Секрет женщин Tерритории Нунавут

1.

   Я летела из осени в зиму.

   Из ласковой, разноцветно-кленовой онтарийской осени в ледяное белоснежье Нунaвута.

   Летела с простой миссией: передать пакет с зимней курткой «Canadian Goose» немолодой женщине, которая будет ждать меня в зале прилёта, и не просто передать, но дотронуться до её руки, посмотреть в глаза и сказать: «Атаксак, вместе с этим подарком прими от Джуди тепло её сердца и рук».

   Джуди заставила меня повторить эту фразу несколько раз: «Пожалуйста, не перепутай ни слова. А если что-то пойдёт не так, запомни пароль: Niak Kulalik. Эти два слова откроют тебе любую дверь в Нунавуте».

   Лететь я согласилась не сразу: почти четыре часа в одну сторону, пересадка, отель... зачем это всё, если можно просто отправить посылку по почте: не замёрзнет же за несколько дней без «Канадского Гуся» привычная к холоду эскимосская женщина, но последним доводом Джуди, на который я не нашла возражений, было тихое: «А ведь ты говорила, что мечтаешь увидеть айсберг и северное сияние». «Да, говорила». «Насчёт айсберга сомневаюсь — разве что забредёт какой-нибудь непутёвый в Гудзонов пролив и ты увидишь его с самолёта, но северное сияние почти гарантирую. Поверь: ты не пожалеешь, что согласилась: Нунавут — это сказка. Нунавут — это песня. Да что говорить… если б я только могла…»


***

   В Канаде десять провинций и три Территории, и самая большая из них — Нунавут.

   Там царствует холод, земли неплодородны, пустынны и не обжиты; там самая низкая в мире плотность населения: пятнадцать человек на тысячу квадратных километров. На огромной территории всего несколько городов, если можно их городами назвать: в самом крупном из них — столичном Икалуите — меньше восьми тысяч жителей.
 
   Там нет дорог: добраться до Нунавута можно только по воздуху; нет асфальта: не принимать же всерьез тридцать два километра на территорию, равную пятой части Канады! Зато есть один светофор — достопримечательность Икалуита, и то на всякий случай около него дежурит регулировщик.

   Нет привычных машин: вместо них вездеходы, собачьи упряжки, снегоходы да лодки.

   Нунавут — страна снежных бурь.
   Низкое арктическое солнце даже летом не прогревает бесплодную землю.
   Белые медведи, овцебыки и карибу; холмистая тундра, высокие скалы, вечные льды; водопады, айсберги, ледники…  — суровый край, где живут инуиты: «настоящие люди» в переводе с языка эскимосов.

  «Нунавут — это сказка».

   У инуитов, населяющих Нунавут, много сказок-легенд, вот только большинство из них, особенно древние, очень своеобразны.
 
   Одна из первых, если не самая первая из дошедших через века легенд, о девушке по имени Седна. Она была ленива, жестока, хитра и всё делала наперекор отцу, а когда он не выдержал и выгнал её из дома, пустилась во все тяжкие. Отец пытался образумить заблудшую дочь, но она села в каноэ и поплыла навстречу опасному леднику. Отец догнал её, уговаривал вернуться, но дочь накинулась на него и, защищаясь, отец сбросил её в ледяное море. Она вцепилась в каноэ, грозя опрокинуть, и несчастный отец отрубил ей пальцы. Седна опустилась на дно, пальцы превратились в морских животных, а сама она стала морской богиней, олицетворяющей зло.

   А в другой популярной старинной легенде, дошедшей до наших времён, соседи смеялись над мальчиком — лодырем  и неумехой, но вместо того, чтоб чему-то учиться, он спалил дом соседей, а заодно и всё стойбище, и с восторгом смотрел, как гибнут несчастные люди.

   И так в большинстве легенд: жестокость, злоба и месть.

   «Нунавут — это песня».
 
   Я слышала эти песни: заунывные, монотонные, чуть ли не на одной единственной ноте, заглушаемой иногда барабанной дробью.

   Н-да… в хорошую «сказку» и «песню» уговорила лететь меня Джуди.

***

   Утренний рейс 103 авиакомпании «Canadian North» Оттава — Икалуит был заполнен едва на треть: немного нашлось желающих лететь среди рабочей недели в холодный северный город.

  «Если тебе повезёт, и небо будет безоблачным, — говорила Джуди, — увидишь стада карибу: огромные чёрные пятна на белой земле», но не повезло: в иллюминаторе — сплошная белизна облаков, сквозь которые нет-нет да угадывалась укутанная снегом земля.
 
   Только на последнем часу полёта белое однообразие сменилось темными водами Гудзонова пролива, в который, как назло, не забрёл ни один даже крохотный айсберг.

   Я не беспокоилась, встретит ли меня Атаксак. Номер телефона и адрес знала, а у инуитов, как предупредила Джуди, своё понимание времени: сказали — придут, значит, придут. Или вовремя, или завтра, или когда-нибудь.

   Если всё-таки встретит — отлично: сразу выполню поручение и потрачу два дня до отлёта домой на знакомство с Икалуитом, а не встретит – пойду в отель. Такси брать не буду — разве что очень холодно: с собой небольшая дорожная сумка да лёгкий пакет с «Канадским Гусем», а до Capital Suites, где ждёт заказанный номер, каких-то два километра. Устроюсь, попрошу портье разбудить меня ночью, если заполыхают Северные Огни, и пойду искать Атаксак. Передам пакет — и на набережную Залива: туда, где четыреста сорок пять лет назад сошли на берег английские моряки во главе с капитаном Фробишером.

***

   Мартин Фробишер.

   Удачливый моряк, получивший от королевы Елизаветы звание «Главный адмирал всех морей, озёр, земель и островов, стран и мест, вновь открываемых» — и человек, над которым смеялась вся Англия.

