От плена до алтаря

               
               
    
   Глава первая

– Честно говоря, это ваш долг перед Родиной. И каждый уважающий себя парень должен пройти службу в армии. А таких вопросов: «Хочу служить или не хочу», – у вас не должно возникать. 
Борис Иванович замолчал, отвел глаза от написанного текста и бросил свой цепкий взгляд на ребят в зале. 
Большая часть будущих призывников, уткнувшись в мобильные телефоны, его вовсе не слушала. Остальные, словно старушки перед телевизором, дремали и мучились, ожидая скорейшего завершения. 
– Господи, какие они ещё дети, – промелькнуло в голове начальника группы по призыву на военную службу. Разве из них получатся настоящие защитники Родины? 
Его мысли прервал сидящий за столом военком. 
– Спасибо, товарищ майор, за хорошее выступление. Можете садиться. 
– Итак, – Карпычев замолчал на секунду, вздохнул и уставшим голосом продолжил, – вопросы есть? 
Не дождавшись ответа, улыбнувшись, проговорил: 
– Значит, вопросов нет. Сейчас предоставляем слово уважаемому человеку нашего города – отцу Владимиру. 
Военком посмотрел на рядом сидящего за столом батюшку и с каким-то теплом в голосе тихо прошептал: 
– Отец Владимир, пожалуйста, скажите пару слов перед пацанами. 
Широкоплечий мужчина в чёрной рясе, с большим крестом на шее, в знак согласия кивнул головой, энергично встал из-за стола и медленным, прихрамывающим шагом направился к трибуне. 
– Ну, сейчас начнёт проповедь, – ехидно проговорил майор, усаживаясь за столом. – Товарищ подполковник, это вы его пригласили? 
– А вам что, проповеди не нравятся? – улыбнувшись, ответил Карпычев. 
– Честно говоря, эти святоши – самые настоящие рвачи и хапуги. 
– Борис Иванович, вы приехали в наш город совсем недавно. Всего лишь год работаете в военкомате, а рассуждаете о людях, словно всю жизнь их знаете. 
– Да что про них знать, товарищ подполковник. Вы только посмотрите, в каких они дворцах живут. На каких крутых тачках разъезжают. 
– А вы видели, на какой он тачке разъезжает? – строго спросил Карпычев. 
– Нет, не видел. 
– Ну, если не видели, так закройте рот, товарищ майор, и не… – подполковник еле сдержался, чтобы не высказать дальше слово, которого нет в словаре Даля. 
– Да я, это… моя точка зрения, – сразу смутился Борис Иванович. 
– Вот и держите свою точку зрения при себе, – уже более спокойно проговорил военком. 
Такой реакции со стороны коллеги майор не ожидал. 
– Что это с ним? – подумал он. В одну минуту Бориса Ивановича захлестнула обида. Старовойтов приехал в эту дыру, надеясь, что станет военкомом. А этот пенсионер, – он косо посмотрел на Карпычева, – десять лет как вышел на выслугу и всё продолжает работать. Незаменимый, мать твою. Ждёт, пока ногами вперёд не вынесут. 
В это время батюшка поднялся на трибуну. 
– Я на данном мероприятии впервые. Поэтому, дай Бог здоровья военному комиссару за приглашение. Буду немногословен, – начал он громким, командным голосом. Всё, что вы хотели услышать, здесь уже сказали до меня. Добавлю только одно: служить в армии надо уже потому, чтобы получить первоначальные азы военной науки. Если каждый из вас не захочет это делать, кто должен пойти вместо вас – ваши сёстры, матери, отцы? И самое главное, ребята, живите в душе с Богом. Поверьте, Он всегда с нами. И куда бы вас судьба ни забросила, будете вы служить или нет, в любой сложившейся ситуации оставайтесь людьми. Умейте защищать своё достоинство и честь, не опускаясь ниже плинтуса и не превращаясь в половую тряпку. У меня всё. 
– Молодец, батюшка! – послышались одобрительные голоса из зала. 
Вдруг в первом ряду встал молодой человек с аккуратно подстриженной бородой. 
– А можно вопрос? – спросил он с нагловатой улыбкой на лице. 
– Да, пожалуйста, – спокойно ответил священник. 
– Правда ли, что вы ненавидите тех ребят, которые носят бороды? 
Зал мгновенно оживился и зашумел. 
– Молодец, Ермаков, уважуха! – послышались одобрительные голоса в поддержку вопроса. 
– Товарищи призывники, – не сдержался Карпычев, – это вопрос личного характера. Задавайте вопросы по существу. 
– Ничего страшного, военком, – пробасил батюшка, глядя прямо в глаза Карпычеву. – Как поёт Владимир Высоцкий, я все вопросы освещу сполна, – с улыбкой проговорил отец Владимир. Он кашлянул в кулак и всем телом повернулся в сторону зала. 
– Что значит «ненавижу»? Я не Господь Бог и не вправе кому бы то ни было приказывать, как ему ходить и как одеваться. Но мне действительно не нравятся ребята бритоголовые, с серьгами в ушах, с бородой и разными татуировками на теле. Все эти понты и ваши стёбы ради модных трендов, желание шокировать – всё это чуждо закону любви Христа, Распятого и Воскресшего из мёртвых. Некоторые полагают, что бороды, татуировки, петушиные причёски сделают их красивее. Это говорит о желании улучшить то, что создано Богом. Или указывает на комплекс неполноценности и на то, что вы не удовлетворены своим телом, а также свидетельствует о потребности в новой идентичности, поиске своего иного, более интересного «я», что характерно для переживающей кризис личности. И если говорить мирским языком, всё это настоящий выпендрёж, желание выделиться из толпы. Обидно порой от того, что хорошие ребята перестали быть похожими на настоящих мужчин. 
