Маэстро

 

Рассказ       Анатолий Статейнов.

 
                Маэстро.

     Я ехал из Абакана в Красноярск, дорога известная, на этой  линии не первый раз.  С утра мороковал  быть дома часам  к трем.  Что могло помешать моим планам?  Потому и не торопился.  Пять часов тихой езды, плюс час свернуть  на могилку к Виктору Петровичу Астафьеву. Я люблю у него посидеть, поговорить. С наскока не наведаюсь, традиция уже сложилась.  Но если двигаюсь мимо кладбища в ту или иную сторону, обязательно загляну. Постою, подумаю и дальше.
     Важно только, не ввязаться там ни  в какие разговоры и пересуды. Не спорить с гостями Астафьева. На кладбище  случаются такие  словесные перестрелки с любителями его творчества, до кулаков дело закипает, оскорблений ядовитых, что  почище кулаков.  Лучше отойти в сторону от энергичной и все знающей  братвы из любителей слова Астафьева. Не заговаривать даже с ними.  В какую бы сторону вы не тронули мысль, куда бы она не качнулась, ненасытные в правде сторонники  Виктора Петровича всегда оставят вас в дураках. За что-нибудь да зацепятся.
  И пошел крик, махание кулаками. Мужики обвиняют друг друга в схожести с распутными женщинами,  умственной слабости, недоношенности. Все, как и должно быть у людей, связанных с высокой литературой. Женщины поспокойней, отправят туда, чего у них нет, и отойдут в сторонку. Бог с ними, искателями правды, у меня свои привычки.
  Люблю сесть на заднюю ограду астафьевских  могилок, здесь  ни кто не мешает, просто подумать  в тиши и покое, побыть с самим собой и с могилкой Виктора Петровича.   Работа у нас  такая, у  литераторов,  постоянно голову ломать надо. Рассказать могилке  свои литературные планы,  на деле ещё раз самому просеять их, откинуть лишнее, о новом задуматься. Попытаться поймать какой-то смысл в  городушках собственных слов,  ритме притягательности строчек. Обдумывать рассказ слаще, чем писать. Начал водить ручкой по бумаге и весь лад будущих строчек тает как майский снег.  Исписал лист, а начал читать и пошел крутить головой как кролик перед зубами удава.
   Уже сорок семь лет подряд  пишу и потом правлю себя.   Так и не научился работать со словом, как умеют те, которые добрые.  Мысль свою  поворачивать из стороны в сторону  -  тяжелая и болючая работа.   Все равно, что пытаться жевать колючую проволоку.
  Не суеверный я, лекции когда-то читал по  атеизму, однако  давно уже заметил, планировать дорогу от и до никогда не стоит. Прикинул все начерно и больше не катай в голове.  Дьявол  умеет читать наши думки, старается тут же поставить  в них свои  капканчики. И намечаемый лад, тихо и спокойно, превращается в хаос. У нечистого все это прекрасно прокатывает. Такие узлы завязывает, только руками разведешь: вот так поддел, который  с  рогами и копытами. Неожиданно колесо проколешь, а то и раза два за дорогу, ремень вентилятора в клочья разлетится, сцепление откажет, помпа завоет. Спаси и сохрани!
  Так все и выкуклилось. Из-за того, что на дороге развернуло фуру, простоял в пробке шесть часов. Ехала она, ехала, фура эта, обогнала меня и дальше крутит колесами. Как на поводочке втянул нечистый меня в свои заморочки.  На крутом спуске шоферу пришлось резко затормозить,  и его поставило поперек дороги. Я эту ситуацию  долго прокручивал в голове. Водителя фуры тут вины нет. Нечистому зачем-то  нужным оказалось, чтобы я на Дивногорском кладбище как можно позже  нарисовался. У него  свои закавыки насчет меня были в эти часы,  ни кто про них  заранее не знал, и знать не мог. В первую очередь я. Однако, в  журналах ада, пропахших серой,  эти записи есть. Все серьезные мероприятия там записываются.  У каждого из вас будет когда-то возможность их посмотреть, если сейчас мне не верите. Только не забудьте там про эти журналы. Встретите меня  на небесах, хоть  извинитесь за недоверие.
 Так вот, я сразу понял, кто мне сон в шестичасовой пробке организовал. Сидел и читал молитву: во имя родных богов, во имя родной земли, господи ты меня, на жизнь благослови. Борис Терещенко меня этой молитве научил.  Спасибо ему. В России нет человека, который бы знал веру  лучше, чем Борис Николаевич.
 Ну и что такого, развернуло чужую машину? Главное, без жертв, без аварии с кровью. Обижаться не на кого. Соседи мои по автомобильной  колонне, вылезали из машин, кричали что-то, по встречной полосе старались уехать дальше, рычали  при этом друг на друга.  Кто и синяк выхлопотал  со старанием, кого-то  поцарапали в  сумятице. Сам слышал, как женский голос звал милицию.
 Я сидел спокойно, давно уже ни куда не тороплюсь.  Слушал чужую  суету, улыбался  растатурихи.    Пока гаишники приехали,  с час мерекали,  как поставить эту фуру на правильный курс.  Орали на водителя. Мол, ты че? Гаечки сошли с винтиков?  Или голова совсем пустая.   Лето, сушь вторую неделю, а тебя развернуло! И так без остановки с полчаса мозги ему лечили. Как и я, атеисты работники ГАИ. Об истинных причинах аварии  в их головах и искринки не вспыхнуло.
  Потом искали груженый КАМАЗ, чтобы потащил фуру в гору. Вниз было нельзя, опасно, перевернуть могло машину в двадцать метров длины. Все это время, и долгое оказалось время, не так просто ликвидировать  нештатную ситуацию на дороге. 
  Под шум и гам я даже заснул немного, прямо  сидя за рулем, часика три храпел. Только когда сосед по очереди засигналил мне  что есть мочи: дескать, поедешь, сволота ты законченная, или нет? А  то я тебе рыло начищу. Не выдержал мужик, подлетел к дверце моего автомобиля, стоял перед стеклом с таким злым пузом, будто перед этим  самого бойца Емельяненко опрокинул. Я посмотрел на забияку, показал ему язык. Мол, пузатых не боюсь.  Включил скорость, и двинулся в сторону  Красноярска, в составе громадной, километров  на десять, автомобильной колонны.
 По пути решил все равно побывать на Дивногорском кладбище. Ещё с вечера взял в Абакане букет цветов. Астафьеву  цветы и предназначались. Долго ли положить. Подвяли они немножко, да Виктор Петрович не обидится.
   Прибыл туда часов в девять. Но летнее солнце долгое. Светло еще, и птицы июньские бодро пели, комары звенели.  До Красноярска всего километров тридцать пять, и я уже ни куда не торопился. Собака в машине, ни каких с ней хлопот.  Перекусить для нее и меня есть чем, когда вернемся, тогда и вернемся.
  Народ у могилы Виктора Петровича редел, наконец, я остался один. Положил букетик  на большую горку  сегодня принесенных цветов, посидел, собака Сабира, громадная  сука,  дорогих алабайских кровей, тут же, у ног. Так приучена, я сел, и она рядом замрет. Хозяина  обязана  слушаться. Кормлю ведь ее я, гуляю - я. Отрабатывать  Сабире нужно должки  передо мной. Забота одна: покоряться хозяину и охранять его. Сабира делает вид, что понимает законы семьи и подчиняется. Пока на глазах. Чуть забежала за угол и выветрился я из ее головы. Ой, намучился я с ней, и ещё сколько нервы рвать?  Но без собаки не могу, все-таки живая душа в доме.
   Сидел я так с полчаса или час, говорил что-то памятнику Виктора Петровича,  как вдруг услышал,  что рядом  кто-то стоит, покряхтывает. Повернул глаза в сторону подошедшего и моментально закрыл их. Мать, мать, мать! Да это же Виктор Петрович. Земля, вроде, качнулась и поплыла куда-то, тело за ней не поспевало, чувствовал,  упаду сейчас и уже не встану.  Так с закрытыми глазами и  стал сам себя  костерить:  доумничал, дописался, в психушку прямо с этого кладбища утартанят. 
  - Что испугался? - Виктор Петрович  умостился рядом на мраморную бордюрину черного цвета, улыбнулся. Тепло так, будто мы и не расставались.
 - Трясет, -  не стал я кривить душой, -  вы откуда, в образе живого человека. На приведении  не похожи? Одеты как раньше, только на вид Вам   лет сорок.
 - Свои года считать вредно, - усмехнулся он, - это за нас там, - ткнул пальцем в небо, - кому нужно, раскуделивают года и десятилетия.  У них секунды лишней не выкипятишь. Люди могли давно догадаться, кто там наверху, и как они нами управляют.  Да лень человеческая и пороки разные не дают  этого сделать. Простота и пустота в наших головах царствуют. Глянуть чуть выше,  дальше, не догадаемся. Если  сообразим, опять на тысячу лет неувязка. Всю жизнь будем думать, куда глядеть?  Истерично вскрикивая: почему именно в эту сторону. Хотя чего кричать, сам попробуй  разобраться на досуге.  Но жизнь короткая, опять ничего не успеваем.
   Виктор Петрович  замолчал, отрешился лицом и от меня, и от мира, глаза смотрели  внимательно. При этом какое-то время он внимательно  изучал носки своих дорогих туфель, словно на них и была написана  главное  слово из смысла жизни человечества.
 - Из всех искусств, самое важное и главное – музыка. Послушай скрипку, какая от нее энергия!  Мы все состоим из частиц музыки. Когда она в нас или рядом с нами, мы ближе к солнцу. Ты помнишь, я часто говорил, что люблю до  симфоническую музыку. Побуду два часа на концерте и пишу потом, будто не усталое сердце в груди,  а электрический мотор с бесконечным  ресурсом работы. Хороший оркестр по силе воздействия на человека и Космос в сотни раз сильнее атомного реактора. Понимаешь? Так сделано господом, ты с удовольствием принимаешь в себя музыку, а это и есть энергия Космоса.  Человек должен знать, зачем ему  дан разум. Музыка – один из путей понимания мира. Для тех, кому все интересно.
   - Помню ваши рассказы о музыке. Помню. И разговоры о космической музыке. Этого забыть нельзя. Я и сам сегодня думаю, что космосом управляет музыка. И симфонии также люблю, как и вы.  Внучка на баяне такую сложную музыку выдает, хоть плач от счастья.  Вот только зачем живу, до сих пор не знаю.  Некогда  об этом думать, писать нужно. А как сяду возле ее баяна, музыкантом стать хочется.  И все это время ввинчиваюсь в смысл жизни. Зачем жили, почему умрем?  Так ни в чем и не разобрался. Если миром управляет музыка, тогда кто управляет ей.
   Несмотря на страх, я понимал,  придется  как-то поддерживать разговор. И думать: дальше-то что?  Кто это   все затеял? Человек вернулся с того света.  Почему нечистый решил и меня запихать в это месиво? У нас много достойных писателей. Шанин, друг Виктора Петровича Володя Шваков. Про девчат вообще не говорю.  Они к нему в Овсянку с рукописями мельтешили,  как пчелы в улей. Такие воспоминания о встречах с Петровичем написали, хоть сборник порно рассказов составляй. У меня этих рассказов с десяток в архивах. В особой папке покоятся.  Пока не опубликовал.
  Не с проста рогатый об меня споткнулся, совсем не с проста. От нечистого нужно держаться подальше. Но ведь и бог знает, что Виктор Петрович сейчас снова на земле? Он-то, он то зачем попускает нечисти. Ой грешу, ой, грешу. Пути-то господни неисповедимы.  Завтра же на исповедь к отцу Никодиму. Опасно только. Вдруг батюшка после исповеди  напишет в психбольницу, что я сумасшедший. Да и не кинешься в отеческие объятья к отцу Никодиму, денег у меня нет. Как в храм идти без копейки? Стыдно.