   Неукротимый жестокий пират — и капитан, готовый пробиваться сквозь штормы и льды, чтобы вызволить из плена своих моряков.

   Как и многие европейские мореплаватели, Фробишер искал короткий путь из Атлантического океана в Тихий: из Европы в Китай.
 
   В 1576 году возглавляемый им барк «Габриэль» с командой из восемнадцати человек обогнул южный берег Гренландии и вошёл в узкий залив, принятый Фробишером за пролив, которому он, конечно, сразу дал своё имя, окружающие земли объявил территорией Англии, а низкорослых, черноволосых, с широкими скулами и узкими глазами аборигенов — подданными Её Величества королевы Елизаветы.

   Фробишер готовился продолжить путь на восток, но ему принесли странные камни, усыпавшие берег: чёрные с жёлтыми вкраплениями, напоминавшими крупинки золота. И Фробишер принял решение вернуться в Англию, чтобы сделать анализ камней.

   Ответ был уверенным: золото! - и в следующем году экспедиция из трёх кораблей во главе с Фробишером повторила успех, привезя уже двести тонн, а еще через год третья экспедиция из пятнадцати кораблей привезла в Англию тысячу триста тонн чёрной руды.

   Но оказалось, что золото, которое три года привозили корабли Фробишера —  «золото дураков». Чёрным камнем, оказавшимся просто пиритом, вымостили улицы Лондона, имя Фробишера произносили не иначе как с насмешкой, а самого его посадили в тюрьму.

   Фробишер был не единственным, с кем пирит сыграл злую шутку: много золотоискателей в Нунавуте и на Юконе (сейчас это ещё одна канадская Территория) разорились и даже покончили с собой, но Фробишер пережил позор, вышел из тюрьмы, стал служить в военном флоте и погиб как герой, сражаясь с испанской Армадой.

   Имя его не забыто:

   Залив Фробишера.
   Город Фробишер-Бэй. Это имя дал поселению Икалуит («рыбное место» на языке инуитов) сам мореплаватель, и только в 1987 году ставший уже городом Фробишер-Бэй снова переименовали в Икалуит.
   Тяжёлый крейсер типа «Hawkins»
   Самолёт компании Imperial Airways.
   И канадская роза «Мартин Фробишер».

***

   Самолёт повернул на запад, заходя на посадку. Уже был отчётливо виден напоминающий брошенное на землю воронье крыло узкий Залив Фробишера, а на его северном берегу — заснеженный Икалуит, красная крыша аэровокзала и чёрная стрела взлётно-посадочной полосы — той же самой, что во времена Багрового маршрута.

   В начале Второй мировой войны американский флот нёс в Атлантическом океане существенные потери от немецких подводных лодок, и возник план: для помощи союзникам проложить авиамаршрут в Европу через Канаду, Гренландию и Исландию.

   В 1942 году маршрут был открыт. В поселении Фробишер–Бэй по соглашению с канадским правительством американские ВВС построили аэропорт и военную базу. Прилетели специалисты, появились современные здания, аптеки и магазины: для Фробишер–Бэя началась новая жизнь.
   
   На восток летели военные самолёты и транспортные с продовольствием, снаряжением и оружием, а на Запад везли раненых и убитых американских и канадских солдат и офицеров.

   Долгие тёмные ночи, холод, недостаточные ресурсы… — печальный Багровый маршрут, названный так из-за цвета крови.

***

  «Наш самолет приземлился в столице Территории Нунавут городе Икалуит. Температура воздуха минус двадцать градусов Цельсия или минус четыре градуса Фаренгейта».

   В небольшом зале прилёта стояли всего три человека, и среди них, подняв табличку с написанным от руки моим именем, невысокая женщина в чёрной парке и красной вязаной шапочке.


2.

   Я поставила сумку и пакет с курткой на пол, протянула Атаксак руки ладонями вверх: «Я не враг: у меня нет ножа», и на всякий случай добавила: «Ниак кулалик!»

 — Джуди научила? — рассмеялась она.

 — Конечно. Откуда ещё я бы знала такие тонкости?

  Я представляла Атаксак неулыбчивой и серьёзной («Невозможно было угадать, в каком настроении придёт моя помощница, — вспоминала Джуди, — я даже на погоду грешила: ветрено – будет вздыхать, морозно – молчать целый день, а чтоб улыбалась, наверное, нужно было растаять льдам»), и обрадовалась, что ошиблась.

 — Значит, так, Юджиния. — Атаксак кивнула на выход. — Сейчас отвезём твои вещи в отель, потом покажу наш город, а утром поедем к Анани, моей сестре: это за углом, всего тридцать пять километров — собаки мигом домчат.

 — Собаки?! Я и мечтать о таком не смела... Ой, чуть не забыла!

  Я дотронулась до её руки:

 — Атаксак, вместе с этим подарком прими от Джуди тепло её сердца и рук, — и протянула «Канадского гуся».

 — Спасибо, — серьёзно сказала она. — Передай Джуди, что я тронута и ничего не забыла. А мои подарки уже ждут своих новых хозяек.
 
***
 
   Потом был Икалуит.

   Дома, выкрашенные во все цвета радуги («От депрессий», — объяснила Атаксак), музей с непроизносимым названием Нунатта Сунаккутаангит, полный предметов быта инуитов от древних времен до наших дней; католический Собор Святого Иуды, напоминающий перевёрнутую остроконечную шапку, и галерея Northern Collectables, где, кроме поделок из камня и рога карибу, висели удивительные в своей простоте картины Кейпа Дорсета.

   И была поездка на собачьей упряжке по плотной заснеженной колее — в стойбище «за углом».

