Адамов и Ева

                Адамов и Ева

Как только меня не называли в детстве! Недотепа. Растяпа. Простофиля.
 Сама мама под горячую руку припечатывала: «Господи, ну что ты у меня за придурок!»
А я была всего лишь позднорожденная девочка: не очень умная, не очень красивая, не очень ловкая. Близорукая, к тому же…
Вдобавок, ко всему еще и с прикусом не повезло - во рту стояла пластина, стягивающая железкой зубы нижней челюсти и очень осложняла мою и так непростую жизнь.
Мама, которая родила меня в сорок два года, чтоб я скрашивала ей старость, как она сама говорила, до старости не дотянула.
Наверно, я не оправдала маминых надежд и не могла стать отрадой последних лет ее жизни.
Пока я росла, я перечитала все книги домашней библиотеки, порою, по три-четыре раза,  не особо анализируя, интересные они или не очень. Большинство из них было зачитано до дыр, вплоть до кулинарных рецептов и медицинских справочников.
И то, и другое в доме водилось с избытком: мама любила готовить и всю жизнь проработала участковым терапевтом.
 К седьмому классу дома уже были прочитаны «Мастер и Маргарита», «Леди Макбет Мценского уезда» , «Белые одежды».
Параллельно я еще ходила в две библиотеки - школьную и районную.
Все мои одноклассницы заняты были куда более интересными делами: у одной был партнер по бальным танцам ( как она сама рассказывала, красавец писаный!); другая ходила на спортивную гимнастику и на переменах возле кабинета могла запросто сесть на шпагат; третья была владелицей собаки редкой породы Сен-Бернар; четвертая приехала с морского курорта, загорелая, как шоколадка, и демонстрировала свой загар каждому, кто хотел его увидеть. И так все-все-все!
А я, как не умела, так и не умею танцевать.
 И на шпагат, хоть умри, не сяду.
 И собаку мне никогда не заведут (аллергия!).
И на море я не была ни разу. Кстати,  плавать я тоже не умею, какое уж тут море?
Конечно, я придурок. Кто же еще?
С годами я стала осознавать, насколько я нелепое существо. Но жить-то как-то надо...
Начитавшись умных книг, я стала подвергать сомнению теорию о вечной жизни и свыклась с мыслью, что свою единственную, нынешнюю, сегодняшнюю жизнь,  я проживу недотепой.
А как еще можно назвать существо женского рода, которому мальчик ни разу не донес до дома портфель? Ни разу не зажал в раздевалке! Ни разу не нацарапал на стене подъезда «Ева-дура!»
 Да, я не сказала, что и тут судьба поглумилась - с этакой-то внешностью я еще и названа Евой! Слава богу, хоть не Музой! (Чем только мама думала!)
Если бы я родилась в восьмидесятом, ясное дело, я была бы Олимпиадой! Но я родилась пятью годами позднее, во время молодежного фестиваля. А фестиваль, как известно, слово мужского рода и именем для девочки быть не может.
Так что я - Ева.
Как же хотелось быть такой дурой, чтоб и ножки подставляли, и за косички дергали, и снежками обстреливали!
А в один прекрасный миг взглянули на тебя другими глазами и ты из Царевны Лягушки превратилась бы в Василису Прекрасную!
Но такого мига в моей школьной жизни не случилось.(Как и в послешкольной.)
 Так я и получила аттестат зрелости ни разу не зажатая в углу, с портфелем, который никто, кроме меня не носил и с косами, за которые никто ни разу не дернул.
В библиотечном институте в Химках, где я прилежно училась после школы, в группе не было ни одного мальчика. В параллельной были аж два!
Первый  не вызывал никаких эмоций даже у меня, до второго  было рукой не достать!
К нему всегда стояла очередь желающих общаться, встречаться, отдаться…
В связи с чем, он еще в первом семестре сделал определенные выводы и весьма беззастенчиво пользовался последней позицией.
Ходили даже слухи, что в его группе за годы учебы не осталось ни одной сокурсницы, которую он не осчастливил своим вниманием и близостью, да и в моей группе только несколько невезучих не попали в его послужной список. Разумеется, и я, недотепа.
Но, в  книжках, прочитанных мною с детства, говорилось, что, если уметь ждать, обязательно встретится Принц, который пешком и верхом обошел и объехал все царства - государства в поисках единственной.
