Где-то есть город, тихий, как сон

               

Осеннее небо опрокинулось на безжизненную степь, зарядило нудными дождями в перемешку с туманами и ветрами. Мотор надрывно гудел, кабина вздрагивала при каждом порыве ветра, фары вязли в тумане как в молочном киселе. Тянуло в сон, то и дело перед ним возникал живой взгляд и влажные блестящие губы, большие серые глаза, такие желанные и недоступные. Он отчётливо представил её небольшое и ладное тело, почти почувствовал её дыхание и запах волос.

        Близился вечер. Облака густели и падали волнами, всё серо и голо. Тряская дорога вокруг Дегелена постепенно перешла в степную, солончаковую.  До берега больше ста километров. Солончак серой хлябью уходил к сопкам. За сопкой фиолетово вспыхнуло, ударил гром, его величество дождь, совсем некстати. Сумеречная мгла окружила машину, шум ливня и никакой надежды проскочить проклятый солончак. Толя Брылкин давил на газ, мотор ревел, тяжелый заправщик плыл, цепляясь всеми протекторами за степь, колёса всё больше и больше утопали в мыльном месиве солонца. Осталось проскочить последнюю низину, но сил у машины уже не было. Мотор тупо взревел, колёса вращались на месте. Похоже, приехали, здесь и заночуем.

    Толя знал особенности местных солончаков, чем больше будешь буксовать, тем глубже посадишь машину. Пока он натягивал резиновые сапоги, доставал лопату, темень  обступила со всех сторон. Дождь перестал, в разрыве тучи блеснула одинокая звезда. Спасение было одно, длинный трос и мощный тягач.
            
            Длинная, осенняя ночь. Ветер ещё шумел, но он никому не мешал. Толя обошел заправщик, капнул  похожую на трясину жижу, плюнул и полез в ещё тёплую кабину. Он знал, что его не будут искать.  Дежурные, диспетчера, звонки, доклады  дежурному по управлению, нет машины, не вернулась с рейса. Тот загасит окурок в пепельнице из консервной банки и охрипшим голосом спросит:«Кто водитель? Кто, кто? Брылкин, гражданский водитель? Добро, этот не пропадёт. Не зима на дворе». Облегчённо вздохнёт, прикурит очередную сигарету, а про себя подумает: «Был бы солдат, полетела бы в ночь дежурная машина с офицером в кабине».  Утро вечера мудренее.   
               
           Толя прикрыл глаза и почти сразу провалился в сон. Этот сон у него был один и тот же, степь лежала перед капотом голая, не прикрытая, бесстыдно выставив свою наготу. Холмы, заросли курчавой травы, ковыльные склоны, а на далёком горизонте пенился и клубился белый город.
           Где – то есть город, тихий, как сон. У него была несбыточная надежда о том, что в этом городе, хоть иногда, хоть разок  вспомнил о нём один единственный и самый любимый человек.

           Робкое и холодное утро, чуть забрезжило. Толя шагал по мокрой траве в сторону сопок, видневшихся на горизонте. По его расчётам, до ближайшей штольни километров двенадцать, там люди, там спасение. Степь просыпалась в золотистом свете утреннего солнца.
           День обещал быть хорошим. Он шел и вспоминал свою непутёвую жизнь. Душа его всегда требовала простора и размаха. Он и служить попал в степной гарнизон, где всё было размашисто и помногу: жары, сусликов, летом  пыли, зимой снега.
   Ещё до призыва в армию он получил водительские права и сразу после карантина сел за баранку командирского Уазика. Было интересно и  страшновато. Ни опыта, ни водительского стажа и сразу командирский шофёр. «Опыт дело наживное» - думал он. Первый урок он запомнил надолго. С вечера надраил машину, помыл коврики, подкачал колёса, натёр стёкла, всё, как для парада. Ровно без четверти семь подъехал к дому командира.
           Подполковник сел в машину, мельком взглянул на него и коротко бросил: «В парк!». Толя  ехал осторожно, старательно объезжая каждую выбоину на асфальте. Командир хмурил лоб и думал о чём то своём. Вдруг громко спросил: «Ты кого везёшь?». Толя с перепугу ударил по тормозам, но подполковник скомандовал: «Убери ногу»- и тут же просунул свою левую ногу на педаль газа. «Рули!»-скомандовал командир.
           Уазик взревел, рванул с пробуксовкой так, что и вспомнить страшно. Толя чуть не согнул баранку, вцепился в руль побелевшими от напряжения пальцами. Дорога до автопарка одно мгновение, но сиденье под ним стало влажным. Выходя, подполковник улыбнулся и сказал: «Понял, как надо ездить?» Большой чудак был командир части, но научил многому.

