Когда никто не хочет верить в чудеса

После трёх необычайно тёплых для декабря дней, небо, видимо, устало плакать и поливать землю противным мелким ледяным дождём и наконец-то разразилось снегом. Чего уж греха таить, небо буквально прорвало. Утром летели, не торопясь, кружась медленно и тягомотно в тяжёлом влажном воздухе, крупные пушистые хлопья, а вечером частой дробью заревела, закружила, завьюжила густая метель, накрывшая все дороги, залепившая хмурое сумрачное небо, скрывшая тёмно-серый горизонт с редкими проседями от людских глаз. Крошечные ретивые белые мушки липли к электрическим столпам, которые извергали из себя фонари так, будто лишний раз хотели порисоваться перед людьми, мол: «Эй, вы, смотрите, какая пурга, какая сила! Вон, как мы кружим, сейчас всё вокруг покроется белыми кривыми горбами, завьюженными непогодой и засыплет ваши картонные городки к чёртовой бабушке!».
Вот только промокшая земля не спешила всей своей расхлябанной твердью принимать этот странный дар. Как будто назло зиме за то, что оно опоздала, за то, что так долго мучила её всей этой сыростью и хлябью, не позволяла уснуть под сугробами, она превращала снег в мутную кашу, не давая затвердеть и преспокойно улечься на своё измученное тело.
Володе был по хрену мороз и колпак… Нет, люди всё-таки интеллигентные, продолжать мысль не стоит. А неинтеллигентные додумают сами. Так о чём это я?
Ах, да. Ему, Володе, короче говоря, абсолютно было наплевать на превратности погоды, природные аномалии, угрозу глобального потепления. В длинных, почти по колено резиновых сапогах он широко шагал по ленинскому проспекту, поднимая целую тучу брызг, наплевав на такие ничтожные условности, что, к примеру, рядом проносятся люди в дорогих пальто, с сумками наперевес, спешащие по магазинам за два дня до Нового года, с дикими глазами и приоткрытым ртом и такой резкостью в движеньях, будто уже ровно через секунду раздастся бой курантов, огласив их отчаянное опоздание.
 Когда холодный грязный дождь, не привычный, сверху, а неожиданный, снизу. Кропил их одежду, они, таким хамским внезапным образом, вырванные из небытия, резко тормозили отряхивались и костерили Володю на чём свет стоял.
Но Володя их не слышал. Он был настолько сосредоточен, что вовсе не обращал внимания на громкие, разоряющие воздух всей улицы, проклятья, несущиеся ему вслед.
Я едва поспевал за ним, стараясь делать такие широкие шаги, но то и дело попадал впросак, влетая в очередную глубокую лужу и, чувствуя, как внутри ботинок ненавязчиво хлюпает талая вода.
Только около дверей кафе, где уже толпились праздные люди глубоко навеселе, Володя сбавил шаг, а потом и вовсе остановился.
Чего это он? Вряд ли станет пить. К тому же кампания слишком приличная. Не его пошиба граждане. Рожи бритые, не помятые, курят сигареты ароматические.  Володя среди таких смотрелся бы как гнилой зуб среди протезных собратьев.
Ан, нет, он и не собирается вписывать свой скупой прозаичный сюжет в эти высокие вирши. Просто закончился газ в зажигалке.
Володя, словно Прометей, испил долгожданный огонь, кивнул надушенному полному лысому мужику, который не только любезно позволил ему прикурить, но и по хмельной, как известно, самой искренней и наивной доброте подарил зажигалку, и намеревался рвануть дальше, но вдруг резко передумал, видимо, почувствовав своё тяжёлое дыхание и решил задержаться на перекур.
Я встал рядом, ничего не спрашивая, ни слова ни говоря. Просто уставился на лысину того доброго самаритянина, стал наблюдать, как забавно в его кожистой глади играют блики уличного фонаря, стаявшего напротив в своей густой белой шапке, и как на неё же, бедную, уже, должно быть, изрядно подмёрзшую рушатся сверху частые мелкие обжигающие холодом осколки разыгравшейся не на шутку пурги и тут же тают, соприкасаясь с тонким телесным теплом.
- Никто не хочет верить в чудо, так я тебе скажу, мой друг, - разглагольствовал рядом с моим ухом изрядно подвыпивший бородатый мужик средних лет, размахивая сигаретой во все стороны так рьяно, что с неё то и дело разлетался, вспыхивая оранжевыми искрами пепел, попадая на других курильщиков, которым, похоже было уже всё равно.
- Вот ты, - ни на секунду не унимаясь, раскатистым басом вещал он, - что своей Машке подарил? Правильно, «Айфон». И какое тут чудо?
- Причём здесь чудо, - то ли пытался возразить то ли просто отмахнуться от надоевшего приятеля собеседник, тощий мужчина со скучающим лицом, в очках, стёкла которых были сплошь облеплены крохотными капельками воды, и пальто, накинутым поверх тонкой рубашки. Его била лёгкая дрожь и, похоже, он мысленно клял себя за то, что чуть раньше не поддел пиджак, а теперь продолжает поддерживать глупый пустой разговор.
- А что же ей, прости меня, дарить?
- Не знаю, ну, не эту же хрень. Сидят они в своих шарабанах, тык-тык-тык, тьфу!
Бородатый смачно плюнул себе под ноги.
- Она там у тебя, может скоро ещё волосы в белый цвет выкрасит.
- Слушай, ты Машку не обижай, - пригрозил пальцем очкастый, -  а то мы с тобой сегодня точно поругаемся.
- Да, чего ты, - примирительно улыбнулся бородатый, при этом, не перестав махать руками, - я ж так, в качестве примера. Они нынче все такие.
- Какие? – подозрительно поинтересовался очкастый, видимо, всё же, собравшись обидеться.
- Ну, без этого, - отмахнулся бородач, - без чуда.
- Просвети, что за чудо это такое, умный человек!
- Это, когда…
Тут меня бесцеремонно потянули за локоть, не дав дослушать умного человека. Володя докурил и снова был готов маршировать. Черти бы его подрали!

Через несколько минут мы свернули с завьюженной улицы, нырнув в один из темных провалов между домами и попали в просторный двор. Снег снова и снова валил с таким усердием, что ничего вокруг не было видно, кроме пляшущих в матовом ровном свете фонарей мелких белых точек. В темноте едва было видно остов деревянного замка, украшавшего детскую площадку в центре двора. Там копошились какие-то дети. Я не видел, но слышал их крики и возню. Мне на секунду вспомнилось свое детство. В такую погоду было лучше всего гулять, вдыхая тяжёлый влажный воздух, по уши в мокром снегу кататься с горки или лепить снежную крепость. Помню, как глубокой ночью мы неслись на картинке с крутого заснеженного склона на картонках, которые мы нашли около продовольственного магазина (в те замечательные наивные времена не было ещё разнообразных скучных и готовеньких ледянок, таблеток, ватрушек, поэтому мы брали около складов и магазинов, в местах, где выгружали товар, ждали с нетерпением, пока толстая продавщица или пропитой грузчик выкинет стопку старых коробок, чтобы налететь, подобно голодным воробьям на чёрствый хлеб и вмиг расхватать их, разорвать, раздербанить. Самыми лучшими считались те, на которых осталось немного упаковочной пленки - по льду они ехали гораздо быстрее, поэтому за них дрались с остервенением, иногда до крови).
