Лизонька

Когда  Миха  уже  собирался ехать  учиться в технарь, плотно трамбуя в чемодан  рубахи и брюки,   отец сурово морщил брови, и помалкивал. Особых наказов  у него и не было, а если бы и родились,  сложновато   их вставить  в речь жены. Уж та-то насчёт наказов была мастерица. Вплоть до того, как  супы варить, как брюки быстро выстирать,  а главное - "учиться бравенько,  штоб  родителев не позорить."
     Провожая   за ворота, где  уже газовал на колхозном УАЗике  соседский парень,  отец придержал рванувшего было к машине парня за руку и силком усадил на скамейку у ворот:
- Всё запомнил,  чо тебе мамка обсказала?
- Всеё, батя!
- «То» да «потому» мусолить не буду. Одно скажу: девок там не порти зазря. За первую встречную - поперечную не хватайся,   с умом выбирай. Вот ежели тебе  без иё тоска давить будет, значитца -   твоя. 
- Батя! Какие девки?!  Я учиться еду! - Мишка, обняв  батьку, прижался  к шее. И  почувствовав  себя на какую-то секундочку тем пацаном, что  встречал отца  с пахоты.  От смеси запаха  трактора и отцовского дегтярного мыла – другого тот   не признавал, замокрело   в уголках глаз.  Ещё не хватало, как  девчонка  какая! Осердившись на себя,   Мишка рванул в УАЗ, плечом стараясь стереть предательскую мокрую дорожку на щеке.
- Не кобелируй там, понял? - сурово прикрикнул вдогонку  отец, хотя Мишка,  наверное, его и не услышал. Качнувшись на паре луж, УАЗик  рванул за поскотину, наматывая на колеса дорогу от деревни.
     Мишка, трясясь  на ухабах, придерживался за металлическую скобу  над головой,   оглянулся на свою деревушку.
 Туман, поднимающийся от сопок  и пашни  после вчерашнего проливного  дождя, расслоился на белые клочки  и стремился оторваться  от тёплых ночных лежбищ,  чтобы  растаять  в небе.  Лохмотья  туманных овчин скрыли   уже часть улочки, где был Мишкин дом. Он вспомнил,  как стремился скорее выскочить за ворота, поджидая машину, чтобы не слушать материнских наказов. И подумал,  что сам, будто этот  туман,  стремится  скорей взмыть от мамкиной груди в небо.
        УАЗ спешил  вверх, подымаясь к хребту  и через силу одолевая  последние километры на самой  его вышине.   Лёха-водитель переключал  рычаг  каким-то залихватским движением ладони, ударом посылая его вперед,  а когда УАЗ  кряхтел, силясь взобраться на кручину, смешно морщился, выдвигая вперёд нижнюю губу  и, казалось,  всеми своими внутренними  силами помогал двигателю справится с подъёмом.   
Зато на спуске с хребта    машина  козлила  не в меру, так что и Алексей,  и Мишка  только успевали своими задами ловить  сиденья. Чего-чего, а  ям  и каменюк на дороге хватало с избытком.
  Оглянувшись с хребта на дорогу, что осталась позади, Мишка неожиданно загрустил. И подумалось,  что зря, может, так торопился  выпрыгнуть из-под  отцовской крыши.  Дом, с серой крышей из дранья, похожей издали на кепку,  с приветливо распахнутыми  синими ставнями-глазами,  огород и ласковая  речка за ним остались уже далеко позади, и даже с самого высокого хребта не разглядишь.
   На поезд успели вовремя. На станцию Миха даже и поглазеть не успел, как  шумным драконом налетел на крошечный вокзал поезд. Казалось, даже и остановиться толком не успел, а вот уже  дёрнулся   поезд –Горыныч  и полетел дальше, разрывая своей тушей  туманные одеяла, оставляя  от них горючие торопливые слезы на стёклах, наискось убегавшие вниз.
     В вагоне кто-то досыпал утренние сны, кто-то уютно позвякивал ложечкой, размешивая сахар в стакане.  Потрескавшиеся пятки торчали с верхней полки,  и Миха  осторожно обогнул их, стараясь ненароком не разбудить хозяина этих пяток, добираясь до своего места. 
