Загадка Б. ф. К

Как по мне, карантин оказался сильно хорошей штукой. Сидишь себе дома, никуда не торопишься, слоняешься по комнате туда-сюда и думаешь о том о сем без ограничения, по всей розе ветров собственного сознания.
Признаюсь, думаю я всегда, но не всегда последовательно, полезно и сконцентрировано на одном. Поэтому скопилось много недодуманных идей, замыслов и рассуждений, под которыми так и не случилось подрисовать знаменательную черту.
До самоизоляции, говоря и далее математическим языком, мне никак не удавалось суммировать даже в промежуточный итог без малого три десятка лет жизни в Германии и освободиться от того, что накопилось, провести инвентаризацию, как в скобяной лавке на второй день после Нового года.
Неудивительно, что в один смутный до мрачности день после объявления очередного карантина и вынужденного частичного заточения на неопределенный срок, по примеру графа Ксавье де Местра, отсидевшего на гауптвахте 42 (2х21) дня, (наивно надеялся, что мне не придется просидеть столько, сколько ему), я пошел на поводу пришедшей мне в голову заманчивой до страсти затеи навести порядок в своем доме, на книжных полках, а заодно и в мыслях, упорядочить переживания, предаться воспоминаниям и закончить, по возможности, начатое, собранное в папке под названием «В работе», больше напоминающей кладбище зачатых, но не рожденных литературных детищ. Надеялся также на то, что освобожденный от этого недоделанного груза, смогу стартовать в грядущую жизнь, когда сойдет на нет вредоносная напасть и можно будет без опаски и зачехления выходить из дома.
Итак, незаметно меня потянуло сделать всеобщую инвентаризацию. Понятное дело, что за столько лет накопилось много всякого, в том числе и показательного добра, например, самовар, увешанный медалями, будто фронтовой генерал, дошедший до Парижа и сохранивший в старости идеальную строевую выправку: позолота надраена до блеска, и боекомплект в виде вытяжной трубы, крышечки-заглушки, колечки для чайника, родного подноса и капельницы для воды – всё при нем. Эти патриархальные кипятильники – моя страсть еще с советских времен. Но там попадалось толстячки-простонародье, битая или недобитая деревенщина с мятыми боками, – здесь же наоборот, интеллигенция и дворяне, всё из эмиграции первой волны. Хозяева бежали, но кое-какое добро, как оказалось, с собой прихватили.
Однажды в Вюрцбурге я купил у антиквара, недалеко от дома, где жила Елена Блаватская, польский самовар «фраже». Правда, какой он польский, если Польша входила в состав Российской империи, а ювелиры Альфонс и Иосиф Фраже, братья подозрительного происхождения, прибыли в Польшу из Франции. На боку самовара были такие мудреные вензеля, что я не сомневался – они могли принадлежать только Блаватской. Я до сих пор в этом бездоказательно убежден и думаю об этом, как только взгляну на самовар. Надеюсь, теперь, изложив эту думу на бумаге, я окончательно перестану сомневаться. Тем более, что доказательства я найти бессилен – стало быть остается верить и уповать. По счастливому совпадению, точно такой же самовар, только без вензелей и значительно крупнее, соразмерно таланту владельца, я увидел в доме моего любимого писателя Вячесава Пьецуха, к сожалению, ныне покойного.
Нахожу, что в периоде самоизоляции есть свои преимущества существования. Не надо паковать чемодан, надевать подходящую по сезону одежду, и можно не снимать шёлковую пижаму от Хуго Босса, того самого, кто получил партийный заказ на производство формы СА, СС и Гитлерюгенда. Куплена она была по ошибке вместо летнего пляжного костюма на копеечной распродаже. Но дома в ней комфортно даже при температуре +20 градусов, то есть не так чтобы холодно и не то чтобы жарко. Тело пребывает в уюте, расслабленно дышит и радуется. И весь день ходишь в домашних тапочках на босу ногу.
Первое, что попадается блуждающему взору, это, конечно, парадные вещицы, размещенные снаружи, расставленные по полкам, например, как упомянутые самовары, или картины и фотографии, подвешенные на стене. Но это я вижу каждый день, всё пригляделось до уныния. В обыкновенных домах примерно одно и то же: картины, портреты близких-дальних, у кого казаки, а у кого солдаты вермахта, у кого евреи из местечка, а у кого барские и императорские особы, – все в одинаковых позах с выпученными на колибри глазами. Тогда фотографы пугали обывателя – «сейчас вылетит птичка», а не требовали улыбки в шпагате на приятное желудку слово «сыр».
У прабабушки на фотографии кружевной воротник платья стянут крупной камеей. Прадедушка грустноват, будто готовится к предстоящим трудностям. Это потому, что он – еврей, и трудности по жизни ему завещано преодолевать. Впрочем, прабабушка тоже невесела.
Признаюсь, все прочие предметы в доме могут показаться, на первый взгляд, случайными, однако у всех у них присутствует скрытая логика и зрительная пара.
