Выше неба

Лимфосаркома третьей степени это, по сути... приговор. Месяц отсрочки помноженный на ноль ноль с половиной шансов.

В таком случае принято сожалеть от прошедших годах, сокрушаться о несбыточном, впадать в уныние, опускать руки и воспринимать все в траурном свете.

Ланский же улыбался.

Доктор взглянул удивлено на пациента.

Владимир Ланский, сорок пять лет, работал.Работает сварщиком, невысокий, худой, похожий на сутулого подростка черезчур безмятежно улыбался.

Всего лишь защитная реакция, всего лишь... - отметил про себя  - это ничего, бывает, потом будет истерика, реланиум, больничная палата.

Такие пациенты молча лежат, уставившись в одну точку, или  тихо, неслышно ходят по больничным коридорам, а после опять лежат, отказываются от еды и умирают, порой чуть раньше срока.. Они внутренне согласны. Вот ведь в чем дело... Смиряются и тогда как закономерный результат... А что если есть, если возможен иной вариант?!

- Значит, остался месяц?! - переспросил довольный Ланский.

Доктор кивнул и стал смотреть в окно. Уже почти вечер и вдоль Тюменского тракта, по раскисшему грязному снегу уныло и медленно ползла кавалькада машин. Снег шел всю ночь. Да и сейчас крупными хлопьями, скрывая ближние дома, машины и спешащих домой людей. Такой кипенно-белый...

Последний пациент на сегодня, потом можно будет устало вытянуть ноги, снять белый халат, сходить в ординаторскую, выпить кружечку крепкого чая, поговорить с сестрами. Ни о чем, это важно поговорить ни о чем в конце концов и рабочего дня и, кажется, у терапевта Ленки Донской скоро кто то родится, по крайней мере...

- А ведь я всегда мечтал стать летчиком. - Перебил Ланский.-Так быть может это потому, что когда я был маленьким, я заболел, началось серьезное заражение. Нужно было переливание крови делать, понимаете, но такой группы у них не было. Нигде не было. Да и откуда? Городок маленький. Поселок скорее. Это в Сибир, далеко отсюда. Рядом стояла военная часть.
Доктор сказал тогда матери: надейтесь на господа Бога тогда, он помогает если  как надо. Вы верьте, в чудо если очень надо. Так бывает, знаете ли.

Бывает.
Доктор с натугой закрыл глаза, почему-то так показалось, прижал большим и указательным пальцем веки, потом открыл их, перевел взгляд на Ланского, словно бы не узнавая, посмотрел на стол, на кипу бумаг и ему захотелось смахнуть их со стола. Черт бы их всех побрал... всех разом, что бы не было этого груза, этих серых стандартных бланков, где за каждым судьба человека, впрочем, не важно все, нужно лишь поменять график, просто работа, работа в две смены вот уже пятый месяц любого сведет в могилу. Но с другой стороны опять же нужны деньги, опять нужны, очередной взнос за квартиру, а в семь тридцать чемпионат мира, из-за снегопада не успеть... а может, плюнуть и посмотреть футбол в ординаторской?

Впрочем, нет: коллектив  в основном женский, мужчин раз два и обчелся, и мнение слабого большинства опять выберет сериал про какую нибудь разбитую любовь.

- Вы меня не слушаете. - сказал Ланский.

Доктор кивнул. Постарался выкинуть пока что ненужные мысли. Что-то пациент начал откровенничать. Как на исповеди. Впрочем, такое бывает. Редко, но бывает.
Обычно, получив вердикт словно бы уже знали ответ, и потому с полной покорностью судьбе, молча поднимались и так же молча уходили.