   Возле Михи соседствовала семейка - взлохмаченный отец на верхней полке, и, видимо,  супруга его  -   напротив Михи.  Она усиленно прикармливала непослушного пацаненка, который  одновременно делал кучу дел: глотал кусочки вареного  яйца, запивал  чаем,  стараясь не расплескать его, а  шкодливые глаза  метались между полками  - отцовской и соседней напротив,  верхней, где кто-то еще кутался в простыню.  Наружу торчала  узкая стопа второго подростка.
  - Лежебока! Говорила тебе, не тянись,  вставай.  Поели бы спокойно. Теперь вот молодого человека будем беспокоить,- увещевала мать невидимого за простынёй соню.
 -   Ничего, ничего,- отмахнулся Мишка. - Я могу у окна постоять, кушайте.  Кормите  своих пацанов,- улыбнулся он женщине, убежденный, что узенькая стопа принадлежала второму парню, постарше.
Сверху раздался  тихий смех. Из-под простыни вдруг показалось милое девчачье лицо, обрамлённое золотистистым облачком волос. Она, склонившись лицом в промежуток между полками, спросила с  усмешкой:
- Мам, пацана кормить будете?
А  потом, расставив руки крестом между полками,  упругой тростинкой качнулась  и спрыгнула вниз, ловко приземлившись  рядом с оторопелым Мишкой. Он отшатнулся к окну, и старался не глядеть на упавшую сверху девчонку.  Как же она была  хороша! Волосы золотились в солнечных лучах,  метавшихся  по плацкарту, то терявших, то вновь  выхватывающих своим светом ее пряди.
Глаза  отливали зелёным  и смеялись, даже если она  не улыбалась,  когда взглядывала на него. Казалось,  они были напоены  светом бегущих мимо поезда зеленых перелесков.
"Видать, здорово  я её насмешил, дурак деревенский.  "Пацана  кормить".. - сердился он сам на себя за неумную встречу  и полное неумение вести себя  в таком обществе.  Опустив голову, краешком глаза видел немыслимо тоненькую талию, которая  находилась рядом с ним. Казалось, протяни  он сейчас руку, и всю зараз бы  обхватил.  От мыслей  про талию растерялся Мишка и покраснел. Даже руки для верности  сунул под  краешек матраца, будто придерживаясь за полку.
   А она, ощущая, видимо его смущение, приподняла руки и закрутила растрепавшиеся со сна волосы  в пучок на затылке, который заколола неведомо откуда взятыми шпильками.
- Чай будешь с нами пить, кавалер, -  и шутливо тронула его локотком под бок.
 -  Спасибо, я потом, - ещё больше растерялся Мишка
-  Чего потом-то? Из дома-то давно? - насела на него мамаша.
-  В шесть утра выехали, на поезд спешили.
-  Огооо!  Давай-ка. Лиза, дуй к проводнику, бери на  двоих чайку, -скомандовала мамаша.
 Когда Лиза вернулась,  покачиваясь в такт движению поезда, к своему столику, Мишка уже  знал, что меньшой из соседнего купе - Пашка, мамаша-  Анна Ивановна, а отец семейства, упорно давящий  матрац - Иван Николаевич.  Всё бы ничего. И с этой частью  семейства Мишка доехал бы без проблем.  Но как только он видел лицо Лизы, он опять потерял всякое равновесие. И была тому  зловредная причина.
     В деревне  Мишку любили  все, зная его характер. Больно уж  он был жалостливый и беззлобный. Только вот  беда,  с малолетства с ним приключившая  какая-то хвороба  подпортила ему лицо:  при улыбке  сразу виден был явный перекос губ.  Правда, владение отцовской гармошкой начисто затмевало этот физический недостаток, но Мишка  всё равно его   стыдился и старался не улыбаться  при посторонних. А при любом удобном случае просто разворачивал свою любимую гармонь, и улыбался,  улыбался, сколько душеньке угодно,  наклонив вихрастую голову  к мехам, вроде как их прослушивая,   совсем по-докторски. 
