Август для Августы

Тридцать лет прошло, но дни того августа в памяти настолько зримы, будто я проживаю их прямо сейчас.

Пустая улица. Как после конца времён. В голове сплошной сумбур. Чего только не приходит на ум спросонья. Строчки песен, обрывки фраз... Что меня беспокоит? Я хотела бы сейчас одного, а делаю совсем другое. Главное, чтобы это не вошло в привычку. Думать о таком с утра пораньше – это нормально? 
Бежевые и розовые дома, асфальт и бесцветное небо застыли, словно декорации. Действующие лица на этой сцене – только мы с Лучом. Пёс поднимает лапу у столба. Как хорошо, что город вымер и никто не видит нашего безобразия.
Ручеёк струится по склону. Мне в голову приходит очередная нелепая мысль, что он так и доползёт, медленно, слегка взбивая пыль, от Тверского бульвара до бабушкиного дома. А потом дальше вниз, вниз, к Москве-реке… Лучик стоит как статуя, не шелохнётся, гордо приподняв эрделистую голову. Удивительно, как в нём могло поместиться столько. Главное, чтобы он не сдулся полностью, когда жидкость вся вытечет из него. А то будет болтаться на поводке одна пустая шкурка. Что с ней делать тогда? Я улыбаюсь своим дурацким мыслям, терпеливо жду и продолжаю надеяться, что никто не воскреснет, пока не закончится ручейковое шоу.
Утреннюю тишину разрывает мерс и проносится мимо на огромной скорости. «Розовые розы Светке Соколовой…» гремят, затихают, теряются в переулке. Мы с Лучом ошарашенно прядаем ушами.
Сейчас я должна бы гулять со своим чёрно-белым спаниелем. Как назло в конце июля тётя с двоюродным братом уехали в Прибалтику. И старенькая бабушка с Лучиком остались одни. Сестра моя смогла пожить с ними только неделю, мама уехала в командировку. Ну вот и пришлось мне отбывать. Немного досадно, но надо так надо. Август для Августы. Мою бабушку зовут Августа Михайловна. Большевичка прабабушка назвала её в честь Августа Бебеля.