  У Астафьева свои думки,  засмеялся как-то тепло и погладил меня по голове как ребенка. Меня, совсем уже старого человека. Я на двадцать девять лет моложе его. Но время не стоит на месте, мне уже без двух лет семьдесят.   Рука у него оказалась теплой, влажной даже, значит рядом со мной не призрак,   человек. Это удивило,  страх еще крепче сдавил мое больное сердчишко,  губки тряслись,  Сидел я как зайчик у зубов лисы, внутри все съежилось от страха.
 Кто его послал на землю, то есть ко мне, понятно. Но  зачем нечистый меня сюда приплел? Один туман в мыслях.  Неужто, господь отказался от меня за грехи мои. За какие? У меня всегда пост, на мясо денег нет.  Соседке по площадке  в подъезде Катьки Мариной много должен. Так я же с пенсии ей выплачиваю, вернее судебные приставы высчитывают.
  - Виктор Петрович, а зачем вы снова на Земле? Оттуда ведь ни кто, ни когда не возвращался? Если только  в образе младенцев. Два раза в одну и ту же реку не входят.
 Он  отодвинулся от меня, закашлялся.
 - Сам попросился.  У меня осталось много  недоделанного, половину книг написал   совершенно не так, как хотел.  Все кто-то подсказывал, советовал, обещал, деньгами «помогал». А даренные деньги –  ловушка.  О музыке мало  писал, не рассказал о сути ее. Понимаешь, играет оркестр, тридцать, сорок человек,  иногда и по сто, и больше. Оркестр не на сцене,  внутри нас.  Мы слышим величественные звуки. Они объединены  энергией сердец музыкантов. Получается что-то большое и ценное. Бессмертное. С этого момента и нужно пытать мысль,  зачем богом создан человек? Мы тут так и не  дошли до истины, оставили заботу вашему поколению. Может, вы додумаетесь?  Но я не вижу ваших упорных дум.
   Словно кто-то поставил порог перед нужными знаниями. Вроде идем к богу, но не получается приблизиться. Хоть ползи, но обязательно споткнешься   об этот порог. Встанешь, осмотришься, оказывается, кинуло тебя не к богу, а обратно от него. Очень хитро кто-то раздваивает перед людьми,  ими  же тщательно продуманные дорожки.
 - Даже там, - Астафьев ткнул  пальцем в небо, - не найти ответа на этот вопрос. Нашим душам по сей день не известно, зачем человек живет. Кто-то всю жизнь проспит.  Разве  для этого он рождался. А девки нынешние? Коптят небо,  ни одного ребенка не родят.
 Виктор Петрович смотрел мне прямо в глаза. Наверное, что-то невпопад  ляпнул я ему.
    Хотелось сказать, что наше поколение, ни чуть не веселей вашего. Ну, поручим мы что-то доделать поколению, которое идет за нами. Доведут ли они дело до ума? Увы, нам, и через тысячу лет все будет стоять на месте. Люди же разрозненны. На земле нами руководит дьявол, вот он и окунает всех по очереди в грязь. Гениев, дураков,  совсем серых людишек. А тех, кто пытается притулиться к богу – мизер.
  -  Согласен, музыка  летит от души к душе, от солнца к солнцу. – просвещал меня Астафьев, - Скрипка говорит  по - русски. Плачет или смеется, все равно на русском. Немцам кажется, что на немецком, а поляком – на польском.  Музыка эта  пронизывает и омолаживает галактики. Ее понимают все.  Сейчас, когда я вернулся, у меня вытащили из головы все знания о нашей второй жизни там, условно на небесах. Хотя на самом деле, души умерших на земле.  Они подпитываются магнитным полем земли. Просто мы их не видим и не слышим. Зато они  видят, слышат, знают будущее. Однако нет у них возможности говорить с нами. Подсказать со стороны. Я хочу стать композитором, не земным, космическим. Я слушал на том свете ту музыку, которую знали давным давно усопшие.    Она образная,  как картины Константина Васильева. Сначала  древняя музыка была на земле, ее писали древние композиторы. Все они были  ведисты  и поклонялись Богу Роду.  Если мы ту, якобы старину, снова вернем, ведическую музыку, человечество сожжет все свои пороки, словно их и не было.  Современная  музыкальная классика пишется по нотам дьявола. Наши души черствеют, теряют сладость сочувствия. Мы лишены возможности радоваться и смеяться как дети.   Скоро, очень  скоро это уничтожит мир. В музыке спасение,  музыке! Разве мне можно остаться  в стороне от этой большой работы? Я понимаю больше, чем могу. Тут беда всего человечества.
  Виктор Петрович опять внимательно смотрел на носки своих дорогих туфель.  В дорогу его снарядили, как и полагается одеваться доброму и уважаемому человеку.  Я слушал гения молча.  Вставлял в его рассказы короткие поддакивания.
  - Понимаю, и не только я,  вас сюда  послал дьявол. Зачем ему музыка древних, он ее как мог  всегда убивал?  Растаптывал. Пускал по миру тяжелый рок, другие гадости.  Что-то не так в вашей командировке? Он вас хитро на Земле соблазнял и сейчас  не оставит. Вы не боитесь быть обманутым и униженным. Один человек ни как не сможет противостоять черным мыслям и делам дьявола. Ни сил, ни ума не хватит. Зачем одевать хомут, если эту телегу вам не увезти. Вы не думали, что  опять сбились с пути? Ваше возвращение ни кому ничего не даст.
  -  Где есть Бог, там  рядом  дьявол. Это без них решили.  Иначе нарушится космическая поляризация.  Я должен услышать здесь древнюю музыку.  У меня очень мало времена. Кто бы меня не посылал, я приехал сюда со своей целью. Ни каких сторонних влечений. Только музыка и ничего больше. – закипал собеседник. – Нужно вернуть человечеству  его внутреннюю чистоту. Она была на земле издавна. Самая древняя в мире музыка божественна как улыбка девственницы.  Чем меня можно искусить? 
  Астафьев пытался убедить меня в чем-то, чего я, из-за  вечного   скудоумия, понять не мог.  Если он  приехал вернуть людям  древнюю чистоту, чтобы  в наших душах вечно жили  песни Анны Герман, Клавдии Шульженко, Марка Бернеса, музыка композитора Свиридова, музыка  ансамбля Кубанских казаков, группы Яхонт, книги Василия  Шукшина, книги историков Юрия Петухова,  Олега Гусева, то это немалая работа. Даже если теперь Виктор Петрович волшебник, ему  нужно сотни и сотни лет вернуть правду.
    Я размышлял про себя и слушал Виктора Петровича молча.
   -  Все мои знания  Земли и людей остались со мной.  Они вот в этой моей голове.  Настоящие мозги сгнили уже, от них и следов нет, но душа-то живая.  посвящал он меня в свои секреты. -   Я хочу развеять свою музыкальную безграмотность. Возглавлю  симфонический оркестр. Здесь, в Красноярске.  Там работают  уникальные люди. Каждый концерт для них – потеря сил и здоровья. Но музыкантам это не важно.  Главное, чтобы музыка из их тепла жила вечно.  Из людей это знаю только я, музыка вечна.  Дьявол меня вернул сюда  с наказом.  Но у меня на плечах своя голова. Раньше, на земле я жил мимо бога.  Сейчас иду к нему. Не вижу причин, которые могли остановить, тем более сбить с ног.
  - Разве писателем вас не сбивали с ног и не топтали в лужах? В том числе вы сами себя заталкивали в полные нечистот ямы.
   Виктор Петрович ничего не ответил. Наконец посмотрел на меня.
   - Ты о чем?
   -  Помните, на встрече со студентами Томского университета вы совсем незнакомого профессора при всех назвали дураком?
   - Меня подставили. Все сделали для того, чтобы я именно так и сказал.
   - Но ведь у вас и тогда была своя голова на плечах?
   -  Сегодня я хорошо знаю, кто хитро и умно использовал меня в своих целях. Второй раз не ошибусь.  Фамилию студента, который задал мне провокационный вопрос, не обнародовали. Зато все запомнили, что я хам и дурак.
  - Виктор Петрович, наш оркестр кто-то возглавляет, кто дирижера  уволит и назначит Вас? Тем более Астафьева, которого в Красноярске знают все от мала до велика. Что начнется! Человек вернулся с того света.
   -  Кто меня сюда направил, ты знаешь.  Какие к нему  вопросы? Ты все понимаешь.  Ни кто его увольнять не будет.  Отправят на годик в Москву, в консерваторию. Будет там читать лекции и руководить местным симфоническим оркестром. Отбирать талантливых студенток.  Значит, с увольнением и назначением толкотни не будет. А насчет известности, это  зря. Двадцать лет после смерти прошло. Сейчас пойду  к церкви в Овсянке, которую когда –то  сам строил, сяду на паперти милостыню просить, будут бросать копейки и ни кто не скажет, что это Астафьев. Пусть и представлюсь  Виктором Петровичем. Тем более, по матери теперь пишусь, Потылицын. Запомни.
 - А ко мне  зачем подошли на кладбище?  У меня тоже своя голова на плечах? Зачем мне кривить душой? Тем более, не хочу плясать под дуду нечистого. И не буду!
 - Это не моя вина.  Просто сказали, на  Овсянковском кладбище тебя  заберет Статейнов. Не нашел я ни кого лучше, согласился.  Времени на поиски не было. Да и не мне решать.   Чуть  повернусь не так, и заберут обратно.  Вы уже пятнадцать книг в своем издательстве обо мне выпустили. Я их читал. Приходи к нам на репетиции,  выступления. Посмотри, как сыгрываемся, как концерты исполняем, может, что-то напишешь?   Главное, что-то начнешь понимать по-новому. Для будущих книг наука. Если тебя подвел к источнику дьявол, это не значит, что моментально умрешь от яда. Заколдованная вода будет убивать тебя долгие годы.
 -  Когда работать начнете?
 - К концу июня. На той неделе к министру культуры края пойду. Представлюсь, дипломы покажу, расскажу: где работал, какие успехи были. Все у меня с собой,  и квартира в городе куплена. А вашему дирижеру уже предложили годик в Москве постажироваться. Возьми адрес, - протянул он визитку.
  К этому времени мы сидели с ним на оградке могилок Астафьевых, друг против друга. Темнело, падала роса.  Я, слышал, как дышит Виктор Петрович.
   - Как там Мария Семеновна? Мы же с ней два фотоальбома выпустили, о ней и о вас ещё один. Потом «Фотолетопись»  о вас сделали.
   - Видел и знаю, – он вздохнул тяжело и надсадно. – Устал я что-то, довези домой. Марию Семеновну  не отпустят. Представляешь, если все оттуда начнут  сюда сигать?  Хорошо хоть меня одного отправили. Вроде на годик.  Скорее, намного  меньше.  Стыдно быть представителем Нечистого, но без него ни как.  Он помог  на землю перебраться. У меня выхода не было. Пришлось к нему обратиться.  Господь второй раз командировок не выписывает. Но на Земле я буду решать свои задачи. Заботы дьявола отложу на потом.
   Он встал, стряхнул с брюк невидимые соринки.
 - Не ночевать же нам здесь. Ты отвези меня домой, на  Яковлева 46. В Овсянке попроситься на ночлег  не к кому. Попутные машины не возьмут, и такси я сроду сам не вызывал. Научусь! Дирижеры или на своих машинах гуляют по городу или на автобусе.  Я буду ездить на своей машине, так времени меньше теряешь.  - Неожиданно взбодрился Виктор Петрович. – Поехали!
