Халкилойские молокане

Рыжебородый старик Абдулмуслим из аула Кенхи рассказывает:  «Где-то в конце войны с немцами в Шатойский район Чечено-Ингушетии привезли из Армении русских староверов молокан. Их привезли в вагонах железнодорожного эшелона вместе с их домашними вещами, домашними животными. С ними прибыли даже ихние кошки и пчёлы из Армении. Поселили их в сёлах Халкилой, А-Шерипово, Малые и Большие Варанды, Зоны … Они рассказывали, что в Армении им было тяжело и тесно из-за безземелья. Но и ехать сюда они не соглашались. Однако, местные органы власти в Армении приказали грузиться в вагоны за считанные часы, не спрашивая их согласия. Они отличались строгой религиозностью и трудолюбием. Это было у них на первом месте. Пахали землю и сеяли пшеницу, горох и свеклу. Ещё привезли с собой армянских комолых (безрогих) овец. Это были коричнево-рыжие животные с большими курдюками и горбатыми носами. Молокане страшно боялись совершить грех, какой бы не был. Свинину не ели и не держали свиней. Это у них было запрещено. У нас был там кунак (друг на Кавказе) по имени Яким, хороший, добрый человек с большой белой бородой. Он к нам в Кенхи приезжал редко, всего два или три раза за всё время. Приезжал только по делу, то продавать шерсть или мёд, то заказывать подковы для своих ослов и волов у кенхинского кузнеца. А мы бывали у них часто, так как они жили у дороги, по которой шли горцы на равнину. И всякий человек заварачивал домой к молоканам, кто за веревкой для укрепления вьюка на лошади, кто за починкой колеса арбы, кто за лепёшкой хлеба, проголодавшись, кто зимой за тёплой водой для омовения, кто просто передохнуть, посидеть в летнюю жару в тени двора, наблюдая за жизнью пришельцев. Иногда молокане наотрез отказывали в какой-либо вещи путнику, говоря: "Это хозяйское. Нельзя. Грех ... Вернётся из ссылки и будет искать и проклинать. И тогда мы будем жарится в аду ...". Каждый, уходя с молоканского двора и продолжая свой путь думал: "Какие добрые ... И честные". У Якима были две дочери Авдотья восемнадцати лет и Аксинья двадцати лет, красивые, высокие, белокурые девушки, одетые в длинные платья. В Авдотью был влюблён мой друг Гаджиабас, сын сельского муллы. Когда он у себя дома рассказывал про молокан, Авдотью, что они почти мусульмане, то его отец, маленький старичок, сидя на коленях на войлочном топчане, с интересом, но без особого восторга выслушав сына, говорил: "Урус адам, урус адам ..." (русский человек). То ли отец, заметивший восхищение и симпатии сына к молоканским девушкам, запретил ездить ему через Халкилой, то ли сам  Гаджиабас передумал, но больше он на равнину через Халкилой не ходил. Был у Якима ещё сын Антип, мальчик лет десяти, который всё время пас молоканских овец на халкилойских холмах. Кто бы не проходил пеший или конный мимо него вниз по дороге с гор или в горы через Халкилой, Антип вегда кричал им издалека, из-за опушки леса или из-за холма: «А ваши чечены, али, как их, ну эти … ваши братья, вот недавно проходили здесь …". "Буквально недавно …», - повторял  мальчик вслед уходящим, добавляя: «Вы можете их догнать …. А можете и не догнать, потому, как они спешили …». Если даже путники, о которых он говорит, проходили около него полдня назад, он всё ровно говорил: "Буквально недавно ...". Жили они здесь до возвращения насильно выселенных в Казахстан жителей этих сёл. После их возвращения их всех повезли в какой-то колхоз на краю Грозного, около Аргуна. Там они жили недолго, меньше года. Никто не знал, куда оттуда молокане уехали.  Через  два года мой отец получил письмо от Якима из Киргизии. Так как отец был неграмотный, то прочитать письмо попросил меня. Письмо было написано аккуратным почерком синими чернилами на пожелтевшем листе из тетради: "Доброго здравия вам, Магомед, и вашему семейству ... Бог свидетель того, что нам пришлось пережить с тех пор, как тронулись с Халкилоя ...". Далее Яким писал, что он работает попом в ихней молоканской общине, что жизнью они очень довольны, что все работают в колхозе и выращивают хлопок … Письмо заканчивалось длинной молитвой, многие выражения и слова которой были нам непонятны в содержании. В конце было написано: «Господи, помилуй Магомеда и его семейство, благослови и спаси. Аминь».Это я помню хорошо. Отец очень хотел вникнуть в каждое слово молитвы Якима, но ни он, ни я не могли перевести толком. «Господи, помилуй Магомеда …», - говорил я отцу: « …Значит: «Аллагь, пожалей Магомеда …». Отец улыбался, и покачивая головой из стороны в сторону, удивлённо произносил: «Эгь, эгь, эгь …», щёлкая языком от удивления и удовлетворения.