Там, где твоё завтра - одним файлом

СЕРГЕЙ КАЛИНИН







«Там, где твоё завтра»


























e-mail:   ssl-s@mail.ru

Асфальтовая дорожка шла вдоль высокого берега озера.   Обрыв, уложенный   бетонными плитами, спускался почти до самой воды, где внезапно обрывался, оставляя тонкую полоску земли. Там, внизу, устраивались рыбаки близлежащих домов, вырвавшиеся не столько за трофеями и уловом, сколько за возможностью отдохнуть и попить пиво на свежем воздухе. На набережную эта дорожка тянула весьма условно, но пользовалась большой популярностью у любителей вечерних прогулок и бегущих от лишних килограммов жителей района.
- Помнишь, я тебе говорил, что мы обязательно вернемся, - мужчина обернулся к спутнице, которая крепко держала его под руку.
- Помню,  - женщина неловко отмахнулась, словно отгоняя нахлынувшие чувства. – Лучше бы не ехали.
Пара, не спеша прогуливающаяся вдоль озера, с любопытством осматривала окрестности, словно видела их впервые. «Супружеская чета совершает свой обычный променад», - мог бы сказать любой прохожий, случайно обративший на них внимание.  И все было бы верно, вот только прогулка была скорее не привычной, а забытой и вдруг вернувшейся много лет спустя.
- Смотри! Вон мой класс!  Третий этаж. Я помню, как смотрел на это озеро весной и надеялся, что вода поднимется ещё хотя бы на метр и школу затопит.  Эх, ни разу не затопило. Чуть-чуть не хватало, - мужчина показывал на третий этаж торца старого кирпичного здания.
Школа расположилась метрах в ста от озера.  По странному стечению обстоятельств она находилась на самом краю района. Участок  между школой и озером, назвать лужайкой мог только очень большой оптимист. Скорее это был пустырь. Масленица, купалле, день города – здесь отмечали все мероприятия, которые попадали в ведомство района.
- Ты мне рассказывал это сто раз.
- Ну и что. Это же было давно. А я как раз у окна сидел. На второй парте.
- Помню. И с тобой сидела Розанова, которая все обхаживала да улыбалась.
- Ну, так это когда было? Мало ли кто кому улыбался? Ты что?! До сих пор ревнуешь.
- Да к кому тебя уже ревновать.  Старый ты уже.
- Ну не такой уж и старый! Глянь, твоя черемуха, - мужчина показал в сторону ближайшей девятиэтажки, где под балконом нелепо раскинулся весенними голыми ветками большой куст. –  Помнишь! Я всегда боялся, что на нас ругаться будут, а ты рвала огромущий  букет.
- Ты всего боялся, - женщина украдкой смахнула слезу.
- Ну, не правда. Просто я никогда не знал, какие веточки тебе нравятся.
- Пушистые. Это была очень сложная задача, - в голосе мелькнул тонкий сарказм.
- Смотри, а спасательная станция еще стоит. Надо же, - они вышли на берег пляжа, который, казалось, совсем не изменился. – А вон там мы попугайчика хоронили. Помнишь?
- Ай. Нашел что вспомнить. И так не по себе.
- Пойдем, - мужчина потянул спутницу за собой. – Помнишь, я тебе говорил, что однажды подойду к нашему подъезду и буду там совсем чужим.
- Помню, - женщина крепче прижала руку мужа.
Старый, совсем не изменившийся дом культуры, пункт приема вторсырья, куда когда-то он отнес шестьдесят килограмм макулатуры, в надежде получить «Графа Монте-Кристо». Увы, талон оказался утерян, а книгу он купил уже значительно позже, словно реализуя давнюю  мечту. Жаль, но того чувства обладания заветными томами уже не было. Показался угол дома, и сердце вдруг замерло, а на глаза накатились слезы. Они старались не смотреть друг на друга, словно стесняясь своих чувств.
Остановились у подъезда. Такой знакомый, по-прежнему родной, словно и неизменившийся за столько лет.  Шестой этаж. 
- Неужели наша рама ещё стоит? – мужчина близоруко всматривался.
- Наша, - женщина выдохнула с какой-то не то досадой, не то болью.
Тогда, перед отъездом, они только начали ремонт, успев заменить огромную раму балкона и окна. Но завершить его так и не смогли.
- А помнишь, ты всегда выходила на балкон провожать меня?   И махала мне рукой, когда я уезжал. А я всегда оборачивался и на остановке высматривал твой силуэт.
Ответом был лишь короткий кивок головы.
- Может, встретим кого, - мужчина озирался вокруг.
- Зачем? Пойдем, - спутница потянула его за руку.
К машине, которую они оставили у магазина, шли молча. Авто моргнуло сброшенной сигнализацией, словно приветствуя хозяина.
- Я знаю. Ты не любила этот город, - мужчина завел двигатель и посмотрел на жену. – А я так не могу. Столько лет не был.
- Не надо было сюда ехать, - в ответе женщины не было злости. Скорее, таким бесхитростным способом она пыталась скрыть собственную тоску. – Нам ещё на кладбище. И потом, тоже, дорога дальняя.
- Может, здесь переночуем?
- Нет! Я не хочу здесь оставаться ещё на день. Твоих навестили. Поехали. К ночи будем.
- Хорошо.
Автомобиль медленно тронулся.
- Давай ещё разок по кругу объедем, - мужчина свернул к озеру. – А потом вдоль дома. Знаешь, мы ведь, наверное, уже никогда сюда не вернемся. Пятнадцать лет. Даже не верится. Ностальгия.
- Кому мы здесь были нужны? Какая ностальгия!? О чем!? О том, как ноги вытирали? Как работал сутками? Я помню! Я всё помню,  – последние слова женщина сказала, не скрывая слез.
- Да нет. Хотя, знаешь, и об этом. Здесь то, что навсегда останется в сердце.
- Никогда! Никогда мы не были нужны ни этой стране, ни этому городу!
- А там нужны?
- Мой дом сейчас там. Там дочка, внучка, там жизнь. Там у тебя работа, уважение. Там ты человек. А здесь? Здесь даже подъезд за столько лет не покрасили, - в сердцах женщина махнула рукой и теперь, уже не таясь, вытирала слезы.
Он проезжал вдоль бывшего «Дома быта», на месте которого сейчас расположился супермаркет, свернул во двор. Мелькнул подъезд, где жила его первая любовь. Интересно, где она сейчас? Впрочем, наверное, оно и не имеет уже смысла. Просто воспоминания, которые нахлынули неожиданно. Неужели все это когда-то было? Жизнь, разделенная на до и после.  Он проезжал мимо подъезда, где прошли, как теперь казалось самые лучшие годы жизни. Вдруг, явно и  удивительно отчетливо он увидел того мальчишку, который в распахнутой куртке и с дипломатом под мышкой не спеша шел со школы домой.  Взъершенная, вечно не послушная прядь волос, горящие глаза и мечты, которые не давали уснуть и уносили в далекие миры героев и их невероятных побед.
Машина уже выехала за город. Женщина, казалось, задремала, а он по-прежнему видел те картины из прошлого, которые внезапно всплыли из встревоженной памяти.  Вдруг ярко и отчетливо накрыли те эмоции, и даже те запахи, которые остались там, в далеком, прошлом. 