И никакие другие, встречавшиеся на пути, его не могли заинтересовать.
Он, то есть Принц, упрямо, как лосось, спешащий на нерест, искал свою неповторимую и, в конце концов, находил. Именно, в конце концов!
Потому, что в начале пути, по законам жанра, это было бы неинтересно. Никому. В первую очередь, самому принцу.
Только после трудных поисков, мытарств и испытаний.
А если даже не принц? Просто твой человек. Ведь, согласно теории, что каждый человек - чья-то половинка, то где-то же он ходит по земле?
 И, зная, что Он предназначен для тебя, не хочется становиться в очередь к сокурснику, даже если он однозначно - плейбой, а ты - чудачка в очках.
Отсутствие единственного и неповторимого, предназначенного именно мне,  в институтские годы не ощущалось  остро, так как компенсировалось огромной факультетской библиотекой, в которой я считалась настолько своей, что там не замечали моих чудачеств и встречали радушно, как родную.
Не только нужные учебники брались там всегда своевременно, но и прочая заманчивая литература, которую хотелось читать запоем.
Был период, когда я всерьез раздумывала, не пополнить ли после окончания учебы штат наших, высокоуважаемых мною сотрудников  библиотеки, но, когда я училась на третьем курсе, умерла мама, и я перестала раздумывать.
А просто пошла в отдел кадров института и написала заявление о приеме на работу в должности библиотечного лаборанта.
Поскольку я была студентка дневного факультета, меня оформили на полставки.
На работе меня баловали и нянчили, как самую молодую, годящуюся всем сотрудницам в дочки, так как, с уходом мамы, я потеряла вектор, направлявший и, кстати, подавлявший меня всю мою жизнь.
Пару раз в день мы собирались в закутке у окна, который был отгорожен от стройных стеллажей книгами, связанными грубыми бечевками в высокие стопы и ждавшими очереди на списание.
На чайном столе, где мы, как общак,  раскладывали нехитрую снедь в виде бутербродов с сыром, домашних котлет и винегрета в стеклянной банке, громоздились разросшиеся до неимоверных размеров герани разного цвета и одна из старейших сотрудниц, в прежней жизни сопровождавшая мужа в зарубежные командировки, рассказывала нам, что во всех европейских городках герани растут прямо на улицах в напольных вазонах.
Муж ее недавно умер, как и моя мама, и эти две потери сделали нас почти подругами.
В то, что смерть может настигнуть внезапно я, уже имея опыт потери, верила безоговорочно.
 А вот в то, что герани могут расти прямо на улице, да еще и в вазах на асфальте, верилось с трудом. Хотя, Любовь Николаевна (так звали мою старшую  подругу и коллегу) была очень авторитетным человеком и вряд ли стала бы сочинять про такое.
А сочинять она, безусловно, могла и умела.
Это Любовь Николаевна посоветовала мне сменить прическу, отрезать невнятную рыжеватую косицу и сделать короткую стрижку.
Она же уговорила меня надеть линзы.
Я всегда была покладистой и приняла советы, сделав и то, и другое.
Мама бы убила меня за одну только стрижку, не согласованную с ней. Про линзы я уже молчу!
Но, Любовь Николаевна, дама премудрая, была права тысячу раз.
Два шага от бледной очкастой горемыки к Еве были совершены и смотреть на себя в зеркало стало не столь удручающе.
Она же, Любовь Николаевна, дала мне еще один совет - в двухкомнатную квартиру, где я осталась одна, взять квартирантку, чтоб не было нужды в деньгах.
И, опять же Любовь Николаевна нашла мне постоялицу - студентку нашего же института Саньку Волошину, прибывшую учиться из Вологды.
Санька училась на социокультурном факультете, неплохо пела, бренчала на гитаре, была лихая и бедовая, как все девочки, приехавшие покорять Москву.
Ей было наплевать на то, что Москва видала всякое и всяких, что она слезам не верит…
Санька и не собиралась лить слезы по пустякам и более серьезным поводам. Она уверенно  стояла на ногах и цепко держалась за жизнь.
В  семье ее родителей  было четверо детей и она, младшая, будучи домашней любимицей, сызмальства знала, что будет артисткой.