– А почему сами не носите бороду, вы же священник? – послышался чей-то крик из середины зала. 
– А это его модный тренд! – добавил кто-то под общий хохот толпы. 
Отец Владимир, будто не слыша насмешек, спокойно выдержал паузу и, улыбаясь, произнёс: 
– А вы знаете, молодые люди, священник может бриться и стричься, и, тем более, мыть голову. Поэтому, если батюшка в сане и нормальным образом служит и принадлежит Церкви, то в этом нет ничего грешного. Конечно, более традиционно для священника носить бороду и длинные волосы. Но, как сказал протоиерей Игорь Фомин, член редакционного совета журнала «Фома», если вы видите священника без бороды, такого как я, – пусть это вас не смущает. Святитель Николай, к примеру, был аккуратно пострижен, у него даже было выбрито на голове специальное гуменцо, которое в то время было знаком принадлежности к священному сану. 
Лично я не ношу бороду… – Отец Владимир замолчал, словно подбирая нужные слова для ответа, тяжело вздохнул и тихо вымолвил: – Чтобы вы поняли, я вам расскажу предысторию.

Глава вторая

Я родился в деревне. Мои родители были простыми сельскими учителями: мать преподавала русский язык, а отец — физику и математику. В семье я был единственным ребёнком. Родители мечтали, чтобы их отпрыск стал учителем. Каждый из них, словно соревнуясь, нагружал меня в свободное время дополнительными заданиями по своему предмету. Кем я хотел быть? Честно говоря, я и сам не знал. Мечтал стать лётчиком, матросом, пожарным, но только не учителем. Эта профессия казалась мне скучной. После окончания школы с золотой медалью я огорошил родителей новостью, что поеду в Ленинград поступать на военного врача. Отец похлопал меня по плечу и только произнёс: «Молодец. Хороший выбор».
— Хм, — ехидно прошептал Старовойтов, — ну и загнул этот поп. Может, он ещё и военным был?
На удивление, Карпычев только улыбнулся ему в ответ и так же ехидно прошептал: — Тихо, майор, давайте послушаем.
— Зато мама от моей новости на секунду потеряла дар речи, — бодрым голосом продолжал отец Владимир. — Присев на стул, чтобы не упасть, она покрутила пальцем у виска и сказала: «Сынок, ты ненормальный? Знаешь, какой там конкурс! Зачем тебе эта солдафонская жизнь?»
Однако отец поддержал меня. Как сейчас помню, он сказал матери: «Не трогай его. Он сейчас в таком состоянии, что или в тюрьму сядет, или в армию пойдёт».
До последней минуты отъезда мама всячески уговаривала меня отказаться от этой затеи. Она была уверена, что я, деревенский парнишка, не поступлю в такой престижный вуз. И моё поступление — лишь потеря времени. Однако мама ошибалась. Я блестяще сдал все экзамены и был зачислен в Военно-медицинскую академию на специальность «лечебное дело». Учился на факультете подготовки врачей сухопутных и ракетных войск, во взводе врачей для ВДВ. После окончания получил направление в Краснознамённый Туркестанский военный округ, где работал хирургом. Во время службы был направлен на ускоренные курсы по дополнительной специальности реаниматолога, где случайно узнал, что должен заменить коллегу в Афганистане, который готовился к возвращению в СССР. И действительно, после окончания курсов так и случилось.
Меня вызвало высшее начальство и ознакомило с приказом. Ещё в начале работы в Туркестанском округе мне довелось увидеть, как выстроили роту солдат, и перед юными защитниками Родины выступил приехавший из Москвы генерал. После красивой патриотической речи он предложил: «Кто хочет служить в Афганистане, шаг вперёд». Практически весь личный состав сделал шаг. А те, кто остался на месте, были в прямом смысле оплёваны за трусость перед выполнением интернационального долга. Вообще не помню, чтобы кто-то открыто отказывался от службы в Афганистане. Людям давали приказ, и они ехали. Никакой свободы выбора не было.
Кто-то уезжал с тяжёлым сердцем, но многие хотели там служить. Одна из главных причин — домой привезут джинсы, магнитофон и разную дребедень, которую в Союзе невозможно было достать.
У меня тоже не было мысли о том, как отказаться. Самому хотелось увидеть чужую страну, высокие горы с их снежными лавинами, не осознавая, что за этой романтикой прячется.
Честно говоря, сидя уже на чемоданах, я чуть не сорвал поездку. Майор КГБ поднял все мои биографические данные. Выяснилось, что мой дедушка, будучи семилетним ребёнком во время войны, был увезён фашистами в Германию. До самой победы он в качестве раба выполнял все работы бауэра. Из-за этого инцидента меня чуть не оставили работать дальше в Союзе. Благодаря хорошей характеристике из института всё же дали добро.