          Толя и не заметил, как пролетело два года службы. Ему нравился военный городок на берегу  реки. Чистый, опрятный, всего  две улицы и два строя тополей, большой дом офицеров и много магазинов, в которых чего только не было. Но больше всего ему запомнилась набережная. На крутом речном берегу горбилась бетонная танцплощадка в звеньях железной ограды, немного правее на том же яру томились в ожидании влюблённых несколько  красавиц берёзок и деревянная лавочка. По утрам здесь делал зарядку генерал, а вечером прогуливались пары.
   
        Тёплый летний вечер, огни бакенов на Иртыше, запах реки и музыка, от которой кружилась голова. Да, было дело. Самоволки были и гражданская одежда была. Он и познакомился с Тамарой у танцевальной площадки. Туда, где танцевали пары, спускаться было страшновато, поэтому он довольствовался наблюдением из–за ограды.
         На маленькой эстраде играл ансамбль: три гитары и ударник. Молодые симпатичные ребята играли до того слаженно, что простая  песня проникала прямо в душу: «Где–то есть город, тихий, как сон, пылью тягучей по грудь занесён». Она лилась и лилась, ширилась, как эта река, в которую упали яркие звёзды.
Повезло ему или нет, но он увидел её, девушку своей мечты, крупную блондинку с широкими бедрами. Она была одна. Он расправил плечи и дрожащим от волнения голосом пролепетал: «Девушка, можно с вами познакомиться? Я в самовольной отлучке и время у меня меньше часа». Блондинка смерила его презрительным взглядом и с усмешкой сказала: «Дуй в казарму, жених, а то патруль загребёт».
         Вот тут и в самом деле впереди появился комендантский патруль. Она не растерялась, смеясь, взяла Толю под руку: «Гуляем самовольщик, до самого отбоя». Больше они не расставались. Тамара накануне поругалась со своим парнем, и ей не терпелось отомстить ему за все обиды. Мстить, молодые девушки  умели жестоко.

         Она оказалась младшей дочерью старшего прапорщика Королёва,  который заправлял складом ГСМ, где кроме ёмкостей с топливом числились и синие  бочки со спиртом. Семья прапорщика не бедствовала, отчасти потому что у него всегда были чем-то заняты руки. Если он шел со службы, то обязательно нёс сумку или мешок, на худой конец  ведро. Дом- полная чаша. Если открывалась антресоль, то на голову сыпались банки с тушенкой, если открывали шкаф, то сыпались банки с паштетом. В кладовке, на балконе, в гараже – всюду консервы, каши, бутыли с маслом и  бутыли с вином. Тамара удалась в мамку, ладная и крепкая, да и папаша был не хил, весом более центнера, широк в плечах и с полным отсутствием талии. Портупея внушительного размера с трудом застёгивалась на последние дырки, стоя в строю, он боялся  чихнуть, тогда бы отлетели все пуговицы сразу.

        Следующего свидания с Тамарой Толя ждал с нетерпением. В кармане лежала увольнительная до двадцати трёх часов. Он выпросил у старшины мундир с погонами младшего сержанта, тщательно отутюжил его, начистил до блеска пряжку ремня и пуговицы.

