Лот Праведный. Лабиринт. V

V. Весы справедливости
   «Честь вам и слава, о вы, боги, что обитаете в вашем Зале Маат!
   Я знаю вас, я знаю ваши имена.
   Да не попаду я под ваши резаки,
   и да не принесёте вы мои злодейства этому богу,
   в чьей свите вы состоите».
   Книга мертвых. Обращение к богам Дуата.
 
   1
   Вскоре Лота позвали.
   – Сядь, поешь с нами. Ты ведь так и не поел за весь день? – сказала смущенно принцесса. – Афири, подвинься, чтобы он сел рядом с нами.
   – Я лучше встану, госпожа! – вскочила с места девушка. – Вдвоем нам будет тесно.
   – Сиди! – возвысила голос принцесса. – Это твое законное место. Поухаживай за нашим другом. Поставь перед ним мясо, а то он сам не возьмет из скромности. Мужчинам надо есть больше мясо, ни то, что нам – девушкам. И вы все ешьте! Мы на корабле, и можно пренебречь на время условностями.
   Все послушно принялись за еду, преодолевая неловкость. Одна принцесса не ела, пытливо оглядывая своих служанок и думая о том, как скоро обо всем станет известно при дворе и кто из девушек первой побежит донести о ее тайне.
   – Все из вас видели, что сегодня произошло с вашей Госпожой? – спросила она громко, и девушки энергично закивали, оторвавшись от трапезы. – Все видели, как наш верный слуга спас, рискуя жизнью, вашу Госпожу?.. Так вот, чтобы все вы знали: с сегодняшнего дня я наделяю нашего преданного слугу званием Особо Приближенный Друг Великой Дочери и нарекаю его именем Себекнеб! Каждое его слово для вас – приказ, как если бы его отдала я!.. Все поняли?
   – Госпожа! – сказала, не поднимая глаз Афири. – Мы готовы беспрекословно исполнять каждый твой приказ. А этот приказ мы исполним с особой радостью, как если бы ты отличила за преданность одну из нас. Это справедливо! И я первая склоняюсь перед твоим Особым Другом и моим Господином!
   – Как раз тебя это не касается, – чуть усмехнулась принцесса. – Ты была и остаешься нашей Первой Подругой. Но я ценю твои слова о справедливости, они очень верны. Каждая из вас получает то, что заслуживает. Госпожа милостива к тем, кто ей преданно служит. И жестоко накажет тех, кто ей предаст!
   Принцесса еще раз пристально оглядела своих притихших служанок и, удовлетворенная произведенным эффектом, обратилась с нарочитой любезностью к Лоту:
   – Так ты, значит, приказал плыть во владенья князя, милый друг?
   – Да, госпожа, – поднялся с места Лот. – Я осмелился отдать такой приказ, пока ты отдыхала. Капитан сказал, что ночью по Реке ходить опасно.
   – Что ж, ты все сделал правильно – куда-то ведь надо было плыть кораблю. Хотя у меня и были другие планы.
   – Прости, госпожа, я не знал об этом, – смутился Лот.
   – Я всего лишь задумала сделать подарок моему верному слуге. Ты ведь говорил о родных, которых хотел повидать? Я спрашивала, и мне сказали, что у этого жреца, хозяина поместья, большой чудесный сад. Жаль, что мне не доведется в этот раз прогуляться по нему. Кстати, что они там делают – твои родные?
   – Мой дядя нанялся со своими людьми ходить за землей почтенного Упуау.
   – Так они простые батраки? – нахмурилась принцесса. – Напомни мне, когда мы вернемся, чтобы я позаботилась о них. Не должны родные моего Друга на кого-то работать. А сейчас, если ты наелся, передай мои приказания капитану. Скажи ему, чтобы бросил якорь как можно дальше от берега. Мы переночуем на корабле. И скажи также офицеру охраны, чтобы выставил дозорных, пока мы будем стоять. И вот еще что – найди себе на сегодняшнюю ночь удобное место для ночлега. Ты ведь понимаешь, что тебе не место среди стольких юных красавиц?

   Капитан слегка удивился новому приказу. Корабль уже находился в виду гавани, судя по многочисленным кострам, разожженным на берегу.
   – Гавань здесь глубокая, – сказал он. – Так что далеко встать на якоре не получится.
   – Тогда поставь наш корабль подальше от кораблей князя, – сказал Лот и пошел искать офицера.
   Друзей он нашел на корме, где они устроились на кипе из старой парусины.
   – Здесь воздух свежее, – пояснил Звулун. – А в трюме не продохнуть. А ты что здесь делаешь?
   – С вами буду ночевать, – сказал Лот, – Если потеснитесь.
   – Устраивайся. У нас и вино есть для такого случая, – обрадовался Ханох. – А как там принцесса твоя, оправилась?
   – Да, с ней все в порядке.
   – Ну и испугался я, когда ты в воду за ней прыгнул! Прямо в пасть крокодилу!
   – Не прыгал я, – смущенно улыбнулся Лот. – Эта она меня за собой утащила.
   – Но ведь ты ее не отпустил! А как ты эту тварь мечом рубанул – по самым глазам! А я, признаться, растерялся, когда это чудище выпрыгнуло из воды. Если б ты, Звулун, видел, какие у него были огромные зубы!
   – Видел я с корабля не меньше вашего, – сказал Звулун. – Я, между прочим, два дротика в него метнул. И оба попали!
   – Словом, спас ты принцессу от верной смерти. И должна она тебя наградить по справедливости, – похлопал по плечу Лота Ханох.
   – Принцесса обещала забрать Аврама с Сарой из поместья. Может и землю им даст.
   – А остальные как же? – заинтересовался Звулун.
   – Не знаю. Слишком уж нас много. А Аврам без людей не уйдет, я думаю.
   – Эх, а хорошо было бы здесь свою землю иметь и жить на ней всем вместе, как прежде! – вздохнул мечтательно Звулун. – Было бы золото!..
   – Да я хоть сейчас готов свой пояс золотой, что принцесса подарила, на землю пожертвовать, – предложил Ханох.
   – Не хватит этого, – махнул рукой Звулун.
   – У меня тоже кое-что есть, – сказал Лот. – И еще будет. Надо бы передать золото Авраму, чтобы собирал. Пойдет кто из вас в поместье, если я у госпожи бумагу возьму?
   – Я не пойду! – замотал головой Звулун.
   – А я – пойду! – сказал Ханох, пригубил вина из кувшина и пустил его по кругу. – Если уж Сисой с бумагой от Дитана пошел, то с печатью принцессы я хоть куда пойду. А лучше – куплю осла на рынке, чтобы быстрее было.
   – Ага, осла, – засмеялся Звулун. – Сисой хоть язык ихний знал, чтоб дорогу спрашивать. А ты куда на своем осле поедешь?
   – А папирус на что? – загорячился Ханох. – В папирусе все написано: кто едет, зачем и куда. Покажу любому стражнику папирус – и он мне подскажет. А язык я их уже немного понимаю, ни то, что ты. Скажи ему, Лот!
   – Ладно, не спорьте. Узнаю я, как лучше и быстрее туда доехать. А сейчас давайте спать. Устал я, – сказал Лот, вытягиваясь на парусине.
   – Заснешь тут, как же. Качает хуже, чем на верблюде, – пробурчал недовольно Звулун, но тоже начал пристраиваться.
   2
   Он проснулся от холода. Парусина, на которой они лежали, как и вся палуба, мастерски сложенная из дощечек акации, была влажной от утреннего тумана. Ханох мерно похрапывал. Наверняка он не раз еще приложился к кувшину, после того, как друзья заснули. Звулун на мгновенье открыл глаза, но тут же повернулся на другой бок. Лот встал и огляделся. Туман стелился по самой воде. Он был белым и таким густым, что мачты кораблей в гавани едва сквозь него проглядывали, а берегов совсем не было видно. Осторожно ступая меж спящими людьми, Лот пробрался на нос корабля, где увидел капитана. Финикиец сидел, свесив ноги с палубы, и держал в руках двурогую палку с намотанной на нее бичевой, а неподалеку вяло бились о доски две большие рыбины размером с локоть каждая.
   – Хороший улов, – сказал Лот вместо приветствия.
   – Разве это улов? – усмехнулся финикиец. – Это ведь окунь. В местных водах он бывает размером с взрослого мужчину. Одной такой рыбой можно накормить двадцать человек. Но таких громадин, конечно, на закидушку не поймаешь. Приходится гнать с лодок к берегу сетями, а потом бить острогой.
   – Понятно. А ты не видел командира стражников? Я нигде не заметил дозорных, – поинтересовался Лот.
   – Он почти всю ночь был со мной. Видно умаялся и где-то прилег.
   – А ты что же – всю ночь не спал?
   – Для меня это дело привычное. Кстати, ночью подходила лодка с людьми из усадьбы. Привезли подношения и очень просили, чтобы принцесса посетила усадьбу хотя бы утром, иначе князь на своих людей очень рассердится. Будете вы сходить?
   – Это не мне решать, – пожал плечами Лот. – Но я передам принцессе.

   Перед беседкой стояли, позевывая и щурясь на яркий утренний свет, две девушки.
   – Изволили встать с постели и совершают омовение, – доложила одна из них, поспешив поклониться.
   – А ты мне не поможешь? – кивнул Лот в сторону бадьи с водой и ковшиком. – Я бы тоже хотел освежиться.
   – Конечно, господин! – с готовностью отозвалась девушка и бросила товарке: – Миути, принеси господину полотенца!
   Вода была свежей, и Лот с удовольствием подставлял под прохладные струи плечи и лил воду пригоршнями на грудь.
   – Могу я попросить кое о чем господина? – вдруг тихо спросила девушка, поливавшая ему из ковша.
   – Да, говори, – ответил Лот, принимая из ее рук полотенце.
   – У меня есть младшая сестра, господин, – еще тише заговорила девушка. – Ей уже пятнадцать лет и она очень хорошенькая. Не мог бы господин замолвить словечко, чтобы госпожа взяла ее в дом? Уж как бы я была благодарна господина за его доброту!
   – Как тебя зовут? – спросил Лот, чуть смущенный откровенной улыбкой красивой девушки.
   – Хенхенет, господин, – еще соблазнительней улыбнулась девушка. – Мой отец много лет служил в личной охране Владыки, но два года назад заболел и умер. Если бы господин увидел красоту моей младшей сестрицы, он бы не отказался помочь сироте.
   – Хенхенет, милая, я бы хотел помочь тебе, но ты ведь слышала, что сказала госпожа? Тебе надо обратиться с этой просьбой к Афири.
   – Я просила ее раньше, – разочарованно вздохнула девушка, – и она обещала. Но, видно, забыла о своем обещании.
   – Что ж, я ей напомню, – улыбнулся Лот.
   Но девушка словно испугалась его слов.
   – Нет, господин, заклинаю вас: не говорите ничего госпоже Афири! – замахала она руками и поспешила скрыться со своими полотенцами за пологом беседки.