Часть 1.
Всё ещё впереди.

- Где шапка? – голос прозвучал сзади, заставив вздрогнуть.
В школе уже все ходили без шапок, но на него мама ругалась, а спорить с ней было и глупо, и бесполезно. Проще было просто снять эту дурацкую шапочку за углом, а перед домом надеть. Но сегодня мама шла из магазина и заметила его раньше, чем получилось привести себя в состояние послушного сына.
 - Мам, забыл. Но я же бегом бежал. Тут замерзнуть не успеешь, - я подхватил её сумку с самым виноватым видом.
- Ярослав, я тебе столько раз говорила, заболеешь – я за тобой бегать не буду. Сейчас такой грипп. Не думаешь о себе, так подумай о нас. Хочешь всех заразить?
Если бы шапка была единственной проблемой – это было бы замечательно. Первая неделя последней четверти перед окончанием школы начиналась почти катастрофически. К двойке по физике добавилась двойка по русской литературе. И вины-то особой не было, но как объяснить, что физичка, Шлейфман Людмила Борисовна, почему-то страшно меня невзлюбила. А по внеклассному чтению не хватило в библиотеке книги. Почему задают то, что и найти-то невозможно? Я любил читать, и здесь-то уж точно проблем не было бы. Но если уж не везет, то не везет во всем. Самое обидное, что и читала-то только зубрилка Грачева, которая вообще непонятно как умудрялась первой оказываться в библиотеке, но двойку поставили только мне. Нет справедливости в этой жизни. Но дома об этом сегодня лучше не говорить.
- Ярик! В футбол идешь? – мимо пробегал Васька Сафонов, который уже забросил портфель домой и несся на школьный двор.
- Он Ярослав. Сколько вам всем говорить. Ты когда научишься не отзываться на эти клички? – мама опять переключила внимание на меня. – Не пойдет он никуда. Не ел ещё. И уроки надо учить. Выпускной класс.
Осталось только вздохнуть и пожать плечами. Поиграть в футбол было бы здорово, но сегодня шансов уже нет.
Настроение ни к черту и дома, закрывшись в комнате, пришлось делать вид, что старательно учу домашнее задание.  Стол, заваленный учебниками и тетрадями, скрывал самое главное – роман Ремарка «Три товарища».  Вообще-то, по внеклассному чтению задали «Плаху» Чингиза Айтматова, но, как обычно, книги в библиотеке уже разобрали. Даже в читальном зале оказалась очередь.  Вторая двойка могла добить окончательно, но оставалась надежда, что второй раз Джемма всё же войдет в положение. 
Я всегда был твердым хорошистом.  Было время, когда от меня ждали большего и рассчитывали, что смогу я, тихий и спокойный, вытянуть на круглые пятерки. Но по каким-то причинам этим ожиданиям сбыться оказалось не суждено. А когда мы переехали в другой район, и пришлось пойти в новую школу, мечтать нужно было уже о том, чтобы не нахвататься за четверть троек.  В общем-то, с этой задачей вполне можно было бы справиться, но неожиданно подвели самые любимые  раньше предметы: физика и русская литература. Наверное, прежде всего это было связано с тем, что ни с учительницей литературы, ни, тем более, с физичкой, отношения не сложились.  Кто-то скажет, что отношения здесь ни при чем, нужно просто учить и всё будет хорошо. Скорее всего, в этом есть смысл, но перебороть неприязнь я никак не мог и ничего, кроме страха перед уроком не испытывал.
С сожалением Ремарка пришлось отложить и достать учебник физики. Двойку, полученную на последнем уроке, нужно было исправлять, тем более темы были как раз те, которые мне нравились мне больше остальных. Уж что-что, а работу транзистора я знал хорошо.  И в учебно-производственном комбинате я не зря выбрал электротехнику. Паять любил, схемы понимал, а уж все эти р-п-переходы смогу рассказать без труда. Всего-то и нужно, чуть обновить в памяти. 
Обычный вечер. Ужин, с разговорами о начале дачного сезона и обсуждение самого важного мероприятие весны – посадке картошки. По телевизору показывали «Шерлока Холмса», но папа грозно  напомнил, что учиться за меня никто не будет. Без особого сожаления закрылся в комнате и достал Ремарка.  «Не наелся – не налижешься», - я всегда успокаивал себя папиными же словами.

