Родной отчим

     И что только мать в нем нашла? Маленький, плюгавенький, страшненький. Личико – с кулачек, смуглое, какое-то сморщенное все, как у сморчка. Нос на подбородок, узких губ не видно, глазки мелкие. И всегда лыбится. Одна радость – на работе до вечера пропадает. И не пьет, как другие. «Доча, доча» - достал! Какая она ему дочка? Отчим он. И точка.
   Светка подперла пухлую щечку кулачком: ее любимый привычный жест. На уроках, дома – везде. Глаза у нее огромные, распахнутые, опушенные длинными, густыми ресницами. Губки пухленькие. Если их накрасить – вообще улёт. Нос толстоват, но она себя другой не мыслит, с другим носом. Этот нос симпатичной картошечкой так подходит к ее губам и глазам! Длинная челка, прикрывающая глаза. Из-под нее взгляд бездонных наивных глаз какой-то завлекательно-беспечный. Чем-то она похожа на певицу Сандру. Светка сделала пару танцевальных движений. Еще крутая группа «Мираж». Что-то в голосе солистки ее так цепляет, аж до сладкого замирания. Слушать может – целый день! Говорят, солистка не сама поет. Врут, завидуют просто! «Ми-и-и-ра-а-жи-и-и… Это наша жи-и-и-знь… Мира-а-ж… Мой мираж плывет надо мною… А я опять плыву по теченью…». Магнитофон у нее кассетный советский, плохенький, с огромными кнопками-клавишами. Но и тому рада. Танцевать она любит, когда дома никого нет. Случается это редко. Все-таки двое братьев, оба от отчима. Сашка и Колюня. Колюнечку, лапушку, она очень любит, души в нем не чает. Пять годиков исполнилось. Так бы и тискала его целый день! Похож он на отчима, как и старший. Но ей кажется, что он ужасно красивый, самый милый братик на свете.
   На ее столе рядом с небольшим зеркалом на ножке – фото ее родного отца в рамке. Подолгу она не сводит с него глаз. Смотрит на себя в зеркало, держа его за ручку – одно лицо с отцом. Он такой юный и красивый на фото. Словно принц. Ему не больше двадцати двух или двадцати трех лет. Работал на стройке, на кране. Упал и разбился насмерть. Она тогда только родилась. Светка давно привыкла разговаривать с портретом отца. Его распахнутые глаза, точно такие же, как у нее, и затаенная полуулыбка будто были обращены именно к ней, к дочери, через все года…
   Она привыкла рассказывать ему все. Поверять все обиды, тайны и свою любовь. Семочка - ее мечта. Она знает, он тоже ее любит. Раньше виделись каждый день, учились в одном классе в одиннадцатой школе, на другом конце города, на Красной горке. Когда Светка вспоминала свою старую школу, слезы на глаза наворачивались. Она всех там любила. И всё. Каждую трещину в асфальте помнила. Ворота скрипучие. Березы огромные у входа. Просторное низкое крыльцо. Цветы в палисаднике. Если бы школу построили иначе, из окон второго этажа было бы видно кладбище. Оно неподалеку, через футбольное поле, где весной у них проходила физкультура. Но все это полная чепуховина, потому что там были самые лучшие, душевные, добрые учителя и самые верные, веселые друзья. Они звали ее Светка-Ветка-Веточка. Ближе к забору школы было загадочное место. Они бегали туда по нескольку человек. Придумывали страшилки. Чтобы можно было пугаться. Заросшие деревьями и кустами, во мхе, из земли торчали какие-то камни. Спорили, есть ли тут лаз под землю. Уже позже они поняли, что это развалины одного из частных домов, окружавших школу яблочными садами. Возможно, на месте их школы тоже был когда-то чей-то дом.
   Начало учебы, первый класс. Она никогда не видела такой огромной нежной розы, как в школьном дворе. У нее мечта: подарить эту розу маме. Она представляла, как мама удивится и обрадуется. Наверное, рвать нехорошо… Но роза манит ее одним воспоминанием аромата… Выбежала на перемене. Схватила ее, исколола пальцы, но оторвала. Спрятала в парте. Подальше к стенке открытой полочки. Видимо, она предназначалась для книг. Потом уже парты стали делать из одной доски на железных рамах. Ни одной шпаргалки не спрячешь. На следующей перемене болтала с подружкой. Но ни на секунду не забывала, что роза ждет ее в темной глуби парты. Когда вернулась, первым делом сунула туда руку. Розы не было. Нагнулась, чтобы убедиться. Нет ее! Растерянно оглянулась. Кто взял? Вспомнила, что, когда притащила розу, была в классе почти одна. Ее осенило. Это он, тот мальчишка, он один видел! И он смотрел на нее! Насупившись, пошла прямо на него, прихватив длинную линейку, чтобы отбить ему по лбу. Но, когда подошла, просто сказала: «Отдай! Я же маме!!!». И он отдал. Потом они подружились.
