Разные разности

Рассказ.                Анатолий Статейнов.

                Разные разности.

  На этот раз сеструха приехала в гости на машине. Зять доставил её  в Татьяновку. И не позвонила раньше, что заглянет. Слышу, машина у окон притормозила.  Выглянул в окно, мама родная, - сеструха. Вот тебе и подарочек. Из серых будней, дав  праздник. Гости всегда приятны. Я как раз вареную картошку толок и добавлял в нее сметану.
    Сеструха прибыла все такая же уверенная в своей правде, смелая в суждениях. После объятий и трехкратного наложения креста на мою непутевую голову,  свела брови в седую кучку и больновато уколола смиренным голоском.
  - Все рассказиками балуешься? О себе не думаешь. Говорят, сам ничего не садишь, за счет деревенских старух живешь? Самому в огороде лень  тяпкой клюнуть?  Побираешься, что ли? Я думала, ты  самостоятельней. Статейновы всегда сами себя кормили.
Пришлось перенести этот вопрос молча, сохраняя  радостную улыбку от встречи с родным человеком. Мало ли ещё чего она спросит?  Всю жизнь пишу и буду писать. Почему я должен бросить любимое дело? Не стал задавать ей этого вопроса.  Если в двадцать пять писать не бросил,  сейчас  зачем менять жизнь? Не я, читатели рассказам оценку дают. Они теперь даже  письма пишут. Хвалят, спорят, ругают.  Не те годы, чтобы  разворачивать свою жизнь на новыедорожки. Ничего мне не  нужно нового искать для себя, давно тропинка сложилась в  писательство. А бабушки что, бабушкам от меня спасибо. Кто щами и угостит, кто блинов испечет. Баба Прыся часто гусятины приносит. Для меня это как день именин, ее гусятина.
   Гуси у ней круглый год на обеденном столе. Пока гусята молодые, бабушке не уследить за ними, я возле пуховичков  как заботливая гусыня.  Два раза в день, по два часа они на зеленой траве. Потом ловлю их в коробку под сеткой, и  в баню, где у бабушки отгорожен им специальный уголок. Там вода в деревянных корытцах,  крупа пшено, мелко-мелко нарубленный зеленый лучок, как витаминное и от разной заразы средство.  Мощная лампа, от которой они греются.
   Галина Петровна вдруг заблестела глазами, того и гляди разрыдается. Такое впечатление, что ушла в себя, и нет рядом  ней никого.
  - .  О будущем думай, душе своей. Ты почему   семьдесят лет суховеем прожил? Ни жены, ни детей, о душе собственной и то не подумал. Молитва богу, это ведь и очистка собственной души от грехов.  Молись, и писать станет легче. Пиши о верующих, которых от Христа не отрезать. Пусть люди о них знают. Им интересней жить будет.
  - Галина Петровна! Да какие у меня грехи. Не пью, не курю, с соседями здороваюсь.  Мы в этом году с бабой Прысей полтора центнера помидоров вырастили. В погребе у меня десять литров томатного сока.  Может здесь ты увидела грех.  Я за бабушкин счет не живу, во всем ей помогаю. Мне и грешить-то некогда. То пишу, то людей слушаю, ума набираюсь. Зимой птичек подкармливаю. Вон кормушка висит.  С октября там кусочки сала для синичек, крупа пшенная. Своего сала нет, баба Прыся дала. Крупу сам покупаю.
   За разговором зашли  ко мне в избушку. Зять Галины Петровны и дочь ее старшая, его жена,  уселись на долгую скамейку у окна в прихожей, облегченно вздохнули после маеты в машине. Прихожая теперь у меня отделана, как у добрых которые.  Этими мифическими добрыми меня бабушка жены всегда до крови резала.  Все холодное, гадостливое, как и хорошее, не теряется. Бабушка уплыла в мир иной, жена  мне умных и  способных  в пример ставила. Неоднократно подчеркивая, что таких пустозвонов, какого она себе выбрала, в районе, очевидно больше  не найти. Повезло ей с дураком.   И ставила тут же, без совести, в пример, которых она раньше любила. Вот, дескать, умеют же люди жить. К их рукам деньги даже во сне липнут. 
 Мне надо бы попытать у ней, чего же они тебя замуж не взяли? Такие умные и способные.  Может, посчитали, что ты не из их ряда.  Но постеснялся по простоте своей. Постеснялся, не погнал свой язык за правдой. Так и разошлись по сторонам, не  смогли подвести итоги, кто правильней живет.  Я или ее бывшие любимые.  Но по ее мнению,  в  умные я не способен выйти. Те, которые умеют жить, от бога умные головы получили.