Например, мой портрет первоклашки и портрет диссидента-баламута Андрея Дмитриевича Сахарова на трибуне Верховного совета работы Юрия Роста имеют то общее, что я родился с ним в один день, то есть 21 мая, видимо, поэтому страдаю наизлечимым инакомыслием. В нумерологии я ничего не понимаю, к астрологии и гороскопам отношусь скептически, но некоторые совпадения кажутся забавными, чувствительны и не лишены потайного смысла.
Под потолком полотно «Колыбельная» – под ней картина маслом «Страшный суд» как напоминание и предостережение, – тоже вполне оправданное соседство. И портрет Ханны Аренд на той же стене напоминает всё о том же, «о банальности зла» и «справедливости возмездия», хотя это возмездие очень выборочное на земле, и не факт, что и выше.
Почему я так думаю? Да потому, что далеко не всех злодеев, а особенно тех, кто профессионально занимался «окончательным решением еврейского вопроса», повесили, а из четырех высокопоставленных нацистов, ответственных за уничтожение цыган, был казнен только Эйхман, и то израильтянами за евреев. Остальные умерли своей смертью, двое дожили до старости. Об этом я случайно узнал в Освенциме, чудесном польском городишке, от которого несет трупом, пеплом и депрессией. Это вовсе не значит, что хорошие люди обязаны убивать всех плохих, чтобы остались одни хорошие, но приходится признать несправедливость того факта, что плохие частенько умирают много позже своих жертв, а это может оскорблять чувства атеиста, не верующего в то, что для негодяев предусмотрен ад, и там воздастся по справедливости.
Мой рабочий секретер, иначе – бюро, расположен у стены, прямо против двух огромных окон. Передо мной карандашный портрет в белой раме работы художника М. Погребинского, на котором я одновременно прилизанный и лохматый. Так бывает, когда волосы вьются и достигают определенной длины. От него строго по вертикали – голландские рыбаки ремонтируют порванную сеть. В центре композиции мужчина, чуть правее на заднем плане женщина. Голландцев выдают мужская шляпа с полями, женский чепчик и нога на переднем плане в деревянном башмаке, будто выставленном напоказ.
Справа от голландцев – работа австрийского художника Шляйхера, родом из Львова, тогда еще австро-венгерского. Изображен на картине еврей-портной. Рядом с евреем стул, на стуле – кошка. Она и мои четыре, бегающие по квартире в поисках развлечений – тоже составляют логическую пару.
Скажу так, иудаика – моя слабость. Особенность моего характера еще и в том, что я не могу спокойно смотреть на еврейские артефакты в чужих, некошерных руках. Поэтому я скупаю и несу в дом всё, что вижу и на что хватает средств. Фрагменты Торы на пергаменте, костяная чернильница с костяным пером, специально выдуманные для переписывания святых текстов, указки для чтения Торы «йады», носатые антисемитские карикатуры, картины на еврейскую тематику, произведения еврейских художников, старые еврейские газеты XIX-XX веков, – все это на виду.
Я отдаю себе трезвый отчет, что добрая половина собранного мной – польские подделки, особенно йады, пять из моих 14 точно. На всех – клеймо одного и того же мастера Ивана Михайловича Аксенова из Санкт-Петербурга. Но общие соображения таковы, что пусть это всё будет у меня, а потом посмотрим и со временем разберемся.
А жить, по странному, но расхожему представлению обыкновенного еврея, я собираюсь вечно.
А желание поляков нажиться на евреях имеет свою непростую историю – от присвоения имущества арестованных и депортированных нацистами евреев до торговли фальшивыми артефактами «родом» из гетто, поддельными документами, печатями юденрата, повязками с затертыми желтыми звездами с надписью «Judе», – ни что иное, как коммерческая жилка и стремление нажиться на всем, минуя этику.
Слева от трудящихся голландцев – портрет «Клаудии с единорогом» немецкого художника Велленштайна. У этой картины тоже есть в доме своя логическая пара, но об этом позже – это я так мелко интригую, потому что мне известен замысел, однако эта смысловая пара сложилась совершенно случайно, и ничто сразу не предвещало, и поэтому рассказываю медленно и по порядку, как в обычной жизни.
И тут, конечно, уместнее всего сказать пару слов о совпадениях и парах. Даже в мыслях о совпадениях тоже существует своя концептуальная пара. Причем обе тезы взаимоисключают друг друга. Первая из них – совпадения всегда случайны. И как вывод, относиться к ним надо критически и не идти у них на поводу, чтобы не попасть под пагубное психологическое влияние. Вторая – совпадения всегда неслучайны. Надо только правильно распознать закономерность и сделать верные выводы. Факт, однако, тот, что совпадения могут определять дальнейшие события и поведение человека, повлиять на мировоззрение, вне зависимости от того, каков егопервоначальный тезис и религиозный базис, но не факт, что позитивно.
Однако, продолжим путешествие и пойдем от секретера направо. Там двухъярусная полка, перевернутая горизонтально, на колесиках, впрочем, как и вся мебель в доме, кроме кухни, дивана, платяных шкафов и обеденного стола. На полке – голова в очках из коричневой бронзы на постаменте из черного металла. Это портрет Ганса Ульштайна, немецкого издателя еврейского происхождения. Стоит тоже как напоминание о банальности конформизма. Но я могу ошибаться, и меня понимающие в вопросах конформизма и оппортунизма со временем поправят.