 Собака прыгнула на свое место в багажник фургона. Мы – на передние сиденья, с тем и покатили.
  По пути  Виктор Петрович дал кучу наказов.
  - Возьми этот платочек, -  кинул он что-то темное  мне на колени, - он  секретный. Покроешь голову, и тебя ни кто не будет видеть. Можешь спокойно приходить на репетиции оркестра, ко мне домой. Ключ от моей квартиры у тебя в кармане куртки, что на заднем сиденье лежит.  Отдал я тебе платок и кто-то там, наверху, из моей головы всю память о нем вычеркнет. А ты как  думал: сам решаю куда идти и что выпить? Такого и в первой жизни не случалось.  Я и знать не буду, когда ты придешь на репетиции или ко мне домой?  Но предупреждаю, платок этот  с тормозами.  Захочешь с ним  в театр или в  какую-то другую квартиру зайти, не получится.  Потеряет он  секретную силу невидимки.  Если я отойду на небеса, он без твоих раздумий сразу превратится в обычную тряпку.  Понял?
 -   Да я это, могу вообще его не брать.
 -  Тогда ничего ни обо мне, ни о моей новой работе и не узнаешь. Истинное  мнение людей обо мне –  тоже. Ты не подглядывать должен, слушать, обдумывать увиденное, услышанное. Пытаться понять, почему именно со всех сторон грешные музыканты рождают святую музыку. При тебе люди не будут говорить правду. А если они никого не видят рядом, она посыплется, как горох из мешка.   Я уже сколько раз, вот так же, тайно на репетициях этого оркестра был. Невидимый.  Люди садятся на стулья каждый со своими думками.  От кого-то жена ушла, кто любовника завел, кто думает, как найти деньги, долги раздать. Другого ревность живьем съедает.  А как начнут играть,  сердце на части разрывается. В этом и есть смысл музыки, важность ее.  Которые умные, они хорошо  знают, что у человека есть душа.  И говорить  с ней нужно  через музыку. Другой дороги  к душе нет. Ты согласен?  Или я опять твоему автомобилю  говорю?
  -   Слышу. Буду стараться понять.  Только уверен, душа у человека – дело спорное. Был и остаюсь атеистом.  Бог есть, но он командует космосом, а каждого человека на учете не держит. Это любому абсолюту не под  силу.
  Отвез Виктора Петровича домой. Жил он на первом этаже в однокомнатной квартире.  Но дом теплый, в четыре кирпича. Так только в Сибири когда-то строили.
 На репетицию оркестра решил сходить на следующий день. Работы не было, желания писать – тоже.  Пошел при том дирижере, который ещё работал. На всякий случай, заявился пораньше. У музыкантов отдельных гримерок нет. Они переодеваются, пьют  чай в больших комнатах, для мужчин и женщин. На репетициях, оказывается, вообще не переодеваются. Это не театр, тут многое проще. Зато  разговоров между музыкантами наслушался вдоволь. Особенно женщин. Когда он откровенный, без натяжек, только записывай и повесть готова. Теперь меня не переубедишь: язык женщины чернее грязи.
   Не зря же скифы говорили: ум женщины равен курицы, а которые выделяются сообразительностью: как у двух куриц.  Это все благодаря платочку зарубки делаю. Он меня прятал от острых глаз женщин.  Господи, прости меня грешного, и я воспользовался услугами дьявола.  Платочек позволял слушать то, чего обычный человек, если он не писатель, не должен знать,
  Как -то сразу на репетициях оркестра  обратил внимание на обаятельную молодую женщину.   Первая скрипка. Её звали  Клара Захаровна Брошенная. Молодая, стройная, каблуки семнадцать сантиметров. Платье до пят, а плечи голые, чуть ли не до пояса.  Ни одной морщинки под глазами, косметикой затерла. Первая скрипка сидела с пожилой уже женщиной Эльвирой  Бадмаевной  Молчановой. Альтом, есть такой музыкальный инструмент. Им Эльвира владела в совершенстве. Я слушал, как она играла на репетициях.
 - Вот как  вы обязаны  выдавать звук, - прыгал на мостике лысоватый дирижер. У него была известная в Красноярске фамилия – Стригин.  -  Эльвира Бадмаевна,  сейчас повторите вторую  цифру. Слушайте все, слушайте.   Сумасшедший восторг. Ну почему мы  так не играем? Эльвира Бадмаевна слышит музыку на тон вперед.  Она работает на оркестр. Скрипки, почему мы так не играем?  У нашего оркестра нет задушевности. Только из-за скрипок. Мужики скрипки, вы ходите сюда играть или  деньги получать? За плохую работу платить не будем.
 Мне тоже показалось, сидят, пузо на коленях, дышат шумно, будто только что десять километров пробежали.
  Скрипки, их в оркестре восемь, не считая первой, дружно молчали. Мужики подперли головы смычками, быками уставились в пол. Из-за плеч шириной в улицу, были они в этот момент похожи  на бригаду скотобойщиков, только руки не в крови.
  - Скрипки, - голос дирижера  скукоживался от натуги, словно напильник ширкал по железу, -  берите вторую цифру партитуры. – теперь с ля. Живей, живей.  Прекратите сумасброды. С ля нужно аллегро. А вы что ударили?  Нот не знаете?  Эльвира Бадмаевна, пожалуйста,  снова  покажи ударение со второй цифры. Слушают все! – подпрыгивал и подпрыгивал на своем мостике дирижер  Гений Стригин. -  Скрипки, если не научитесь жить нотой, пасти вам этим летом татьяновских коров. Есть такая деревня.  Там ждут, не дождутся  сильных  мужских  рук. Тяжело мотать смычком, попробуйте вилами, они под ваши способности.
 Но сейчас, в перерыве репетиций,  женщины говорили про какую-то Надю Питерскую.
  -  Я ее профессиональную стервозность  ненавижу, - пузырилась Клара Захаровна. Но, судя потому, как она посматривала на остальных музыкантов, мило и снисходительно, а на мужчин ещё и соблазнительно,  представлялась только возмущенной. Артистка. - У  Нади вся жизнь - какие-то интриги, пустословие, недомолвки. Как пришла к нам с талантом в мышиный хвостик, так  все и осталось.  Не музыкой, задом, место в основном составе заработала. Посмотришь, со стороны смешно. Груди расшиперит в стороны и ходит словно с гирями наперевес.  Было бы там кому концерты ставить. Вся из себя крученная. Фиолетовая помада, фиолетовые тени под глазами,  морщины прячет. Фиолетовые колготки, лифчики. Контрабасы молодые пришли после института, посмотри, как она возле них пляшет. Наверное, и трусы  фиолетовое напятила. Может уже и показывает их молодым.  Возле контрабасов только и сидит.  Смотрю, вчера с этим, беленьким,  чай пьет.  Милая, да если он узнает, сколько тебе лет – повесится.  Андрюшей его зовут. Вчера подходит и улыбается: Здравствуйте, Клара Захаровна. Узнал же где-то имя - отчество.  Я ему пальчиком погрозила: не соблазняй бабушку.
  -  Эта Надя,  хамло самое настоящее, - соглашалась ли Эльвира Бадмаевна, что флейтистка действительно без остановки крутит задом?  Сказать трудно! Как и то, за что она так сердилась на неё?  Именно за зад, или за голову? Дескать,  у женщины с такой  неугомонной  тягой  к любви, если и был талант, мигом сгорит. - У ней же муж есть и двое детей, но не от этого брака. Бедный, бедный, бедный муж. С заполошной женщиной живет. Она его все время накручивает, отчитывает, командует как мальчишкой.  Скоро  до инфаркта доведет.  Потом плюнете мне в глаза, если зря ломаю дрова.  Такая не то, что суп сварить, чаю  вскипятить не сможет. Вчера после репетиции смотрю, она к этому Андрюше уже чуть ли в штаны лезет. Мама милая, мы такими ни когда не были. Распущенность, злость, ни друзей, ни подруг. В каких болотах такие рождаются? Нас в семьях человеческой этики учили.
   Но внешний вид  Молчановой  открыто подсказывал, какая у нее была жизнь в прошлом. Щеки желтые,  пропитаны никотином из нутра. Поры на носу широкие, алкоголь у пьяного через них выходит.  Нижние веки отечны. Морщины по ним в три слоя. Одутловатость –  явно от пиво.  Видно,  пиво -  один из любимых напитков музыкантши. По решительности, с какой она небылицы выдумывает, можно предположить и водки держится вусмерть. Видно поносило бабушку по чужим постелям: кожа на шее как бахрома швабры, грудой висит. Ни какая пластика не помогает. Шрамики от пластики  на шее просматриваются. Поди, и грудь силиконовая. Нужна она ей под старость лет? А все туда же, молодится. Какие-то призывные слова ребятам - контрабасам говорит.
 - Первая скрипка Клара Захаровна зайдите к дирижеру, - раздалось по громкой связи.
  Клара Захаровна улыбнулась и развела руками. Мол, вот так и не поговоришь никогда. Начальству что-то нужно. На ходу поправляла прическу, пыталась убрать морщинки под глазами.
 Эльвира  Бадмаевна  вздохнула и пошли к дальнему столику, где сидела флейтистка  Надя Питерская и молодой блондин из контрабасов. Длинные волнистые волосы блондина по - царски разлеглись на его широких  плечах. Не музыкант, а силач, руки – столбы, того и гляди, костюм по швам лопнет.   Я направился за Эльвирой  Бадмаевной.  Интересно, о чем она будет говорить с  той, которую только что раскуделила в пыль. Сейчас Эльвира радостно улыбалась ей, будто видела богородицу.
 - А меня Клара подхватила и не отпускает, -  словно извинялась она перед флейтисткой, – не отпускает и все. Слава богу, хоть поводок не одела.  Грубая такая, невоспитанная. Ты же видишь, что человек не хочет с тобой говорить. Рассуждать не  могу. -  Махнула она рукой, словно навсегда отталкивалась от Клары. – Все это пошло и скучно. От такой добра не жди.  Мать родную продаст.
 -  А я к тебе милочка с поздравлениями,  – улыбалась она собеседнице, -  Ты так вчера играла, так играла, думаю, влюбилась, в кого-то,   что - ли?  В таких молодых, как Андрюша, не захочешь, влюбишься. Да молчу, молчу, простите старуху. Но  какие у Андрюши богатые волосы, как из сказки. Надюша, милая,  твоя флейта -  лидер оркестра. Завораживает, завораживает, словно я по звукам нашим, как по ступенькам куда-то вверх иду. Так задумалась, про свою партию забыла. Могли и с работы уволить.  А когда после тебя пошла первая скрипка, такая тоска.  Вроде мокрый снег падает на сцену, а ты в легком платье дрожишь. Холодом от неё тянет, ледышка.  Не музыка льется, а оладьи на сковороде шипят. Господи, ну когда ее сменят? Я, наверное, не доживу до этого счастливого дня. Хотя, как женщина,  удивляюсь, кто только ее в постель зовет? Наверное, есть дураки.
 - Милочка, их много. И на наш век хватит.  - снисходительно согласилась   Бадмаевна, -  да половина оркестра говорит, скорей бы ее сменили.  Она и на репетиции такую бурду квасит, боюсь,  последних зрителей растеряем. Не в себе женщина.  При Андрее неудобно, я бы сказала, почему дирижер ее не меняет.
