Слабость

Я назвал его Микки, потому что мышонком он уже был. Мышонок бегал в темноте, беспокоил мой сон. Много раз среди ночи я осторожно поднимался с постели, опускал ноги на пол, и Микки тут же исчезал. Но ненадолго. Был период, когда я решил поймать его во что бы то ни стало и устроил настоящую охоту, расставил примитивные ловушки из коробок, заткнул все щели, через которые он мог попасть в комнату, тряпками, но мышонок и здесь оказался хитрее меня, продолжая безнаказанно бегать по комнате в поисках еды, оставляя после себя белые мучные следы, россыпи крошек, мелкий мусор и дыры.
А потом вдруг, прекрасным солнечным утром, он появился у меня на столе, глаза в глаза, как будто тоже устал от одиночества. Я положил перед ним кусок лепёшки, которую приготовил на раскалённом в огне камне. Он немного погрыз её и снова стал смотреть на меня. А я рассматривал его, как он шевелил усиками, как блестели его глаза-бусинки, как он стоял на задних лапках и как будто что-то мне хотел сказать. Так мы познакомились, поначалу совсем не понимая друг друга.
Я почти сразу стал обращаться к нему - Микки, потому что он был похож на Микки. Он приходил, когда я завтракал, садился на задние лапы, близко-близко к тарелке, потешно шевелил усиками, складывал вместе передние лапки, тёр ими мордочку и потом смотрел на меня.
Постепенно мы стали понимать друг друга, но это пришло не сразу. Поначалу я удивлялся, почему он всё время как будто что-то грызёт, мелко и быстро, я даже думал, что он грызёт воздух. Я не понимал, что Микки давно пытается заговорить со мной. А я молчал. Не понимал, думал: что это за мышиная возня?

Я жил на маяке. Ловил рыбу, готовил себе еду, стирал одежду, подметал винтовую лестницу маяка и пол в комнате, лежал на пирсе и слушал море с закрытыми глазами, мёрз по ночам и записывал в тетрадь воспоминания о мире, который стал войной.
В Микки я нашёл слушателя, которого едва различал в тёмном безмолвии, читал ему то, что написал, и наблюдал за реакцией. Когда ему нравилось, он переставал шевелиться, стоял на задних лапках и бусинки глаз будто стекленели. Микки вытягивал вверх своё тельце, задирал мордочку, как будто удовольствие распирало его и тихо попискивал. Я наслаждался такими моментами, иногда приходилось даже легонько толкать Микки пальцем в тёплое нежное брюшко, чтобы оцепенение не отобрало у меня внимательного слушателя. Но были и неудачи, тогда Микки часто-часто шевелил усами, не смотрел на меня и всем видом показывал, что ему неинтересно. Теперь я думаю, что зря к нему тогда прислушивался и уничтожил столько хороших текстов. Мне они нравились, но я доверял Микки, я тогда считал, что не могу объективно относится к написанному мной.
Постепенно пришли сомнения. Однажды я написал пять или шесть текстов, по ощущению, как если бы в бумагу завернули жирную рыбу, и она её пропитала насквозь, - так сочились смыслы, их аромат заполнил всю комнату и некуда было деться от этого огненного духа. Я еле-еле дотерпел до утра. Но вместо признания встретил отчуждение Микки, в какой-то момент, он даже повернулся ко мне спиной. Меня такая реакция лишила веры в свой дар. Я зачем-то попытался спорить, стал расспрашивать его, но он сравнил мои тексты с бомж-пакетами, вермишелью быстрого приготовления, которую разбавляют кипятком; он назвал их дешёвой пищей. И как я ему не доказывал, что он неправ, что если бы он был электриком, то в какой-то момент ему бы наскучило вкручивать лампочки, а захотелось чего-то большего, что хочется двигаться дальше. Микки был непреклонен: от добра добра не ищут.
- Я умею вкручивать лампочки, Микки, - стал доказывать ему я, - я мог бы с лёгкостью написать весь этот мусор в мягких обложках, который забывают на сидениях электричек, но мне это неинтересно!
Он не соглашался со мной и говорил, что интересно должно быть ему, а не мне, он не верил, что я могу сочинять и по другому. Микки считал, что я исписался. Так и сказал.
И с того момента Микки стал высмеивать меня, всё обиднее и обиднее, считая, что мои рассказы - бессмыслица, что слова я научился составлять, но скрывать пустоту не умею, что мои мысли не новы, и что я и раньше не мог ничего толкового сочинить, только подавал некие надежды, а теперь и этого нет. Я перестал ему читать, но и тогда он не успокоился. И мои настоятельные просьбы, не приходить больше за стол, нагло игнорировал.
Маленький, злобный, серый зверёк, мелкими и быстрыми движениями жующий пустой воздух, как будто пересчитывающий передними лапками невидимые барыши.
Я расплющил его тщедушное тельце ударом кулака. Одним ударом, в одно мгновение, выбил из него жизнь так, что он вряд ли что-то почувствовал, в отличие от меня.

Боль грызёт меня и не даёт покоя. Кто я? Может Микки был прав? Тогда зачем я смотрю с маяка на море, сижу за столом и не могу ничего записать с тех пор . Я как будто опустел, и все точки на бумаге от ненаписанных слов похожи на капельки крови Микки Mouse.
Теперь я больше всего хочу, чтобы меня тоже размазали ударом кулака. Но ведь не размазывают.
Серебристые рыбки выпрыгивают из воды, чтобы сверкать на солнце. Они никогда не ловились на удочку, сколько бы я не сидел на пирсе.

Отрывок из сборника "Снег или соло, мой друг"
https://ridero.ru/books/sneg/