    Моя прихожая в домике  - Васьки Шишкина работа. Они с Генкой Кутиным, после того, как прислали мне гонорар из журнала «Дурагон» и было куплено сразу два кубометра вагонки доброго качества,  два куба досок листвяжных, оббили стенки в прихожке вагонкой,  поставили у окна рядом две лавки по шесть метров из этого листвяга, а между лавками  стол такой же длины примастрячили.  Под умывальником усадили  тумбочку для  поганого ведра, украсили ее розами в кулак величины, и спинки скамеек в розах теперь. Помыл руки и за стол. Нет, теперь не стыдно гостей пригласить.
  Крышка стола  выстрогана так, комар не споткнется. Когда Васька сдавал работу, ладонь свою, в четыре килограмма весом, гонял по крышке стола минут десять.  Цену накидывал. Но я им, больше, чем уговаривались, не дал. Все  мебель мужики покрыли бесцветным  лаком. Тут ко мне журналист приезжала, Люда Белецкая из районной газеты. Мы с ней за этим столом чай пили. Понравилось ей моя обстановка. Повздыхала, вот как теперь писатели живут.
   Танцуя перед сеструхой, я поспешил поставить на стол чайник, во всю разошедший на газовой плите, пирожки с молотой черемухой, баба Прыся третьим днем назад пекла, чудесные пироги. Шучку копченую, Васька Шишкин с Генкой Кутиным продали, они теперь летом днями и ночами на реке. Рыбу ловят и продают. К щучке хорошо пошла картошка моя толченая со сметаной.  Печенье у меня было, колбаса докторская, смесь какая - то овощная, бутербродная, баба Прыся этой осенью делала. Вкуснятина, хоть и перец там жгучий, и чеснок, и томатный сок, свекла, гвоздика.  Перец черный, и морковка в пыль протертая. И даже  разбитые в пыль огурцы добавлены. Съешь бутербродик и похвалишь бабу Прысю за способности. Она действительно меня подкармливает. И еще Мария Антоновна Чуркина. Я не побираюсь, бабушки сами зовут меня поесть. Антоновна утром покричит, баба Прыся к обеду что-нибудь испечет. На сытый желудок пишется легче. А уж если книга выйдет, я беру бутылочку шампанского и мы до вечера радуемся. Вчетвером. Чуркин обязательно присоединяется. Но шампанское для Чуркина баловство одно. Он в его сторону и не покосится. Чай пьет.
   Книжка у меня вышла днями о Татьяновке. А на обложке баба Прыся. Нет, теперь, как стали меня печатать, жизнь легче. Баба Прыся и то повеселела. Нынче осенью она мне вместо одного гуся, двух подарила. Наверное, обложка ей понравилась. Как не зайдешь к ней, книжка на круглом  столе лежит, в горнице. После ужина бабы Прыся всегда руки тщательно вымоет, и за круглый стол. Или книжку читает, или на себя любуется.   Обложка эта продлила ей жизнь, тут и спорить нечего. Многие в деревне о моей книге знают, но бабушка все равное при случае  и в магазине, и в фельдшерском пункте ее показывает.
   Сеструха достала из своих баулов каких-то трав таёжных, еще и в кипяток их не бросили на заварку, а по дому уже поплыли ароматы. Толик Немцев, муж  сеструхин, травы эти  собирал. Он  все лето по горам Саянским как молодой шастает. Хотя за семьдесят старику. Говорит, травы ему годы скидывают.   А может и тренировки. Поносись - ка каждый день по перевалам, сам как архар станешь. Поищи эти редкие травы. Потом ещё домой доковылять нужно. Уже с травами. По таким радостным праздником как сбор ягод и  лечебных трав, Толя неделями в тайге живет, в родной своей избушке.
  - Тут родендрон, маралий корень, - сыпала сеструха в заварник щепотки таежного сбора, - лист брусники, черники, лист черной смородины и веточки молодой рябины.  С того и аромат.
  После чая зять сеструхи и старшая дочь, так и заснули прямо на лавочке.  Головы положили на подголовники скамейки и разом засопели.  Все-таки от Ермаковского до Красноярска пятьсот километров, да от Красноярска до Татьяновки сто тридцать пять. Нагрузка на зятя солидная, без отдыха  рулил. Но от меня они поедут по другой дороге, всего четыреста километров. Дорога хуже, нор на двести километров короче.
  Я предложил сеструхе разбудить их, положить в кровать или на диван в горнице, та махнула рукой: молодые, им хоть где мягко. Это нам, старикам все не так. Или муха где-то загудела, или в бревне стены что-то щелкнуло. Так ночь и проворочиваемся с боку на бок не сомкнув глаза. Попробуй после звона мухи, найди сон.