  - Да брось ты, не ревнуй,  – довольная похвальбой засмеялась Питерская. - Какие там соблазны. Грудь  у ней с лупой искать  или под микроскопом..  Вся форсистая, как стрекоза. Безвкусица  в одежде полная. Была у ней дома, бардак, это не хозяйка.  А гонору, гонору, первая скрипка, лидер. С её лицом только на паперти сидеть,  и со скрипочкой плясать. Вот  тогда ей, точно, больше всех подавать будут.
  - Вот именно, вот именно, - подхватила альт.
  - Она по пять раз в день меняет колготки, - добавляла кипятку Надя.
  -  А туфли на ночь ничем не протирает. Запах от них.
  - Курит самосад. Вонища от ее табака. 
 - Надя, сегодня такой хороший день, и ты: веселая и молодая. Зачем тебе эта скрипка. – Блондин чуть приподнялся и поцеловал Надежду в щечку, он решил остановить лавину  этих «теплых» слов в адрес первой скрипки. – я не встречал женщины слаще тебя!
   Обидно стало мне за  себя.  Люди искусства,  большая часть рабочего дня в нотах, с инструментами, а такую грязь размазывают друг на друга. В коровниках доярки теплей  о  соседках  друг другу шепчут.  Решил идти в кабинет дирижера, послушать чему он там первую скрипку учит. Может она и ему, как и Эльвире Бадмаевне, залипухи заливает.
   Кабинет дирижера это не людская для  оркестра. Неторопливо так, вежливо тронул дверь кабинета. Бесшумно.  Современный кабинетик,  с удобствами, за государственный счет отгроханный. Открыл  первую дверь – приемная, но  секретарша   сейчас из - за рабочего стола не  пялилась. Куда-то отправили. Поскольку меня ни кто не мог видеть, под астафьевским  платочком, на цыпочках заосторожничал дальше.  Вот как живут люди искусства.  Из кабинета дирижера в разные стороны три специальные двери.  В одну ткнулся – душ и туалет. Вторая -  типа обеденного зала. Третья – комната отдыха, перевести дух дирижеру, на диване полежать. Отбухайка на ногах два с половиной часа, да если ещё возраст за пятьдесят, ноги мигом свинцом нальются.
  - Поди,  чай пьют? - улыбался я сам себе, - у начальство всегда есть время на чай.
 Увы, режиссер и первая скрипка хоть и сидели за столом, но на диване. Скрипка умостилась у начальника прямо на коленях. Прижималась к его щеке губами.
  -  Женя, давай я понежу тебя  на диване, - ворковала  Клара Захаровна, -  поласкаю, поиграем.  Подумаешь, на пять минут задержится репетиция. Да тебя и на три минуты не хватит. А может и на минуту. Женя, уступи моему капризу.
  - Все личные разговоры только после репетиции – не сдавался железный характером дирижер, – и прошу не оскорблять меня, если хотите ещё заходить в этот кабинет. Я мужчина, не балалайка.  Завтра любую из оркестра позову, сразу придет. Еще и хвастать будет, что приглашал. Ты из сорта тех баб, которые вечно чем-то недовольны. Таких убивать надо.   Ищите, дорогая,  счастья в других местах.  Думаю, оркестр без вас справится. Хотя скрипки у нас самый слабый ряд. Из скрипачей вы у нас одна звездочка.
 - Попробуй, разгорячи тебя после репетиции, - наставила на своем первая скрипка, -  огурец ссохшийся бодрей смотрится.  Я же о тебе думаю, чтобы ты меня запоминал.
   Мне эти слова резали по сердцу, так разобиделся на музыкантов, что не стал ждать ответа  дирижера на дерзкие слова любовницы. Спустился в гардероб, снял с головы платочек и рассерженный отправился домой. Долго лежал на диване, но телевизор так и не включил. Дело к семидесяти идет, но вот такие откровенные разговоры среди женщин слышу первый раз. Хорошо, что господь не дает нечистому  подарить каждому из нас такие платочки, передушили бы друг друга. Интересно, есть ли в этих сплетнях хоть один процент правды?   Потом мысль в обратную сторону катнулась, а нужны ли мне эти истины?  Насколько поумнею, если услышу  ответ Клары Захаровны режиссеру? Так и заснул, ничего не разложив по полочкам. Богат я только скудоумием,  Светлой головой похвалиться не могу. И так все шестьдесят восемь лет. Закипело узнать, чем сильны мои новые знакомые в музыке.
   На следующий день  отправился  послушать концерт Чайковского в исполнении оркестра. Сейчас думаю, это было посещение рая.
 Клара Захаровна действительно от природы  лидер, только в юбке. Я затаивался, как и весь зал, когда оркестр, по кивку  дирижера, замолкал на короткое время, и начинала плакать скрипка.   Кому она жаловалась, первая скрипка?  На что?  Самана себя?  Так она сама себя   крутит как белка колесо.  Оркестр играет строго по нотам,  я плохо знаю концерты Чайковского, но казалось, что сейчас скрипка Клары Захаровны, говорила о чем-то своем, большом и важном,  может, о том же смысле жизни. Для чего живем, любим и умираем?  Ну, умираем понятно: пришли – ушли. А зачем жили, что хорошего сделали? Кому? Господи, такие простые истины, но ты так не даешь ни кому ответа на них. Каждый идет своей тропой, а все вместе катимся в никуда. Об этом и плакала скрипка. Милая Клара Захаровна, какой вы чудесный Мастер. Ни древние славянские философы, труды которых сожгли в Александрийской библиотеке, ни Кант, ни Гегель не подняли на современную высоту философию, подобное способна  зажечь только  музыка.   Музыка  помогает нам  оглядываться на прошлое и слышать будущее. Только она, милая.
    Когда замолкал оркестр, Брошенная начинала с резкой ноты. В партитурах Красноярского оркестра это цифра два. Каждый из  зрителей воспринимал по своему   слова  скрипки Клары Захаровны. Слушатели не ощущали ни какой паузы  молчания  в единстве оркестра и скрипки. Я моментально растворялся в плачах скрипки и летал где - то в небесах: папарапа, папарапа, пара, пара, пара, пам. Пам! Пам! Пам! Падают серебряные капельки росы на невидимом утреннем ветерке.  Пам, пам, пам.   Стоило родиться с судьбой раба и терпеть всю жизнь невиданные унижения и боль, чтобы только один раз послушать скрипку Клары Захаровны. Нас в зале было трое: Клара Захаровна, скрипка и я. Еще мои и Клары Захаровны слезы. Когда скрипка переходила в мгновение но плавно, от низких нот к высоким, мы, слушатели, не видели зала, яркий свет над сценой, музыкантов, все забирали неземные звуки.  Было невозможно открыть глаза. Я так уходил в себя, что тело  не слышал. Где-то там, наверху, душа, в неописуемом танго сливалась со скрипкой. Мы летели над Землей, она была ниже нас.
  Когда замолкали оркестр и скрипка, в зале стояла весенняя  тишина, если бы случайно муха залетела, то в замороженном зале,  писк мухи звучал бы как рев  истребителя.
    Скрипка еще не утерла слез, что-то рассказывала и рассказывала сама про  себе, но  снова  грянул оркестр. Моя душа, и я вместе  с нею, парили  у самого солнышка.  Мы чувствовали только божественный полет и сладость музыки.  Плакали от счастья. В моей голове печальные слова скрипки отложились на вечно: пам. Папараба пам. Пам, пам.
  хотела возвращаться душа   в меня,  старого, больного, далекого от вечного мира искусства.. Но и облитое  вдохновением тело старалось казаться моложе.  Потому так долго моя душа и купалось в звуках скрипки у самого солнышка. На долгое - долгое мгновенье  я забывал о своих болезнях, безденежье, одиночестве. Музыка подняла меня над суетой и тбесконечной тратой такого дорого времени собственной жизни на пустословие и мелкотемье.
   Любовь – счастье, но временное, призрачное, подсыхающее каждый день.  Книги – тоже счастье.  Особенно для меня. Но горько мне.  Книги, если и будут жить, совсем недолго.  Любовь и книги  - весенний дождик, пришел, порадовал, и  все высохло. Желтая трава кругом, желтая пыль от нее,  и под ногами хруст косточек заячьей капусты, крапивы, полыни, другой  дурнины, в человеческий рост.
   Музыка улетела,  благодать кончилось, тело почившего, поводыря осени, неизвестного нам  старика, остывает. В пожелтевшей листве, распавшейся траве. Я снова один. С какого перепуга в голову как кувалдой бьет совсем не волнующая большинство мысль – почему живу? Зачем трачу уйму времени на самокопание: почему так мало написал? Что мне от постоянных  терзаний самого себя?  Новые болезни.  Разве мне  больше всех нужно?
   Но и  облитое вдохновением тело старалось и старалось выглядеть моложе. Внутри меня плакало мое возможное  счастье. Которого, за все свои почти семьдесят лет, я так, пока, и не видел.
   Теперь понятно,   почему Виктор Петрович так любил  симфонические оркестры? Собирал пластинки с симфонической музыкой?  Он  и сегодня  в зале, чтобы посмотреть, на что способен его будущий оркестр. И главное, его неугомонная  творческая душа тогда, в первой жизни, молодела от величественной музыки оркестра. Он вспыхивал вдохновением и  месяца на два садился за стол.  Думаю, он ни когда не задавал себе этого дурацкого вопроса: зачем живу. И мне бы уйти прочь от пустого самокопания.
    Всем понятно, только господь послал  Астафьева  на землю. Задачи, поставленные богом,  Виктор Петрович, наверное, выполнил. Может быть, помогла музыка. Но ведь и дьявол всегда был рядом. Он науськивал великого крыть матом всех осудивших его «Проклятые и убитые».  Своих одноокопников  Виктор Петрович  перекрещивал в  рабы Советской  власти и Сталина. Хотя рабами мы стали в последние тридцать лет.
   Сейчас он нетерпеливо ждал время,  когда станет на дирижерский мостик в Красноярске. Другой город ему был не нужен.  Петрович отдал душу дьяволу там, на небесах, чтобы хоть на мгновенье побывать на Енисее. И главное, попытаться, повернуть современную музыку к богу. Хоть на малую малость, но уменьшить   власть дьявола. Кем теперь был Виктор Петрович на земле? Обычным человеком или только его душа была впаяна в чужое, искусственное тело? Отправил ли его на землю дьявол в насмешку на его планы сделать мир лучше через музыку? Видно заставить решил Виктора Петровича еще раз наступить на грабли  хама. Показать его читателям, что Виктор Петрович такой же, как и все мы.   Это вернее. Устроит он Астафьеву ещё один Армагеддон, как когда-то с двухтомником «Проклятые и убитые». Обязательно устроит ловушечку, откуда Виктор Петрович ее и не ждет.
   Будущий дирижер  ничего мне не рассказывал про свои путешествия по краю, но, видно,  смотался уже в Овсянку. Остался чем-то недоволен. Когда я ему стал рассказывать о расширившемся музее Астафьева в Овсянке, он моментально оборвал.
 - Видел уже. Нашел чем хвалиться. Музей  большой. Но там все меньше и меньше говорят о моих книгах.
   Попросил меня свозить к своему памятнику на берегу Енисея. Вышел из машины, покрутил головой по сторонам, и тут же сел  обратно.  В машине словно поперхнулся.
 - Такая пустота! – и сразу  буркнул.  – При жизни ничего от меня не зависело, а сейчас тем более.
