Байки армейского повара

Служба в армии – это то, что мужчина никогда не забудет. С годами такие подробности всплывают в голове, что ахаешь про себя: «Да как это могло быть? Неужели это всё было со мной? Неужели я всё это выдержал и даже под конец службы научился радоваться каждому дню?»

"ГОРОХОВАЯ КАША"

На второй день службы нас, молодых, про которых говорят, что они ещё «домашними пирожками в туалет ходят», колонной пригнали в столовую.

Дали нам гороховую кашу – такую, что к тарелке прилипает и с тарелки не отваливается, когда её переворачиваешь. К ней - подливку со свининой. А свинина – это кусок сала сантиметра три-четыре, в палец толщиной, и с волосами по всему куску. Да ещё хлеб к каше такой, глиняного цвета, и сам, как глина. Все новобранцы носы воротят: «Фу, да фу… Да и как это всё тут вообще … жрут?»

Проходит недели полторы… После обеда каждый осматривает тарелку соседа: никто ничего не оставил, пожрать? И сало вкусное, и хлеб сытный, а уж гороховая каша – за уши не оттащишь!

"ХЛЕБ"

До армии (а служил я аж в прошлом – да, да! – веке, в начале 90-х, в самое жуткое время перестройки) я выучился на повара и уже успел поработать в столовой. Знал, что к чему, и что как надо. 
Но всё равно, после двух месяцев учебной заставы в Сортавале, меня отправили в Петрозаводск, в школу поваров, набираться премудростей армейской кухни. Первым делом -  хлеб печь.

Пекарем был узбек лет 30. Вот он печку русскую растопил, тесто замесил. Пока угли прогорали, тесто подошло. Как только угли прогорели, он их выгреб, поставил хлебА в печь, закрыл заслонкой: «Сидите и смотрите, да следите, чтобы хлеб не подгорел!»

Вот мы, десять человек учеников - новобранцев, сели возле печки по кругу… Тепло, тихо, светло, уютно, как дома… Так нас сморило, что мы друг на друге, вповалку, все и уснули.

Повар вернулся вовремя: «Эй, что вы тут спите! Вставайте!»

Но хлеб не сгорел! Потом оказалась, что эта история повторяется каждый раз со всеми, кто учился печь хлеб. Все засыпали друг на друге, вповалку. Но пекарь-узбек всё равно оставлял солдатиков у печки, хлеб сторожить. Наверное, жалел всех солдатиков, и так давал им возможность отоспаться в тепле…

Нам на заставу, где я уже потом служил поваром, хлеб привозили.
А вот те, кто приехал из дальних застав – за Мурманском, за Архангельском, те, кому до ближайших населённых пунктов километров двести – те пекли хлеб сами.
Вкуснее того армейского хлеба я в жизни своей никакого другого не ел.

"ПЕЧКА"

Там же, в школе поваров, я баню офицерскую сжёг.
Эту баню строили дембеля, которые очень торопились домой. Так, впопыхах, они её и построили. Топиться-то она топилась, а вот что деревянные доски рядом с металлической трубой оказалась – об этом дембеля не подумали!
Послали нас, несколько учащихся, баню топить. Ну а что нам? Мы же не в самой бане, мы - в кочегарке. Топим и топим, подбрасываем и подбрасываем дровишки в топку. Пока к нам не вбежали голые подполковники: «Перестать топить! Тушите!»
В общем, перегрели мы печку. Труба раскалилась докрасна, от неё занялась деревяшка.  Тушили баню, как могли, водой и снегом. Эх, жаль, хорошая баня пострадала!

Потом мы её отмывали, шкурили, но запах «бани по чёрному» – так и остался.

"ДВА ЧАЯ"

И вот я в Карелии, служу на тыловой заставе. Неделю – поваром, неделю – несу службу по сопровождению поездов. То есть проверяю документы пассажиров в поездах: кто куда из них едет (на границе с Финляндией существовал паспортный режим).