С первых дней пришлось очень трудно привыкать к новым условиям работы. Здесь шла настоящая война, о чём в Союзе мало кто знал. Жара была невыносимая, больные поступали практически каждый день. Причём лечил не только советских солдат, но и обычных жителей, которые попадали под наши обстрелы и бомбёжки. Очень много было отравлений, поэтому порой приходилось быть и инфекционистом, и реаниматологом, и оперирующим врачом. Убивало ещё и то, что в воинской части не единожды фиксировал случаи систематического пьянства военнослужащих. Спиртное употребляли даже некоторые офицеры. Забегая вперёд, скажу, что часть из них потом превратились в хронических алкоголиков. Мне приходилось абсолютно всё держать в сейфе — от шприцов и спирта до всех обезболивающих медикаментов, так как процветало воровство. До моего приезда многие военнослужащие, имевшие доступ к медицинским препаратам, пристрастились к приёму обезболивающих — таким способом им удавалось подавлять неконтролируемое чувство страха. Другие, сумевшие наладить контакты с пуштунами, подсели на наркотики. Большинство рядовых курили чарас (аналог гашиша). Что самое отвратительное, старослужащие заставляли молодых солдат бегать в кишлаки и доставать наркотики, меняя их на патроны.
— А в военных действиях участвовали? — неожиданно спросил парнишка из первого ряда.
— Конечно, — быстро ответил отец Владимир. — Не всегда приходилось работать в стенах госпиталя. За время службы было много чего. Приходилось переносить на себе не только полную боевую экипировку, но и сумку с медикаментами, перевязочные материалы, запас кровезаменителей, лестничные шины. Выходил на задания с разными группами и находился с ними в походах неделями. Причём участвовал в операциях различного масштаба. Иногда приходилось сопровождать караваны, чего я особенно не любил. Говоря начистоту, во время движения в колонне или даже просто в транспорте складывалось определённое чувство беспомощности, поскольку атаковать могли с любой стороны. Однажды в составе роты пришлось участвовать в прочёсывании какого-то кишлака. Слышу, сержант мне орёт: «Айболит, справа!» Чего справа? — сразу не понял. Увидел, лежит граната, и я оцепенел. Рядом случайно оказался рядовой. Он сильно оттолкнул меня в сторону и ногой ударил по лежащей гранате. Оказалось, в одной из хижин затаились «духи». Один из них швырнул гранату в мою сторону. Хотя солдат и успел её оттолкнуть подальше от меня, она взорвалась буквально в десяти метрах. Молодой паренёк получил три осколочных ранения. Пока его дотащили до ближайшего блокпоста, он умирал не столько от ран, сколько от потери крови. Мне было очень стыдно, что из-за моего ротозейства рядовой принял огонь на себя. Четыре часа пришлось проводить операцию, чтобы извлечь из тела осколки. Когда прибыл вертолёт, с чистой совестью его и всех раненых отправили подальше от этого ада.
На следующий день мы возвращались в свою часть. Наша колонна тянулась по ущелью, как вдруг неожиданно прогремел взрыв — подорвалась машина. Нас стали обстреливать с гор. Это была кровавая бойня. Забегая вперёд, честно признаюсь, выжить в этом бою удалось немногим. Помню, как обрадовались, когда услышали гул вертолёта — на помощь шли десантники. Но приземлиться воздушное судно не смогло — не было площадки. Не вдаваясь в подробности, скажу, что я был контужен и очнулся в какой-то темноте. Голова тяжёлая, шум в ушах, ноющая боль в ноге. От неудобного положения затекла спина. Когда осмотрелся, сердце замерло от догадки: я оказался в плену. Рядом со мной находились ещё пятеро солдат. Один, вчерашний школьник, тяжело раненный в руку, тихонько стонал.
— Сильно болит? — спросил я его, хотя у самого левая нога была пробита осколком и болела так, что хоть волком вой.
Измазанный кровью парнишка заплакал, ничего не отвечая.
Его звали Сергей. Он жил и учился в Брянске. Оттуда был призван в армию, где попал в Тульскую учебную часть. Получив лычки младшего сержанта, новоиспечённый командир ПЗРК был направлен на дальнейшую службу в Афганистан. Пуля навылет пробила его локоть, рана кровоточила и требовала срочной обработки. Но как помочь, если у каждого из нас связаны руки и ноги?
Следующий солдат был ранен в плечо. Его звали Алексей. Призванный из Свердловска, он прослужил уже год и попал в плен в момент контузии. Его речь удивляла сибирским оканьем, которое редко услышишь в наших краях. Причём в кармане он держал патрон на случай плена и очень сожалел, что не успел им воспользоваться.
Трое остальных солдат служили уже второй год. До увольнения им оставалось всего три месяца. Один из них, Андрей, был родом с Западной Украины, Игорь и Дмитрий — оба из Подмосковья. Что удивительно, никто из них не имел ни одного ранения.
— А как вы вообще сюда попали? — спросил я троих.
— Нас контузило, — объяснил за всех Дмитрий, виновато опуская глаза, словно малолетний шалун, натворивший очередную пакость.
— Какая теперь разница, как мы сюда попали, — вмешался в разговор его друг Андрей. — Главное — как нам выбраться отсюда живыми.
Вскоре под дулом автомата нас вытащили из глубокой ямы (зиндан) и усадили на колени. Это была база моджахедов. Вокруг находились бандиты, словно стая шакалов, готовая в любую минуту накинуться на каждого из нас.
Перед нашими глазами началось адское представление. Пять советских солдат лежали в дорожной пыли. Двое из них уже не подавали признаков жизни. У них были вспороты животы, и кишки вытянуты наружу. Трое остальных были ещё живы. Все в крови, они мучительно ожидали своей участи. Неподалёку от этой вакханалии я узнал знакомого лётчика из Белоруссии. Явно «духи» ввели его в состояние наркотического опьянения, так как он находился практически в бессознательном состоянии, обнажённый, подвешенный за руки к столбу. К нему подошёл один из бандитов и начал ножом подрезать кожу вокруг всего тела, заворачивая и завязывая её кверху. Визуально получался кровавый тюльпан. Зрелище было невероятно жуткое.