Мы неслись с горки, вокруг все мелькало, неслось с неимоверной скоростью, рядом ревела местная ТЭЦ, на которой весь вечер что-то проверяли. И казалось, что за ближайшей пятиэтажной стоит огромный БТР и палит без остановки. А потом все обсыпанные снегом мы возвращались домой и, скинув валенки, сразу неслись разгорячённые и мокрые в комнату, избавляясь от мокрой одежды прямо на ходу, чтобы поскорее приложить холодные задубевшие руки к раскаленной батарее и смотреть как за окном шириться мутным изумрудным небом ночь, усиливая жгучую пургу и заставляя ТЭЦ реветь и стучать ещё пуще прежнего.
А теперь я взрослый, по уши в снегу, а веселиться суждено другим. А вот мы с Володей идём заниматься далеко не весёлым делом. Вот сейчас он ощущается и мы зайдем в старый подъезд четырёхэтажного здания времён хрущевской застройки, поднимемся на последний этаж и....
На самом деле черт его знает, что будет. От Володи никогда не знаешь, чего ждать. Хотя как правило, все заканчивалось либо банальным мордобоем, либо дикой пьянкой. Хотя была и масса других вариантов, которые в своей голове мог бы разложить даже сам хозяин этой головы.
Какого чёрта, спросите вы, мы исследовали засыпанный по колено город, смакивая всю воду с разбитых тротуаров дряхлых улиц? Тут такая закавыка, как бы это помягче…
Короче, во всём виновата была баба Нюра, матушка Володи. Маразматичка…. О, тут, видимо мне надо притормозить и растолковать всё между делом по порядку. Оставим Володю ещё раз перекурить, и я всё разложу. В том числе и в своей уставшей больной голове.
Конечно же во всем была виновата, старая, как само время, сморщенная, словно высушенный абрикос, сухонькая старушонка, в которой и осталось жизни всего два огромных голубых глаза, выцветших и всегда печальных, которые пристально и глубоко заглядывает в тебя при разговоре. Она почти ничего не слышала (кроме тех моментов, когда ей, ну очень хотелось услышать, например, очередную соседскую сплетню), но всегда достоверно делала вид, что все слышит и понимает. Она сжимала в ниточку свои и без того тонкие губы, её старческом лицо принимало серьёзный и сосредоточенный вид, кивала головой, в глазах её блестел не дюжий ум и отличное знание вопроса. Когда же собеседник замолкал, она поворачивалась к кому-нибудь, кто сидел рядом и шепотом (как она сама считала) спрашивала: "Чегось он сказал-то?".
Так вот, эта баба Нюра, будь она неладна, любили сидеть на скамейке в погожие деньки и греть свои кости на солнышке.
В один из таких дней эта старушенция, которая едва ли не каждый день последние лет десять пила на брудершафт со смертью, на глубоком и крутом склоне лет умудрилась влипнуть в очередную историю.
Эта была одна из тех историй, которые происходили с ней постоянно ещё с молодости. Начать пересказывать все – язык отсохнет. Лучше всего, на мой скромный взгляд, характеризировала бабу Нюра одна, которая давно уже стала притчей во языцех, пересказанной самой непосредственной участницей тех скорбных событий, встречному и поперечному.
Итак, прошу любить и жаловать, история с мотоциклом. Баба Нюра любила свою фазенду в шесть соток на протяжении своей долгой жизни, едва ли не больше родных внуков. Ездила каждый выходной за город, чтобы поковыряться на грядках, подышать свежим воздухом, несущемся тяжёлой сизой дымкой с завода, который дымил в двух километрах от садов и отдохнуть от домашней суеты. Но, поскольку садовый домик по своей конструкции представлял такой модельный вид, а-ля избушка на курьих ножках, только без оных, баба Нюра предпочитала не ночевать среди сырых гнилушках, где лёгкий сквозняк сдувает с кровати ватные одеяла, а возвращаться в теплую квартиру с горячей водой и отоплением.
Поэтому часов в шесть она собиралась домой и мирно топала на остановку.
В один из таких дней, она мирно ждала рейса. Ничего не предвещало беды, когда зоркий, ещё не пораженный катарактой глаз бабы Нюры увидел, как из проезда выезжает машина соседа. Этот мужик на стареньком "Москвиче", не чувствуя кармических превратностей судьбы простодушно стал мигать габаритным огоньком, показывая, что будет поворачивать. В это время к остановке неторопливо пришвартовался старенький ЛИАЗ, куда сразу же, словно на штурм Смольного, бросились боевые пенсионерки, расталкивая друг друга, ловя урожай и залихватски поливая друг друга матом. Пока водитель рассматривал в зеркало заднего вида эту опостылевшую за годы работы на дачном рейсе картину, баба Нюра тоже рванула. Только не в автобус, а прямиком через дорогу в проезд. Почему? Как бы сказать, бывает, что у человека в голове замыкает не те провода и он теряет рычаг управления, если можно так выразиться. У этой дамы в голове была целая электростанция, на которой, видимо, по вине запойных электриков, постоянно были какие-то сбои.
Так вот, в тот момент стоявший автобус обгонял мотоциклист. Несчастный парень не ждал подарка судьбы в виде полоумной бабы вылетающей из-за громады автобуса, поэтому едва успел дать по тормозам, вылетев на встречу и едва не столкнувшись с злосчастным "Москвичом". На беду, его мотоцикл был оснащен суровой такой здоровой люлькой, которая душевным ударом и приложила бабу Нюру, сломав ей ключицу и организовав сотрясение и без того неисправного мозга.
Почему она так сделала? Ответ удивит, даю слово. Нет, она не стояла на учёте в псих диспансере и не имела привычки кузнечиком выпрыгивать на автостраду.
Просто, путем чудовищной невообразимой, не поддающейся никакому разумном объяснению, логике (если подобное можно назвать логикой), она с какого-то перепугу разглядела в мигании поворотника особый знак: сосед сигналит таким образом ей, что она забыла закрыть на своем участке воду.
Да-да, я не прикалываюсь и не страдаю бредом. Просто я слышал этот рассказ из уст самой виновницы переполоха.
И если кому-то покажется, что это гвоздь программы, утритесь.
На мой вопрос, с уточнением, типа, я верю во все сказанное ранее, но при этом, зачем всё-таки она не аккуратно перешла, а опрометью рванула через любой военную дорогу, баба Нюра выдала на-гора, сняв все мои дальнейшие вопросы: «Да я хотела, сынок, на этот же автобус успеть». «А сколько до сада-то твоего бежать?» Наивная попытка вытащить ситуацию. «Да от остановки где-то минут десять...».
И таких историй я могу вспомнить ещё как минимум с десяток. Будет время мы я все их расскажу.
Сейчас не буду томить, перейду к существу нашего дела.
Чего ждать от такого гиганта мысли?
Да, в принципе, чего угодно, даже если беды не предвещается вовсе.