Конечно, за столько лет все, кто постоянно работал в поездах и на станциях, уже всё про всех пассажиров знали. Ездили-то в основном, одни и те же. И выходили на станциях только те, кто в этих местах прописан. А эти все деревни в 1939 году принадлежали финнам. И названия финно-угорские сохранились: Лахденпохью, Куркиёки, Вяртсиля, Сортавала, и прочие – язык сломаешь. Наша застава была на бывшей финской станции. Ничего такая, крепкая! И черепица маленькая, крепкая, добротная, аккуратная на крыше, и туалет чистенький в помещении…
Но прапорщик запретил им пользоваться: «Вы мне тут канализацию засорите! Ходите на улицу!»

Мы сопровождали поезда, чтобы те пассажиры, кто едет из Ленинграда в Петрозаводск, не вышли в пограничной зоне. Мы ехали в поезде до определённой станции, там садился другой погранотряд, мы меняли друг друга, и возвращались на свою станцию на встречном поезде.

В поездах тепло, уютно. С девчонками тут знакомился, с проводницами, пассажирками, по купе ходил, все дела… С проводницами чай пил. Хорошая служба была, очень хорошая!

Как-то раз проводница спросила:
- Ну, что, солдатики, чай будете?
- Да!
-  Тогда подождите, я вам свежий заварю.
- А этот чем плох?
-  Да в этот я уже соды набухала! Один раз заварила, другой раз - кипяточку добавила и соды бросила. Вот чай и тёмного цвета…

Уже много позже, когда служил на линейной заставе, мы пили другой чай, полезный.
В кухне, на плите, всегда стоял котёл на 30 литров, и в нём постоянно кипела вода. В котле лежала огромная берёзовая чага, килограмма на три. Заварку-то старослужащие воровали, а чая всем хотелось. Так вот, чага всегда была заварена: надо, пейте, не хотите - не пейте. Как только этот котёл выпьют, я его отмою, свежей воды вскипячу – и опять туда эту же чагу. Через пару минут жидкость в котле такая же чёрная, как и была!

Вкус этого чая сейчас не вспомню – чёрная безвкусная жидкость, вываренная много раз. Но в пользе берёзовой чаги до сих пор убеждён, что она и почки промывает, и кишки, и мозги…

"ВМЕСТО ЗАВТРАКА"

Как-то раз меня наказали и послали служить на другую заставу. За что наказали – я уже и не помню, наверное, за то, что чай с проводницами да пассажирками пил.

Вот приехал я на новую заставу, служу. Замечаю, что по утрам дежурный ходит и будит всех, но потихонечку, по одному: «Вставай!»

Все встают и куда-то тихо-тихо, на цыпочках, уходят. Через полчаса так же потихоньку обратно приходят и спать ложатся. Я посмотрел: семь часов утра. А на той заставе все спят по очереди: человек десять-пятнадцать до трёх ночи, кто-то с трёх ночи до обеда. То есть служба идёт круглосуточно.

Так я наблюдал дня три, что все потихоньку куда-то утром уходят. Интересно мне стало, вот и прошу я дежурного: «Разбуди меня».

И вот я, как и все, пришёл в комнату, где стоял единственный на заставе телевизор. А там!  Девчонки в обтягивающих лосинах да трусах ноги задирают. Аэробика!

Мы, полусонные, смотрели на них полчаса, молча. Потом молча шли в курилку, так же молча курили, только изредка протягивая: «Да-а-а-а!», и шли в кровать, досыпать. Что уж каждому после этого снилось – я думаю, всем понятно.

 
"Я ТЕБЯ НАКАЖУ!"

Вот, наконец, начал я служить поваром на линейной погранзаставе.

Зимой я кормил пятнадцать-двадцать человек, летом – тридцать. Но мне служба не была в тягость.  Тридцать человек накормить – даже разговора нет, это не так уж трудно.