     Зато я  из репетиционного зала выбегал  полный новых творческих  задумок. И еще больше переполнявшей меня только что родившейся любви к первой скрипке, Кларе Захаровне Брошенной. Чтобы я теперь не услышал о ней от Эльвиры  Бадмаевны, не  соглашусь.  Человек, который наполняет моё сердце  духовностью, и тысячи тысяч других сердец одновременно  – святой. Впрочем, нельзя верить и самой первой скрипке, и ее рассказам о Наде Питерской. Грязь там, надуманная.  Наверное, не сознанием, а каким-то шестым бабским чувством, Клара пригибала к земле своих соперниц. Или пыталась пригнуть.  Но все это мелочи. Главное, ее скрипка, и ее руки. Сердце женщины принадлежало музыке.  Мне так хотелось поцеловать ее руки, глаза, плечи. Слиться с ней во что-то неразделимое, солнечное, вечное. Но мало ли о чем мечтают старики. По доброй воле девки ни когда не поднимают перед ними юбки.
 - Милая Кларушка, - застывал я от счастья, репетируя предстоящий разговор с первой  скрипкой,  -   твои  руки так умело держали смычок, что в зале плакали. Утирал слезы и я. И не хотел бы, да заплачешь. Божественна твоя музыка. Скрипка так звучала, так  взрывала мое сердце... Не знаю твои цели в жизни, но ты – подарок нам от господа.  Всем нам, твоим слушателям.
  Надо,  при  случае, сказать спасибо ей за музыку.  Прошуршать бы  сейчас в  ларек, вон он, рядом с Большим концертным залом,  купить ей букет из девяносто девяти роз, да денег нет. Уже и соседка по площадке в подъезде, Катя Марина, их не занимает. Я ей должен больше, чем моя квартирка стоит. Суд недавно  закончился, решили, что вопреки моему завещанию, квартирка моя, после моей смерти, переходит к ней. Какие  тут цветы? Залетел я с этой Катериной в свой земной  ад, теперь выуди у ней квартирку. Да черт с ней с квартирой. Все равно наследники останутся недовольны.  Так хочется побыть вместе с первой скрипкой! Должен же я хоть постоять рядом со своим счастьем? Вон, и Виктор Петрович взлягивает. Вслушайтесь в него, Клара Захаровна. Это божественный человек. Он так любит вас, а вы с Андрюшей целуетесь. Пощадите Виктора Петровича, или меня. Жить не могу без вашей улыбки.
  Мне-то что, мне-то что делать? Если только кредит на сто тысяч взять? И прямо здесь, в людской оркестра, вручить ей громадный  букет.  Милая Клара Захаровна, как я счастлив  сегодня  снова видеть Вас. Ваши глаза – лучшее лекарство от моей  глубокой старости. Ваша музыка для меня – второе солнышко. 
 День за днем я ходил в Малый зал красноярской филармонии на репетиции оркестра и все больше и больше любил его. Меня неумолимо тянуло к Кларе Захаровне. Вижу и знаю ее развратную душонку, а ничего с собой поделать не могу.  Хоть застрелись.  Слава богу, что, в свое время, милиция запретила мне  ружье покупать. Так бы я давно уже отправил сам себя на небеса.  Одна Катя Марина чего стоит, выудила квартирку. Решил  недавно:  все, хватит позориться. Пошел на коммунальный мост и стал на перила. В последний раз оглядываю красоты города. Прощай Красноярск. Обернулся, а сзади меня уже целая толпа: простолюдины и  известные люди. Один  в шубке из белой норки, солнышко искорками по меху переливается. Морда приторная, жирная, улыбка бабская.  Видно, доктор медицинский наук, стоматолог. Знаю я этих извергов, за пять лет уже пятьсот тысяч им отволок. Пищит профессор женским голосом, поторапливает.
 - Я на лекцию опаздываю, студенты ждут, будете прыгать или нет? Если позер, так и скажите.
 Из машины вылезли два парня.
 - Дед, нам ждать некогда, вон уже пробка стоит. Не будешь прыгать, слезай.
 Сволочи. У человека трагедия, без копейки остался, а им цирк. Решил тому, который при галстуке и в шубке белой в ухо съездить. Потом уже топиться окончательно заряжусь, успеется.  Он сразу в машину прыг и пищит оттуда.
  - Чтоб ты сдох, сухарь старый. Попадешь  мне на операционный стол, я тебе задницу на ухо перешью.
  Из телевидения какая-то девочка подбежала. Юбка на два пальца выше пупа, а трусики дома забыла одеть. За ней толпа парней и девочек. Одни попой восторгаются, другие завидуют, где она такую юбочку сшила, за сколько,  кто платил?
  - Вы что, нервничаете перед самоубийством?  - подступает ко мне телерепортерша  с  почти голым задом. -  У мужчины должен быть железный характер. Может у вас все связано с женщиной? Неужели вы влюбились под старость лет? Но мужчина должен доказать свою любовь. Женщина вечно ждет внимания к своему телу. Вы на это способны?  Или только на словах мастер? В таком случае вам действительно лучше утопиться.
  Ну что ей, феминистке, ответить?  Дура ты дура, да еще с голым задом. . Мужик был и останется царем над бабой. Вечным царем. Вы ни кто без мужиков.
 - Мне, -  говорю, - по возрасту, женщина нужна раз в месяц. После получения пенсии.  Просто этот хам в белой шубке нервирует, сейчас я его воспитаю, в ухо хрюкну и с собой, на тот  свет, заберу. Посмотрим, как он там закрякает. Поди, с больных три  шкуры дерет в стоматологическом кресле?
  А тут кортеж машин губернатора нашего Виктора Алексеевича Молоконского. На именины внучки едет. Видит затор, послал гонца узнать, что и как? Тот мигом обернулся.
 - Пустяк, -  говорит, - писатель какой-то, из мало известных,   концы  жизни сводит, денег нет на хлеб, и за квартиру  год не платит. Топиться решил. Недалекий, видно, умом человек, невоспитанный. Пришел бы ночью и ни кому не мешая сиганул. Не можем мы научить наш народ культуре  капитализма. Не способен себя прокормить, топись ночью, чтобы ни кто не видел. Такие вот и формируют мнение, что у нас почти все нищие? Абрамович же не топится, Чубайс ни когда не хотел застрелиться, Медведев под машину не бросается. А эти растеряхи – бублики, страшней комаров. Жужжат что-то жужжат, плачут.   Ну, не умеешь себя накормить, топись, только спокойно, зачем на людях красуешься?
  Губернатор вышел из машины и со всей свитой прямо ко мне. Видит, человек чистенький, дырки на куртке зашиты. Туфлишки заношены, пальцы торчат, но в носках. Худоват, конечно, но на перила сам забрался. Сил хватило.
  -  Сколько, - спрашивает, -  надо? Вам, татьяновскому интеллигенту? Мне доложили, что вы в Татьяновке  родились.
 Рядом с губернатором главный начальник милиции. Прости господи, полиции. Обернулся к  губернатору и предлагает.
  -  Пятнадцать суток отмотает на казенных харчах,  поумнеет. Вот посмотрите.   В городе  пять тысяч дворников не хватает. А он с перышком разгуливает, хлеба просит. Иди, работай! Не хочешь? Научим  барбоса любить физический труд.
    - Нужно быть теплее к малоимущим, - не соглашается губернатор. - Я к внучке на день рождения еду. Подарок, конечно, скромный, десять миллионов. Отпилил  тут с заместителями от бюджета полтора миллиарда. Мне -  миллиард, им - остальное.  Я - человек скромный, мне от народа нечего скрывать. Давай я тебе миллион дам, хватит на первое время? Стоп, стоп. Бери полтора, живи и радуйся. Человек все же.
  Упал на колени, кричу: господи, дай здоровья губернатору, деткам его, внукам и правнукам. Скажи нашему президенту, вот так, смаху,  не поверит, всего на полтора миллиарда бюджет краевой  подпилили. В других краях и областях по семьдесят, девяносто процентов себе забирают. Да еще кредит возьмут в сто миллиардов, вроде бы для края, но по своим карманам  опять растолкают.
  Есть еще бескорыстные люди, есть! Живи, Россия! Слава вам, Виктор  Алексеевич! Завтра же отправлю маляву президента, чтобы к награде вас приставили.
 Деньги в руки  взял, слезы ручьем на  пакет с ними  льются. Подняли меня с колен, под руки держат. Губернатор  махнул рукой,  стер слезу  на своей щеке и к машине. Главный начальник милиции подошел, сзади шепчет.
 - Я тебя, тварь такая, все равно законопачу, теперь уже лет на десять, за вымогательство у губернатора. Прямо сейчас лети в мою приемную и передай деньги туда. Своруешь, на том свете найду. На пожизненное  всегда наскребем.
   Мотнул я  домой, аж пальцы на бегу примораживает. Сразу стучу к соседке по площадке Кати Мариной. Мы с ней оба из Татьяновки, односельчане.
   - Екатерина Алексеевна, - говорю, - давайте рассчитываться.
    Она две тетради с записями выдачи мне денег приносит, договор, начинает считать  долги. Быстро так балансик заема сращивает. Оказывается должен я ей всего сто пятьдесят тысяч. Расписочку на прием от   меня денег выписывает, я ей долг  возвращаю. Надо, думаю, сегодня же к отцу Никодиму, свечу за здоровье  губернатора поставить.
   Катя деньги в лифчик,   берет калькулятор и снова цифирки какие-то прибивает к итогу. Мол, согласно договору, в случае просрочки выплаты я должен платить неустойку  по тысяче в день. Правильно? Правильно, показывает мне договор и эту статью. Затем решение суда, там полстраницы приговора о неустойке. Значит, должен я ей триста шестьдесят пять тысяч. Опять к комоду, отсчитываю и подаю. Она мне расписочку.  Такого-то числа, столько – то получено.
 - Все, -  говорю, - до свиданья.
  - Как до свиданья. Вы договор читаете? И приговор судья огласил. В случае неуплаты долга в течении месяца, вы обязаны мне выплачивать ежедневно штраф в размере двух тысяч рублей. Берем одиннадцать месяцев, триста тридцать четыре дня,  итого: шестьсот шестьдесят  восемь тысяч. Эта же цифра в приговоре.
 - А ху – ху не хо-хо?   Решение суда, выплатить. А за оскорбление в суд подам за моральный ущерб,  миллион просить буду.   У меня диктофон в кармане, все пишет. В правовом государстве живем. Вы не меня, всю нашу власть оскорбили. Дума законы принимает. Вы Думу тоже дурой считаете? Там пять красноярских депутатов по полмиллиона в месяц получают. Одна дама больше двадцати лет отсидела в Думе, целое богатство хапнула. Сейчас ее в другой край переводят.
  Миллион и сто восемьдесят восемь тысяч укатились к Катьке  на вечное хранение. Вот так нужно зарабатывать. Для меня  Небо  тупым топором вырубило такую вот  нескладную жизнь. Куда не повернусь,  всюду на занозину натыкаюсь.  Эх - х! Зря ружье не продали, давно бы уже все концы свел.
  На оставшиеся деньги за квартиру заплатил, свет,  вывоз мусора, за  тротуары, на дни рождения начальника ЖКХ, главы района.  Потом пошли срочные платежи.   На помощь  приехавшим киргизам, на  обязательную  помощь многодетным китайцам. Им  размножаться нужно. Это наши полубабы не рожают. На борьбу с террористами высчитали.  На  борьбу за свободу Навальному.  Хитрые ужи там, в ЦРУ. Придумали Навального, и сразу приговорили  Россию содержать этого баламута. Осталось  у меня три тысячи. А букет роз тридцать тысяч, может и больше потянет. Еще же и праздничной лентой нужно перетянуть букет. И написать на ней: Кларе от Толи.
  Но все равно хорошо.  Назавтра беру расписочки, и к судебным приставам. Рассчитался с долгами. Спасибо губернатору. 