   А здесь она будто в лесу одна… Волчий класс. Как в Америке. Дай им автомат – расстреляют. Она сразу почувствовала, когда пришла в седьмом классе, что ее глухо невзлюбили. А за что? Просто так. Потому что сволочи в классе все. Она сидит всегда одна. Поговорить, и то не с кем. Старается не высовываться и к учебе относиться попрохладнее. Видела, как забили тут отличницу. Портфель отобрали, тетради с учебниками и дневником пятерочным порвали. Чуть по лицу не дали. Она бледная стояла у окна. Аж веснушки видны сразу стали. От страха. Звери…
   Улыбался любимый портрет. «Отец! А в старой школе мальчики нам портфели носили!». Светка закрывала глаза, вспоминала. Сколько в той школе было уюта и тепла! Она маленькая. Народу мало. Все живут в двухэтажных домах, построенных сразу после войны. Один такой домик рассчитан на четыре квартиры. Иногда, даже часто, квартиры коммунальные. В них газовые колонки и миниатюрные балкончики. Все внутри деревянное, и лестницы, и перила. Ступени скрипят под ногами, прогибаются. Еще пятьдесят лет простоят. Стены сделаны из дранки. Но зимой почему-то тепло. Комнаты крохотные. Вот и они так жили. А какой уют во дворах! Палисадник в цветах за низким штакетником, сделанным соседом, весной вишни – облаком, раскидистая, радостная и легкая береза за окном. Лавка, крытая ковриками и старыми лоскутными одеялами  из дома. На ней бабули. Свой сарай у каждой семьи. Кто-то и кур умудрялся там держать. Еще у них дом свой в Сальково. Старый, родовой дом, мамин. Семочка в деревне живет. Добираться до школы ему всегда трудно было. Как же она ждет лета!
   Отчиму квартиру дали. Трое детей все-таки. Светка рассказывала портрету отца, что вот, они теперь здесь будут жить, в этом серо-блочном микрорайоне на окраине Подольска. Из окна ее комнаты на третьем этаже видно кажущееся бескрайним, до горизонта, поле аэродрома ДОСААФ. Часто над ним кружат самолеты и вертолеты. Вдалеке лес. Через трассу Варшавки. Накрытые огромными брезентовыми чехлами летные машины, словно спящие фантастические насекомые. Справа речка, укутанная шапками ив. Но никуда она не ходит, не гуляет. Замкнулась. Она и не улыбнулась за первый год в школе ни разу. С кем тут гулять? Три года скуки и грустных мыслей.
   Сейчас, в десятом, стало легче, она вздохнула. Даже нашла приятельниц. Просто для разговора, не для дружбы. Классы переформировали, она попала к совсем другим ребятам. Она уже может мечтать. О Семочке в деревне. Девочка, с которой она теперь сидит за одной партой, хорошо рисует. Ручкой в конце тетрадки набросала портрет «Семочки», нафантазировала. Светка смеялась. «Очень похож!».
   Все детство, всю жизнь она чувствует, что отчим – чужой ей. Просто чужой человек. Какая еще дочка? У них даже фамилии разные. Она одна в семье Алексеева. Остальные – Кузьмины.
   Светка вздохнула, оторвала глаза от зеркала и от портрета отца. Скоро конец учебе. Уходить из школы не хочется, потому что тогда и детство останется позади, так ведь?
   Много-много раз она прокручивала в голове сладостные картины лета. Они всей компанией ребятни загорают на речке. Она скинула воздушный, светлый сарафанчик. Солнце красным облаком сквозь закрытые веки. Ей кажется, что она плывет куда-то, ее покачивает, настойчиво и важно жужжит шмель где-то рядом… Вдруг услышала крики, смех. Приподнялась. Семочка в ее любимом сарафане, надетом криво, буквально – на шею, бежит к воде. Его пытаются остановить, ржут в голос… Но он увертывается и с головой ныряет в мутную глубь. Вылезает счастливый. Светка гоняет его жестким желтым цветком на длинном стебле, отобранном у шмеля. Все смеются, как шальные. Потом всем коллективом отжимают ее сарафан.