Этот изверг проделывал всё так хладнокровно и быстро, словно занимался этим долгое время. Ещё хуже было видеть, когда у солдата прекратилось действие наркотика, и несчастный начал испытывать сильнейший болевой шок. Он, как зверь, стонал и умирал на наших глазах, медленно теряя разум. От этого зрелища у каждого из нас мурашки бежали по телу, кровь застывала в жилах от жалости и осознания своей беззащитности. А моджахеды стояли и наслаждались мучениями пленного. К этому «представлению» подошла целая толпа местных жителей с детьми и женщинами. Два подростка держали на верёвках двух огромных овчарок, словно ожидая какого-то приказа. И действительно, после этой пытки изверги приступили к следующему этапу истязаний над теми солдатами, которые лежали в пыли в полуобморочном состоянии.
Отец Владимир замолчал. В зале была такая тишина, что слышался звук проезжающих за окном машин.

Глава третья

Во время учёбы в школе, как и многие мальчишки того времени, я рос настоящим патриотом своей Родины. Мы смотрели военные фильмы и люто ненавидели фашистов, всем сердцем переживая за советских солдат. На этой почве среди всех учебных предметов главным для меня стал немецкий язык. Я старался досконально его изучить, чтобы в случае войны с немцами непременно стать переводчиком. Однако войны с немцами так и не произошло. Уже оказавшись в институте, я решил изучить английский. Перед отправлением в Афганистан я посещал ускоренные курсы афганского языка. На протяжении трёх лет работы в этой стране я хорошо изучил их речь и мог спокойно общаться на пушту и дари.
Находясь недалеко от этих извергов, я отчётливо услышал, как предводители дали пришедшим определённые наставления, и те с визгом и криками бросились добивать раненых ножами, кинжалами и топориками. Овчарки грызли наших солдат за горло, мальчишки отрубали им руки и ноги, отрезали носы и уши, распарывали животы, выкалывали глаза. А взрослые подбадривали всю эту кровавую вакханалию, одобрительно смеясь от удовольствия. Через несколько минут всё закончилось. Овчарки облизывались. Два подростка постарше отрубили три головы. Одну, как мяч, покатили перед собой, а две остальные насадили на кол и подняли, как знамя. Вся команда остервенелых палачей и садистов отправилась обратно в кишлак. Нас всех трясло, как в лихорадке. К нам подошёл один из главарей банды и, коверкая русский язык, проговорил: «Вы, русские шакалы, пришли непрошеными на нашу землю, чтобы убивать нас и наших детей. И за это вы сейчас умрёте, как ваши товарищи. Однако каждый из вас может искупить свою вину, если перейдёт на нашу сторону и примет ислам. Есть желающие?»
Никто из нас не промолвил ни слова. Вдруг Андрей, поднимаясь с колен, тихо проговорил: «Не судите меня, мужики, но для меня жизнь дороже».
— Я хочу перейти на вашу сторону и принять ислам, — уже более громко промолвил он, глядя в сторону главаря шайки.
— Тварь продажная, — сквозь зубы проговорил Алексей. — Знай я, какая ты падаль, удавил бы тебя собственноручно в той яме.
— Да пошёл ты на… — со злостью огрызнулся Андрей. — Я до армии не знал, что это за страна и где находится этот Афганистан. Из-за чьих амбиций и ради какого интернационального долга я должен умирать? Мне плевать на родину, которая гонит своих людей погибать в эту дыру. А дома меня ждёт старенькая мать, жена и двухлетний сынишка. Я хочу жить и вправе поступать, как мне хочется.
— Ты думаешь, став изменником родины, тебя родная страна примет назад с хлебом-солью? — не смолчал тогда я.
Он не успел ответить. Главный моджахед подошёл к нему и похлопал по плечу.
— Молодец, — с улыбкой проговорил главный бандит. — Больше никто не хочет последовать примеру своего товарища?
— Тамбовский волк ему товарищ, — проговорил его друг Игорь.
Моджахед вытянул из-за пояса нож и, разрезав верёвку на его связанных руках, с улыбкой протянул его Андрею. Показывая грязным пальцем на меня, он приказал: «Иди, отрежь ему уши».
— Я не могу, — испуганно замотал головой Андрей. — Честно вам говорю.
— Ничего, привыкнешь, — убедительно проговорил тот. — Раз не можешь отрезать уши, значит, я ему отрежу голову. Смотри и учись. Скоро сам будешь делать так.
Подошедший с кривым ножом садист грубо схватил меня за волосы. Он потянул мою голову назад, оголив кадык, чтобы одним движением перерезать мне горло. В ту минуту я уже простился с жизнью. Из глаз бежали слёзы, я практически был в бессознательном состоянии. Но ничего не происходило. Когда я открыл глаза, перед моим лицом находилась чёрная борода главаря, и его глаза сверлили меня своим звериным взглядом. В них была пустота, пропитанная ненавистью и жестокостью. И вдруг он отпустил мои волосы и криво улыбнулся.
Я, неверующий человек, мысленно стал молить Бога о спасении, о быстрой смерти, не надеясь уже ни на какую пощаду.
Моджахед, не сводя с меня взгляда, ехидно произнёс: «Ты доктор?»