  А с  цветами –то, мама милая, где на цветы взять.  Господи, помоги! Кредит у банка высвистнуть. Только как? Я везде у них в черных списках. Сейчас хорошо живут те, которые в голубых брюках и пиджаках. Геями числятся. Им государство ежемесячно по сто тысяч добавляет как социальным меньшинствам. Но простолюдину не дадут. Не сподобился.
    Не могу без слез про жизнь свою рассказывать. Все время беру долги и рассчитываюсь за них. Которые добрые, в писательские санатории уматывают, там три месяца живут  на полном государственном обеспечении.  А я все свои годики в Татьяновке.  Печь топлю, золу выношу. Неужели только для этого и родился? Решил, хватит дураком числиться. На коленях, до полуночи на все четыре стороны поклоны клал. Просил у бога образумления. К утру голос мне был. Дескать, поздно стал просить. Шестьдесят восемь лет уже, такого не переделать.
   Утром с полчаса, на четвереньках  пытался сползти с кровати. Попросил Катю Марину, она за пятьдесят рублей согласилась скорую вызвать. Приехала врачица молодая. На каждой руке по шесть колец. Туфли на каблуках  ниточках.  На каждом по девять золотых ободков. Посмотрела она мой лоб  - сплошной кровоподтек, под глазами синяки фиолетово - черные. Сжалилась. Достала из свой сумочки бутылку беленькой. Распечатанную уже.  Плеснула грамм сто в мензурку. Говорит: похмелитесь и до конца этого месяца не пить.  Я закричал, что,  в общем-то, не пью. Как стала она хохотать.  Шпильками этими в пол стучит, аж доска в стружку поползла.  Так и умотала с хохотом.  Все у меня как не у добрых людей.
  Лучше про музыкантов будем говорить. Жизнь в оркестре  продолжалась, и, наконец, слухи, что нынешний дирижер  отправляется  в Москву  на стажировку, показались. Сначала робко, шепотом, потом в полный голос.
   Первой их принесла коллективу Клара Брошенная. Будет Жений Михайлович Стригин  в Московской консерватории читать лекции и руководить тамошним оркестром. Молодежный состав, сплошь студентки.  У оркестра уже запланированы двухмесячные гастроли на Европе.  Клара от этой новости  чуть не слегла в постель: бледная, взгляд рассеянный,  каждый палец сам по себе  пляшет. Ни какая валерьянка не помогает. Неожиданно для всех  накричала на Андрюшу, хотя он был ни в чем не виноват.  Испугался  этот, штангист, татьяновского посола, что бросит она его,  лепетал как двухлетний ребенок. У нас в Татьяновке много таких, кто баб своих боится. И Андрюша, судя  по всему, в Татьяновке родился.
  - Прости милая, прости, милая,   – за что, про что она орет, и не заикнулся, – я тебя люблю! Прости, милая!
   Точка. Голова на грудь упала, хвост прижал, как собака, захваченная на воровстве сала. Так и не понял ничего,  придурок. Зачем ей его любовь? Она ее везде найдет. Мимо заграничных гастролей пролетела по глупости. В том числе из-за тебя, блондина.
   Для красноярских музыкантов такая возможность раз в жизни представляется, смотаться в другую страну. Андрюша же за себя боялся, зачем ему гастроли? Бортанет Кларушка  и улетишь в постель к Эльвире Бадмаевне. А какое вдохновение от ее ссохшихся бедер, морщинистых губ и почти полного обезвоживания организма. Ни тепла от нее, ни  какого удовольствия.   
    Клара Захаровна  же  дня через два, после главной новости, поведала:  на место дирижера,  временно, садится  некто из приезжих, Виктор Петрович Потылицын. Все мои сомнения, что в нем признают Виктора Петровича Астафьева, оказались пустышкой. Ни кто даже и не вспомнил ни про Астафьева, ни про фамилию его матери.  Зато думали: наверное, посредственность какая-то, ни кто его особо не знает. Весь оркестр к такому выводу сразу пришел. В Интернете  о нем ни  слова. Видать, чья-то мохнатая рука его в Красноярск сунула, бездаря прислали.
  О старом дирижере больше всего печалилась  первая скрипка.  После репетиции она сразу же шла к нему в кабинет. Выходила оттуда быстро, с заплаканными глазами.
  - Он с нами и не собирался за границу ехать, - звенела она злостью, - наберет там вагон студенток,   будет  наслаждаться.  Все мужики – кобели. Мозги у них не в голове, а в головке. Таких кастрировать нужно. Сразу, как родились.  Чтобы не издевались над женщинами.
  Господи, за грехи мои наказание. Век бы не слышать таких слов от святой для меня женщины. Клара Захаровна, вы такая обаятельная, у вас такая музыка, а про кастрацию толкуете, будто, как и я, ветеринарный окончили.
 Потом первая скрипка от злости стала уходить с репетиций с Андрюшей блондином. А у дирижера засиживалась Надя  Питерская. Репетиторская уже давным давно была пуста, а дирижер с Надей все ещё обсуждали концерты Чайковского. Видно, очень большие любители музыки. В конце концов Наде было обещано резервное место в заграничное турне. Но об этом все узнали намного позже. Представляете, невзрачная фиолетовая  Надя Питерская зажгла дирижера больше, чем  Клара Захаровна! Чудеса у нас в оркестрах.
  Эльвире  Бадмаевне оставались только интриги и сплетни. И  про резервное место в заграничное турне Нади Питерской  от Эльвиры оркестр  узнал. Это она вызнала у вахтерши, когда уходят домой дирижер и Надя Питерская. А Надя проязычилась вахтерше, что, скорее всего, уедет на два месяца за границу. С таким воодушевлением вышла от  Жения Стригина, а счастьем поделиться не с кем. Вот и открыла душу вахтерше. Вахтерша уже нам, малозаметным.
 Вскоре я прекратил ходить на репетиции в волшебном платке, надоело. Как-то сел к мужикам - скрипкам, когда они пили чай. Два здоровых мужика по центнеру весом.  Они говорили только о водке.  Зачем им были концерты Чайковского и  Свиридова?  Неторопливо размышляли, как найти деньги на две бутылки водки.
  - Саша, друг, - юлил перед коллегой пожилой уже мужик, у которого на голове ни одного волоска.   На выступления он одевал черный костюм, с черной бабочкой и застиранную белую рубаху.  На новую денег, видимо,  не  случилось.   Хотя я сам  смотрел в кассе ведомость музыкантов. Если писать о музыкантах, значит нужно знать о них все. Мельком глянул и в ведомости. Получают они сейчас хорошо.
   В  улыбке этого мужика  резало что-то неприятное, отталкивающее. Мне показалось, и запах от него шел серный. Наверное, агент нечистого.
 - Внеси сегодня ты на беленькие, – юлил он. - У меня Варька - стерва всю получку вытащила. Просмотрел, раззява. Будем получать зарплату, я тебе  сразу, у кассы,  долги отдам. Первый раз, что - ли?
  - До получки еще десять дней, - сомневался его друг Юрий  Москвичев, -  у меня может не хватить, сам знаешь, ко мне гости часто ходят. Всех надо угостить, приголубить.
  -  Знаю, кто к тебе ходит, мужики в штанах, а в душах -  бабы. Они тоже тают от мужиков.
  - Ну и что, я люблю мужиков,  тебя тоже любил.
  - Отстань сволочь, напоил до беспамятства и обесчестил. Такого больше не случится. А этих твоих гадов,  давить нужно. И тебя вместе с ними. Только род людской  портите. Доведешь ты меня своими  паскудными словами, врежу раз,  и протянешь копыта.  Ты мой кулак хорошо знаешь,   и  мое желание начистить тебе рожу – тоже! Подохнешь ты -  от моей руки?
 - Да, ладно, что бузишь, - стушевался, который  с деньгами. -  Займу я тебе, займу. Хочешь, чтобы  поквитались, давай я тебя сам ублажу.
   - Заткнись иуда!  Я тебе точно сегодня врежу.
   - Есть в этом оркестре хоть один нормальный  человек, -  распирало меня зло,  – или  только грязь царствует.
- Зато как они  хороши играют, -  одернул вдруг второй голос внутри меня. – Ты думаешь, золотые купола на храмах ставят монахи - затворники?  Бродяги и пьяницы  топорами стучат. Потому и бессмертны эти купола. А строителей этих ни кто никогда и не знает. Сделали работу, получили деньги,  сразу закудрили  их пропивать. Ни каких в голове восторгов о величии куполов. Может когда и похвалятся по пьянке друг дружке, и то вряд ли.
  А лучшие певицы всегда неисправимые  распутницы.  Так когда-то, в первой своей жизни,  говорил сам Виктор Петрович, ему – верю! Так было и будет. В искусстве или кто-то кого-то любит, или все играют в любовь. Без любви искусства нет.  Любовь рождает грязь, склоки, ссоры. Это лучшие грядки для высоких философских рассуждений, поэтических вдохновений, божественной музыки, для рассказов, которые пишутся на века. Есть, есть такие писатели, не все же родились в Татьяновке. Один Виктор Петрович чего стоит. Не надо, не надо меня ни к кому примерять. Моя тяга к литературе – моя беда. Вы можете отложить книгу в сторону и не читать меня. Вот как быть мне, если вы меня  читать не хотите?
       Наконец новый  дирижер начал свою работу. Астафьев  остался Астафьевым.  Все такой же улыбчивый, благожелательный. После репетиции он заходил в комнату простолюдинов от музыки, пил с ними чай и кофе, подолгу обсуждал какие-то тонкости предстоящего концерта.  Я дивился, как хорошо он знает предмет разговора. Ни разу  в обращении к музыкантам не ошибся в музыкальных инструментах, партитурах, в именах  музыкантов, композиторов.  Наизусть знал все ноты.  Без всяких партитур в руках советовал, где больше эффекта от ударений.
 - Оркестр, - шутил он, -  это песни на покосе и смех ребенка.  Слезы, отжившей  старухи и танец невесты. За концерт вы должны пережить в душе все эти  ипостаси. Пока лучше всех это получается у Эльвиры Бадмаевны. Учитесь. Альт не просто начинает с новой цифры, он или плачет или в восторге. И зрители или замирают от восторга, или льют слезы. Так играет Эльвира Бадмаевна. Только с такой целью должны брать инструмент все вы.
  Виктор Петрович с первого дня в оркестре сразу стал своим.  После концерта в людской к нему подходили женщины, молодые старались сесть рядом с дирижером. Улыбались ему тепло и соблазнительно, словно звали куда-то, но точно не разбираться   в тонкостях  нотного ряда произведений  Чайковского. Тут я ни чуть не преувеличиваю.
   - Чертовы бабы, -  думал я, -  связало же меня с этим оркестром. На семидесятом году открылись глаза, что у них разговоры только о мужиках и тряпках. И то благодаря дьяволу сподобился, бог такого не допустит.
 - Да врешь ты все, - закричал вдруг какой-то второй или третий голос во мне, - разве ты не любил, разве тебя не бросали. Разве тебе не изменяла каждый день с кем-то жена?
 -  Зачем мне самому себе врать. Моя жена чернила меня, но ведь рядом сотни других женщин. Зачем на всех натягивать покрывало распутниц? Возьмите Марию Семеновну, это образец  супруги. Фантастика. Такому любителю женщин как Астафьев бог дал верную и умную жену. Мой троюродный брат, Валентин, где- то вычитал или  сам придумал, что  женщина думает не только головой.  Ну как ему верить? Восемь раз за жизнь женился. Все время на девятнадцатилетних. Конечно, у него обиды на женщин. А я так считаю, женщина, двигатель прогресса и литературы. Все бури, которые поднимаются в обществе, женщины раскручивают.
