Агейка

-------

Ну, короче если нет еще 13 лет, то нет вопросов, сказал Вахрушка, а иначе эта баба тебя убьет.

- Как убьет?

- Так. Она будто детей не трогает до двенадцати. Ну, словно не замечает. А тех кто старше увидит ее там, тем не жить или если от страха не умрёшь то потом с катушек.

Все поклялись, а потом побожились что нет ещё тринадцати. И Агейка поклялся. Вроде бы нет ещё . Только 12 Мать вроде говорила, что год приписала ему когда отец с войны вернулся, чтобы не подумал чего. Короче, уговорились идти к заброшенной бане возле реки ближе к вечеру, когда стемнеет.

Агейка от каравая горбушку отчекрыжил, кусочек сала стянул, круто солью натёр с чесноком и в карман сунул. И всё. В окно через забор сиганул и по кривой дороге мимо кладбища к Вахрушке.

Босыми пятками по крапиве пробежал, не заметил. Солнце к закату.

Перемахнул через плетень во двор а там Вахрушка возле будки Полкана. Пёс кость грызёт, некогда ему. Зыркнул недобро, но штаны рвать не стал.

Вахрушка сила. Оглоблю вертит вокруг себя, подпрыгнет, притопнет то приплясывать начнет. На землю бросил. Тряхнул головой, волосы взьерошил, пошли, говорит. Не боись, выдумал я все, проверить хотел вас. Кто сдрейфит, посмотреть хотел. Но похоже никто не придет больше.

Агейка если честно не слишком боялся. Про старую баню у обгоревшего дома выдумывают больше. Нечисти там не больше чем на упокоенном кладбище. Не боится же он мимо от Вахрушки бегать. Он на той стороне, за кладбищем уже, а он на этой. Вкруговую дорога. Через погост конечно не бегали. Ни тот ни этот. Бабки и того и другого стращали. Старые люди знают больше. Если нельзя значит нельзя.

По ночам выпь гудеть начнет, но она привычная, волк может по ночам гулять выть, лес, река, могилки, кресты, это привычно. Но там, дальше, где река круто поворачивала, стояла старая баня. Дом вдовой солдатки был крайним, там дорога кончалась. Дальше был лес за неширокой рекой.

Пологий берег с жёлтым песком, рассохшаяся лодка, всё было привычным. Ребятня купалась там в хорошие деньки с утра до полудня. Потом надо было помогать по дому, поливать, полоть, за скотиной навоз прибирать. Но Вахрушка с Агейкой возле солдатки то и дело крутились. То помочь по огороду, то скотине сена докинуть. Да мало ли что. Она их и покормит и по голове погладит. Вздохнет: жалко их, недокормыши такие. Семьи то у них большие, по десять детей бывало кто первый успел ухватить тот и сыт. Не досталось, значит не зевай.

Умирали только часто. Детишки. Да и взрослые тоже. По осени в основном хворь начиналась. Старуха Лихоманка в дом пробиралась. Раз в год кого то с собой забирала кто послабее. Иногда сидела на скамье за столом по вечерам, ближе к полуночи смотрела на Агейку. Он кричал в ответ: уходи, старая, не будет тебе больше. Она вздыхала, растворялась облачком стылого пара и уходила в приоткрытую заслонку печи. Тогда все равно кто нибудь умирал, Агейку только не трогала, хотя он и был здоровьем слаб. Подкашливал иногда. Это сердце заходилось быть может. В глазах тогда темнело. Но это ничего. Посидит и дальше. Ничего.

Солдатка была красивая. С крутыми бедрами, крепкими ногами, высокая. Ого го. Ребята ей до пупа. Только рыжая. Глаза не поймёшь какие, если добрая, то смешливо золотистые, если сердиться начинает, зелёные с золотыми крапинками. Только она почти всегда добрая как подмечал Агейка. Вот бы мать была такой эх. Ходит за ней Агейка, взяла бы ты нас тетя в свои сыновья, мы бы тебя в обиду никому не дали. Одна ведь живете, вторит Вахрушка, недобрые люди могут зайти или или волки..

Она засмеялась. Ну, пусть попробуют. А волков я хоть и боюсь, так я их ухватом, думаешь, не сподручно?

- Сподручно, -вздыхает Вахрушка, а то я бы волка то ещё оглоблей. У меня силищи знаешь ого сколько, на четырех волков хватит!

Женщина смеётся, в глазах золотые искорки, а пацаны сидят насупившись.

- Ну, говорит она, ешьте добры молодцы, а то силу подрастеряли поди. Ну, чего дуетесь как мышь на крупу, налетай.

Она сует им на тарелке только что из печи румяные пирожки с яблоками. Приносит квас или молоко.

Ребята едят и нахваливают.

Вот бы мне не такую мамку, говорит Агейка.

Своих то  у нее или не было или порастеряла. Всякое бывает. Может Лихоманка с собой забрала, может Война отняла. Она и не говорит, иногда только глаза платочком словно соринка попала. Бегите, добры молодцы, домой бегите...

Редко кто к ней свататься спешил.

Мужики больше стороной обходили. Словно боялись. Разное про нее говорили. Вроде ведьма. Какой мужик пойдет по доброй воле . А сама она не звала никого.

По всем статьям этой бабе светил бы раньше костер.
Держалась особняком раз, жила одна, на самом краю три, мужики от нее и вовсе глаз оторвать не могли, бабы сердились страшно, но если что случалось, то все же спешили к ней. Она вроде как не то врач не то фельдшерица там, на войне в госпитале была, кровь унять, кости вправить, даже рваные раны зашить.

