Взводный

        Прапорщик Тулупов жил на последнем этаже панельного дома. Свою «двушку» он ласково называл «трамвайчик». Окна выходили на восток и на запад, где по утрам всходило, а вечером заходило солнце. Он никогда не пользовался часами, но всегда мог безошибочно определить, утро сейчас или вечер. Только один раз после банкета он проснулся и не увидел солнца, было до безобразия пасмурно. Он ещё подумал: «Не опоздать бы на развод». Быстро оделся и поспешил из дома. У подъезда как всегда сидели бабушки. Прапорщик козырнул и вежливо сказал: «Доброе утро». Пенсионерки прервали свой разговор и долго смотрели ему вслед. Было восемь часов вечера.

        Прапорщик был не молодой и не старый, ни то ни сё, но самый пожилой и самый степенный в части. Лысина у него была не меньше чем у Хрущёва. Внушительный мясистый нос давал полное право на прозвище «Шнобель». В остальном всё как у всех: большая голова без шеи, но на широких плечах, простое добродушное лицо, лохматые брови, под которыми выступали добрые застенчивые глаза.
        Солдаты его уважали за то, что он никогда не повторял дважды и с уважением смотрели на его пудовые кулаки. Жена Катерина через год совместной жизни заявила: «Как это страшно торчать целый день с советским прапорщиком в однокомнатной квартире». Тогда Алексей Петрович вступил в партию и получил «двушку» на пятом этаже. Серые глаза жены потеплели, стали нижней и загадочней, но всё равно выражали затаённую грусть.

        Она не была красавицей: у неё было простое и доброе лицо с блеском больших задумчивых глаз, они и делали лицо миловидным и привлекательным. Небольшой рост только подчёркивал ее гибкость и стройность. Она часто уезжала то в маме на Алтай, то на лечебные грязи в Белокуриху, то на недельку к подруге. Приезжала уставшая, но довольная, с загадочным блеском в глазах. На его предложение поехать отдохнуть вместе, она пошутила: «Нельзя запрячь в одну упряжку коня и трепетную лань». 

        Вот и теперь прапорщик был один. Он допоздна читал и уснул с книгой в руках. Окончательно проснувшись, подошел к окну. Душа его замерла от созерцания невиданных красот. В дымке рассвета багрово – красный шар оторвался от горизонта и повис в прозрачном воздухе летнего утра. Тишина и покой легли на землю.
        Он каждый раз застывал на несколько минут не в силах оторвать взор от этой утренней благодати: от изгиба реки, зелени бескрайних лугов и синеющего леса на горизонте. Рука потянулась к пачке сигарет. Он с удовольствием проглотил горьковатый дым.
        Вдруг он вспомнил, как вчера на него накричал командир роты, словно белены объелся: «Молчать! Молчать, я говорю, умные все стали! Разговаривать научились!». Ладно, отчитал бы в канцелярии, а то при всех на плацу. Не его очередь в наряд по кухне заступать, попроси по-доброму отдежурил бы, что орать то. Обидно, лучше бы не вспоминал, сразу на душе заскребли кошки и утренняя благодать кончилась. Хорошего настроения как не бывало.

        Он вдруг понял, что его не радует рассвет и мир перестал быть чудом. Всё потускнело, одеревенело и померкло. Прапорщик поморщился и перевёл взгляд на портрет Хемингуэя у стеллажа с книгами. Бородатый «Дядя Хем» улыбался одними глазами и показывал на надпись под портретом «Интеллигентный человек должен иногда напиваться, чтобы выдержать общение с дураками».
        Да,  аргумент был убедительный. Рука сама потянулась к холодильнику. Наливать из бутылки было некультурно и холодная «Пшеничная»  переместилась в графин.