Но теперь о том, как этот бюст ко мне попал и почему он надолго задержался в качестве бесценного экспоната, стоящего на виду.
Дело было добрым осенним днем. Стояло солнечное воскресенье. Пешим ходом, неспешным шагом, меня занесло на блошиный рынок в центре Берлина. Прохожу мимо лотка молодого турка с куцей, татарообразной бороденкой. На прилавке в левом углу – скульптурный портрет, выполненный из темной бронзы. Читаю надпись – Ганс Ульштайн. Это имя мне хорошо известно – сталкивался не раз. Связано оно с крупнейшим немецким издательством первой трети ХХ века, о котором я однажды написал статью, но больше в соответствии с другим любопытным персонажем – Акселем Шпрингером, владельцем издательства «Ульштайн» и бестыжих СМИ после войны.
Я логично предположил, что изображение одного из пяти братьев Ульштайнов, владельцев гигантского по тем временам предприятия, во-первых, редакции на Кохстрассе, по-нашему – Поварской, и, во-вторых, типографии на юге Берлина, вряд ли могли заказать у малоизвестного или хотя бы малоодаренного скульптора. Скорее так – у малоизвестного – да, из буржуазно-еврейской экономии, у модного и одаренного – тоже да.
Я также подумал, что если этому объекту суждено попасть в мой дом, то продавец отдаст за ту скромную сумму, которую предложу я, а не за ту умопомрачительную, что назвал он. Я всегда так поступаю. Но тот сперва закатил глаза от оскорбления и отказался.
Но у меня с собой не было даже этих денег. Я предложил торговцу древностями подумать пару часов, потому что это не портрет красавицы, святого или обнаженное тело любого пола, чтобы всем нравиться и быть нарасхват, а я, если что, схожу домой за деньгами. И если он к тому времени созреет, то я куплю «изделие» по моей цене, а не по его.
Именно так я и сказал – изделие.
Признаюсь, я еще лукаво надеялся, что успею за это время разузнать по справочникам, кто автор портрета. Тогда, может, и повысил бы цену. Тем более, что на шее я разглядел монограмму из трех латинских букв B.v.K. Сперва я наивно подумал, что это кто-то из «дегенератов» 20-30х годов, но это был ложный путь. Среди них таких инициалов не оказалось. Я стал разыскивать ваятеля в других источниках знаний. Безрезультатно. Затем перебрал всех немецких скульпторов с приставкой von. Тоже мимо. Автора я не обнаружил. Перехитрить судьбу не случилось – я решил рискнуть. B.v.K. ни в каких списках не значился. Подумать о том, что это какая-то нацистская знаменитость, мне не пришло на ум.
Я вернулся на базар перед самым закрытием. Ульштайн стоял на месте. Я повторил свое предложение. Продавец долго кому-то звонил. Вещица оказалась не его.
А я сказал – я подожду.
А он сказал – сейчас.
В конце концов мистический «хозяин» в телефоне согласился на мою цену. Честно говоря, я обрадовался приобретению. В любом случае, даже без автора, бронза была очень качественная, с отбоями, как говорят знатоки. Оставалось только определить, кто этот B.v.K.
Не в состоянии справиться самостоятельно, я обратился к знакомому антиквару-профессионалу. Он мне подтвердил, что инициалы B.v.K. встречаются, и прислал страницу каталога нью-йоркского аукциона с как две капли воды похожей скульптурой, правда другого человека. Только вместо очков у него был монокль. B.v.K – немецкий скульптор первый трети 20 века, портретный бюст знаменитого немецкого пионера авиации Эренфрида Гюнтера фон Хюнефельда, – значилось в каталоге, – датировка 1928 годом. Коричневая патинированная бронза. Монограмма B.v.K. Тоже ведь был непростой человек этот Хюнефельд.
Таким образом я хотя бы определился с приблизительной датой. И стало понятно, что скульптор специализировался на портретах знаменитых современников, а имя его надо искать в кругу немецкой элиты того времени. Впрочем, по начальной аукционной цене стало ясно, что я нисколько не прогадал, а пребываю, как минимум, в четырехкратном плюсе.
В то время я еще не был большим любителем слоняться по «блошиным рынкам», еще менее меня интересовала скульптура. Но эта удача, как минимум мне так показалось, меня раззадорила.
Я стал ходить на базар регулярно. И тут стали происходить форменные чудеса. Так бывает, когда ты одержим определенной мыслью. В деревянном сундучке, что под Ульштайном, собрано многое, что посчастливилось купить за весьма короткий срок. Итак, открываем сундучок и смотрим, что тут у нас есть и в том порядке, как они, эти вещи, лежат. Сверху, понятное дело, последнее приобретение – книга «Ульштайн» под номером «13», изданная к Всемирному конгрессу рекламы 1929 года, с пучеглазой совой на обложке,.