   Чтобы добраться от ее нового дома до их деревни Сальково, можно ехать через весь город на двух автобусах. Да еще и пешком от Ерино. А можно всего-навсего дойти до угла четвертого микрорайона и спуститься к речке. Еще метров двести и паром. Правда, он возит раз в час. Иногда она приходила раньше и смотрела на противоположный, заветный берег. Три высоких, метров двадцати, холма, как могилы трех богатырей. Они, дети, так и звали это место. Все три холма поросли могучими, сверкающими белизной березами. Ветер всегда играет их листвой. Там много земляники и красивых полевых цветов: ромашек, гвоздичек, колокольчиков. Между холмами – овражки-проходы. Что здесь было взаправду? Добывали тут век назад белый камень, как недалеко, над следующим поворотом Пахры? Мама ей рассказывала, что раньше под городским парком были каменоломни, загадочные пещеры. Но уже на ее памяти их засыпали наглухо, да так, что и найти, и догадаться, где были входы, - нельзя было. В шестьдесят шестом там погибла группа молодых ребят. Заблудились и задохнулись. Сальково, эти холмы - место древнее, в начале семнадцатого века – вотчина Данилова монастыря. Река – как огромная рука, обнимает весь город, лежащий в подоле ее зеленого платья… Она была глубокой, судоходной еще недавно. Пароходы ходили до самого поворота реки, там, где сейчас на огромном дереве висит тарзанка. Самые отчаянные ребята прыгают с нее, с сумасшедшей высоты, в воду. И с ивы. Ветки над водой. Благо, тут глубоко. Она однажды залезла на ту иву. Там даже подобие скамьи прибил кто-то. Голова кружилась отчаянно. Прыгнуть не смогла. Вся ободралась, даже живот. Ей Семочка говорил: «Прыгай! Слезать куда хуже! Только вдохни поглубже».
   Детство виделось ей в сверкающих, нежных лучах утреннего солнца. Деревня и школа. Сейчас она уже поняла, что потеряла. У нее было странное чувство, что все отношения в прежней, одиннадцатой школе, были иными. Из другого времени. Как и двухэтажные послевоенные дома, в которых они жили. Такие же были и люди. Добрые, доверительные, по-соседски простые. Учителя старые, из тех, далеких, неизвестных и ранящих лет. Наверное, их детство пришлось на войну, от этого они спешили донести детям главное – свою доброту и свое сердце. Такое отношение никогда не растворяется в учениках бесследно. Будто лучик они поселяют в них… Светка грустила, вспоминая всех людей из своей прежней жизни… Сидела на уроке, а перед глазами – ее путь в старую школу. Каждый поворот, дом. Вот Оля кивнула: «Привет!». Дворняга виляет хвостом, встречая у школы каждого. Немало бутербродов ей отдано. Вдруг будто из небытия она слышит свою фамилию… Она на уроке. Уже поднялась из-за парты. Ей пришлось расстаться с Олей и дворнягой! Она вернулась в это время, в ужасное «сейчас». От смутной досады и растерянности покраснела. Разумеется, она даже не слышала, о чем ее спросила учительница русского языка и литературы. Метнула в учительницу косой взгляд и снова долу – к полу. Молчала… «Мечтаешь?». По классу прокатились легкие смешки. Учительницу эту она ненавидела. Однажды заметила, как та заигрывала с женатым учителем. Улыбалась, выставляя вперед крупные, некрасивые зубы. Потом в середине урока, когда все писали сочинение, ела огромное яблоко, хрусткое, сочное, ароматное. Разве может человек с громким званием «учитель» так поступать? Светка глотала слюни. Даже голова кружилась. Ей стало бы еще обиднее, если б она не увидела, с какой ненавистью на учительницу смотрит худенькая белобрысая девчонка за первой партой. Она сидела напротив учительницы. Поэтому яблоко видела прямо перед глазами. Брызги в нее летели. Гибкая гимнастка, она выделывала на физре такие штуки, которые никому были не под силу. Светка успокоилась. Ничто так не объединяет, как ненависть.
