ваше Величество, не он. А я.

- Что ты? Начальство выгораживаешь? Так не жалей его. Он тебя давно уже зарыл и надпись написал: у попа была собака. Кстати, о ком это речь? И чего тебе его жалеть, да пусть он висит, жопа с ручкой.

- Поэму написал я.

Королиссимус вздохнул:

- Слушай, старший подполковник. Ну что ты мне мозги засираешь? С утра пораньше! «Он написал поэму!» Да кто тебе поверит, дураку? Ты и двух слов связать не можешь, а тут их – почти триста, я считал, пока эти спали, да ещё запятые! Или выпил? И потянуло на подвиг и жертвы? Так бывает с непривычки.

- Никак нет. Не пил. Я написал эту антирайскую поэму. Я нарушил присягу. Посягнул на святое. И готов понести наказание согласно штатному расписанию. Рубите меня на куски!

Королиссимус вздохнул:

- Есть же на свете дураки! А наши дураки лучше других дураков. Иди домой, проспись! Рубите его на куски, режьте его на части! Кидзадзадзе!  Наивных тут нет тебе верить. Ты сначала срифмуй слово «дятел», я посмотрю, какой ты поэт. Срань-герань? Я – поэт, зовуся фуй, от меня вам поцелуй! Ха-ха! Знаем мы эти штуки, проходили. Топай до хаты! А жреца в расход, как очухается.

Одиноков попытался срифмовать слово «дятел», но ничего у него не вышло. Тогда он напряг извилины и вспомнил, что читал сын. Врезались крепко в память три строчки, видимо напомнили об изменщице-жене.
          
Объятья липкие, губкие душные,
Ну и влип же ты, простодушный.
Радуйся, веселись, получай сифилИс!       

Королиссимус откинулся на троне. Долго и внимательно изучал старшего подполковника, о чём-то размышляя. Вздохнул тяжело:

- Уважаю. Не то что эти, козлы! – кивнул на жрецов, которые быстро-быстро сползли под стол. – За свою шкуру любого сдадут с потрохами. Значит, ты написал эти антигосударственные стихи?

- Так точно, я!

- Тогда ответь мне на вопрос: а кто это такой - сифилИс? А? И за что его получают?

Одиноков молчал, опустив голову.

- Эх ты-и, деятель! Это подарок такой! За верную службу. Поэму он написал! Так я тебе и поверил, козлу! Чтоб написать поэму, надо книжки читать, а не только ценники в магазине. Из-за жены расстроился, что ли? Что ушла? Смерти ищешь? А хочешь, верну? Сейчас позвоню и придёт с вещами. Или, чтоб туда-сюда чемоданы не носить, поселишься в квартире старшего по званию? Который её увёл? Ну? Тоже не хочешь? А знаешь, почему?

- Никак нет, Ваше Величество!

- А я тебе скажу, почему. Да, поэму эту написал Одиноков. Но не ты, а твой сын! Звать Паулюс, 25 лет. Студент. Элемент неблагонадёжный. Интеллектуал, собачий сын, книжки где-то достает и читает, любит запрещенного Бехтовена, а не дрыгалки. И теперь ты его выгораживаешь. Ну, не так разве? А? Как я тебя? Отвечать!
 
Одиноков ещё ниже опустил голову. Королиссимуса это разозлило крайне.

- Я те покажу, - заорал он на весь замок, - где ракушки зимуют! Водишь меня за нос, скотина!
 
Одиноков дёрнулся.

- Эй, стража! – Щёлкнул Королиссимус пальцами в перстнях с бриллиантами. - Живо сюда сынка! Доставить пред мои ясные очи! Устроим с папой очную ставку. Посмотрим, как яблоко от яблони падает, а сын за отца не отвечает! Ответят у меня, оба! Эй, Жрец Общей Безопасности! Очухался, засранец? Говнецом не от тебя несёт? Срочно наряд по адресу… – он посмотрел в «Личное тело» Одинокова, нашёл его координаты, - модуль 55, улица 77-я. Доставить парня живым! Руки в ноги, живо! Бить, но не калечить! Исполнять моё решение!

Одиноков резко вынул из-за пазухи «альхен».

- Э-э, - заволновался Королиссимус и даже привстал на троне. - Ты что, стреляться надумал? Тут? С ума не спятил? Кругом зеркала, вазы мамайские, фарфор лямезонский, крусталь чешский. Умом поехал? Да тут каждая штучка по миллиону лябов, ты чё! Да отнимите ж у него пистолет! Кто-нибудь, охрана, мать вашу тут!