Итак. Можно начинать? В тот день, когда заварилась эта каша из дерьма, был погожий денёк. Солнце притапливало землю своим прощальным ноябрьским теплом, быстро перетекающим в промозглый осенний холод, и баба Нюра вышла ловить последние частички манящего тепла, плюхнулась на скамейку около подъезда. Пока она смотрела на то, как в лысых кустах сирени копошатся голодные взъерошенные воробьи, из-за угла дома вырубился странного вина парочка - блондинка средних лет с помятой физиономией не первой свежести и долговых сутуловатый тощий рябой мужик, выглядишь гораздо моложе своей спутницы, но, тем не менее полюбовно шедший с ней под ручку. Он был в потертой пожарной куртке и джинсах, а она в не по возрасту коротенькой мини-юбке, меховой жилетке и с тонной косметики на лице.
Они закончили совой фриковатый променад аккурат около бабы Нюры, состояли, помялись, а потом подошли к ней.
- Здравствуй, бабушка, - как можно тоньше пропела дама, пытаясь подсластить свой грубый прокуренный голос. Кавалер немного нервно чесал небритый подбородок и пытался сойти за умного.
- Чавось? - не расслышав, переспросила баба Нюра, - я ведь дочьк, глухая, ты говори погромче.
- Здравствуй, говорю! - сказала дама на тон громче, нежели в первый раз.
- И тебе не хворать, болезная.
- Чего? - оторопела дама, выпучив глаза от столь неординарных поворотов речи.
- Ничего, ты на старуху внимания не обращай, - легко махнув рукой, баба Нюра приняла озабоченный сосредоточенный вид, потихоньку выпячивая в сторону парочки свое правое чуть менее глухое ухо.
- Бабушка, мы это, - неуверенно продолжила дама, - хотели тебя попросить вынести нам водички попить.
Баба Нюра закивала:
- Поняла, поняла, хорошо, - и снова упрямо уставилась на даму своими голубыми брызгами уже наполнявшимися пристальным вниманием.
- Только вот не пойму, зачем вам таким красивым птичку-то губить, что она вам сделала?
- Воды дай, сушняк, дура старая, - нетерпеливо рявкнул парень немного подсиповатым голосом, достаточно чётко для того, чтобы старуха расслышала.
Баба Нюра обиженно надула губы.
- Сам дурак, чего обзываешься?
- Зато услышала. Не суди строго старая, трубы ж горят.
- Да вас, алкакшей за версту видно. Я вас нюхом чую. Вот мой Володька, ну сынок мой любимый, вроде такой хороший, такой золотой, – она расплылась в благоговейной улыбке,- но алкаш, скотина, страшный, дай Бог ему здоровья, царствие ему Небесное, не знаю жив али помер, давно не приходил…
- Вы попить – то нальёте, - уставшим, почти изнеможённым голосом спросила дама, потерев опухшие веки пальцами.
- Доченька, - елейным голоском затянула баба Нюра, которой от скуки уж очень хотелось поболтать, - я ведь на третьем этаже живу, а ноженьки-то у меня почти не ходят. Туда-сюда тоже не наползаешься.
После этих слов она запустила свою сухощавую руку в карман бежевого пальто и достала оттуда большой железный ключ.
- Нате-ка вот, сами отопрёте, горлышко промочите, потом дверь запрёте и мне спустите ключик обратно.
Престарелая мать Тереза хотела добавить что-то ещё, но необычайно твёрдые, всё равно что железные пальцы дамы выхватили у неё из слабых рук ключ.
Она переглянулась быстренько со своим компаньоном, затем махнула головой в строну подъезда, как бы что-то спрашивая у него глазами. Она удивлённо посмотрел на неё, почесал затылок, потом махнул рукой, и они быстрым шагом двинулись в подъезд.
Как вы понимайте, таким образом, баба Нюра лишилась пенсии и старого обручального кольца, которая хранила на чёрный день спустя двадцать лет после смерти мужа. 
У Володи было много знакомых. Они все были очень странными и очень похожими на него. Помятые, пропитые, безработные некоторые с несколькими ходками за спиной, кто-то наоборот с хорошим армейским прошлым, работяги, семьянины, парочка даже из органов. Все они в какой-то момент оказались на одном уровне с Володей по совершенно разным причинам. Они почти разорвали ту связь со своим благополучным прошлым, но некоторые незримые ниточки, подобно жилам на почти отрубленном от туши куске мяса, притягивали их к этому «трупу» давно забытому и почти сгнившему, который они иногда тормошили, чтобы помочь себе или другим.
Надо сказать. Володя никогда ни у кого не оставался в долгу, поэтому если была нужна почти новая дублёнка, техника или домашняя утварь, за услугу он вполне мог выделить это из своего тайного спец хранилища.
Чтобы найти эту прекрасную пару водопойных животных ему понадобилось пару недель, машинка для бритья, бутылка коньяка и знакомый, бывший следователь, ныне спившийся до состояния единственной майки-тельняшки на голое тело, который пробил для нас адрес схожей со смутным описанием, данным бабой Нюрой, особы, которая как раз профилировалась на облапошивании стариков. Веским аргументом для Володи стал тот факт, что эта женщина жила в двух домах от его матери. Как раз всё очень даже удачно сходилось.
В итоге сейчас злая собачья жизнь привела нас в этот скотский подъезд, где меня преследуют затхлый запах старого подвала и вековая пыль.
Мы поднимались на последний, четвёртый этаж. По стенам змейкой нам вслед тянулись надписи «Таня из 6 квартиры -  шлюха» (это было написано яркой красной краской такими большими буквами и так жирно, что сразу верилось, что основано это на личных эмпирических изысканиях), «Верни деньги или подожжём квартиру» (привет местным синякам от коллекторов) и очень странная «Вася 13 убр з кт дер пдр» (шифровка, оставленная, видимо, на случай вторжения врагов).
Володин тяжёлый шаг гулко разносился по всему подъезду, нарушая тишину глухой зимней ночи. Он медленно поднимался, тяжело дыша и отплёвываясь по невысоким ступенькам, неуверенным шагом продвигаясь всё выше и выше. Я неторопливо следовал за ним, глядя на то, как наши жирные чёрные тени мечутся по облезлым стенам в тусклом маслянистом оранжевом свете лампочек, соплями свисающих с грязного потолка, сыплющего словно снегом облупившейся штукатуркой.
По этой неуверенной походке я понимал, что Володя сам не до конца сознаёт, что будет делать.
Да, чёрт возьми, перед нашим проклятым крестовым походом мы немного приняли, заправились волшебным топливом, ну и что с того? Я лично пил потому, что мне было очень страшно. Уверен, этот пропитой идиот даже не был уверен правильную ли бабу он нашёл, ведомый местью. Мало ли кто, что там сказал. На секунду представьте, что вы идёте к человеку, которого никогда не видели по левой непонятной наводке мужика, который почти не выходит из запоя вместе с другим «запивалой», в кармане у вас шокер, а в рюкзаке бита, но вы не разу не уверены в целесообразности применения своей амуниции. Да, даже если бы и был уверен, всё равно бить людей, которые воспользовались чужой глупостью, а не силой собственного обмана, по мне как-то странно.
Володя шёл напролом, не вдаваясь в такие тонкости, без улик и доказательств, просто потому, что считал, что то, что он делает правильно. Всем такую уверенность, и, думаю, мир стал бы чуточку счастливее.