Несмотря на жару, меня трясло и колотило. Я не мог произнести ни слова. Не ожидая ответа, он задрал вверх перуан (длинную рубашку) и показал мне на боку операционный шов. Увидев свою работу, я невольно подумал: «Лучше бы я тебя зарезал, когда оперировал».
— Ты меня спас, — хладнокровно проговорил он. — Поэтому мы тебя мучить не будем, а сразу расстреляем.
Не знаю почему, но мне от этих слов стало легче. К нему подошёл другой главарь с белой ухоженной бородой, обликом похожий на таджикского поэта Рудаки. На нём был одет белый перуан с коричневой жилеткой.
— Абдул, что случилось? — обратился он к головорезу.
— Ты не поверишь, Рахмил, но среди пленных оказался доктор, который меня оперировал.
— Аллах помогает, — ответил тот с радостью, подняв руки вверх. — За этого доктора нам Раббани выложит приличную сумму.
Он подошёл ближе к нам и, внимательно рассматривая каждого, спросил: «Они все рядовые?»
— Нет. Один сержант, щенок, — ответил Абдул, указав пальцем на Сергея.
— А почему эти шакалы раненые, а трое нет? Как они вообще оказались среди пленных? — поинтересовался Рахмил.
Абдул рассмеялся в свою чёрную бороду.
— Эти тупые шайтаны все были пьяные. Один из них решил перейти на нашу сторону.
От слов моджахеда я с такой ненавистью посмотрел на трёх вояк, что этот взгляд не остался незамеченным Рахмилом. Он ближе подошёл к Абдулу и что-то зашептал ему на ухо. Тот бросил испытующий взгляд на меня, и вдруг его глаза округлились.
— Ты посмотри, брат, — испуганно проговорил он, — шурави стоят на горе.
Я не поверил своим ушам. Неужели нас пришли освобождать? Невольно оглянулся в ту сторону, куда смотрел Абдул. Однако никого, кроме этих головорезов, не увидел. А два предводителя стояли и смеялись мне в лицо.
— Так ты, доктор, ещё понимаешь нашу речь? — с улыбкой проговорил Рахмил. — Значит, можешь и общаться?
Меня вычислили, как мальчишку. Хотя теперь уже было всё равно. Моё тело по-прежнему тряслось, как в лихорадке. Я не мог произнести ни слова и в знак согласия только кивнул головой.
— Это удваивает твои шансы на жизнь. Ты действительно хороший товар. За тобой нужно смотреть в оба, — сделал вывод Рахмил.
После этих слов главари ещё дальше отошли в сторону и тихо начали о чём-то спорить, что-то высчитывая на пальцах. На какое-то время они ушли, оставив нас под присмотром других головорезов, которые, умышленно проходя мимо, старались ударить нас ногой в спину или в голову. Вскоре вернулся Абдул и, подойдя ко мне, стал развязывать верёвку на моих руках.
— Не вздумай, доктор, сделать что-то плохое, — грозно проговорил он в мой адрес. — Любой неверный шаг, и ты будешь подстрелен, как шакал. Сейчас обработай свою ногу и окажи помощь другим товарищам.
Он протянул мне пару бинтов, бутылочку йода и два пакетика стрептоцида. Никто из пленных не понимал, что происходит и почему вдруг начали проявлять к нам такое внимание. Объяснять я никому не собирался, хотя и понимал, что нас хотят продать. Я знал, что за мёртвую голову русского духи получали хорошие деньги. За живых пленных, особенно если среди них был доктор, можно было получить баснословные суммы. Невольно я пришёл к выводу, что именно благодаря этому мы временно избежали тех пыток и нечеловеческих мучений, которые предстояло нам испытать перед смертью. Но что ждало нас впереди, я даже не знал. Все понимали, что мы обречены. От этой мысли каждый из нас простился с жизнью, желая только одного — чтобы этот ад скорее закончился.
Когда стемнело, пришёл Рахмил и протянул мне немного сушёной травки.
— Возьми, пожуй и дай своим раненым шакалам, — произнёс он. — Нам сейчас предстоит путь.
Когда я стал её жевать, появилось такое чувство, словно во рту куриный помёт. От этого вкуса меня стошнило. И, несмотря на это, буквально через двадцать минут боль в ноге утихла. Даже стало легко и весело. Такое же состояние появилось и у других пленных. И вот мы двинулись в путь. Нас вели восемь моджахедов, явно хорошо знающих горные тропы. Наш небольшой караван замыкал Рахмил, следуя за мной чуть ли не по пятам.
Пройдя некоторое время по горной тропе, я попытался вытянуть из него хоть какую-то информацию.
— Скажи, дорогой, куда же вы нас ведёте?
Тот недоверчиво посмотрел на меня и тихо ответил:
— Тебе, доктор, бояться нечего. Если перейдёшь на нашу сторону, ты не будешь участвовать в боевых действиях. Твоё дело — лечить людей. У тебя будет всё! Своя клиника, много денег, ты станешь богатым и уважаемым человеком, сможешь путешествовать в любую точку мира.
— Заманчиво звучит, — заметил я. — А что ждёт их? — кивнул я на своих товарищей, идущих впереди.
— Если никто не примет ислам и не перейдёт на нашу сторону, в том числе и ты, доктор, вы все окажетесь в тюрьме Брандерберг. И что потом будет с вами, одному Аллаху известно. А в данное время я всех вас передам в руки очень хорошему человеку.