   Почему инуитские песни казались мне скучными?
   Атаксак и ее сестра обнялись, потёрлись щеками и запели. Слов не было, но как-то я понимала: как же им не хватает друг друга! как часто они вспоминают ушедших родных и друзей! и как часто мечтает Анани о встрече с племянником.

    А потом был стол, заставленный мисками с незнакомой едой: узкие полоски копченого угря, дымящееся тушеное мясо карибу, огромные ломти жареного овцебыка и нанизанные на тонкие палочки лепёшки-банноки.

   Меня угостили лабрадорским чаем маскеги и похожим на плитку шоколада пеммиканом:
 — Попробуй, — сказала Атаксак. — Пеммикан не особенно вкусный, но сытный. И когда-то он спас мне жизнь.

   И снова поездка на собаках, и хоть управлять упряжкой мне не доверили, да я бы и не осмелилась, но честно кричала на поворотах то "Хью!" (направо), то "Чоу!" (налево).

   А вечером мы сидели дома у Атаксак и ждали, когда царица полярной ночи Унук развесит на небесах свои разноцветные шторы.

 — Откуда ты знаешь, что именно сегодня заполыхает Сияние? — спросила я.

 — А как же: морозно, безветренно, звёзды блестят сильнее обычного, да и мать мне весь день вспоминается.

   Какая связь между давно умершей матерью Атаксак и Северным сиянием, я не поняла, но уточнять не стала: не всё можно, да и нужно объяснять.
 
 — Я помню Джуди, — улыбнулась Атаксак, — когда она только прилетела в Икалуит: тростиночка в лёгкой курточке и кожаных сапогах. Приехала нам помогать, но ждала помощи от нас. От чего-то бежала. Ты знаешь, от чего?

 — Да.
 
 — Не говори: она не сказала, значит, мне не нужно об этом знать. Она ничего не знала о нашей жизни. Как и ты.

 — Ты права, Атаксак: я мало знаю. Что-то рассказывала Джуди, что-то читала. Кстати, хотела спросить: почему в ваших легендах герои так жестоки и злы?

 — Жестоки и злы? – Атаксак помолчала. — А как же иначе? Разве кто-то имеет право поучать своего ребенка? Учить — да, но не поучать. Мы рассказываем о том, что бывает со злыми людьми. Ребёнок слушает и пугается, и понимает: можно жить средь зверья, но нельзя становиться зверем. Понимает и запоминает — потому что страх сильней назидания. Согласна?

 — Не знаю. Мне нужно подумать.


   И сияли Северные огни.
   И журчал как ручей негромкий рассказ Атаксак.

***

   Я родилась в снегах.
   В семье было восемь детей, но дожили до седин только двое: Анани и я. У нашего народа непростая жизнь и дом непростой. В ваших домах есть стены и крыши, а в наших домах ветер разметал стены и унёс крыши, поэтому наша земля — наш дом, и Дух дома всегда остаётся с нами.
 
   У меня был друг, его звали Тактук, что означает Туман.
   Он и растаял будто туман: уже много лет как его не видели ни на стойбище, где мы выросли, ни в Икалуите, ни во всём Нунавуте. Ни один охотник не принёс о нём весточки. Жив ли он – не знает никто. Я искала его много лет назад, но не нашла.

   Я вышла замуж за сильного, как полярный медведь, и верного, как вожак ездовой упряжки, Нанука. Он был удачлив и не возвращался домой без добычи, а если охотился не один, именно его стрела или пуля оказывались ближе к сердцу убитого зверя, и добыча принадлежала ему.

   Дважды я баюкала на груди своё горе и отдавала безжизненное тельце ребёнка Уносящему вдаль. И упрямо шила ещё одно амаути: парку с большим карманом, чтобы носить ребёнка.

   Пятьдесят два года назад пришёл радостный день, когда крикливым и здоровым родился наш сын Тулимак. Он рос сильным, как Дух Луны, красивым, как Царица полярной ночи, и добрым, как Инуа — Хранитель человека, скал и озёр.

   «Мама, дай мне сладкого хлеба», — как-то попросил Тулимак. «У нас кончился сахар, сынок», — ответила я и услышала: «Ничего: зато у нас есть соль».

   Нанук охотился, я поддерживала очаг, шила одежду, вялила и морозила мясо, варила еду для нас и собак.
   У нас были дом и сын, и мы были счастливыми.
 
   Пока не настали проклятые годы*.

***

* - С 1960 по 1980 г.г. Канадское правительство выполняло Программу, согласно которой из семей индейцев принудительно забирали детей: самых маленьких усыновляли, а тех, кто постарше, отдавали в школы-интернаты, преимущественно католические, чтобы они выросли, ничем не отличаясь от детей из белых семей. Им запрещали разговаривать на родном языке, упоминать имена родителей, т.е. делалось всё, чтобы уничтожить память о детстве.


***

   Между нами и вами пропасть в столетия шириной, но мы любили своих детей, как вы любили своих. Мы говорили с ними на родном языке, пели песни, которые пели нам в детстве, рассказывали легенды, которые рассказывали в детстве нам, учили жить на холодной земле, складывать и понимать инукшуки, быть сильными и – Ниак кулалик! — никогда не сдаваться.

   В тот метельный осенний день, когда из материнских объятий вырывали детей, Нанук охотился на карибу. Я не знала, как спасти сына, и на помощь пришёл Тактук: обещал, что спрячет Тулимака на стойбище, где мы вместе росли.

  День и ночь кричали беззащитные матери и рвались от горя барабаны и бубны, а на рассвете я помчалась на стойбище, но ни Тулимака, ни Тактука никто там не видел.
 
   Мои волосы стали седыми, как склоны айсберга. Я забыла, когда улыбалась, и иногда по несколько дней не зажигала светильник.
 
   Я не понимала, зачем живу.


***

   Проклятые годы.
   Облава шестидесятых.
   Украденное поколение. 