Но тут-то гармони не было! Он отворачивался к окну, старательно разглядывая  мелькающие перелески, крошечные домики в лесу,  мосты и реки, и скромно прихлёбывал чай  из стакана с подстаканником.  Семейство  тоже продолжило завтрак  и Лиза нет-нет, угощая  двигала к нему то кусочек ватрушки, то хлеб и сыр.
- Спасибо, я пока не проголодался, - мямлил  он, боясь даже представить,  как Лизины пальчики коснутся его корявой руки.  За лето на сенокосе он обзавелся целым панцирем из мозолей  и шрамов, и старательно прятал руки под столешницу и краснел от очередного приглашения угоститься.
 - Лизка! Ты совсем мальчишку  запугала. Не лезь   к нему. Видишь,  раскраснелся,  как мак за поленницей, - рассмеялась  Анна Ивановна.  - Иди вон в коридор,  а ты, Иван, спускайся да тоже пей. А то так целый день  просидим, а парню расположиться надо.
- Нет, нет. Я пока тоже постою. Кушайте, пожалуйста,  - Мишка  выскочил к тамбуру  и остановился у окошка, перевести дух.
 Но Лиза  и не подумала дать ему передышку. Подойдя, стала рядышком, так же, как и он, взялась за поручни у окна. Стоя рядом, покачивалась и  тоже разглядывала убегающие рощицы и щётки елей, подпиравших небо.  В светло-коричневом легком платьице, с легких тапочках на босу ногу, с загорелыми тоненькими ножками она походила на  изящную косулю. Точно! Видел их Миха  в  лесу летом, порой прямо на прокосы, а то и вовсе  к табору выбегали. Солнцем шерстка подсветится, и стоит она, изящная и трепетная, как струнка звонкая. Кажется, тронь ее, зазвенит и взмоет вверх.
 Стоя сейчас рядом с Лизой, он, как и  там, на прокосах, вздохнуть боялся, чтобы не спугнуть эту замершую рядом с ним красоту. Дышал тихонько,  глаз поднять боялся и видел только ее загорелую руку, которая  параллельно его руке  держала  поручень.
- Ладно, ты извини нас... Соседи у тебя шумные, - начала первой говорить Лиза. – Извини,  что покушать толком тебе не дали.
- Нет, нет.  Нормально. Я попил чаю, да и ладно пока. Я ж не работал, - улыбнулся он, и повернул к ней голову.
-  Давай, ты пока стесняешься, на завтраке,  а обедать будешь  по- человечески, ладно? - Лиза ободряюще взглянула на него и тут только  заметила его недостаток. Забывшись,  он улыбнулся открыто, как дома,  не прячась, и  изъян был особо заметен.
 Тут только до неё и дошло,  от чего был так стеснителен этот парень за столом, и отчего так старательно разглядывал  пейзажи. Он  просто  панически боялся  её реакции.
 -  А ты не стесняйся, - вдруг сказала  она, сама от себя  этого не ожидая. - У тебя такая добрая  улыбка,  и куда она завалилась,  -  вправо или влево - не так и важно, - она так улыбнулась ему, что самые сумрачные уголки  плацкарта, казалось,  осветило само солнышко
- Да я...., - Машка аж задохнулся и забыл, что хотел сказать. .
-  А глаза у тебя красивые, как у артиста  итальянского.
Мишка опустил глаза.  Честно говоря, и глаз  своих он тоже стеснялся. У  всех парней  глаза, как глаза,  суровые.  А у него такие ресницы, да ещё загнутые  как у коровы! Вечно одноклассницы предлагали "махнуться". Девчоночьи,   в общем,   глаза.  И даже  длинный  чуб не особо спасал, видны  были эти чёртовы ресницы!
 - Ты куда едешь-то?
- В Иркутск, в техникум, - ответил Мишка. Слава Богу,   разговор выходил на обыденную разговорную  тропу.
- Ух,  ты! И я туда! У нас там тетка. Вот едем в гости всем семейством,  а я останусь  учиться.
- А у меня никого. Но обещали общежитие,- рассказал о себе и  Мишка
 - Вот здорово. Ещё не приехали в Иркутск, а у меня уже будет знакомый, -  облегченно рассмеялась Лиза.- Не так страшно!