Вот она дверь, обычная деревянная дверь, грязная до невозможности. Шпон по краям был отломан, ручка упорно смотрела вниз на пол, где не было коврика для ног.
И тут, признаюсь, меня сковало. Я ощутил всепоглощающий страх. Он комом подступил к моему горлу, парализовал на секунду так, что я даже моргнуть не мог, а затем мелкой дрожью пошёл по всему телу, и я буквально пошёл волнами, дёргаясь как паркинсоновый больной.
- Ты чего трясёшься, – шепнул Володя – зассал что ли?
Он неодобрительно глядел на меня.
-Зассышь тут с тобой, - также тихо огрызнулся я, - нары потом с двух сторон греть будем.
- Гуляй, раз кишка тонка.
- Нет, уж, раз я тебе дал слово, значит надо идти до конца. К тому же вдруг эта баба не одна. А вдруг это совсем не та баба? Ты ж разговаривать не будешь, сразу в зубы. А потом и тебе по зубам. Или срок.
- Не каркай, заладил «срок», «срок».
- Слушай, ты трезвый умом-то не ахти, а пьяный и того дурнее. Так что давай не будем. Лучше скажи, звоним?
Володя сначала кивнул, но потом резко передумал и схватился за ручку двери, резко нажав на неё и дернув на себя. Что-то скрипнуло, а потом дверь понеслась навстречу к Володе, будто увидела старого приятеля, растворив свою чёрную пасть, в которую нам предстояло попасть. 
Мы осторожно, почти наощупь, вошли в полутьму узенькой прихожей. Недобро скрипнули половицы. Тишина продолжала душить, подпитывая и без того гнетущий страх.
- Куда? – дрожащим голосом шепнул я.
- В жопу труда, - сдавленно отозвался Володя, и неуверенно двинулся вперёд.
Я поплёлся за ним. Вот белеет первая дверь, кухня там или комната, чёрт его разберёт. Немудрено запутаться, оказавшись в чужой незапертой квартире, шарахаясь как вор из угла в угол, не понимая до конца, что ты тут делаешь.
Вдруг тишину разорвал протяжный резкий писк, резкий и жалобный, настолько внезапный, что мы аж подпрыгнули. В темноте я умудрился на что-то наступить. Вот так за секунду говно, пока что ментально, а не физически потекло у нас по ляжкам. Будь ты проклят Володя, со своими разборками!
- Какого х…, - Володя гаркнул слишком громко, и хотя осёкся, но теперь точно.
Если тут кто-то был, знал о нашем вторжении. Я машинально достал из кармана телефон, включил подсветку стал скользить впотьмах, сам не знаю зачем, взглядом по полу, пытаясь понять на что же такое я наступил. Пошарив рукой я ощутил что-то упругое, будто бы какой-то кусок резины, и через секунду поднял с пола детскую куклу.
Она была точно, как в фильмах ужасов: голая, почти лысая, одноглазая. Спокойно пребывая у меня в руках она грозно с упрёком зыркала на меня своим единственным полузакрытым глазом, мол, скотина, что шастаешь ту в темноте?
- Это ты, милый? – громкий женский прокуренный какой-то совсем уж уставший бас окончательно снял завесу тайны с фееричного прохода двух очень хреновых супершпионов класса люкс, - свет в прихожей не зажигай!
- Я, - непонятно зачем отозвался Володя намеренно искажённым голосом, выпячивая свой талант умственно отсталого конспиратора. 
- Иди сюда, а то я заснуть успела, пока тебя ждала.
В конце коридора зажегся мутный свет полумёртвой лампы, своим отвратительно грязно-оранжевым мерцанием, напоминавший подъездный, и к нашим ногам по полу потянулась неяркая дорожка, высветившая потрёпанный серый от грязи со следами ботинок половик, растянувшийся через длинный коридор, проходящий через всю квартиру. Местами он почти делился на два.
Две ночные бабочки тяжёлыми грузными шагами потянулись к свету, а одна из них, то есть я, продолжала в голове прикидывать, сколько же нам в итоге дадут. Ладно, буду на суде валить всё на этого мудака, иначе нахлебаюсь дерьма чана три.
Теперь я видел, что обои местами отошли, слышал, как скрепит пол, что коридор на самом деле не такой длинный, как казалось раньше, а по бокам всего четыре двери (скорее всего мы попали в «трёшку»), ещё две, видимо ванна и туалет перед нами.
Нам предстояло повернуть налево. Я поймал Володю за рукав, но он, увидев свет в конце «тоннеля» вновь обрёл свою пробивную ослиную уверенность и ловко вывернувшись, стал натужно чесать правый кулак, будто там его ждал отряд профессиональных убийц, а не пропитая баба, которая уже много лет промышляла тем, что облапошивала стариков, обворовывая их квартиры.
Володя толкнул старую дверь, на которой висел выцветший плакат с сисястой блондинкой, та ворчливо взвизгнула закряхтев несмазанными петлями, и открыла нам картину, от которой мне захотелось блевать в тазик.
В крохотной комнатёнке почти не было мебели, только двуспальная деревянная кровать венгерского пошиба а-ля шестидесятые, громоздкая, с высоким матрасом застеленным грязной до невозможности простынёй. Скажите, чего можно разглядеть в таком свете? Поверьте мне, когда белая холщёвая простыня пребывают в такую крапинку, что обзавидовался даже ягуар, это и в сумерках бросается в глаза. 
Рядом с кроватью стояла тумбочка из того же гарнитура с ободранной фанерой, покосившаяся на один бок, на ней стояла настольная лампа без абажура, своим фаллическим образом довершая этот странный триплет мрачного интима хозяйской спальни.
А больше тут не было буквально ничего. Даже люстры. Даже обоев на стенах. Они были покрыты накатом, почти стёршимся от времени, но предававшему упаднический антураж этому безумному декадансу нищеты.
На кровати пластом в позе витрувианского человека лежала страшная баба в прозрачной чёрной сорочке. Её длинные мелированные волосы спутались в колтун, а местами торчали клоками, лицо было перекошено, кое-как намазано потёкшей косметикой, причём потекшей так, что соцветию этих красок позавидовал бы сам Фредди Крюгер со своими прекрасными ожогами, теперь ставшими для меня эталоном красоты. Да если бы он сам лицезрел этот кошмар, точно бы завязал приходить к деткам во снах, забился бы в угол своей котельной и стал нервно рыдать, высмаркиваюсь в рукав. Она стеклянным взглядом смотрела в потолок, не обращая на вошедших никакого внимания а мне в нос бил противный запах немытого человеческого тела вперемешку с табаком и жутким перегаром.
Моё изнеженное нутро выворачивало.
- Ты принёс? Куда можно так долго за пузырём ходить? Давай уже пить, потом потрахаемся быстренько, а то дети скоро с прогулки придут, - чисто на автомате односложно пробормотала она, потом неторопливо стала переворачиваться на бок.
Этого ещё не хватало! Ужас столь отвратительного образа вкупе с опасением встретить ненужных свидетелей привели меня в иступлённое замешательство. В голове не умещалось, как можно хотеть такое трахать с тем, что будет с нами дальше, когда придут отпрыски этого чудовища.  Я мельком глянул на Володю: ему тоже было не по себе. Больше скажу, у него, опытного, видавшего виды, перепробовавших кучу разных грязных женщин разной степени паршивости, даже у него, бедного от увиденного отвисла челюсть, в буквальном смысле.