        Здесь вышел небольшой конфуз. Перед увольнением Толя заглянул в солдатскую столовую перекусить, хлеборез был его земляком. Узнав, на какое дело он идёт, тут же накрыли стол: бочок перловой каши с тушенкой, салат из квашеной капусты с луком. В армии свидание – святое дело и пока он ел, давали дельные советы, как не ударить в грязь лицом. Каша была хороша! Земляк открыл ещё банку тушенки и вывалил сверху в Толину миску. За разговорами и советами он незаметно для себя умял бочок каши и запил кружкой крепкого чая. Это было опрометчиво.
         Когда сидел с Тамарой в кино, живот начало пучить, каша переваривалась  с выделением большого количества энергии и  газов, давление поднялось не на шутку.
         Как у Высоцкого «Я щас взорвусь, как триста тонн тротила».            
         Он даже не запомнил, о чём был фильм, так хотелось на свежий воздух. На улице Тамара таинственно шепнула, что дома одна, родители уехали на дачу и можно спокойно посидеть за чашкой чая. Дорога до дома показалась вечностью. Тамара оживлённо болтала, а он искал предлог, чтобы отойти в сторону, но дом оказался рядом.В подъезде было темно, и пахло кошачьей мочой, Толя стал сомневаться в том, что дотянет до третьего этажа. Его разрывало на части, бил озноб, лицо покрылось испариной.

         Трёхкомнатная квартира встретила полумраком уютной прихожей. Тамара скинула босоножки и  показала на большую комнату: «Проходи, будь как дома, я быстро чай поставлю». Он зашел в тёмную комнату и понял, что спасён. Когда он выпустил газы, в комнате качнулась хрустальная люстра, зазвенели рюмки в серванте. Сосед, куривший на балконе,  решил,что это автоматная очередь, упал на пол. Толя быстро снял мундир и стал энергично махать, разгоняя то, что он сотворил.
               
         Всё было хорошо, но тут в комнату зашла Тамара и со словами: «  Что ты в темноте сидишь?», -  включила свет.
         На большом диване сидели двое, щурясь от яркого света - старшая сестра Надежда и её ухажер  молодой капитан. Первое Толино желание было выпрыгнуть с балкона и разбиться в лепёшку, но он  раздумал, третий этаж только ноги сломаешь. Решил действовать по уставу: приложил правую руку к козырьку и громко крикнул:

        «Здравия желаю, товарищ капитан!». Лицо капитана вытянулось, он  поморщился, как от зубной боли, но встал и протянул Толяну руку.
         Это был капитан Мальцев, командир автомобильной роты, в которой служил Толян.
         На следующий день, после вечерней проверки, Брылкин подошел к капитану, хотел извиниться, но командир роты опередил его сказав: «Ну,Брылкин, у тебя и компрессия, думал, нас с дивана сдует».
               
         Когда до прапорщика дошел слух о новом увлечении дочери, он сильно не расстроился, а даже обрадовался. Толя ждал командира части возле управления.  Вместо командира на командирское место сел могучий прапорщик, Уазик жалобно скрипнул и наклонился на правую сторону. «Ну, здравствуй, зятёк!Давно хочу с тобой познакомиться», - весело сказал прапорщик -«Тамара ждёт, а ты не заходишь.У тебя дембель весной?».
         Толя не мог собраться с мыслями, с ним это происходит или не сним.Он кивнул в ответ. Рука прапорщика, поросшая рыжими волосами, легла ему на плечо. «Вот что, Анатолий, вижу, парень ты толковый и зазря девчонке мозги пудрить не будешь. Свадьбу и квартиру я беру на себя, ну а дальше сам тяни, как знаешь. Захочешь в гарнизоне остаться, тоже помогу, профессия твоя  нужная, с работой проблем не будет, ну если домой на Алтай потянет, тебе решать. Тамара с тобой как нитка за иголкой. Сам рассуди, слабый пол».Толе пришлось согласиться, хотя затея эта ему не сильно нравилась.

         Толя крутил баранку добрый десяток лет. Он мало чем отличался от других, таких же, как он. Добрый, отзывчивый, безотказный, его могли поднять среди ночи в дождь и пургу, послать на самую отдалённую площадку. Хотя, было одно отличие, Толя Брылкин был партийный. Его фотография на доске почёта  смотрелась не очень. Простоватое лицо, напряженное  и скованное, с выражением смущения и растерянности, лишь в самой глубине его взгляда искрит и светится улыбчивость и сила характера сильного и устремлённого. Секретарь партийной организации долго его обхаживал, готовил благодатную почву: «Перспектива хорошая,  придут новые машины, кому дадут? Конечно члену партии в первую очередь».