   Самое заветное воспоминание из прошлого лета: она и Семочка гуляют вдоль реки узкой тропкой. Но идут не гуськом, а рядышком. Заходящее солнце ласкает воду. Комары. И воздух так свеж, как бывает только в августе вечером. Она видит его загорелые плечи. Они все время неуловимо, невзначай касаются друг друга. «Пошли туда» - сказал он. Светка ощутила прикосновение к руке – мизинец о мизинец. Будто он боялся потерять ее тут, где рядом никого не было. Она оступилась, он подхватил. Вырвалась со смехом. Хотелось дать ему пинка. И – припустила бегом. Он догнал, поднял на руки и, расшвыривая воду ногами, понес ее в воду. Уронил. Вода теплая. Мокрые, смотрели друг на друга смеющимися, сияющими глазами. Близко-близко. Дышали глубоко. Это было лучшее мгновение. Поцелуй был робким и невнятным. В первый раз. Но ей кажется, что он до сих пор горит на ее губах…
    Как жаль, что Семочка далеко… Он тоже часть ее прежней жизни, деревни, лета, солнца сквозь закрытые веки и – неясное обещание будущего... Единственное, что ее согревает – она знает, что он ее любит.
   Очень раздражает отчим. Какой-то стал тощий, нытливый, придирчивый. Мать жалко. Светка старается не замечать его. Впрочем, как всегда, с самого детства. И дело тут не в ревности. Просто он чужой. А пуще всего противно, что так ласков с ней. Она делает вид, что не слышит. Просто отворачивается.
   На выпускной ей купили нежно-голубое платье, простое, закрытое, ниже колен, рукав – фонариком до локтей, со скромным белым поясом. И белые босоножки. Их можно потом все лето носить. Мама накрутила ее волосы на бигуди. Пришлось спать в них, впервые в жизни. Жуткая дрянь. Светка слово себе дала, что больше так мучить себя не будет.
   Молодежь не была избалована танцами и открытыми площадками. Только в городском парке была веранда, где собирались самые смелые, крутые и модные парни и девчонки. «Гламур» всего города. Светка и не была там ни разу. А что она туда наденет? Варенок у нее нет… Да и зачем ей идти? Одна туда заявится? Вот, если бы с Семочкой…
   Выпускной! Вся шантрапа районная стремилась попасть сюда. Красивые, нарядные, скромные девочки. Самый сок. Светка мечтала об этом вечере. Сердце билось: скоро она увидит своего любимого мальчика. Он будет обнимать ее в полутьме, под группу «Мираж».
   Семочка не пришел.
   Светка чувствовала себя несчастной и потерянной. Что могло случиться? Звала, звала его всей силой своей любви. Мысли, одна неприятней другой, крутились и крутились, сводя с ума. Что могло случиться? Заболел, разбился на мотике другана, забыл?! Она даже позвонить ему не может, баба Люба, соседка его, уехала. Здесь телефонный автомат рядом, недалеко от школы, за магазином «Турист». Очень хотелось домой, поговорить с портретом любимого отца. Если бы увидела снова эти открытые, ясные глаза, сразу бы успокоилась. Аттестаты зрелости вручал полный и важный директор школы, автор книги о подольских курсантах. Вместе с зеленым твердым прямоугольником заветного документа в руку легла книга с его подписью. Фотографировал отец той самой одноклассницы, что рисовала Семочку в тетрадке.
   После обязательного фуршета, устроенного, в связи с дефицитом и внезапно грянувшим капитализмом, в каждом классе – отдельно, были танцы в актовом зале.
   Полутьма. Светка искала и искала Семочку глазами. Его не было. Вдруг рядом возник паренек. Сказал, что учился в параллельном классе, но ушел после восьмого. Пригласил на танец. Звали Сашкой. Она ощущала жар его тела, он травил какой-то пошлый анекдот, дышал ей в ухо. Потом вертелся вокруг нее, прилип, как лист в бане. Уже после подружки-приятельницы сказали ей: «Ты что, это ж Гунявин!». Что они этим хотели сказать, она так и не поняла. Ну, подумаешь, случай в детстве с ним смешной был. Глистом прозвали. Детсадовские группы в том же составе формировались в классы, а потому все знали друг друга едва не с пеленок. Когда Сашке было года четыре, родители выводили ему глистов. А он не стерпел, не успел добежать до туалета… Дети как увидели… так и прозвали!