В отличие от моего давнего предшественника графа Ксавье де Местра, я не «пересекаю комнату» как он, «часто в длину и ширину или же по диагонали, не следуя никакому правилу, ни методу…» Далее он так воспроизводит свой маршрут: «…делаю даже зигзаги, и я прохожу всеми возможными геометрическими линиями, если этого требует необходимость или велит моя прихоть», – я как раз меньше передвигаюсь, а больше созерцаю, поэтому легко могу мысленно проделать путь от Шанхая до Иерусалима. Но сейчас мне не до этого и я берегу время, стараюсь не отвлекаться на популярную экзотику, на каких-нибудь обыкновенных африканских людоедов, в то время как в мире что раньше, что сейчас полно изощренных людоедов-извращенцев, интеллектуальных и цивилизованных, о чем как раз свидетельствует собрание артефактов в деревянном сундучке. Там сконцентрированы труды человекоподобных юдофобов, юдоморов, юдоедов и их пособников, дерьмовых журналистов. Запахи, исходящие оттуда, привлекают моих кошек, и они переодически туда гадят, если я отвлекусь и забуду закрыть крышку ларя.
Я подумал, что человекоподобный – громоздкое слово и хорошо бы его заменить. Однако, ничего на ум не пришло. И когда образуется подобный вакуум, я включаю телевизор. Показывали хронику операции «Антропоид» – это когда ликвидировали Рейнхарда Гейдриха, «пражского мясника», третьего человека в нацистской иерархии. Эйхман был приближенным и подчиненным Гейдриха, когда последний был начальника Главного управления имперской безопасности (РСХА), органа политической разведки и полиции безопасности. Англичане метко обозвали нациста именем высших приматов (Anthropoidea), которые отличаются дневным образом жизни, сложным поведением, всеядностью с уклоном в растительноядность, то есть в вегетарианство (!).
Вот так случайно я набрел на правильное слово, которое могло заменить неуклюжее и длинное «человекоподобный». И тогда моя основопологающая мысль стала звучать совсем по-другому: «Государственные законы придуманы одними антропоидами, чтобы держать других антропоидов в узде. Собственно человеку законы не нужны. Ему достаточно принципов морали, которые он не нарушает». Вот и всё.
Даже при значительном перевесе антропоидов по численности, я искренне верю, что с миром в целом ничего плохого не случится, потому что в нем самом заложен стойкий иммунитет против вируса самоуничтожения. А иначе мы должны были сто раз погибнуть в глобальной катастрофе, но не погибли. Хотя все условия тому были созданы нашими избранными или назначенными дивными дураками. Думаю, Господь смотрит на историю как на чередование мелких и крупных шалостей и незаметно исправляет последствия, как я убираю какашки за своими кошками.
А еще я подумал, что было бы здорово познакомиться поближе с парой-тройкой милых и не очень милых антропоидов с глянцевыми биографиями, чтобы задать им кое-какие вопросы, но одни далеко, другие еще далече, т.е. уже не живут вовсе.
Так я подумал, глядя на «Портрет Клаудии с единорогом» художника Вальтера Велленштайна. Картину я купил случайно на рынке у араба за скромные 50 евро, буквально через наделю после скульптуры Ульштайна. Не торгуясь, уж очень хорош был портрет.
Я не знал, кто такой Вальтер Велленштайн, потом покопался и выяснил, что родился он 21 мая (!) 1898 года в Дортмунде. С 1918 по 1924 год учился в берлинской Школе искусств у знаменитого Эмиля Орлика, известного портретами Эрнста Барлаха, Отто Дикса, Кете Кольвиц, Франца Верфеля, Томаса Манна, Альберта Эйнштейна и Альфреда Дёблина.
Зарабатывал Велленштайн как художник, рисовальщик и иллюстратор. Как график публиковался в журналах Симплисимус, Уленшпигель (!), к которому я тоже имею некоторое отношение. Иллюстрировал полное собрание сочинений моего любимого Е.Т.А.Гофмана (!), русскую литературу, книги для детей и многое другое. То есть был вполне привлекательным, с моей точки зрения, человеком, левых и интернациональных взглядов. И, как минимум, три совпадения у нас с ним налицо.
Но представьте себе, после 1933 года его будто подменили, всего через год он становится уполномоченным по вопросам искусства при Министерстве авиации Третьего Рейха (министр Герман Геринг), одновременно промышляя на той же должности при Рейхсспортфюрере – была придумана и такая громкая должность вместо министра спорта (шеф Ганс фон Чаммер унд Остен – нацистский партийный и государственный деятель, в 1933-1943 годах).
Картина, что у меня дома, написана за два года до смерти художника. Кто такая Клавдия я выяснять не стал. Красивая и молодая, сейчас уже старуха лет семидесяти пяти. Наверняка лишилась всякого обаяния. Умер Велленштайн в 1970 году в Западном Берлине.
Выяснилось, что в период своего нацистского искусствоведения он был в комиссии по отбору произведений арийского искусства, наблюдал за тем, чтобы они соответствовали актуальному духу нации и партийной директиве на нравственную и физическую гармонию.
Вот думаю, куда вознесся накануне Олимпийских игр.