   Страницы позора в Канадской истории.


3.

   Матери, у которых забрали детей, пытались узнать, куда их увезли.

  «Ваш сын в интернате в провинции Манитоба», — отвечали им в мэрии. — «Ваш ребёнок в Квебеке», «Ваши дети в Британской Колумбии. Им повезло: там тепло»… — и только на мой вопрос ответа не знал никто.
 
   Наши женщины сильные: иначе не выжить.

   С первых разумных дней слова "Ниак кулалик!" (Никогда не сдавайся!) для нас не просто слова.
   Мы преданы дому, семье и обычаям предков, и многое из того, что умеют мужчины, можем делать и мы.
 
   Не женщины ли воспитывают смелых мужчин? Не они ли утешают их при неудачах?

   Давным-давно мы с Нануком построили на берегу Залива свой первый дом: как положено, на расстоянии брошенного камня от кромки воды. Нанук охотился тогда на тюленей, и я научилась бить их не хуже, чем он. И собаки бежали уверенно, если я управляла упряжкой.

   Мы сильные.
   Мы выдержим многое.


   ***

   Я бродила по опустевшему неуютному дому не в силах заставить себя чем-то заняться.
 
   Брала в руки крохотный жёлтый каяк с узким как лезвие гарпуном: Нанук вырезал его из моржового бивня, когда Тулимаку исполнился год.
   Прижимала к груди забавную куклу и плакала, вспоминая, как шила из шкуры тюленя крохотные парку, маклаки и карлик*.
   Гладила иглу из мыльного камня: подарок сыну на пятилетие; разговаривала с инукшуком*, который построили сын и отец.
   Кормила собак и спрашивала Уолфа, любимца сына: «Где твой друг Тулимак?» Собака печально заглядывала мне в глаза и вздыхала как человек.

   Как я могла отпустить в никуда восьмилетнего мальчика? Как могла доверить его даже другу? И что я отвечу мужу, когда он вернётся к остывшему очагу?

   Горе поглощало меня постепенно: немели руки, не слушались ноги, в голове всё чаще стоял туман. Я просыпалась от ужаса: прелый, отвратительно пахнущий мох окутывал всё моё тело. Было трудно дышать, путались мысли, в глазах темнело, и был только страх: это гадкое скользкое существо — или дух? — убивает меня. Страх рос, затмевая горе, и я не знала, что хуже: моё горе или этот страх.

   Я молила духов о помощи, но помощи не было, и я решила уйти туда, где ни горя, ни страха: только ветер и тундра. Я не боялась встретить дикого зверя или, что хуже, человека злой крови: страшен был только мой страх.

   Уже пуночки потянулись на юг, полетели снежинки… скоро задует дедушка всех метелей, и нужно спешить.


***

   Два Солнца я шла по заснеженной тундре.
   Против меня было всё: топкий мох, шуршащие листья под первым снегом, болота и холод. Я слышала – или чудились вдалеке? — стоны снежной пурги.
 
   Тундра не любит, чтобы её беспокоили, и я тихо готовилась к встрече с Уводящим по снегу. А может быть, сама была Уводящей по снегу?
 
   Я споткнулась, перешагнув через собственную могилу, и упала на снег — мягкий и тёплый. Закрыла глаза, но не смогла их открыть: яркий свет ударил в лицо. Он был страшен и невыносим, но как клин вышибают клином, так страх перед этим испепеляющим светом выжигал мой страх перед собственным горем.

   Всемогущий Дух Инуа пришёл мне на помощь.


   В окнах дома был свет, приветственно лаяли накормленные собаки, и пылал малиновым жаром очаг.


***

   Сильный мужчина — сильный во всём.

   Нанук не сказал мне ни слова упрёка. Мы старались жить, как и раньше: муж готовился к весенней охоте, я занималась хозяйством.

   Мы верили, что Тулимак жив, что Тактук, всегда удачливый и осторожный, не оставил его. Никто не видел их мёртвыми, а значит, когда-то они постучат в нашу дверь.


   ***

   В начале мая примчалась Анани: прошёл слух, что Тактука видели в Лэйк Харборе — крохотном поселении на берегу Гудзонова залива в ста двадцати километрах от Икалуита.

   Сто двадцать километров? Я помчалась бы и на север Баффиновой Земли!

   И как я сразу не догадалась, что именно туда поедет Тактук спасать Тулимака! Каких-то несколько дней на верной упряжке, и я прижму своего сына к груди! Жаль, что Нанук на охоте и не может поехать со мной.

   На сборы хватит и пары дней: еда, корм собакам, тёплые шкуры — ночами холодно; компас, кудлик — старая лампа из мыльного камня, ей уже сотня лет, а она ещё служит! — снегоступы на всякий случай, одежда нам с сыном…

   Анани знала, что я сразу начну собираться в дорогу, и привезла мне мактак, пеммикан* и мороженую рыбу собакам.



***

   И в снегах бывает тепло, и в жару колотит от холода.

   Истосковавшиеся за долгую зиму собаки бежали быстро и весело; пролетали на север пуночки и канадские гуси, блестел ещё не растаявший снег да чернели высокие инукшуки-вехи: одна рука указывает в сторону Икалуита, другая — на Гудзонов Залив.

   Скоро наступит короткое лето: зацветут камнеломки и землю покроет ковер из цветущих мхов…

***

   Жизнь не всегда улыбается: я ходила от дома к дому, расспрашивала всех, кого видела, но никто не встречал в Лэйк Харборе незнакомых мужчину и мальчика.
   
   Обратный путь был невесел.

   Ниак кулалик! — уговаривала я себя. — Ниак кулалик… Лэйк Харбор не единственный посёлок на острове, и я доберусь даже до Пангниртунга*, только бы знать, что там видели Тулимака.