Это последнее, что успел сказать Королиссимус, падая с металлическим звоном под стол. Одиноков открыл беглый огонь в его сторону, ориентируясь на звон от наград. Именно они и спасли Королиссимуса. Пять пуль «альхена», отрикошетив от медалек, улетели в сторону. Раздался звон разбитого стекла, крики раненых жрецов и охранников. Гвардейцы бесстрашно кинулись на Одинокова.

Но прежде, чем его схватили, он сунул дуло «альхена» в рот и нажал курок. Стены Тронного зала обагрились алой кровью...

Часть чторая

ПРИНЦЕССА И ПОЭТ

1.
В Тронном зале ещё замывали кровь старшего подполковника Одинокова, застрелившегося на глазах Королиссимуса, выносили раненых жрецов и гвардейцев, разбитые зеркала и вазы, а в это время на 77-й уровне завязался настоящий бой. Семнадцать парней и девчонок под командой Одинокова-младшего держали оборону 55-го модуля. Здесь они давно прятали свой арсенал, поэтому в ход пошли и пистолеты, и пулемёт, и даже базука.

Едва Одиноков-старший выскочил из дома, сын, собрав своих, предложил разбегаться, считая, что идейный папаша непременно побежит на них доносить. Но все единодушно решили принять бой. Последний и решительный. Пусть люди увидят, что зреют очаги сопротивления, что не все в Подземном Раю смирились с властью тирана и что есть люди, готовые отдать свою жизнь за счастье этого дурацкого народа. Семнадцать ребят и девчонок, обнявшись на прощание, произнесли: «Один за всех и все за одного!» и заняли свои места возле окон.

Через полчаса завыли сирены полицейских машин и около ста гвардейцев кинулись на штурм. Им пришлось не сладко! Каждый из семнадцати отправил на тот свет двух-трёх, а то и больше гвардейцев. Пулемёт Одинокова-младшего строчил из окна, не переставая, раскалясь докрасна. То тут, то там раздавались предсмертные крики его друзей. Через какое-то время он остался один и, перешагивая со слезами на глазах через тела товарищей, выбрался через чёрный ход на улицу.

Злобная старуха, увидев в его руках оружие, закричала заполошно на всю улицу: сюда, сюда, здесь бандит, я его поймала! Одиноков-младший нырнул в подворотню и преследуемый гвардейцами, побежал вверх по 77-й улице. Над головой свистели пули и одна из них, попав в плечо, обожгла болью. Он повернулся и выстрелил три раза в преследователей из «альхена».

Ещё бежал и бежал, петляя и отстреливаясь. Звуки погони то приближались, то исчезали. Десятка три гвардейцев мчались за Одиноковым, а тот, покрытый кровью, охваченный тем возбуждением, которое и является последним пределом жизненных сил человека, мчался по улицам, руководствуясь одним инстинктом. Топот и крики гнавшихся за ним врагов подстёгивали и словно окрыляли его. Порой ему хотелось бежать медленнее, но свистнувшая рядом пуля вновь заставляла его ускорить бег. Он уже не дышал, не вдыхал и не выдыхал воздух - из его груди вырывались глухие хрипы и сиплые стоны. Пуля задела его голову и кровь, сочившаяся из раны, смешивалась с потом, заливая глаза.

Вскоре пальто стало стеснять биение сердца, и он сорвал его. Хотел отшвырнуть и пистолет, он оказался слишком тяжёлым для его ослабевшей руки, но мысль, что если схватят, то будут пытать, ему была неприятна, он твёрдо решил покончить с собой.

И не отшвырнул пистолет. Порой ему казалось, что топот вражеских сапог отдаляется и что ему удастся ускользнуть от своих палачей, но на их крики сбегались другие, находившиеся рядом; целый район был оцеплен гвардейцами и в какой бы уровень он не свернул, они бросались за ним.

Внезапно слева от себя Одиноков увидел реку, а справа – на горе Королевский дворец, мрачный, неколебимый, с башнями и зубцами, с огромной каменной эмблемой Красного Экскаватора над воротами. Через подъёмный мост взад и вперёд сновали гвардейцы, оружие сверкало холодным отблеском лунных лучей. Одиноков, собрав последние силы, принял решение, которого никак не ожидали его преследователи.

Уловкой выиграв метров тридцать-сорок у гнавшейся за ним стаи, он резко свернул к Дворцу, бросился на подъёмный мост, смешался с кучей солдат и стрелой, мимо часовых, мимо полосатых будок, мимо пулемётных ячеек и бронетранспортёров, промчался во двор, влетел в высокие двери, взбежал по лестнице на какой-то этаж и, затаился там, не надеясь уже ни на что. Он прижался к стене, и острая боль в плече так сильно ударила в мозг, ослепила, лишила последних сил, что он покачнулся и стал заваливаться на тяжёлую дубовую дверь.