   Принцесса все же согласилась сойти на берег. Совершить визит вежливости ее уговорила Афири. В продолжение этого спора обе девушки иногда поглядывали на Лота, словно ожидая поддержки, но он дипломатично молчал.
   – Ладно! Мы немного прогуляемся, – сдалась принцесса. – Но в дом князя я не войду! И прихватите на всякий случай мой лук!
   Встречали их со всей возможной торжественностью. На берегу собралось человек тридцать челяди, еще больше было солдат, поставленных цепью вдоль берега. Принцесса сошла по трапу об руку со своей Первой Подругой. Сразу подбежал управляющий, упал перед ней на колени и стал расточать здравицы в честь Великого Дома, Владыки, молодого Фараона и ей – Великой Дочери, лучезарной Нефрусебек. Извинившись в конце сбивчивой речи за своего «славного господина, преданного раба Великого Дома», что тот не может лично приветствовать принцессу, управляющий отскочил в сторону – и сразу же из задних рядов встречающих грянула музыка и девушки, запевшие приличествующую случаю песню, начали бросать в воздух лепестки цветков. В конце живого коридора, по которому они прошествовали, стояли женщины со сладостями и фруктами в широких плетеных корзинах. Принцесса на ходу взяла из одной корзинки сушеный финик и закинула в рот, но сделав несколько шагов, невольно обернулась, встретившись с напряженным взглядом женщины.
   – Посмотри на эту женщину, – обратилась она к идущему слева и чуть позади Лоту. – Она уже не молода, но сколь лицо ее красиво и благородно. А какая стать!
   Лот обернулся. Лицо высокой женщины со светлыми волосами показалось ему чем-то знакомым. Взгляд, устремленный на Лота, был крайне удивленным и вопрошающим. И вдруг руки женщины словно ослабли – и из наклонившейся корзины посыпались на песок фрукты. Лот даже споткнулся от неожиданности, и тут же услышал недовольный голос принцессы:
   – Какой ты неловкий! Не позорь свою Госпожу!
   На дорожке перед домом, где уже стоял с заискивающей улыбкой управляющий, принцесса внезапно остановилась. Управляющий тут же подбежал и стал приглашать зайти в дом, где, по его словам, были накрыты столы с угощениями и готовы покои для гостей.
   – Я же сказала, что не войду в дом, – недовольно обратилась принцесса к Афири. – Договорись с ним, чтобы столы с угощениями для моих слуг устроили на воздухе. А мы пока погуляем по саду.
   Сад князя мало походил на ухоженные сады Города. Не было здесь дорожек, украшенных цветной каменной плиткой, обстриженных цветущих кустов, собранных в клумбы, фонтанов с водометами и прудов с плавающими в них птицами, чьи крылья были предусмотрительно подрезаны. Зато деревья, вольно растущие в этом саду, были огромными, цветы во множестве росли, где придется, а пруд был один, но такой большой, что птицы сами прилетали к нему, чтобы поживиться плавающей в нем рыбой и лягушками, засевшими в высокой траве. И потому гулять в таком тенистом саду по широким аллеям, продуваемым свежим ветерком, веющим с Озера, было в жаркий день особенно приятно и спокойно. Служанки далеко отстали, и они шли рядом, плечом к плечу, и иногда переглядывались, улыбаясь друг другу. И не нужно было им слов, потому что думали они об одном и том же. И тогда принцесса взяла его за руку, пальцы их сплелись, и принцесса подумала, что это, наверное, самый счастливый миг в ее жизни, который никогда больше не повторится. Девушка остановилась, чуть прикрыла глаза, наклонила голову – и он потянулся к ней…
   – Госпожа! – вдруг услышали они обеспокоенный окрик, обернулись и увидели бегущую к ним Афири. – Госпожа, не делай этого! Разве ты не замечаешь, что мы здесь не одни?
   Принцесса была так удивлена дерзкой выходкой подруги, что не находила слов.
   – Он нарочно это подстроил! Он хочет тебя погубить! – сказала Афири, не смея поднять глаз.
   – О ком ты? – спросила, ничего не желая понимать, принцесса.
   – Ты сама знаешь. Можешь делать со мной что захочешь, но я не допущу, чтобы ты это делал здесь! Умоляю тебя, вернемся на корабль, вернемся во дворец, а там… а потом…
   – Довольно! – оборвала ее принцесса, высвобождаю руку из руки Лота. – Ты мне еще за это ответишь!

   Сборы были стремительные. Принцесса гневалась, прогнала от себя всех служанок и сидела одна в занавешенной беседке. И вдруг, когда корабль едва отчалил, девушка выбежала с луком в руках и колчаном за спиной и начал беспорядочно метать стрелы, одну за другой, в сторону усадьбы. Это было так неожиданно и странно, что никто не посмел к ней приблизиться, пока стрелы в колчане не кончились и принцесса снова, так же стремительно, не скрылась в беседке.
   – Славная охота, – пробурчал капитан стоявшему рядом Лоту. И тут же приказал команде ставить парус.
   А Лот смотрел на берег, где суетливо разбегались люди, и ему показалось, что он узнал среди всех этих людей ту самую женщину, чья внешность так его поразила и напомнила нечто давно и прочно забытое. Эта странная женщина одна медленно шла к кромке берега, когда другие все от него бежали. Вот она подошла к самой воде и встала неподвижно. И так и стояла, пока не превратилась понемногу в точку на горизонте, а потом и вовсе пропала с глаз, словно утонув в безграничной синеве Озера.
   3
   Рухама была приятно удивлена, когда князь объявил, что намерен взять ее с собой в Лаперо-Хунт. Он и раньше не раз ездил на строительство Храма по обязанности хети нома Та-Ше, а в последнее время, в связи с поспешной подготовкой к празднествам, стал ездить чаще и оставался там дольше. Было такое, что князь брал с собой, кроме обычной прислуги и солдат, и наложниц, но никогда прежде – ее, свою Сатию, отчего девушка невольно ревновала князя, стараясь, однако, прятать от него свои чувства.
   Поездка обещала быть во всех отношениях приятной. Она прокатится на корабле по Озеру, увидит дивный храм, который уже сейчас называют чудом из чудес, будет, надеялась девушка, всю поездку хозяйкой при князе. И главное, возможно эта поездка окончательно сблизит их, и она наберется храбрости открыть ему свою тайну? Однако матери, которая склонна была видеть во всех поступках князя лишь дурное, затея с поездкой почему-то не понравилась. Может быть потому, что впервые за долгие годы ей предстояла разлучиться с дочерью? И Рухаме, чтобы остановить нудное ворчание матушки, пришлось ей еще раз соврать, сказав, что не может она отказать князю в столь безобидной просьбе после того, как сама просила его о доме и заручилась милостивым одобрением.
   Пока они плыли по Озеру на огромном корабле, все было даже лучше, чем она ожидала. У князя на судне была своя небольшая, но изящная беседка с окнами, где имелись стол и кушетки, и можно было удобно поспать при желании на мягкой кровати с прибитыми к палубе ножками. В этой беседке они с князем и поместились по-господски, а все остальные слуги, даже хитрый Нанэх, которого Рухама всегда сторонилась, а после подслушанного разговора совсем невзлюбила, угождали им, исполняя любые прихоти хозяина. Впрочем, сама Рухама ни разу за всю дорогу ни о чем князя не попросила. Щедрости и требовательности князя ко всему, что касалось комфорта путешествия, было вполне достаточно, чтобы и она чувствовала себя на корабле настоящей госпожой. И только когда корабль подошел к шлюзам, произошло то, что надолго испортило ей удовольствие от поездки. Князь неожиданно попросил Сатию накинуть на ее богатый наряд платок, укрыться им с головой, выйти из беседки и оставаться с остальными слугами. И ни в коем случае не снимать платок, пока он сам ей не скажет! Так она и простояла на палубе, пока корабль не прибыл в гавань Лаперо-Хунта. Потом князь быстро ушел с Нанэхом, совершенно о ней позабыв. А после, не очень скоро, за ней пришел один из слуг и объявил, что хозяин распорядился проводить госпожу в их дом. Рухама очень удивилась, ей даже показалось все это слегка подозрительным, но она послушно пошла за слугой, который привел ее к небольшому опрятному домику, где ее уже ждали незнакомые служанки, сразу угодливо забегавшие вокруг новой «госпожи». Обедать, в ее тревожном настроении и с затаенной обидой, Рухаме не захотелось. Она выпила немного молока и отправилась осматривать свое новое жилище. Оказалось, что домик состоял всего из двух комнат: крошечной спальни и большого кабинета. Рухама зашла в спальню, села на кровать и отчего-то тихо заплакала.

   Приглашая Сатию разделить с ним поездку в Лаперо-Хунт, князь Аменанх меньше всего думал о собственном удовольствии и, тем более, о том, чтобы угодить тщеславию своей наложницы. Он всего лишь желал избежать случайной встречи принцессы, которую уже давно назначил в своих мыслях супругой, с женщиной, которая дорога ему была как женщина. И хотя князь предполагал, что о его привязанности к красивой наложнице уже знают все, кого интересует его личная жизнь, будет лучше, считал он, скрывать эту красоту до времени от посторонних глаз. Эта женщина – его тайная слабость, и тот, кто увидит, насколько она хороша, поймет, насколько слаб сам князь. Потому он и заставил бедняжку скрыть свое лицо под покрывалом. Потому и поселил в своем отдаленном домике и запретил выходить из него без особого разрешения. И пусть даже его дорогая Сатия наверняка на него обиделась, когда-нибудь он сполна возместит своей возлюбленной все мелкие обиды, причиненные ради успеха великого дела, которое он замыслил. Недолго уже осталось
   А пока он вынужден был исполнять приказы молодого фараона. Впрочем, не особо тратя на это свое время и усилия. Для подобных дел есть у него толковые слуги. А ему самому необходимо целыми днями сидеть над мудреными чертежами, в которых он все еще не особо смыслит. И чтобы понять все до тонкостей, приходится ему много ходить по запутанному лабиринту Храмового города, обследовать по одному бесчисленные строения и, в особенности, вникать в работу сложных механизмов Ра-Хунта.
   Раздобыть чертежи шлюзов стоило ему больших хлопот. Главный смотритель шлюзов, почтенный Упуау, когда к нему обратились от имени князя, наотрез отказался делать для него копии, ссылаясь на строгий наказ Владыки хранить в строжайшем секрете тайны Храма. Ни золото, ни даже угрозы на этого чудака не подействовали. Можно было, конечно, нажать на бывшего жреца еще решительней, но князь своим людям не позволил – был риск, что этот умник заподозрит неладное и сообщит обо всем своему благодетелю. Пришлось действовать через его помощников. Эти сразу соблазнились – и, папирус за папирусом, чертежи оказались в руках князя. Но толку от них для князя, достаточно образованного, но в чертежах прежде ничего не смыслившего, было поначалу мало. И тогда он приказал искать ему учителя – хорошего инженера, но не из тех, кто на виду. Нашли. И потом этот глупец, соблазнившийся вниманием Великого Князя к его учености, а еще больше – обещанным золотом и высокой должностью, несколько лун тайно учил его разбираться в мудреных рисунках и сложных цифрах. А когда отпала в его преподавание необходимость, вдруг пропал неизвестно куда и ученый муж, унеся с собой навеки тайну странной любознательности князя. А у князя окончательно составился план действий и прояснились способы достижения цели, ради которой он так долго трудился. Чего только не сделаешь ради великого дела! Что ж, можно сказать, что он выполнил свою часть работы. Осталось лишь так же добросовестно поработать его прислужникам и войску.