        Надо признаться у Алексея Петровича Тулупова служба шла ровно. Он ничем не отличался от других командиров взводов, никаких героических поступков он не совершал, на службу прибывал вовремя, но и уйти со службы старался тоже вовремя. Если сослуживцы намечали мероприятие и пускали шапку по кругу, он отворачивался, давая понять, что ему это совсем не нужно. Когда денег не требовали, он не отказывался, ну раз просят, почему не уважить пропустить рюмочку другую. С гостей старался уйти пораньше, незаметно прихватив с собой бутылочку. Зато дома он переливал водку в пузатый графинчик и доходил до кондиции. Одним словом, свято чтил моральный кодекс строителей коммунизма.
        Ни один человек в части не видел Алексея Петровича пьяным, за это ценное качество его всегда ставили в пример. Больше всего прапорщик любил читать книги и ездить в командировки. Жюль Верн, Дюма, Хемингуэй- приключения погони, захватывающие дух, неизведанные океаны, загадочные планеты. Это то, что украшало его серую жизнь. Командировки, сами по себе, были приключениями. Новые города, незнакомые люди и неожиданные встречи.

        Этим утром он не собирался впадать в депрессию, вечером заступать в наряд по кухне. Вдруг он подумал,  если сейчас выпить рюмочку, даже две, до развода всё проветрится. Алексей Петрович сделал бутерброд с сыром, заварил чай и переместился на балкон. Здесь уже стоял графин и маленькая рюмка.
        После второй рюмки река порадовала. Маленький буксирный теплоход, упираясь из последних сил, тянул две огромные баржи со щебнем. Прапорщик видел, как тяжело было буксиру, хотелось хоть чем–то помочь, он напрягся, крякнул и выпустил упругую струю испорченного воздуха. На соседнем балконе, кто-то хихикнул. Теплоход миновал поворот и побежал проворней, оставляя за собой взъерошенную воду и неугомонных чаек. На душе стало легче и теплее.

         Ладно, ещё одну и всё. Холодная пшеничка взбодрила нежным бархатом, в голове звякнул колокольчик: «Петрович завязывай». Прекрасно зная, что после третьей выпивка теряет всякий смысл, нет  того шарма, начинается обычное, тупое пьянство. Иван Петрович затянулся сигаретным дымом и вновь вспомнил вчерашнюю обиду: «Вот щенок, его заслуженного ветерана, при всех…». Мелькнула мысль, а что если проучить молодого командира роты, чтоб знал, как со старшими разговаривать: «Не заступлю в наряд, пусть побегает, поищет ему замену, а может и сам заступит». Водка в графине убывала, а пропасть перед ним открывалась всё шире и шире, аргумент из графина был убедительнее всех.
        Петрович не любил  слово запой, нехорошо это, ему нравилось другое слово -занемог. Ну, а если занемог, то надо собираться и идти в магазин, но сначала позвонить знакомому доктору, похлопотать насчёт справки. У его супруги было много знакомых, целая записная книжка, кого там только не было. Телефон санчасти строителей нашел быстро. Майор Усов был на службе, он только что получил «звездюлей» от начмеда за перерасход медицинского спирта, поэтому был злой на весь мир.

         Когда его позвали к телефону, он минут пять не мог сообразить, кто ему звонит, и только услышав женское имя Катерина, понял, с кем разговаривает: «Да, теперь понял, что у тебя? Приболел? Да ну тебя, ты всех переживёшь, здоровый как бык! А, справка нужна? Без проблем, приходи, помогу. Только на трое суток, потом могу продлить ещё на три дня. Не понял? Идти не можешь? Нет, так не могу, мне последнюю звезду снимут. Есть книга регистрации приёмов больных, с этим делом строго». Алексей Петрович лихорадочно думал как быть, не мог же он идти на приём в таком виде.
         Его осенило. Вспомнил старое правило, чем сильнее врёшь, тем быстрей поверят. Как можно душевней пропел в трубку: «Доктор ты наш дорогой, тут такое дело, у нас с Катюшей небольшой семейный праздник, ну вот она и говорит, как можно без доктора. Дорогой ты наш капитан, возьми ты эту книгу и приходи вечерком, Катерина уже в магазин побежала». Телефонная трубка минуту сопела, потом произнесла: «Ладно, уговорил, только я уже не капитан, вчера майора получил,  вечером буду». «Вот и ладненько, заодно и майора обмоем» - обрадовался Алексей Петрович.  Пропустив ещё  рюмашку,  он  побежал в магазин.