Пацанва ещё до полудня накупаются и гурьбой по домам матерям своим помогать.

А Вахрушка с Агейкой оставались и после полудня на часок. С реки лень уходить.

Разве что ровно в двенадцать пополудни не следовало спать если на солнцепёке оказался. Придёт во сне полуденница и конец.

Врачиха каждый раз предупреждала: нельзя спать в полдень. Ровно в полдень и одну минуту проходит полуденная дева.

Агейка задремал так однажды. Полуденная дева появилась внезапно. Жаром обдало, кровь стала жидкая, в носу солено.

Она погладила Агейку по голове, села рядом и тихонько запела. Красивая. Волосы рыжие, с янтарным отливом. Чем то на врачиху похожа, но нет не она. Только голоса похожие. И грудь у полуденной девы из под прорехи сарафана белая торчит, соски острые налившиеся кровью. Старый сарафан, ветхий. Эта красавица полуденница, такую если увидят незамужние бабы ребенка просят здорового послать, мужа доброго сыскать. Но это если бабы и дети её увидят. То живыми хоть останутся. Но не всегда она такая. Обернется и вот уже вот она и есть Смерть. Жуткая. Жаркая, в темноту заводит, кровь после нее вскипает, горлом идёт, унять нельзя. Но Агейку она не тронула, закричал и проснулся. В глазах только темно. Сердце опять то быстро колотиться, то останавливается. Разбежался и в воду. Вода всё смоет.

Вот. Сегодня Вахрушка вечером позвал смотреть как в бане сестра полуденницы мыться будет.

Полдень и полночь сменяют день на ночь только после полуночи надо обязательно спать. По ночам везде черти гулят, говорили старые бабки, особливо черт мыться любит если подходящую баню найдет. Вся нечисть туда  идёт после третьего пару. Но не всякая для этого дела подходит, - говорит Вахрушка, она должна быть обязательно на отшибе, с краю деревни за кладбищем и рядом река.

Тогда можно увидеть разом и вечерницу с мавкой, ночницу и утреннюю зарю.

Последняя это та которую бог тоже скинул с неба. Это та самая первая жена Адама, как в старых книгах сказано. Она совратила Еву и сама поплатилась.

Ждали они час, как условились с другими, но никто больше не явился.

- Пошли, сказал Агейка, чего уж. Сами посмотрим.

Полкан недобро покосился на них, звякнул цепью и залез спать в будку.

Вахрушка с Агейкой неслышно перемахнули через плетень и скрылись в вечернем тумане. Было там зябко, дорога то терялась то появлялась вновь. В сумерках едва не пошли напрямик через кладбище но гукнула выпь и завыло как в иерихонскую трубу. Заворочалось что то в темноте. Над головой сверкнули звёзды. Подул стылый ветер. По теплой пыли они добежали до края поля. На краю стояла старая баня. Чуть поодаль темнело окно солдатки.

Агейка в одиночку пытался подглядеть за солдаткой как она моется. Куда же деваться. Запретный плод все же. Только

она запирала дверь бани и занавешивала окошечко плотненько, так что не заглянешь.

Только в этот раз окно бани было приоткрыто и ветер колыхал его, то открывая то прикрывая словно приглашая взглянуть. Колыхалась льняная занавесочка и Агейка с Вахрушкой спрятавшись в высокой траве, бурьяне с крапивой замерли от страха и непонятного доселе чувства. Сейчас сейчас они увидят то, о чем говорил Вахрушка.

Внутри шумела вода, хлопал веник, горел огонек масляной лампы.

Позади них со стороны реки хрустнула ветка.

Там на дне, было покойно и тепло. Лежать бы ей так и лежать , но что то неумолимое тянуло вверх, и сквозь толщу воды светила неполная луна. Со дна поднималась, всплывала мавка. Там, на верху ей было холодно, люто холодно, хотелось человеческого тепла. Тепло было красным пятном в синем холоде, а она она всего лишь хотела согреться. Обнять всего лишь, в этом было какое то важное для нее  естество.

Из тумана вышла вечерница и пошла к ребятам.

- Что вы тут, идите в баню тогда, к нам. К нам

Вахрушка лежал ничком.

Агейка словно во сне пошел вокруг бани. В приоткрытую дверь сквозило горячим паром, холодом тянуло. Это как зимой откроешь дверь наружу и обдает по ногам холодом, а навстречу пар из жилья. Там была жизнь и там было тепло. Агейку тянуло и тянуло туда.

Раздался свиной визг. На Агейку вылилось с полковша холодной воды.

- Вставай, паразит этакий! Солнце уже встало, а ты лежишь належиваешь. Опять к своему Вахрушке на кладбище бегал. Ей богу нечисть тебя родила да я подобрала возле бани.

Ему сквозь сон слышен недовольный мамкин голос. Он не хочет просыпаться.

На улице хрюкает свинья.

Там, в темном предбаннике через приоткрытую дверь в клубах пара  глубокий женский смех. Там их двое, женщин, а позади подталкивает грудью третья, ну, иди иди, бесстыдник, чего встал. Пришел раз, парить будешь. Не сьедим ведь тебя. Не бойся... Ночь то какая лунная, звёздная, редкая...

Агейка всхрапнул и проснулся. На печи было влажно от вылитого ковшика разогретые кирпичи парили. Вахрушки не было уже целую вечность.

Они условились вчера вечером идти  смотреть как в бане будет мыться нечисть. Ну, не то что бы нечисть. Может, выдумки всё это. Бабки старые сказывают, мол, там, за кладбищем если обогнуть его вокруг, да ни в коем случае не сходить с дороги