Во время этой мхатовской паузы она закончила свой переворот и взор её упал на нас. Левый глаз жутко косил в сторону, а правый испуганно и в то же время гневно стал буравить вторгшихся в эту клоаку мерзости.
- Вы кто нахер такие? Где Валера?
- В заду у пионера, - машинально парировал Володя, смахивая с себя поволоку парализовавшего его оцепенения.
Баба мгновенно сориентировалась и села, продолжая таращиться на нас. Да, явно этот образ расходился с тем описанием импозантной дамы, который дала нам баба Нюра, хотя некоторые черты сходства. В плане белых длинных волос всё же были. Может, когда мне будет под девяноста для меня такое тоже будет казаться нормальным, но на втором десятке это, признаюсь, не вписывается в рамки «дамы», ну никаким боком.
- Насиловать меня пришли, твари?
- Упаси Боже! - взвизгнул я, отгораживаясь от неё руками.
- Мы пришли побазарить с тобой, - решил взять быка за рога Володя, видимо, как более опытный быстрее отошедший.
- Сейчас я мусоров вызову, с ними базарь, урод.
- Я сам их потом вызову, когда из тебя дерьмо вышибу! -  рявкнул Володя и сделал уверенный шаг вперёд.
Баба, поняв, что всё очень серьёзно, правда, не догоняющая почему, начала пугливо озираться по сторонам, видимо ища, чем бы в нас запустить.
- Сейчас мой хахаль придёт, и вам обоим хана, у него ходка, - заверещала она истошным голосом, - он вот одного такого как вы борзого когда-то в асфальт укатал!
- Да мне похеру, - спокойно ответил Володя, окончательно успокоившись, - он тебя, к тому моменту, как придёт не опознает!
С этими славами он цапнул её за волосы. Но баба попалась прожжённая. Она ловко царапнула его длиннющими ногтями по щеке так сильно и глубоко, что у Володи мигом начала сочиться кровь. Он схватился за рану, а она ловко отпихнула его и с прытью горного барана спрыгнула с кровати и рванулась к выходу, сверкая голыми ляжками, попутно попытавшись отпихнуть от двери меня.
Но тут я не дал маху, быстро сориентировался и захватил в стальной захват. А потом быстро швырнул обратно на кровать.
- Ах, ты ж, сука! – с досадой выпалил Володя и в запале замахнулся на неё.
Тут я уже поймал его руку и немного придержал, чтобы остудить его пыл. Иначе бы дошло до беды.
- Успокойся, -крикнул я ему прямо в лицо, а потом повернулся к ней, - и рот свой заткни!
В мозгу у меня быстро щёлкало. Эта безобразная сцена поставила всё на свои места: нужно было быстро выбить из неё признание, а лучше деньги и ретироваться из этого проклятого места, пока кто-нибудь нас не засёк.
За соседей я не боялся, хотя стенки в этих «хрущёвках» и тонюсенькие, слышно порой, как сосед за стенкой сморкается, но как я рассудил. Видимо остальные жильцы, поневоле несчастные, не единожды слышали тут подобное, поэтому вряд ли будут вызывать подмогу, которая сама едва ли согласиться ехать по данному адресу.
Что поделаешь, таков принцип любой «нехорошей квартиры». Правда, если перегнуть, ненароком можно создать ощущение, что здесь кого-то убивают, и вот тогда проблем не оберёшься.
- Деньги где, - поостыв, Прохрипел Володя, продолжая прижимать ладонь к щеке.
- Грабить пришли, суки! Не по адресу, нет у меня ни хрена!
- Не ори, я сказал! – рявкнул я, в душе молясь, чтобы это немного остудило её пыл, ведь верещала она и вправду чересчур отчаянно.
- Мне твоё не нужно. – продолжил Володя, - я своё забрать.
- Чего? – выпучила глаза баба.
- Того! Мать мою обворовала, я знаю, знаю сколько у неё унесла. Отдашь всё до копейки и мы уйдём, будто и не было нас.
- А если не отдам?
Она не стала отпираться, видимо, понимая, что это бесполезно, в принципе, как и любой человек, зажатый в угол. В душе я с облегчением выдохнул, значит, если нашу бабку обчистила не она, всё равно у неё рыльце в пушку, поэтому хотя бы за дело.
Чтобы подчеркнуть серьёзность наших намерений, я достал из рюкзака, болтавшегося всё это время у меня за плечами небольшую биту и протянул её Володе, затем, ни слова не говоря извлёк из кармана шокер и щёлкнул им. Получилось очень угрожающе, прямо как в девяностых. Жестоко, но по-другому в этой ситуации действовать было нельзя. Во-первых, подобный народец только такой язык и понимал, во-вторых, нас подгоняло время.
В комнате на мгновение стало тихо. Мне даже стало слышно, как воет вьюга за окном. Где-то наверху стали набирать воду в ванную.
Скорее всего она тянула время. Ждала своего рыцаря в дырявых доспехах – Валеру, который пропал куда-то с долгожданным пузырём. Теплилась надежда, что мы с ним разминёмся.
- Говори! – нетерпеливо рявкнул Володя.
- Что говорить? Знаешь сколько бабок я обчистила? Думаешь, знаю, кто из них твоя?
- У кого, твою мать, водички попила на хорошую сумму!
- Чего? Ни у кого я ничего не пила, а может и пила, в принципе у многих пила, ничего падла не докажешь, к ментам не пойду!
Она играла ва-банк, и, должен признаться, все козыри в этот момент были у неё на руках.
Но у Володи всегда в рукаве была пара своих.
- Прижги ей детородный орган, – спокойно обратился он ко мне, - может обеззаразим.
Я щёлкнул ещё раз. Угрожающее жужжание, вспышка. Она вздрогнула. Я медленно двинулся к ней.
- Вы что, долбанутые? Вас же закроют!
- Не докажешь! – Володя тоже умел играть ва-банк.
Вдруг в прихожей хлопнула дверь. Послышались детские голоса.   
Лицо бабы, как, в целом, и моё, перекосило от ужаса.
В квартиру вошло две или три девочки. Прихожую озарил яркий свет. Они громко щебетали, смеялись, разувались и скидывали верхнюю одежду.
 Мне стало жарко и холодно одновременно. Володя одеревенел. Мы не были монстрами, ни в коем случае не хотели обижать ни в чём не повинных детей. Но как всегда в нашей жизни, дети были в ответе за грехи взрослых.
- Мама, мама, мы пришли! -  сразу несколько детских голосов бьющимся стеклом зазвенели у меня в голове.
Сколько их там, чёрт возьми?
Я взглянул на нашу мошенницу. Лицо её перекорёжило от страха, глаза расширились. Она тяжело дышала, сжимая руками одеяло. Затем я посмотрел на Володю, словно задавая ему немой вопрос «Что делать?», который как и в миллионы прошлых раз подвисал в вечности.
У того на лице разом выступили глубокие морщины. На виске пульсировала жилка. Я слышал, как скрежещут его гнилые пеньки во рту, которые когда-то давно гордо именовались зубами.
