1. Среда обитания. 4 глава

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

     — Здравствуйте, я старший следователь Иванов Илья Алексеевич. С сегодняшнего дня я веду Ваше дело.
     Он плохо помнил все происходящее до этого... Как его, окровавленного, забросили в холодную пустую камеру. Он валялся в беспамятстве, и, сжимая и разжимая руку, пытался дотянуться до несуществующего пистолета. "Суки позорные..." — шептал он запекшимися от крови губами.
     — Какое дело?
     — Вы обвиняетесь по статье 77 УК РФ. Бандитизм. Ваша фамилия, имя и отчество.
     — Меня зовут Холод.
     — Хорошо, посидите и подумайте. Мы поговорим завтра.
        Камера, в которую его ввели, существенно отличалась от той, где он сидел до этого. В ней были люди... с тупыми бессмысленными лицами и пустыми глазами. Они оглядели его и пропустили сквозь себя.
     — Где мне лечь?
     — А ты что, не знаешь, поц? У параши. Чалтушник хренов. Так в дом не входят.
     — Это не мой дом. И ты никто, чтобы мне говорить такое.
     — А он паренек гоношистый, — сказала, спрыгивая с верхней шконки заросшая шерстью и татуировками горилла, — куда ты рыпаешься, мальчик? Так и девочкой невпопад стать можно. Как тебя зовут, милашка?
     — Я — Холод.
     Он вспомнил, как когда-то давно Василич ставил ему удар. И гнилые зубы этого ублюдка вместе с его вонючей тухлой кровью расплескались на кафельном полу.
     — Ты не прав. Но за базар отвечать нужно, — сказал седой старик, сидевший возле окна, — меня Прокопом зовут. Смотрю я здесь. Малява на тебя с воли пришла, мальчуган. Людей серьезных ты в неожиданность поставил. Просят наказать тебя они крепко. Но веры в таких у меня мало. Жируют они там. А здесь братва с голоду пухнет. Поэтому выслушаем мы тебя, а там порешим как быть с тобой.
     И Холод поверил ему. И заговорил. Как когда-то, у Василича, его слушали и не перебивали.
     — Да, пацан, делов ты наделал много. Но не нам решать, жить тебе или нет. Волками вас там все называют, новые вы, наглые. Но и наши себя не шибко достойно ведут. Не волк ты, а собака бешеная. Живи пока.
     И он зажил.
     Трудно понять ощущения человека, познавшего вкус свободы. Как когда-то в детстве, он снова был за забором. Но этот забор был выше и страшнее, и теперь от него ничего не зависело.
    Однажды Он подошел к Прокопу и спросил: что с его друзьями? Тот после отбоя вечером подозвал Холода к себе. И как всегда, размеренно и тихо заговорил:
     — Нет больше твоих друзей, паренек. Один ты остался. Всех мусора положили. А там на зоне тебе не выжить.
     Прокоп еще раз посмотрел в Его глаза:
    — Запамятовал я, старый стал. Но кого-то ты мне напоминаешь. Сила у тебя его. Кто твой папка, расскажи.
     Он рассказал то, что помнил из своего детства. Не для того, чтобы разжалобить. Так было легче ему самому.
     — Да, такими как ты не становятся, такими рождаются, — сказал Прокоп и отвернулся к стене.
     А утром его вызвали на свиданку. Кто? Для чего? Ведь у него никого нет! Он вошел в комнату для свиданий. Детский страх, волной животного ужаса пробежал по его телу: "Пошла вон отсюда, сука!". Перед Ним сидел его отец. Вор-рецидивист Монгол, тридцать лет проведший за решеткой, презирающий все живое, ненавидящий всех; сжав огромные кулаки в перстнях, словно буравя огнем, смотрел он на так похожего на него парня.
     — Ну здравствуй, сынок. Слышал я о тебе, да и ты обо мне, наверное. Но кто ж знал-то? Вот как вышло-то. Не буду я оправдываться. Думал лучше вам с матерью без меня будет, гнал я вас, а вот ведь как вышло, — и впервые за пятьдесят лет своей жизни матерый уголовник заплакал, — бегал я, но выходит от себя самого бегал. На сходке тогда решили, семья у меня есть, опомоен я, звания вора не достоин. А раньше-то все по-другому было. За жизнь свою испугался. О вас не думал. А теперь все. Здесь, на кичи, и сдохну, наверное.  Думал, что со мной ты человеком никогда не станешь, а ты и без меня вон во что превратился... Должок у меня перед тобой есть. Иди в отказ, статью на себя не бери. Деньги есть, подмажем где надо. Ни о чем тебя не прошу, права на то не имею. Живи дальше как знаешь. А теперь все. Иди.
     Отец ждал, что сын обернется, что-то скажет. И Холод обернулся, процедив сквозь зубы: "До свидания, Монгол". Ведь у него никогда не было отца.
        Следователь Иванов Илья Алексеевич в который раз перебирал это дело и не мог понять — улик против этого парня не было. Но почему-то именно там, наверху, решили, что этот человек должен сидеть. Но ведь за одно имя даже в нашей стране не сажают.
        Однажды в дверь Иванова позвонили. Он пустил в дом невзрачного мужичка в серой кепочке.
     — Слушай, начальник, мальчишка у тебя сидит. Наказать его все хотят, а ты возьми и помоги. Знаю, проблемы у тебя из-за этого будут. Вот денег мы собрали. Возьми, не побрезгуй. Очень помочь надо. Да и что тебе базарить, сам все понимаешь, не дурак.
     — Не нужны мне деньги твои. Знаю я, как ты их заработал, не возьму я их. Но в справедливости тут дело. Делать буду как совесть мне подскажет. До свидания.
        Старый вор Киса, порученец Монгола, сжимая в руке стопку купюр, вышел из подъезда задризганной хрущевки. Он достал папиросу, закурил и подумал: "Да, в справедливости все дело". И бросил деньги в мусорный контейнер.
     Через пять дней задержанный под номером 613 был освобожден из-под стражи "за недоказанностью состава преступления", а следователь Иванов, получив строгий выговор, был переведен для дальнейшего прохождения службы в далекую бесперспективную Тамбовскую область.

Это зона молчанья.
Это зона тоски.
В спираль закрученная боль.
Это давит виски.
За высоким забором замкнутый круг.
Это сукой становится твой лучший друг
Вроде рядом вы все, но нет никого.
И опять поливают на душу дерьмо.
За железной решеткой свобода твоя.
Этот мир вроде твой, но в нем нет тебя…