Ланский пригладил волосы. Вы слушайте, доктор. Ну, слушаете?
- Мне тогда было шесть или семь когда я заболел. И пошел сепсис. Доктор сказал матери тогда: если выживет- хорошо, только нужно переливание крови. Тогда спасем. Но для этого нужно чудо. Понимаете? Такой группы ни у кого нет в нашем посёлке.  Я всех проверил. Даже в военной части спрашивал. 
Нет, не так. Чудо все-таки произошло. Пришёл лётчик. Он проходил по коридору больницы я видел, был вечер как сейчас , за окнами валил снег, он говорил с матерью,  никто не знает, о чем.  Матери он сказал молчать. Она и молчала.  Может его и не было. Может быть это было в бреду, но он вошёл в палату и сел рядом на краешек постели, положил руку мне на лоб и сказал:
мы с тобой одной крови - ты и я. Ты будешь летать.
 У нас неподалёку аэродром. Лётчики жили неподалёку.
А утром я чувствовал себя хорошо. Нет, все было отлично! Под подушкой я тогда нашёл книжку с картинками про маугли. Читал я тогда плохо, но благодаря ей, пока выздоравливал научился бегло читать. Там на одной из страниц я выучил то заклинание: когда ты боишься, когда отчаялся и все быть может кончено, подойти и сказать: мы с тобой одной крови ты и я.  Только действует такое заклинание всего один раз, я знал, я знаю это и сейчас и поэтому счастлив. Вы не понимаете, это похоже на бред, но это так.
Я спрашивал мать: был летчик. Она говорит нет. Никого не было. Просто зарницы сверкали. Гроза зимой, так не бывает, верно?
Мне часто после этого по ночам снилось грозовое небо. Но чаще я просыпался в холодном поту. Сердце колотится как сумасшедшее.  Порой проснусь ночью, и все еще кажется, что держу штурвал истребителя и не могу убрать с него руки... держать его одной рукой было неудобно, приходилось применять всю силу что бы выйти из пике, а самолет не слушается, дрожит весь, отчетливо слышен стрекот мотора переходящий в гул и шум моря в ушах и обшивка начинает потрескивать вот-вот начнет разваливаться прямо в воздухе... и не остается ни сил, ни времени, что бы дотянуться до груди и нажать красную застежку, связывающую прочными ремнями крест накрест... И самолет ввинчивается в воздух летит вниз, и земля вращается и небо вот здесь, то там и, наконец, все это сливается в один цвет...

Помню, как уже будучи подростком мечтал поехать поступать в летное училище. Но не вышло. Нужны были деньги, нужно было вначале получить рабочую специальность, я поступил в ПТУ, потом женился, пошли дети, ну, а потом время, как оказалось упущено...

Наш поселок, где я жил лет до десяти, был довольно далеко от города, и на десятки километров вокруг одни лишь степи. Таёжные лес, сопки переходили в степи. Там, за рекой.

Километров в трех от поселка была ещё одна  очень длинная взлетная полоса и вдоль нее списанные военные самолеты. Кто их там поставил и откуда они там взялись, я не знал. Никаких построек, казарм, складов, ничегошеньки, была только взлетная полоса, уходящая куда-то за горизонт, сквозь горизонт, в небо... Мы там часто играли мальчишками. Мы сдвигали прозрачные колпаки кабин, забирались внутрь и представляли себя асами второй мировой...

Самолетов было много, наверное, штук двадцать, был  неповоротливый кукурузник, и стремительный истребитель с узкими крыльями и какие-то промежуточные модели, не то тренировочные, не то так и не пошедшие в серию... военных самолетов было больше всего. В ряд один за другим стояли три маленьких одномоторных ЯК-9 образца сорок сорок третьего... довольно целые, только крылья немного прохудились, и лопасти винтов немного погнуты, а так... и вот колеса целые, знаете. Даже не верится. Столько лет прошло, а им хоть бы что.

Чуть в сторонке, накренившись, стоял бомбардировщик АР-2. Я смотрел на пробитый, израненный корпус, такой, словно из него нарочито пытались сделать дуршлаг. Толстые, чуть зеленоватые, стекла кабины стрелка радиста – все в трещинах, как будто по ним лупили молотом небесные великаны. И два отверстия от крупнокалиберного пулемета. Прямо напротив узкого сиденья.

Я забирался в кабину истребителя и представлял, как это было. Я смотрел на замершие зеленые стрелки приборов, гладил блестящий холодный штурвал, отводил его вниз, потом вверх, чуть правее... уводил свой истре по немыслимой траектории. И все равно мне казалось, но горячая молния настигала меня, она дырявила прозрачный купол кабины, прожигала его насквозь, раскаленным железом пробивала дюралевое сиденье, и не было никаких шансов.