Санька привыкла «выступать» в гостях и дома, влезала без лишних просьб на табуретку, чтобы прочесть стихи про Таню, прохлопавшую мячик или спеть песню про улыбку, от которой станет всем светлей.
Деньги за комнату она платила условные и всегда не вовремя, но Любовь Николаевна считала, что Санька и я - это такой необходимый для меня тандем, без которого не Санька, нет, а лично я, пропаду пропадом.
С ней, Санькой, и правда, было  не пропасть и не соскучиться!
Зная, что я - единственная   мамина дочка, она, по праву опытной в быту, взяла меня под свое безоговорочное покровительство.
Она научила меня пить пиво, красить ногти и волосы, брить ноги и готова была учить и дальше всему, что умеет сама.
Например, как развлечь кавалера, если он заглянул на огонек.
Естественно, визиты кавалеров происходили в нашей, на время ставшей общей, квартире, чего Саньку никоим образом не смущало.
Она считала, что, если мы живем под одной крышей, то все это в порядке вещей.
Конечно, ее мастер - классы по общению с противоположным полом я не наблюдала воочию, но ушами слышала все.
«Ну, и для кого ты себя бережешь? - спрашивала Санька, проводив очередного кавалера и закуривая сигарету на кухне. - Для принца? Так их нема, принцев!»
Я помалкивала и угрюмо подставляла пепельницу под пепел, сыпавшийся с Санькиной сигареты.
В нашем с мамой доме никто не курил. Мама была стерильна на работе и дома и даже руки мыла каждый час.
О каком курении могла зайти речь при маме? Правда, ее чистоплюйство вовсе  не помогло ей дожить до глубокой старости…
Ну, словом, как бы то ни было, курить я, все же, не научилась и Санькины перекуры терпела с трудом. Увы, терпела.
С появлением моей квартирантки я перестала ощущать себя хозяйкой квартиры. Да и никогда этого ощущения не было.
Мама при жизни властно гоняла меня по углам, а при Саньке с ее кавалерами я сама забивалась в углы, чтоб нечаянно как-нибудь не стать свидетелем того, чего мне знать и видеть не хотелось.
Так, что я, по-вашему, должна была ответить на вопрос для кого я себя берегу?
Тоже мне, сокровище…Конечно, к двадцати годам я уже освободилась от железки во рту и от очков…
Училась я так старательно и много, что вся моя детская пухлость ушла сама собой, уступив место если не худобе, то вполне человеческим параметрам. Но моя неспортивная фигура все равно выглядела нескладной, а большая грудь, которую Любовь Николаевна считала украшением, меня не спасала, так как, я не знала, что мне с ней делать - демонстрировать или прятать.
«Тут важен контекст, деточка, - поучала Любовь Николаевна, разглядывая мои рельефы и вертя меня властною рукой из стороны в сторону. - Для романтического вечера грудь стоит в меру обнажить, украсив какой-нибудь милой безделицей, привлекающей внимание. Для деловой встречи спрятать, оставив лишь намек в виде случайно расстегнувшейся пуговки, что, мол, там, внутри все, как надо!»
Деловых встреч у меня не было, разве что, общение с преподавателями на зачетах и экзаменах. Но тут уж я паковала себя, как мумию, чтоб, не дай бог, не раздражить взгляд экзаменатора своим несовершенством!
Романтических встреч тем более, не было. Хотя, милых безделиц, навязанных мне  моей покровительницей Любовью Николаевной, у меня скопилось немало. Она выуживала их из прошлой жизни с покойным мужем и предлагала приобрести за условную сумму. Всякий раз при этом говоря, что вещица ей дорога, как память о супружестве.
Если посчитать все штучки, купленные у нее в разное время нашего общения на работе, выходило, что романтические вечера у меня должны случаться, по крайней мере, раз в месяц, уж точно…
Но, календарный месяц истекал, безделушка лежала себе среди подобных в шкатулке на прикроватной тумбочке, а ничего не менялось…
Зато у Саньки за те два года, что мы прожили вместе, было столько событий, что их хватило бы с лихвой на две жизни. На мою, монотонную, тоже.
Во-первых, Санька устроилась на халтуру в ресторанчик, где она пела по вечерам с пятницы по воскресенье.
Во-вторых, из-за этого она перешла с дневного отделения на вечернее.
В-третьих - аборт, который Санька сделала от ресторанного ударника.