- Итак, - Джемма Викторовна, учительница русского языка и литературы открыла журнал, - кто у нас поделится впечатлением о прочитанном.
Сердце вот-вот обещало выскочить из груди. В классе повисла тишина, и почему-то очень хотелось закрыть глаза.  Мелькнула мысль, что если нагнуться, чтобы Джемма не видела даже макушки головы, то, может быть, и повезет. Единственная мысль, которая не давала покоя, это непонимание, как можно проводить два внеклассных чтения подряд. Ведь можно же было дать домашнее задание из обычной программы, по учебнику, и я обязательно почитал бы дома, и не сидел бы сейчас с трясущимися коленками.
- А вот  Земцов наверняка жаждет исправить недоразумение прошлого урока. Ярослав, выходи-ка к доске и покажи нам, как ты горишь желанием исправить двойку. Дневник сразу бери.
По классу пронесся выдох облегчения, и десятки глаз с интересом провожали меня, нерешительного и потерянного, идущего к доске, как на плаху, которую я благополучно не читал. Получился каламбур, над которым в другой ситуации можно было посмеяться.  Шансов на спасение не было никаких, и лишь маленькая надежда, что добивать второй двойкой подряд в последней четверти выпускного класса не будут, билась в груди как спасительный маячок.
- Джемма Викторовна, я не читал, - учительница сняла очки, медленно положила их на журнал, что предвещало начало пламенной речи, и, хорошо понимая, что будет дальше, пришлось поспешно, униженно добавить, – я бы прочел. Но нет книг. Нигде нет. Я в две библиотеки ходил.
- Есть ещё городская. Есть областная. Кто ищет, тот всегда находит. Нужно готовиться и думать заранее, а не объявлять в последний момент. Не готов – нужно до урока предупредить, - она посмотрела на Корытько Галю, отличницу и старосту класса, которая в искусстве выживания равных не имела.
Кто-то умелый и опытный построил школьную программу рассудительно и оптимально. Внеклассное чтение было у всех окрестных школ, причем в одно и то же время. Скорее всего,  в паре километров отсюда стоит у доски ещё один такой же несчастный, надеющийся на милость преподавателя.  С каждой минутой речь Джеммы становилась все пламеннее.  Я уже понимал, что апогеем должна стать моя голова, точнее не голова, но суть не менялась. Финал показательной порки был предсказуем.
- Хорошенькое начало, - Джемма Викторовна аккуратно вывела двойку в журнале и открыла дневник. – Не поняла, а у тебя что, он даже не заполнен?
Заполнять дневник было ещё одной большой проблемой. В сущности, ведь и так было понятно, где какой урок. Подумаешь, что домашние задания были напротив пустых клеток. Я-то знал, где что. Правда, незаполненной была уже третья неделя.
- Я его Галине Осиповне покажу. У себя оставлю. Садись, - Джемма тяжело вздохнула, словно я был потерян для  общества окончательно и бесповоротно.
День начинался из рук вон плохо. Самое обидное, что спрашивать она больше никого и не стала. Наверное, книга была и правда интересная. Я в пол уха слушал о том, как собирали наркотики, что-то про гибель волков, но картинка не складывалась. Ситуация была хуже некуда и не хотелось даже думать, что будет, если узнает папа.
Оставалась надежда хоть как-то оправдаться на физике. Сейчас нужно срочно набирать баллы по максимуму, чтобы прикрыть провал по литературе.
Шлейфман делала вид, что не замечает моей поднятой руки и мольбы в глазах. Пришлось даже сделать то, что никогда себе не позволял:
- Людмила Борисовна, пожалуйста, мне нужно двойку исправить, - голос, предательски дрожал.
 - Иди, - она скривила рот, словно сделала над собой неимоверное усилие.
Ответ, как мне казалось, выглядел убедительно. Я нарисовал на доске несколько схем подключения, которых не было в школьной программе, стараясь продемонстрировать, что пользовался дополнительной литературой.
- Наговорил тут что-то, нагородил непонятно чего, - Шлейфман опять скривила рот, что считалось плохой приметой. – Вижу, что готовился, но физику ты не знаешь. Я так думаю, что и тему ты не знаешь. Три. И больше я тебе поставить не могу. – Маленькая, толстенькая, она с каким-то наслаждением рисовала в журнал теперь уже даже не оценку, а полный провал всех надежд сегодняшнего дня.
Это был удар. На глаза накатывали слезы и от мысли, что это сейчас видит весь класс, становилось ещё хуже. Как же ненавидел я себя за этот страх оценок, как боролся с собой, но ничего не получалось. Молча сел на место, раскрыл учебник и уткнулся в него, боясь поднять взгляд. Ничего хуже случится уже не могло. Вторая часть испытаний ждала дома.  Примерный текст я знал и сам: «Не оправдал возложенного доверия, мне созданы все условия, чтобы учиться, а я не думаю ни о будущем, ни о том, как буду жить дальше».  Истории о тяжелом детстве папы и о том, как повезло в жизни мне прочно сидели в памяти, заставляя лишь опускать голову и виновато вздыхать в который раз, когда вырисовывался очередной косяк. Все попытки быть идеальным и не расстраивать родителей имели лишь локальный успех в определенное место и время. К сожалению, приходилось признать, что до идеала мне далеко, а ума и таланта явно не хватает.
«Я вырасту и сделаю всё, чтобы мои дети никогда не плакали над оценками», - от стыда хотелось провалиться сквозь землю, но сейчас можно было поговорить только с самим собой.  Даже непонятно, чего было во мне больше:  страха, обиды, жалости к себе или горечи о той несправедливости, которая сыграла злую шутку.
Я хорошо играл в футбол и хоккей, но физрук любил лыжи и упражнения на брусьях, где ничего не получалось. Подтягивался, отжимался, но с гирями и прыжками через коня была просто беда. Без усилий решал любые задачи по геометрии, но с алгеброй все получалось значительно хуже. Любил историю и литературу, но папа считал их бесполезными и необходимыми лишь для статистики в аттестате. Вдруг оказалось, что не получается абсолютно ничего и даже то, что нравилось не имело никакого смысла. Начитавшись детективов мечтал стать следователем, а лучше судмедэкспертом, чтобы находить отпечатки пальцев, по ране определять тип ножа, а по пуле вид оружия, но конкурс на юридический пугал и не оставлял ни единого шанса.  Да и слухи о том, что там только свои и по блату, убивали последние, и без того призрачные надежды.   У нас  в семье блатов не было.  Гордиться связями можно было лишь тогда, когда они были. В остальных случаях полагалось с гордостью заявлять, что все в наших руках и каждый сам кузнец своего счастья. Из чего ковать счастье я не понимал, но всё что мог – это соглашаться и поддерживать папины взгляды, а всё, что имел – это осколки разбитых мечтаний и несколько двоек, которые грозили испортить аттестат.
На следующий день папу вызвали в школу, предъявив оценки и, как апогей всего случившегося, дневник. Именно его и сунул мне под нос родитель, вернувшись домой.  На голой странице красовались огромная, ярко-красная двойка по русской литературе и аккуратная тройка по физике.
- Что скажешь? - вопрос папы не имел ответа и я опустил голову, с одной тупо сверлящей мыслью: «Скорее бы закончился этот ужасный день». А лучше, оказаться сразу лет через десять впереди, чтобы работать, быть самостоятельным и не бояться уже ничего. – Ты помнишь, что класс выпускной? Да ладно литература! Тебе физику сдавать! Мне сказала ваша Штейман.
- Шлейфман, - я, не думая,  поправил и тут же пожалел.
- Да какая разница!  Хоть Штуйман! Ты физику не знаешь! Даже транзистор не выучил! Толку, что паяешь хрень разную.
- Я учил.
- Плохо учил, - папа слегка успокоился. – Нужно больше учить. Ты как думаешь? Как жить собираешься? На стройку пойдешь? Штукатуром?
Сейчас я с огромным желанием ушел бы штукатуром, каменщиком, сантехником – кем угодно, только, чтобы сбежать отсюда.
Весь вечер пришлось готовить доклад по физике. Это был самый надежный вариант получить хорошую оценку. Как-то по счастливому случаю довелось достать книгу о природе шаровой молнии. Статья была настолько интересной, что я  перечитывал её раза три.
Каждое утро начиналось с напоминания о том, что класс выпускной и нужно думать о поступлении в институт. Эта мантра сидела в голове и вызывала озноб.  От одной мысли, что сейчас решается судьба и будущее зависит от этих нескольких предметов, оценок и экзаменов становилось страшно. Страшно, что родители могут не пережить моего провала.  Страшно, что поступят одноклассники, а я нет.  Страшно, что я окажусь тем неудачником, на которого будут показывать пальцем и говорить, что-то в духе: «Слабак! Так мы и знали».  Страшно, что многочисленная родня смотрит на меня с нескрываемой надеждой и не ждет ничего, кроме успеха.  Не поступить – значит сорвать планы всей семейной корпорации.
На следующий урок физики я шел, как на последний бой.  Доклад – это проще, чем решать задачу или отвечать параграф. Ах, как же нравилась мне эта тема.  Похоже, весь класс слушал с интересом. Примеры выглядели невероятными, а сама шаровая молния вызывала неподдельный интерес.
- Откуда информация? – физичка с любопытством просматривала реферат.
- У меня книга есть, - в груди шевельнулось что-то похожее на гордость. Я видел, что физичка заинтересовалась. – Там ещё много чего.
- Принеси посмотреть, - голос Шлейфман был необычно мягким.
- Да. Конечно.
- Но, хочу отметить, что пять я тебе все равно поставить не могу. Доклад интересный, но только четыре. На пять, ты, Земцов, физику не знаешь.
Из параллельных классов потом рассказывали, что его доклад Шлейфман ставила в пример и даже что-то из него цитировала.  Это могло бы быть утешением, но уж очень слабым.
Через два месяца, когда четвертные оценки были выставлены и, несмотря на все усилия, по физике вышла тройка, я набрался смелости и  решил напомнить о книге, которую дал почитать.
- Людмила Борисовна, - боже мой, знал бы кто, как я волновался.  Я боялся её настолько, что даже напомнить о книге было настоящим испытанием, - а вы мне книгу когда вернете?
- Какую книгу? – физичка посмотрела удивленно и, как показалось, даже раздраженно.
- Про молнии. Я вам почитать давал, - я чувствовал, что вспотели даже ладошки.
- Не давал ты мне ничего, - она отвернулась, уставившись в журнал.
Этот урок был одним из первых в цепи познавания жизни. Оказалось, что даже те, кому доверять нужно по умолчанию, умеют замечательно, непринужденно и очень даже неожиданно врать. Ответ лишил не только дара речи, но и развеял некоторые детские заблуждения о нравственном облике учителя. Хотя, справедливости ради, этот случай был скорее исключением, и делать выводы из него совсем не обязательно.  Книгу было очень жаль, а физичку и так никто переносить не мог. Вечером, прогуливаясь около школы, я безумно хотел швырнуть в ее окно камень, но храбрости так и не хватило. Через неделю это сделал кто-то другой. Справедливость пыталась пробиваться даже такими, совсем не стандартными методами.