— А что это за человек? — не сдержался я. — По каким критериям вы судите, что он хороший?
Его ответ сразил меня наповал.
— Он не жадный, и вообще, — уже грубо заговорил Рахмил, — замолчи, а то горы имеют уши.
Впереди была горная река. Шум её воды доносился уже за триста метров. За этой рекой начиналась территория Пакистана. И тут я не сдержался.
— А как мы её преодолеем? Здесь даже здоровому человеку трудно будет переплыть.
— Никто не будет переплывать, — с улыбкой проговорил Рахмил. — Мы пройдём под ней. Сейчас сам убедишься в этом, — с гордостью признался он, уверенный, что мне можно доверять.
Неожиданно один из впереди идущих духов дико закричал: «Шайтан! Шурави!»
Сразу с обеих сторон послышался треск автоматных очередей. Три бандита замертво упали. Ни секунды не раздумывая, я плашмя бросился за первый камень. Сердце моё бешено колотилось. Через пару минут всё закончилось. Как оказалось, наша разведка совершенно случайно натолкнулась на пленный караван. Из восьми духов убито было шесть человек. И хотя все были окружены, к удивлению, многих, Рахмил и ещё один моджахед невероятным способом исчезли, словно провалились сквозь землю. Со слезами на глазах мы благодарили своих товарищей, крепко их обнимая.
В ту минуту никто из нас не задумался, куда сбежали два боевика. Позже я пришёл к выводу, что рядом, где-то был лаз в подземный переход, через который духи переправлялись на территорию Пакистана. Если бы перевернуть каждый камень на том месте, то вполне можно было его отыскать. Но, как говорится, время было упущено.

Глава четвёртая

После этих событий я месяц находился в госпитале.
Как только выписался из госпиталя, сразу подал рапорт на увольнение. Работать врачом я больше не мог и не хотел. При виде крови у меня начиналась паника, руки дрожали, а тело бил такой озноб, будто был в лихорадке. Поначалу я не мог спокойно смотреть на молодых людей с отращенной бородой — они напоминали мне духов. Еле сдерживал себя, чтобы не подскочить к такому человеку и не ударить его кулаком в лицо. Теперь вы, наверное, понимаете, почему я до сих пор не ношу бороду и не люблю тех, кто её носит. Хотя сейчас, честно говоря, уже равнодушно отношусь к этой моде.
Большинство военнослужащих, выполнявших свой долг в Афганистане, особенно те, кто прошёл плен и чудом остался в живых, не хотят вспоминать то время. Они держат всю пережитую боль в себе, никому не рассказывая. И это очень плохо. Я придерживаюсь другого мнения. Да, больно ворошить старые раны, но молодое поколение должно знать настоящее лицо войны. Все те зверства, которые творили душманы, опираясь на ислам и Коран, оставили глубокий след в моей душе. Сотни людей стали инвалидами после этой войны. Даже я, вернувшись домой после госпиталя, долгое время не мог жить нормально. Перед глазами постоянно стояли молодые солдаты, с которых ещё заживо снимали кожу, а их горло грызли овчарки. Честно говоря, мне не хотелось жить.
Чтобы как-то забыть эти ужасы, я перестал выходить из дома и пристрастился к алкоголю. Родители не знали, как спасти меня от этой пагубной привычки. Они даже пригласили какого-то экстрасенса, чтобы вывести меня из запоя. Тот, войдя в комнату и посмотрев на меня, заявил: «На вас лежит сильная порча. Всему виной женщина с белыми волосами. Я могу вам помочь, но это будет стоить очень дорого». Когда я швырнул в него пустой бутылкой, он больше не появлялся.
Чем чаще я вспоминал Афганистан, тем больше пил, всё ближе подходя к категории алкоголика. Я понимал, что делаю плохо, но остановиться не мог. Однажды в пьяном угаре я взял верёвку и решил повеситься. Когда мама зашла в комнату и увидела меня в петле, она потеряла сознание. К счастью, рядом был отец. Они сняли меня вовремя, откачали, и после этого днями не спускали с меня глаз.
И вот однажды, после этой попытки суицида, ко мне в комнату зашёл Димка Лавров — мой самый близкий друг, с которым мы были неразлучны. Нас даже называли братьями. Мы учились в одном классе и оба шли на золотую медаль. Однако в восьмом классе мы расстались — родители Димы переехали в город. Связь с другом я не прерывал. Как и в сельской школе, он и там был лучшим учеником. Если мне хорошо давались языки, то он блистал в математике, физике и других технических предметах. Димка мечтал поступить в МГУ на факультет вычислительной математики и кибернетики. Однако после блестящей сдачи экзаменов ему вручили серебряную медаль, а золотую получил сын директора школы, который был гораздо слабее Димы и даже списывал у него задания. Обиженный такой несправедливостью, Лавров отказался от медали и вместо МГУ подал документы в Московскую духовную академию. Это стало настоящим ЧП. Как так — активный комсорг, серебряный медалист, и вдруг решил стать священником? В итоге начальник отдела образования и директор школы потеряли свои должности. Диме предложили вернуть золотую медаль, если он заберёт документы из академии, но он отказался. Он блестяще окончил семинарию, стал преподавателем, а затем протоиереем Благовещенского собора в Москве.
И вот этот Димка, в своей серебристой рясе до пят, появился у меня в комнате. Я валялся на кровати в нетрезвом виде, но его появление меня не удивило. Я сразу понял, что мать обратилась к нему за помощью.