   Танцы закончились в десять вечера. Семочка не пришел. Все из класса договорились встретиться через полчаса у ворот школы, чтобы идти гулять на всю ночь, по обычаю. Светка быстро переоделась, скинула надоевшее платье, влезла в старые джинсы, волосы завязала в хвост. Братья уже спали. Мама погрозила ей пальцем, чтобы вела себя хорошо. Отчим ворочался и вздыхал неприятно и неуютно.
   Вернулись к школе не все. Не было ее соседки по парте, рисовавшей «Семочку». Почему она не пришла? Может, личное что? Ну и дура. Светке, в сущности, не было до этого дела. Она с тоской ловила нытливое чувство в самом сердце. Неужели ее Семочка сейчас спит? Ей не верилось…
  Самая короткая ночь в июне, первая взрослая ночь. Долго сидели, стояли гурьбой, облепив лавку в соседнем со школой дворе. Постепенно гасли окна. Кто-то принес пару шампанского. Пили из горла. Это невозможно без навыка. Облились. Смеялись. Светка увидела Гунявина, с которым танцевала. С улыбочкой он подкатил к их классу. На него смотрели, слова ему не говорили, но ребята с ним не общались. Отвернулись дружно. А Сашка и в ус не дул. Решали, куда идти. Двинули к реке. Светка думала только о том, зачем она идет… Хотелось развернуться. Но она почему-то шла. Может, в тиши домашнего одиночества она сошла бы с ума от мыслей о любимом мальчике? Откуда-то появилось еще шампанское. Всем было весело, кроме нее.
   Предрассветный час, когда серый воздух становится прозрачнее и нежнее, и чудятся призраки за каждым поворотом.
    Любимая река холодна и тиха. Ни всплеска, ни шороха. Подвесной мостик на другую сторону сломан. Но мелко, почти везде по колено. Ребята предложили перебраться туда. Там было много бревен и изогнутых, низких ив, клонящих сонные ветви к самой воде. Девчонки дружно отказались. Тогда ребята понесли их на руках. Мальчишек было меньше. Гунявин сразу подскочил к Светке. Ей было все равно. Когда он нес ее, она ничего не чувствовала, кроме того, что, увы, это не тот, не заветный берег. До Сальково далеко, но главное, Пахра у Дубровиц сливается с Десной, а, значит, реку надо было бы переходить снова, да еще дважды. У старинной, заброшенной церкви, похожей на готический замок, в котором сказочная принцесса уснула на сто лет, тоже есть брод. Но туда идти и идти. А потом еще долго вдоль берега. Светка продумывала возможный маршрут бегства в деревню, когда Сашка уронил ее в воду. Вырвалась. Мокрые, смотрели друг на друга. Точь в точь, как с Семочкой… Только это было совсем не романтично. Последняя, оглушительная оплеуха этого дня и этой ночи. Последняя, грязная капля. Ребята ржали над Гунявиным. Сказала ему: «Отвали. Ты мне не нравишься». Изо всех сил сдерживаясь, повернула обратно. Лишь когда поднялась на высокий холм берега, и ребят было уже не видно, разрыдалась, согнувшись в пояс на каком-то камне.
   Утром сказала маме, что уезжает в деревню. «А в институт поступать? Экзамены на носу». Светка пожала плечами. Ей надо было увидеть Семочку. Мать надавала ей поручений по поводу того, как и что надо сделать в доме и на участке, а под конец сказала как-то неуверенно, что отчим болен. Светка пожала плечами: ей было все равно. Даже на мгновение ощутила внутри смутное удовлетворение. И не спросила, что с ним.
   В деревне весь день убирала дом. Вымела мух, помыла пол, начистила окна. Все заросло травой, когда успело? В гости Семочка не пришел. Да и откуда ему знать, что она тут? Под вечер вымылась, оделась нарядно. Уже у калитки столкнулась с подружкой Нинкой. Тараном та затащила ее обратно в сад. «Ветка, два слова скажу. Не ходи к нему. Он встречается с московской. Приехали на лето». У Светки ухнуло сердце. Оно-то знало, все знало наперед. Только теперь она это поняла. Поэтому так плакала на камне, а вовсе не из-за косолапого Гунявина.
«Встречается… Серьезно?». «Серьезнее некуда. Она старше. Они уже по всем углам в деревне…». Подруга не договорила конкретную фразу. Светка опустила голову.
