Карешки-марешки

Рассказ старой колхозной ведьмы

— ... Вот карешки-марешки... Это вам, девчонкам-то, всё цветы да бусинки. Ну-ка, надень, надень... Ишь кака баска* (*Красивая) в их стала. Оне ведь у меня заветные... Для вас «марешки», а кто поболе — «Марьин корень» зовёт. В ём исцеление от всех хворей, а для нашей Марьи Сибирской святая пишша была. Он, корень, да ещё саранка лесная. Марья отшельницей жила, схимничала. Пошто     отшельницей стала — может, сватья Михайловна про то лутше знат. Я думаю, Господь призвал, вот и ушла она в лес, в чём была, людские грехи замаливать. Корнями лесными и питалась только... Давно это было — лет то ли двести, то ли ишшо боле будет... Сначала вроде как пропала, сгинула, ничё не слыхали о ей... Да вот раз путник шёл откуль-то домой, сбился с путе и в тайге заблудился. Блудел он, блудел, да под кустом медвежника заночевал... Утром молитву Иисусову сотворил, не забыл, видит — женщина мимо того куста идёт. Вот увидел он эту женщину и спрашиват: как тут к ближайшему селенью выйти? А она рукой в ответ помаячила: вставай, мол, иди вперёд, я показывать буду. Но*... (*Да) Он пошёл, идёт да оглядыватся, а она следом; одной рукой цветок майский к груде прижала, другой — куда ему дальше идти кажет. Шли они так, шли и вышли на берег речонки, к броду. На той стороне избы топятся, бабы с подойниками у своих загонов гоношатся**(**Копошатся)... Обернулся наш мужик к спасительнице, к лесной-то, «Спаси Христос» сказать, а та уж назад в согру уходит. Тут, дева, заметил он: женщина эта не как все, ходит — травы не приминат. Святая, значит, была, по воздуху шла. Но. Святой при жизни стала... Тот человек про лесну встречу рассказал, люди по описанию Марью-схимницу узнали... Церкви у нас тут сроду не было***. (*** Староверам не разрешали строить церкви до 1915 г. — выхода царского указа о послаблении религиозных исповеданий.) Но. Дак цветок-то в честь Марьи и назвали. Раньше он по-другому, может, как назывался****(Речь идёт о пеоне лесном, первобытном). Но. Как вот зацветёт в мае — тенёчек любит — вроде Храм Господний, весь светится... Эт-та Марья уж после Поликарпу, братаннику моему, не иначе как подсобила. Полиша-то состоял в партизанском отряде, где тогда Михайловнин мужик, Константин, командиром был. Оне в революцу, мужики, так: одне прячутся, други ишшут. Но. Плохо наши ребята спрятались: как Константина расстреляли, вскоре и их разыскали в согре эти, нездешние, кто дак колчаками называл... Окружили оне лесной отряд, всех шашками порубили на куски. И бросили, ускакали... А Поликарп один крепше всех оказался — взял и сросся, и ожил. Но. Вот, сказыват, пришёл он в себя, открыват глаза: вороньё кружится над ех местом, лежат его това- ришши разрубленные, и уже пахнут. Завыл* (*Заплакал) он. И валяются вокруг эти стручки, от карешек-то- марешек, с зёрнышками. Их, видно, оне же порубили, которы с шашками... Присыпал Полиша ребят еле-еле, как смог... Набрал в горсть зёрнышек, пожевал — горьки. Так и пополз — идти-то не мог — с этими карешками, марешками. Ползёт, да уж слабет, семечки из горсте по дороге ронят. Добрался так до деревни Камешки, людям, которы его нашли, первым делом про отряд сказал, а там уж его долго выхаживали. ...Собрались, кто посмелей за ими, за убитыми, чтобы приташшить да похоронить по- человечески. Только, куда идти, толком не знают, и от Полиши больше ничё не добьются — бредить начал. Но. Остановились камешковски на том месте, где раненого подобрали, а там — цвет цветёт, марьин корень этот, а подальше ишшо один, ишшо басче, да второй, да третий. Время к осени, а оне цветут! Дак это из тех зёрнышек, что Полиша из горсте ронял, оне в одну ночь вымахали. По им, по цветам, нашли тех ребят. Похоронили. В одну могилку, «братская» называтся...
А меня вот Катя-Васиха кличут. Катерина, ладно, правильно. Да «Васиха» пошто? Я замуж не ходила, старой девкой вековухой век доживаю... Вася в тайгу убежал — ему четырнадцать годков было. А сейчас шестой десяток доходит, если живой где... Мы соседями были... Но... Приходит как-то к нам его мать, тётонька Наталья, Царство Небесное, и сказыват моей мамоньке: «Отпусти-ка ли, чё ли, Семёновна, Катерину с моим Васькой в согру ягоду, землянику да смородину собирать...» Та — как щас помню — обрадовалась: время неспокойное, чтобы ходить в одиночку, это вот шибко убивать людей стали; и Шарик, кобелишка наш, состарился, никакой не зашшитник... а Вася ягодны места знал... Вышли на одну поляну — вся красная от ягод, прямо горит на солнце, настоящий ягодный пожар... Собирам, молчим... за весь день слова не сказали друг другу... Потерял меня раз из виду — покуковал кукушкой, я подошла поближе, и опять молчим... Набрали по корзинке, с верьхом. ...Ночью эти, «советска власть», приехали в деревню на подводах, с винтовками, зерно отнимать. Видно, кто-то проголодался у их... Васин отец тайник имел, в огороде — ох, и сблажали оне, как нашли… Всю семью поставили к стенке. Елю* (*Елена), сестрёнку маленьку, не пожалели: мол, «кулацко отродье». Поубивали... Вася один из ех как-то вырвался, убежал, в тайге сгинул с тех пор. Сгинул. Но.
...С ягодами возвращались — гроза началась. Мы присели — каждый над своей корзинкой — под старым деревом. К стволу жмёмся, мокрые, дрожим, зуб на зуб не попадат... Гроза перестала, как и не было… Радуга взошла... Дух ягодный, тёплый по земле... Бежим с им домой — места на нас сухого нет, зато ягода в корзинах суха, ничё ей не сдеялось! Перебрели — тут Нюрка-Гошиха, ох, она и змеишша на язык была, уж тоже покойница, шла за водой. Но. Увидела нас вдвоём, и понесла по деревне: мол, Васька Фефелов к дяди Наполеоновой Катьке сватался. «Васиха» — от Нюрки пошло, «ведьма» — от председателя. Из журналистов... был у нас потом... Видал, дескать, как я ночью через речку летала... Но. Блажной* (*Дурной, дурак, идиот)... Кабы я ведьма была — стала бы в колхозе всю жизнь, не разгибая спины, работать?! Сёгода**(**В этом году) ишшо и по ягоды не ходила, не отпускат... О Госпоже Пресвятая! Умилосердися ко всем чтущим всечестное Имя Твое... И всем яви покров Твой и заступление (*** Из молитвы к Пресвятой Богородице образа Нечаянной Радости) ... Погодите-ка, стучит кто-то, отворю... (Шёпотом) — Господи, Иисусе Христе, ты ли, чё ли, Ва- силий?
 
