Д. Н. Садовников, или Кладезь народной мудрости

Народные загадки, бережно собираемые Дмитрием Николаевичем Садовниковым в течение многих лет, составили объемистую книгу «Загадки русского народа», вышедшую в 1876 году и объединившую творения устного народного творчества 25 губерний. В предисловии Дмитрий Николаевич писал: «В загадке открылся полный простор для творческой фантазии народа». Он прекрасно понимал поэтическую природу загадки.

Сборник загадок состоял из разделов: жилище, внутреннее убранство, утварь и посуда, двор, огород и сад, земледельческие работы, в поле, на пасеке, мир животных, земля и небо, явления природы, грамота и книжная мудрость.   

Разделу «Жилище» предпослан эпиграф: «Не бравшись за топор, избы не срубишь». Нельзя не восхищаться меткости загадки о топоре: «Мужик идет из лесу, зеркало за поясом». Действительно, побывавший в изрядной работе при рубке деревьев топор блестит как зеркало.

Загадка отражает суть предмета или явления, цель которого - не только проверить наблюдательность и сообразительность человека, но и раскрыть его глаза на красоту и богатство окружающего мира.

 Этот мир словно оживает в загадках в красках и звуках. «Слушаю, послушаю: вздох за вздохом, а в избе ни души». Так говорится об опаре (забродившем жидком тесте) - подходя, она поднимается и опадает, издавая звук, похожий на вздох. В комментарии к загадке о росе «Заря-заряница, красная девица, по свету ходила, слезы обронила» Садовников пишет: «Капля росы сравнивается со слезой - этот поэтический оборот взят в литературу. Современное уподобление росинки алмазу или бриллианту так бледно перед этим, так искусственно!» 

«Стоит Егорий, копьем подпирается, шапкой накрывается». Когда узнаешь отгадку, то дивишься смелости поэтической мысли народа, уподобившему стоящий в поле стог сена былинному богатырю, опирающемуся на копье. «Ни свет, ни заря пошел согнувшись со двора» - коромысло изображено не тогда, когда оно лежит у пустых ведер, а когда на плечах у хозяйки, идущей ранним утром по воду.

Образно и красочно изображена работа в поле, в лесу, на пасеке. Звери, птицы, рыбы - все, что обитает в лесах, озерах и реках - также нашло отражение в загадках. Сравните тонкое отличие неутешной птахи - кулика, который «плачет, а из болота нейдет» от вертлявой сороки: «вертится как бес, а повертка в лес».

Над иными загадками приходится поломать голову. Чем смелее выдумка в загадке, тем труднее ее отгадка. Вот, например: «Конь стальной, хвост льняной» Вряд ли кто сразу догадается, что диковинный стальной конь, хвост у которого из льна - это игла с ниткой.

«Чем дальше углубляется читатель в книгу, тем шире раскрывается перед ним простор крестьянских полей, уделов. А дальше - звезды, небо, солнце, книга, перо. В конце загадки оборачиваются столь мудреными вопросами, что ответит на них не всякий умеющий читать и писать». Так отзывался о собранных Садовниковым загадках видный фольклорист профессор Московского университета В.П. Аникин.

         Книгу «Загадки русского народа» Садовников преподнес И.С. Тургеневу, с которым встречался на «пятницах» у поэта Я.П. Полонского. Воспоминания, написанные Дмитрием Николаевичем, сохранили подробности его общения с великим писателем, с которым он давно мечтал познакомиться. «Представился я ему перед самым уходом, причем совершенно искренно выразил свое довольство тем, что вижу его после стольких стараний увидать… Как маленькую память обо мне я передал Тургеневу свой сборник, чем по-видимому он остался доволен. «- Милости прошу ко мне, часов до 12 я дома».

         Во вторник 13-го марта я навестил Ивана Сергеевича… «Садитесь пожалуйста, вот здесь - приглашал он меня, указывая на диван, а сам располагаясь в креслах. - Просматривал ваш сборник и нахожу его интересным - мне особенно нравится толковая и ловкая группировка загадок».

Я выразил сожаление, что почему он не позволит издать своих стихов и почему считает их уже до такой степени плохими.

          - Бесцветны они, и я их не люблю - отвечал Иван Сергеевич.

         Узнав, что его собеседник переводит французских поэтов и намеревается побывать в Париже, Тургенев радушно сказал ему:

         - Приезжайте. Я вас познакомлю со всеми тамошними молодыми поэтами. Это - хороший, милый народ, веселый и искренний. Вам будут рады. Я люблю французскую молодежь.

         Иван Сергеевич написал на визитной карточке свой парижский адрес и подарил Садовникову свою фотографию.

         В журнале «Искусство», в котором Дмитрий Николаевич вел раздел литературной критики, он регулярно публиковал «Открытые письма по русской поэзии».