  Всю дорогу до Иркутска Лиза рассказывала, как она мечтает стать геологом, и что  экономический  техникум - только  первая ступенька. Родители, совсем  как Мишкины, давали ей наказы: материнские касались еды и экономии, отцовские же со строгостями,  как и у Мишкиного отца.   Он улыбался, слушая их разговоры. Он сразу  уговорил  Лизу  поменяться местами.  Лежал теперь на   матраце,  на верхней полке,  уложив голову на руки, заглядывая  в окно.   Несмотря на скорость, можно было разглядеть  пробегающие мимо красоты: весёлые речки, бегущие по каменистым перекатам, овраги.
  Но больше всего нравились крошечные домики в лесу.  Для путевых обходчиков, думал Мишка, мечтая пожить в таком домике, на краю овражка . был бы он самым непутёвым обходчиком.  И, придя в такой домик, остался бы там, охотился бы в лесу. Собирал на буграх сладкую землянику и приносил бы ее Лизе. С чего уж она бы оказалась в этом домике, даже и придумать не мог. Просто видел  в своих мечтах,  как ведёт Лизоньку,  придерживая под локоток,  рядом с лесным оврагом, срывая на ходу цветы.
  Лёжа на животе, и иногда поглядывая вниз, Мишка даже себе боялся признаться, что красивее овражка, что получился на спине у Лизы, он не видал: в вырезе  платьица видны были ее плечи и лопатки. Она тоже лежала на животе,  положив голову на руки. Лопатки образовали на спине нежную  загорелую ложбину, с которой он совсем позабыл и про уплывающие вдаль перелески.
 Засыпая,  улыбался в темноту  и подумал, что совсем он неладный. Главный  отцовский наказ не выполнил « Не хватайся за первую встречную».
- А получилось всё, как по наказу:  не могу  я без неё.  Как и утра-то дождаться? – думал он,  ворочаясь на полке и затаённо вслушиваясь в её дыхание. Его  и слышно совсем не было, но так  хотелось его услышать, ведь она совсем рядом рядом,  в метровой досягаемости.   
  А  потом, когда поезд  суматошно выстукивал по рельсам свою  торопливую мелодию, Лиза проснулась,  и он  это почувствовал. Молча свесил руку вниз,  а она, приподняв свою, коснулась её кончиками пальцев. Будто током Мишку пронзило. Не будь над ним крыши вагона, взмыл бы, наверное, над составом и пару кругов, как ястреб, над горами сделал. Так,  в этих летящих  солнечных мечтах и уснул, подумав   напоследок, что даже поезд  не просто  стучит, а выстукивает: Ли-зонь-ка.. Ли-зонь-ка . 
   На вокзале  при расставании он  взял её адрес. Без труда устроился в общежитие,  и началась учеба.   Но  ровно через две недели он понял, что хочет её видеть каждый день. Точнее,  понял- то он сразу,   когда она  ещё уходила с вокзала   и…поменял техникум! Благо,  деревенские отметки   были крепкими,  а учебного времени прошло всего ничего.
   Учился с Лизой на одном курсе, провожал её домой каждый день.    Казалось,  что и день- то начинался не с первыми лучами солнца, когда он торопился от общежития к техникуму, а с первой её улыбкой от дверей аудитории.  Порой невмоготу было дождаться её прихода,  и он спешил вниз,  перепрыгивая  по две ступеньки  зараз,  чтобы встретить её  у двери в  здание.  И каждый раз, когда она бралась за ручку двери, потом мчалась   в вестибюль, он  смотрел на неё,  пронизанную солнцем, и  вспоминал  косулю на прокосе.
    Самое главное,  во что он поверил, находясь рядом с нею –  что  он ей понравился. Понравился, несмотря на его изъян. Признаться, сильно от изъяна он и не страдал, не девчонка же. 
  Хотя,  чего уж душой кривить – страдал раньше,  да ещё как. Это только в книжках  написать: «Не страдал». Да и поставить точку.  А тут…  На танцульках  в деревне  девчонки  выбирали   не его.  А  однажды, когда он вечером вместо гармошки   нервно схватил косу, и шагнул за огород, к нему  подошел отец. 