Рассказ Кати-Васихи в конце 1960-х пусть будут слушать другие девчонки. А сейчас 1950-e, и мы с Нюрой ходим в мазанку у обрыва, чтобы научиться колдовству, наговорам. Условие: всякий наговор слушаем внимательно, записываем слово в слово, дома выучиваем наизусть, а после этого сжигаем текст на внутренней стороне заслонки от русской печи, и никому, кроме как младшему по возрасту и при таких же условиях, не пересказывать. Приходим к Кате-Васихе по утрам. Мне важно, важнее всего знать наговор от змей — ох, как я их боюсь! Зная наговор от змей, я могла бы спокойно ходить по ягоду на ту сторону одна. От этого наговора змеи убегают, разбегаются. Потом — от зубной боли. Потом — останавливать кровотечение… А ещё — на всякий случай! — привораживать-«присушивать» лиц противоположного пола! Только, сказала Катя-Васиха, с этим следует быть осторожней: потом не отсушишь.
…Я теперь знаю, что «Михайловна» — это моя бабушка, и что батя Поликарп, или «Полиша» — мне дедушка приёмный, а мой родной дедушка Константин лежит в братской могиле в городе Бачаты.

***
ПОЕЗД ЖИЗНИ
1980, Москва. Год назад приезжала мама , останавливалась у Раи в общежитии, не у меня в коммуналке, где злая соседка. Уезжала — я пришла провожать. Вот она ушла в вагон. Поезд тронулся, я сорвалась с места и побежала за поездом — не отпустить, вырвать её из уходящего поезда!
— Ма-мааааа!
А сейчас — на похороны, еду на мамины похороны
... ...Прибываю следующим рейсом рано утром в Кемерово. Дальше — частник… Водитель-частник уже успел узнать, что я одинока и еду на похороны, и видел в руках кошелёк с деньгами. Едем через лес — когда-то на этом месте был хутор Вишнёвка, а теперь хутора нет, теперь лес. Водитель отбрасывает стеснение и откровенно говорит о том, что он со мной сделает перед тем, как «укокошить». Гнусный оскал… Слушаю, чуть жива: горе и боль притупляют страх. Где-то надо мной мама, мечется в отчаянных усилиях помочь. Вспомнив уроки колдуньи Кати-Васихи, мысленно читаю наговор… от змей, а вслух говорю:
— Да-да. Только вот пить хочется. Вы сначала остановитесь вон у той деревни, у колодца.
Рисую в его скудном воображении деревню, колодец. Он тормозит как раз у «колодца». Я выскакиваю из машины, бросаю ему в открытое окно деньги за проезд, приказываю:
— Теперь поворачивайте и уезжайте назад.
Он поворачивает, уезжает… По пути выглядывает в окно, спрашивает:
— А где же колодец?
«Проснулся?» Я ему:
— Поезжайте, поезжайте.
Уехал, а я сижу на пыльной дороге, плачу. Проходят минуты. Звук подъезжающей машины. Автобус? Вскакиваю. О нет, это тот же водитель, только не один, а с каким-то бритоголовым… Собираюсь с силами и духом, говорю им:
— Я вам что сказала? Поезжайте назад. Назад!
Уехали! Спасибо за уроки, Катя-Васиха. Царство тебе Небесное.