Дверь с хлопком отварилась. На пороге стояло три девочки практически одинакового возраста. В мутном свете их черты смешивались, и я, упираясь своим взором в лицо каждой из них, не мог приметить чего-то особенного в их внешности, хотя сейчас понимаю, что все они были разными, очень разными, почти ни одной схожей черты. Плод адской гнилой любви с разными малознакомыми мужчинами, которых они вряд ли хотя бы раз впоследствии видели, тем более звали «папой».
Повисла немая сцена. Я чувствовал себя артистом во время спектакля, чей герой находится в точке экстремума, и на самом напряжённом крепко натянувшемся, словно гитарная струна, эндшпиле пьесы, готовый бросить своего героя хоть в огонь, хоть в пропасть, вырвать душу и бросить её в зрительный зал, а потом самому рвануть за этой душой, умерев на руках у зрителей. Короче, в этот момент мне хотелось сдохнуть. Мозг мой устал складывать комбинации того, какие события могут закрутиться дальше, он отключился, оставшись только тупо созерцать наше фиаско.
- Вы кто? –нахмурившись спросила девочка, которая показалась мне больше остальных. На вид ей было лет двенадцать. У неё были длинные тёмные вьющиеся взъерошенные волосы, круглое лицо, нос картошкой, и очень строгий взгляд маленьких, превратившихся от напряжения в узкие щелочки карих глаз, которые были устремлены на Володину биту.
Я открыл рот, но не смог выдавить из себя не звука, только хрип. Всё, конец, сейчас мамашка заголосит: «Бегите к соседям! Вызывайте полицию!» и нас точно где-нибудь срисуют, а затем и примут в крепкие объятья служители закона.
Но она, стерва, молчала, видимо боясь, что мы убьём детей.
- Да, кто вы? – тонким дрожащим голоском спросила вторая девочка, лет десяти, немного полненькая, краснощёкая. У неё тоже были длинные волосы, густая каштановая прядь которых свисала и закрывала ей весь левый глаз.
Третья девочка, лет пяти, рыжеватая, с коротенькими, в отличие от сестёр, жиденькими волосами, заплетёнными в тугую косичку, молчала, но её большие глаза потихоньку наполнялись слезами, маленький подбородок и веснушчатые щёчки подрагивали, видимо, она готова была вот-вот зареветь.   
 Володя мог сказать всё, что угодно. Соврать, например, что мы мамины друзья или сантехники, но он сказал следующее:
- Я это, я Дед Мороз.
- Чего – недоверчиво ожгла его взглядом старшая девочка, сразу не поверив.
- Дед Мороз я, как на духу говорю.
- А это кто? – спросила средняя, кивнув на меня.
- Это мой помощник. В этом году подарков очень много, Снегурочка сказала, что мешок не сможет поднять, вот пришлось мне взять с собой её мужа. Чтобы он мне помог подарки разнести.
- У Снегурочки нет мужа.
- Откуда вы знайте? Женил я внучку недавно, вот её зять.
- А как его зовут? – у средней загорелся в глазах неподдельный интерес.
- Как зовут? Как его зовут? Тоже Морозом зовут, только пока не дедом. Вот я помру, он подарки вам вместо меня будет разносить, а пока вот ездит со мной, помогает, учится. У нас так всегда, когда старый помирать готовиться, он свою внучку женит по-быстрому, чтобы замену себе подыскать.
- Кажется, - сказала старшая, чуть притопнув ногой, - вы всё врёте, дяденька. Где ваша борода?   
- Так она у меня вырастает только под Новый год. Волшебство такое. А потом я её сбриваю. Неудобно ходить с такой бороденью, мешается, мыть её надо, чтобы пушистая была, волосы не слипались.
- И почему же вы так рано, до нового года ещё почти целая неделя, - продолжала допытываться старшая буравя нас глазами. Хотя по подрагивающему голосу чувствовалось, что ей очень страшно. Похоже, в испуганном лице матери она, благодаря своему возрасту, уже могла уловить то, что что-то тут не так.
Володя, конечно, врал самозабвенно, даже немного артистично, но рано или поздно до девах дойдёт, кто мы такие, или вернётся их «папаня» с пузырём, и вот тогда нам точно несдобровать.
- Так, мы это, - замялся Володя, - не знали, что вам дарить. Вы письмо-то писали?
- Нет, не писали. Мы в деда Мороза не верим, и вы…
- Дедушка! – внезапно выйдя из оцепенения, вскрикнула младшая подбежала к Володе, обняв его за ногу, - а зачем тебе эта палка?
Она кивнула головой на биту.
- Это, чтобы от волков отбиваться, я через такие дремучие леса лечу, мало ли что может случиться…
Пока другие девочки уставились на эту трогательную сцену, маманя преодолела свой ступор и аккуратно начала сползать с кровати, чтобы никто не заметил. Но я сурово глянул на неё и украдкой провёл большим пальцем по горлу, кивнув на девочек. Она вновь замерла в тревожном ожидании.  На душе было гадко. Но было необходимо хоть как-то сдерживать ситуацию. Володя же продолжал разыгрывать свою успешную партию.
- Ой. – хлопнул он себя по лбу, - время-то уже много, мне и к другим детям надо зайти, которые письма не написали, задержался я тут у вас. И чая даже не пытайтесь предложить, не могу…, тороплюсь, не зная, как… Говорите быстрее, чего хотите, и мы дальше побежим.
Девочки упорно молчали. Они нам не верили, но создавалось впечатление, что им очень хочется поверить в это внезапное странное, хромое на оби ноги чудо.
- Подарков не надо, игрушек тоже, они не нужны. Хочу только, чтобы мама бросила пить, - вдруг сдавленно едва слышно произнесла средняя девочка, убрав, наконец, надоевшую прядь. Я увидел оба её глаза. Они сверкали и наполнялись слезами.
- Чтобы нас на улице перестали обзывать по-всякому, - пропищала младшая, - и в детском саду тоже. И куклу, если можно, нормальную, чтобы с двумя глазами и волосы были, – тихо и робко тут же добавила она.
Старшая хранила гробовое молчание.
- А ты? – обратился к ней Володя, - смотри, сейчас уйду и останешься без желания.
- Всё равно не будет ничего, я не знаю, кто ты, но точно не тот, за кого себя выдаёшь.
- Как хочешь. – махнул рукой Володя. – я постараюсь сделать так, чтобы ваши желания исполнились. А теперь мне пора. Володя схватил меня за плечо и потащил к выходу.
Я поплёлся за ним, успев заметить, что мать начала всхлипывать, сейчас же готовая разрыдаться во весь голос.
Мы почти что бежали по проклятому узкому коридору, который казался мне в тот момент бесконечным, запинаясь о ковры и разбросанную обувь, когда вдруг услышали:
- Дяденьки, стойте.
Старшая девочка бежала за нами.
Не знаю, почему, но мы тут же остановились. Она догнала нас и встала как вкопанная, пристально глядя на Володю.
- Не знаю, кто вы, я не верю в то, что вы сказали, но я хочу… загадать…, вдруг сбудется.
Она поманила Володю. Он наклонился к ней.