         «Платоническая любовь к луне и соловью сменилась не менее платонической любовью к мужику, которого знали очень плохо». «…речь идет о поэзии гражданской, в которой приходится, даже находясь в благополучии, скорбеть о чужом горе. Убедительно и искренно говорить об этом - я понимаю; писать о худом положении страны статьи - да, но петь, принимая народное горе так же близко к сердцу, как свое - для этого надо быть самому  и з   н а р о д а (выделено автором – А.К.)… Для выражения такой любви мало словесного искусства, и поневоле приходится только ныть, не обращая своей энергии в другую, более практическую сторону. Только  «живая любовь» дает содержание и жизнь поэзии, а не холодная филантропия пера».

         Садовников стремился решить вопрос: имеет ли право поэт писать о народном горе, сам не испытывая подобного. В поэзии того времени эта тема становилась подчас не только модной, но и доходной. В «Открытых письмах о русской поэзии» Дмитрий Николаевич охарактеризовал как «анахронизм» стремление Некрасова «преследовать помещиков и крепостное право чуть ли не двадцать лет спустя после упразднения и того и другого». Правда, Садовников, называя «Кому на Руси жить хорошо» «холодной филантропией стиха», не обвинял автора поэмы в желании  нажиться на «доходной теме» - у Некрасова были иные возможности вести весьма обеспеченную  жизнь.

         Сам Садовников сознавал горе и несчастье народа. Об этом он писал в своих статьях. «Крестьянская женщина с ребенком на руках, завернутым в грязное тряпье, с пятилетней босоногой девчонкой, цепляющейся за мамкин сарафан; два слепых, которых ведет мальчик; перекинутые через плечо заплатанные холщовые сумы; бедная сельская обстановка: соломенные крыши, ветхие крылечки и бедные люди - все это, читатель… все это вам так давно знакомо». Это строки из его очерка «Нищие на Руси». Однако писать об этом в стихах, не испытывая сам таких тягостей, он считал непорядочным, если только не преступным.      

         Много горя испытал выходец из крестьян поэт Спиридон Дрожжин, ценой большого труда и упорства пробивший дорогу в литературу. Почти ровесник Садовникова, одновременно с ним вступивший в Пушкинский кружок, он сделался к концу ХIХ века самым известным в России крестьянским поэтом, но вернулся в родную деревню и прожил там до конца жизни, совмещая творческую работу с крестьянским трудом. 

Размышления о прекрасном в искусстве и прекрасном в жизни, их сопоставление и противопоставление отразились в переведенном Садовниковым стихотворении Сюлли Прюдома: 

                Возвращаясь из музея,

                Где стоят, как снег, белея,

                Полны гордого молчанья

                Афродиты изваянья,

                Думал я, что эти боги

                Рождены стоять в чертоге.

                Прелесть их неоценима.

                Но когда прошла ты мимо -

                Заслонило мир искусства

                Сердца сладостное чувство.

                С этой чудною головкой

                Ты идешь походкой легкой 

                В старом платье, вьются сзади

                Кос волнистых, пышных пряди…

                День и ночь иглой проворной

                Ты работаешь упорно.

                Вижу палец твой исколот;

                В дверь стучат нужда и голод…

                Мертвецы на пьедесталах,

                А живые мрут в подвалах.


В созданный по инициативе Садовникова Пушкинский кружок вошли писатель Н.А. Соловьев-Несмелов, высоко ценивший литераторов-самоучек, вышедших из народа, крестьянский поэт С.Д. Дрожжин

Разбирая архив друга Пушкина Николая Языкова, переданный племянником последнего, Садовников подготовил для журнала «Исторический вестник» публикации пушкинских писем Языкову и отзывов современников об авторе «Евгения Онегина».

         «Громадная начитанность доставляла Дмитрию Николаевичу блестящую эрудицию, благодаря которой он являлся редким исключением среди наших поэтов и литераторов. Он был одним из тех немногих людей, которые владеют тайною уметь оценивать и взвешивать даже вес и меру употребленного в художественном произведении слова - он чрезвычайно тонко подмечал малейшие и мельчайшие уклонения в этом отношении и ценил по достоинству каждую удачную строку в читаемой им вещи. Зло и саркастически оценивал он встреченную им художественную нелепость. Он был беспощаден ко всякой посредственности и бездарности, посмевшей облечься в уважаемую им форму печатного слова, неумолимо казнил ее, но казнил не личность поэта или автора, произведение которого он разбирал, а его стих, плод его вдохновения, форму - он казнил сочинение, книгу, а не личность автора. Доброта, незлобливость, уживчивость были характерными чертами его натуры. Он был в высокой мере наделен от природы прекрасным юмором. Недаром он деятельно сотрудничал в юмористических журналах «Будильник» и «Стрекоза». Так писал о Садовникове хорошо его знавший писатель А.А. Коринфский.