В-четвертых, скандально рассталась с ударником и представила мне нового бойфренда - мастера спорта по легкой атлетике. За которым вскоре укатила на какую-то универсиаду. В связи с чем нахватала неудов в институте и ей грозило отчисление.
В-пятых, заложила в ломбард все свои кольца, чтоб сделать подарок кому нужно в деканате, чтобы ее оставили учиться.
Учиться оставили…
В- шестых, насмерть поругалась на летних каникулах с родителями и, вернувшись, объявила мне, что теперь мы навек вместе.
В - седьмых, вдруг  в конце лета скоропостижно вышла замуж за военного и уехала с ним в Ульяновск к месту службы.
Институт так и остался незаконченным, Москва непокоренной…
Прочная уверенность, что ее, Саньку, ждет карьера артистки, рассеялась, как дым.
 Но неунывающая Санькина суть по-прежнему не давала ей покоя, будоража не только ее самое, но и всех, кто случался в радиусе ее активности уже вдали от меня.
А я вторично осиротела.
Пока мы жили вдвоем, мои глаза, уши, мысли были заняты Санькиными бесконечными делами и проблемами; теперь же, когда она оставила меня, легкомысленно распрощавшись, я не знала, как дальше жить и что, собственно, делать…
Комната, где квартировала Санька, была насквозь пропитана ее духами, заставлена ее безделушками; в шкафах гнездились ее джинсы и блузки, не уместившиеся в чемоданах, взятых с собой, которые я получила возможность напяливать на себя без разрешения.
Придя с работы, я первым делом забредала к Саньке в комнату и там бестолково слонялась, то присаживаясь к столу, то глядя из окна вниз…
Наверно, моя ветреная квартирантка предполагала, в случае неудачного замужества, вернуться ко мне.
Иначе, как объяснить ее нежелание, вместе со свидетельством о скоропалительном  браке,  забрать и вещи?
Я, скучая,  перебирала то имущество, которое осталось от Саньки в моей квартире. Чашки, заколки, журналы…И мне все время казалось, что  Санькины вещи какие-то особенные!  Привлекательные, что ли?
И, когда надевала ее солнечные очки или косынку, всегда мне мерещилось, что я меняюсь не только внешне, но и изнутри.
К моменту Санькиного побега из Москвы, я уже перестала быть чучелом, благодаря неусыпному вниманию Любови Николаевны и той же Саньки, но недовольство собой оставалось и с этим ничего нельзя было поделать.
Я копалась в себе, чтоб разобраться, как дальше жить, на кого теперь, в отсутствие Саньки, равняться?
«Куда ж тебе теперь? -вопрошала я саму себя.- Ева - Ева, где ж твое древо?»
Мне всегда казалось, что раз ты наречена Евой, ты как-то должна этому соответствовать. Всегда мне думалось, что имя, данное человеку при рождении - это его судьба и оно определяет жизненный путь, что сложится нужным  образом. И очень страдала, что не соответствую сути и содержанию своего имени.
Наверное, мысль стать во всех смыслах чьей-то первой женщиной,  была слишком дерзкой для человека с моей внешностью и родом занятий.
Мне хотелось  ПРОСТО СТАТЬ ЖЕНЩИНОЙ, почувствовать свою сопричастность к этому сонму прелестных, авантюрных, соблазнительных, сильных в своей слабости; хотелось принадлежать надежному, мужественному, уверенному в том, что обладание любящей женщиной - это высшая гармония бытия.
Хотелось ощущать в себе его силу и дерзость, взамен наделяя уютом и покоем, лаской и кротостью.
Да, кроткой я была, сколько себя помню…Эта кроличья покорность сидела во мне сызмальства, продиктованная суровой необходимостью жизни с сильной матерью.
Если девчонки в классе просили постоять на шухере, пока подтягивали колготки на перемене, я безропотно маячила на шухере.
Если говорили: «Слышь, Тимашова? Подежурь за меня сегодня, а я тебя в твой день заменю!», я покладисто соглашалась.
Наступал день замены и кроме меня никто про это не вспоминал. Да и ладно! Чего уж теперь? Согласие стало одним из принципов моей жизни.