         Прилипчива эта зараза. Не собирался вступать он ни в какие партии, но стал грызть  его этот червячок и днём, и ночью. Заправщик его, третий круг набегал по степям, сопкам, в грязь и снег, в жару и холод. Движок после капитального ремонта, ходовую, мосты раз десять  перебирал, через год дизель на списание. Новые машины когда ещё будут?  А друзья-товарищи, вот они,  от них не спрячешься, в автопарке все на виду.
         Иногда, после работы, соберутся в электро. цехе, отправят гонца за бутылочкой, особенно  если завтра выходной. Банкующий сковырнет сургуч с бутылки и в каждый стакан по пять булек, а его,Толяна стакан, небрежно отодвинет в сторону, да ещё подковырнёт: «Нет, Брылкину нельзя, он же партийный». Ржут, как жеребцы. Или давай его пытать: «Расскажи, растолкуй ты нам, дуракам, вот идём мы к коммунизму, идём и всё никак не дойдём? Может это Иван Сусанин нас ведёт».
         Друзья–товарищи, после работы в кафе, а он на партсобрание.  Заседают, бывает, часа по три. Домой придёт, Тамарка верещит: «Где тебя носит? Я в парк звонила, ты машину в шесть поставил.

         В субботу поехали тестю картошку окучивать, он обещал поляну  вечерком накрыть, а до вечера целый день, редко два выходных выпадало. Чтобы днём не скучать, Толя заранее припрятал в картофельных рядках три бутылочки портвейна. Денёк выдался солнечный, жаркий.Разделся он до трусов и пошел окучивать. До первой бутылки дошел, оглянулся, нет Тамары, раскрутил и залпом опорожнил.Сорвал яблочко зелёное, сидит на грядке, красота, петь хочется.
         Потом ещё три грядки одолел, вспотел малость, но энтузиазм ещё был, а тут и вторая бутылка звякнула. Осторожно открыл и уже не спеша, с оглядкой, употребил под яблочко в несколько приёмов. Посмотрел вверх, облака белоснежные, в прозрачной синеве орёл завис, а вокруг сады, зелень, жаворонки поют. Красотища! Какая тут работа, жить надо, радоваться, наслаждаться моментом.

         Он ещё работал, пока спина не обгорела на солнце, и всё же дошел до третьей бутылки. Потом грядки пошли в разбег, он начал их собирать, они опять разбегались, он их догонял, пока послеобеденный зной не сморил его прямо на грядке в обнимку с пустой бутылкой.           
         Стыдно, конечно стыдно, перед соседями стыдно, особенно перед Лидой, соседкой по дачи. Она как раз грядки полола, когда Тамарка разоралась на всю округу. А что орать–то, горло драть.  Ну,выпил малость, разморило.
Вечером сели ужинать.Тесть, как положено настойку разливает по стаканам, а у Толяна ни настроения, ни аппетита, надоели все разом. «Да пропади оно всё пропадом!» - хлопнул калиткой и пошел, куда глаза глядят.
               
         Мимо соседской дачи прошел, вдруг  слышит женский голос окликает его, думал показалось. Обернулся, Лида, соседка, смотрит на него с усмешкой: «У тебя сосед вся спина сгорела, надо спасать тебя, иначе завтра волдырями покроешься». И так просто говорит, по человечески. У Толяна сердечко так и затрепетало. Лида открыла калитку: «Зайди, у меня сметана есть, спину тебе смажу».
         Так хорошо ему не было никогда, прохладная сметана  тонкими иглами вонзалась в спину, в эту минуту он хотел одного, чтобы это ощущение никогда ни кончалось. От теплоты женских рук он взлетал до небес.
         В  какой-то момент ему стало стыдно, от того, что заныло в паху, защемило такой сладкой болью, что он покраснел, на лбу выступили капельки пота. Лида вздрогнула: «Тебе, наверное, больно?». Что он мог сказать. По его глазам женщина всё поняла, серо–голубые  глаза её стали влажные. Она смахнула полотенцем пот с Толиного лба, тихо вздохнула и сказала: «Одного не пойму, что она тебя пилит и пилит, мужик ты нормальный, работящий.