Мысль о том, что всё нацистское государство есть глобальное произведение искусства, была сформулирована Гансом Юргеном Сибесбергом. Гитлер считал себя творцом этого произведения. Концепция государства как «тотального произведения искусства» была связана с категориями самоописания в новых образах. И здесь были свои таланты и бездари. Но бездарей выводим за скобки. Займемся только одаренными.
Велленштайн участвовал в создании культуры нового государства. был одним из идеологов тотальной эстетизации – театрализации и героизации реальности. Отчетливое проявление театральности – массовые шествия со штандартами, демонстрации под знаменами, празднества, спортивные мероприятия триумфально воплотились в Олимпийских играх 1936 года. Они – апофеоз глобальной эстетизации всего общества с изрядной примесью геббельсовой тотальной лжи. Напомню, участие в играх афроамериканцев и евреев использовалось нацистами как доказательство всему миру и клиру отсутствия дискриминации в Германии после принятия расового закона 1935 года.
Степень участия Велленштайна в той структуре ничтожна, и в то же время огромна. Потому что он помогал создавать ту самую эстетику, где место евреям, цыганам, инакомыслящим, инвалидам и моим кошкам было не предусмотрено.
Спросите, причем здесь кошки? А притом, что кошки по классификации животных у нацистов – это были «евреи среди животных». Наверное, в родовой памяти кошек нацисты – это вонючие мерзавцы и ничтожества, поэтому они все время норовят мстительно пометить сундучок.
Главная опасность скрывалась в том, что «банальность зла», как и «банальность конформизма и оппортунизма» каждого отдельного антропоида легко подменялись увлечением новизной, романтикой воплощения государственного и культурного строительства, а обыкновенные продажность и приспособленчество патриотизмом, заботой о судьбе Германии, нации и семьи, жизнью по закону, а не по морали и правде.
А ведь превращение подавляющего большинства немцев в антропоидов произошло буквально за считанные дни с конца 1932 до начала 1933 года, когда было самое «счастливое время» между старой, умирающей демократией и еще не утвердившейся до конца нацистской диктатурой. В период революционного романтизма собственные убеждения сменились верностью фюреру, его людоедским идеям, юдофобским законам и преступным приказам. За это фюрер раздавал награды, звания, мундиры и платил деньги. И это всех устраивало до поры до времени, лишь бы удовлетворить свои амбиции и оставаться на плаву. С годами фюрер стал сдуваться, и заговорщики захотели его устранить. Опять же ради величия Германии. Думали ли мятежники, кроме, пожалуй, адмирала Канариса, прятавшего евреев под агентурным прикрытием, о приостановке «окончательного решения еврейского вопроса»? То-то и оно.
Русские писатели почти единодушно определяли критерии, по которым они оценивали нравственность перемены убеждений. «Ошибаться и усовершенствовать суждения свои сродно мыслящему созданию. Бескорыстное признание в оном требует душевной силы», – это Пушкин.
Главное, или, как сейчас говорят, ключевое здесь слово – бескорыстное. Лев Толстой каялся в своих грехах. Да мало ли кто ещё каялся.
– Это всё справедливо в том случае, как мне кажется, – рассуждаю я, – если мы говорим о политических взглядах, но не о преступлении против человечности. В последнем случае речи о перемене убеждений быть не может, потому что это преступление против природы человека вообще, как вида, а потому не имеет ни срока давности, и не может быть пощады без истинного покаяния.
Сдается мне, антисемитизм марровского разлива (Александр Марр, социалист, первый антисемит, придумавший этот термин в XIX в.) тут не главное, а только динамический толчок, начало процесса. Немцы цинично ненавидели обыкновенных погромщиков-вульгарис, украинцев, румын, поляков, видя в них отпетых головорезов и вандалов. Но считали рассудочное, промышленное уничтожение евреев – свидетельством высокой культуры немецкой нации и цивилизации в целом. Но как по мне, преступление цивилизованных не юдофобов страшнее погрома нецивилизованных дикарей и жлобов, потому что у одних преступление было спровоцировано низменными эмоциями, а у других в основе – цивилизация, планирование, расчет, разум, закон и порядок.
– Но ведь надо же человеку на что-то жить? – ищу я объяснение повальному переходу на сторону нового режима, – могу ли я с высоты своего благополучия судить тех, кто жил в то время в страхе потерять работу, как источник пропитания для семьи, стать жертвой остракизма, унижения, насилия, издевательств, разлучения с близкими, депортации, физического уничтожения. Я не знаю, чем в той ситуации руководствовались люди и могу ошибаться, осуждая их, не мне судить о человеке, если не побывал на его месте, а на его месте мне не быть никогда. Но зачем искать службу там, где надо надевать мундир СС, СА, вступать в НСДАП?
Похоже, что никакая, даже самая ценная историческая идея, даже самая оригинальная мысль в силу своей человечности остается в своем естестве ограниченной и не может быть для всех путеводной, всеобъемлющей и единой. В то же время идея расчеловечивания, преступление против человечности, разжигание ненависти, межконфессиональной и межнациональной розни легко становится объединяющей для всей нации в целом, за исключением, пожалуй, ничтожного меньшинства, которое смогло устоять перед романтикой национал-социализма, восторженным экстазом толпы и ненависти к расчеловенному врагу.