«Из тебя вышла бы чудесная наложница,- издевалась Санька. - Все стерпишь, все проглотишь, на обиду промолчишь…»
Сама она, как всегда, была шумной, языкастой…Могла послать под горячую руку, могла нахамить, кому угодно и где угодно и считала это одним из главных достоинств своего характера.
Ах, как мне не хватало ее смелости и решимости!
Наверно, за эти пару лет Санька стала мне подругой. Ближе которой нет. Тем паче, что других-то не было в принципе…
Вряд ли и я занимала в ее жизни столь же значимое место.
Мне отводилась роль запасного аэродрома, с которой я, конечно, была согласна.
Да. Я на все была согласна, лишь бы хоть кто-то на свете помнил, что есть я, Ева Тимашова; пусть бестолковая, пусть закомплексованная, но тоже ведь зачем-то живущая! Любящая глазеть на прохожих на улице, читать по ночам в постели книжки, грызть леденцы «Взлетные»…
Читать в постели я пристрастилась уже когда мамы не стало. Она не позволяла. Да, конечно, с моими-то глазами!
Но теперь это стало можно и я, вечером, сняв свои линзы и надев очки, погружалась в мир женских романов, во множестве предлагаемых читателю нашего времени.
Умных книг я начиталась досыта еще в школе, а вот теперь, ближе к окончанию института, мне хотелось чего-то простецкого, жизненного, немудреного…
Все-таки, в двадцать три года  понятней и ближе Донцова и Вильмонт, нежели Кобо Абэ!
И, вместо того, чтобы заниматься подготовкой дипломной работы, я запоем читала на ночь истории, в которых описывался причудливый  путь к собственному счастью. И этот путь был таким захватывающим, что я всегда почему-то в героинях видела Саньку Волошину и думала, что ее жизнь вполне могла бы послужить прототипом  для похожей книжной истории.
Между тем, подошло время защиты диплома.
Моя далеко не блестящая работа, название которой звучало, как «Библиотечно-информационная деятельность», была оценена на четверку и я получила на руки диплом специалиста по документо - и архивоведению, что не сулило абсолютно никаких перспектив.
Поскольку предложений о хорошей работе, обещающей стабильный заработок и карьерный рост не посыпалось, я осталась работать в библиотеке.
Моя библиотека одарила меня, дипломированного специалиста,  уже целой ставкой с четвертью, что позволяло мне теперь к общаковским бутербродам и винегрету добавлять вафельные тортики и любимую всеми в абонементе халву.
Любовь Николаевну мы в положенный срок проводили на пенсию и в двадцать пять я стала заведующей абонементом, получив по наследству и по дружбе ее должность.
На библиотечной стойке появилась пластиковая табличка «Заведующая абонементом Тимашова  Ева Евгеньевна» и выглядело это солидно.
Каждый день, приходя на работу, я кидала взгляд на табличку, затем в зеркало, хитро пристроенное в глубине книжных полок абонемента.
И видела себя короткостриженную, с влажно блестящими от присутствия линз глазами, в Санькиной водолазке и джинсах и думала: «Вот и еще один день, который пройдет, не принеся перемен…»
Каких перемен я хочу, толком я не могла объяснить даже себе самой, но соки бродившие во мне, как в бутылке с молодым вином, будоражили мою голову, гнали по жилам мою кровь, лихорадили мое сознание дерзкими видениями, почерпнутыми из книг на полках моей библиотеки.
Я видела себя за рулем дорогой иномарки; в салоне красоты, где меня в один присест превращают в Анджелину Джоли; в тесной близости с молодыми красавцами из высшей футбольной лиги, помещенными на обложках «Телеантенны» и «Семи дней»; на звездных телепроектах, которые в считанные недели превращали обычного человека в кумира миллионов…
Да, я понимаю, что дорогой иномарке взяться неоткуда! На это нужны деньги, которых у меня в принципе не может быть.
В салоны красоты не обращаются женщины, которые все детство стояли на шухере в то время, как другие будущие женщины наводили красоту, занимались бальными танцами и  ездили на морские курорты.
В футболе я ничего не понимаю и не отличаюсь азартом болельщика, так что, мне негде встретиться с футболистами высшей лиги и шансы быть ими замеченной тут же обнуляются…
Для телепроектов и участия в них у меня нет талантов и нахрапа, как у Саньки.