2.
Дверь распахнулась, и он очутился в спальне, освещённой огромной старинной люстрой, свисавшей с потолка. На кровати резного дуба за бархатным, расшитым золотыми лилиями пологом лежала красивая полуобнажённая девушка, и, опершись на локоть, смотрела на него расширенными от ужаса глазами.

Одиноков, шатаясь от усталости и рвущей тело боли, подошёл, стараясь сделать всё, чтобы её не испугать. И в ужасе отступил назад – перед ним возлежала, готовая вскочить и кинуться от него принцесса, дочка тирана Королиссимуса, его личного врага! Но выбора у него не было и он обратился к ней.

- Сударыня! - вскричал он. – Я – поэт! Меня хотят убить за мои стихи.  Спасите меня!

Он бросился к её ногам, оставив на ковре широкий кровавый след. Увидев перед собой человека на коленях, растерзанного, бледного, с пистолетом в руке, принцесса приподнялась на кровати и, в страхе закрыв лицо руками, начала звать на помощь.

- Бога ради не зовите! – умолял Одиноков, пытаясь встать. - Если вас услышат, я погиб! Убийцы гнались за мной, они были уже на лестнице. Я слышу их! Ради бога!

- На помощь! - закричала принцесса. - На помощь!

- Ах! Вы убиваете меня! - в отчаянии сказал Одиноков. - Умереть от звука такого милого голоса, умереть от такой прекрасной руки! Не думал я, что это может случиться! Впрочем, чего можно ждать от дочери палача, перевешавшего всех поэтов?

За дверью послышались шум, бряцание оружия. Раздались крики: кто его видел, куда побежал этот гад? Повар сказал: по коридору! Он где-то здесь! Ищите! Капитан, надо проверить комнаты - одну за другой! Такой гад, пятерых наших ухлопал! И сержанта ранил в живот.

Голоса раздавались рядом, за дверью. Одиноков взвёл курок и приставил пистолет к виску. Если вы будете кричать, я выстрелю, прошептал он принцессе и поднял на неё глаза. И с удивлением обнаружил, что она смотрит на него без страха, очень внимательно и, как показалось Одинокову, с каким-то непонятным ему удивлением, даже изумлением. И вдруг задала вопрос:

- Вы правда, поэт? Но их же давно извели? Как вы докажете?

Одиноков еле стоял на ногах. Боль обжигала плечо, но он превозмог её и стал читать своё любимое, украденное в отцовском архиве:

Под ракитой, увитой плющом
От ненастья мы ищем защиты.
Наши плечи укрыты плащом.
Вкруг тебя мои руки обвиты.
Я ошибся, кусты этих чащ
Не плющом перевиты, а хмелем.
Ну так лучше давай этот плащ
В ширину под собою расстелим.

3. 
 - Как здорово! – захлопала в ладоши принцесса. - Как романтично! «В  ширину под собою расстелим»! Мне никто не читал стихов! Никогда. А я их так люблю! А что такое хмель? А плющ это собака? А ещё можешь?

И он стал читать ей ещё и ещё. Всё, что помнил и даже свою последнюю поэму прочитал. И тут силы его оставили и он, покачнувшись, упал бы, если бы не принцесса. Спрыгнув босыми ногами на мраморный пол, она успела его поддержать, довела до кровати и усадила, подоткнув под спину подушку. Он попытался собрался с силами, но мужество его оставляло. В соседних покоях производили обыск, солдаты, ничего не стесняясь, разбивали прикладами шкафы, били посуду. Принцесса на цыпочках подбежала к двери и закрыла её на засов. Как она была хороша в этот момент!

Глаза её горели неистовым блеском, бретелька ночной рубашки, съехав с плеча, обнажила маленькую грудь с сосочком. Её красивые каштановые волосы густой волной рассыпались по спине. Она стала срывать с Одинокова рубашку, чтобы перевязать его раны. Не бойся, говорила она, сюда никто не решится войти. Я тебя перевяжу и спрячу в космолёте, где тебя никто не станет искать. Туда есть потайной ход и только у меня от него ключи. Ещё есть у отца, но он туда вряд ли заглянет.

Она перевязывала Паулюсу рану и говорила, говорила, говорила, чтобы отвлечь Одинокова от грустных мыслей. Ты не думай, что я какая-нибудь конченая дура, как обо мне говорят, вдруг сказала она, это всё сплетни и злые языки. Я вообще ещё не спала ни с одним мужчиной. И ванны из спермы гвардейцев – тоже ложь, наветы. Ты – первый, кого бы я хотела обнимать и кому бы я отдалась, не задумываясь. Твои стихи перевернули мою душу. Я же думала, что так и умру среди всей этой мерзости, где деньги решают всё.