Понимаете? Никаких. И вот тогда, я подумал, что умирать, наверное, не так уж и страшно если очень быстро...

Доктор кивал и барабанил пальцами по холодному оконному стеклу.

Он слышал десятки воспоминаний из жизни, мог, наверное рассказать свою, хотя чего там рассказывать, все было обыденно, как у всех... но вот сейчас, здесь, доктор испытывал некую симпатию к этому невысокому, уставшему человеку.

И когда Ланский рассказывал про самолеты, его глаза были такие, какие бывают у детей.

Восхищенные, искрящиеся, широко распахнутые, в них отражалось синее небо и стремительно летящий серебристый в пике истребитель.

- Ну вот и все, - сказал Ланский, - пойду, пожалуй. Утомил, наверное, вас своими разговорами.

- Напротив, - сказал доктор, - мне отчего-то показалось, что я побывал вместе с вами. Там... А знаете что? Не теряйте времени! Выше неба.

Ланский не остался в больнице. И домой поехал лишь затем, чтобы взять необходимые вещи. Через несколько часов он стоял на краю заброшенного поселка. Прошло тридцать пять лет, а самолеты все так же стояли вдоль короткой взлетной полосы.

Лишь у АР-2 не выдержала и подломилась стойка шасси. Двухмоторный бомбардировщик с широкими крыльями лежал на боку, как раненая большая птица, стеклянный колпак кабины съехал в сторону, и нутро кабины наполовину занесло снегом.

Выл ветер, и бескрайняя заснеженная степь простиралась на многие километры. И то ли от свежего ледяного воздуха, то ли от недостатка кислорода в крови сильно закружилась голова, и зарябило в глазах.

Ланский постоял, пытаясь успокоить сердцебиение, потом дотянулся погладил зеленый бок самолета , охнул и на минуту замер, скорчившись, держась одной рукой за сердце, а потом, выпрямился и пошел в сторону маленьких одномоторных яков.

Спустя четыре месяца Ланский посадил ЯК-9 на краю заснеженного поля, лихо подкатив почти к самому больничному крыльцу.

От двигателя валил пар, должно быть где то прохудился шланг из систем охлаждения и вода тоненькой струйкой стекала на снег, плавя его и обнажая темную землю на которой робко, стелясь вдоль снежного покрывала, росли первые весенние цветы.

Ланский похлопал по теплому боку, где потрескивая, остывал мотор, и, сняв шлем, полной грудью вдохнул еще зимний, но уже с весенними нотками воздух.

А еще через час после тщательного обследования доктор вертел в руках бланк и не знал, что написать в заключении.

В голове вертелись всякие мысли, была даже такая дикая, что неплохо было бы написать докторскую на примере Ланского... в организме которого, видимо возник небывало резкий скачок адреналина, способствовавший, да, и что впоследствии послужило высвобождению скрытых ресурсов организма, но... тем не менее... вероятность при медикаментозном лечении была бы равна нулю... что вообщем то явно противоречит всякой логике...

Доктор помотал головой, словно вытрясая никому не нужные слова, и перечеркнув личную карту больного написал внизу размашистой красной строчкой:

"К ПОЛЕТУ ГОДЕН".
Мне тоже пора на пенсию. И я многое не успел в этой жизни. ЛЕЧУ... С ВАМИ, возьмёте?


Ланский ждал доктора, безмятежно сидел в коридоре, откинувшись на спинку, и вспоминал, как первый раз промчался над поселком, и как во второй раз неудачно подставил крыло встречному ветру и самолет начал разваливаться высоко в небе и тогда словно лопнула некая нить, некий трос, что связывал его с прежней жизнью, и теперь он - Владимир Ланский - словно Икар, лишившийся крыльев, вопреки всему остался жить, не смотря ни на что, он был жив, и это было по-настоящему здорово!

Вдруг пришло воспоминание, как тогда стоял там, на ледяном пронизывающем ветру казахской степи, и, прикоснувшись к дюралевому боку истребителя, не заметил, что отошедший край обшивки острый как бритва. И целую минуту стоял и смотрел, как стекает на мокрый снег липкая, больная и словно теперь чужая, кровь и тогда, тогда будто бы повинуясь чужому зову, одними губами прошептал :

«Мы с тобой одной крови - ты и я».