   Тускло светило солнце, кружились нередкие в мае снежинки, и собаки, услышав команду «Домой!», бежали довольно резво. Я задремала.

   Очнулась от странного гула. Он нарастал, приближаясь, и казалось, что cтонет  земля. Собаки стояли, прижавшись друг к другу. Я кричала, упрашивала их бежать, но даже преданный Уолф не трогался с места. Начинало темнеть.
 
   Много вещей вокруг, о которых мы мало знаем. Они не любят, чтобы их беспокоили, и я зарылась в оленьи шкуры и стала ждать неизвестно чего.

   До Икалуита оставалось немного: несколько часов назад мы промчались мимо предпоследнего инукшука, ещё один — и дом совсем рядом.

   Начался снегопад, подул северный ветер, и неистово пела тундра.

 
   ***

   Я не знаю, почему рванули собаки.

   Может, их напугал Кивигток? Когда-то он был человеком, но не смог свернуть с тропы злобы и превратился в зверя: бродит веками по тундре и пугает людей и собак.
   Собаки рванули — и я выпала из саней.

   Надо мной — чёрное небо в рваных клочьях пурги, вокруг снежная тундра–пустыня: ни крова нет, ни еды. На мне тёплая парка и шапка да в кармане два куска пеммикана. Я — пленница белой пустыни… но — Ниак кулалик! — пойду вперёд сколько хватит сил.
   
   Я наткнулась на тонкие палочки*, но озябшие руки не слушались, и разжечь костёр было нечем. Я боялась ослепнуть: от снежной слепоты одно лечение — несколько дней в темноте. У меня не было этих дней.

   Я упрямо брела вперёд, и тундра сжалилась надо мной: гул затих, снегопад прекратился, и я вскрикнула, ударившись обо что-то большое. Инукшук! Спасительный инукшук перед домом…

   А потом я услышала лай собак и упала без сил.


***
   Меня спасла сестра.

   Когда собаки вернулись с пустой упряжкой, Анани отправилась мне навстречу.

   Она рассказала, что три дня назад промчался Великий буран*. Он затронул Икалуит: намёл сугробы с метр высотой, разломал ступеньки домов, снёс много крыш. В посёлке до сих пор ни воды, ни света. Я шла южнее, и тот жуткий гул был всего лишь отголоском бурана.


***

   Один раз мне помог Инуа. Потом пожалела Тундра.
   Ждать ли помощи в третий раз?


4.

   Облава шестидесятых — так называют теперь эти годы, а для нас они были  жизнью.

   Кто-то смирился, утешаясь тем, что жизнь детей будет легче, чем у родителей, кто-то терпеливо ждал возвращения дочери или сына, кто-то роптал… а мы уже пять лет не знали, жив ли наш сын.
 
   Неизвестность — болотная топь: засасывает и не отпускает.

   У Нанука была охота: тундра отгоняет печальные мысли. У меня не было ничего.

   Я пела песни Духу женщин по имени Атаксак, просила о помощи духов тундры и Всемогущего Инуа и верила: помощь придёт.

   Иногда я слышала голос сына: «Мама, мне холодно…»

   Иногда просыпалась от страха: Тулимак и Тактук встретили в тундре голодного зверя, но гнала эти мысли прочь: духи бы помогли, не могли не помочь — и материнские слёзы ледяными осколками вонзились бы в звериную морду.

   Иногда снились Тулимак и Тактук стоящими на берегу ночного Пролива: Лунный Дух прислал им белый каяк — такой же красивый и острононосый, как игрушка, которую подарила когда-то Анани племяннику.
 
   Иногда… Иногда…

***

   В конце августа в Икалуит прилетела Джуди: её прислали по Программе помощи женщинам Севера.

   Мы роптали: зачем нам программа? Bерните детей и оставьте нас всех в покое!

   А тростиночка-Джуди не ходила: летала, не замечая холодных взглядов. Всем восхищалась, всему поражалась, задавала кучу вопросов и удивлялась, не дождавшись ответа. Ей выделили пустующий синий барак на высоких сваях и дали работников сделать ремонт.
 
   Джуди учила нас жить в современном мире: рассказывала о далёких странах, говорила о законах, преступности и расизме, показывала, как готовить канадские блюда, продавать поделки, которых у каждой из нас скопилось немало, и учила говорить на правильном английском языке:

 — Ваши дети скоро вернутся домой: умные, образованные, прекрасно говорящие по-английски, и их встретят матери им подстать: красивые, современные, умеющие накормить детей вкусными блюдами, к которым они привыкли за последние годы, способные поддержать любой разговор и работать везде: и на почте, и в магазине, и на военной базе, а главное — любящие их всем сердцем.

   Мы не всегда понимали друг друга. Как-то Джуди сказала, что восхищается нами: мы сильные, и вся наша жизнь — борьба.

 — С кем? — удивились мы.

 — Ну как же…вы боретесь за выживание: с холодом, тундрой, пургой. С жестокой природой вокруг.

 — Тундра — наш дом. Духи Севера нам помогают. Подчинись их законам, не иди против них — и они помогут тебе.

***

   Не обманешь природу — и не обманешь тех, кто живёт по её законам: мы приняли Джуди. Она уже не задавала вопросов: просто жила среди нас, учила тому, чего не знали мы, и училась сама: у рождённых в снегах можно многому научиться.

   В конце октября, когда заполыхало Сияние, я увидела Джуди лежащей на земле: постелила на снег даже не шкуру карибу — какое-то покрывало, легла на спину, раскинула руки и ахала от восторга.
 
   Я отыскала дома не пригодившееся много лет назад амаути, отпорола карман на спине и принесла ей: «Север не прощает глупостей. Надень пока это, а потом я сошью тебе парку».

   Я сшила Джуди парку, варежки и маклаки и научила, как нужно дарить и принимать подарки: «Вместе с этим подарком прими тепло моих сердца и рук».