В аттестате красовались две тройки.  К физике добавилась русская литература, что стало сюрпризом даже для меня. Увы, сотни прочитанных книг не помогли написать сочинение без ошибок. Ещё одна аксиома о том, что много читающие люди пишут без ошибок, мною была опровергнута окончательно и бесповоротно. Судя по тому, как начинался жизненный путь, моя миссия заключалась в том, чтобы из  чего-то правильного и логичного создавать исключения. По словам папы, провал был полный и окончательный. На семейном совете решили единогласно:  поступать нужно на «Промышленную электронику». Специальность перспективная, для парня в самый раз.   Но, как оказалось, даже физику я учил напрасно. Уже на первом экзамене по математике случился конфуз в виде двойки.  Вступительная кампания оказалась завершенной, не успев толком и начаться.  Что делать дальше не знал даже папа. Странно, но, только оказавшись в полной заднице, мне разрешили думать самому.   Мой мозг ещё не создал каких-то теорий, которые однажды составят платформу мировоззрения, но почему-то в памяти плотно зафиксировалось понимание того, что когда всё совсем хреново  спокойствия и покоя чуть больше, а советов несоизмеримо меньше. Запасных вариантов не было даже у папы.
- Пойду в училище. Если по профильной специальности красный диплом получить, то направление дадут. Как-никак, а дополнительный балл. А там ещё раз поступать буду, - я неожиданно почувствовал, что вот сейчас действительно завелся. Злость это была, или задетое самолюбие, уже не имело значения. – Стипендия опять-таки будет. На курсы запишусь подготовительные. За год подготовлюсь.
Ситуацию сгладило и то, что никто из ближайших друзей никуда не поступил. В заочном соревновании родителей за самого умного сына вышла ничья.  Это то, о чем не принято говорить, а если и говорят, то делают беззаботный вид, словно шутка у нас такая.
- Как там ваш Вася?
- Не повезло нашему Васе. Пролетел мимо МГИМО.
- Эх, а наш Петя учил-учил, а тоже не повезло, - примерно так мог бы выглядеть этот диалог и оставался лишь один вопрос: «Какая радость больше? Собственный успех или неудача соседа?» В данном случае в пролете все, а потому эйфории ни у кого не прибавилось.
Ничто так не объединяет, как общая неудача. И Славик Казанцев, и Женька Тороп, друзья детства и соседи по старому району, где сейчас жил дед и куда семьей перебирались на лето, когда начинался дачный сезон, оказались в точно таком же положении. Узнав, что я уже подал документы в училище на электромеханика, вопрос «Что делать?» у них автоматически отпал. 