         Мой Василий с площадки приезжает, пока бутылку водки не выпьет, к нему не подходи. Ты его хоть как ругай, хоть кол на голове теши, норма у него такая». От слов её запершило в горле и впервые заныло сердце, не было теперь человека ближе  и милее.  От Лиды веяло мягкой и ласковой силой, лицо её в свете медового заката казалось светлым и добрым.
         Толя Брылкин не был бабником, хотя теоретически он любил всех женщин в мире, даже уборщицу, моющую пол в штабе. Он любил незаметно разглядывать женщин, при этом краснел и в душе рисовал интересные картинки. Нет, он не был эротоманом, просто, коротая время в дороге, всегда предавался  мечтам несбыточным и сладким. Теперь и днём и ночью сердце его сладостно трепетало, перед ним был милый сердцу образ Лиды.

         Они давно знали друг друга и жили по соседству. Он с Тамарой на пятом этаже, Василий с Лидой на четвёртом. В закрытых военных городках все друг друга знают. Когда нарезали участки под дачи они поехали вместе и оказались соседями. Раза два в гостях друг у друга были, один раз даже новый год вместе встречали. Василий был шахтёром, бригадиром взрывников, неделями пропадал на штольнях, вкалывал от души и бабки получал хорошие. Крепкий и кряжистый телом, с сильными руками и бычьей шеей.  Он мог вспылить, но отходил быстро и зла не держал. Как–то на даче схватились они бороться.Толя силенкой не обижен и пошустрей малость, Василия на подсечку подловил и почти уложил, но тот вывернулся и взял Толю удушающим приемом. Тут, как говорят «пипец пришел», неделю потом кости болели. В компании Василий больше молчал и смотрел телевизор. В отличие от него, Толя был неплохой танцор, знал, как ухватить и вывернуть партнёршу, а то и заломить и завертеть вихрем. Ох и ревновала его Тамарка в такие моменты.

         Было бы за что ревновать. Не изменял Толя жене, даже после того, как узнал, что молодость её  была далеко не безгрешна. Как- то услышал обрывки разговора  между тестем и Тамарой.  Она в чём-то его упрекнула, тот психанул и бросил: «Тихоня, блин. Ты забыла, сколько абортов до свадьбы сделала?». Задумался, но выяснять не стал, характер у жены портился год от года.

         Он стал часто просыпаться по ночам и подолгу не мог заснуть. Рядом сладко сопела жена, лунный свет заливал комнату. Просто лежал и думал. Тамара проснувшись, бурчала: «Опять не спишь? Забуксовал, небось, или кардан отвалился?». Перевернулась на другой бок и снова засопела. Толя начал думать о жене и сон пропал совсем. Каких-то десять лет назад они были молодой счастливой парой, а теперь… Он не заметил, как из юной и симпатичной девушки вызрело то, что вызывало недоумение и уже не радовало глаз. Может по этому, в минуты редкой близости, обнимал Тамару, а думал о Лиде.

         В понедельник взял отгул, машину поставил в бокс на ТО. Тамара с утра на работе в детском садике. Целый день полной  свободы и главное один. Толя любил редкие выходные, когда можно было никуда не идти, спокойно валятся на диване и читать книги. Он уже затаскал Булгаковскую «Мастер и Маргарита» дочитанную до середины, сегодня он её добьёт, предвкушая и представляя, как целиком вместе с диваном, улетит в иллюзорный мир мистики и приключений.    
               
