Птица счастья

Пятница. Удушливый день наконец-то растворился, и вот он – тёплый приятный вечерок! Обитатели барака-«курятника» (так своё жилище называли сами жильцы), как обычно, высыпали во двор. Оно и правильно. – А, что ещё, скажите, делать после хлопотного дня? Мужики забивают любимого "козла", попивают пивко и громко гогочут. А за круглым столом озорные бабки травят анекдоты и азартно, с перепалками, режутся в лото на копеечный кон. «Барабанные палочки!» – с сердцем встряхивая мешок, выкрикивает заядлая лотошница – стряпуха-Даниловна. Рядом в коляске, не обращая внимания на галдёж, сладко посапывает её радость-внучок – сын племянника Юрки и горбатенькой снохи – Танюхи-Колобка (Колобком-то её прозвал сам Юрка).

В подъезде на чисто вымытом деревянном крылечке сидит дворник-Захар, надвинув по самые брови фуражку, и с удовольствием потягивает крепкую махорку. Рядом на табуретке с вязаньем устроилась  Ефремовна. Захар щурится от едкого дыма и слушает разговоры словоохотливой бабки – ничего не поделаешь, старость болтлива. Одноглазый Пузик улёгся к ногам Захара. Пёс чихает и щёлкает зубами, ловя назойливую мошкару, и поводит любопытным носом – ему тоже интересно, о чём идёт речь-то. За окном, на втором этаже, у тётки Шуры, урчит телевизор. Неожиданно совсем низко встрепенулась... диковинная птица. Откуда она в здешних краях? Из каких таких стран залетела? Захар встал и замер, как вкопанный: «... Птица счастья!» – усмехнулся он. Мужчина, затаив дыхание, долго провожал красавицу взглядом, пока птица не растаяла в вечерней дымке. «А, может, показалось?.. – Захар покачал головой, – прямо чудо-чудное...»

– Ак чё я думаю-та... слышь, Захарушка! Давай-ка я тебя за Шуру сосватаю, – не обращая внимания на восторги соседа, ни с того ни с сего вдруг предложила Ефремовна. – Шура... она ведь вдовая, лет сто уж как. И женщина... такая хорошая... да и не гуляща, как некоторые. – Бабка по старой привычке кивнула на Нюрки-почтарихи окошко – соседки лёгкой и весёлой. – Смотрю, и ты парень домовитый, не верченный какой... не проказливый. Сколь уж бобылём ходить будешь? Айда-давай, а? Шура тоже, думаю, согласится. Из вас ведь ладная пара выйдет. А уж сойдётесь дак, мне и сарахфан новый подарите! – рассмеялась новоявленная сваха.
Ефремовна ещё долго рассказывала, какая Шура самостоятельная, и как ему, одинокому мужику, будет славно с ней. Дворник слушал и иронично кривил губы.

Такого разговора он никак не ожидал.
Захар выпустил дым, поскрёб кудлатый затылок. Он соседку-то и сам заприметил, почитай, с самых первых дней, как поселился в бараке. Правда, ничего особенного в ней не увидел. Баба как баба, каких полно. Единственное со временем понял, что эта соседка – центр барака-курятника, его мотор! Он активистку тоже зауважал, ну и... вот и всё. А уж, чтобы с этой Шурой закрутить какие-то... ха-ха... шуры-муры, даже в голову не приходило! Вообще, с женщинами у него давным-давно не было ничего основательного... так, разве что, мужскую нужду справить, а на большее... не-ет, увольте! Может, раз-другой сердце и билось чуть посильнее, но он отгонял от себя всякие мысли – боялся неверного шага: обжёгся уже – хватит.

Дворник был инвалидом отечественной – связистом в конце войны подорвался на мине. Отправили на починку в тыловой госпиталь. Спасибо, умный челябинский хирург сберёг ногу. А то бы прыгать Захару на обрубке! После демобилизации не поехал солдат на родину в Троицк. А зачем? Кровных – никого, детдомовский. Остался в Челябинске, где, получив комнату в бараке-курятнике, стал махать метёлкой во дворах: своего барака и соседнего – в артельной мастерской.

– Все – вертихвостки, как моя Наташка! «Люблю-люблю», а сама... с другим умотала, не дождалась, стерва, – выплеснул он из души старую обиду. – Считала: мосол подбили, дак уж ни на что и не годный Захар... думала: калека. Ух, бабы! Всё ваше племя паскудное... – Сосед щелчком стрельнул окурок, сплюнул.