***

   Однажды перед занятием Джуди протянула мне лист бумаги: «Это мои стихи».
 
         Слышите нас? Мы плачем.

         Видите нас? Мы хотим быть народом,

         Народом свободным, народом гордым.

         Вглядитесь: у нас улыбка в глазах.

         Нас ранят — за что?!

                Мы хотим знать,

                Где искать нашей воды синеву,

                И рыбу, и карибу,
 
                Что делили с нами злую судьбу…
 
         Вам никогда наш народ не понять.

         Пишите законы и продолжайте лгать.
               
                Мы — пилигримы.

                Мы идём за солнцем…

               

 — Атаксак, ты не дочитала!

 — Эти стихи не о моём народе.

 — Но почему? Что не так?

 — Эти стихи не о моём народе.


***

   Темой занятия в тот день была деловая переписка.
   
 — Очень важно правильно составить письмо, — объясняла Джуди. — Одно слово, даже буква могут исказить весь смысл. Есть правила: с них и начнём. Во-первых, конверт…

 — А теперь потренируемся. Атаксак, кому ты хотела бы написать деловое письмо?

 — Тому, кто знает, где мой сын, — ответила я. — Но в тундре нет столько медведей, сколько раз я задавала этот вопрос.

 — Ниак кулалик, Атаксак! Диктуй: имя и фамилия сына, год рождения, адрес родителей… Проверь: правильно ли я записала?

 — Да, только имя пишется не через К, а через Q.

 — Исправила. Завтра отправлю и будем надеяться на скорый ответ.

***

   Вечером через неделю после того занятия в дверь нашего дома забарабанили так, как не барабанили никогда (мы умеем ценить тишину).

   Влетела Джуди:

 — Атаксак! Я получила ответ!
 
   Нанук обнял меня, словно желая защитить ещё от одного разочарования:
 
 — Читай.

 — Всего одна буква! Я подумала: если я неправильно написала имя вашего сына, то точно так же, услышав его, могли ошибаться другие. Проверила в словаре: «Тулимак. Означает ребро. Существуют два различные по написанию, но равноценные по смыслу и произношению варианта: Tulimak и Tulimaq». А теперь официальный ответ: «Ваш сын Tулимак — через q! — находится в городе Дофин, провинция Манитоба, и учится в пятом классе школы-интерната Мак Кей. По всем вопросам обращайтесь в местные органы власти или Департамент по делам индейцев и развития Севера».

   Я знала, что такое счастье.

   Знала, что такое горе и страх.

   Теперь я узнала, что такое сбывшаяся надежда.


***

  Ломились в доме столы: шли и шли разделить нашу радость соседи, друзья и совсем незнакомые люди.

 — Нанук, Атаксак, — позвала Джуди, — становитесь сюда, я вас сфотографирую: пусть Тулимак увидит, какими стали его мама и папа!

 — Мой Микса тоже в Манитобе, недалеко от Дофина. Там снежно и холодно, но наши дети к такому привычны.

 — Нанук, Атаксак, готовьте посылку: мы отправляли варежки и носки — всё дошло хорошо.

 — Не посылайте еду: вернут.

 — Говорят, скоро детей разрешат навещать.

 —Нанук, Атаксак, как же мы за вас рады!


   А вечером, когда все разошлись по домам, и царица полярной ночи Унук развесила на небесах свои самые яркие шторы, мы сели отдохнуть на крыльце.

 — Как ты думаешь, Атаксак, в Манитобе тоже бывает Сияние?

 — Скоро узнаем, Нанук, — ответила я.
 
***

   На последнем занятии перед отпуском Джуди сказала:

 — Я передумала: что мне делать на море? Загорать и скучать? Лучше в отпуск полечу в Манитобу: нужно навестить одного славного мальчугана и рассказать, как любят и ждут его мама и папа.

   Вечером я принесла ей подарки для Тулимака.

 — Джуди, никому другому я не стала бы объяснять, почему твои стихи не о нас: кто не понял, тот не поймёт. Но ты — друг, тебя прислали нам Духи.
   Не мы пришли на чужую землю. Не мы отобрали чужую рыбу, звериные тропы, зверьё и даже детей. Мы у себя дома. Мы не хотим быть свободным и гордым народом: мы есть свободный и гордый народ. Мы не пилигримы. Нас не нужно жалеть. Нам не нужно мешать.


5.

   Я буду ждать тебя, Тулимак, пока хожу по этой земле.

   Лёгкой пуночкой полечу за тобой, чтобы не было одиноко.

   Криком ворона в стае, что провожает табун карибу, предупрежу: туча пыли вот-вот закроет неяркое солнце.

   В голодной тундре мелькну земляной жёлтой белкой: поймай, утоли свой голод.

   Стану россыпью вероники: пусть тебе будет сладко.

   В непогоду укрою белым крылом казарки.

   Ковром цветущего мха расстелю уютное ложе…

   Я буду ждать тебя, сын, пока хожу по этой земле.


***
                Рассказ Джуди
 
 — Ты не торопишь меня, Атаксак, и я расскажу обо всём подробно, но сначала  самое главное: вместе с этой фотографией сына прими тепло его сердца и рук.

 — Плачь, Атаксак, слёз не нужно стесняться. Знаю: не будет фотографии зацелованней. Ну, слушай рассказ-отчёт.

    До Виннипега я добралась легко. Прилетела примерно в полдень, но не беспокоилась: только вечером отправится поезд до Дофина. Вышла на привокзальную площадь и спросила первого встречного, как мне добраться до железнодорожной станции?

   Немолодой приветливый мужчина начал объяснять, но прервался:

 — Простите за любопытство: куда вы едете?
 
 — В Дофин.
 