         В дверь позвонили. На пороге стояла Лида. Он ждал и боялся этой встречи, от волнения замерло сердце.Она была само совершенство. В лёгком домашнем  платье, свежа и неповторима.От неожиданности  растерялись оба.
        «Ты дома?- спросила она удивлённо – «Заболел?». «Тебя жду» - неожиданно для себя ляпнул Толя –«Проходи, гостем будешь».
        «Нет, что ты, я собиралась у Тамары утюг попросить, мой совсем не греет»- ответила Лида – «Белья набралось, за день не перегладить».
         Толя не терял надежду, ему не хотелось, чтобы она уходила. Он искал слова, но язык спотыкался на каждом слове, да и слов не было нужных. Чтобы заполнить неловкое молчание Толя принес утюг и уже без надежды спросил: «Зайди, посиди пять минут, успеешь дела переделать». «Нет, Толя, неудобно.  Была бы Тамара дома, а так нет. Спасибо тебе, утюг занесу вечером». Она ушла, а он стоял перед закрытой дверью, слушая, как учащенно бьётся его сердце.

         Он молча лежал на диване, вслушиваясь в каждый шорох в панельном доме и представлял, как она почти бесшумно передвигается по квартире, но ни звуков, ни шагов не было слышно. Его пронзила догадка, что Лида тоже сидит на диване и слушает его шаги. Толя решительно встал, прихватил плоскогубцы, отвёртку, паяльник и пошел.               
         Лида открыла не сразу, он звонил ещё и ещё.               
         Она стояла в дверях и смотрела на него строго и неподвижно. Он не помнил, что говорил, она была рядом в тесной прихожей, вот она отступает ещё на шаг. Холодок змейкой вползает в него, на миг сжимается сердце. Он видит глаза блестящие и близкие, вдыхает запах её волос. Голова его кружится,  как во сне слышит её голос:
         «Толь, давай останемся друзьями?».               
         Сердце билось в груди и стучало в висках, она положила руку ему на плечо, он почувствовал тепло её руки. Он провёл рукой по её волосам и как в тумане услышал: «Давай останемся друзьями, Толь?».Он обнял её и нежно привлёк к себе. Она была без лифчика, упругие груди упёрлись ему в грудь. Руки ощутили податливую упругость её тела. Комната пошатнулась,когда он нашел её губы. Он целовал её лицо, глаза, шею. Она не отталкивала и не отрывала своих пылающих губ.
        Мир покачнулся и захватил их в свои объятия. Он никогда не испытывал такого блаженства, совсем рядом её лицо, любимые глаза, из которых на подушку текли слёзы. Земля вращалась, но для них Мир остановился.
               
        Лида ставила чайник, гремела на кухне посудой, а он всё ещё витал в облаках, ему не хотелось отрывать голову от подушки, которая была ещё тёплая и хранила запах её волос.

          Входная дверь жалобно скрипнула, на пороге стояла Тамара.            
          Они не удосужились закрыть входную дверь. Толя лежал на измятой кровати в семейных трусах, рядом на тумбочке лежали инструменты.
          Сначала была пауза. Потом было много шума, много нехороших слов.  Сказать, что Толя испытывал неописуемый стыд, значит, ничего не сказать. Он испытал такое потрясение, унижение, но больше всего он опасался за Лиду. Он держал в руке паяльник и пытался натянуть штаны.
           Тамара клялась засунуть ему паяльник в задницу  и оторвать принадлежности плоскогубцами: «Паял, аж штаны снял, ёб-рь кошачий.  А тебя,   потаскуха, на весь город ославлю.               
          Толя молча встал и, обозвав Тамару крашеной гиеной, грубо вытолкнул  за дверь.

           Партийная комиссия заседала в пятницу вечером. На повестке собрания было персональное дело члена партии Брылкина Анатолия и ещё двух нарушителей партийной дисциплины. Приглашали по одному. Первого пригласили немолодого капитана с помятым лицом и таким же кителем. От капитана ушла жена, он пил уже неделю и сам не мог вспомнить от радости пил или от горя. Заслушивали его недолго, у него до этого были взыскания, был и  выговор с занесением. Через дверь не всё было слышно, но когда ему дали слово он чётко, по военному подошел к начальнику политотдела и положил перед ним партийный билет,сказав всего два слова: «Я недостоин!». Это было настолько неожиданно, что секретарь партийной комиссии  застыл с открытым ртом.
               