– Вот те и здрас-сьти!! – осекла его Ефремовна. – Чё ты заладил-та: «стерьвы, стерьвы»! Я ему про одно, он мне – про другое! Рази все одинаковыя? Нет. С какой такой стати? Которы бабы – со стыдом, дак те и ждали. Много их таких женщин самостоятельных. И ходить далеко не надо. Вон Шура и есть такая. Все годы ждала супружника с войны. Израненного выхаживала, потом уж и схоронила... бойца свого. А ты говоришь... Ты вон щас на себя-ка взгляни, на кого похож: исхудалый, в бородище весь... сам коричневый, как цыганин. Ну и хорошо ли это, без женского-та глазу?

– Дак ить загар жа, – пояснил дворник и вытер платком потную шею. Пальцами причесал спутанные волосы, провёл ладонью по небритым щекам. – На улице ить с утра до ночи метёлку обнимаю. – Он сунул тряпицу в карман, неторопливо вынул из пачки вторую сигаретку, долго пыхтел. Но вот, наконец, смущённо махнул рукой, – а чё, сватуха, может, ты и права! Но... она сама-то хыть... согласится ли?

– Да ты даже и не сумлевайся! Был с ей разговор – согласится. Она ж ведь тоже истосковалась без мужика-та. Да и не старуха ведь ещё. Это я вон... черепаха с болячками своими... к старости уж приползла. - Ефремовна свернула вязанье, смотала клубок и воткнула в него спицу, что означало: конец разговора.

– Ты присмотрись к ней с другого конца – сам поймёшь.

– Присмотрюсь уж теперь, чего там...

Надо сказать, что после убёга жены, Захар, придя с фронта, уже и не помышлял о чём-либо таком, семейном. Ему до сих пор никто не был нужен – неверную свою любил. И, как ему казалось, будет любить её до собственной смерти. «Уж такой я однообразный человек-воробей – серый пером», – говорил он о себе. Но серьёзная его натура жаждала этого семейного покоя, уюта и женской ласки. Рано или поздно, а надо, надо определяться – он и сам это понимал. Как ни говори, не молодой уже.
Поодаль, бесштанный малец в одной майке с удовольствием шлёпал босыми ногами в вечной, никогда не просыхающей луже, сколь бы её Захар ни засыпал. Парнишка гудел паровозом, пуская пузыри из сопливого носа. И было видно, что это занятие – любимое в его коротенькой жизни.

– Айда, Захар, решайся нето... да и не тяни. Время... оно вон... птицей пролетает, – сказала Ефремовна, тяжело вставая. – Ох, старость – не радость. – Она взяла табуретку. – Пойду-ка, завтри рано вставать, внучку в училище спроваживать.

– Алинка-то – в медицинском у тебя?

– На медсестру.

– А дочка чё же?.. Лежит всё?

Ефремовна горестно вздохнула. – Ну. Слегла совсем. С внучкой за ней вот ухаживам. Сильно перживаю... дочка только-только разгон по жизни взяла, а смертушка-та уж не терпит, за дверями ждёт... – Бабка промокнула глаза концом головного платка. Старуха была большая и лицом рябая. Говорила по-особенному, мягким певучим голосом и, казалось, что вот-вот она то ли запоёт громко, то ли заплачет. – Внучке-та... Алинке, вона, как достаётся: школьницей за соседкой-Зоей присматривала, царство ей небесное – не к ночи будь помянута, – Ефремовна перекрестилась. – Теперь вот за матерью своей ухаживат...

– Мда... жизнь... Ей ухаживать-то сам Бог велел – медсестра ведь без пяти минут. А ты, бабка, про смерть-то... это... зря...

– Врачи сказали, готовьтесь, мол...

Ефремовна, приохивая, уковыляла, а Захар докурил цигарку, но домой не торопился – всё думал... и о короткой жизни человечьей, и о предложении Ефремовны. Вдруг, откуда ни возьмись, с истошным ором вылетела кошка и на всех парусах понеслась по ограде. Пузик махом рванулся, толканул раненую ногу Захара и с лаем кинулся вслед за кошкой. «Уф-ф... зар-раза! – Захар схватился за ногу. Он смачно выматерился и стал растирать ушибленное место, – да штабы тебя... в душу-то, а!»