   В день прибытия принцессы в гавань Лаперо-Хунта князь особо приказал Сатии не выходить из дома, даже в небольшую пальмовую рощу, которой домик был окружен и скрыт от посторонних глаз. Потом надел лучшее платье, пошел в гавань – проверить, достаточно ли поработал капитан со своей командой, чтобы княжеский корабль выглядел нарядно, и стал ждать. Нет, он не собирался произвести решающего впечатления на эту гордячку, не готовил каких-то необыкновенных подарков, чтобы сразить дочь Владыки своей щедростью, не сочинял про запас проникновенных слов о любви, способных пленить ее воображение, – он решил встретить Нефрусебек как сестру и Госпожу: по-родственному, но с должным почтением. Возможно, такое необычное его поведение слегка удивит принцессу, но и успокоит, думал он. Ему важно было просто увидеть ее, поймать ее взгляд, угадать в ее движениях и словах намеки того чувства, которое, сколько не скрывай, невольно проявляются во внешности влюбленных девушек. Ему необходимо было понять – настолько ли принцесса увлечена этим безродным нахарийцем, чтобы совершить глупость, которую князь от нее ждал и которая впоследствии станет его оружием против этой строптивой девушки? Он знает женщин, и он сразу угадает: случилась ли уже между этими двумя постыдная связь, произойдет ли в скором времени или же честь принцессы возьмет верх – и дочь фараона отвергнет земные чувства ради своего божественного долга? И размышляя о том, какой исход его бы больше устроил, князь порой сомневался, что искренно хочет позорного падения для своей будущей супруги. Он, наверное, хотел бы все же уважать мать своего будущего сына и наследника. Но от него уже ничего не зависело. Он лишь расставил западню, даже не особо надеясь на успех. И теперь ему было любопытно – попалась ли добыча или ускользнула?
   Ждать пришлось дольше, чем он предполагал. Князь даже начал волноваться – не случилось ли что с кораблем принцессы на Реке? Или она в последний момент передумала и развернула корабль? А когда корабль, наконец, появился в узком канале, зажатом с обеих сторон обширными полями прибрежного тростника, он приказал капитану совершить заранее отрепетированный лихой маневр – пусть эта девчонка, возомнившая себя воином, чуть испугается. Но этот болван капитан немного перестарался, даже слишком перестарался – настолько, что князь ужаснулся на миг тому, что могло произойти. А принцесса даже не встала со своего места – князь это ясно видел – и он почувствовал себя глупо, как опростоволосившийся мальчишка.
   Потом они гуляли. Князь деловито рассказал принцессе о ходе работ, объяснил в общих чертах, что интересного готовится к празднеству, еще раз напомнил, что его усадьба в полном распоряжении принцессы и под конец пожелал удачной охоты. Принцесса, в свою очередь, вежливо поблагодарила князя за приглашение и милые подарки, похвалила за энергичную помощь фараону в его трудном предприятии, сказала, что хочет успеть пострелять до заката и любезно попросила извинить ее за недостаток времени и спешку. Вела она себя естественно, а разговор был столь коротким, что князь до последнего оставался в полном недоумении относительно своих догадок, сколько не искал в голосе принцессы и в выражении ее лица явных и скрытых намеков. И только когда девушка повернулась, чтобы идти от него, и он на миг увидел изящный силуэт ее лица, как бы нарисованный золотыми лучами света на синем полотне неба, он все понял – и сердце его больно кольнула ревность. Принцесса была счастлива! Это было совершенно очевидно. Она была счастлива ожиданием счастья, к которому безудержно рвалась ее очарованная душа! Ее глаза блестели, отражая, как в чистой воде, пламя того чувства, что бушевало у нее в сердце. Это чувство окрасило легким румянцем ее наигранно бесстрастное лицо. И ее дыхание, короткое и прерывистое, нервно вздымавшее грудь, явно выдавало нетерпеливое стремление девушки поскорее отделаться от докучливого собеседника, чтобы оказаться рядом с любимым.
   Что ж, западня захлопнулась, с горьким удовлетворением подумал князь. Одной заботой меньше.

   В свой рабочий домик князь вернулся в несколько угрюмом состоянии души и, чтобы отогнать невеселые мысли, поспешил к возлюбленной. Сатию он нашел в спальне. Девушка была явно чем-то огорчена. Но князь почему-то решил, что она просто заскучала, запертая на весь день в доме. Хотя причина грусти была совсем иная – девушка узнала от болтливых слуг, что в Лаперо-Хунт прибыла Великая Дочь, направлявшаяся в Ше-Ур поохотиться. Эта весть сразу всколыхнула в ее душе все прежние страхи и беспокойства относительно планов князя и своей собственной судьбы. Вспомнила она и невольно подслушанный разговор, подумав, что наверняка прибыл с принцессой и тот человек, которого князь тогда называл именем ее утерянного брата – и вот бы его увидеть! Ведь всего-то и надо для этого выйти из дома и пройти пятьсот шагов до гавани. И обида от невозможности выполнить это простое желание из страха перед любимым мужчиной, который, возможно, в эту самую минуту ведет любезные разговоры со своей невестой, совсем ее расстроила.
   – Что ты сидишь здесь? – спросил князь первое, что пришло в голову.
   – А где мне еще быть, господин? – сказала Сатия, бросив на него обиженный взгляд.
   – Если хочешь, можешь погулять, – ответил он примирительно.
   – Я уже ничего не хочу! – ответила она резче.
   – Ну, перестань дуться! – улыбнулся он ее нахмуренному, но такому милому лицу, присел рядом и обнял за плечи. – Ты, верно, соскучилась сидеть дома одна? Но что ж делать, если у меня так много работы? Хочешь, прогуляемся вместе?
   – Ты только пришел, господин, и, видно, сильно устал от своих забот, – ответила Сатия, вставая, и в ее покорном голосе ему почувствовалась насмешка. – Я прикажу тебя накормить.
   – Что ж, я не откажусь отобедать, – сказал князь, чувствуя, что недовольство его снова возрастает от ее упрямства, и тоже встал, собираясь идти в кабинет.
   – Подожди! – услышал он, уже в дверях. – Я должна тебе сказать кое-что. Я беременна. У меня будет сын.
   – Сын?! – вздрогнул князь и медленно обернулся. – Откуда ты можешь знать, что сын? По тебе даже не видно, что ты носишь ребенка.
   – Я знаю! Я чувствую, что будет сын, – сказал уверенно Сатия.
   – Вот как? Ладно. Подожди меня, я схожу, переоденусь, – сказал он растерянно и вышел.

   Усевшись в кабинете в широкое кресло, князь, наконец, разрешил себе обдумать неожиданную новость. У него уже было три дочери от разных женщин, и наличие дочерей его несколько забавляло, но не больше. А когда родилась третья дочь, он даже суеверно засомневался в благорасположении к нему богов: неужели ему не суждено иметь наследника? И вот ему сказали, что у него будет сын! И хотя это были всего лишь слова обиженной глупой женщины, он почему-то сразу ей поверил. Ведь действительно, кто еще, как ни женщина, первая разбудившая в нем нечто большее, чем мимолетную страсть и благодушную привязанность, могла и должна была родить ему сына? И пусть этот ребенок не совсем тот, кого он ждет, чтобы утвердиться спокойно на троне, все же это – сын, продолжение его мужского естества! Что ж, он будет рад этому ребенку. Возможно даже – он его полюбит, как любит сейчас его мать. И даже если он когда-нибудь охладеет к его матери, он все равно не оставит этого мальчика без своего милостивого попечительства. Потому что он – его кровь, его плоть, его опора и, кто знает, как еще все обернется, может быть даже – наследник!

   – Когда мы вернемся, – неожиданно сказал князь, рассеянно промолчавший весь обед, – ты должна перебраться ко мне, в верхние комнаты. Не место матери моего сына жить среди слуг.
   – Матушка просила сказать тебе, что мы хотели бы жить в своем доме. Можно это устроить? – спросила Сатия, которую неожиданно отпустила всегдашняя ее робость перед князем.
   – Нет, – ответил он, чуть подумав. – Лучше я выстрою дом для слуг. Я сам заметил, что их стало слишком много в доме. А твоя мать пусть решит, кого из этих лентяев оставить при себе. Скажи ей, что я ставлю ее хозяйкой над всеми слугами. Только постарайся, дорогая моя, чтобы не была она больше хозяйкой и над тобой. Ты – госпожа моего дома!
   4
   Царица Нетепти сидела на мягком стульчике, с нетерпеливым ожиданием поглядывая в зеркало, пока две служанки укладывали ее поредевшие волосы, чтобы незаметно скрыть их под пышным высоким париком. В ее хорошенькой головке кружился целый рой случайных мыслей, и все – вокруг одного тягостного беспокойства, которое уже давно, как назойливая мигрень, не отпускало царицу, а после явно открывшейся болезни мужа, стало особенно мучительным. Впервые царица стала думать о смерти Владыки как о близкой и неминуемой беде. И впервые она всерьез задумалась о том, что может случиться с ней и детьми, когда они лишатся защиты и попечительства мудрого фараона.
   Как она радовалась, когда муж объявил их сына соправителем! И как была поражена, когда сын сообщил ей по секрету о воле отца женить его на Нефрусебек в самое ближайшее время!..
   Конечно, царица всегда догадывалась о желании мужа видеть свою любимицу на троне, но гнала от себя эту неприятную мысль, как не хочется думать свежим весенним утром, гуляя по саду с распускающимися на деревьях первыми цветами, о гибельных пыльных бурях из знойных пустынь, что непременно за ними последуют. И вот она уже чувствует ноющим сердцем приближающуюся бурю, грозящую ввергнуть в разрушительный хаос все, что ей дорого – и ничего не может поделать! И так ей обидно осознавать свою беспомощность пред лицом грозящей опасности, что она в отчаянии доходит в мыслях до кощунственного желания: пусть бы он умер, ее муж, если уж наступил ему срок умереть, раньше этой роковой свадьбы! Пусть умрет, чтобы свадьбе этой не бывать! Не допустит тогда царица этого союза. Подговорит она своего сына, ставшего Владыкой полноправным, отдать эту распутницу Аменанху, пусть даже придется силой отвести строптивую Нефрусебек в дом князя! И женит она после сына на его милой сестрице Хетхорхетеп. И будут жить ее дети в мире и согласии, и будет она, по праву матери, стоять за их троном, расправив крылья, как «истинная Дочь Ра»,  оберегая своих деток от хаоса и храня в Доме своем Порядок и Справедливость – вот когда бы все были счастливы!..
   Но тут царица испуганно отгоняет преступную мысль о столь заманчивом исходе: грех это великий – желать смерти преждевременной мужу! Не оправдаться ей перед богами за эти страшные мысли в день Последнего Суда, когда придется ей говорить слова отрицания!..
   И потом, думает царица, желай или не желай, все свершится по воле богов. А в этом бренном мире – по воле их божественного наместника. И если сказал Владыка, что быть свадьбе, так оно, скорее всего, и будет – и должна она смириться с этой неизбежностью и искать другие способы отвратить беду.
   Но что тут можно сделать? Ведь окрутит Нефрусебек ее сына, обольстит, подчинит своей воле и будет вертеть им, как вертит песчаная лисица своим хвостом. Что пользы себя обманывать? Красива ее ненавистная невестка и стройна, умна и не по годам самоуверенна. И какой неопытный юноша устоит перед ее прелестями? Разве знал ее сын женщин подобной красоты безупречной? Это он сейчас, по робости своей, сторонится сближения, а как станет она ему женой, ляжет с ним в постель – не оторвешь. И не посмотрит он после ни на одну женщину, как смотреть будет восторженно на супругу свою первую. И даже если женить его после на милой Хетхорхетеп, будет она для него навсегда второй женой, с которой встречаются лишь в спальне и никогда не сажают рядом на троне. Если только Нефрусебек властная позволит ему взять вторую жену…
   А что если?..
   И тут царица Нетепти воскликнула, словно очнувшись от сна:
   – Оставьте меня! Прочь! И позовите ко мне дочь мою – принцессу Хетхорхетеп!