   Мы с Галиной Петровной вышли на улицу, на лавочке посидеть. Баба Прыся через дорогу живет, увидела Петровну, быстренько  раскачалась в нашу сторону.  Новостей узнать, с сеструхой поздороваться.  Мария Антоновна тут же к нам со своей скамейки подплыла. Чуркин пришоркал, опираясь на подкостыльник.  Николай Егорович Коков. Он каждый раз, когда приезжает Галина Петровна, подходит к нам и просит Галину Петровну  написать на бумажке молитву за свое  здоровье. Причем всегда укоризненно смотрит на меня, дескать, братик твой, Галочка, лишил меня здоровья. Вот уже четыре года за сеть деньги не отдает.  Но сегодня Коков ещё держался, может увидел, что сеструха меня за руку держала. Мы  с ней  уже час так и ходим:  за ручку, по её желанию.
   Она у нас одна церковью завороженная.  К ней всегда в Татьяновке со всякими заботами тянутся.
    - Если у вас нет под рукой церковного календаря, поститесь сами как можно чаще, – учила татьяновскую темноту сеструха, – это и для бога, и для вас лучше.  Все нужно делать с богом, он всегда рядом. Не забывает вас и вы его помните.  Пошли ботву на огороде  убирать, перекреститесь.  Молитву прочитали: Господи, Исусе Христе, сыне божий,  помилуй нас. Помолчали, перевели дух и за дело.   Вернетесь с огорода, будто и не работали. На душе легко. Душевный настрой для человека – это главное. Вот у меня карманный молитвослов. Он всегда под рукой. Открыла, нашла нужную молитву, читай. Съездите в Уяр в храм и купите «Молитвослов».
  - Галя, милая, - запела баба Прыся, - у меня нынче свинья Мария уже два раз в охоту должна была придти, а  даже не дернулась. Какую молитву ей читать надо, чтобы поднялась к кабанам. Одни убытки. Ко мне люди за поросятами идут, а Мария опять холостая.  Такого раньше ни  не было. Это мне кем-то сделано. Матерью поклянусь, сделано.
 - Не  свинье нужно молитву  читать, а господу, - поправила бабушку сеструха, хотя Петровна и сама уже давно по годам бабушка.  Прыська всего на четырнадцать лет старше  Петровны. – А если сделано, езжайте в церковь, возьмите святой воды, ею и умывайтесь.  Все уйдет, как прошлогодний снег. А свинью Марию лучше ветврачу покажите.
 - Что ты несешь, - принялся укорять Прыську Коков. – я тебе уже  скоко говорю, зарежь ее, купи новую свинку. Марии сто лет в эту субботу. Какие от нее поросята, она уже не видит ничего. Вчера прямо к моему палисаднику  приплелась поспать. Я там траву скашиваю, отава мягкая, зеленая. Она ее всю рылом подняла. Прямо в пахоту свою и легла как черт грязная. Смотри, возьму палюгу и пропишу ей омоложение. Надоело мне твоих свиней пасти.
 - Тебе тоже сто лет, -  вспыхнула Прыська, - а взлягиваешь. Пялишь бесстыжие глаза на молодых девок.  Уймись, возьми молитвослов и читай молитвы. Смотри, а то не по годам разогрелся. Возьму черенок, быстро остужу. Моя Мария ещё ни кому в деревне дорогу не перешла.
  - Вот, Галя, так и живу, -   жаловался Коков. – Ей же помочь хочется. Что с этой Марии взять, она ест теперь через день. Какие поросята? Прыська ее целый год зря кормит, одни убытки. Она сейчас жирная, салом соленым продать можно хорошо.  Не режет, ждет с моря погоды. А ты, Прыся, не мути Петровну. Она у себя  дома староста в церкви. Такой молитвы, чтобы твою Марию омолодить, нету. И не будет. А если бы нашлась,  все бы Татьяновские старухи в Уярской церкви день и ночь сидели, омолаживались бы. Только тю0тю, господь второй жизни не дает.
  Сеструха встала, перекрестила всех, Коков еще и голову нагнул  ей для благослование, все-таки церковный староста Галина Петровна. Второй человек после батюшки.  В Татьяновке об этом все знают. Сказала сеструха, что ей нужно   с братом посидеть, видимся то не часто. А  сегодня  уезжать, дети поспят и сразу тронутся в Ермаки, зятю завтра с утра на работу.   
   - Если еще придется встретиться, - вдруг задумчиво поджалась сестра, - всякое в жизни бывает. Господь нам разные испытания готовит. Молитесь и будет вам благодать божья. Прасковья Федоровна, Толик тебя завтра в Уяр свозит, Там и купишь «Молитвослов» Заодно и на базар загляните, купите свиночку. Они быстро растут, через полгода к кабанам кинется. А «Молитвослов» обязательно купите.