         С доктором просидели до следующего утра. Коротка летняя ночь, но какой дивный был восход солнца! Рассвет озарил их уставшие лица, сделал бронзовыми, похожими на монументы. А как они пели гимн восходящему солнцу! Клин усталых журавлей, ветер сносит, скоро осень, господа, скоро осень.
         Когда водитель забрал доктора Алексей Петрович загрустил, на журнальном столике был творческий беспорядок и надо бы прибраться. Окурки были везде, даже в банке с солёными огурцами. Но, выпив две рюмки подряд, всё встало на свои места. Он перестал замечать пыль на столе, грязные тарелки в раковине и дырявые носки на ногах. Мысли пришли обычные, спокойные, лёгкий приятный туман стоял перед его взором, жизнь казалась прекрасной.

        Два раза приходил посыльный. Звонил, стучал, но его дома не оказалось. Звонил телефон, нудно и долго, он трубку не брал, сердясь и  обижаясь всё больше и больше. На третий день он долго разговаривал с портретом Хемингуэя, со слезами на глазах жаловался, что его загубили, не дают развернуться его талантам. Он мог бы батальоном командовать, а не взводом паршивых баранов. Если ему дадут батальон или на худой конец роту, он покажет всем, на что способен  прапорщик Тулупов.

        Слёзы душили его, он рыдал, положив голову на стол, но ему  становилось всё хуже и хуже. Вечером он подошел к тёмному окну и испуганно отшатнулся. Его заплывшие глаза увидели в окне Наполеона. Бонапарт смотрел на него осоловевшими глазами с кротким спокойствием обиженного человека. Да, Наполеон был тоже обижен и начал рассказывать, что его бессовестно предали самые верные товарищи. Гнев Наполеона вскоре утонул в нескольких рюмках пшеничной водки и сменился чувством разочарования и безысходности. Кругом одни предатели.

        Утром он очнулся от душного и тяжелого сна. Солнце, издеваясь над ним, сияло ослепительно в голубой бездне безоблачного неба. На подоконнике весело чирикали очумевшие воробьи. Прапорщик открыл окно, пахнуло речной свежестью и горьковатым запахом скошенного сена. За рекой косили сено. В утренней дымке по зелёным просторам заливных лугов ползали и копошились маленькие трактора, то тут, то там возникали свежие стога сена. Стогов было так много, что Алексей Петрович ужаснулся. Когда столько успели? Сигарет на столе не было. Он выбрал окурок, пожирней, долго не мог прикурить, руки предательски дрожали. Всё, допился, пронеслось в голове.
        Внутри его организма всё высохло и сжалось, к пересохшему горлу подкатывал комок. Перебрав пустые бутылки, нашел одну недопитую, но тут понял, без закуски рюмку не выпить. Его тошнило от одного вида спиртного. Закусить было нечем, в пустом холодильнике скучала бутылка с растительным маслом.  Прапорщик Тулупов не зря много читал. Порывшись в закутках своей памяти, вспомнил, что из самого безвыходного положения есть как минимум, два выхода. Один был прямо перед ним. На подоконнике стоял горшок с Геранью. Чем не закуска? Аккуратно сорвал верхние листочки, ополоснул под струёй воды, нарезал  и полил маслом.