   – Я боюсь, маменька! – едва выдавила принцесса жалобным голосом, опустив стыдливо голову.
   – Чего ж ты боишься, доченька? – деланно удивилась царица. – Сделай, как я тебе сказала, и все будет хорошо.
   – А если он меня прогонит?
   – Отчего же ему тебя гнать?
   – А вдруг?
   – А ты не уходи.
   – Как же я не уйду, если он скажет уйти?
   – А вот так и не уходи. Разве ты его не любишь?
   – Люблю.
   – Разве не хочешь стать ему женой?
   – Хочу.
   – Так зачем же тебе уходить, глупенькая?
   Принцесса нервно вздохнула.
   – Девушки говорят, что он в это время всегда сидит за столом и что-нибудь читает при свете свечи, – продолжила наставлять дочь царица. – Бывает, он так увлечен, что даже не оборачивается. Но ты, на всякий случай, накинь что-нибудь на голову, чтобы он тебя не узнал сразу. И ни о чем его не спрашивай! Быстро поставь поднос с фруктами и вином на столик, ложись в постель и жди!
   – А если он долго не будет приходить? А если я засну? – сказала принцесса, и в голосе ее была слышна тайная надежда.
   – Все боятся в первый раз, – ответила царица утешающим голосом и погладила склоненную голову дочери, подумав про себя недовольно: зачем ей так коротко постригли волосы? – Ни о чем не беспокойся, все случится само собой. Главное – заставь его оставить тебя до утра!
   – А что будет потом? – спросила девушка, и тело ее начала бить мелкая дрожь.
   – Будет то, о чем ты мечтаешь каждую ночь, – ответила загадочно царица и нежно обняла дочь за хрупкие плечи.

   – Он уже лег, госпожа, – сообщила служанка.
   – Так рано? – удивилась царица. А про себя подумала: это даже лучше!
   Потом девушки повели принцессу через длинные коридоры и гулкие залы. Охрана предупреждена – и кажется, что во всем огромном дворце ни души. Только у самых дверей в комнату фараона они заметили красную тень на стене, падающую откуда-то из-за угла. Одна из девушек с усилием отворила большую деревянную дверь – и упирающуюся принцессу чуть ли не насильно втолкнули внутрь.

   В комнате темно и свежо. Наверняка окна за тяжелыми занавесками распахнуты настежь. Вдруг до ее слуха доносится сдавленный вздох и скрип кровати – и принцесса прижимается спиной к дверям, слушая испуганные удары своего сердца.
   Нет, совсем не такими были ее сны. В ее снах было много света, была громкая музыка, были цветы, были нежные взгляды и ласковые, скрытые от посторонних, касания – и только потом свет медленно гас, музыка отдалялась и они оставались вдвоем…
   Она долго стоит, не в силах заставить себя сдвинуться с места. Ей холодно. Ей хочется уйти. Но вдруг за дверью стоит ее мать? Как она посмотрит ей в глаза? Это страшнее, чем стоять здесь, в темноте. И что плохого, если она сделает несколько шагов и ляжет в постель? Разве не лежали они в одной постели, когда были детьми? Разве он не целовал ее прежде, не обнимал, не говорил ласковых слов?..
   Она делает несколько слепых шагов вперед и больно ударяется пальцами ног обо что-то твердое. Почему ее не предупредили, что кровать стоит так близко от дверей? – думает она с досадой, обходит кровать, нащупывает край покрывала и осторожно ныряет под него. Кровать огромная. Она боязливо вытягивает руку. Кажется, это его плечо. Она успокоено вздыхает, поворачивается набок, кладет руки под голову и подтягивает ноги. Но ей все еще холодно. Она придвигается к нему, обхватывает руками его спину, прижимается головой к его плечу. Теперь ей хорошо, она ничего не боится, ей хочется спать – и она, улыбнувшись чему-то своему, закрывает глаза.
   5
   Слухи о том, что младшая принцесса ходит по ночам к молодому фараону, быстро распространились по дворцу, и когда они дошли до чати Амени, тот так разозлился, что, бросив все дела, сразу направился в покои царицы.
   – Как ты посмела это сделать, женщина?! – набросился чати на свою дочь, лишь только слуги были выдворены и двери плотно захлопнуты.
   – О чем ты, отец? – попыталась царица изобразить недоумение.
   – Знаешь сама! Не заставляй меня отверзать уста для постыдных слов! – еще больше разозлился чати. – Понимаешь ли ты, что, сотворив это преступление, ввергла себя в смертный грех, несчастная?!
   – О каком грехе ты говоришь, почтенный? – совсем уже испугалась царица. – Я не сделала ничего из недозволенного!
   – Ты так считаешь? – скривилось в презрительной ухмылке лицо старца. – А забыла ты разве слова из Исповеди Отрицания,  что заставлял я тебя зубрить в детстве?
   – Я все помню, отец. Но мне невдомек, о каком грехе ты говоришь.
   – А разве там не записано: я не противостоял моей семье и роду? Это один из тягчайших грехов для человека, разве ты не знаешь?
   – Я не делала этого! – вскричала царица, вскочив с места. – У меня не было умысла навредить моей семье! Я старалась лишь защитить семью!
   – Так ты признаешь, преступница, что подослала свою дочь к фараону?
   – Они любят друга-друга, мои дети! – вскричала в отчаянии царица.
   – Это их грех! Отвечай за свой! Отвечай, как смела ты пойти против воли Владыки? Разве я тебя не предупреждал? Ты уже погубила свою душу! Хочешь погубить и своих детей? Знаешь, что будет, если узнает твой муж? А если твой сын, обольщенный твоим коварством, пойдет против воли отца, можешь ты вообразить, как поступит Владыка? А если он, разъяренный упрямством сына, отлучит его от трона, будешь ли ты утверждать, что желала добра семье?!..
   – Этого не случится, боги этого не допустят! – горячо возразила царица. – Нет у мужа моего других наследников, чтобы он отказал моему сыну в троне!
   – А если?..
   – Что ты собираешься делать? – спросила спокойнее царица, поняв, что самые гневные слова отцом уже сказаны.
   – Вызови свою дочь! – приказал чати и устало присел в кресло.
   – Я бы не хотела…
   – Вызови! – нетерпеливо потребовал он. – Это надо прекратить, пока не случилось худшего.
   – Что ты имеешь в виду? – насторожилась царица.
   – А ты не понимаешь? – снова разозлился чати.
   – Этого не будет. Я ей все объяснила, – неуверенно ответила царица.
   – Что ты могла объяснить маленькой девочке?!.. Вызови свою дочь или мне придется говорить об этом с твоим сыном!

   Принцессу долго не могли найти. Или же она не хотела идти, как предположил чати Амени по виду девушки, когда та вошла и встала в дверях с опущенной головой, словно уже наперед зная, о чем будет разговор.
   – Девочка моя, что же ты не подойдешь к деду и не поцелуешь его? – сказал чати вполне сердечно.
   Принцесса нехотя подошла и подставила для поцелуя лоб.
   – А у нас для тебя хорошие новости, – сказал чати, улыбаясь, и взял Хетхорхетеп за обе руки, словно опасаясь, что та убежит. – Мы с твоей матерью нашли наконец-то хорошего лекаря. И это, между прочим, женщина.
   – Но я уже не больна! – удивилась принцесса. – Я чувствую себя хорошо!
   – Тебе и раньше бывало хорошо, А потом становилось еще хуже, разве нет?
   Принцесса растерянно посмотрела на мать, но та отвернулась, скорбно поджав губы.
   – Твоя мать тоже считает, что тебе следует подлечиться. Верно я говорю, царица? – посмотрел он грозно на дочь.
   – Да, – еле прошептала женщина.
   – Она уже здесь? – обреченно спросила принцесса.
   – Кто? Жрица? Нет, девочка моя, эта женщина дала обет не покидать храма. Тебе придется самой к ней поехать. Это не так далеко, в Кисе.  Жрица лечит при храме Хатхор.  Так что тебе не будет там скучно.
   – Но мама!.. – вскрикнула принцесса, едва сдерживая слезы, вырвала руки из рук деда и стремительно выбежала.
   – Ты жестоко с ней поступил! – сказала царица. – Словно она не твоя кровь!
   – Я поступил с ней справедливо, – ответил твердо чати. – Это ты с ней поступила не как родная мать, а как жестокая госпожа с последней из своих рабынь!
   6
   Когда принцесса Птахнефру неожиданно потребовала встречи с отцом, все немного удивились, но не отнеслись к этому серьезно. С тех пор, как была она привезена чуть ли не насильно из Уасета, пребывала принцесса в семье на положении униженной, которую терпели как родственницу, но не считали за равную. Сама же принцесса, высокомерная по характеру и вздорная, продолжала считать себя старшей среди женщин Дома по праву первородства и смотрела на остальных с пренебрежением, отчего и не стремилась заслужить расположения сестер и мачехи. Обиженная на своего отца, сначала неудачно выдавшего ее замуж за глупца и выпивоху, а после лишившего власти и свободы в унаследованной от мужа вотчине, заставив вернуться под родительский надзор, принцесса избегала и его. Она просто отгородилась от всех стенами своих покоев, где целыми днями лежала в постели, ела сладости и изводила мелкими придирками служанок, притворяясь, что ее совсем не интересует полная скрытых интриг дворцовая жизнь. На самом деле, все сколько-нибудь значительные события в жизни Великого Дома вызывали у скучающей принцессы нестерпимое любопытство. Нещадно третируя служанок, она постепенно добилось того, что собрала вокруг себя самых услужливых, сметливых, жадных и пронырливых – и сделал их своими ищейками, которых посылала днями и ночами подслушивать и подглядывать под чужими дверьми в поисках проверенных вестей и сомнительных слухов. Но принцесса не ограничилась собиранием сплетен только во дворце Владыки. При помощи золота и связей своих наушниц она нашла нужных людей и во дворце принцессы Нефрусебек и даже среди людей князя Аменанха. Ради чего она это делала, как собиралась использовать эти не всегда надежные сведения, принцесса и сама толком не знала. Но иногда, лежа в своей огромной постели, широко раскинув руки и глядя неподвижно в потолок, она начинала складывать в уме все эти вести, слухи, сплетни и предположения – и они причудливо выстраивались стенами запутанного лабиринта, по которому принцесса медленно продвигалась к некой потайной двери, которая, как она надеялась, выведет ее в итоге к свету и на свободу. И вот, наконец-то, эта потайная дверь отыскалась.
   Один только чати Амени, когда ему передали о настоятельном желании принцессы Птахнефру, не только удивился неожиданной дерзости затворницы, но еще больше – забеспокоился. Он едва успел устроить отъезд своей внучки так, чтобы Владыка ничего не заподозрил, а после еще долго и терпеливо вел нервную беседу с молодым фараоном, убеждая его в разумности такого решения, и вот – новая незадача. О чем бы эта бесстыжая женщина ни замышляла говорить со своим отцом, думал чати, она будет требовать, а не каяться в своих прежних грехах и слезно умолять. И если решилась она на такой шаг, то наверняка есть у нее в запасе слова, чтобы убедить Владыку. Или, по крайности, уязвить его сильно, чтобы отомстить за давнюю обиду. И многомудрый Амени догадывался, чем будет подкреплять свою дерзость эта коварная женщина, почему и решил ни в коем случае не допускать ее к отцу. И для начала он послал спросить у принцессы, ради какого дела она желает побеспокоить больного отца? А когда пришел ему ответ, что разговор этот может быть лишь между отцом и дочерью, а других не касается, пришлось чати идти к принцессе самому.