Неделя миновала довольно быстро, я даже удивилась.
Мне нравится жить в центре, и до работы всего двадцать минут пёхом. Плохо только, что я оказалась связана по рукам и ногам. Бабушка уже не выходит на улицу. Соответственно гулять с Лучом, ходить в магаз приходится мне. И готовим мы с бабушкой вдвоём.
Вчера звонил Дэн, хотел забить стрелку. А у меня не получилось. Было ужасно обидно, ведь я могла увидеть Майка. Больше всего на свете я хотела бы увидеть Майка. Чёрт, чёрт, чёрт! Я сжала зубы и резала капусту в щи, как и договаривались. В голове крутилось: «воображаемые твои появленья». Наверное, я начала писать стихи.
Мой друг Дэн познакомил меня зимой с клёвыми ребятами. Мы с Дэном и Кэт как раз закончили училище и махнули в Ленинград. Тогда я и увидела Майка в первый раз. Большим табуном ходили на концерт рокклуба. Шатались по зимнему городу. По Москве мы тоже любим побродить. Ради смеха заглядываем в магазины, где все полки и витрины заставлены туалетной бумагой. Иногда забиваем стрелку на флэту… Маме не нравится этот сленг. Я, собственно, не особо рвусь так говорить всегда, но, время от времени, приятно пробовать на вкус эти слова. От них веет битлами, хиппи, БГ, «Кино» и прочими классными штуками. Несколько моих друзей переделали свои имена на английский манер, например Дэн и Кэт. А меня величают Машурой, ещё с училища повелось. Так вот, когда забиваем стрелку, заходим в комнату, ребята сидят за столом, на полу. Майка как будто нет. Он превращается в невидимку оттого, что очень худой и молчаливый. Я долго не замечала его. А теперь только о нём и думаю.
Вот думаю о Майке, а сижу, как приклеенная, у бабушки.
Подозреваю, что бабушке со мной не особо интересно. Для меня не секрет, что она больше любит наших старших сестёр. Мы с двоюродным братом на втором плане. Думаю, всё объясняется просто. Сестёр она повоспитывала всласть, сёстры в большей степени её внучки, а мы родились, когда бабушка уже постарела.
Образ бабушки в моей голове состоит из двух половинок – летней и зимней. Летом на даче она моет мне, маленькой, голову в эмалированном тазу на веранде. Левая бабушкина рука, почти не работающая после инсульта, больно скребёт кожу. А если в тихий час мы с братом долго колобродим, она заходит в комнату и грозным командирским голосом декламирует: «Спать сейчас же». Это производит впечатление, даже после сотен повторов. Я до сих пор могу с точностью восстановить в голове её реплику. Наверное, за эту роль второго плана ей запросто можно дать Оскара.
Когда-то давным-давно бабушка была актрисой театра Революции, он сейчас Маяковского. Зимняя бабушка по праздникам, за большим многолюдным столом читает стихи Пастернака, Северянина. Её интонации то взлетают восторженно, то замирают в тихом ворковании.
И зимняя, и летняя бабушки выглядят одинаково. Ну, с небольшими изменениями в сторону строгого тёмнного костюма или, наоборот, опрятного халата. На голову она всегда надевает лёгкую чёрную шапочку-чалму. Шапочка прикравает верх ушей, в мочки которых вдеты удивительные серьги. Эти овальные окошки с мельчайшей мозаикой будоражили моё детское воображение. Там застыла итальянская улица, покрытая брусчаткой, по бокам от улицы стоят малюсенькие домики, вверху – треугольник бирюзового неба. Дед когда-то привёз бабушке это чудо в подарок с очередных гастролей. Одна улица у неё в одном ухе, другая – в другом. С годами тяжёлые серьги своим весом здорово вытянули мочки ушей. В этом даже есть что-то такое… аристократическое. Есть ещё чёрно-белая молодая бабушка, которую я знаю только по старым фотографиям, такая потрясающая, просто глаз не отвести. Она и сейчас красавица, хоть ей уже восемьдесят три.
Лет в пятнадцать меня поразил тот факт, что дедушка в начале их совместной жизни сказал бабушке: «Или я, или театр», и бабушка оставила театр, а дедушка спустя годы оставил бабушку. Но под конец вернулся. Под занавес. И она его, старого и больного, ненужного уже там, куда он драпанул, приняла обратно.
И вот теперь, когда все житейские бури позади, она сидит в своей комнате и отгадывает кроссворды. Когда я захожу, на лице её загорается лучезарная улыбка. Очень люблю эту добрую, сияющую улыбку, полную любви. Не ко мне, не к кому-то, а любви вообще.
– Ну что, как на работе? – говорит бабушка, пряча за щекой леденец. Привычным движением, характерным только для неё, проводит рукой по столу.
– Всё хорошо, как обычно. Пойду соображу ужин.
Иногда она кричит мне из комнаты:
– Маша! Закрутка на винт, вторая «а», пять букв.
– Шайба, – кричу я в ответ.
– Ну конечно, как же я… – бормочет бабушка.
Бабушкина комната самая большая в огромной четырёхкомнатной квартире с длинным коридором. Её окно выходит на Вознесенскую церковь и высокий каштан. Перед службами благовест заполняет квартиру под завязку.
На ужин у нас опять яичница. Бабушка не против. Раньше летняя бабушка готовила вкусные оладьи. Теперь это ей не под силу. А я даже под её руководством пока не наберусь смелости на такое отчаянное мероприятие.
Перед сном я захожу пожелать ей спокойной ночи. Меня окутывает запах лекарств. Спальня находится за длинным шкафом, разделившим просторную комнату на две части. Бабушка кажется совсем маленькой в кровати. На голове – белый платок, чтобы не замёрзнуть. У стариков с этим бывают проблемы. Слабо светит пёстрый ночничок. Бабушкино лицо при виде меня расплывается в беззубой благостной улыбке.
Ночью иду на кухню попить воды. Из собачьей миски с шуршанием разбегаются полчища тараканов. Эх. Помыть её что ли? Ладно, завтра, если не забуду. 
Не спится. Хочется домой, хочется свободы. Ну, зато, когда кончится моё послушание, я оторвусь по полной.
По выходным мы с ребятами иногда устраиваем сабантуй. Немножко винца, под настроение. Нам много и не надо. Нам и так неплохо. Мы можем полдня смотреть по видаку «Том и Джери» и ржать до упаду. О всякой дури даже речи не заходит. Я держусь от такого на пушечный выстрел. Хватит с нас моей двоюродной сестры, которая пошла «не по той дорожке».
Кстати, Майк вообще не курит и не пьёт. Он ещё классно поёт и играет на гитаре. Правда, уговорить его непросто. Но уж если гитара у него в руках, то начинается волшебство. Голос у Майка довольно низкий и хрипловатый. Тёмные глаза глядят всегда серьёзно, даже строго из-под угольной чёлки.
А у бабушки глаза от старости выцвели по краю радужек. Вокруг зрачков остался густой голубовато-серый. Я бы её нарисовала. Портрет не числится в списке моих сильных сторон. Хотя, попробовать стоит. Можно было бы нарисовать бабушку вот так у окна. Она сидит за столом на кухне. Такая уютная. А на дворе непогода. Нервные струи дождя остервенело заливают двор. Бьётся в стекло ветка яблони. На подоконнике журчит небольшой телевизор.
С утра такой же дождь будет? Как бы зонтик не забыть на работу.
Я работаю уже полгода в мастерских Большого театра. В декорационном цеху. Звучит шикарно. На самом деле это как фабрика такая. Работа довольно монотонная. Резать, приклеивать, красить. В основном приходится ремонтировать старые декорации. Но ничего, жить можно.
Вообще, я хотела уехать по распределению. Оторваться от семьи. Мама  меня отговорила, убедила в беспросветности провинциальной жизни. Дед когда-то давно был главным художником Большого, поэтому  пристроиться в мастерские не составило труда. Выходные у меня воскресенье и понедельник. Не очень удобно.
В воскресенье тоже не получается потусоваться. Какой смысл ехать, если через час придётся возвращаться. А отчалить, когда уже вечером погуляю с Лучом – не фонтан, ведь бабушка вряд ли заснёт. Будет ждать моего прихода.
Читаю отличную книжку. Только не могу запомнить имя автора. Заковыристое очень. Написано просто супер. Я пропадаю в этой книге с головой. Сюжет очень близок мне именно сейчас, во время заточения в огромной квартире в центре Москвы. Там тоже парень вынужден жить в доме у родственников. Мы с героем одновременно замираем от ужаса и восторга. Бродим по заброшенной усадьбе, спасаемся от мокасиновой змеи и запросто болтаем с колдуном. Наверное, Майку понравилось бы. «Воображаемые твои появленья. И запах цветка ночного, похожий на крик болотной птицы». Может, записать? Вроде красиво сочинилось.
Приходит Лучик. Кладёт свою рыжую кудрявую хлеборезку мне на колени. Низкий его гундёж переходит в жалобный писк. Приятно проводить рукой по жёсткой шерсти и мясистым ушам.
- Ну, давай, Луковая голова. Пошли.