   Так ни чем и не кончались мои ссоры с самим собой. У меня и быть не могло столько поклонниц как у Виктора Петровича.  Но ведь и мне не раз улыбались счастливые и озорные глаза.
   Когда Виктор Петрович беседовал с музыкантами, я сидел тут же, без волшебного платочка.  Теперь ходил в оркестр просто, как писатель, который что-то хочет сказать о музыке. Со мной подолгу смеялась и разговаривала первая скрипка, всегда с улыбкой спрашивала.
 - Ну и как я буду выглядеть в ваших рассказах про оркестр?
 -  Замечательно!  Нужно собрать побольше материала. Вникнуть в вашу непростую работу.  Я плачу, когда слышу вашу скрипку. Но плакать должен не я, а мой читатель. Сумею ли я написать так обворожительно, как вы играете.  Вы из нот умеете  создать волнительные образы. Мне нужно  суметь показать красоту  вашей игры на скрипке. Ваши пальцы бегают по струнам как искорки.  Стараюсь не упустить ничего важного, показать вас божественной. Вы этого заслуживаете. Не то, что писатель  Люда Волкова, которая недавно написала книгу, почему и ее восьмой брак оказался несчастным.  Я очень внимательно прочитал эту книгу. Она там через строчку зовет последнего мужа  осликом.
 - Все, что вам нужно, я предоставлю, – просто и с восторгом водила Клара мягким пальчиком по моим морщинам.  -  если не хватает вдохновения,  могу помочь. Все-таки, женщина. Пусть и не молодая, но и не вехоть. Посмотрите, на моей шее ни одной морщины. Я способный помощник  для одаренных мужчин. Это проверено жизнью. - она быстро наклонилась и чмокнула меня в щечку.  Тут же платочком стерла помаду.
 - Знаете, я могу слушать  плач вашей скрипки целый день. Это обворожительно. Мне иногда кажется, что вы волшебница.
 -  Жаль, лучше всего у меня, получается играть вечером или ночью. Вы, говорят, не женатый, приглашайте домой.  Я скрипку захвачу.
  - Кто –то обо мне знает больше, чем я сам?
  - Эльвира Бадмаевна. Она у нас энциклопедист.  Вот у кого нужно учиться работать. День может из репетиторской не выходить. Мы давно дома, а она все с альтом общается. Показывает ему, как нужно звенеть нужной нотой.  Вечером жахнет  стопку водки и спать.  Как играет, как играет!  Наверное, ночами молится, чтобы господь дал ей благословение обаять зрителя на концертах. Но без водки она уже не засыпает, не те годы.  Деньги есть, поддерживать себя  можно.  Стригин ей доплачивает за талант и упорство.
   На таких полунамеках наши разговоры и заканчивались. Срочно, срочно нужно брать кредит на сто тысяч и приглашать ее домой. Тем более и  у Виктора Петровича к этой  женщины проснулись все его прежде богатырские мужские чувства.  Ответ первой скрипки на его призывную улыбку был холодным, а любовь Виктора Петровича, искренняя, светлая, перерастала в злость. По-другому в любви не бывает.
  Примерно через неделю  царства на дирижерском мостике, Петрович  стал приглашать первую скрипку   в кабинет. Мягкий, уже знакомый мне голос секретарши оркестра, словно печатью придавливал чувство хозяина оркестра к Кларе Захаровне. Первая скрипка, извинившись перед всеми, кто смотрел на неё в это время, гордо шла к дирижеру. Она так важно держала свою голову, словно в прямом голосовании ее выбрали первой  красавицей  мира.
   Иногда она и без призыва тихо и незаметно от всех ускальзывала в кабинет Виктора Петровича.  Зато все хорошо видел я, ибо специально  приходил в людскую оркестра, в том числе, чтобы поговорить и с первой скрипкой. Смотреть и слушать,  о чем говорят и думают оркестранты. И как не хотелось, приходилась снова и раз, и другой одевать на голову волшебный платочек. Я видел, с какой печалью следит за этими походами  Клары её соперница Надя Питерская. Вторая  виолончель Люда Непомнящая, первый барабан Оксана Блинова. Надя, хотя и одержала победу над Брошенной, ее Стригин взял  за границу, пыталась обаять и Виктора Петровича.
    Иногда Надя сама забегала  к Виктору Петровичу, к сожалению, выходила оттуда с сердитыми, а не восторженными глазами.
 Увы и ах, Виктор Петрович очень быстро приелся Кларе Захаровне. Она ходила к нему реже и реже, а потом перестала являться  пред очи дирижера совсем. Прослушает приглашение  по громкой связи,  в секунду  к Виктору Петровичу и моментально вылетает оттуда  с возмущением на лице. Она быстро и умело отбила у Нади Питерской Андрюшу. И теперь   ставили с ним рога своему мужу, новому дирижеру и всем остальным своим любовникам. Теоретически в ряды ее воздыхателей уже стал  и я. Не разобрался только, какой я в очереди?  Соображал теперь частенько, чем бы  упороть по шее Андрюшу, чтобы он недельки две пил только воду, стонал, а не крутился возле Клары. Не ласкал её.
  Я видел, как чернело от злости  лицо Виктора Петровича и на глазах у всех, его щеки моментально покрывали новые морщины.  Такая ревность  истончает тела  влюбленных. Они становятся слабыми, крикливыми, вспыльчивыми.  Вот и Клара ненависть к Стригину  вымещала на Викторе Петровиче. Вспомним классиков  про кровь и  любовь. Только  литература  спасает  писателей в таких ситуациях. О  своих страданиях они повествуют людям через повести, рассказы, очерки. Пока опишешь все, посмотришь на свои треволнения со стороны и становится легче. На себе  пробовал.  Дирижерский мостик в таких случаях – каша без масла.  Два часа отмахал у оркестра  палочкой и домой. Снова к переживаниям, слезам, злости. За эти два часа так и не сможешь вытащить из себя не нужную ревность и злость. Клара Захаровна умела  заходить в души мужиков раз и надолго. Однако, на дирижерском мостике Астафьев оставался Астафьевым.  Вел оркестр, как хотел он, а не кто-то советовал. Об этом говорили и музаканты.
   - Все-таки у Потылицына есть талант, - рассуждала как-то Клара Захаровна, когда пили чай с Эльвирой Бадмаевной. – Он совсем другой человек и дирижер другой.  На концертах я все время вижу за его плечами бога.
   - Про бога не скажу, но его нельзя сравнивать со Стригиным, - кусала ссохшиеся губы старуха - альт. – Такое впечатление, что Потылицын  вырос в деревне. Замечаешь, мы стали играть более образно, академизм  теряется, появляется  что-то есенинское. И это хорошо. Зрителей-то больше и больше. У Виктора Петровича совершенно новая философия музыки.
  - Может я этого не вижу, - сердилась Клара, - Стригин выбрал не меня, а эту Надю, дуру фиолетовую. Её повезет за границу.  Я от злости уже ничего не понимаю. Зачем мне этот дурачок  Андрюша,  мне Стригин нужен.
  - Как я тебе сочувствую.  Все мужики козлы. Это  Стригин тебе что-то доказывает.
  - Андрюша говорит, фиолетовая сама послала его ко мне!
  - Я в этом уверена, -  морщины ни как не позволяли Эльвире Бадмаевне выразить на своем лице сожаление, -  хотела сама тебя предупредить, но подумала – не поверишь.
  - Без Андрюши теперь  нельзя. Вся моя злость на нем сгорает.
    Показалось, оркестр у Виктора Петровича действительно играл ярче, свежее, понятней. Особенно, когда на соло выходила Эльвира Бадмаевна. Струны ее альта звенели  как  весенний ручей.  Астафьев, очевидно, серьезно  готовился к приходу на землю.  А Эльвира Бадмаевна, несмотря на возраст, старалась. Между дирижером и Эльвирой Бадмаевной было духовное единение. Но он ее не прихватывал как Клару за талию, поди, боялся руки поранить о старые кости. Он и в первой жизни сторонился старух, чем старше был сам, тем моложе искал собеседниц. Вернее, они его искали, не он их.  Мы, кто часто бывал с ним, хорошо это видели. А кто из писателей чище?  Разве Толя Буйлов   совсем рано отправился на тот свет не из-за козней своей молодой жены?  Кручина его извела.
  Как-то сели попить чаю у  Виктора Петровича в кабинете. Он в задумчивости  качал головой.
 - Вернуться сюда было большой ошибкой. Я так и не слился с музыкой в одно целое, как и когда-то с собственными  книгами. Книги стали  мне друзьями только там, на небесах.  А музыка вскипятит душу и оставляет на двадцать часов  один на один с собой.  Нет возможности  отвлечься от Клары. Она же не знает, зачем я сюда пришел, не ее любить, изучить музыку древних. Это кладезь нравственности человеческой. Думал, получится треугольник – Музыка, я и Клара.  Треугольник – жесткая фигура, не гнется и не ломается. Но он не  склеился. Клара его не приняла.
    Хорошо мечтать, но  опасно. Прокатаешься на выдуманных лодочках, а возвращаешься на тот же диван!  Я пока обдумываю, где  найти потаенные ходы к древней музыке, а в голове только  Клара, глаза ее, смех. Это сжигание самого себя.  Мои мозги давно сгнили. Не знаю, из чего дьявол сделал мне новый череп? Но душа в нем моя. Отсюда и переживания как в первой жизни. Бесит меня Клара, бесит.  Дьявол ее сунул, чтобы осмеять меня. Согнет меня как молоток гвоздик и выбросит.  Так, мол,  тебе и надо. Да уже согнул. Я сейчас думаю, человек вообще ни чему не учится.  Дай ему хоть три жизни,  по-прежнему  будет спотыкаться о новые пороги. Ничего не повторяется в этом мире и прежний опыт ни кому не нужен. Жизнь всегда ставит перед нами новые ступеньки.
  -  Виктор Петрович, говорят, что у вашего оркестра какое-то особое звучание. Свой стиль!  Я то вижу, что это стиль Астафьева.
  - Музыку не изучил, некогда, - не ответил он мне, -  ревность меня ест  двадцать четыре часа в день. Хоть разгоняйся и головой о стену. Ничего  поделать не могу, хочется вылететь из квартиры и прямо в Енисей. Но у меня утонуть не получится. Нужно посылать определенный словесный код дьяволу и только тогда он  заберет меня, - и от бессилия Виктор Петрович матерился, как татьяновские пастухи.
  - Разве вы не можете остановить себя из-за этой распутницы. Вы же не человек, в полном смысле этого слова. Вас дьявол сделал, не бог?. Зачем вам земная любовь? 
 -  Из чего он меня восстановил,  спрашивай у него. Но душа в черепушке моя, - неожиданно закричал он. – И сейчас в моих жилах горячая кровь.  Я был и остался Астафьевым. Ни один дьявол меня не сломает, потому что на свете есть ещё бог. Я богу хочу служить и служу.
  - Но дьявол нашел возможность посмеяться над вами?
   Он так тяжело посмотрел на меня, стыдно стало за собственное скудоумие. Не знаю, как там, на Небе, душа человека зависит от дьявола или Господа. Для Виктора Петровича самое трудное – подчиняться. Зато сам взрывается на ровном месте, если видит, что кто-то в оркестре делает не по его указам. Астафьев был и останется Астафьевым, даже там, на небе его не перекроить. Если что-то не нравилось, он и в первой жизни  вспыхивал как сухая солома. И сейчас также горит. Ищет какую-то правду, а она не стоит его переживаний.
