Кружусь

Кружусь, кружусь.

Рядом, в проходной комнате – бабушка. У неё там пахнет то ли лекарствами, то ли духами. У неё и в Москве так пахнет. Запах помню до сих пор, хотя в девяностом он ушёл вместе с ней. Бабушка всегда в чёрной шапочке. У неё широкая светлая улыбка. Но вообще она – довольно строгая бабушка. Это не мешает ей по праздникам, за большим многолюдным столом, читать стихи. Хлебникова, Северянина. У бабушки серьги с мельчайшей мозаикой – там итальянская улица с брусчаткой. Дед когда-то давно привёз с очередных гастролей. Одна улица в одном ухе, другая – в другом. Когда она моет мне голову, левая рука, почти не работающая после инсульта, больно скребёт кожу. Если в тихий час мы долго колобродим, она заходит в комнату и грозным командирским голосом кричит: «Спать сейчас же». Это производит впечатление, даже после стольких повторов. Может быть, актёрское прошлое даёт о себе знать. Позже, много позже меня поразит тот факт, что дедушка сказал бабушке: «Или я, или театр», и бабушка оставила театр, а дедушка спустя годы оставил бабушку. Но под конец вернулся. Под занавес.

Кружусь, кружусь.

В большой комнате – тётя Анюта с Федей. Даша и Анютка на дворе. У них свои какие-то дела, ухажёры, особенно у Анютки. Иногда мы все вместе играем в халву-молву, прыгаем в крапиву с крыши сарая, и всяко-разно. Прыгать в крапиву – это, чтоб мы с Фёдором выросли спартанцами. Не очень помогло. Но, порой, они от нас, мелочи пузатой, устают и занимаются своими подростковыми делами. А мы с Фёдором пасёмся на поляне. У нас тоже есть свои секреты. Например, мы собираемся в путешествие и складываем натыренные продукты в ямку в Сокольниках. Мы не знаем ещё, что подкармлаваем полчища муравьёв, но скоро узнаем. Сокольники – это гектар соснового леса нашей академическо-художественной дачи. Сокольниками его прозвала Шурочка, бабушкина подруга. Шурочка – чудесная, кто бы стал называть Шурочкой злобного сухаря. Нас с Фёдором в основном воспитывает тётка. Она хорошая рассказчица. По утрам, в будние дни, когда не очень-то хочется есть кашу, тётя Анюта заговаривает нам зубы сказками, Томом Сойером или ещё чем. Когда она стирает у старого колодца в большом жестяном корыте, жаркий воздух пахнет мылом. Она строгая, и с ней не поспоришь. Компромисс – это не про неё. Единственная, кто с ней спорит – это Анютка, и из этого получается хадыщ.

Кружусь, кружусь.

На веранде – мама с папой. Они приехали на выходные. Вообще-то они живут в сарайчике, обросшем золотыми шарами и диким виноградом. Да, с крыши которого нам положено прыгать в крапиву. Но выходные с родителями слишком хороши и быстротечны, чтобы прыгать в крапиву. Когда мамаша в экспедиции, приезжает один папаша. Но сейчас они вдвоём. Сейчас они убирают после ужина. С папашей весело. Он у нас вечно придумывает всякие словечки, называет нас халидрами и лахудрами. Уходя на работу говорит: «Не совейте в моём Моссовете». Ну а в головах у нас всех, по его словам, вечно фанаберии. Наверное он прав. Вот уже сколько десятков лет прошло, а фанаберии тут как тут. Друг друга они с мамашей называют лажами. До взрослого состояния я была уверена, что правильно говорить бэрэт и порьфель, а это папаша просто так стебался. На веранде по полу стелятся рыжие отрезы косого вечернего солнца. Ещё  совсем светло, возможно, выйдем пройтись перед сном.

Кружусь, кружусь.

Кто это летает вокруг меня? Я кружусь, а он кружится за мной! Это что за зверь? Шмель? Кружусь быстрее и быстрее. Кружусь уже не для удовольствия, а от ужаса. Глаза расширяются, силятся увидеть на лету, разглядеть чудовище. Оно, конечно же укусит, съест, убьёт, стоит мне остановиться. Ноги заплетаются, сил всё меньше. Но крутиться нужно ещё быстрее. Ведь этот демон, этот злой дух быстрей меня! Он, стоит мне замедлиться, поглотит меня! Из безголосого горла начинает прорываться звук. Я кричу и кружусь, кружусь из последних сил и кричу всё громче и громче. Я ору во всю глотку.
Бабушка не может ничего понять, у неё ступор. Все сбегаются. Папаша хватает меня на руки. У папаши на руках я обессиленно всхлипываю. Тут уж со мной вряд ли может что-то случиться. Папаша всемогущ.
Мамаша обнаруживает на моей шее нитку с куриным богом. Он-то и был тем чудовищем, что охотился за мной. Она сердится и снимает его. Мне всё равно. Я полуживая, сердечко бьётся из последних сил.