Боль постепенно утихла. Дворник прошёлся к воротам. Хозяйским глазом осмотрелся: улица пуста, и на остановке – ни души. Конечно, все отработались да по домам сидят, отдыхают. У Захара тоже рабочий день закончился уж два часа как. Но привычка проверять, всё ли в порядке, с детства не даёт покоя. Видно, в крови у него такое. Он плотнее прикрыл ворота. У забора артельной швейки подобрал кем-то выкинутый газетный лист и направился к своему подъезду.

– Захар! Айда, тебя не хватает! Да и пиво щас прокиснет! – это доминошники.

– Не, мужики, я – домой. Настроение чё-то...

Ну да, он, конечно, мог присоединиться к компании, но не сегодня. Он решил серьёзно обмозговать предложение Ефремовны.

По молоду был Захар дюжий, мощный. Как, впрочем, и теперь. Широкая грудь, плечи! – не обхватишь! Волосы густые кучерявые. А уж на гармошке играл, дак куда там! – Девчата за ним табунами ходили. Но он симпатизировал самой красивой – Натусе. И силища молодецкая у парня через край пёрла, хоть лопатой отбавляй! Ну и, как бывало взбушует у Захара в нутрях медведь, то уж берегись! Тогда уж он, не помня себя, как начнёт кулачищами махать налево да направо с такими же уличными горынями! Только пыль столбом летит! Да... было дело... Но всегда победителем выходил. Всегда. А уж Натуся от него – ни на шаг! Он же ведь и рукастый был, недаром соседи подначивали: «твоим рукам, Захарка, впору памятник ставить» – к свадьбе такой дом отгрохал – ого! Всем на зависть. Ну и чтобы невесту в новые хоромы привести. Правда, любил Захар и выпить с устатку да по праздничкам. А назовите того на Урале, кто откажется? Нет, всем парень был хорош, ничего не скажешь. Незадолго до войны свадьбу сыграли. Неплохо жили, в достатке. А вот детей не нажили. Кто виноват, так и не поняли... Бог не дал. Несмотря на свои не совсем уже молодые годы, Захар и сейчас оставался таким же могучим, только ссутулился маленько.
***

Наутро, после разговора с Ефремовной, Захар с удочками собрался на пруд. Есть нынче рыба или нет, он толком не знал. Да и рыбак-то он был не ахти какой. Но видит: народ ходит, и он решил. И, правда, чего дома сидеть в чистое светлое утро? «Хоть свежестью подышу». Не успел на крылечко подняться, слышит: вопли из соседнего подъезда! И выскакивает растрёпанная молодайка с роскошным фингалом под глазом: «Кар-рау-ул! Люди добрые! О-о-ой! Убивают!» Баба увидела дворника. – «Дядя Захар, спаси, за христа ради!»

Захар глыбой врос в землю, ожидая молодухиного мужа-обидчика. Глядь, тряся волосатым пузом и поддерживая обеими руками кальсоны, босиком выныривает свирепый хозяин с большой плюснутой головой, похожей на тыкву, из которой торчит слипшийся кучерявый кустик.

– Ах ты ж, гадина, а! Жалко тебе на опохмелку дать? Мужу родному? – истошно орал он на жену. – Я ж тебе только вчерася всю получку отдал! И уже нету?! – Пузан скакнул к Захару, за спину которого спряталась женщина. – А ну, коза, где деньги заныкала? – Он сбавил голос: – Да иди ты сюда, зарраза, не боись! Иди, горрю, по-хоррошему, а то хужей будет!

Молодушка вся трясётся, хватает Захара за спину.

– А ты, хрыч старый, не встревай в семейную жизь, понял? – визжит бузотёр дворнику, стреляя на него заплывшими глазками, – не встревай, горрю и бабу мою отпусти, а то... ща и тебе врежу... по ссоп-патке! – Буян сунул под нос Захара свободный от портков жирный кулак, – чуешь... чем пахнет? Лучше не зли меня, сказал!

Курятник мигом очнулся от сладких снов и прилип к окошкам! На Захара наплывала глухая злоба. Он мрачнел...

–Ты... перед кем это кулачишкой мельтешишь, а? вьюн ты чёртов... Перед Захаром?.. – дворник сжал руку злыдня так, что, казалось, из руки вот-вот соки польются. – У-убью, сволочь! Я те покажу, как над женщиной издеваться!