Как начинался мой день? Будит меня дежурный по заставе в четыре часа утра…
Спросонья, только из тёплой постели, из родной кровати, не умывшись, выходишь на улицу…

А на улице - ветрище… Идёшь, и ветер, как говорят, до костей… А я худенький, кожа да кости – ветер не то что до костей продувает, а сквозь рёбра, как через решётку, дует.

Но только на кухню зайдёшь – ой-ой-ой, вот оно, счастье! Тепло!

Через неделю-две я так выстроил свой график, что и вставал позже, и обед успевал за час  приготовить.

Иногда, чаще летом, мне давали помощника по кухне. А иногда не давали, таким образом меня наказывали.

В этом «наказании» мне надо было самому картошку чистить, посуду мыть. Но это такая ерунда, а не наказание, просто смешно! Это такое «наказание» от безысходности офицера: «Я тебя накажуууу! Будешь у меня на кухне без помощника!»
Да мне – что с помощником – что без него. Проще одному! Особенно когда молодого пришлют – пока ему то покажешь, пока этому научишь… Быстрее самому всё сделать! Но зато уже через полгода службы все, кто у меня в помощниках были, всё умели: и готовить, и порядок на кухне соблюдать.

Вообще-то в армии всех, кто провинился, наказывали так: вот тебе лопата, вот – ведро, вот задание - столько-то вёдер из выгребной ямы туалета вынести.
 
А я же – повар, меня нельзя так наказывать. Вдруг подцеплю кишечную инфекцию, и всех солдат перезаражаю!

Я и так прославился на заставе тем, что умудрился чирий – панариций – подцепить только от того, что мне из пальца кровь взяли!

Послали меня в отряд, кровь сдавать. А там -  медсестра, у которой вместо крестика на шее висела иголка, (скарификатор-копьё), которым палец прокалывают, когда кровь берут. Ну, в шутку она его на шее носила.
Медсестра достала новую иголку из пакетика и проколола ей мой палец. Как уж так получилось, что именно мне она занесла заражение? Образовался панариций, из-за которого меня в лазарет отправили, а там его «на живую», без наркоза, разрезали и четверть фаланги на пальце оттяпали. Бр-р-р-р...

Вот потом эта медсестра мне и сказала: «Сколько лет работаю – а такое вижу впервые». А я возьми и пошути: «Это из-за того, что Вы мне палец той иголкой прокололи, что на шее у вас висит!»  Больше я её не видел. Иголку, в смысле. Да и медсестру тоже.

В общем, для меня, как для «быстро цепляющего всякую заразу», придумали другое наказание.

Меня наряжали в ватный костюм, и давали «след бросать» собакам. То есть на меня натравливали собак. Дрессировали их так. Как двух собак сразу на тебя натравят, напустят – так такой страх тебя охватит!

Да, ватник собаки не прокусывали, но синячищи от их зубов были у меня по всему телу. Особенно на руках да на ногах! Весь был покусанный! Собаки-то там какие – у-ух!!! Звери, а не собаки!

Дадут мне задание: «Беги!» И вот, бежишь, бежишь, километров пять. Бежишь, пока весь не взмокнешь!
Спрячешься, сидишь и ждёшь, когда же собака тебя найдёт и на тебя нападёт? Кинологи её посылают по твоему следу и сами бегут за ней. Да ещё и подначивают собаку страшным голосом: «Фас! Ффффассс!» Вот собака тебя находит и начинает рвать, грызть…
Да, да, так её тренируют, натаскивают, на врага. Ну, а что? Как ещё собаку тренировать?

А вообще-то собак у нас на заставе было много, я их подкармливал, и дружбу с ними водил. На одной фотографии я - с красивой овчаркой, да и сам я молодой, красивый! Э-эх! Время, как же быстро ты бежишь…

"Я - АРМЕЙСКИЙ ПОВАР"

Готовить на тридцать человек для меня было нетрудно. Но ведь тридцать человек надо чем-то накормить!

Разнарядку по меню присылали «сверху». И продукты по ней присылали. И муку, и соль-сахар, и крупы… И зелёные помидоры в бочках, и растительное масло, и сливочное – по тридцать грамм сливочного масла каждому служащему на ужин…

Но есть хотелось всегда, и продуктов всегда не хватало.