   Принцесса Птахнефру приняла старца в спальне, не удосужившись даже толком одеться. Чати лишь смиренно вздохнул на эту вызывающую выходку. Поискал глазами по комнате, захламленной разбросанными в беспорядке вещами, и уселся в углу, на какой-то сундук.
   –Так что у тебя случилось, доченька? – спросил старец медовым голосом, подняв заботливый взгляд на стоящую перед ним полуголую женщину.
   – Не дочь я тебе и ты мне не отец, – насмешливо улыбнулась принцесса. – Сердита я на тебя, что не пускаешь меня к отцу по делу важному. И если пришел ты оправдываться, говори. А если пришел уговаривать, чтобы не шла к нему, лучше сразу уходи.
   – Я пришел лишь узнать, госпожа, не могу ли сам тебе помочь решить дело? Слаб твой отец, чтобы делами заниматься.
   – Не ври мне, старик. Знаю я про каждый шаг моего отца. Достаточно он крепок, чтобы вести дела Дома как обычно, – сказала принцесса, присев на постель. – А уж дочь свою перворожденную только рад будет видеть, чтобы передохнуть от забот бесконечных. Или ты теперь решаешь, что делать Владыке, а чего не делать?
   – А разве я чужой Дому вашему? – сказал чати с явной обидой в голосе.
   – Между отцом и дочерью – чужой! И знаешь сам ты, что не могу я тебя уважать как родственника. Не твои ли люди слали отцу моему доносы лживые и порочные на его дочь? И не сам ли ты присоветовал Владыке забрать меня из вотчины моей законной и сделать пленницей во дворце? Так с каким лицом ты ко мне приходишь, предлагая отеческую заботу?
   – Не справедлива ты ко мне, принцесса, – покачал сокрушенно головой чати. – Я лишь исполняю обязанности, возложенные на меня твоим отцом. И советовал я ему другое, если знать желаешь: найти тебе мужа нового, достойного. Но не послушал моего совета Владыка – слишком ты его огорчила.
   – Я – огорчила?! – вскочила принцесса с постели. – Если я что и делала дурного, то было это от горя и безумия после смерти мужа! И была я вдовой свободной, а не девушкой непорочной, как другие его дочери! Что же ты о них не доносишь своему господину? Чем они лучше меня?..
   «Вот! – екнуло сердце старца. – Вот слова страшные, которые нельзя знать отцу любящему о дочерях его глупых!».
   – Понимаю я тебя, госпожа, и во всем поддерживаю, – сказал чати, тоже поднявшись с места. – Можешь не верить мне, но я на твоей стороне. Несправедливо с тобой поступил отец, немилосердно. И скажу я ему мое слово о тебе. Но только не сейчас. Знаешь ведь ты сама, что не ко времени эти разговоры. Все его мысли – только о свадьбе сестры твоей Нефрусебек и молодого фараона. И будет лучше для всех, чтобы свадьба эта состоялась. Несмотря ни на что. Ты ведь меня понимаешь?
   – Да мне что? – усмехнулась принцесса презрительно. – Пусть берет фараон мою сестрицу – после бродяги безродного. Другой-то он уже попользовался.
   – Не говори так! – приложил чати палец к губам.
   – Испугался? – засмеялась довольно принцесса. – Вижу, что испугался. Потому и прибежал меня уговаривать. Только плохо ты меня знаешь. Хоть и обиженна я до глубины сердца на отца моего за несправедливое наказание, никогда бы я не сказала ему слов этих. Потому что отец он мне – и люблю я его со всем почтением, пусть он и не любит больше дочь свою перворожденную. Знала я, что придешь ты ко мне торговаться за мое молчание. Вот и торгуйся! Что ты мне предложишь?
   – А чего ты хочешь? – осторожно спросил чати, немного обескураженный поворотом разговора.
   – А ты сам не знаешь, чего может желать молодая вдова? Мужа я хочу! Самого лучшего! Подумала я: почему бы и мне не выйти замуж второй раз, если сестры мои меньшие уже почти пристроены?
   – И кто же это – лучший для тебя муж?
   – А ты сам поищи, по-отечески, – рассмеялась принцесса, торжествуя победу. – А пока ищешь, сделай так, чтобы отпустил меня отец в Уасет, во владения мои. Это чтобы ты искал поскорее, пока я сама себе кого не нашла.
   – Невозможно это, госпожа! Не смогу я устроить, чтобы отпустил тебя отец, – совсем растерялся чати.
   – Сможешь! На то ты и чати, многомудрый Амени. А не сможешь… сам знаешь!
   7
   Госпожа совсем потеряла голову – таково было общее мнение девушек, служивших во дворце принцессы. Эти слова не произносились вслух, но тем очевиднее читались они в заговорщических улыбках, которыми служанки обменивались, наблюдая за необычным поведением принцессы Нефрусебек. Ее влюбленность была столь явной, полной и блаженной, что могла вызвать только завистливое изумление. Вот значит что такое любовь! – думали про себя юные красавицы, лишенные по воле госпожи, смотревшей прежде с презрением на всех мужчин, должного мужского внимания и какой-либо возможности влюбляться и быть любимыми. Многих девушек, склонных к мечтательности, проявление этого неизведанного ими чувства умиляло, но других, более разумных, несколько даже пугало. Неужели, думали эти разумницы, любовь так слепа и безрассудна, что заставляет забыть девушку о своем высоком положении, чести, гордости и даже обычной предусмотрительной осторожности?
   А принцессу, действительно, словно подменили. Строптивая и капризная прежде, она вдруг стала удивительно кроткой и благодушной. Может быть потому, что просто перестала замечать все вокруг, словно пребывая в блаженном сне? На ее прекрасном лице, таком обычно изменчивом, блуждала теперь постоянная улыбка, – то чуть растерянная, то лукавая, то предвкушающе-томная, – по которой одной только и можно было догадываться о нежных чувствах, которым она отдавалась в этот миг всей душой, или о нескромных мыслях, витавших в ее милой головке. И лишь иногда по лицу принцессы легкой тенью пробегала гримаса беспокойства – уголки губ тревожно опускались, лоб морщился, а в сощуренных глазах тонул радостный блеск. Но проходила минута – и лицо девушки чудесным образом вновь расцветало улыбкой.
   Нежная страсть изменила не только поведение девушки, но и ее привычки, и даже распорядок дня. Солнце обычно стояло уже довольно высоко, – выше крон самых больших деревьев в саду, – когда двери спальни принцессы Нефрусебек чуть приоткрывались и к девушкам, давно заскучавшим от томительного ожидания, выходил смущенный Лот, чтобы сообщить, что госпожа проснулась и изволит немного поесть. Войдя в комнату с чашами для омовения, свежими нарядами и бесчисленными подносами, полными изысканных блюд, служанки заставали принцессу еще в постели, уткнувшейся лицом в подушки, и Афири начинала уговаривать подругу подняться. Удавалось это не сразу – принцесса мило капризничала, бормотала что-то невнятное в подушку о том, что еще рано и ей хочется спать, но под конец все же сдавалась, позволяя заботливым рукам позаботиться о чистоте ее тела и приличествующем одеянии. Ела она, полулежа в огромном кресле, куда принцессу переносили чуть не на руках, обложив заботливо со всех сторон подушечками, совсем немного, почти исключительно сладости, зато много пила, словно была измучена жаждой. Постепенно затуманенный взгляд принцессы прояснялся, бледные щечки обретали свой нежный румянец, а произносимые редкие слова обретали разумный смысл. И вдруг, совершенно неожиданно, лицо ее преображалось в нервном беспокойстве – и принцесса застывала, словно в великом испуге.
   – Где Он? – вскрикивала девушка.
   – Он на веранде, госпожа, – ревниво улыбалась Афири. – Ждет, когда ты будешь готова, чтобы сопровождать тебя на прогулку.
   Принцесса поспешно ставила чашу на столик или бесцеремонно избавлялась от какой-нибудь сладкой булочки и, спрыгнув с высокого кресла, чуть не бежала из спальни. А после выскочившие вслед госпоже служанки застывали в длинном коридоре, не смея идти дальше, чтобы не вспугнуть страстных объятий и нежных поцелуев влюбленной пары, которые иногда затягивались настолько, что Афири приходилось загонять обомлевших служанок обратно в спальню.
   Даже на прогулку принцесса теперь шла неохотно. По всему было понятно, что она предпочла бы вернуться в постель. Она рассеянно бродила по зверинцу, не выпуская руки своего телохранителя, и останавливалась только у клетки с гепардами, не в силах противостоять их призывному мяуканью. Куски отборного мяса, которые принцесса протягивала им сквозь прутья, словно не интересовали диких кошек, и совсем не потому, что их уже успели покормить. Они лизали руки принцессы, терлись, изгибая спины, о прутья, становились на задние лапы, жалобно мяукая, и угрожающе огрызались на мужчину, стоявшего за спиной их любимой хозяйки.
   – Они меня ревнуют! – удовлетворенно смеялась принцесса, оборачиваясь к Лоту. – Если бы я их выпустила, они бы тебя загрызли.
   Потом Афири затаскивала подругу в одну из беседок, чтобы наконец-то сделать отчет по хозяйству, но принцессу еще меньше, чем прежде, интересовали хозяйственные дела – и Афири начинала делиться новостями и сплетнями.

   – Ты знаешь, госпожа, что сестра твоя отбыла в Кис? – сообщила Афири, как бы невзначай, во время одной из таких бесед.
   – Кто? Эта толстуха Птахнефру? – беззаботно удивилась принцесса.
   – Нет, твоя младшая сестрица.
   – Хетхорхетеп? – уже всерьез заинтересовалась Нефрусебек.
   – Да, и я слышала, что на ее отъезде настоял сам многомудрый чати.
   – А с чего вдруг деду понадобилось отправлять малышку в Кис?
   – Не знаю точно, – пожала плечами Афири. – Говорят, что на лечение, к какой-то жрице из храма Хатхор. Хотя, глупые люди разносят сплетни и о другой причине. Но я не смею этого повторить.
   – Говори! Я тебе разрешаю! – взяла за руку подругу Нефрусебек, подбадривая.
   – Нет, и не проси, госпожа! – изобразила смущение Афири. – Мало ли что злые языки болтают.
   – Я должна знать! – прикрикнула принцесса, напомнив подруге, кто здесь госпожа.
   – Ладно, если ты настаиваешь. Но учти, что я не отвечаю за эти сплетни! – начала Афири. – Словом, ходят слухи, что младшая принцесса ходила к молодому фараону. Ночью!
   – И что с того? – разочарованно улыбнулась принцесса. – Он ее родной брат. Он привязан к своей сестрице с детства. Я помню, как он вечно таскал сестру на руках, когда его еще не отдали учиться в «дом знаний».
   – Неужели ты не понимаешь! – зашептала, придвинувшись, Афири. – Она ходила к нему целую неделю!
   – Ты хочешь сказать…
   – Я лишь говорю тебе, что слышала от других! – поторопилась вставить слово Афири. – Но разве не удивительно, что принцессу отправили лечиться в храм, а не вызвали лекаря во дворец? И разве не странно, что царица отпустила от себя свою любимую дочь?
   – Да, странно, – задумчиво нахмурилась принцесса. – Если это правда, то наверняка все подстроила ее бессовестная мать. Хетхорхетеп еще слишком глупа, чтобы такое придумать.
   – Вот и я говорю, что все это похоже на правду. Царицу злит, что на трон сядешь ты, а не ее родная дочь. Это все знают. Но я не понимаю, зачем такое делать? Чего она этим добьется?
   – А я ее отлично понимаю, – все так же задумчиво ответила принцесса. – Но неужели она не подумала, как разгневается отец, если узнает?
   – Может быть для того чати и поторопился отослать принцессу, чтобы не прознал Владыка?
   – Может быть, – сказала принцесса, вставая со скамьи. – Надо бы мне навестить моего отца – давно я его не видела.