Пузан вскричал! Извиваясь червяком и отмахиваясь второй рукой, он выпустил кальсоны. Исподники упали, открывая голую задницу скандалиста. Пытаясь подцепить подштанники ногами, он запутался в них и повис на ручище Захара. Зрители из окон грохнули дружным смехом, засвистели, захлопали в ладоши. – «Правильно, Захар!», «Поддай ему!», «Во цирк-то с утра пораньше!» - Захар разжал ладонь.

Дебошир, прикрывая мужскую гордость, лежал в пыли, тяжело дышал и сплёвывал грязную слюну. Он злобно поглядывал на своего судителя в ожидании удара. Тут... встрепенулась молодайка! замотала патлатой головой и вдруг заревела благим матом, испуганно мигая красным фингалом: «Дя-адь Захар, только не бей его! Не бе-ей! – И тут она заколотила Захара кулаками, – да не трогай ты его, сказала! Он же больной весь... Да ты чё сам не видишь, что ли-и?..»

Захар окинул брезгливым взглядом обоих. «Да пош-шли вы! Руки об вас марать... А ты, сукин сын, запомни: ещё раз вылезешь на двор со своим погонялом... Короче, не обижайся». Он поднял рыболовные снасти, оброненные в разборке, и направился к своему подъезду. На пруд идти расхотелось.

Парочка «циркачей» вселилась в барак всего две недели назад, и это был их первый дворовый концерт.
На крылечко вышла наблюдавшая из окна тётка Шура с полотенчиком и с полной чашкой пирожков. Разложила на прикрылечную тумбочку скатерть-самобранку, ласково пригласила:

– Пробуй, Захар – от Даниловны гостинец. Да и успокойся. – Соседка поставила тарелку, а сама с удовольствием подумала: «Ну и разошёлся – ни раз не видала таким! Вот это – мужик! Не зря Ефремовна хвалит». А вслух сказала: – Да уж, правильно говорят: «Милые бранятся, только тешатся». Сам знаешь.

Знает Захар пословицу-то, знает. Уже приходилось ему здесь силушку свою применять – Кольку-Косого утихомиривать, а теперь вот и этого... А жёны... дурочки – удивительное дело, жалеют своих палачей. Конфузясь от внимания соседки, Захар присел на крыльцо, размял было сигаретку, но отложил – курить не хотелось.

– Сядь со мной, Шура. Душу теснит чё-то, так поговорить охота...

Сели – сидят. Тётка Шура пирожок подаёт. Захар ест. А у неё слёзы наворачиваются от жалости и умиления. Она же только теперь подумала: «А чем же он, одинокий, питается-то? Господи...»

– Щас за чайком схожу. А... может, ко мне подымемся – там и поговорим?

– Да нет, Шура. Айда тут посидим. Ты гляди, какая нынче погода-то хорошая, на удивленье прямо. И паровоз не чухает, не коптит. Ты... это... не суетись, я к сухомятке-то привычный. Поговорим давай.

По небу плыли серебристые облака, и пахло жасмином. А на крылечке – слово за слово, да слово за слово текла неторопливая беседа людей, хлебнувших жизни. Время шло, а они всё говорили и говорили... Незаметно на курятник опустилась вечерняя прохлада. Пузик, целый день носившийся где-то, опять улёгся у ног Захара, и как-то уютно стало всем от прохладного ветерка, от выкликов стряпухи-Даниловны: «барабанные палочки!», от гогота доминошников. Покусывая сигаретку, размышлял Захар о фронтовых друзьях-товарищах, что сидят в его сердце и будут там до последних его дней:

– Нету их уже, Шура, в земле они. Часто снятся. Я вот ночью, бывает, раздумаюсь... да всё пучусь в окно... Час, вроде как, сплю, а другой час – пучусь... А тут котяра со стаек начинает орать – гарем созывает. Пузик их гонять возьмётся – не уснёшь опять... Вот так моя ночка и проходит. Ночь-собака, длинная – обо всём успеешь передумать. Всё в голову лезет. Заодним и мамку свою, покойницу, вспомню. Взгляд у неё был тяжёлый, ух! Бывалочи, как гаркнет! Так у меня, у шпингалета, трезвон в ушах полдня стоит! – мужчина засмеялся. – А я вот, вроде, спокойный – во мне отец мой сидит. И дед-сапожник – такой же молчун. Не-ет, по молоду-то я маленько... дурковатый был – боролся со всеми, где надо и не надо. – Захар перехватил сочувственный взгляд соседки. – Да, Шура. А то вот... Митяй встанет перед глазами – молодой мужик, вместе в госпитале врачевались. Его, кавалериста, ударила в лицо ошалевшая от воя сирен и взрывов собственная лошадь. Он упал без сознания. Долго-нет лежал – не помнил, но отошёл, очухался. Как потом Митяй говорил, что лошадь-то рядом стоит, и – тишина в башке... Митька весь в крови, кой-как заполз на лошадь, и она, виноватая, принесла его, окровавленного, в ближнее село. Митьку срочно – в госпиталь. А там... ой, без содрогания на парня и не взглянешь – не лицо, а месиво. Жена его из письма узнала про ранение. Ну и всё. «Не вертайся ко мне такой, я, мол, уже замуж вышла». Конечно, зачем ей, учительше, урод? Ох, бабьё... – Захар сплюнул досадливо.

Обычно, неразговорчивый и угрюмый, его сейчас, словно, прорвало – он говорил и говорил, словно хотел выговориться за все годы молчания. Он волновался, и щёки его пылали. Шура внимательно слушала, не перебивая.

– Вот стих есть: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди!» Знаешь, Шура, а я верю стиху этому. Ждали ведь, и до сих пор ждут, хоть и война давно кончилась. Ждут... не все же... как у меня-то или у Митьки вон. А на днях, так же вот у окна... друзей посчитал, всех по пальцам... да заплакал... Заплакал, Шура, хоть не бывало у меня... такого мокрого дела, раньше. И чё-то пусто вдруг стало... ослабло что-то во мне, раз у меня, у мужика, слёзы полились. Слёзы жизни, что ли? Под старость-то жить ещё больше охота. А тут как-то утром несу в гараж Игнатки Рыбина ведро с картошкой варёной – для его чушки, а сам дышу, дышу... и вкуснее этого морозного воздуха, будто, в жизни ничего и не знал... – дворник затянулся дымом, шумно выдохнул.

Мимо в подъезд проскочил малец из любимой лужи – мать позвала спать. Захар кивнул в сторону мальчишки:

– Вот подрастает молодежь, будет кому помереть за родину нашу-матушку, если что... – Захар умолк и задумался. Женщина смотрела на него с почтительным удивлением: она никогда не видала Захара в таком возбуждении. А Захар через минуту продолжал: – Знаешь, Шура, вот тяну я, словно бурлак волжский, две работы: здесь – в курятнике, да на швейке, а для кого всё? Для кого мантулю-то и сам не скажу...

– Ох, да знаю я, Захарушка, знаю, – тётка Шура вздохнула, – у меня-то ведь тоже... Непразднично мне. И ночь бывает длинной да страшной, и день – серым, нерадужным. Иной раз так прижмёт-приспичит, госсподи, что и не сообразишь, делать-то – что? Будто сидишь на камне у трёх дорог... и не поймёшь, котору-то из них выбрать?

Так они переговаривались каждый о своём. И радовались, и удивлялись: как же они хорошо-то понимают друг друга, надо же! Чего ж это раньше-то... эх... Захар слушал женщину, согласно кивал головою и смотрел куда-то в сторону. Вдруг... откуда ни возьмись, как и в прошлый раз, вылетела диковинная птица в красных перьях и долго-долго кружила в небе над курятником. Шура говорила, а Захар вглядывался и вглядывался в небеса... Он уже не удивлялся редкостной страннице. Он точно знал: это она! Да-да, это Она – его Птица Счастья.

Конечно, свадьбу играли всем бараком! На главном месте сидела Ефремовна в новом сарафане и громче всех кричала: «Го-о-рько!»


Рецензии
Тамара Петровна, очень хорошие и значительные у Вас рассказы - и по содержанию, и по стилю, и слова в нужных местах, как кирпичики в образцовой стене подогнаны красиво )

Доброго утра!

Александр Сергеевич Трофимов   21.02.2023 07:48     Заявить о нарушении
-Александр Сергеевич, Спасибо!

Тамара Петровна Москалёва   21.02.2023 23:50   Заявить о нарушении
На это произведение написано 14 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.