На завтрак, по меню, по разнарядке – каша. На воде. Без сгущёнки – не надо солдат баловать. Без молока. Каша должна быть полезной – в неё добавлялась только соль.
 
Это уже позже мы научились и коров, и свиней держать, и молоко у нас по два ведра каждый день было. Прапорщик у нас был вменяемый, жить давал. Так что мы не голодали. Было, на чём и рыбку пожарить, и жарёху с грибами сделать.

Беда была поначалу со старослужащими – те воровали всё: и чай, и сахар, и растительное масло, и всё, что удавалось найти…

Сахару мне выдавали всего полкило: на каждого человека по тридцать граммов в сутки. Но, как я не прятал его, старослужащие всегда его находили.

Однажды я взял и спрятал сахар в снег. Старослужащие стали искать. Искали-искали – не нашли.

А я утром иду – нет сахара в тайнике! Украли, опять! Да ещё и пригрозили: «Ты что, думаешь, мы не найдём? Собака твой след взяла и показала, где ты его прячешь! Мы тебя собаками и затравим, если что!»

Сливочное масло я оставлял на патрульно-фуражном складе – оттуда его не так просто было стащить. Зато оставлял на кухне комбижир для еды собакам – его всегда было полно.

Хлеба нам тоже всегда привозили много, столько, что он каждый день оставался. Так вот старослужащие повадились на печке, на комбижире, жарить этот хлеб, как гренки, и сахаром сверху посыпать…

…Уже по возвращению домой столько народу с желудками полегло от этого комбижира! Но тогда, в армии, никто о его вреде не думал. За нас думал желудок.

"ЖАРЕНАЯ РЫБКА"

Служил я на погранзаставе в Карелии. Эх, любовь моя, Карелия! Природа красивая, комарики хорошие!

Летом было так: только задание помощникам по кухне раздашь, а сам – рацию с собой возьмёшь, и на рыбалку. Рыбы там было – ух, сколько! Полно! И блесна моя заветная всегда была у меня с собой.

Ставил верши: пару раз в день достанешь – вот, килограммов шесть карася. На жарёху хватит. И ребята спасибо скажут!

Помню, как в самый первый раз пошёл я свою блесну забрасывать. Забросил, да вдруг зацепилась она за что-то. Я её дергал, дёргал… Мне казалась, что она где-то далеко! И вот – ка-а-а-к дёрнул! А она отцепилась и полетела мне прямо в лицо!
Я не успел увернуться, она мне ка-а-а-ак… даст в газ! Я руками за глаз – слёзы текут сквозь пальцы… Ну, думаю, всё: глаз выбил! И так жалко мне себя стало: «Как же я, мамке-то покажусь, одноглазый?»

Да меня и сейчас ругать будут! Как же так: ушёл с глазом, пришёл - без глаза! И побрёл я, плачущий, на заставу. Блесна на глазу повисла, я иду, удочку за собой тащу… Пришёл на заставу. Тут часовой: «Что там у тебя?» Я к нему: «Да вот, посмотри?»

А блесна просто чуть-чуть зацепилась за кожу верхнего века, он взял её и снял.
Но такой сильный удар был, что я подумал: глаз выбил. Как же я обрадовался, что у меня глаз есть!

Как-то в выходной решил я с молодым солдатиком пойти на рыбалку, на озеро. Я – впереди, он – за мной. Идём, а земля как-то странно под ногами шевелится… Шёл я, шёл, вдруг – рррраз – и ушёл вниз! Провалился в трясину! От страха я выпрыгнул из неё, и… И тут же провалился снова. Кричу молодому: «Помоги!» А тот стоит, от страха не шевелится, варежку разинул… Я потихоньку, потихоньку, за травинку, за побег, за прутик, за ветку, за кустик – и выбрался. Прошло всего секунд тридцать… Но уж страху я натерпелся!