   В тот день, до самого вечера, принцесса вела себя немного странно. Она даже не легла отдохнуть после обеда, в течение которого почти не притронулась к пище, выпроводила всех слуг с веранды под предлогом, что хочет подремать на свежем воздухе, и долго сидела в одиночестве, размышляя о чем-то. Лот и Афири поочередно выглядывали из дверей, но подойти к ней не решались.
   – Что ты ей сказала? – не удержался спросить Лот.
   – То, что ей необходимо знать, – ответила угрюмо Афири.
   – А мне ты не можешь этого сказать? – спросил он.
   – Тебя это не касается, господин Себекнеб, – усмехнулась девушка. – Это дела Семьи!
   К отцу, однако, ни в тот день, ни в последующие принцесса так и не пошла, чем очень разочаровала Афири.
   8
   Лоту не составило труда испросить у принцессы разрешения отпустить Ханоха, чтобы тот съездил в поместье. Принцесса не только приказала тут же выписать подорожную грамоту, но и настояла на том, чтобы, раз уж случилась такая оказия, Лот непременно передал от нее подарки своим родным.
   – Не думай, что я забыла о своем обещании дать твоему дяде землю, где бы он жил сытно и привольно вместе со своими людьми, – сказала она. – Но это будет позже. А пока я посылаю ему богатые подарки и десять дебенов золотом. И не спорь со мной, если только не считаешь этого недостаточным! А чтобы с другом твоим не случилось неприятности в пути, пошлю я с ним провожатого из детей Птаха. И пошлю я также письмо почтенному Упуау, чтобы не дерзал он обижать родных моего верного слуги, а заботился о них, пока я не решу их судьбу.
   И Лот целовал, стоя на коленях, руки госпожи, а она сказала, отчего-то вдруг сделавшись грустной:
   – Если бы знал ты, любимый, как хочется мне сделать для тебя нечто большее, пока ты рядом! Много больше того, что я могу и что вправе сделать.

   Через два дня перед воротами дворца принцессы Нефрусебек стояли два навьюченных осла. На одного были нагружены сундуки с украшениями, красивой медной посудой и дорогими платьями, а на другого – большие корзины с кувшинами отборного вина и лучшими продуктами, что нашлись на господской кухне.
   – Доедешь ты до места с грамотой и провожатым безопасно, об этом не беспокойся, – сказал Ханоху вышедший провожать его Лот. – Об одном тебя попрошу, как друга, когда будешь говорить с Аврамом, не говори обо мне всего. И Саре не говори.
   – Понял я тебя, – кивнул Ханох. – А Хавиве что передать?
   Лота всего передернуло. Ему вдруг стало стыдно, что он совсем забыл о Хавиве и дочери.
   – Ну, скажи ей, что со мной все в порядке, но приехать из-за службы не могу. И попроси Сару, чтобы она выбрала для них что-нибудь из подарков, как бы от меня. И обязательно скажи Авраму, чтобы передал письмо принцессы управляющему, а тот доставил бы его лично в руки хозяина! Ты понял? Это очень важно!
   – Все сделаю, как ты сказал, – заверил Ханох, и друзья крепко обнялись.

   Западные ворота Города открывались поздно, – не раньше, чем тень на солнечных часах ложилась на третью черту, – так что фараонова дорога, когда они на нее вышли, уже была полна снующего между рядами люда. К удивлению Ханоха, кузня и лавка, где они прежде работали, оказались закрыты. Горшечник Хенум, к которому он обратился, не сразу узнал его и даже слегка испугался при виде двух вооруженных людей. А когда узнал, оставался подозрительно сдержанным.
   – Закрыл лавку Дитан, – сказал он, отводя взгляд, словно выглядывая на дороге покупателей. – Сказал, что от нее одни убытки. И даже попросил меня найти на нее покупателя.
   – А где все люди? – забеспокоился Ханох о судьбе товарищей.
   – Откуда ж мне знать? – пожал костлявыми плечами гончар. – Как погрузили ваши товарищи на повозку вещи, пришли два стражника и увели их всех. А после уже и Дитан уехал на той повозке со своими слугами.
   – Ладно, выясним. Может он их в поместье обратно повез? – бросил угрюмо Ханох и полез в одну из корзин. – Хенум, тут Лот гостинцы товарищам прислал. Ну и на твою долю есть. Бери все, раз уж так получилось.
   – Да зачем это? – растерялся Хенум, принимая увесистый узелок. – Куда мне столько?
   – Бери! Мы добро не забываем, – сказал значительно Ханох.
   – Эй, послушай! – окликнул Ханоха горшечник, когда они уже немного отошли. – Не думаю я, что найдешь ты своих друзей в поместье. Продал их Дитан на строительство. А куда точно – не знаю.

   От идеи купить еще одного осла, чтобы на нем доехать до поместья, Ханоху пришлось отказаться. Мисирец, сопровождавший его, гордо заявил, что ехать на осле вооруженному мужчине стыдно, тем более, что до поместья недалеко – меньше четырех парасангов.
   – Эта дорога ведет к Лаперо-Хунту, – сказал он. – Пройдя полтора парасанга, мы дойдем до канала, вдоль которого идет дорога к Храму. В том же месте есть паромная переправа к другой дороге, которая ведет в Шетет – столицу Земли Озера. Но мы в этом месте свернем на север, по дороге, ведущей на новые земли, которые были осушены и сейчас еще не все возделаны и заселены. Там и находится поместье почтенного Упуау.
   – А ты бывал там? – спросил Ханох. – Мы не заблудимся?
   – Не беспокойся. Я прошел бы по этим местам и безлунной ночью, – усмехнулся снисходительно мисирец. – Я там родился и жил до шестнадцати лет, пока мне не выпал жребий идти в солдаты. Мой отец и мой дед работали землекопами на осушении этих земель.
   – Они и сейчас там живут?
   – Нет. Они умерли. Землекопы долго не живут, – беззаботно ответил мисирец. – Так что мне повезло со жребием.
   – А ты воевал, солдат?
   – Не пришлось, слава Анхуру!  Я однажды отличился на учениях. Меня послали с донесением, и я бежал по пескам в лагерь к командующему полдня. А когда прибежал, меня сразу послали обратно, дав новый папирус. И я опять бежал полдня. А в папирусе том могучий Хекара написал, что если я добегу до заката солнца, прислать меня, чтобы я служил при нем гонцом. Потом моего славного господина назначили хети в Инпут.  А еще через несколько лет Владыка взял Хекару к себе и сделал начальником гарнизона в Иттауи. Здесь господин и отдал меня в стражники, потому что я уже не так резво бегал.
   – А есть у тебя семья?
   – Откуда ж ей взяться? – усмехнулся мисирец глупому вопросу чужеземца. – Солдат не может позволить себе иметь семью. Жизнь солдата принадлежит командиру. А служить мне еще три года, пока не исполнится сроку службы двадцать лет. Вот тогда я и обзаведусь собственной землей – не оставляет Владыка своих верных воинов без надела земли. А будет земля, можно будет подумать и о семье.
   – Двадцать лет! – присвистнул Ханох от удивления. – Нет, я бы столько не вынес.
   – И что б ты сделал?
   – Сбежал бы.
   – Да куда б ты сбежал, глупец? – совсем развеселился мисирец. – Тебя бы уже через день поймали и отправили на каменоломни или рытье каналов, где самый крепкий мужчина не протянет и пяти лет. Нет, в солдатах служить лучше! И еда сытнее, и работа легче – знай себе маршируй в рядах да учись владеть оружием.
   – А если война?
   – Ну, это как повезет. На войне ведь и отличиться можно. Станешь десятником, или даже сотником – и будет тебе довольство и почет как благородному человеку.
   Разговор их прервал вышедший внезапно из-за деревьев дорожный патруль. Ханох даже слегка испугался. Но мисирец неспешно вынул из сумы папирус и протянул командиру. Увидев большую золоченую печать, скрепляющую свиток, командир дозорных даже не стал его разворачивать, почтительно поклонился и пожелал им благополучного пути.

   У переправы, где образовалось целое поселение из лодочников, грузчиков и торговцев всякой мелочью необходимой в дальней дороге, они остановились, чтобы немного отдохнуть и перекусить. Мисирец взял в одной из харчевен рыбу с тушеными овощами, нашел место в тени развесистой сикоморы и начал не спеша есть свой нехитрый обед. Ханоху, плотно позавтракавшему перед дорогой, есть не хотелось. Присев рядом с мисирцем, он достал из корзины небольшой кувшин с вином и, отхлебнув пару добрых глотков, стал наблюдать за жизнью поселка. Поначалу она показалась ему суетливой и беспорядочной, но, приглядевшись, он стал замечать, что все это беспрестанное движение направляется волей пяти-шести людей – писцов. Одеты эти люди были подчеркнуто скромно – на них были лишь короткие схенти. Но узнать их было можно сразу по обязательным парикам или коротким белым круглым шапочкам, едва покрывавшим их бритые черепа, и пеналам, висевшим на шеях. Одни из них вели учет добру, что складывался под многочисленными навесами в ожидании очереди для отправки на пароме. Другие следили за погрузкой. Третьи ходили по поселку, собирая дань с торговцев и трактирщиков. А один, очевидно, самый главный, сидел, скрестив ноги, на циновке под льняным навесом и рядом с ним стояло несколько солдат, которых он время от времени куда-то посылал. А иногда те же солдаты подводили к писцу людей – и писец важно раскрывал перед собой свиток и начинал что-то в него записывать. И еще Ханох заметил, что к ним тоже стали приглядываться. Два стражника уже несколько раз проходили мимо, искоса поглядывая на них и двух ослов, нагруженных добротно сработанными сундуками, словно оценивая – возможно ли, чтобы эта явно дорогая поклажа принадлежала двум вооруженным мужчинам низкого звания, один из которых совсем не был похож на детей Птаха? И едва только мисирец, закончив высасывать с обглоданной рыбьей кости последние кусочки мяса, встал на ноги, к ним подошли уже четыре стражника – с разных сторон – и попросили вежливо пройти с ними.
   Как только их подвели к писцу, мисирец почтительно поклонился, назвал свое имя, место службы, сказал, куда и по какому делу следует и протянул подорожную грамоту. Писец раскрыл ее, внимательно прочел, снова придирчиво проверил печать и сказал:
   – Так ты говоришь, что следуешь в поместье почтенного Упуау по поручению принцессы Нефрусебек? А что ты везешь с собой в сундуках и корзинах?
   – Я не могу знать, почтенный, – ответил бойко мисирец. – Мне лишь приказано передать все это в руки господина вместе с посланием от Великой Дочери. Но если ты осмелишься заглянуть в сундуки, я не могу тебе запретить.
   – В этом нет нужды, – ответил, чуть смутившись, писец. – Я лишь хотел удостовериться, что ты сам в них не заглядывал. На них есть печати?
   – Нет, почтенный. Запечатано только письмо к славному смотрителю Ла-Хунта.
   – Странно! А кто этот чужеземец, что сопровождает тебя?
   – Он нахаринец, и служит в личной охране Великой Дочери. Он и должен вручить письмо. А я – только его провожатый.
   – Нахаринец? Так ты из людей личного телохранителя принцессы, которого зовут Себекнеб?
   Ханох, от страха и волнения словно переставший понимать мисирскую речь, лишь кивнул.
   – Он еще не так хорошо знает наш язык, почтенный, – ответил за него солдат. – Он отменный лучник и лично давал уроки стрельбы Великой Дочери. Вот этот богатый пояс, что ты на нем видишь, принцесса подарила ему собственноручно.
   – Что ж, – встал на ноги писец, – вы, наверное, спешите? Не нужны ли вам провожатые? Я сочту за честь услужить посланцам Великой Дочери.
   – Спасибо, ученый муж! Мы действительно спешим. А провожатые нам не нужны. Я родом из этих мест, потому меня и послал мой господин, выполняя просьбу принцессы, – могучий Хекара, имя которого не нуждается в представлении.
   – Кто же не знает славного Хекару, имя которого гремит по всей Та-Кемет? – улыбнулся заискивающе писец. – Передай ему при случае мое нижайшее почтение, солдат. И ты, нахаринец, передай своему господину мое восхищение его подвигом на Озере, о котором уже идет молва по всем землям Та-Кемет. Доброго вам пути, почтенные люди! И я прикажу все же, чтобы вас немного проводили мои люди, пока вы не выйдете благополучно из поселка.