         Вторым вызвали худосочного прапорщика с бледным, нервным лицом, который всё ходил взад и вперёд по коридору и шептал какую-то молитву. Видно было, что человек серьёзно переживает и для него это не шутки. Прапорщик застукал свою жену с солдатом срочной службы, когда дежурил по караулам. Он поехал проверять посты и нечаянно завернул домой. Открыв дверь своим ключом, обнаружив супругу с армянином-  хлеборезом решил пристрелить их на месте, но ара оказался шустрей. Он сумел заломить прапорщику руку, отобрал пистолет и убежал в одних трусах с табельным ПМ.               
         Толя Брылкин особо не переживал, он три года честно платил взносы,  получил пять почётных грамот и знак «Ударник коммунистического труда». Он пахал от зори до зори, не получив ни новой машины, ни двухкомнатной квартиры, а сколько личного времени угробил на нудных партийных собраниях уму не постижимо.  Решив для себя, что будет то и будет,  смело шагнул в просторную комнату.
   
          Члены партийной комиссии порядком устали, но выглядели серьёзно и даже сердито. Секретарь партийной организации зачитал заявление гражданки Брылкиной, в котором она просит привлечь коммуниста Брылкина к строгой партийной ответственности за аморальное поведение, бытовое пьянство и супружескую неверность. Когда перешли к прениям, выступали совершенно посторонние и незнакомые люди, которые и в глаза его не видели.Выступил даже прапорщик Петров, первый бабник и пьяница. Все говорили правильные речи, крыли позором, вспоминали моральный кодекс, говорили о нетерпимости, о недопустимости.   
               
          Толя стоял на ватных ногах, в глазах его стало двоиться, свет начал меркнуть. «Вот как, оказывается, сходят с ума!»  - подумал он. Он вдруг заметил в дальнем тёмном углу комнаты кота Барбоса, тот ухмылялся и строил кому-то «рожи».
          «Так это же шабаш сатаны», - мелькнуло в голове. Он посмотрел в президиум и оторопел. В кресле начальника политотдела сидел Азазелло в сером клетчатом костюме и пенсне без стекла. Азазелло достал толстую сигару и не спеша раскурил. Выпуская дым кольцами, он направлял их в зал.  Кольца зависали над головами членов партийной комиссии в виде нимбов. Вдруг Азазелло откинулся на спинку стула и закинул ноги на стол.
          По залу прокатился гул. Толя смотрел на его длинные ноги в коричневых чешских  ботинках и замер, он давно мечтал о таких ботинках, они стояли на полках десятого магазина и  стояли восемь рублей шестьдесят копеек, но продавались  только по талонам. Это ж надо, пронеслось в голове,  партийные взносы восемь рублей шестьдесят копеек в месяц, можно купить новые ботинки. Толя потряс головой и чтобы удостовериться достал из нагрудного кармана партийный билет, на странице уплаты взносов в строгой прямоугольной печати стояло«восемь руб. шестьдесят коп». Кот Барбос стоял возле него в мундире полковника и ухмылялся, затем подмигнул и протянул лапу. Брылкин посмотрел на свои ноги, обутые в старые ботинки фирмы скороход и  молча отдал ему партийный билет.

          На лестнице его догнал секретарь партийной организации прапорщик Пронькин, лицо его было покрыто красными пятнами. Он тяжело дышал и запинался на каждом слове: «Ты, ты, погубить меня решил? Я тебя хочу в люди вывести, человека из тебя сделать. Это ж такое пятно на управление механизации. Ты о коллективе подумал?Мы третий год боремся за переходящее красное знамя, нам обещают выделить три ковра и две подписки на ЖЗЛ. Как ты мог, так вот просто отдать партийный билет? Это святое, люди жизнь за него отдают!». Немного успокоившись, прапорщик сказал: «Толя, ты пойми меня, старика, мне полгода до пенсии осталось, ты меня без ножа режешь, я тебе рекомендацию давал, с меня теперь спросят. Он достал платок, вытер пот со лба, взгляд у него размяк и подобрел: «Ладно, Толя, погорячились, поругались.Опять я за тебя поручился.  Решено выговором ограничиться, характеристика у тебя положительная. Но выводы на будущее сделай». Он достал из кармана партийный билет, не глядя в глаза сунул ему в руку.