Вылез, закричал на молодого: «Что же ты мне не помог?»
А тот, трясясь от страха: «А что я сделаю-то?»

До-о-о-олго я ещё вспоминал тот свой прыжок из трясины, и долго ещё ощущал себя дельфином, который выпрыгивает из воды на 15 метров в высоту!

"АРМЕЙСКОЕ МЕНЮ"

Сколько названий у первых блюд – все и не вспомнишь!

Вкусный «Уральский суп», где вместо риса - гречка. «Бархатный», с овсянкой.
Но мне больше всего нравился и нравится рассольник. Жирненький, с зажаркой. С солёными огурцами – м-м-м-м! Да так, чтобы перловка была разваренная, чтобы она мякоть супу давала, «тело» супа!

Но какой же суп – без картошки?

В июле, по документам, закончилась у нас картошка. Вернее, она у нас закончилась ещё в марте, и мы ели макароны, крупу, сушёную картошку, в общем, всю хрень, что оставалась на складе.

Но, как-то раз, прапорщик, выезжая на машине из города, увидел в поле зелёную картофельную ботву. Остановился, копнул – о! Молодая картошка появилась!
 
Вечером он вызвал десять человек, с мешками, и, когда стемнело, поехал с ними на колхозное поле. За картошкой. А что делать? Кормить солдат как-то надо? Приехали на поле, пять мешков картошкой набили, привезли на кухню… Эх, и наелись мы тогда жареной картохи! Вволю!

Макароны мы тоже уважали, но меньше, чем картошку. На тридцать человек их не промоешь. Так что я их просто отваривал и сливал. А вкусный макаронный отвар тоже шёл в дело: кто-то супчик на нём заварит, кто-то подворотнички накрахмалит.

Были у нас на заставе и морячки, те, кто по три года в те времена служил.
Так вот они про макароны известные байки рассказывали. И про то, что новичков заставляли макароны продувать. И про то, что грозили повару, мол, если в сваренных макаронах паука увидим или горечь паучью почувствуем – прибъём! Так молодых разводили! Старослужащим – смешно. А новичкам – слёзы…

Каждую субботу выдавали «на бойца - два яйца». Я их не варил, а жарил, чтобы создать хоть немного домашнюю обстановку... На плите, на больших алюминиевых противнях, каждому - по два яйца.
 
«Масло съел – день прошёл, два яйца – неделя.
Сколько ж масла нужно съесть, чтоб служба пролетела?»

Как-то раз набрали морошки, принесли на заставу целые шапки: может быть, варенье сделаем?
Она жёлтая, как малина, но водянистая, и не такая сладкая… Пока думали - она на утро забродила… Не на чем было нам морошковый ликёр или настойку сделать!

Я и за грибами ходил, и на рыбалку, кормил всех грибами да рыбой. Грибы мы собирали ящиками.

Кидали большой деревянный ящик в ГАЗ - 66 ("Шишигу") и ехали по дороге. В кабине -двое: водитель и старший по машине. Увидели гриб – ррраз! - все выпрыгивают из машины, с ящиком, хлоп-хлоп-хлоп, за пару минут собрали на пятачке пол-ящика грибов, всё! Поехали дальше, здесь больше нет! Едем дальше. И опять: увидели из машины гриб – все выскакивают – рррраз! – собрали грибов, полный ящик, - готово!

И суп из них варили, и жарили… Но потом, под конец службы, решили обходиться без супа, чтобы с собой, домой, привезти сушёных грибов. Сушили их на кухне, потом брали старые наволочки, и набивали их под завязку. Всем увольняющимся давали с собой по пять килограммов сушёных грибов.

Долго ещё у меня дома, на гражданке, варили чёрный суп из белых сушёных грибов!

"ДИЧЬ"

Один раз лось запутался в колючей проволоке. Чем больше он рвался, тем сильнее впивались в его шкуру металлические острия. В конце концов он затих, и только из огромных, потемневших от боли глаз, катились крупные, быстро замерзавшие на морозе, слёзы. 