А насчет близости…
В детстве мама всегда закрывала мне глаза властною рукой, когда на экране целовались. Значит, поцелуй - уже нешутейная  близость!
Потому-то я, застав в квартире на кухне целующуюся с очередным кавалером Саньку, сразу зажмуривалась и малодушно убегала на улицу, бросив сумки и ссылаясь на якобы срочные дела, которых у меня отродясь не было.
Да что там поцелуи! Когда в период сессии в абонемент валом валили студенты и мне приходилось решать с ними массу проблем по поводу их методичек, рефератов и курсовиков, даже в глаза некоторым из них я стеснялась смотреть напрямую.
Как правило,  робела я перед смазливыми самцами Санькиного отделения. Все они, в той или иной степени, мнили себя уже готовыми артистами и им нравилось испытывать свои чары на ком угодно.
 Думаю, они были одинаково развязны и покровительственно - фамильярны с кассиршами в магазинах, с лаборантками в аптеках, с билетершами в кинотеатрах…
И возглавившая абонемент Тимашова Ева Евгеньевна не была для них исключением.

«Слушай, - спросила меня однажды Санька в начале нашей совместной жизни, - признавайся: ты хоть целовалась?»
Саньку невозможно было провести; она во всем была пройдохой и я сказала все, как есть. Ну, не целовалась!
«А хочется?» - продолжала лезть в душу Санька.
«Не знаю, - сказала я, подумав, - Наверное…»
«Так, за чем дело стало? - подскочила Санька. -  Как тебе Славка?»
«Ты о чем?» - не поняла я Санькиного вопроса и вспомнила  бугая, у которого Санька сидела на коленях в кухне три дня назад, когда я ввалилась домой из своей библиотеки.
«Рекомендую! - Санька двусмысленно перешла на шепот. -Просто улет! Распечатает так, что глазом не моргнешь!»
«Что значит - распечатает?» - удивилась я.
«Господи! Ну, должно же это когда - то случиться, наконец! Ты вспомни, сколько тебе лет» - возвела к небу очи моя ретивая квартирантка.
«Да что должно случиться? - продолжала тупить я. - При чем тут я? Он же-твой парень! Разве нет?»
«Для подруги не жалко! - констатировала Санька. - Святое! А то, что Славка - супер, так на себе проверено!»
«Нет, Сань, давайте как - нибудь без меня!» - заартачилась я.
«Ну, черт с тобой! - горячилась Санька, которой не терпелось устроить наше совместное счастье в моей квартире.- Хочешь, я попрошу, чтоб Славка привел для тебя приятеля?»
«Нет, не хочу!» - я представила себя сидящей на коленях у Санькиного Славки и помотала головой, гоня прочь это видение.
«Ну и дура! Сиди всю жизнь одна, недотрога! Так и помрешь нецелованной!» - Санька психанула и хлопнула дверью.
Я осталась одна на кухне.
Побродила из угла в угол, зашла в ванную, в упор взглянула на себя в зеркало сквозь торчащие в стакане на призеркальной полке расчески и зубные щетки.
На меня смотрела девица  с отродясь нещипанными бровями и совершенно не запоминающимся лицом. Я через голову стянула футболку и снова уставилась на себя, приподнявшись на цыпочки. Обнажились бледные плечи. Я протопала в комнату, повесила на грудь одну из бирюлек, купленных у моей предшественницы, накрасила губы Санькиной помадой и яростно причесалась, высекая расческой искры из волос. Стало получше. Сняла лифчик. Потом остальное.
Следы от резинок оставили на коже полосы, которые, казалось, напрочь перечеркивали мои девичьи мечты о счастливом будущем.
Я удрученно оделась, стерла помаду с губ и в который раз подумала: «Что ж тебе делать с собой, недотепа?»
Весь вечер Санька дулась и не разговаривала со мной.
На следующее утро мы в молчании попили чаю на кухне - это у нас называлось завтрак  и я, вздохнув про себя, пошлепала собираться на работу.
Частенько мы выходили из дома вместе, но тут дверь бабахнула: Санька ушла, не дождавшись, пока я оденусь.
Днем у меня все падало из рук. Я натыкалась на все углы и все думала о вчерашнем. Меня очень угнетало, что Санька дуется.
После работы я зашла в магазин, купила любимые Санькины пельмени и слоеное тесто, которое готовится быстро и вкусно и поплелась к дому.