 — Вам повезло, — улыбнулся он, — и я туда еду. Приглашаю в мою машину: вдвоем веселей.

   Мне не просто повезло, мне повезло вдвойне. Отец Питер, так он представился, оказался пастором Дофинской католической церкви Святого Джорджа и часто посещал детей в школе-интернате Мак Кей.
 
   Я сжала кулачки и с надеждой спросила:
 
 — Может, вы знаете Тулимака? Ему тринадцать, он из Икалуита. Мне обязательно нужно с ним встретиться.
 
 — Нет, — с сожалением ответил отец Питер. — Я рассказываю детям о Боге, Божьей Матери, вере, апостолах, а учат их и воспитывают учителя. Простите нескромный вопрос: вы уверены, что вам разрешат встречу с мальчиком? К сожалению, визиты там не приветствуются.

 — Я работаю в Департаменте по делам индейцев, — ответила я. — Надеюсь, удостоверение послужит мне пропуском.

   Триста километров по прериям.
 
   Тундра красива по-своему, и прерии – тоже: луга, поля, перелески… Мы ехали вдоль озера Манитоба, потом немного по дороге, бегущей по берегу озера Дофин… пять с половиной часов пролетели быстро. Отец Питер любезно разрешил переночевать в комнате для паломников, а утром я отправилась в школу.

   Дофин — маленький и уютный город. Школа Мак Кей стоит на отшибе: двухэтажное здание, окружённое довольно высоким забором. Я постучала в ворота, и вскоре вышел высокий и крепкий охранник. Спросил, к кому и зачем я приехала, и вежливо объяснил, что встречаться с детьми запрещено. Но я не ошиблась: удостоверение сотрудника Департамента по делам индейцев и развития Севера открыло мне двери в школу. Охранник кому-то позвонил, прочитал моё имя, должность и номер удостоверения и повернулся ко мне:

 — На встречу отвели два часа. Я отведу вас в класс.

   Вскоре пришёл Тулимак.
 
   Я не видела Нанука в юности, но даже сейчас они с Тулимаком — просто одно лицо! Твой сын, Атаксак, довольно высок. Я специально прикинула: он мне до подбородка, а ещё расти и расти! Я сказала, что дружу с его мамой и привезла от неё и папы подарки.
 
 — У меня нет мамы, — хмуро ответил он. — И папы нет. Уходите: я вас не знаю.
 
   Он направился к двери, но я успела схватить его за рукав. Кстати, Атаксак, одет он и все остальные ребята (я увидела это позже) в зелёные куртку и брюки и такого же цвета круглую шапочку.
 
 — Ну нет, дружок, не уйдешь. Не для того я проделала длинный путь, чтоб услышать, что Атаксaк и Нанук не твои родители. Не для того твоя мама каждый день плачет, а папа молчит и стареет от горя! Ты помнишь, какого цвета у мамы волосы?
 
 — Чёрные.

 — Чёрные? Вот, смотри! — Я протянула твою фотографию. — Мама стала белой, как снег, когда поняла, что потеряла тебя. Она выплакала море слёз, заболела от горя и ушла в тундру искать свою смерть. Её спас Дух Инуа. Потом прошел слух, что тебя и Тактука кто-то видел в Лэйк Харборе. Твоя мама помчалась туда на собачьей упряжке, осталась одна и попала в буран.
 
 — А Уолф? — Тулимак впервые посмотрел на меня. — Он не бросил бы маму.

 — Великий буран пролетел совсем рядом, тундра гудела, собаки от страха рванули, и мама оказалась одна на земле. Три дня она шла домой, потому что верила: ты жив, и она непременно тебя отыщет. И отыскала. Не молчи, Тулимак!
 
 — Каждый день твоя мама гладила Уолфа и расчёсывала его шерсть. Потом спряла нитки и связала носки. Вот, возьми — они из шерсти твоей собаки. Когда мама называет твое имя, Уолф поднимает голову и тихонько скулит. Он тоже ждёт тебя, Тулимак. А вот это — твой инукшук. Мама расшифровала его для меня: две ноги — это тундра и дом. Самый большой камень — папа. Поменьше — мама. Ещё меньше — тётя Анани. Потом — ты, Тулимак. А кто пятый, я не запомнила.
 
 — Уолф, - Тулимак повернулся, и я увидела, что он плачет. — Я думал, что остался один. Всем ребятам писали, хоть редко, но они получали письма. А меня все забыли. И я решил, что их больше нет.

 — Тебя любят и ждут, Тулимак. Ну-ка, малыш, вытри слёзы и становись вот сюда: я тебя сфотографирую. Улыбнись: сейчас вылетит пуночка! Что смеёшься? Неужели не вылетела? Ой, Тулимак, чуть не забыла! Никто не знает, что с вами случилось и куда пропал Тактук. Ты помнишь, как тебя забрали?

 — Да. Мы доехали на собаках почти до пролива: дядя Тактук говорил, у него там друг, он нас спрячет. Но нас остановила полиция. Они забрали меня и мои документы, а ему сказали убираться к чертям. Больше я ничего не знаю. Наверное, он поехал к другу.

   В дверь постучали.

 — Минутку, - крикнула я и наклонилась к Тулимаку:

 — Слушай меня внимательно: забрать тебя я сейчас не могу. Я разговаривала с отцом Питером — знаешь его? — Он кивнул. — Через него ты будешь получать письма от родителей и мои. О чем будут писать мама и папa, не знаю, но у нас с тобой будет секретная переписка. Ты будешь писать о том, что вы учите, а я исправлять ошибки и подсказывать, на что обратить внимание. Тебе тринадцать. Через два года будут решать, что с тобой делать. Нужно учиться дальше, а для этого ты должен очень стараться сейчас. Всё, что непонятно, спрашивай у отца Питера или пиши мне. Письма отдавай только ему, и — очень прошу! – никому об этом не говори. Чем лучше сработает наш секретный план, тем быстрей ты вернешься домой. И ещё: что сказать твоим маме и папе?