Заботой власти, на которую стал работать Велленштайн, была не только театрализация и ритуализация жизни, – средствами пропаганды создавалась видимость «единодушия фиктивного мира», в которой ложь и правда слепились неразделимо.
Смею полагать, что как только человек задумался о своем превосходстве, определил себя как сверхчеловека, он тут же превращается в антропоида – на этом захватывающем месте в рукописи для правки – желтое вонючее пятно. Существо, похожее на человека, становилось участником довольно пошлого, примитивного перфоманса. И только у мизерного числа это дешёвое шапито вызвало отторжение.
Извне эта новая цивилизация, по замыслу её создателей, должна была выглядеть как совершенно новый, преображенный мир. Евреи в эту единую, стройную систему никак не вписывались. Они разрушали новую гармонию. Поэтому представление о них старательно преобразовывалось в карикатурное изображение расчеловеченного ничтожества.
Тотальное произведение искусства, тотальный антропоид и тотальная раса исключали разнообразие, поэтому было упразднена полифония в искусстве. Учредили представление об образце красивого и сильного, прямолинейного и прямоходящего нац-патриота, не обязательно умного и образованного, главное, надежного и готового на самопожертвование ради фюрера. Об этом – образцы нацисткой литературы, театра и кино.
В итоге динамика авангардизма, экспрессионизма, модернизма и прочие изменчивые «измы», так свойственные подвижному, творческому сознанию, намертво застывают в монументальном, упрощенном классицизме. Из насильственного характера тоталитарной гармонии проистекает её воинственное стремление отмежеваться от всего чужеродного, не вписывающееся в эту надуманную систему.
Прошу прощения, если меня снова понесло в публицистику. Но ничего не поделаешь, есть мысли, которые не запрячешь в диалоги и нарядную беллетристическую канву. Немцы хотели после Версальского мира и демократии Ваймарской республики получить простые ответы на сложные вопросы. Геббельс добился сверхполяризации в идеологии, пропаганде и публицистике, как основного приема в борьбе со всевозможными придуманными видами зла, изобличением врага. Со временем доминирующим стал образ «иудео-большевизма», «мерзкого жида» и «пятой колонны» в лице собственных, немецких евреев, разрушающих своим присутствием единство гармонии немецкой нации, арийской расы, а потому они насильственно перемещались в гетто и далее, в лагеря.
Главным постулатом новой цивилизации стала борьба с различными элементами, нарушающими провозглашенную идеальную гармонию, не только по расовому признаку, но и выбивающимися из провозглашенных идеальными норм. Как антипод пропагандируемой идеальной физической норме – инвалиды, как антипод традиционной семье – гомосексуалисты, как антипод психическому здоровью – душевнобольные – все они должны были подвергнуться уничтожению. Как противоположность арийцу – еврей.
Тотальное общество породило тотальную пропаганду, тотальных вонючих писак и тотальный антисемитизм идеологического толка, как противоположность обыкновенному антисемитизму марровского, социалистического творения, когда антисемитизм был еще животным чувством. Теперъ стал результатом «позитивного и цивилизованного» мышления» и стремления к национальной справедливости.
Неслучайно и то, что основным ингредиентом для всей национал-социалистической кухни – упор на национал-народное (v;lkisch) восприятие действительности через зрачок немецкой, магистральной культуры. Народ же, в его исключительно немецком варианте, стал дополнением к власти, воплощенной в фюрере, и является единым с ним целым. Само же общество представляется в виде пирамиды, в основании которой народ, на вершине – вождь, заменяющий понятие Родина.
Единство народа и вождя формулируется устойчивыми фигурами речи: «народ хочет», «народ требует». При всех этих ссылках на народ подразумевается тот подтекст, что народ, обладая здравым смыслом, прост, ясно мыслит, непорочен, как девственница, а потому всегда прав. На самом деле это обыкновенная манипуляция с целью узаконить собственные преступные действия, ссылаясь на волю народа, а через газеты, радио и прочую пропаганду убедить народ в том, что политики черпают идеи из глубины народной массы. Тот, кто не разделяет эти идеи, чувствует себя неуютно, как не разделяющий вневременные и исконно немецкие жизненные ценности. Народ у нацистов – это легитимизирующая инстанция. Немецкому народу указали на его волю, и он не сопротивляясь, а подчас с энтузиазмом узаконил «окончательное решение еврейского вопроса» и путь на Запад и на Восток.
Одновременно с «героическим поведением» культивировалось понятие чести. Герой выступает строителем новой жизни, преодолевает всякого рода препятствия и побеждает всех врагов. Созданный миф – душа тоталитарного общества, со временем требует всё больше и больше усилия для его поддержания, обрастает новыми, зачастую, фантастическими подробностями. Но однажды столкнувшись с реальностью, он рушится, как это случилось с мифом о непобедимость стального третьего рейха, с его символикой железного креста, немыслимого без «брони солдатского тела» помноженной на фанатизм и преданность, в итоге оказавшегося обыкновенным пушечным мясом вопреки известным образцам обнаженных тел бронзовых скульптур, орлов и прочих крупных хищников.