 - Галя, милая, ты грамотный человек, - продолжала слезиться Прыська. -  подскажи, что мне с Марией-то делать?
 - Зарезать, - повернулась Петровна к старухе, уже из калитки моего двора.
 - Теперь возраст, реже и реже встречаться будем, да и получатся ли эти встречи.  Вот  родная для меня Татьяновка,   -  говорила она уже мне, – была и на веки вечные останется родной. По-доброму,  мне бы и глаза здесь закрыть. Да все дети в  Ермаковском. Там придется лежать, отдельно от вас братец. Плохо, не было в Татьяновке комбината бытового обслуживания. Я бы сюда после техникума приехала, здесь и работала. Пришлось тащиться, бог его знает куда.
 На глазах ее опять заблестели слезы.
  - Ну, что ты затянула, - не удержался я, - помирать нам рановато, так в песне поется. – Обратно ничего не вернешь.  Второй жизни не будет.
 - Каждому свое, - покачала  головой сеструха. – я за тебя теперь переживаю, Толик.  Один ведь ты тут теперь. Кто тебя обиходит в последний путь, если я приехать не смогу. Бедный ты мой. И женился вроде бы, да все твои жены разбежались. Ни кого из Статейновых в деревне не осталось. Закрутил ты себе жизнь бобыля.
 - Петровна, ты че? – засмеялся я. -  Да у меня здесь столько двоюродных братьев и сестер. Почему я бедный. Здесь у нас бабушка лежит, отец и мать, брат Ваня, Валентин. Меня их дети постоянно зовут на праздники. А Генка Крок? Петька Обломов?  Какие  есть деньги у меня, на те и закапают. Думаю, ко мне будут приходить. Меня ведь рядом со всеми Статейновыми положат.
   - А если тебя хворь какая в постель раньше смерти уложит? Кто за тобой ухаживать будет. Сердце у меня , Толик, разрывается о тебе. Какого черта мы поразъехались по всему краю!
 Сеструха помолчала, потом  тяжко как-то вздохнула.
  - Дай бы бог, родной, дай бы бог со временем нам быстрой смерти.  С другой стороны ты всю жизнь дома, в Татьяновке. Ты ведь болел больше, чем все остальные мы, четверо. А почти до семидесяти дожил. Видно, бог тебя, все-таки, любит.
 - Тебе уже больше семидесяти. Вон сколько твоих одногодков на кладбище а ты все зовешь нас к богу и зовешь.      
- Тоже много, - вдруг засмеялась она, - но я, Толик, годы не считаю. Сколько бог даст, столько и отживу. Лечусь травами и молитвами.  В молитве ищу здоровья,  не в больнице.
   Когда мы вошли в дом, молодые уже отдохнули, часа полтора спали. Теперь пили чай.
  - Ну что, мама, собираемся, - запела дочь.  - Нам ещё четыреста километров трястись. Коле утром на работу.
 Сеструха молча полезла в баулы. Доставала мне гостинцы: баночки с соленой черемшой и грибами, варенье из жимолости и черники, сушеную щуку, вяленые куски мяса марала.  Муж ее, Толян, замочил марала. Я ей ответил книгой, где баба Прыся на обложке.
 У машины сначала на заднем сиденье усадили сеструху, как ей удобнее демать или спать чесов семь езды. Потом зять определился за руль, завел машину, слушал как она гудит. Все это с умным лицом, губы сжаты, будто он ракету в космос запускает. Дочка сеструхина оттолкнула меня плечом  чуть- чуть от машины, зашептала.
    - Рак у мамы, мы ее в краевую  больницу возили.  Ещё первая стадия, можно сделать операцию и даже не назначать химию. Отказалась, говорит, бог дал жизнь , он ее и заберет. Врач  убеждал нас, без операции с год проживет, самое большое – два. А если бы сделали операцию, почти стопроцентная вероятность,  что забыла бы она о болезни.
   Сеструха умерла через полтора года. Она не хотела, чтобы ее видели беспомощной. Детям наказала звать нас только после смерти. Похоронили ее в Ермаковском. И теперь из большой и веселой семьи Статейновых остался я и родной мой брат Гена. Мы с ним в родной деревне живем, но в разных углах. Он водит дружбу только с водкой. Но я его не осуждаю. Кто из нас правильно живет, я или он, один бог знает.  Наверное, все-таки, я. А сеструху жалко. Никогда она ко мне уже не приедет, не поругает. Один я. Такую вот себе судьбу или сам сплел, или господь прописал.