 В посмертный сборник Дмитрия Николаевича вошли сделанные им шутливые надписи на полях книг. Так, в стихотворении популярного в то время поэта Н. Минского он отметил строки:

                И утром и вечером солнце сверкало нарядно,

                Лишь в полдень оно утопало во мгле непроглядно

и написал на полях:

                Утром  светло,               

                Вечером светло,

                А в полдень темно? Где бывает?

                (из пошехонских загадок)

В последний год жизни Дмитрий Николаевич вел отдел критики в журнале «Искусство», где опубликовал ряд статей «Открытые письма по русской поэзии». Он был глубоко убежден, что народным может считаться лишь тот поэт, кто не оторван от народа, и осуждал Некрасова, писавшего о бедах народа, но ведущего жизнь богатого барина.

Бывший профессиональным писателем, живший только литературным трудом, Дмитрий Николаевич безуспешно добивался должности секретаря губернского статистического комитета в одном из приволжских городов - Казани или Симбирска, не желая отдаляться от любимой реки.

31(19) декабря 1883 г. после недолгой болезни он скончался в клинике профессора Боткина в Петербурге и был похоронен на Новодевичьем монастырском кладбище.

«Дмитрий Николаевич был полон сил и таким жизнерадостным, каким я не видел его никогда, - вспоминал знакомый литератор о последней встрече с Садовниковым. - Он  много говорил о том, что в будущую зиму собирается переводов. Говорили и о возможности издать сказки, находившиеся еще под запретом. Надеждам этим не было конца. Но всему этому не суждено было исполниться».

«…Он вернулся нынче в Петербург только 7 декабря, - говорится о Садовникове в воспоминаниях редактора журнала «Искусство».. - Два дня подряд, 8 и 9, он был у нас в редакции, беседуя с нами, и эти беседы никогда не изгладятся в нашей памяти. Нужно было знать покойного Д.Н. Садовникова, чтобы понять, до какой степени этот талантливый и прекрасный человек всей душой любил искусство, как страстно и глубоко был он предан делу нашего журнала, как горячо любил он его, верил в успех и торжество его. В продолжении своих двухдневных бесед с нами он неумолкаемо рассказывал о множестве новых задуманных им статей: «Помните, мы в долгу перед читателями «Искусства»: мы уже высказались почти о всех выдающихся наших современных поэтах, а до сих пор еще ничего не сказали ничего о симпатичнейшем поэте Я.П. Полонском - и потому прежде всего пойдет этюд о нем... Нет, прежде чем начать писать о Полонском, я дам этюд о Тургеневе… У меня целая тетрадь, в которую я до слова записывал все, что слышал от самого Тургенева - все его рассказы, шутки и остроты. Во время моих многочисленных встреч с ним я имел обыкновение на другой же день под свежим впечатлением припоминать все услышанное и записывать. Это будут прелюбопытные воспоминания и такие, каких наверно не появлялось еще в печати. В этих воспоминаниях я изображу «пятницы Полонского», а они весьма характерны и интересны». По единодушному мнению всех знавших поэта, это был «необыкновенно сдержанный и деликатный человек. В людях он старался находить хорошие стороны и всегда стремился помочь каждому, чем только был в силах»

            Вот строки из некрологов, посвященных его памяти:
            «Садовников словно метеор скользнул по тусклому небосклону молодой русской поэзии - скользнул… и оставил о себе лишь мимолетный след, как блестящая звезда, исчезнувшая в необозримом пространстве»
            «Потеря его для нас тяжела теперь - потеря для народа осознается позже»               
            «В тайниках души его прекрасной бил живой поэзии родник!»
            «Смерть похитила у нас молодого поэта с крупными задатками настоящего поэтического таланта, который, казалось, способен был воскресить лучшие традиции русской поэзии».
            «Родись он на французской или английской почве, талант и имя его давно уже горели бы яркой звездой»
«Забытый поэт» - так называлась статья о Садовникове, увидевшая свет в журнале «Русский вестник» в 1906 году. Первый сборник стихотворений Садовникова под заглавием "На старой Волге. Песни и легенды" был выпущен через двадцать три года после его смерти. В него вошли произведения, посвященные Волге и Степану Разину. Наиболее полно из дореволюционных изданий поэзия Садовникова представлена в книге  "Песни Волги", изданной в 1913 году. Она включает помимо оригинальных стихотворений также и многочисленные переводы. Единственным научным  изданием  произведений Садовникова до сих пор является книга "Избранные произведения и записи", вышедшая в Куйбышеве в 1940 году.      
Небольшой сборник «Избранные произведения», включавший стихотворения, поэмы, предания, сказки, переводы и даже загадки, вышел в 1989 году. Изданный в Саратове  скромным тиражом, он сделался в Москве библиографической редкостью. С тех пор стихи замечательного поэта отдельными книгами не выходили.