- Чего это на ночь глядя,  Миха?   Братья–то  вон, в клуб бегут
-  Путь бегут. Мне и тут хорошо, - буркнул он отцу. –  А мне-то зачем на танцульки?  Чтобы  услышать  от  какой-нибудь -   «С кривым не пойду»? Лучше телятам  сена накошу, покуль жара спала.
-  Стой-ка, сын. Погоди,  – отец  вытащи оселок из-за голенища, чиркнул свою косу, передал оселок  сыну.  - Ты   пойми, сына.  Есть у тебя эта отметина, только не портит она тебя. А лучше делает.  Ты  не на лицо рашшитывать будешь,   а на нутро.   А нутро у тебя хорошее.   Жалостливый. Животину не обидишь,  не токмо человека.  Не врун, и не трепло. Сейчас таких многовато   развелось.  А  гармошка у тебя не поёт, а разговаривает.   И  я на тебя, как на мужика надеюсь. Счастливая та будет,  которая в тебе это углядит, не переживай. Твоё  к тебе придёт.
    На третьем курсе Миха после занятий  стал бегать в соседний «Универсам», подрабатывая грузчиком.  Правда, с Лизой пришлось пореже видеться вечерами, но она, узнав, что он подрабатывает, всё  поняла   и вопросами не донимала.  Ей у родни,  конечно, жилось веселее, чем парням   и девчонкам  в общежитии, где порой считали копейки до стипендии.
   Посчитав первую полученную заработную плату, Миха  почесал затылок.  А на выходных побежал на вокзал, где  парни разгружали вагоны.  Весной, прибросив  свою  «бухгалтерию»,  пошел  к  Лизе.
 - Пойдем, Лиз, на Маркса, погуляем? – предложил он  ей.
-  А чего не на  Набережную?  - улыбнулась она, зная его пристрастие  именно к Набережной.      
 -  Надо...
   На  ул. Маркса рядом с площадью был ЗАГС. Подойдя туда, Михаил  поплотнее обнял Лизу за талию и повёл на крылечко. Та на минутку остановилась, округлив глаза.
- Заявление надо нам подать. Прямо сейчас. Это важно.
- Погоди, погоди. Почему?
- Важно, говорю тебе.  Важно значит. Сегодня,  здесь  и сейчас.
- У меня  даже паспорта с собой нет.
- А я захватил его с комода, - улыбнулся Мишка и достал и свой и её паспорта  из кармана.
    Заявление в ЗАГСе приняли и назначили дату  регистрации - через  месяц.   
    Свадьбу праздновали всей деревней. Приехавших  парней и девчат- однокурсников  едва собрали на третий день. А две подружки  Лизиных  нашли здесь себе ухажеров.  Местные ухажёры - это вам не городские – хваткие,  на  новых девок падкие.  И на Новый год в деревне праздновали  ещё две свадьбы – парни своего не упустили!   
Так и появились после техникума  в родном Захарово   три новеньких пары специалистов: и в лесхоз, и в колхозную  бухгалтерию.  Председатель колхоза  Николай Гаврилыч нарадоваться не мог:
- Молодцы, робяты!   И вас по колхозной стипендии отучили да ишо и  плен девчат набрали. Правда што,  девки чужой товар. Кто-то учил, а вы умыкнули,  - посмеивался он довольно. Помимо чисто кадрового интереса  грел душу  и личный -  приезжая молодуха, что привёз  его сын,  очень по нраву была. Умница, красавица. -  Теперь знай  декретные отпуска оплачивай, ребята- то наши все  кровь с молоком,  -  хитро подмигивал он  кадровичке  в бухгалтерии.   
 А Мишка с отцом  и старшими братьями уже достраивали новый дом. Глядя на солнечные ошкуренные бревна, вспоминал Миха, как готовили лес на дом.
 Непроходимая тайга, темная, непроглядная, расступалась, когда  Миха  заезжал по лесной дороге  на отцовском верном 157-ом Зилке   между двух сопок в отведенную деляну.  Высыпались  из кузова братья, степенно выходил  из  кабины отец, Кузьма Василич. Разминались, неторопно  разбирали бензопилы и шли по лесниковым пометкам  к высоченным звонким соснам. Струился сквозь вершины неяркий зимний свет, даря  позолоту стволам, а Мишке в каждом блике виделся свет Лизонькиной улыбки.