Проползли ещё две недели. Завтра уже приедут тётка с братом. Бабушка непременно хочет по этому случаю разморозить холодильник. Здесь не принято его отключать при разморозке. «В каждом домушке свои игрушки» – так говорит моя тётка. Нужно сначала выгрузить продукты, затем большим кухонным ножом изо всех сил отдирать лёд от морозилки. Я стараюсь, но бабушка недовольна.
– Пусти. Ты не сможешь!
Бабушка решительно отодвигает меня. Откуда в таком маленьком теле столько силы? Неверная скрюченная рука упирается в замороженный край, а другая бодро орудует здоровенным ножом. Я только успеваю ловить вылетающие ледышки и испуганно приговаривать:
– Ба, ты не сломай холодильник-то.
– Ба, ты это… Ты устанешь наверное.
Мои попытки утихомирить бабушку бесполезны, она как самоходная установка, которая вырвалась на передовую. Её уже не остановишь.

Я неделю как свободна. Сегодня воскресенье. Пришли с ребятами в зоопарк. У вольера с морскими котиками я улучила момент, когда Майк оказался один.
– У друзей в видеозале «АССУ» показывают. Пойдём с тобой, посмотрим!
– Машура, я бы с удовольствием, но... Я Ассу смотрел уже… С девушкой, – пауза. И, чтобы не оставалось никаких сомнений, – мы с ней на следующей неделе в Крым едем.
Какой уж теперь зоопарк. Скорей бы домой.
«И запах цветка ночного…».
– Следующая станция – Юго-Западная, конечная. Поезд дальше не идёт. Просьба освободить вагоны.
Ну, вставай, неудачница. Поднимайся. Шагай по плиткам платформы. Преодолевай лестницу. Садись в автобус. Звони в дверь.
– Мам, ты чего? Ну, не плачь, мам…
– Анюта звонила… Бабушка умерла сегодня ночью.
Мы стоим обнявшись довольно долго. Где-то между рёбер набухают слёзы. Потом я прохожу в комнату. Достаю из шкафа тетрадь и записываю на белом листе в клеточку:
«Сквозь листья деревьев мокрых
Ложатся заплаты света
На каждом витке поколений
Подстерегают молча
Воображаемые твои появленья
И в чёрном туманном сердце
Запах цветка ночного
Похожий на крик болотной птицы».

Тридцать лет прошло. Майка я помню смутно. А вот три последние недели с бабушкой настолько зримы, осязаемы, как будто проживаю их прямо сейчас. Не то чтобы мы много с ней разговаривали, нет. Просто мы были рядом.