   Экзамены в пединститут на логопеда она провалила. Мать не ругалась. Почему-то приняла очень спокойно. «Пойдешь продавцом. Или на завод ко мне».
   Светка жила целый месяц в деревне. Устроилась помощником воспитателя в кружок кройки и шитья во Дворец пионеров на Красной горке. Ей всегда нравилось быть с детьми. В каждом она видела маленького братишку или сестренку. Всех знала по именам, говорила ласково. Сердцем чувствовала: работа с детьми – это ее. Старалась обращаться с малышами так, как когда-то с ней – добрые учителя родной одиннадцатой школы. Жалко, что не сдала экзамены… Платили мало, но трудовую книжку завели сразу, стаж пошел. Дворец пионеров был старым послевоенным зданием, действительно похожим на дворец, с огромными, высокими, пузатыми колоннами сталинской застройки. Он затерялся в поворотах мелких улочек. День ее был занят почти весь, дети отвлекали от грустных мыслей. Но вечера… Если б кто-то сказал ей раньше, что можно так ненавидеть лето, она б не поверила. Никуда не выходила. Не купалась. Ждала. Семочка ни разу не заглянул к ней. Издали она видела их пару. Шли, взявшись за руки. Семочка сиял. Все такой же обворожительно красивый, со смуглыми сведенными лопатками и небрежной походкой. Юность и плещущая сила в каждом движении делали его похожим на полубога. Такими были древние олимпийцы. Сердце ее ныло и замирало от сладкой боли. Это невыносимо – думать, что вот сейчас он целует другую, обнимает, гладит светлые волосы, смотрит в глаза, играет с ней в воде… Больше этого Светка представить не могла. Она так ждала мига своего торжества, когда они слились бы в поцелуе, когда она отдалась бы ему. Весь год ждала! Проклинала свою неопытность.
   Портрет отца стоял на столе. Только он всегда с ней. Отражался в зеркале. Она спрашивала его: что ей делать? Рассказала все: всю боль, горькую отраву любви. Пыталась вспомнить, когда впервые она поняла, что по-настоящему откровенно может говорить только вот с этими ясными глазами? В первом классе? Или сколько себя помнила? Возможно, сначала она думала, что вот такой он, ее отец. Просто он – фото. У других - живые отцы. А у нее портрет. Лишь потом осознала, что он не видит, не слышит ее… Это просто фото. Но чувство, что он реален, часть этого мира - осталось. Еще она похожа на него, капля! Будто смотрит в себя саму…
   Однажды проснулась в середине ночи. Потому что приснился отец. В первый раз в жизни приснился. Он гладил ее по голове и говорил: «Вставай! Вставай…». Подушка была мокрой. Она плакала во сне? Распахнула маленькое окно. Рассохшиеся, древние рамы. Легкое дуновение донесло до нее влагу с реки и песню лягушек. Наверное, скоро утро. Оделась и вышла. Калитка грустно, прощально скрипнула.
   Она шла очень тихо, чтобы не спугнуть рассвет и лягушек. Была рада, что встала ночью. Надо же, отец разбудил. Иначе она так и не увидит реку за все лето… За одним из трех холмов, «могилами» богатырей, она увидела смутное движение. В сухой траве лежали двое. Поглощенные страстью, они ничего не замечали вокруг себя. Да и кто тут может ходить ночью?  Она узнала Семочку. Сплетенные тела хищно извивались, как что-то невероятное, неестественное. Приглушенные стоны напоминали рыдания зверя.