Лавров схватил меня за шиворот, встряхнул, как котёнка, и посадил на кровать. 
— Ну, привет, опустившийся алкоголик, — произнёс он громовым голосом. 
— Дима, — тихо сказал я, — мне не хочется жить. 
— Эх, ты мерзавец, — покачал головой Лавров. — Люди без рук и ног живут, а ты, здоровый оболтус, так опустился. Тьфу на тебя! Тряпка ты половая. Себя не жалеешь, так родителей пожалей. Посмотри на них — они почернели от твоих выходок. Ты что, хочешь загнать их в могилу раньше времени? 
— Я хочу выпить, — неожиданно вырвалось у меня. — У тебя нет ничего с собой? 
— Вот тебе, — поднёс он к моему носу кукиш. — Выпить захотел? Давай, одевайся, бесовская твоя душа. 
Лавров, обладавший богатырским телосложением ещё со школы, вопреки моим протестам вытащил меня из квартиры и втолкнул в салон чёрного Mitsubishi. Какое-то время мы ехали молча. Потом он достал из сумки бутылку коньяка. 
— Вижу, Володя, тебе плохо, — ласково сказал он. — На, выпей, может, станет легче. 
Я не ожидал от друга такой выходки. Мне уже не хотелось пить, слёзы текли из глаз. 
— Да выпей, тебе говорю! — уже приказным тоном произнёс Лавров. 
— А куда ты меня везёшь? — спросил я, сделав глоток. 
— Везу спасать душу лучшего друга от падения в пропасть. 
Как оказалось, Лавров уже был настоятелем и протоиереем Владимирского собора в Санкт-Петербурге. По дороге он мало говорил, лишь изредка вытирал слёзы, слушая, как я рассказывал о своей жизни в Афганистане. Он не перебивал, не задавал вопросов, давая мне возможность излить душу. 
Храм произвёл на меня неизгладимое впечатление. Оказавшись в этом старинном соборе, который не закрывался даже во время блокады, я был поражён его убранством. Димка дал мне большую свечу, подвёл к иконе Божьей Матери «Взыскание погибших» и тихо сказал: 
— Поставь её за тех, с кем служил и кто не вернулся домой. 
Я замолчал, губы дрожали. Чтобы не расплакаться, я налил себе стакан воды и медленно пил, стараясь успокоиться. 
Зал замер в тишине. Карпычев не сдержался и вытер слёзы платком. Старовойтов сидел красный, как рак, корил себя за то, что плохо подумал о батюшке. Этот стильный священник оказался настоящим героем. 
— Пока горела свеча, передо мной вставали лица ребят, которые так и не вернулись домой. Слёзы катились по моему лицу. Тишина в храме давила на сердце, словно упрекая меня: «Какое же ты ничтожество». Мне стало стыдно за то, как я опустился. 
После этого Лавров завёл меня в келью, усадил за стол и положил передо мной лист бумаги и ручку. 
— Врач лечит тело, священник — душу, — глухо сказал он. — Ты не можешь больше быть врачом, значит, должен стать священником. Пиши заявление на поступление в духовную семинарию. 
Я не ожидал такого предложения. 
— Дима, я не смогу. При виде людей с бородой у меня начинаются ассоциации с духами. 
— Если это единственная трудность, — уверенно сказал Лавров, — то пиши. Будешь священником без бороды. 
— А разве так можно? — неуверенно спросил я. 
— Всё можно, — ответил он. — Главное, чтобы мысли были светлыми, а душа — доброй. 
Так я стал священником. Сначала служил в небольшом храме, потом попросил перевода в родной город. Вот так складываются судьбы. 
— А что стало с теми, кто был с вами в плену? — неожиданно спросил майор Старовойтов. 
— Один раз в год я нарушаю обет и надеваю военную форму. Сослуживцев осталось мало: одних уже нет, другие далеко. В прошлом году приезжали ребята из Кондопоги, Кирова, Костромы. Посидели, вспомнили былое. 
Сергей Антипенко, сержант ПЗРК, теперь ректор Брянского педагогического института. Он написал пять книг, одна из которых посвящена Афганистану. Алексей из Свердловска работает в ФСБ в звании подполковника. Мы часто встречаемся и обсуждаем всё — от политики до личных вопросов. 
Дмитрий Столяров из Подмосковья, бывший хулиган, после плена пересмотрел свою жизнь. Он окончил медицинский институт, стал профессором, а теперь живёт в Германии, где возглавляет Центр лазерной медицины. Он помог многим людям, включая детей, пострадавших от Чернобыля. Но сам он считает себя несчастным. «Человек создан для счастья, но счастье не всегда создано для него», — сказал он мне как-то. 
А жизнь Игоря, другого сослуживца, сложилась печально. Он предался разврату, сидел в тюрьме и умер от цирроза печени. 
Что касается Андрея Яценюка из Тернополя, который перешёл на сторону моджахедов, то он не только участвовал в боях, но и проявил себя как жестокий садист. 

Глава пятая

С выводом советских войск из Афганистана он сменил фамилию и перебрался в Пакистан, где стал одним из лидеров, занимающихся подготовкой террористических групп. Лично участвовал в их деятельности. Советское военное руководство заочно приговорило его к высшей мере наказания за измену Родине и убийства советских солдат. Однако, по неподтверждённым данным, во время одной из террористических операций на территории Ирана он был тяжело ранен и якобы скончался. 