Жалко нам его, не передать, как! А сделать ничего нельзя: граница, любое происшествие – это ЧП, любой выстрел – военный конфликт…
Вот мы и ждали, когда приедут офицеры, чтобы они сами пристрелили животное, чтобы оно не мучилось.
Ноги лося офицеры отрезали себе, с каждой ноги – килограмма по три чистого мяса.
А тушу лося нам оставили. В общем, я и лосятину готовил.

Мясо лося пахнет шерстью. Тушишь его, тушишь, пока оно мягким не станет…

И на котлеты мясо лося крутил. А мясорубки-то тогда были обыкновенные, ручные. Прокрути-ка на тридцать человек фарша! В общем, если давали мне в помощь работника – были у нас лосиные котлеты. А без рабочего - было тушёное лосиное мясо.

Через несколько дней остался у нас только «Лосиный Остов».

Один раз ребята поймали енота. Старослужащий выменял зверька у солдатика: «Мне шкурка нужна!»
Взял он его, сел на стульчик, чтобы было удобнее резать, смотрит… А у Енота глаза – человечьи! Посмотрел, посмотрел старослужащий зверю в глаза, и отдал другому солдату: «На, режь его сам!» Другой тоже посмотрел в его человеческие глаза…

И отпустили енота.

"ГОЛОВА"

Служил с нами деревенский парнишка – так вот у него на заставе и свиньи, и коровы были, и молока по два ведра в день! Всем хватало – и нам, и офицерским жёнам, и их детям доставалось.

Я-то и сам всё умел: и козу, и корову доить ещё в деревне научился. Да ведь доить – не так-то просто! Поначалу аж пальцы болели!

И свиней мы на заставе выращивали. Для них и комбикорм выписывали, и красный кирпич им давали – наверное, для пищеварения. Вскоре одна Наша Свинья родила поросёнка. Вот я с ним на память и щёлкнулся. Все, кто это фото видят, думают, что я - со щенком.

В общем, хорошо мы в ту пору служили, сыто.

А потом прислали нам с Питера такого… Иначе, как Алёшенькой, я его не называл.
 Ничего–то у глупого Алёшеньки не получалось. Ни свиней покормить, ни корову подоить! Я бы и сам подоил, да я - повар, мне по инструкции нельзя. 
 
Так вот, однажды от Алёшеньки даже свиньи сбежали! Пришлось нам всем вместо ужина ловить свиней, пока всех в загон не загнали. За час управились. Да вот загоняли-то их: кто палками, кто ногами. Короче, без рукоприкладства к свиньям не обошлось.

А потом началась беда - от ударов, от ран, несколько свиней стали гнить. Заживо. Какие-то сами излечились, а Наша Свинья, мама счастливого поросёнка, с которым я на фото, – нет. Вот прапорщик и говорит: «Пора резать свинью!»

Тяжёлое это дело, скажу я вам. Вообще-то я и мясником был, как тушу разделать, знаю. Но одно дело – заколоть незнакомую свинью, а другое – ту, с которой чуть ли не сроднился. Ладно, опущу тяжёлые моменты воспоминаний.

Съели мы ту свинью. А голову закопали в снег – на новогодний холодец.

Настало время готовить праздничное блюдо, я вышел на улицу за свиной головой – а её в сугробе нет! Доложил командиру, мол, так и так, головы нет, холодец на Новый Год отменяется. ЧП!

На вечерней поверке нас выстроили… И двадцать человек, вместо ужина, послали искать голову. Нашли её сразу же, в течении двух минут!

Мне до сих пор интересно: как собирался готовить эту голову тот, кто её стащил? И где? Ведь это – голова, из неё отбивных не наделаешь, на костре не пожаришь. Для неё и кастрюля нужна, и место, где готовить, и время… Или он её в деревню отнести хотел, на водку выменять?

А холодец из головы получился знатный!