Познакомившись с группой  в училище пришлось удивиться ещё разок:  из двадцати трех человек три медалиста и шестнадцать человек без троек в аттестате.  Балл моего аттестата был третьим с конца.  Конкуренция даже здесь оказалась нешуточная.  Столько красных дипломов училище не потянет и оптимизма этот факт не добавлял.  «Черт возьми, наверное, ход моих мыслей слишком банален, раз уж  опять оказался  в толпе неудачников, с такими же надеждами и планами», - мысленно я уже видел, как весь этот коллектив сидит на вступительных экзаменах того же института.   Но, где-то в глубине души, всё же понимал, что соревноваться нужно не с ними, а с самим собой.
Много лет спустя, пытаясь восстановить в памяти этот год, я  с грустью сделал вывод – жизнь давала уроки, которых вполне могло бы и не быть. Месяц, проведенный в колхозе, на уборке картошки, недвусмысленно дал понять, что трудоспособность и ответственность ещё не гарантируют премию. Её получили те, кто умел быть на виду и кто смог понравиться преподавателю нашей группы.  Это даже не правило – это почти закон, по которому строится работа государственного предприятия; но в то время поверить в это было невозможно. Тогда этот факт показался случайностью.  Воспитанный на идеях социализма, справедливости, равенства  и веры в то, что завтра может быть только лучше, чем вчера я пусть и расстроился, но вскоре забыл это неприятный эпизод.
Отличники и толпа хорошистов не впечатляла. Они, как это бывает не так уж и редко,  оказались дутыми и производились в школе для статистики и показателей.   Уровень их знаний запредельным не выглядел, а порой вызывал смех. Наверное, уверенности этот факт мог бы и добавить, но понимание того, что здесь и сейчас я всего лишь лучший из худших, радости не вызывало. Гордиться тем, что из провалившихся при поступлении ты самый умный -  мог только слегка сумасшедший.  Можно было бы сказать, что этот год я как никогда сидел над математикой и физикой, забросив книги и практически не подходя к телевизору. Я таскал учебники повсюду, стараясь не терять ни минуты. Но, и этим гордиться не стоило. Нужно было, «всего лишь», проявить эту настойчивость год назад, и теперь все было бы иначе.
Год учебы в училище отложился в памяти серым пятном. Есть такая жизнь, которою очень сложно назвать жизнью. Ты что-то делаешь, ешь, спишь, читаешь одни и  те же книги.  Ты понимаешь, что всё это не твоё, что не так представляешь ты свою жизнь, и что кто-то ждет принца на белом коне, а ты, в лучшем случае, тянешь на оптимиста на белом унитазе.  Где-то, глубоко внутри сидело стойкое убеждение, что на этой станции сходить не стоит и во что бы то ни стало, пусть и в последнем вагоне, но ехать нужно дальше.
В жизни каждого из нас найдется момент (кто-то назовет это скелетом в шкафу, что, по сути, не так и важно), вспоминая который хочется закрыть глаза, пригнуться, и представить, что это был не ты. До получения диплома оставалось совсем не много и смешной предмет, «политология», неожиданно грозил испортить все усилия. Я учил из последних сил темы, которые казались неожиданно сложными и полны нелогичной пустоты. В который раз приходили мысли, что преподаватель не совсем справедлив, но это, опять-таки, не могло служить оправданием.
- Не знаю. Я учил, но опять четверка. Хочу сейчас пару рефератов написать, схожу в читальный зал. Может, найду тему поинтереснее, - разговор с мамой происходил на кухне. Я как раз пришел с училища и сел обедать.
- А как Славик? – оценки друзей маму интересовали всегда.
- Ему пять, - я уставился в тарелку с супом. – Ему тоже хотел четверку поставить, но Славик выпросил пятерку. Он и на дополнительные вопросы не ответил. Мямлил что-то. – То, что друг получил оценку лучше, особого значения для меня не имело, но мама видела ситуацию несколько иначе и, что самое грустное, я это понимал.
- Вот! Славик выпросил! А ты? Ты не мог? Языка нет? – мама бросила мыть посуду и возбужденно махала руками. – Все могут! А ты ничего не можешь сам!
- А я никогда не буду просить оценку! И унижаться не буду за оценки! И зачем ты меня сравниваешь со всеми всегда! – я сорвался на крик и уже не мог остановиться. – Вечно одно и то же:  Славик - пробивной, Женька – умный и талантливый.  А я какой? Я чем хуже? Но у меня другой подход, другие взгляды! Я сам добьюсь!  Каждый день одна пластинка. Я только и слышу, что про Женьку, да Славика.
Наверное, именно это скрытое соперничество давалось сложнее всего.  Одно дело учиться и идти к своей цели, и совсем другое – доказывать кому-то, что ты тоже что-то там могёшь.  И уже не важно,  могёшь ли ты - важно, не проиграть эту дуэль, которую все пытаются не замечать, где-то превращая в шутку.  Но  всё равно, в деталях, репликах, во взглядах и замечаниях ты понимаешь, как важно быть первым. Не для тебя. Как раз ты то и плевать хотел, кто из вас круче. Но находится кто-то, кого ты страшно боишься разочаровать,  кто ждет от тебя только победы. Хуже всего, что в этом сравнении я постоянно проигрывал.  Меня всё равно звали Яриком, я по-прежнему прятал шапку, я был почти бессловесным и всегда, выслушав упреки в свой адрес, уходил в комнату, тяжело вздохнув и спрятав эмоции. Но сейчас я взорвался неожиданно даже для самого себя. Внезапно опомнившись, вдруг увидел, что плечи мамы вздрогнули, и она заплакала. В голос, не таясь, закрыв лицо руками.
- Мам, прости, - я  попытался неловко обнять, но мама отвернулась.
- За что? Я не заслужила таких слов, - сквозь рыдания слова донеслись не отчетливо.
Я так и стоял за её спиной, готовый тоже расплакаться,  не понимая, что делать и как заслужить прощение за этот  срыв. Тогда я ещё не знал, что этот эпизод навсегда останется в памяти.  Но, как быть хорошим сыном, если ты постоянно не оправдываешь возложенные на тебя надежды? Ведь тебя очень любят, о тебе заботятся, думают о твоем будущем,  готовят к нему. А будущее – это сложный, тернистый путь, требующий прямо сейчас научиться варить суп, убирать в доме и складывать вещи в своем шкафу. Будущее состоит из такого количества требований, что в какой-то момент начинает казаться, что у тебя там всё равно нет шансов продержаться и года.
В то время я ещё не делал выводов и не думал о том, что всё происходящее и будет составлять жизненный опыт, который, по логике вещей, должен однажды пригодиться.  Сейчас же все это выглядело как цепь недоразумений, которых вполне можно было бы избежать.  Но невольно приходилось ловить себя на мысли, что хваленый опыт мне представлялся несколько другим, а происходящее со мной это просто издевательство судьбы и собственная недальновидность. 
«Никогда ни с кем не буду сравнивать своего ребенка», - я весь вечер был подавлен и этот обеденный инцидент никак не выходил из головы. Невольно искал себе оправдания, что само себе занятие абсолютно бесполезное. Вечером пришел с работы папа. К счастью, обошлось без мучительных нравоучений. Они о чем-то говорили на кухне с мамой, но, видимо, мой вид был уж слишком несчастным, чтобы окончательно добивать ребенка. 
«Вот иди, и воспитывай! Твой сын. Вырастет беспутте, будете потом вдвоем у разбитого корыта», - «беспутте» было мамино любимое слово, которое чаще всего означало, что ничего хоть сколь-нибудь перспективного в сыне не наблюдается.  Посыл же папы к воспитанию говорил о том, что ситуация чуть сложнее чем обычно и именно в эту минуту есть смысл понаблюдать за развитием событий, а уж там решить, как поступить правильно.

В семнадцать ещё не о чем жалеть и в свою звезду верится невероятно.  Я по-прежнему старался не замечать ежедневной конкурентной борьбы, убеждая себя в том, что доказываю лишь самому себе.   
Как бы там ни было, но красный диплом получить удалось. Смешно сказать, этих красных дипломов оказалось три. Помимо меня лишь друзья, Женька и Славик, смогли вырваться на первые роли лучших учеников.  Казалось, что нашу дружбу никогда не сможет разрушить такая мелочь, как оценки, успех, достаток.  И всё же, порой с болью замечал, что выделяюсь лишь аккуратностью, усидчивостью, тактичностью, которая каким-то непостижимым образом оказалась  в роду только у меня. Я всегда знал, как сказать гадость и потому умело избегал этих сложных моментов, тщательно подбирая слова и угадывая настроение собеседника. Друзья же имели ярко выраженные таланты: спортивные, с музыкальными наклонностями, красавцы.  Со своей активностью и уверенностью они всегда были на первых ролях в любых компаниях. Впрочем, назвать меня таким уж тихим было бы не верно.   Скорее, это было неуверенность, причем объективных оснований для неё не было. 