Понятное дело, что стигматизированный еврей, вечно сомневающийся и не уверенный в прямолинейной отваге и тупой правоте, не вписывался в эту новую цивилизацию и представлял прямую, основополагающую угрозу романтическому единомыслию. Еще и потому, что по внутреннему состоянию такая цивилизация как произведение – это насильственное созвучие, по внешнему проявлению – демонстративная агрессия. Под влиянием такой энергии и эстетики, вступая с ней в гармонию, в унисон, немецкий народ испытывал восторг, творческие попутчики: писатели, художники, скульпторы, журналисты-пропагандисты – катарсис от красиво аргументированного, сочного вранья, метафоричного расчеловечивания коммуниста, социал-демократа, еврея, любого врага, назначенного партией НСДАП.
Поэтому, согласно нацистской логике, Ремарк был чужой и зачислен в евреи.
Наверное, много созидательных идей насоветовал Велленштайн. Например, вручать победителям соревнований вместо традиционных кубков «спортивного» Орла Третьего Рейха в бронзе. Одна такая птица в стиле арийского реализма была подарена Рейхспортсминистром фон Чаммер унд Остен в июле 1939 года победителю в соревновании «Германия против Швеции» по современному пятиборью.
Между прочим, нейтральнейшим шведам пообещали встречу с вонючим, по версии моих кошек, Гитлером, если они выиграют эти соревнования, – шведы победили, но обещанная встреча с Гитлером так и не состоялась.
Этот редкий, с виду очень злой и воинственный бронзовый орел чуть более 35 см в высоту и 25 см в поперечнике кончиков крыльев, находится на своем оригинальном пестром серо-коричневом мраморном основании, с ручной гравировкой на латунной табличке: «Почетная награда Рейхсспортфюрера фон Чаммер унд Остен победителю открытого чемпионата Рейха по современному пятиборью. г. Вюнсдорф».
Имя скульптора проштамповано на бронзе. Хотя на ней нет обычного литейного знака, известно, что орел был отлит в знаменитом цехе Германа Ноака в Берлине, в Шарлоттенбурге, напротив Православной Церкви Покрова Пресвятой Богородицы. Опять всё рядом – совсем недалеко от моего жилища. По данным Американского еврейского комитета, во время нацизма эта фирма использовала труд подневольных рабочих. Никаких шкурных интересов – всё по закону.
Имя скульптора на орле – B.v.K.
– Батюшки, так это та же монограмма, что и на бюсте Ганса Ульштайна! – я не могу скрыть своего восторга.
И опять совершенно неожиданно всплывает смыслообразующая пара. Оказыватся: Велленштайн, портрет работы которого у меня висит практически над головой, служил под начальством Рейхсспортфюрера, учредившего награду, автором которой был этот самый B.v.K. Не удивлюсь, если они были лично знакомы. Ведь Велленштайн, скорее всего, входил в комиссию Рейхсспортфюрера и поддержал Спортивного Орла Третьего рейха в качестве символа национал-социалистического спорта. Видимо, пыжился, потел и говорил умные речи в защиту лютого царя птиц в соответствии с эстетикой новой тотальной культуры
Теперь ничего не стоило выяснить, кто же такой B.v.K.
В сундучке, неоднократно помеченная моими кошками как токсичная, фотография молодой красавицы, баронессы Барбары фон Калькройт за работой над бюстом фюрера в её собственной мастерской. Баронессой она состояла до прихода человекоподобных и светлоликих в 1933 году, в период нарождения новой аристократии из мелких буржуа, рабочих, ремесленников, бывших социалистов, булочников и прочих лавочников, разносчиков пирогов и газет, которая потеснила бывшую аристократию. И это удалось, кроме, пожалуй армии, внешней разведки и дипломатии, где нужны были опыт, умение, терпение и знания, а не романтические фантазии, прожекты и деятельность с грубого кондочка.
Баронесса припрятала свой титул до лучших времен, и умерла, вернув дворянское звание, сравнительно недавно, в 1997 году. То есть в то время, когда я уже жил в Германии, и, чисто теоретически, мог с ней где-то пересечься. Но тогда у меня были другие планы и заботы – я по недомыслию строил собственное благополучие на немецкой земле. Сейчас этот процесс для меня уже не актуален.
Скажу так – я не много потерял, не встретившись с баронессой – всё, что меня могло интересовать, она успела сказать сама, без моих вопросов. Известно её теле-интервью, где она рассказывает о том, какой красава был этот светлоликий вонючка, по версии моих кошек, доктор Геббельс, глубоко интеллигентный, по её мнению, и очень не симпатизировал началу II Мировой войны, то есть нападению на Польшу в 1939 году.
В общем, достаточно бесстыжее интервью, в котором она высказывает симпатии к одному из антропоморфных существ, воплотившему, в моем представлении, абсолютное зло.
По всей видимости, она не разглядела, не смогла или не захотела разглядеть абсолютного зла, не стала на сторону абсолютного добра, то есть против социал-дарвинизма и нацизма, не отказалась тратить талант на парадные скульптурные портреты человекоподобных вонючек, опять же по версии моих кошек, Гитлера и Геббельса.