"МАСКХАЛАТ, ПШ И ПОРТЯНКИ"

Многие мои воспоминания связаны с едой и армейской кухней. Но как же обойти суровые армейские будни, связанные с бытом?

Поначалу служили в «хб» (хлопчатобумажной форме) и бушлате сверху, ну и сапоги, в сапогах – портянки...

Когда я только пришёл в армию, нам портянки выдали такие тёплые, такие большие, не портянки, а загляденье! Я их в одну сторону всегда заворачивал. Надо было в разные, а я всё "на одну ногу". Ну, научиться портянки заматывать – так это просто. Пробежишься первый раз в неправильно замотанных, мозоли «до ушей" натрёшь - и будешь заматывать правильно…

Раз в неделю портянки меняли, после бани. Но вот после третьей бани, после третьей стирки, портянки уже оказывались маленькими и совсем не тёплыми – состирывалиь! Да и подсаживались. Вместо портянки оказывалась маленькая тряпочка.

Нательное бельё тоже было тёплое только до первой стирки. А потом его постирают – покипятят, да так, что оно уже и не тёплое вовсе. А в мороз минус тридцать – пойди-ка, поползай по снегу! Один из наших своё мужское достоинство отморозил так, что его отрезали в госпитале… Вот где беда!

Да ещё противогаз, в минус тридцать! Пока наденешь противогаз – так уже чуть не умер. Надел, дыхнул – всё, в очках ничего не видно, как ползти?

А вот «ПШ» (полушерстяное обмундирование) выдали нам, когда уже на заставу отправили. Чтобы сохранить одежду, ну и для прочих отчётов.

Вот, надеваешь ПШ,  сверху - маскхалат. Поверх маскхалата – автомат, всё остальное, и - пошёл на лыжах километров семь – десять, в мороз минус тридцать. Приходишь на точку, маскхалат весь мокрый, к телу прилипает. По телефону надо доложить, что такой-то, такой-то дошёл до рубежа такого-то, такого-то. На это уходит минута-две, не больше. И напарника, что с тобой шёл рядом, в спину лыжной палкой бьёшь – давай, мол, вперёд. Бух! -  а маскхалат лопается. Замёрз! Замёрз за эти минуты!

Помню, как бабушка в мороз бельё постирала и на мороз вывесила. А я – палкой – хлоп! И – дырка от палки по всему полотну – раскололось! Тогда мне от бабушки досталось… В этот раз за маскхалат тоже влетело!

Зимой, чтобы на лыжах не бежать пять километров, к снегоходу прикреплялась верёвка, за неё цеплялись солдатики. Ну, все же опытные, все же умные! А потом, по ходу движения – то один упадёт, то другой за ним. Кому автоматом в глаз заедут, кому по голове попадёт.
 
Это всё только кажется, что всё так легко! Если ты едешь последний – ты должен суметь отцепиться, чтобы на тебя все не навалились… Если ты едешь первым – то тоже страшно – а вдруг ты отцепишься, и всех завалишь?

Сын мой служил недавно, лет восемь назад,  – так в наше время ещё хуже. Пусть и служат сейчас всего один год. У них теперь одна форма – камуфляж, та, что у нас называлась «тонкая». Так зимой они по два нательных белья надевали, чтобы теплее было, но всё равно мёрзли. А за всё, что надето не по уставу, их наказывали. За свои носки, за свитер («вшивник»), за всё. Это есть нарушение устава.

Ох, не зря матери плачут, провожая детей в Армию. До сих пор плачут. Вот и моя мама тоже плакала…

Зато я вот теперь вспоминаю всё, и думаю: как бы тяжело не было, сколько бы трудностей нам не пришлось преодолеть, всё равно, теперь я ТУ, НАШУ армию вспоминаю с теплом, с добром, а где-то и с юмором. Это была моя молодость!

Ну, а о своей поварской карьере  «на гражданке» я вам всем как-нибудь в другой раз расскажу!

Всё рассказанное "из первых уст" записала я, Морозова Маргарита

19.03.19