С моей точки зрения, этот мерзавец инсценировал свою смерть, чтобы в очередной раз сменить биографические данные, включая фамилию, и скрыться от правосудия. 
Почему я так думаю? Всё просто. В 2013 году его тридцатилетний сын Арсений вместе с женой и ребёнком эмигрировал из Украины в город Балтимор, штат Мэриленд, США. Казалось бы, ничего необычного — многие уезжают за границу. Но странность в том, что, едва оказавшись в чужой стране, младший Яценюк приобрёл роскошную виллу, а затем стал владельцем крупного торгового супермаркета. Через год его жена также переехала в Америку и купила отдельный дом. 
В настоящее время Интерпол заинтересовался источником средств у этих, казалось бы, бедных эмигрантов из Украины. Также возникает вопрос: кто такой Брендон Стоун, который отправил приглашение Арсению Яценюку? Есть вероятность, что бывший изменник Родины и военный преступник, якобы погибший много лет назад, снова дал о себе знать. По данному факту проводится тщательное расследование. И, как показывает история, от Интерпола, несмотря на годы и расстояния, ещё никому не удавалось уйти от наказания за преступления, совершённые во время военных действий. 
Батюшка Владимир замолчал, взял стакан с водой, сделал несколько глотков и строго произнёс: 
— Наверное, уважаемые призывники, я достаточно подробно ответил на все ваши вопросы. На этой ноте мне бы хотелось закончить наш разговор. Или, может быть, у кого-то ещё есть вопросы? — с интересом обратился он к залу. 
— А с тем солдатом, который вас спас от взрыва гранаты, вы виделись? — неожиданно спросил бородатый парень из первого ряда. 
— Хороший вопрос, спасибо тебе, Ермаков, — с улыбкой ответил батюшка. 
Зал взорвался смехом. 
— Антоха, ты засветился! Тебя запомнили! — раздались весёлые крики. 
С задних рядов кто-то прокричал: 
— Как его не запомнить с такой бородой, как у Фридриха Энгельса! 
Зал снова покатился со смеху. 
Батюшка поднял руку, и в зале мгновенно воцарилась тишина. 
— Честно говоря, я долго корил себя за то, что во время той операции не успел узнать его фамилию. В тот момент у меня была только одна мысль — спасти его. Я знал, что он из Питера, но на большее времени не хватило. Если бы я продолжил службу в армии, обязательно разыскал бы его. Однако после плена моя жизнь круто изменилась. Окончив семинарию, я хотел уйти от мирской суеты, забыть всё пережитое, как страшный сон. Но это оказалось невозможным. 
Получив сан священника, первые пять лет я служил в небольшом сельском храме. Как сейчас помню, это была суббота. После службы прихожане начали расходиться, как вдруг в церковь зашёл старший лейтенант. Его глаза бегали, словно он кого-то искал. Увидев меня, он заплакал. Я понял, что у парня горе, и решил помочь. 
Не успел я подойти, как офицер со слезами на глазах произнёс: 
— Здравствуйте, батюшка. Вы меня не помните? 
Я растерялся и внимательно всмотрелся в его лицо, пытаясь вспомнить. 
— Значит, забыли! — с грустью сказал парень. — А я вас по всем частям ищу, чтобы поклониться и сказать спасибо. 
— Айболит, справа, помните? 
Меня словно током ударило. Это был тот самый мальчишка, который спас мне жизнь! Я растерялся, слёзы текли по моему лицу. Он опустился на колени, начал целовать мои руки и благодарить за своё спасение. Я всегда считал, что это он спас меня, а он думал, наоборот. 
— Батюшка, — сказал он, — я рос без отца. Меня растила мать. Вы спасли мне жизнь, и я прошу: будьте мне отцом. Если бы не вы, меня бы сейчас не было. 

Отец Владимир снова достал носовой платок и, не стесняясь, вытер слёзы. 
— Вот так, благодаря Господу, мы встретились. И знаете что? Этот парень давно уже не старший лейтенант. Вы его хорошо знаете. 
Батюшка намеренно замолчал, ожидая реакции. Зал зашумел. 
— Как знаем? Кто он? Скажите, не томите! 
Святой отец впервые за всё время широко улыбнулся. 
— Ну, раз не знаете, скажу: это ваш уважаемый военком Леонид Сергеевич Карпычев. 
Зал ахнул. В шуме и обсуждениях батюшка уловил уважение не только к себе, но и к Карпычеву. 
Когда майор Старовойтов услышал фамилию начальника, его лицо исказилось. Он резко поднялся и вышел из зала. Никто не обратил на это внимания. 
Карпычев подошёл к трибуне и, едва сдерживая слёзы, произнёс: 
— Да, ребята, всё так и было. Я до сих пор благодарен бывшему майору медицинской службы Владимиру Шилову, который стал для меня самым близким человеком. Дай Бог, чтобы и вам на жизненном пути встречались такие люди. На этом я хочу закончить собрание. От себя и от всех вас благодарю отца Владимира за его рассказ. В течение недели вы получите повестки, и я уверен, что все вы явитесь на призывной пункт. Среди вас не должно быть ни хромых, ни больных. Долг перед Родиной — наша святая обязанность. 
Через неделю среди будущих защитников Родины не было ни одного парня с бородой. 

Эпилог

После весеннего призыва подполковник Леонид Сергеевич Карпычев уволился с военной службы и начал осваивать новую роль пенсионера. Вскоре на его место был назначен новый человек из области. Майор Старовойтов не смог найти общий язык с новым военкомом и был переведён на другую должность.