   - Человек искусства рожден переживать. Самая тяжелая наша доля – переживания.  Клара разожгла во мне не нужную страсть.  Не могу с ней справиться, – сердился Астафьев, -   Хочется день и ночь целовать и обнимать ее. А музыка! Выходит, черти  послали меня  сюда для собственного развлечения. Посмеяться.  Хорошо у них получилось, еще и тебя втянул сюда их руками.  Зачем я  им отдал свою душу? Не знаешь?  Я – тоже. Теперь нужно немедленно уходить туда, где я должен быть. Человек задуман грешником и не может быть другим. Помнишь, твой второй голос подсказывал тебе, что золотые купола создают строители - пьяницы, а не монахи затворники. Монахи  - без  способностей люди, откуда родиться таланту у того, кто день и ночь сушит свою  душу молитвой о каком-то спасении.  У нас такая короткая жизнь, а они  и этот миг отдают невозможному: мифическому спасению души. Душу в нас  вдохнул бог. Иди, работай, люби, борись.  От чего ее спасать душу? От бога? От самого себя? Так  бог дал нам душу, чтобы мы оставили свой след на земле. Понимаешь?  Из таких вот следов  и рождаются дорожки космической мысли.
    Он откинулся на столе и печально качнул головой.
 -  У  монаха  в душе место только для молитв.  Доходят они к богу или нет, совсем другой разговор.  Они ведь все просят спасение. Я, как православный всегда думаю, какого спасения? Так вот, это не твой второй голос был, а мой. Я пытался тебя учить. Чему! Сам безграмотный. Извини.
     Я думал о словах Виктора Петровича.  Ни  кто,  ни когда не ответит на вопрос: зачем мы живем?  Уж точно не спасаться от жизни и не спасать свои души. Как раз это богу не нужно.
   Монахи спасают свои души.   Как слепые мышата снова и снова просят  у Господа  надуманного спасения. От чего и от кого? Бог тебя создал таким, какой ты есть. Зачем укрощать свою плоть, убивать ее. Не мыться, не любить, не плясать, кушать объедки.   А строители одарены богом, но по  сути своей -  пьяницы.  Построили, пропили деньги, топоры в сумки и пошли еще подобную работу искать. Грешники.  Вот они действительно должны отмаливать свои грехи. Им нужно  просить  прощенья у бога, но не спасения.  Спасенья нет и не будет.
   У Виктора Петровича  сейчас  не получилось освоить музыку, искать неутомимо то, что стариной и русским духом пахнет.  Сам себя в такие условия поставил. Хотел обмануть дьявола, а он легко, одним мизинцем, убил все  его задумки, подсунув  распутницу Клару. Правда, все хорошее в Астафьеве дьявол  убить не смог. Оркестр Астафьева заиграл как ни когда раньше. Где  это было видано, Малый зал Большого концертного зала в Красноярске, где выступает оркестр, всегда теперь полон.
  -  С дьяволом можно и нужно  бороться, однако держаться чуть в стороне от него. Не допускать соблазна.   Вот Мария Семеновна у меня была безгрешная, – перебирал свои мысли Астафьев.
  - Что же дальше? Мария Семеновна далеко, а вы тут, на земле?
  - Ничего. – ответил он сам себе и мне. - С Кларой  веди себя, как знаешь и умеешь. Я - то зачем сюда приехал? На посмешище?   Ты сам думай, будешь писать про меня или нет. И надо ли писать?  Тут я тебе не помощник. Хотя ещё час назад думал по-другому.  Мне нужно уходить. Чем быстрее, тем лучше. Запутался я тут с вами.  Иначе  схвачу за шею и удавлю ветрогонку.  Но она-то в чем виновата? Я к ней липну, не она ко мне.  Злость-то кипит, вот и кидаюсь  по сторонам света. Отведу праздничный концерт к юбилею города и прощайте.
  Через  месяц Виктор Петрович подал заявление на увольнение. Ещё через  месяц, может чуть раньше его в Красноярске уже не было.  Сказать, прощай,  ко мне он не зашел.
   Зато кредит на сто тысяч мне дали.  Может, дьявол тому поспособствовал. Чтобы ещё раз посмеяться уже надо мной, дурачком. Я пригласил Клару Захаровну в гости. Купил ей тот самый букет, о котором мечтал, девяносто девять роз, прекрасного  вина,  новый стол в свою однокомнатную квартиру, две табуретки, чтобы было ее куда посадить и самому рядом сесть. Показал ей свои книги, рассказал, как долго они пишутся.
  - Какие писатели интересные люди, - щурила  соблазнительные глаза Клара Захаровна, - жаль, что ни разу не видела Виктора Петровича Астафьева. У него чудесные книги.  Его книжные строчки пахнут домашними розами.  Я так люблю его читать. Только бы краешком глаза посмотреть на него. Какой талант! Я готова   стать для него хоть кем, но между нами сто лет.  Он оставил свои книги и ушел. Навсегда! Понимаешь, он каждую ночь сейчас снится мне. Во сне беру его руки, а они такие теплые и сильные. Сейчас  кажется, что он жив и рядом, любит меня. Не знаю почему!   Зачем господь отправляет мне несбыточные чувства?  Хоть беги и топись. Несчастная я женщина. Тридцать лет, но настоящего любимого так и не встретила. Судя по всему, все мои поезда уже ушли.  А я все стою на отрытом всем ветрам полустанке. Жду что-то. Только жизнь  проходит мимо. Скажи, зачем я к тебе приехала?
  - Так остановись, люби одного!
   Хотел ещё сказать, что у меня сегодня за день из кармана уплыли сто тысяч. Это  действительно трагедия. Как заработать эти деньги – не знаю.  Но, сдержался,  в чем  Клару винить, сам приглашал. Слеза пробивалась сама собой.  Господи, прости меня, непутевого. Когда я научусь думать? В сто лет? Но к этому времени сгниют даже мои косточки.
  - Стараюсь, ничего не получается, -  заплакала Клара. – Я любила и люблю только книги Виктора Петровича.
  Клара уехала в два ночи.  Вызвали такси, я его оплатил, и она кокетливо помахала ручкой. Это же надо! Букет оставила у меня. Велела завтра, перед репетицией вручить его при всех. С поклоном. Если ты хоть капельку мужик, попробуй, не подчинись. Вот так, дорогие читатели, и принижают нашего брата, писателя. Правильно говорят, которые великие: бабы – куры. Мы, мужики, намного умнее.
  Так любить Виктора Петровича. И в тоже время так равнодушно относиться к нему. Все от того, чтобы мы совсем мало знаем о себе и о тех, кто рядом. И еще я понимал, что ухнул свои сто тысяч который  раз  в никуда. Ни какой взаимности у нас не получилось.  Нужно было тогда, на мосту, не брать деньги у губернатора, а топиться. Первое слово дороже второго. И не залез бы обратно в долги. Сто тысяч за один вечер сжег. Размазня татьяновская.
   Как восхитительно  обнимать Клару Захаровну. Однако настоящее счастье не покупается.  О ком и о чем думает Клара Захаровна? Только не обо мне и не об Андрюше. Всем нам троим гореть в геене огненной. И дирижеры там же будут, оба. Каждый получит свое. Здесь, на земле.
   Вот о чем  Клара Захаровна думает, даже когда  обнимает меня.. Промашка с коротким счастьем у ней вышла.  Что у Клары изменится с возвращением бывшего дирижера  Жения  Стригина?  Он сроду не станет связывать оборванные  веревочки.  Стригин - то забрал с собой в Петербург Надю Питерскую, а не Клару Захаровну.   И Надя  побывает два месяца на гастролях по Европе. После возвращения Стригина в Красноярск возможно все.  Но его сроду не потянет к Кларе Захаровне.  Или подберет себе студентку здесь или из Питера притартанит. Без женщины дирижеру нельзя. Иначе ему грозит оскудение головы.
   Красноярский оркестр при Астафьеве заиграл по-другому и Стригин не стал менять стиль Астафьева. Именно  с такой игрой чуть позже красноярцы поедут за границу. Увы, Клара Захаровна в тот состав так и не попала. Андрюша –тоже.  Допрыгалась.  Как описывала всем Эльвира Бадмаевна, она ведь с Кларой каждый день общается.  Сидела первая скрипка  дома, варила мужу суп с фрикадельками. И тайком плакала о горькой своей судьбе.
   Господи, а у меня –то  ловушки, у меня –то. Завтра утром перекусить  нечем.  Все яблоки и виноград прибрала Клара Захаровна.  Придется идти к Кати Мариной, занимать. Только вот подо  что? Под пенсию?  Опять кабала, договоры её эти. Штрафы, проценты, уступки. Рубль занял, сто отдай.
  Хоть бы тысячу найти. Может праздничный костюм в ломбард отнести? А что, ему всего десять лет, одевал я его раза два - три в год. А если Клара еще захочет в гости приехать. Чем ее кормить? Свеклы отварить, да сахаром посыпать.  Господи, научи меня мудрости. Снова придется к Кате Мариной идти, занимать деньги.
     Интересно, Андрюша блондин ее угощает, или она его? У первой скрипки оклад сто тысяч. Я такие деньги и за год не заработаю. А губернатор больше не даст, хоть взрывай себя на этом мосту.
 Господи, какой же у нас хороший губернатор.  Это надо же, ему Героя  время давать, всего полтора миллиарда отпилил. И принародно об этом сознается. Прокурор знает, милиция, а прикопаться –то не к чему.   Чего бояться с таким мизером. А в целом по России не меньше семидесяти процентов бюджета губернаторы себе  отрубают.  Когда такие деньги воруют, молчат как партизаны.  На всех судах и комиссиях молчат.  Все-таки напишу письмо президенту. Спрошу, почему  Виктору Алексеевичу Молоконскому  не дали Героя. Единственный честный губернатор России. Может за правду и убрали. Тогда он дважды Герой.
  За мелкими и пустыми раздумьями в эту ночь я так и не заснул. Иногда  казалось, что все  события с  Виктором Петровичем  приснились. Но я не мог даже во сне придумать осмеяние Великого. Так разложить карты его судьбы способен  только сам нечистый. А  сам из-за всей этой  катавасии два месяца уже не пишу.
 Жалко и Виктора Петровича, и себя, и Андрюшу. И Клару Захаровну. Поклон и уважение только дирижеру Евгению  Стригину. Он ни одного  звука из концертов дирижера Потылицына  не выбросил, ни одного ритма. Я слушаю божественную музыку Астафьева и думаю: зачем мы живем на Земле, зачем мучаемся? Зачем день и ночь сидим за своими книгами, нотами, репетируем песни и танцы. В каждой моей книге эти размышления. Кому они помогли, кого предупредили? Все равно смерть обязательно находит  каждого. А за ней полное забвение. Это проверено на миллионах талантов.
   Если и остается что-то от человека, то  на самое короткое время.  Сначала бугорок могилки становится ровным местом, а потом любое имя стирается из истории, как чуть раньше  имя простолюдина.  Даже, если  эти имена были самыми великими.   
   Прощай, Клара Захаровна, угостить тебя больше не чем, денег нет. Если придешь в гости, без сомнений  полезу в петлю, в долги к Кате Мариной.  Остается мне только писать вечерами и плакать о тебе. Плакать о тебе  и писать. Любая скрипка, которая берется твоими руками – божественна.  Музыка из  твоих рук волнует мою и другие  души. Ты продляешь нам жизнь и молодишь наш разум. Спасибо тебе.
   А завтра придут новый день, новые заботы, новая любовь. Господь всегда старается вдохнуть свежесть в жизнь человечества.
   Господи,  но почему я вечно без денег? Зачем я  живу  один?  Весь род Статейновых, спокойные и рассудительные люди, все пастухи, трактористы, врачи и пилоты, а меня кинуло в писатели.  Зачем?