          Толя шел по осенней улице с партийным билетом в руке.  У десятого магазина остановился, хотел переложить в нагрудный карман, но из него выпала бумажка.Белый кусочек  бумаги с печатью военторга–200, это был талон на чешские ботинки.

          Пришла осень, тихая и красивая,  вместе с ней грусть и печаль. Лида уезжала на следующий день. Билеты до Барнаула в кармане, вещи давно собраны. Они долго лежали в полутёмной комнате, не замечая времени. «Ты хочешь выпить?» - спросил он. Она поцеловала его в краешек губ и ответила: «Хочу». Толя включил торшер и дотянулся до бутылки. «Подожди, - сказала Лида - в холодильнике есть два апельсина». Она встала совершенно голая, фигура её была неповторимое совершенство.
          В полумраке комнаты она была богиней.
          Она подошла к нему и опустилась на колени: «Давай на брудершафт?». Вино было тёплое и терпкое, губы послушные, оторваться от них было невозможно. С безумием страсти и нежности он целовал её тело, её груди, её волосы, ему хотелось умереть от непонятной печали и восторга.

  Они сидели на лавочке у памятника Курчатову.  Взявшись за руки, бродили по набережной, мимо берёзок и танцевальной площадки. Они были одни в целом мире. У них были грустные и счастливые лица, люди смотрели им вслед и улыбались. Даже начавшийся дождь не смог помешать этому счастью. Лида ловила капли дождя ртом и улыбалась. Толя хотел накрыть её своим плащом, но она остановила его: «Не надо, пусть будет дождь, я  так хочу запомнить этот вечер».
  Окна гостиницы были распахнуты, оттуда звучала музыка,  отмечали очередное испытание. Дождь не прекращался, он был мелкий и противный. Блестел асфальт, блестела и уходила вдаль река.               
        Им предстояло ещё много разлук и много встреч. Лида повернулась к нему. «Поцелуй меня, - сказала она -мне так хорошо с тобой». По её лицу, волосам, плащу стекали капли дождя. В серых бездонных глазах её застыли слёзы.

PS. Василий пил беспросветно и горько. Он осунулся и постарел лет на двадцать, лицо его стало землисто-серым. Стараясь не показывать  своих чувств, он только теперь по-настоящему почувствовал себя виноватым, ведь был уверен, что любит её больше всего на свете.  Он и жил благодаря этой любви, но характер свой, тяжелый и скрытный изменить был не в силах. Часто был груб и неудержим.Всё было, унижения, побои. Он ни разу не извинился перед ней, не спросил, хорошо ей или плохо. Только теперь он понял, как любил её и только с ней он был по-настоящему счастлив. У него был первобытный страх потерять её, но он был уверен в себе и любил в ней покорность. Без неё он превратился в тряпку, которой вытирают пол. Последние два дня он пил только холодную воду, от которой его тоже тошнило.

          Дегелен встретил сырым снегом и хмарью, друзья- проходчики знали его беду, но виду не показывали, весело шутили и подбадривали. Бригадира называли «Бугром», он и  раньше был скуп на слова, теперь замолчал совсем.
После  взрывных работ ждали машину, сидели на отвале из камней и грелись, сжигая оставшуюся после отпалки взрывчатку. Детонит горел почти без дыма, искрясь и потрескивая. Василий подбросил последнюю пачку взрывчатки - десять прессованных цилиндров по триста сорок грамм.
               
         Внизу сигналил автобус «Таджик».Бригада, собрав фонари и каски, потянулась по тропе вниз. Ему что-то прокричали, он махнул рукой.
             
         Детонит разгорался всё ярче и уже обжигал лицо и руки. Василий расстегнул телогрейку, достал пенал с детонаторами и вытащил из середины один, как лотерейный билет на счастье и удачу. На секунду сжал его в руке и, посмотрев на вечернее небо,бросил детонатор  в пылающий костёр.На небе не было ни одного просвета, оно было тёмным и мрачным.
         Серое ущелье вздрогнуло от оглушительного  взрыва, ударило эхом по скалам и гулом укатилось в степь. Мелкие камни долетели до  автобуса.  Горела  трава, горели камни, на землю опустилась осенняя ночь.