   Солдаты шли с ними чуть ли не пол парасанга, пока мисирец не сунул им немного меди и не отправил обратно.
   – Здорово ты наврал этому писцу, – похвалил мисирца Ханох, как только они снова остались одни.
   – В чем же я ему соврал? – ухмыльнулся довольный мисирец. – Я сказал ему только правду. Но сказал так, чтобы предупредить все его остальные вопросы. А у писцов к путникам всегда много вопросов, и иной раз такие каверзные, что не знаешь, что и ответить.
   – Я и говорю – молодец! Только вот странно мне, что писец этот знает о Лоте.
   – Та-Кемет знает все, – загадочно улыбнулся мисирец. – Потому и сказать грубую правду иной раз выгоднее, чем ловко соврать.
   9
   Аврам с женой встречали Ханоха у шатра. Весть о его прибытие принесли вездесущие мальчишки, и эта новость взбудоражила весь лагерь. Уже темнело, и Аврам приказал разжечь костры. Не успел Ханох войти в круг света, как к нему устремились люди, окружили тесным кольцом и стали приветствовать и расспрашивать о своих родных. Это было знаком явного непочтения к Авраму. Так, очевидно, воспринял старец заминку – и, подождав некоторое время, неожиданно скрылся в шатре. Демонстративный поступок старца не остался незамеченным: люди зашептались между собой, потом расступились – и Ханох поспешил в шатер, прихватив самый тяжелый сундук.
   – Здравствуй, Аврам! – сказал он, поставив сундук перед собой. – Я привез тебе приветствие от твоего племянника и подарки.
   – Ну, садись, – проворчал Аврам и указал на подушечку перед собой. – Как он там?
   – Служит. И все у него хорошо, – коротко ответил Ханох. – А подарки он прислал тебе знатные. Показать?
   – Потом, – отмахнулся старец. – Про службу его мы уже слышали от Сисоя. Скажи вот нам, долго еще он пробудет на своей службе?
   – Этого я не знаю. Не от него это зависит.
   – Понятно, – вздохнул Аврам. – А ты что же – совсем вернулся?
   – Нет, всего на несколько дней, только подарки передать. И еще, Аврам, есть у меня для тебя грамота. Вернее, для хозяина вашего, – сказал Ханох, вытащив из-за пояса кожаный футляр, в котором хранился папирус, и протянув его Авраму.
   – Что это? – завертел вещицу в руках Аврам.
   – Я же говорю – письмо. От самой госпожи нашей – дочери фараона!
   – А я тут причем? – удивился Аврам.
   – А притом, что принцесса в своем послании хозяину вашему пишет, чтобы он о вас заботился прилежно, как о родичах близких его верного слуги. Там мне сказал Лот о письме. А еще он просил передать, что обещала принцесса в скором времени выделить вам землю, где бы вы все жили вместе, ни от кого не завися.
   – Вот значит как? – сказал Аврам, словно весть его нисколько не обрадовала. – И с чего это вдруг от дочери фараоновой такая забота о батраках чужеземных? Чем это племянник мой ей так угодил?
   – А ты не знаешь? От смерти он ее спас верной, бросившись за ней в воду и вытащив из пасти крокодила! Все в землях мисирских об этом уже знают!
   – О, господи! – вскрикнула в ужасе Сара, сидевшая чуть в стороне. – Неужто это правда, Ханох?
   Аврам только недовольно оглянулся на жену.
   – Похоже все это на сказку, что ты говоришь. Но если правда, и будет нам облегчение через службу Лота, порадуюсь и я вместе со всеми. Только вот не нужна нам земля от вашей госпожи. Не собираемся мы вечно жить в земле фараоновой. В Ханаан нам надо идти! А для этого необходимо золото.
   – Так я и привез золото! – вскочил Ханох на ноги, открыл сундук и вынул увесистый мешочек. – Вот оно! Целых пятнадцать дебенов! Десять от принцессы и пять – от Лота.
   Раскрыв мешочек, Ханох высыпал золотые кольца на циновку перед Аврамом.
   – И есть еще украшения дорогие, и посуда богатая, и наряды искусные! – стал он вытаскивать из сундука вещи одну за другой. – А это вот от меня лично – в общую казну! – сказал Ханох, сняв с себя украшенный золотыми бляхами пояс.
   – Золото – это хорошо, – сказал Аврам чуть мягче, складывая по одному кольца в мешочек. – И подарки – богатые. Только ведь мало этого будет, чтобы из Египта выйти.
   – Так мы еще пришлем! Знал бы ты, в каком почете Лот при госпоже! Не отпускает она его от себя ни на шаг! И если бы только он захотел!.. – но тут Ханох осекся, вспомнив просьбу друга не говорить лишнего. – А письмо он наказал лично в руки хозяина поместья доставить. А с Рашапом больше никаких дел не вести!
   – Что ж, вот завтра с утра с тобой вместе и пойдем в усадьбу к мисирцу Харуди. Разумеешь ты по-мисирски?
   – Научился немного. Да и провожатый со мной из местных имеется – солдат мисирский. Он этому Харуди враз все растолкует.
   – Доверяешь ты ему?
   – Да, надежный он человек и хитрость имеет разговоры вести.
   – Тогда позаботься о нем, чтобы ни в чем не знал наш гость недостатка, – сказал Аврам, вставая на ноги. – А ты, Сара, прикажи людям, чтобы подарки остальные занесли.
   Когда Ханох с Сарой вышли, люди еще толпились вокруг шатра, словно чего-то ожидая.
   – Помогите занести подарки, – сказала Сара ближайшим из них, а сама взяла за руку Ханоха и чуть отвела в сторону. – Правду скажи мне, Ханох, как там мой брат? Не случилось ли с ним несчастья от чудища водяного?
   – Разве ж я тебе совру, Сара? – удивился Ханох. – Жив он и здоров. Только забот у него по службе много. Вот еще, беспокоился он очень о Хавиве и дочери своей. Жалел, что все никак не может с ними свидеться и потому просил, чтобы ты о них позаботилась.
   – Так вон они – Хавива с дочерью, – кивнула Сара в сторону женщины с ребенком, стоявшей скромно среди людей. – Неужели думает он, что оставлю я их без заботы родственной? А ты сам-то – не надумал жениться? Завидный ты теперь жених для любой девушки.
   – Если честно, подумывал я об этом, когда ехал сюда, – почесал смущенно Ханох затылок. – Только вот кто за меня сватать девушку пойдет? Нет ведь у меня ни отца, ни матери.
   – Я и пойду, – улыбнулась Сара. – Укажи только, кто тебе приглянулся. Есть такая?
   – Есть. И давно уже, – совсем смутился Ханох. – Ципора это, старшая дочь Гевора. Отдадут ее мне, как думаешь?
   – А вот я завтра и спрошу у матери Ципоры. А ты иди теперь, отдыхай.
   10
   Фараон Нимаатра сидел в кресле с полуприкрытыми веками, слушая доклад чати. И хоть ни одно из слов, плавно лившихся из уст многомудрого Амени, не ускользало от его внимания, думал Владыка совсем о другом. Давно пора навести порядок в Доме, чтобы указать каждому его место – решил он про себя – и сегодня он это сделает!
   Наконец пришел тот, кого он ждал. Фараон открыл глаза и посмотрел на писца, вставшего в ожидании в дверях боковой комнаты. Писец, повинуясь молчаливому знаку Владыки, бесшумно приблизился, наклонился и что-то шепнул ему на ухо. Фараон кивнул – и писец так же бесшумно исчез в дверях.
   – Прервемся ненадолго, – сказал фараон удивленному чати и обратил взгляд на дверь.
   И почти сразу в комнату вошла принцесса Нефрусебек, припала на колени у ног отца и поцеловала его руку.
   – Мне тебя покинуть, Владыка? – привстал со своего места чати.
   – Нет, останься. И ты займи свое место, – приказал он дочери, потрепав ее приветственно по щеке. А когда она заняло кресло рядом с чати, добавил: – Давно я тебя не видел, дочь моя. Вот и не вытерпел – вызвал сам.
   – Я не хотела отрывать тебя от важных дел, отец мой, – сказала принцесса, неловко обернувшись на чати. – Вот и сейчас твоя глупая дочь пришла не вовремя.
   – Нет для отца дел важнее заботы о своих детях. И не надо тебе стеснять себя в присутствии нашего родственника и ближайшего друга. Он и без того знает все, что должен знать я. Или даже больше, – посмотрел фараон выразительно на чати, от чего тому сделалось не по себе. – Нельзя нам друг от друга ничего скрывать. Да и не получится, если бы даже мы этого хотели. Настает решительный час для судьбы нашего Дома. И потому следует нам открыть сердца друг другу, чтобы не обмануться в наших ожиданиях себе же на беду. Так что ты мне хотела сказать?
   – Я? – удивилась принцесса. – Я могу лишь сказать, что рада видеть тебя, отец мой, в добром здравии.
   – И это – все, что может сказать мне моя дочь и невеста моего сына? – грустно улыбнулся Владыка.
   – Еще я хочу сказать, что можешь ты рассчитывать во всем на свою дочь! – поспешила добавить принцесса – Остаюсь я верной слову данному тебе. Если только ты не переменил своего желания.
   – Я всегда был уверен в слове твоем, дочь моя. Но отчего ты вдруг засомневалась в моем желании? Что тебя заставило так думать?
   – Только моя глупость, – опустила голову принцесса.
   – Второй уже раз ты называешь себя глупой, – еще горше улыбнулся Владыка. – А ведь это – как укор мне, избравшему тебя в жены моему сыну – наследнику Великого Дома. Нет, не глупа ты, принцесса, а смущена душой. А почему – стыдливо не хочешь поведать нам. Но может быть мы и сами знаем причину твоего смущения? Что ты скажешь на это, Амени?
   – Я не смею ничего сказать дочери в присутствии ее мудрого отца, – уклонился чати от ответа.
   – Не смеешь или не желаешь? – спросил фараон и тяжело вздохнул. – Я болен. И от болезни моей нет излечения, ибо зовется она «смерть». Отец мой небесный скоро заберет меня от вас. И нет у меня ни времени, ни сил на хитрости и уловки, к которым прибегают люди малодушные, оттягивая важное решение. И потому я должен решить все здесь и сейчас. И не нужны мне для этого ваши признания. Я все знаю и без вас. И про тебя, дочь моя. И про другую мою дочь. И про глупость жены моей. И про слабость сына, поддавшегося искушению выбрать легкое и приятное вместо должного и достойного… Амени, как мог ты надеяться, что не узнаю я о том, о чем знает уже последний раб в моем Доме? Тебе ведь лучше других известно, что есть у меня слуги и кроме тебя. Есть те, кто служит мне вестником из преданности. И есть те, кто доносит сплетни из зависти к тебе… Не оправдывайся! Не отнимай у меня драгоценного времени пустыми словами. Я не обвиняю тебя. Я лишь указываю тебе на твою ошибку. Я доверил тебе многое из своих дел, и ты достойно их исполняешь. Но есть такие дела, что не могу я доверить даже тебе, пока жив. Сначала ты опоздал предотвратить беду. Потом слишком поторопился исправить ее. Но ты ее не исправил. Ты лишь усугубил ее – и беда, которую мы раз и навсегда должны были оставить в прошлом, теперь подстерегает нас в будущем.
   – Прикажешь вернуть принцессу, Владыка? – спросил подавленно чати.
   – Нет! Пусть остается там, куда ты ее отослал. Пусть пребудет вдали от нас, сколько это будет возможно. И это не в наказание ей – она всего лишь дитя. А во имя спокойствия Дома… Ведь и тебя это должно беспокоить, дочь моя? Или ты забыла о своем высоком долге перед Домом – и даже понадеялась втайне, что у тебя отнимут честь его исполнить?.. И ты – молчи!.. Молчите, пока в сердце вашем властвуют иные помыслы, кроме помыслов о благе Великого Дома, чье будущее в ваших руках! Ведь не случайно я посадил вас двоих перед собою. Не случайно нет среди нас глупой жены моей. И моего незрелого сына тоже с нами нет. На вас двоих оставляю я сына своего, чтобы помогали вы ему мудрыми советами и решительными действиями не уронить величие Дома. Но могу ли я быть уверенным в вас? Могу ли я быть уверенным в тебе, дочь моя, забывшей ради случайной страсти о чести и гордости? Скажи мне: что ты собираешься делать, чтобы доказать верность своему слову?
   – Он спас мне жизнь! – воскликнул девушка, словно защищаясь.
   – Он всего лишь исполнял свой долг. Разве не для того ты наняла его? Великая Дочь не должна чувствовать себя обязанной чем-то своему слуге. Если только он не большее для нее, чем слуга… Ты молчишь? Ты боишься словами выдать свои чувства? Боишься признаться, что влюблена до беспамятства в этого недостойного?.. Ну, так знай: мне все равно, что между вами было! Я лишь хочу знать, намерена ли ты это прекратить?
   – Я сделаю все, что ты прикажешь! – зарыдала от стыда принцесса.
   – Я ничего не буду тебе приказывать. Ты сама должна принять решение. Если бы я хотел просто вырвать этого человека из твоей жизни, я бы сделал это давно. Но вырвать его из своего сердца можешь лишь ты сама. Сделай это, если хочешь, чтобы я тебе верил. А не сделаешь, погубишь не только себя, но и всех нас. Обещаешь ты мне?
   Принцесса едва кивнула, не отрывая рук от заплаканного лица.
   – У тебя есть еще одна дочь, Владыка, – решился признаться чати. – Она тоже все знает. И даже угрожала мне.
   – Птахнефру? – удивился фараон. – И что она от тебя требовала взамен молчания?
   – Она хочет уехать в Уасет. Может быть лучше будет отпустить ее?
   – Какая нам от этого польза?
   – Она переменилась. Заключение стало для нее хорошим уроком. А я бы поговорил с князем Аменанхом.
   – Ты надеешься, что он польстится на богатое приданое? – усмехнулся фараон. – По-моему, он желает гораздо большего.
   – Я надеюсь на его благоразумие. Он не посмеет отказаться.
   Фараон ненадолго задумался.
   – Что ж, попробуй, – сказал он не совсем уверенно. – И скажи принцессе, что она может ехать. Но приставь к ней надежного человека, чтобы докладывал нам о каждом ее шаге!
   – А не лучше ли тебе самому сказать об этом своей дочери? – спросил вкрадчиво чати.
   – Нет! Она все еще не прощена – так и передай ей! Иди! А ты, дочь моя, останься.
   11
   В четырнадцатый день первого месяца сезона ахет Упет-Ренпет  Великий князь Аменанх переехал из усадьбы на Озере в Шетет – в свою официальную резиденцию номарха земли Та-Ше.
   Огромный дворец, доставшийся ему от прежнего номарха, был устроен с чрезмерной пышностью – одних комнат в нем было более тридцати, а золота, потраченного на отделку колон, барельефов и статуй, хватило бы, чтобы содержать всех жителей нома несколько лет. Вот за эту показную расточительность тщеславный хети и попал в немилость к Владыке, а тот воспользовался случаем, чтобы пристроить своего племянника на должность управителя богатой провинции, удалив из армии, где молодой князь слишком уж быстро продвигался по службе. И первое, что приказал сделать новый наместник, это содрать все золото с роскошных лепнин, собрать во дворце все самое ценное и отправить в дар Владыке в знак своей благодарности и неизменной преданности. А вторым его приказом было начать строительство обширных казарм в Шетете и набрать солдат для своего войска – лучших из тех, что найдутся.
   Переезд с берегов Озера, где в эти жаркие дни было относительно прохладно, мог показаться неразумным. Но у князя были свои планы: приближались празднования и он счел необходимым быть ближе к месту действия, окруженным своей разросшейся армией. Взял князь с собой и Сатию. А та настояла, чтобы с ней ехала мать, хотя Такха почему-то желала остаться в усадьбе.
   После поездки в Лаперо-Хунт девушка обнаружила, что с матерью творится что-то неладное. Стала Такха на удивление неразговорчивой, почти не уделяла внимания дочери и часто о чем-то задумывалась настолько, что даже не слышала обращенных к ней слов. И сколько Рухама не пытала мать о причине ее странной задумчивости, Такха уклонялась от прямого ответа. И потому не могла даже подозревать Рухама, что причиной всему были мысли матери об утерянном некогда сыне.
   Столько лет Такха запрещала себе думать о нем! И даже стало казаться ей, что боль от потери любимого сына и чувство вины перед ним остались в далеком прошлом и были выплаканы бессонными ночами – и вот все снова вернулось, и с еще большей силой. А всему виной был тот молодой красивый мужчина, что сопровождал дочь фараона в день ее визита в усадьбу.