- Я хочу, - донёсся до меня еле слышный, дребезжащий, срывающийся тонкий голос, - чтобы дядя Валера, который с мамой сейчас живёт, перестал приставать ко мне…
Дальше ничего было нельзя разобрать. Она прильнула к Володиному уху, и что-то горячо ему стала шептать. Её била мелкая дрожь, она была готова заплакать, нов отличие от матери и сестрёнок, твёрдо, почти что стоически, сдерживала себя.
Володя встал и кивнул.  Его лицо было очень серьёзно. Не нужно было что-либо отвечать.
Мы были уже у самой двери, когда она распахнулась, и вслед за брызгами подъездного света, мигом расплескавшегося по унылым стенам, на пороге мрачным силуэтом застыл долговязый тощий мужик, не молодой, но ещё не старый, в грязном сером пуховике и туго натянутой почти до самого небритого щетинистого подбородка лыжной чёрной шапке, от которого несло водкой и дешёвым одеколоном. В руке он сжимал бутылку.
- Вы ещё кто, вашу мать такие?! - только и успел, от неожиданности выпучив глаза пробормотать он, как Володя медвежьим захватом ураганным движением своей сильной дворнической натренированной тяжестями руки сгрёб его в охапку и потащил за собой.
Хлопнула дверь. Раздался звон бьющегося стекла. Рука дрогнула и предательски выпустила драгоценную жидкость. Брызги стекла и водки гулко ухнули о бетонную плитку. Спокойствие подъезда рассекло острие отчаянного испуганного человеческого крика и звук катящегося по ступенькам тела. Словно мешок с тряпьём он посчитал своими позвонками ступеньки и рухнул без движения на лестничную площадку.
Опять тишина. Никто не вышел на этот зов. Люди продолжали отсиживаться за хлипкой бронёй своих железных дверей, стараясь не мешать другим заниматься своими «делами».
Едва ли кто-то решился посмотреть даже в дверной глазок. Раз видел – значит уже соучастник, а втянутым во что-то мерзкое никому особо не хотелось. Сегодня там кричу не я, а значит удача на моей стороне, чёрт возьми.
Только яркий фонарь своим огромным белым глазом старался разглядеть сквозь грязные стёкла, что же твориться там, в подъездной мгле, проливаясь своим ярким свечением на копошащиеся силуэты.
Володя сбежал со ступенек и хорошенько пнул упавшего под рёбра, а затем легонько добавил битой по хребту, когда тот, вопреки острой ураганной боли, попробовал приподняться. Мужик сразу обмяк и болезненно закряхтел. Затем, синхронно, не сговариваясь, мы подхватили его подмышки и потащили вниз. Я наблюдал как его ноги волочатся по ступенькам. Они болтались, словно у старой тряпичной куклы. Пострадавший тяжело дышал, из разбитого носа тонкими капельками капала кровь, ложась на ступеньки бурыми пятнами.
- За что, мужики?! - только и успел прохрипеть наш внезапный клиент. 
- Заткнись, а то зубы прямо тут повыбиваю! – рявкнул Володя и мощным ударом ноги вышиб подъездную дверь.
В лицо ударил лёгкий морозец. Чем ближе наступала ночь, тем сильнее холодало. Теперь снег не валил, он падал мелкой россыпью, на тонкий ледок, затягивающий расхлябанную слякоть разбитого тротуара.
Мы ухнули его прямо в лужу, подняв столп грязных брызг.
- Мужики, за что?! – опять всё с тем же дотошным вопросом забулькал пострадавший.
- Заткнись и слушай, Валера! Ты ведь, надеюсь, Валера? – Володя пожирал его взглядом хищных глаз, склоняясь прямо к разбитому лицу своей жертвы.
Мужик испуганно закивал. Удивительно, как он ещё не потерял сознание от этих побоев. Водка – всё – таки, порою, сильный допинг и хорошее обезболивающее, что ни говори.
 - Тебе надо бы в чудеса поверить, свечку в храме поставить за то, что я тебе прямо там на ходу твои яйца не оторвал, - Володя говорил спокойно и грозно, его суровое выражения лица, на котором не дрогнул ни один мускул, заставляло верить сию же секунду, беспрекословно.
- Что я вам сделал?
Валера пугливо отползал, и я слышал, как хлюпает вода под его задницей.  Он глядел на нас взглядом загнанного волками кролика, который, с трепыханием крохотного трусливого сердца в груди, ощущая запах смерти, ожидает своей неминуемой участи.
- Закрой рот и слушай. Сейчас ты встанешь, утрёшься своей шапкой и пойдёшь прочь отсюда, забыв дорогу в этот дом. А если хоть раз тут появишься, то я вернусь и покалечу тебя.
- Ты её новый хахаль что ли?
Валера непонимающе хлопал расширившимися от благоговейного ужаса глазами. Из рассечённого лба, пачкая слипшиеся волосы, торчащие из-под сбившейся набекрень шапки, а затем по переносице сползала тонкая струйка крови, которую он даже не замечал.
- Закрой рот, а то он, - Володя кивнул в мою сторону, - приложит тебя шокером. Представляешь себе, что с тобой мокреньким будет, тварь? Вижу, что хоть и пьяный, но кумекаешь. Больше никаких вопросов. Делай, что тебе говорят. Вставай и убирайся. И благодари Бога за то, что тебя не прибили прямо тут. Если ты через пять секунд не унесёшь отсюда свою поганую тушу, я тебя прямо в этой луже и утоплю.
Валера кряхтя с трудом стал подниматься, но у него предательски поехала нога, и он снова плюхнулся в лужу. 
- Вставай, мразь, нам что ли тебя поднимать, - скомандовал Володя ещё более тихо и твёрдо.
Валера застонал, сделал ещё пару усилий и наконец поднялся. С него текло. Он скрючился от боли, стал хлюпать носом, но по-прежнему не уходил. Видимо, его пропитой отбитый мозг судорожно пытался понять за что же мы с ним так.
- Пошёл! – рявкнул Володя, растревожив всю улицу.
И Валера быстренько заковылял, припадая на левую ногу, чапая прямо по лужам, спотыкаясь, чуть-чуть не падая, он продолжая хлюпать и вздрагивать, удалялся подальше от опасных незнакомцев, по непонятным ему причина отделавшим его, как бездомную шавку, укравшую кусок хорошего мяса.
- А ну-ка пошли вон, хватит тут орать, алкаши сраные! – где-то в районе второго этажа с хлопком отворилась форточка и на свободу вместе с белым паром, вырвался пронзительный женский голос, заставивший нас быстро нырнуть между ближайших зданий, разгребая ногами тяжёлый снег.


Я слышал, как хрустит наледь и ощущал себя преступником, который хочет уйти очень тихо, но каждый раз, стараясь ступать легче, создаёт ещё больше густого гулкого шума, который, кажется, разносится по всей спящей улице.
Мы снова вышли, точнее вывалились на проспект.
- Убери биту! - только и успел цыкнуть я Володе.
Тот аж передёрнулся от неожиданности и будто выйдя из забытья, посмотрел на свою левую руку, в которой он всё это время крепко сжимал эту злосчастную биту. Пока он цепенел, я выхватил её и быстренько засунул себе в рюкзак.
Мы снова двинулись навстречу к чёрному горизонту, в который упрямо врезались жирные мрачно-серые тучи с редкими белёсыми проседями, и я чувствовал, что шокер, спрятанный у меня в кармане штанов, бьёт меня по ляжке, будто подбадривает: молодец, видишь. В какой заварухе мы сегодня поучаствовали.