     Лиза настолько пришлась по сердцу  всему селу, что  Мишка порой вполне серьёзно подумывал: не она ли местная?  А он,  может,  пришлый?   Отчего каждый зовёт её  «Лизонька»?  Почему все,  даже  замшелые деды, улыбаются ей вслед? Первое время даже ревновать надумал,  было дело.  Но потом понял: его Лизонька. Только его. И лишь ему улыбается так,  как тогда в поездке: как будто заглядывает в самую серёдку и переворачивает там все   своими горячими ладошками.
    Трое парней  родились   у Миши и Лизы  с интервалов  через год каждый. Акушерка из амбулатории только хмыкала: « Но, паря,   и снайпера вы!  Каждый  по 3.800,  каждый по 52 см.  Чем калибруете?  На четвертого замахнётесь?»
 Лиза только улыбалась.  Знала:  Мишка только посмотрит на неё  своими итальянскими глазами,  а она уж забеременеет, такая  в нём сила.
      Подрастали пацаны, стали заглядываться на невест, и вот уже Мишка, отправляя старшего в город, наказывал ему: «Девок  зазря не ославляй.  Поймешь, что твоя и  без нее никуда – как я без нашей мамки, - вези  домой. Строить дом зачнём».
       Приехав с работы, поправившись  с хозяйством, спешили супруги к речке или в лес: грибы   обожали собирать,  как ошалелые, и пацанов сызмальства к этому делу приучили.  Пока Лиза с ребятнёй  на опушке крутится, Михаил уж к таганку котелок приладит, чайник   и всю свою ватагу   накормит.    На покосах, наворачивая литовкой  по свежим травам,  краешком глаза  косил за Лизанькой: та  отставала от него ровно на столько, чтобы не  мешать друг другу. 
- Шшшииих - ухала Михина  литовка. 
-Вжиих - звонко вторила  ей Лизина коса - чуть поменьше, чем  его, и звук получался короче.  Две косы  как будто песню одну вели, на два голоса и у Михаила от этих звуков  снова и снова замирало сердце.   Порой  остановится  косу оселком  прочертить,  и поглядывает  на Лизу. Та  тоже тормознет  размеренный сенокосный шаг  и стоит,  поджидая его кивка - чтоб и её косу подладил.    И так она была  похожа на тех косуль,  что видел тут с юности, что плакать хотелось Мишке от свалившегося на него счастья.  «Твоё к тебе придет»- вспоминал отцовские  слова   И душа пела:    -  Пришло! Моё!
Как корова языком слизнула колхозы, и  связывала теперь  супругов общая работа. Михаил мастером  в колледже  в райцентре,  а Лизанька – тут же бухгалтером.   Выросли сыновья,  старшие уж и невест  в дом привозили знакомится.  Остались прежними только  дом да лес с речкой. Каждую неделю бежали они в лес, как молодые. Если не сезон, то просто побродить,  пофотографироваться, на вскрывшуюся речку посмотреть,  на пушистые   цыплячьи выводки верб  перед Вербным воскресеньем.   
И всё,   казалось,   шло  хорошо, только часто Лиза стала жаловаться на головные боли.  Они то приступали, то отходили, потом снова шли на приступ , Лиза  уже не ограничивалась одной таблеткой.   Помучившись  с головными болями, попросила  мужа:
- Давай  съездим  в город, сил  больше нет, может,  давление не могу унять,  или что ещё там,  мудрое. Может этот компьютер мозги разбивает? 
Домой возвращались через неделю. Лиза старалась улыбаться, а Миха не видел дороги. Это был рак. Врачи  сказали, что  лечиться уже поздно… Лиза сгорела через два месяца. Она таяла на глазах, больше лежала на постели, улыбаясь виноватой светлой улыбкой, если он глядел на неё.
- Всё нормально..Иди..Мне полегче сегодня, - гнала Миху от себя, чтобы не разрывать ему душу  своей беспомощностью и болью, которую все труднее становилось скрывать. Мишка метался от врачей  к  церкви.  Молился, как мог перед образами, зажигая свечи одну  за одной, просяще глядя  на иконы.  А свечи  расплывались в целые колонны и гирлянды от катившихся из глаз слез.