Рисковать с поступлением второй раз я не хотел, да и не мог себе позволить. «Промышленная электроника» - факультет, конечно, классный, но конкурс был уж очень велик. А вот «Антенно-фидерные системы», вроде, как и в той же тематике, а всего-то полтора человека на место. Уж никак не пять, да и с работой никаких проблем. В городе был огромный, крайне секретный военный завод, куда забирали всех выпускников этого факультета. На этом «секретном заводе» работали родители, дяти, тети, крестный и много близкой и полезной родни. Вообще, и о секретном заводе, и о том, что именно там выпускаются самые лучшие в СССР антенны для самых секретных установок, не знали только ленивые жители области.   Но для мужчины работа выглядела вполне прилично и идею на семейном совете одобрили.  А что было не менее важно, стипендия была на целых пятнадцать рублей больше, чем всех других специальностях, что выглядело аргументом очень даже весомым. 
Не буду предлагать угадать, куда подали заявления друзья.
- Отличная специальность. Как раз вот хотел себе дециметровую антенну дома забацать, - Славик смотрел с таким видом, словно идея поступать именно туда родилась в его голове, как минимум, на выпускном в детском садике.
- Сто процентов. Идем дружно. На математике садимся друг за другом, чтобы один вариант. Ярослав внизу, - Женька подвел итог начала вступительной компании.
- Почему я внизу? – моя попытка возмутиться выглядела как государственная измена. По крайней мере, именно об этом говорили удивленные взгляды друзей.  Аудитория, в которой предстояло писать экзамен по математике, очень нравилась своей величиной и эти нависающие друг над другом парты выглядели невероятно солидно.  Я невольно представлял, как буду сидеть на лекциях где-то здесь, и даже успел выбрать себе место, но вот то, что сверху кто-то будет списывать у меня, а мне придется рассчитывать лишь на себя, в планы не входило. – Давай Славик, потом ты, а потом я.
- Не. Не пойдет. Ты же лучше знаешь, - Женька посмотрел с таким видом, словно даже мыслей подобного рода я допускать не должен и не оценить такое доверие товарищей непозволительно и жестоко. 
До вступительных экзаменов оставалось меньше недели, и я сидел над учебниками, стараясь доучить все то, что мог упустить или забыть. «Не наевшись, не налижешься», - можно было бы сказать, подводя итог подготовки в течение года. Но, как казалось в эти последние дни, память отказала окончательно. Я вдруг  с ужасом обнаружил, что слишком многое вылетело из головы.   Каждое утро начиналось с намерения повторить, к обеду приходило понимание, что нужно учить заново, а вечером оставалась только паника и убежденность, что я не знаю абсолютно ничего.  Друзья выглядели и увереннее, и спокойнее, и на фоне их безоговорочной веры в успех становилось ещё хуже. Не поступить второй раз – это вам не то же самое, что не поступить первый.  Это ты уже не тупой, а чуть тупее тупого, что практически клеймо.
Экзамены прошли как в тумане, совершенно не оставшись в памяти. Четверка по математике стала приятным сюрпризом. По физике вполне могла быть и пятерка, но не хватило совсем чуть-чуть. Но даже сожаление осталось лишь обрывочным воспоминанием.  Зачет по сочинению всеми воспринимался, как само собой разумеющимся, и только я знал, чего оно стоило не наделать ошибок. За содержание переживаний не было, а вот грамматика всегда вызывала серьезные опасения.  Восемь баллов при шести полупроходных давали право с уверенностью назвать себя студентом.   
Дома был накрыт стол и мне, как взрослому, налили рюмку папиной настойки.  На самом деле, это был обычный самогон, но, настоянный на лимонных корочках, очищенный фильтром для воды, он считался особо качественным и полезным продуктом.
- Женька со Славиком по шесть набрали. Хорошо, красные дипломы из училища были, так вне конкурса прошли. А иначе могли бы и не поступить, - мама не скрывала радости, что сын сдал экзамены лучше и избежал лишних переживаний, когда результат зависит от каких-то дополнительных факторов.
У меня это факт эмоций не вызывал. Сейчас я был счастлив и немножко пьян. С одной стороны всё было замечательно: я в институте и задача минимум выполнена.  Уже можно спокойно идти на вечер встречи выпускников в школу и не думать, что я из «подающих надежды» попал в число неудачников. Можно было даже подойти к Шлейфман и сказать что-то о том, что не забыл я о книге, что физику я сдал очень даже прилично, а её мнение обо мне было уж слишком предвзятым. Можно было даже напомнить Джемме о той глупой двойке по внеклассному чтению, которая оставила неизгладимый след в ранимой детской психике.  Вот только сдерживало чувство, что гордиться особо и нечем.  Не самый престижный факультет весьма среднего института, да ещё и со второй попытки – это совсем не то, что стоит возносить до небес. 
Отмечали поступление на речке, в нашем любимом месте. На костре запекались окуни, которых наловили ранним утром.  Мы загорали, забросив удочки, разомлевшие, накупавшиеся и обсуждали предстоящую учебу.
- Я на карате запишусь, - Славик вскочил и принял боевую стойку, а потом попытался сесть на шпагат. – Я уже дома занимаюсь по утрам.
- Точно, - Женька поддержал друга. – Я слышал, в «Манеже» группу будут набирать.
- Я никуда пока не пойду. Учиться надо. Тут, как бы не вылететь, - я тоже очень хотел на карате, но ещё больше боялся, что из института, в отличие от школы, могут и отчислить.
- Ай, - Славик отмахнулся, - там главное по пьяни не попасть. Остальное мелочи.
- Да мы вообще красавцы, - Женька довольно потер руки. – В институт поступили, так что всё. Студенты. Там стипендия, уже на расходы будет, не надо дома просить.
- Думаешь красавцы? - я ухмыльнулся. – Скажи прямо: мы будем бороться за право быть лучшими из худших, и, заметь, не факт, что мы ими станем.
- Вот умеешь ты настроение испортить, - Славик поворачивал над углями рыбу, которая выглядела очень аппетитно, источая невероятный запах.
Я лишь покачал головой.  И Женька, И Славик отличались уверенностью в себе и не допускали даже мысли, что что-то может у них не получиться.
Сказать, что я хуже или в чем-то сильно уступал друзьям, было бы не верно. Наверное, это можно было бы назвать скромностью, спокойствием или нежеланием выпячивать то, что не считал большим успехом, но почему-то окружающими эти черты воспринимались, как нерешительность или закомплексованность. Оценивать ум, талант, способности – не самое простое занятие.  Есть вопросы, на которые ответ может дать только время.  Умение преподнести себя это тоже талант.  Впрочем, задумываться об этом тогда не было ни смысла, ни желания. Запеченные на костре окуньки были очень вкусными даже без соли. Улов мы не редко съедали там же, на рыбалке. Солнце, мягкий песок, заслуженный отдых и хорошее настроение – что ещё нужно для счастья? Жизнь казалась прекрасной, а всё самое интересное и захватывающее ждало ещё впереди.   
Перестройка была в самом разгаре. Гласность, ускорение, ещё что-то не очень понятное неслось из экрана телевизора, а страна, уже познавшая вкус «Рабыни Изауры» серьезно подсела на «Санту Барбору» и «Просто Марию».  В доме стояли банки с грибом, который лечит от всего. Пару лет назад вся семья сосредоточенно и молчаливо сидела переде телевизором, глядя на двигающего руками Чумака, а на табуретке, перед экраном, стояла трехлитровая банка воды. Её Чумак должен был чем-то зарядить и потом, каждое утро, нужно было выпить стакан этой обладающей удивительными лечебными свойствами жидкости. Потом были установки Кашпировского «на добро». А на днях папа принес с работы устройство, которое производило живую воду. Это были две пластины, которые опускали в трехлитровую банку с водой из-под крана и включали в розетку.  Через какое-то время вода приобретала целительные свойства и должна была излечить от всего.  Пить полагалось обязательно, даже если со здоровьем всё было нормально. Складывалось ощущение, что жизнь превращалась в сказку, только, в действительности, со сказкой страна прощалась. Это было начало той жизни, которую никто ещё не представлял.