 — Асаваккит. Анаана, атаата, асаваккит.

 — Я не забуду. Улыбнись, Тулимак.

 — Ну, вот, Атаксак, и весь мой отчёт. Я только не поняла, что вам сказал Тулимак, но ты улыбаешься, значит, я запомнила правильно. Что? «Я люблю вас, мама и папа?» Ах, какой молодец! Отец Питер обещал помочь с перепиской. Он, как и многие, не одобряет то, что делает государство в отношении ваших детей. Я не буду молчать, Атаксак, я буду бороться за Тулимака, за остальных детей в одинаковых куртках и шапочках.


***

   Два года мы переписывались с сыном. Он писал о своих успехах, о том, что учиться, оказывается, интересно, и учителя в школе не очень плохие, особенно по биологии.
 
   Нанук готовил сети и снасти. «Поедем с сыном в Залив, тебя не возьмём, не проси: рыбалка – дело мужское!»

   В воздухе зрело что-то хорошее. Джуди рассказывала об изменениях в обществе, о движении за права коренных народов, о скорой ликвидации школ для индейцев.

 — Дети будут учиться в обычных школах, - говорила она, - и их будут оценивать по успехам, а не смотреть: индеец он или нет.

   Несколько раз она читала свои статьи, опубликованные в газете «Toronto star». Мы слушали, соглашались и гордились нашей умной и доброй Джуди.
 
 «Мы говорим о детях, — писала она. — Потерянное поколение. Украденные годы. Дети, вырванные из материнских объятий… Я напомню о матерях. Кто считал пролитые ими слёзы? Кто заметил, что женщины поседели, что опустели дома, исчез смех? Я напомню вам о мужчинах: кто заменит сына отцу? Мужчины не плачут, их слёз не видно, но страдают не меньше женщин. Почти сто лет назад генерал Ричард Пратт произнёс печально известную фразу: «Убить в индейце индейца, чтобы спасти в нём человека». Эта мысль, эта фраза преступны. Отобрать детей у родителей — преступление. Принести столько горя ни в чём не повинным людям — преступление. За которое пора отвечать».

   Летом восемьдесят третьего года Джуди сообщила радостную весть: родителям разрешили забрать детей на каникулы. Нанук был на охоте, и мы поехали в Дофин с Джуди. «Со мной будет легче», — заявила она. Долго мы добирались (или мне показалось?), но двенадцатого июля впервые за семь лет я прижала сына к груди.

***

   Через год контракт Джуди закончился.
   На последнем, прощальном занятии класс был переполнен.
 
 — Какая одежда самая теплая? Амаути с карманом, отпоротым на спине. Какая работа самая весёлая? Откапывать вместе с вами от снега наш синий барак. Какая еда самая вкусная? Та, которую мы готовили с вами: я учила вас, вы меня. Я уезжаю в Торонто. Кому нужна будет помощь, пишите. Кто будет в Торонто, приходите ко мне. Я вас никогда не забуду.

   Она дала каждому свою фотографию с написанным на обратной стороне адресом и словами:
 — Вместе с этим подарком прими от Джуди тепло ее сердца и рук.

***

   Тулимак окончил в Дофине школу и поступил в Виннипеге в колледж. Стал биологом, изучает тундру. Женился, двое детей: дочка Джуди и сын Нанук.
 
   В Икалуит они приезжают редко. Наша еда кажется им невкусной, индейские конфеты, которые я приготовила внукам, показались им горькими. Целебные травы тоже не взяли: «У нас другие лекарства».

   Несколько лет назад Тулимак повёз нас в Дофин показать свою школу.
 
   Заброшенное здание, ветер гудит в выбитых окнах, двери валяются на земле.

   У одной двери Тулимак остановился. Долго смотрел на неё, потом встал на колени и начал оттирать левый угол от грязи.
 
   Я опустилась с ним рядом: — Сынок…

   В нижнем левом углу показалась выцарапанная чем-то фигура. Инукшук.

   Сын поднялся и стал бить по двери ногой: «Не-на-ви-жу!»

   И я всё поняла.

   Тяжёлая дверь, закрывшая путь к свободе.
 
   Детская рука, колотившая в дверь, и бессильные слёзы.

   Тулимак выцарапал на двери символ дома, тундры, близких людей и собаки.

   Он – канадец.
 
   И он – инуит.

***

   Я возвращалась из зимы в осень.
   Из белоснежной и доброй зимы Нунавута в кленовое разноцветье Онтарио.

   В чём секрет женщин Территории Нунавут?
 
   В унаследованной от предков покорности судьбе и природе?

   В умении жить по законам тундры?

   В девизе «Ниак кулалик!» - «Никогда не сдавайся»?

   В тепле их рук и сердец.



-------------------------------------

 * Примечания:

 

   Парка, маклаки и карлик — тёплая куртка, сапоги из оленьей шкуры и тёплые брюки.

   Инукшук — каменная фигура в виде человека: указывает направление, пути миграции карибу или предупреждает об опасности.

   Мактак, пеммикан — замороженное китовое сало и застывшая в форме плитки смесь кипящего оленьего жира, вяленой оленины и ягод.

   Пангниртунг — посёлок на северо-востоке Баффиновой земли.

   Тонкие палочки — так инуиты называют карликовые ивы.

   Великий буран или Великая пурга (Great blizzard) — снежный шторм, сопровождающийся резким похолоданием, практически нулевой видимостью и скоростью ветра до 140км/час.


------------------------------

 Стихи Дж. Монти
"Пурга" - фотография Владимира Алексеева.

 Спасибо Наталии Шайн-Ткаченко за помощь с иллюстрациями и стихами.