- Господи, спаси  Господи рабу божью Лизоньку, - шептал он, а дальше не мог. Перехватывал горло спазм и,  держа этот горький комок в горле, он одними глазами уже просил о помощи, молил. – Ты ж всё видишь. Не заслужила она такой  смертушки. 
- Меня забери, Господи, только её не трожь , - упрашивал второго святого ..
  В первый пасхальный день той горькой весны Лизоньки не стало.  Ей было 48.  Всё, что было потом – хлопоты, похороны, поминки,  были  вроде и не с  ним. Чужими, не своими глазами он наблюдал за происходящим. Как  в немом кино,  не слыша ни звуков, ни окриков. Казалось,  что у него выключили все чувства , и он уже  умер, только по странному стечению обстоятельств этого никто не замечает. И почему-то   не лежит он рядом со своей Лизонькой, не придерживает ее странно узкие  кисти рук, не касается родных плеч
Весь год проходил как в каком-то нелепом полусне. Всё, что он делал, было по привычке. По привычке ухаживал за скотом, по привычке  ставил чайник, не особо заботясь порой,  есть ли в нём вода. По привычке ходил на работу, потому что там, вне дома,  кажется,  была еще жизнь: шумели  ПТУшники,  расспрашивая о тракторах,  он показывал им  плакаты и двигатели в разрезе  и даже, кажется,  улыбался. Но всё нутро его жило в той  прежней жизни,  где была Лиза. Он буднично с нею общался в доме - с портретами, отражением её в стеклах, выходящих во двор. То она кормила курей, то  стремительно шла за огород с коромыслом, а в ведрах  высилось горкой простиранное белье.
  На подоконнике  рядом с обеденным столом стоит  портрет  Лизы в рамочке  -  в багульнке на высоком берегу.   Улыбается, когда он наливает чай: две чашки - себе  в синюю, ей  в золочёную, поменьше.  Завтракает,  обедает и ужинает с нею, как и раньше. То,  что она молчалива, не пугает, он же ей всё рассказывает. А понимать его без слов она научилась давным-давно
    Лёжа ночью в постели,  он явственно ощущал рядом Лизонькино плечо  и даже ловил ее дыхание.   Пахла ее волосами  подушка. Кажется, протяни руку - и вот она –  желанная, милая.
Потом, на какое-то время  вдруг наступал  в голове просвет,  как наутро с тяжкого  похмелья  и он  вдруг остро понимал,  что не будет никакой Лизоньки. Ни-ког-да!  Ревел в подушку.   Рычал по-медвежьи, изливаясь слезами, благо дом на отшибе  и никто не  слышал  его стонов. Будто  ветер вдруг громче завывал в тихую вроде ночь.
На страничке в «Однокласниках» (она завела её года три назад  для общения с уехавшими сыновьями)  чуть не каждую неделю менял свою фотографию: и на каждой он снова был с Лизой,  как и раньше: летом,  осенью,  зимой,  весной.   Он бы  и  закрыл страничку. Да сыновья  выходили по ней на связь,  как было принято еще при Лизе,  и привычный этот Лизин  порядок не хотел нарушать: всё должно остаться,  как при ней.   
 После мартовских каникул,  год спустя  после   её смерти,   Михаил торопливо шел  по коридору училища – немного опоздал   к началу урока.  И вдруг увидел её,  свою Косулю,  – яркую солнечную. Без всяких намёков на болезнь. И понял вдруг, что его обманули:   - не умерла она!
   - Лизонька! – закричал, что было сил,  бросился к ней и обнял,  родную, горячую, желанную…
     Похоронили   их рядом, как и мечтал он год назад.  «Обширный инфаркт» - рассказали детям в больнице. – Молниеносная смерть,  невозможно было спасти.
    - Не смог без Лизоньки…   Не смог, -  утирали слезы бабы. А братья  невидяще   смотрели  в яркое синее небо, по-летнему в этот день  игравшее: и знали:  Мишка там уже  со своей Лизонькой.  Не  смог видать там Господь глядеть на его мытарства, наслушался  горячечных молитв  да и соединил их сызнова, теперь уж навсегда.