Эйфория от поступления прошла уже через пару дней, после начала занятий. Ты носишься по институту в поисках аудитории, теряешься в лабиринтах корпусов, с завистью смотришь даже на второкурсников, которые кажутся умудренными опытом и поражают солидностью, а истории о том, как редеют ряды студентов после первой сессии, заставляют лишь тяжело вздыхать и надеяться, что удастся не оказаться в их числе.   Все чаще мелькает ощущение, что  ты полный ноль, абсолютно ничего не понимаешь из сказанного преподавателем и оглядываешь вокруг с тайной надеждой, что такой не один. С легкой завистью смотришь на тех, кто уже понял суть процесса обучения и на все занятия ходить не собирается.
Я с ужасом понимал, что больше всего на свете боюсь отчисления.  Именно поэтому посещал все лекции, даже философию, на которой огромная аудитория поражала пустотой, хотя лектор, симпатичная женщина, никогда не отмечала отсутствующих, пусть каждый раз и обещала это сделать. Дома сидел над конспектами, пытаясь разобраться в том, что удалось записать. Как раз философия более-менее и давалась, её можно было тупо выучить. Выучить математику не получалось.  В нашей группе только Шпилевский Вова с лету решал любые задачи и умудрялся исправлять ошибки лектора. 
Огромный, неторопливый, с ужасным подчерком, разобрать который не мог никто, он знал и физику, и математику невероятно. Самое смешное, что и он не поступил на «Промышленную электронику» год назад и учились мы в соседних училищах на одинаковых специальностях.  Славик с Женькой отдавали предпочтение спорту, посвящая ему все свободное время, а я незаметно сдружился с Вовкой, который вдобавок ко всему, отлично разбирался в электронике. 
В стране как грибы росли кооперативы, строились рынки, а дефицит был буквально на все. Телевизоры и телефоны с определителями номера производились на одном из предприятий столицы, а на рынке, в паре километров от самого завода, продавали все это в разобранном виде.  Купив телевизор или телефон в виде конструктора, умельцы собирали его и продавали как новый. Причем здесь же, на рынке, без проблем можно было купить и паспорт, с отметкой гарантии магазина. Бизнес был поставлен на поток, прибыль зашкаливала, вот только даже на такой конструктор денег у меня не было, и оставалось лишь с завистью смотреть на Вовку, который клепал телефоны один за другим и зарабатывал три доллара за штуку, очень приличные по тем временам  деньги.
Дело в том, что и у Вовки денег не было, да они у него и не держались совершенно, но был друг, который все  организовал и выступал в роли директора, бухгалтера и продавца.  Жизнь вокруг кипела, а мне казалось, что все пролетает мимо. 
Сессия всегда процесс волнующий и нервный, а уж первая сессия особенна трудна. Практически решается будущее твоей успеваемости и, как говорят, «сначала ты работаешь на зачетку, а потом она на тебя».  Неожиданно, перед самым экзаменом, прилетела новость, которая оказалась настоящим сюрпризом. Молодые специалисты по проектированию антенно-фидерных систем больше не требовались.  Дело в том, и старые специалисты больше были не нужны.  Заказов на такого рода продукцию не было, холодная война усилиями правительства подошла к концу, а завод, который еще вчера был стабильным и надежным предприятием, вдруг оказался на грани банкротства.
- Ваша специальность упраздняется. Кто сдает сессию в срок – может выбрать любую на факультете, остальные идут на теплоэнергетику, - декан провел   очень короткое собрание и ушел, не дожидаясь ответа притихших студентов.
Теплоэнергетика в мои планы не входила, а вот давняя мечта неожиданно стала реальностью.
Из нашей группы лишь двенадцать человек, ровно половина, смогли выйти на сессию вовремя и сдать экзамены с первого раза.  В общем, выбирать было и не из чего.  На «Промышленной электронике» появилась четвертая группа, шестеро из которых, как впоследствии выяснилось, не поступили туда год назад. 
Славик с Женькой были абсолютно убеждены, что это лишь их заслуга и только то, что они сдали всё вовремя, помогло оказаться там, где они и планировали.  Я же считал, что лишь счастливая случайность помогла так удачно оказаться в нужном месте в нужное время.
- Видишь, если хотеть, всё получится, - Женька сказал с назидательным видом, отпил пиво прямо из трехлитровой банки и вытер пену вокруг губ. – Мы там, где и должны быть.
- Ага, - я не уставал поражаться его уверенности в себе. – Расскажи, как ты хотел куда-то переводиться весь семестр. Не закрылся бы завод, никто никуда и не дернулся бы. Были бы как пятикурсники: отучились пять лет и никому не нужны. Куда им с антеннами теперь?
- У тебя хата свободная? – Славик прервал разговор.
- Ну да.  Предки к деду свалили. Неделю не будет, - если я чем-то и отличался в выгодную сторону, так это наличием квартиры, которая часто пустовала.  Впрочем, усилиями друзей пустовать ей не давали.
- Поехали. Я сказал всем, что б к тебе подтягивались. Надо ж и сессию отметить, и такое удачное решение наших вопросов, - Славик прикинул остаток пива в банке и философски заметил. – Не хватит.
- Потом сходим ещё раз. Сколько не бери, всё равно не хватит, - Женька заметил приближающийся автобус и заставил нас пробежаться. Ждать следующий было бы слишком долго.
Случайно или нет, но всё было именно так, как должно быть.  Если кто-то скажет, что это была не судьба - я могу лишь развести руками. Никакого научного обоснования происходящего, к счастью, или к сожалению, предложить не могу.

Воспоминания об учебе в институте банальны и любой отучившийся расскажет о сессии, которую едва вытянул, будучи на грани отчисления. Да и причина в девяти случаях из десяти будет любовь, которая не оставила время на учебу, что тоже типично и интересно только тогда, когда касается лично тебя. Сами рассказы о любви тоже вряд ли окажутся необыкновенными, даже если кажется, что подарили самые сильные эмоции, забыть которые не получится никогда. Как типичный представитель класса студентов, я прошел все этапы становления: был на грани вылета, был влюблен до безумия (причем несколько раз и каждый раз казалось что это навсегда), побывал в стройотряде, два года занимался кикбоксингом и самое важное, что смог вынести из этого спорта это то, что получить по морде не так страшно, как кажется.
Яркой страницей остался в памяти стройотряд.  Джанкой, консервный завод, поездки на море и жизнь в общаге. Славику родители купили гитару, и он сразу приобрел невероятную популярность. Однажды, когда мы были вдвоем в комнате, я тоже попытался перебирать аккорды, чем вызвал лишь ироничную улыбку друга:
- Брось. Здесь нужно серьезно заниматься, - Славик забрал гитару. – Только инструмент расстроишь.
Даже в страшном сне я не мог представить, чтобы заикнуться дома о покупке гитары. Папа считал музыку абсолютно бесполезным занятием, и всегда рассказывал историю прошедшего все этапы становления как личности маминого родного брата, которого очень хотели «сделать человеком», и даже купили новенький, дорогущий баян.  Но дядя прогуливал все занятия, баян пришлось продать, а о музыкальном будущем члена семьи забыть.
- Ты у нас в дядю, - папа вынес короткий и емкий вердикт, пристально меня рассматривая, словно пытаясь найти что-то новое. Потом он посмотрел на маму, и кивнул, подчеркивая, что ошибиться он не мог.
«Весь в дядю» означало, что пение предметом не считалось, и даже тройка за четверть вызывала у папы лишь понимающую улыбку.   Так незамысловато, слегка иронично, но весьма убедительно меня определили с наклонностями и предпочтениями.  Вряд ли кто-то задумывался, что, по логике вещей, унаследовать при таком раскладе нужно было и все отрицательные стороны. Но я, как исключение, должен был по крупицам собирать только хорошее  и только от тех, на кого покажут пальцем.

Запил сосед – у них на фабрике стачка.
С чаем беда – осталась одна пачка.
На кухне записка: "Не жди, останусь у Гали".
По телеку рядятся, как дальше жить – достали.

