Мамин хлеб

Вспоминая детство, часто думаю о том, что, если бы оно было другим, допустим, счастливым и безоблачным, я бы, конечно, не стал бы тем, кем являюсь сейчас. Это было в перестроечные времена: спившаяся мать, бросивший нас и уехавший в неизвестном направлении отец, и мы с сестрой Леной, предоставленные сами себе. Нас воспитала улица. Улица, где творился всеобщий хаос, где вчерашний уклад и правила стали позором, где нравственные ценности приравнялись к слабости, а моральные устои превратились в хлам. Жалею ли я об этом времени? Да как сказать… Моё разнузданное детство – это опыт, пригодившийся в дальнейшем. Да и не было в том прошлом всё так беспросветно плохо, как может показаться. Всё было хорошо! Пока не пила мама…

Тем летом в середине девяностых она сдала в аренду нашу благоустроенную двушку в Ачинске, сдала на всё лето, чтобы расплатиться с долгами. Сама пока жила у бабушки, а мы с сестрой – у знакомых. Мне восемь, Лене четырнадцать, Лена торгует на хозяина-кавказца, и я при ней, подсобным рабочим. Иногда на рынок приходит мама, плохо и грязно одетая и с опухшим лицом. Приходит, когда пропиты бабушкина пенсия и те копейки от маминых случайных заработков и откровенного попрошайничества.

Была суббота, я подавал Лене коробки с товаром из-под прилавка, и вдруг услышал разговор на повышенных тонах. Лена кричала на мать. Меня резанула фраза, которую я запомнил на всю жизнь: "Я бичам не подаю, где пила, там и проси себе на хлеб". От обиды перехватило горло, я крикнул: "Ленка! Дай маме на хлеб". Сестра повернулась ко мне: "А, маменькин сынок! Иди со своей бичевкой н а х у й и подыхай с голоду вместе с ней. Навязались на мою голову…" Это видели и слышали все, бывшие на базаре. Мама побрела на выход. Меня окликнул кавказец, хозяин Лены. Он протянул мне булку хлеба и кивнул на мать.

И вот я бегу, плачу и кричу: "Мама! Мама! Постой, возьми!" Она останавливается, молча берёт хлеб. Я вижу её растерянный и несчастный взгляд. И её слёзы…