   В тот раз уже с вечера охватило женщину смутное беспокойство. И совсем не из-за известия, что к ним явятся высокие гости и ей придется встречать их вместе с другими. Ей и дела не было до принцессы. И потому решила она, что все это из-за тревоги о дочери, с которой рассталась она впервые в жизни. А ночью, после нескольких часов бессонницы, приснился Такхе их шатер в пустыне, и все ее дети: Нехама, Рухама и он – ее любимый сын. И приснилось ей, как средь ясного неба грянул вдруг гром и хлынул веселый дождь – и пустыня вокруг стала неестественно быстро и удивительно оживать. Сначала пески покрылись густой зеленой травой, потом среди трав начали распускаться яркие цветы, а затем, невесть откуда, появились большие деревья, запели птицы в густых кронах – и стояли они с детьми, взявшись за руки, и радовались этой невиданной красоте. А потом, чудесным образом, как только и случается во снах, вышел к ним из-за деревьев ее покойный муж Аран – и медленно стал приближаться, улыбаясь застенчиво и чуть грустно. И хотя выглядел Аран гораздо моложе, чем был, когда даже она его впервые увидела, – и выше ростом, и шире в плечах, и красивее лицом, и светлее волосами и кожей, – но почему-то Такха не сомневалась, что это был он. Но когда подошел Аран ближе и уже, было, протянул руки, чтобы принять их всех в свои объятья, все вокруг неожиданно скрылось в черном тумане – и осталась стоять она одна в черной пустоте…
   И так взволновал ее сон этот вещий, что в тот день с раннего утра пребывала Такха в странном ожидании чуда. И вот, когда стояла она с другими, держа в руках корзину с фруктами, и встретилась – вдруг – глазами с тем мужчиной молодым из свиты принцессы, поняла сразу Такха: это он – тот, кого она видела во сне! И забилось сердце ее смятенно от внезапной догадки: не Араном был мужчина, явившийся в вещем сне, а сыном ее повзрослевшим!..
   Но не посмела она подойти к нарядному красивому мужчине. Не поверила она своему нежданному счастью. Да и как она могла подойти к нему, следующему совсем рядом с царской дочерью – кто бы ее допустил приблизиться к ним? И только когда прошли они, спустя некоторое время, обратно к кораблю, вышла из дома Такха и побрела за ними к берегу, а потом долго стояла, глядя вслед таявшему в синеве Озера белому парусу. Стояла и плакала о своем сыне, которого вновь потеряла, едва найдя…
   Хотя, может и не он это был? – думала потом Такха, желая обмануть себя. Ведь ничего она не знала о том юноше. Откуда было взяться здесь, в этой стране, затерянной среди бескрайних песков, ее сыну, которого оставила она тайно вечность назад на караванной дороге у самой Халдеи? И с чего бы случилась такая милость от дочери фараона к чужеземцу и сыну пастуха, что приблизила она его к себе?
   Но не было у Такхи ответов на эти вопросы – и потому лишь больше мучилась она неопределенностью. И стала она тогда осторожно выпытывать у людей дома, вроде из любопытства, о юноше светловолосом из свиты принцессы. Спросила управляющего, но тот лишь отмахнулся от странного вопроса. Стала расспрашивать прислугу по одному, но и те ничего не знали. И лишь одна женщина из наложниц князя, уже спустя неделю в разговоре общем с другими женщинами дома, при котором случайно присутствовала и Такха, сама вдруг завела о нем разговор. Сказала она, что будто бы человек этот явился словно ниоткуда – никто его прежде при дворе не видел – и сразу был взят принцессой телохранителем в свой дворец. И принцесса его настолько приблизила, что даже брала с собой на прием к фараону, устроенному в честь восшествия эрпата на престол. И многих знатных вельмож эта дерзость удивила, и многие стали интересоваться с того времени этим выскочкой, но так ничего о нем и не узнали. А потом, когда на Озере мужчина этот спас принцессу от смерти верной в пасти огромного крокодила, стали некоторые злословить о нем как о любовнике тайном принцессы. «И ничего в этом удивительного нет, – прибавила женщина, – ибо не найдется такой женщины, которая устояла бы перед красотой этого счастливчика, отмеченного щедрой милостью богини Хатхор».
   – А как его зовут? – не удержалась спросить Такха.
   – Неужели и тебе, госпожа, тоже приглянулся этот красавец? – ответила женщина, вызвав смех у товарок. – Он ведь в сыновья тебе годится. Однако не знаю я его настоящего имени, почтенная. Знаю только, что после случая на Озере стали люди называть его Себекнеб, что значит «тот, кому покровительствует Себек».

   А потом приехала Рухама. И первые несколько дней были наполнены разговорами о поездке в Лаперо-Хунт и о том, что открыла Рухама наконец-то князю свою женскую тайну – и как он эту весть благосклонно воспринял. И глядя на дочь, сиявшую радостью удовлетворения, мать думала: разве могла она представить, что вырастет ее невзрачная дочурка такой красивой женщиной и будет носить под сердцем ребенка сородича царя огромной державы? Так почему невозможно ее сыну быть тем самым красавцем, в которого влюбилась принцесса? Ведь все в руках Божьих. И если захочет Бог кого-то возвысить, найдется ли на земле сила, способная противиться его воле?
   И не осталось однажды у Такхи терпения одной тяготиться своей зыбкой надеждой – и открылась она дочери. А та, едва закончила мать свой рассказ, воскликнула:
   – Воистину вещий сон ты видела, маменька! Он это – твой сын и мой брат! А я еще прежде слышала о нем – и тоже мучилась подозрением!
   И когда рассказала Рухама матери о случайно подслушанном разговоре князя Аменанха с Нанэхом, не знала Такха – радоваться ли ей сбывшейся надежде или беспокиться о судьбе сына, которого вовлек князь в свои козни? И поручила Такха дочери следить за разговорами князя – может быть проговорится он снова о Лоте? А сама стала думать, как подать весть сыну о себе и об опасности, которая ему может грозить.