Славик самозабвенно наяривал на гитаре Шахрина, а мне оставалось лишь ловить восторженные взгляды, которыми девчонки испепеляли друга.  В какой-то момент Женька бросал чуть снисходительное:
- Отдохни, - он улыбался, как артист с обложки журнала, брал гитару, чуть отгонял от себя дым, с легким чувством брезгливости и пел о каком-то моряке, который заливал горе вином. На самом деле сам он пил и курил только для красоты и когда нужно, для эффекта. В Женьке всё было правильно и выверено.
Сейчас тот репертуар уже не кажется разнообразным.  Особой популярностью пользовались  сюжеты о разбитой любви, которые соответствовали духу времени и законам жанра.  Может, играли и плохо, вероятнее всего пели ещё хуже, но факт оставался фактом – в сражении за дамские сердца я проигрывал битву за битвой.
К четвертому курсу, когда очередная любовь растаяла, как дым, а новых увлечений, отвлекающих и не дающих сосредоточиться на процессе образования, не нашлось, я с головой ушел в книги и конспекты, что незамедлительно сказалось на результатах. Неожиданно даже для себя учеба вдруг начала даваться легко.  Курсовые я писал по три штуки за вечер всем желающим по два доллара за черновик.  Переписывать, оформлять и вырисовывать схемы я не любил, да и время оно занимало больше.
А ещё, за время учебы, сложилось ощущение, что преподаватели по самым тупым, абсолютно бесполезным и скучным предметам имеют свойство выставлять самые высокие требования. Практически ни на одном предмете, связанном со специальностью, будь то микроэлектроника, микропроцессоры, да любой предмет, который имел отношение к будущей работе, не проверяли присутствующих.  На них не грозились показать «кузькину мать» на экзамене и не рассказывали, как важен именно их предмет. Порой казалось, что тебе просто дают знания, а ты уж решай сам, нужны они или нет. Но на философии, охране труда, экономике, и, даже боюсь вспоминать, на охране труда, преподаватели прямо искрили строгостью, принципиальностью и требовательностью. Боже, как же хотелось этому тупому политологу, вещающему о как-то крайне важном пленуме и решениях на нем, рассказать о том, что ни ему лично, ни стране, ни заводу все эти знания не нужны и близко. Что даже лица этого самоуверенного и напыщенного фазана я не смог вспомнить спустя каких-то пару лет, едва покинув стены института. «Чем больше хрень – тем выше пафос», - всю теорию я свел для себя в это короткое определение. И только один момент с «Основ бизнеса», предмета, который в тот год появился впервые, я запомнил, почему-то, навсегда. «Бизнес и дружба – это несовместимые понятия.  Если вы думаете, что с детства не разлей вода, что никто и никогда не сможет встать между вами – запомните: деньги сильнее дружбы. Большие деньги – сделают из вас врагов, которые могут друг друга убить. Даже когда вы нищие и можете лишь смеяться над теми копейками, которые заработали на продаже мешка картошки – заключите договор. Тысяча долларов делится как угодно, миллион не делится никак», - преподаватель, мужчина средних лет, рассказывал чуть отстраненно, иронично улыбаясь, и мне казалось, что он слишком хорошо знает, о чем говорит. Есть ощущение, что больше я на лекции не ходил, по крайней мере, больше я ничего вспомнить не мог, но именно эти слова отчетливо врезались в память.
Какая она студенческая жизнь? Влюбленности, друзья, молодость – всё так, но… За всем этим незримо нависают переживания за будущее. Ты постоянно что-то доказываешь, ты исправляешь плохую оценку, или подтверждаешь хорошую. В тебя верят преподаватели и нужно их не подвести, ты соревнуешься с одногрупниками в успеваемости и все дружно делаете вид, что это всем безразлично. Эта нескончаемая игра в радость от успехов товарищей и страхом оказаться на последних ролях. А эта фраза: «Наслаждайся, пока молодой!»  Причем произносит её кто-то из старшего поколения, обычно где-то на семейном празднике, с многозначительным видом и намеком на то, что он в мои годы делал что-то «Ого-го!».  Правда, что за «ого-го» не уточнялось. Черт, ну не кажется мне молодость легкой! Да выше крыши проблем! И что там я должен такое сделать, в этой молодости, что знают все вокруг, но почему-то скрывают за томлением и закатанными глазами? И что важное я там должен успеть сделать, чтобы потом не жалеть и не вспоминать с таким же глупым лицом? А может, это старое поколение глупо прогуляли всю эту хваленую молодость и теперь понимают, что там что-то оказалось потерянным, а вернуть уже никак? Может, суть этой фразы лишь в том, что пора упущенных возможностей и промотанного времени пронеслась слишком быстро, не добавив ума? Слишком много было вопросов и совсем не было ответов, но найти их хотелось очень. И уж точно, я не хотел быть таким же, как те, кто окружал меня в то время.  Нет, я не искал ещё смысл жизни, он как раз был более-менее понятен: жениться и заработать денег. Но пока нужно было учиться. Вполне вероятно, это и есть ключ к решению хотя бы финансовой проблемы. Впрочем, и это было ещё неизвестно.
  Жизненный опыт наполнялся совсем не той информацией, которую я ждал.  Оказалось, что связи и знакомства имеют магическую силу и решают самые невероятные задачи.  Что знания и трудолюбие проигрывают умению списать, войти в доверие и поработать на даче преподавателя. А если коротко, то понятие справедливости пошатнулось, но ещё не угасло, и с болью пришлось признать, что мои собственные шансы на покорение высот значительно ниже только потому, что подтолкнуть на эту вершину некому. Хотя, один рычаг все же был. Мамин второй брат и, как вытекает мой дядя,  весомая фигура в сфере вооруженных сил, лично привел на медкомиссию в военкомат и начмед, улыбаясь и не скрывая доброжелательности, признал  меня негодным к несению воинской службы. Впрочем, удивить этим кого бы то ни было, не удалось (да и ни к чему). Только Вовчик Шпилевский пошел долг Родине, отдуваясь за всю группу.  Даже Женька, ставший к тому моменту чемпионом области по карате,  оказался «неизлечимо»  болен и благополучно откосил.
Шел одна тысяча девятьсот девяносто пятый год. Первый год, когда в институте отменили распределение. Все, у кого хоть что-то было из еврейских кровей, уезжали из страны. А у кого таких кровей не было, но уж очень хотелось свалить, находили варианты и тоже сбегали хоть куда-нибудь. В стране появились карточки, на рынке можно было купить что угодно, но стоило все очень дорого.   Ни Женька, ни Славик, работать по специальности не собирались. Они уже на пятом курсе открыли фирму по печати бланков, и теперь у них был офис, водитель с машиной и красные пиджаки, символ успеха и процветания. Мама Славика помогла с первыми заказами, а двоюродный брат Женьки был главным редактором одной из газет. Собственно он и подсказал идею, свел с нужными людьми, а уж остальное было, как говориться, делом техники.  Дипломы они просто купили. Звали к себе и меня, но то ли упрямство, то ли неверие в эту новую жизнь и убежденность, что быть электронщиком надежнее, заставили отказаться.  Да и не хотелось подчиняться друзьям, которые начинали потихоньку отдаляться. 

Полная версия  книги скоро будет в продаже