         Влил в себя рюмку пшеничной, закусил цветочной горечью и стал ждать  желанного кайфа, но внутри жгло как от технического спирта. Вслед за первой, пошла вторая стопка. У спортсменов это называется дубль. Тёплая волна качнула и закружила в медленном вальсе комнату, а затем и весь дом. Прапорщика понесло, но он устоял на крепких ногах. Теперь к окну, к свету, долой все печали. Ему захотелось свежего ветра, речной прохлады.
         Он стоял у окна, закрыв глаза, наслаждаясь утренней свежестью, ему давно не было так хорошо. Это была минута счастья. Он хотел как можно дольше растянуть это удовольствие.
         Вдруг, большая тень закрыла от него солнце. «Дьявол» -решил он. Было страшно открывать глаза. Когда открыл, чуть не закричал от страха. Перед его балконом в воздухе плыл секретарь партийной организации части, старший прапорщик Пронькин. «Дело дрянь», - успел подумать Тулупов. Это даже не белки и не зелёные человечки, тут диагноз страшнее, надо срочно звонить доктору. Телефон был старый, диск заедал, в дверь стучали, на балконе что-то гремело. «Всё!»-решил прапорщик– «Это конец света».  Дальше была  темнота.
               
         Когда он очнулся, в комнате был полумрак, тихо работал телевизор,  на столе  было убрано. На тахте сидел Иван Петрович Пронькин, рядом с ним ротный, старший лейтенант Мальцев. Иван Петрович поправил мокрое полотенце на его голове и негромко сказал: «Ты уж извини, Петрович, что так вот ворвались к тебе. Пришлось вышку у электриков просить. Ты не открывал и телефон не брал. Командир переживает, да и мы не чужие тебе». Как ты себя чувствуешь?».
         Тулупов сел, вытер лицо мокрым полотенцем, тихо сказал: «Сам не видишь? Когда тебя на балконе увидел, думал всё, крыша поехала». Командир роты открыл дипломат и поставил на стол бутылку Столичной, банку шпрот и батон докторской колбасы. Три хрустальные рюмки стояли на столе. Иван Петрович налил  рюмки и тихо сказал: «Алексей, ты меня давно знаешь. Я тебе рекомендацию давал и всегда добра тебе желал. У нас у всех есть недостатки, идеальных среди нас нет. Ты знаешь, что я не пью, но сегодня выпью. Выпью стопку за нас мужиков, за нашу нелёгкую службу».
          Выпили, закусили, командир роты налил по второй, встал и сказал: «Извините меня Алексей Петрович! Я был не прав, просто сорвался, накричал тогда на вас, потом хотел извиниться, но не получилось»
               
          Тихий вечер располагал к тихой грусти и размышлениям о жизни. Алексей Петрович курил на своём балконе. Дым лёгкими колечками поднимался и таял в ночном воздухе. Над ним, над чёрным краем земли, неподвижно висел багровый диск луны. Всё кругом было загадочно и тихо. Недопитая бутылка так и осталась на столе.

          В понедельник на разводе старший прапорщик Тулупов стоял в строю с бледным и исхудавшим лицом. Отглаженная форма, блеск начищенных сапог. Внутри у него оставалась цветочная отрыжка, руки и ноги были мягкими, как у дешевой куклы, набитой опилками. Даже в курилке ни один из сослуживцев не напомнил и не спросил, где он пропадал неделю. Вечером на совещании командир части мимоходом спросил: «Как себя чувствуете? «Нормально, товарищ подполковник» - ответил прапорщик, - «Прихворнул малость» и как доказательство положил на стол командиру справку. Наверно зря, командир не спрашивал никаких справок.

          Подполковник Шумилов попробовал прочитать, но в латыни был не силён, протянул справку доктору части старшему лейтенанту Колмыкову. Тот прочитал и что - то шепнул командиру на ухо.  «Не шепчи, тут все свои»-сказал командир. Колмыков прочитал заключение врача: «Частые приступы метеоризма».
          Командир попросил:  «Поясните толком, что за болезнь?». Доктор пояснил: «Ну, это когда надо отойти в сторонку и пукнуть». Поняли не сразу, но кто-то хихикнул и кабинет взорвался от дружного хохота. Командир части от смеха не мог налить из графина воды, он махнул рукой и сказал: «Всё товарищи, совещание закончилось!».