   Она бросилась бежать. Почему-то к реке, а не домой. Секунду думала, а потом прыгнула в воду. Сарафан обвивался вокруг ног. Мелькнула мысль: и как это Семочка тем летом нырял в нем? Через минуту поняла, что тонет. Потому что не может двигать ногами. Крикнуть? Те двое рядом. Продолжала бороться молча. Много лет назад тут же, в деревне, отчим учил ее плавать. «Представь, что у тебя свело от холода ноги. Большинство людей тонет. А что надо делать?». И словно услышала тот его голос: «Не паникуй. Греби руками. Легко на одних руках выплыть. Даже можно перевернуться и полежать на воде, отдохнуть. Ноги растереть. Только не пугайся!». Светка уже захлебывалась, когда вспомнила, что не надо суетиться. Руки ее держали. Сделала несколько гребков. Назад? Нет, только не это! Через пару метров одной рукой сумела приподнять немного ткань сарафана. Потом бросила. Все равно его не снять. Добралась до другого берега. Он был недалеко, метрах в десяти-пятнадцати. Вылезла на крутой обрыв. Белые босоножки с выпускного остались на дне. Выпачкалась вся. Под ногтями грязь. Отлепила мокрую ткань от ног. Скрутила. Скинула сарафан, прополоскала его от ила и глины, отжала. Все ее действия казались осмысленными. Но в голове не было ничего, кроме набатом бьющегося счастья, что она выжила. Адреналин факелом горел в крови. Когда выкручивала сарафан, глянула в сторону оставленной деревни. Серый свет. И все вокруг серое: трава, холмы, березы, небо, только вода черная. Через реку стоял серый Семочка и смотрел на нее, почти обнаженную, белую. Новый рассвет. Между двоими – река – как сама жизнь. Светка не спеша надела сарафан, повернулась и пошла прочь. До дома недалеко, всего два микрорайона, четвертый и третий. По прямой двадцать минут хода.
   Светка очень удивилась, увидев зажженные в их квартире окна. Почему так рано?
   Босая, грязная, с перепачканным лицом, она увидела отчима в кровати. Смотрела и не могла узнать… То есть она понимала, что это он… Но это был не он. Исхудавший до скелета, он едва дышал. Смотрел осмысленно и грустно. Улыбнулся ей ласково. «Доча…».
Мать метнула в нее взгляд. «Откуда такая?». «Плавала». «Как вода?». «Теплая».
      Подошла к нему. Он попросил пить. Принесла. Приподняться сам не мог. Мать помогла ему, держала его голову. Только сейчас Светка увидела, какой уставший, измотанный и несчастный у нее вид. Когда он пил, такой маленький, будто старый ребенок, острая жалость вонзилась в сердце. Это чувство было настолько сильным и внезапным, что его нельзя было сравнить ни с чем, что она испытывала в жизни до сих пор. Любовь к Семочке, ее глупые рыдания, разговоры с портретом отца, выпускной, проваленные экзамены, ревность, разбитое сердце… Все это была шелуха. Вот разве что сейчас, в реке, когда она была на грани жизни и смерти… Если бы отчим не учил ее плавать! Как же так… Он тих, как всегда, ласков. Вдруг жуткая судорога боли скрутила его в канат. Светка смотрела, а внутри у нее все переворачивалось. Ужасные муки. За что?! Глаза у него вовсе не маленькие. Просто он улыбался всегда. Они красивые, как у братика, Колюнечки. Когда немного отпустило, отчим улыбнулся смущенно и грустно, будто сказал: «Видишь… Вот так получилось… Я умираю». Светка смотрела в его мерцающие слабым светом глаза и понимала, что она ничего в жизни не видела до этого дня. Жила какими-то мечтаниями и пустотой. Почему же мама не позвала ее?! Просто помочь. Спросила ее на кухне. Та отвела глаза. Молчала. Но Светка будто услышала то, что мама не произнесла: «Ты ж никогда его не любила».
   Бросилась к нему, упала рядом с кроватью. Слабой рукой погладил ее по голове. Как отец во сне. Сказал: «Доча… Ты прости меня, если что не так было. Прощай, доча…».
   Плакать сил не было. Горло схватил спазм. Она хотела сказать «папа, родной», но увидела, что его глаза застыли.
   Следующие дни она чувствовала себя, как во сне. Снова и снова прокручивала в уме эту ночь. Если бы отец не «разбудил» ее, она так ничего в жизни и не поняла бы. Не простилась бы с папой, не увидела бы измену любимого и вообще не поняла бы цену жизни, любви и урока, захлебываясь в реке. Его портрет остался там, в деревне. Пусть. Все в прошлом… Что она ему теперь скажет? «Видишь, отец, у меня папа умер…». Неужели отчим ждал только ее, - проститься, копил силы, боролся со смертью? Он ушел, погладив ее. Почему же она всегда считала его чужим? Еще она вспоминала всю свою жизнь, с детства. Всегда отчим был рядом. Помогал. Учил ее плавать, кувыркаться, вырезать ножницами и ножом, свистеть в пальцы, делать воздушного змея и свистульку из акации. Она всегда только брала и брала, ничего не давая ему взамен. Ни капли любви. Тысяча деталей, обрывков дней роем крутились в ее измученном сердце. Почему же ей так больно? Когда же он стал ей таким родным, отчим?