- Может стоило того супца в полицию сдать, - ни с того ни с сего обратился я к Володе вновь марширующему впереди.
Этот вопрос ножом ударил его в спину, и он резко встал прямо посреди дороги. Это был вопрос, который не требовал ответа, потому что ответ я знал. После всего увиденного почему мне так нужно копаться в вопросах морали? Какая тут к хренам собачьим может быть мораль?! Наверное, просто иногда в жизни хочется сделать всё правильно, но в этой истории всё было как-то неправильно, хотя на душе было погано вовсе не от этого.
Только препротивная мысль о том, что сегодня мы вывалились в таком густом дерьме, которого на Володиной помойке за стол лет не сыскать.
- Покурим? - голос Володи звучал как будто где-то внутри него, не пытаясь вырваться изо рта. Просто стучал глубоко в груди, и лишь тонкое эхо доносилось до меня.
- Давай.
И тут я обратил внимание, что мы снова около того кафе, где несколько часов назад стояли праздные люди, которые, должно быть, и вовсе не ведали даже самых маленьких бед за свою жизнь.
Володя дал мне прикурить. Руки у него чуть подрагивали. Ему, похоже, было также не по себе, как и мне.
Из больших, размером почти с этаж окон кафе на нас лился яркий, тёплый оранжевый свет. Весело пробивавшийся через толщу красивых атласных занавесок, скрывавших тёмную декабрьскую муть от весёлых кампаний, тративших там в этот день свои деньги как раз для того, чтобы им было хорошо и можно было не замечать эту изнеможённую капризами погоды унылую повседневность.
Мы смотрели на потоки света, делая долгие затяжки, слушая негромкую музыку, доносившуюся из-за парадных дверей, когда эти самые двери отворились и на улицу выскочила блондинка в коротеньком платье и полушубке накинутом прямо на голые плечи.
Длинными каблуками на скорости, она врылась, словно ледокол, острыми носками дорогих парадных туфель, украшенных стразиками, в остекленевший снег, и тут же ушла до самой пятки в ледяную крошку. Её немного пошатнула, но она ловко удержалась, только чуть накренившись на бок, но, увидев, нас мигом выпрямилась и приняла гордый степенный вид светской львицы провинциального пошиба, удостоив меня и Володю гордым презренным, немного запьяневшим взором. Блондинку немного пошатывало от выпитого, но благодаря ему, родимому, она вовсе не ёжилась от холода, а только интеллигентно тащила тонкую дамскую сигарету из пачки, жеманно вставляя её в свой напомаженный рот.
 Говорил же уже, алкоголь в некоторых делах – вещь великая. Нам бы с Володей он сегодня как раз не помешал.
Вслед за блондинкой из дверей выскочил тот самый очкастый мужик, который давеча спорил со своим бородатым другом. Он был в одном костюме, без куртки его густая чёлка на бегу упали на глаза, и он ловким движением отправлял её обратно.
- Зая, ну ты чего взъелась? – сразу же начал плясать он вокруг блондинки.
- Ничё, козёл ты, вот всё! – истерично запищала девушка противным плаксивым голосом.
- Милая, скажи, пожалуйста, ну что я сделал в этот раз не так?
- Что ты сделал?! - блондинка гневно выпучила глаза и многозначительно уставилась на своего несчастного собеседника.
- Честно, я не понимаю.
Блондинка сделала глубокий вдох, потом затянулась, демонстративно выпустила дым очкарику в лицо и, презрительно сощурившись, небрежно бросила фразу:
-Сам знаешь.
- Но я вправду не знаю.
- Ах, так, - из её глаз градом полились слёзы,- правильно, где тебе знать, ты меня никогда не понимал…
- Киса…
Очкастый попробовал приобнять её за плечи, но она волевым движением вывернулась из объятий и оттолкнула его.
- Не приставай ко мне, идиот! Тебе нужны объяснения, - она всхлипнула, - пожалуйста: ты мне какой айфон подарил?!
Она голосила на всю улицу, и лишние свидетели, вроде нас вовсе не смущали её. Ей, кажется, наоборот, был в удовольствие тот факт, что для спектакля появилась пара лишних зрителей.
- Не знаю. Хороший. Белый.
- Седьмой, бестолочь!
- А Машке сейчас подарили восьмой! Розовый! – она всхлипнула ещё громче и разрыдалась, но уже через секунду успокоилась, приняв степенный вид.
- Теперь мне придётся по твоей милости со стрёмным ходить, а эта коза, подстилка грёбанная; будет своей трубой перед друзьями козырять. А мне и вытащить это говно стыдно! Уйти бы от тебя хоть…вот к этим.
Внезапно она кивнула в нашу сторону.
- К алкашам, - ухмыльнулся очкастый, не стесняясь того, что мы с Володей всё слышим.
-  Ну, не к этим, - отмахнулась блондинка. Вон к другу твоему. Серёге уйду, он точно не жмот.
- Зая, ну я же тоже не жмот. Просто так получилось.
Она швырнула окурок в лужу, гордо вздёрнула свой маленький носик и попыталась эффектно развернуться на каблуках. Но манёвр не удался, блондинку повело в сторону, и она ухнула прямо в грязный лёд, богато приправленный дворником песком.
Очкастый бросился поднимать свою истеричную даму сердца, а мы с Володей, решив в ответ не стесняться, бодро заржали.
- Уйди. Убери свои руки! – визжала блондинка, вертясь в руках у своего учтивого кавалера.
- Милая, давай я тебе помогу. А вы чего ржёте, - огрызнулся на нас очкастый, - полицию вызвать?
- Законом ржать не запрещено, – отрезал я, сделав очередную затяжку, выпустив дым и посмотрев, как он торопливо нервно спешит подняться вверх, рассеявшись в районе чёрных когтей клёнов прозрачной вуалью.
- По морде сейчас схлопочешь, умник хренов.
- Очки протри и кобылу свою в лужу не урони.
  Мне очень хотелось проветрить глаза этому сраному рыцарю.
- Котик, милый, – сменила гнев на милость, залепетав ласковым голоском, прекрасная дама, полусидящая на снегу, - пойдём обратно.
- Руки пачкать неохота, - отмахнулся очкастый.
- Испачкаешь, когда своей шалаве будешь жопу вытирать, - крикнул я вдогонку.
Парочка скрылась в мерцающем проёме входа кафе, не став парировать мою последнюю реплику. Может посчитали выше своего упавшего в грязь достоинства, а может отправились вправду вызывать полицию.
- Ну, что, обменялись любезностями, теперь пора? – поинтересовался я у Володи.
- Пойдём, - нехотя ответил он.
Мы шли уже спокойно, никуда не торопясь. Под ногами хрустел лёд, вокруг медленно кружился снег, танцуя в мареве сгорбившихся фонарей, и холодный воздух обжигал ноздри и грудь.
- Неправильно как-то всё это, - вдруг произнёс Володя и замялся.
- Что неправильно? – всколыхнулся я.
Но Володя больше ничего не сказал.
Мы свернули с освещённой улицы и скрылись в тёмной пропасти очередного неосвещённого двора, который заботливо укрыл нас пологом безлунной зимней ночи.