Убежден, нормальному человеку не следует поддерживать зло, служить ему своим словом, делом, тем более талантом. А всех, кто этим правилом пренебрег, вспоминать время от времени нехорошим словом. Баронесса B.v.K., сохранившая в старости недюжинную внешнюю красоту, сделала свой омерзительный выбор, сохранила преданность Геббельсу до конца дней своих и нисколько в этом не раскаялась.
И её пример недочеловечности, антропоморфности должен стать широко известен, потому что у каждого преступления против человечности есть имя, а мы обязаны его знать и помнить.
Вглядываюсь пристально в фотографию баронессы Барбары фон Калькройт рядом с бюстом Гитлера. Смотрит на него с восхищением, поглаживает по бронзовой щеке с обожанием. Неужели можно любить такое ущербное даже с точки зрения антропологии существо?
Между тем, бюст Ганса Ульштайна работы баронессы нисколько не хуже скульптурного портрета Гитлера. А разница в том, что один был евреем-издателем, а второй мерзким фюрером и нацистом, и отличие никак не прослеживается в скульптуре и художественно не отражено. Оба портрета сделаны в промежутке между 1929 и 1936 гг., в течение каких-то семи лет. Когда, на каком этапе произошло расчеловечивание самой баронессы?
Никак не могу отделаться от сопутствующей мысли, что основная немецкая национальная черта – конформизм в сочетании с ответственностью, исполнительностью и качеством выполненной работой. От этого скрещивания только немец может испытывать катарсис.
В то смутное время в Германии нередко случалось так: портрет еврея талантливо делает будущий нацист или попутчик, а фотографии нацистов в движении – гениальный еврей, вынужденный уже через год после выполненной работы драпать в США ради собственного спасения.
И похоже, что теперь, когда имя скульптора стало известно, загадок накопилось больше чем разгадок. Один из предшествующих Геббельсу и Гитлеру натурщиков B.v.K. – Ганс Ульштайн умер в 1935 году. Как раз в этом году Нюрнбергские законы легализовали дискриминацию, активно практиковавшуюся до того немецким большинством против еврейского меньшинства.
Баронесса Барбара фон Калькройт из высшего света, аристократка, как начала свою карьеру с портретов знаменитостей, так и продолжила. Сперва водила скульптурную дружбу с Альбертом Эйнштейном, Гансом Ульштайном, а потом пила в уединении чай с Геббельсом, ходила на приемы по случаю нападения на Польшу, взятия Парижа, наступления на СССР. А потом в тишине обсуждала с министром пропаганды эти исторические события всемирной истории.
Любопытно, в какой-такой момент она добровольно сбилась с курса на гуманизм Либермана и пацифизма Ремарка, ведь не в подвалах же гестапо светской даме сменили компас с демократии на диктатуру национал-пролетариев? Напомню, многие бароны, графы и фоны, потешались над карикатурным фюрером, однако добровольно пошли к нему на службу. Возможно, на фоне ущербных, вонючих «гитлеров и геббельсов» легко ощущать собственную значимость. По расхожему мнению многих аристократов, «гитлеры» приходят и уходят, а Великая Германия остается. Причина, как они сами утверждали, по которой они это сделали, – немецкий патриотизм, желание и необхоимость служения Родине, независимо от того, кто управляет государством. Вопрос риторический: как служить родине, когда ей управляют расчеловеченные негодя, мерзавцы и уродины?
А может так: если народ выбрал – то уже нет и не может быть стыда, и все дозволено?
Судя по тому, как Велленштайн прошел путь от иллюстраций Гофмана и Достоевского до одобрения злобного орла, а B.v.K. от Ульштайна до Геббельса, смею сделать печальный и неприятный с точки зрения европейского гуманизма вывод: судьбы баронессы Барбары фон Калькройт, Велленштайна и прочих есть свидетельство вот какое – никакого культурного перелома, тем более морального в 1933 году не случилось, не было шока от прихода нацистов во власть и смены нравственной парадигмы от гуманизма к каннибализму. И произошло это благодаря тому, что гуманизм, как сложное, абстрактное и неустойчивое понятие, был заменен простой философией позитивной целесообразности. Устоять перед таким искушением трудно, особенно, если это тебе выгодно, а не стыдиться срама расчеловечивания было с одобрения народа законодательно разрешено и всячески поощрялось наградами, жалованием, мундирами и званиями.
Поэтому стоит сделать такой назидательный вывод: надо не забывать, что ты человек, быть человеком в помыслах и делах, что все в человеке и через человека, а все остальное от антропоидов и от лукавого. И надо быть осмотрительным в своих поступках, потому что не бывает художеств, которые остаются без последствий. Думаешь, пронесло, ан, глядь, какого-то бездельника занесет на блошиный рынок, нежданно посадят на карантин, предоставив ему уйму свободного времени, и в результате ряда совпадений, с виду совершенно случайно, раскрутится вот такая гнусная и срамная история про красавицу баронессу B.v.K.
Накануне 21 года 21 века.