- Не зови меня принцесса, - говорила она, - зови меня просто Виктория. Или Вика. Это моё имя. Я буду любить тебя всегда. Мне нагадала Королевская гадалка, что мой суженый будет поэт. Когда их всех извели, я не находила себе места: а как же я! И вдруг появился ты, как судьба, как новогодний подарок! Ведь ты – поэт!

- Но ты же дочка моего врага, главного тирана Подземелья, с трудом сказал Одиноков. Как мы можем быть вместе, если я его ненавижу? И желаю его смерти? И никогда не пойду на сговор с тем, кто вешал моих собратьев по перу.

- А ты сейчас не думай об этом, шептала она. - А хочешь, мы сбежим отсюда? Наверх, вдвоём? У меня есть бланки пропусков, я их стащила у папы. Мы впишем наши имена и убежим. У меня есть мотоцикл и нас никто не догонит? Мы будем жить на берегу настоящего моря, ты будешь читать мне стихи, а я буду сидеть рядом, тихо-тихо и слушать тебя. А ночью я буду любить тебя так, как не любил тебя никто и никогда. Я не умею готовить еду, не умею стирать и гладить. Но я всему научусь и ты будешь счастлив со мной. Я рожу тебе мальчика и девочку, и мы будем гулять с ними по берегу моря босиком, хочешь? Хочешь?

4.
Она подняла глаза на Одинокова и тот увидел в них такую любовь, такое глубокое чувство, такую бездну страсти, что едва не сошёл с ума. Он хотел сказать ей что-то хорошее, ласковое, но случилось непредвиденное. Затянув повязку, она не рассчитала силы и адская боль ударила в плечо Одинокову.

Он вскрикнул и потерял сознание. Пистолет выпал из его руки и с лязгом, оглушительным грохотом ударился о мраморный пол. За дверью наступила тишина.
Послышались голоса: что это, где это?

Кажется, «альхен», 17 калибр? Капитан, я по звуку определил! Тут, за дверью! Нет, я своими ушами слышал!

В дверь стали стучать: принцесса, у вас всё в порядке? Ваше высочество, вы нас слышите? Вы одна? У вас нет никого постороннего?

Принцесса, изменив голос, чтобы создать впечатление, что она только что проснулась от шума и теперь страшно из-за этого сердита, сказала злым и сварливым голосом, что пусть они все убираются к чёрту и не мешают спать. Или она пожалуется папе!

На просьбу открыть, чтобы обыскать её покои и убедиться, что всё в порядке, ответила резким и категорическим: «С какого привета, болваны? Может ещё и голой перед вами сплясать?»
 
Солдаты за дверью заржали: не откажите в удовольствии! Принцесса, подыграв, произнесла сварливым голосом: сейчас, мол, только шнурки поглажу! 
 
Через какое-то время в дверь постучали: «Дочка, у тебя всё в порядке?» - это был Королиссимус. «Всё в порядке, папа, иди спать!». «Ты там одна?». «Нет, папа, я не одна». «А кто там у тебя? Скажи, не бойся! Не тот, кого мы ищем? Молодой такой с пистолетом «альхен» 17-го калибра?». «Тот, тот! А ещё семнадцать гвардейцев 156 Королевского ракетно-пехотного полка! И четыре танкиста с собакой! Папа, я сплю!». «Хорошо, милая, - сказал Королиссимус, - спокойной ночи. Спи, моя радость, бог с тобой».

Сказал и сам не понял, что сказал. Бог? Какой бог? А капитану гвардии, который стоял рядом, прошептал: «Этот негодяй у неё. Оставь тут пару-тройку крепких ребят, скоро она его выпихнет в наши руки. Минут, думаю, через двадцать. Я-то знаю её ветреный характер! Отвечаешь за неё головой! Если что, тебе и каска не поможет, и бронепластырь!»

И, посвистывая, удалился в свои покои, решив выпить на ночь «шпаловки» высшего качества. Столько потрясений перед сном, голова идёт кругом! Один старший подполковник Одиноков чего стоит, баламут! Видимо, из-за того, что с головой у него было в тот день не всё в порядке, он ничего и не заметил. Не заметил, проходя сквозь длинную анфиладу дворца, как из покоев принцессы выпали связанные узлом простыни и как по ним спустились к космолёту во внутренний двор замка двое – его дочка и молодой бледный человек с пистолетом в руках.

С железным скрипом распахнулись давно не смазанные люки гигантского летательного аппарата с эмблемой Красного Экскаватора по борту и его чрево поглотило две крошечные фигурки…

1978 г.