В квартире было пусто и я, одев фартук и закатав рукава, распластала на столе тесто.
Поставила на газ воду для пельменей и стала думать, что же я первым делом скажу рассерженной Саньке, когда она явится и как я буду с ней мириться. Пока я нарезала тесто на полоски, посыпала их сахаром, вода закипела.
Я бросила пельмени в кастрюлю, разожгла духовку и тут раздался звонок в дверь.
«Ага…- злорадно подумала я про Саньку, - уходя, хлопаешь дверью так, что забываешь взять ключи!»
Я с ухмылкой открыла дверь, спрятавшись за ней и из-за двери пропела гнусаво: «Мирись-мирись-мирись и больше не дерись! А если будешь драться, то я буду кусаться!»
С идиотским выражением лица я выскочила из-за двери и больно ткнулась в каменную грудь бугая Славки.
«Опа, - сказал он.- Ну, здрасти , что ли!»
«Здрасти…» - эхом повторила я, оторопев от неожиданности и мигом стирая улыбку с лица.
«Сама в объятья прыгаешь, молодец!» - похвалил Славка и намертво сцепил в замок руки на моей спине.
Я забилась в его ручищах, понимая, что с моими силенками ни за что не вырваться из этаких тисков.
«Пусти!» - просипела я, безнадежно пытаясь освободиться.
«Ты не рада, что ли?» - удивился Славка и ослабил хватку.
Я воспользовалась его замешательством и ускользнула в кухню.
Славка, приняв мой маневр за приглашение продолжать игру, шустро последовал за мной. И снова сграбастал в объятия, как медведь.
Я с тоской поняла, что бежать некуда, разве что в окно, и прижалась лопатками вплотную к холодильнику. Славка навалился всем телом и я почувствовала, как его стальные руки теребят узел фартука на моей спине.
Такая близость не предполагала радостного изумления Принца, нашедшего, наконец, после долгих поисков свою избранницу, которую он готов прямо сию минуту повести к алтарю.
Я перегнулась пополам, уходя от настырных губ, которые собирались причинить мне радость первого в моей жизни поцелуя и свалила на пол кастрюлю с кипящими пельменями.
Мой насильник вдруг ослабил хватку, матюгнулся и кинулся прочь из кухни.
В ушах у меня звенело от волнения и я не сразу пришла в себя.
Когда я приобрела мало - мальскую способность соображать и увидела на полу лужу дымящегося бульона и рассыпанные пельмени, мне стало ясно, что я обварила человека, который целенаправленно собирался стать первым мужчиной в моей непутевой жизни.
На дрожащих ногах я присела на пол, обозревая степень кухонной разрухи. Кастрюльная крышка на полу раскачивалась туда-сюда, словно качели. На всем полу моей крошечной кухни не осталось сухого места и мне пришлось, разогнувшись, на цыпочках добраться до ванной, сгрести там половую тряпку и вернуться ликвидировать аварию.
Санькино любимое блюдо было сметено веником в совок и сброшено в мусоропровод.
Лужа вытерта, кастрюля водворена на полку.
На столе плющились засахаренные полоски теста, так и не отправленные в духовку. Бросив на них очумелый взгляд, я и полоски, под горячую руку, швырнула в мусоропровод.
Словом, я психанула очень похоже на Саньку и, оставив в кухне все, как есть, ушла в свою комнату и не раздеваясь завалилась в постель. Я ковыряла пальцем стену и ревмя ревела.
Санька появилась, когда я уже наревевшись, крепко спала.
Когда утром я вышла в кухню, подслеповато щурясь без линз и без очков, Санька недоуменно на меня посмотрела - она сидела за утренним чаем и грызла сушку.
Не говоря ни слова, я налила себе кипятку в чашку, бросила туда пакетик чая и вернулась с чашкой в свою комнату.
Села на кровать, чашку поставила на пол между ногами. Тупо уставилась на нее и думала при этом, сильно ли обварился мой вчерашний соблазнитель.
Санька без стука вошла ко мне, вызывающе скрестила на груди руки, облокотилась о дверной косяк и спросила: «Это что, бойкот?»
Я молча пожала плечами.
«Ну, что? Покалечила парня - и рада?» - пошла в наступление моя квартирантка.
«Еще мало!» - ответила я равнодушно.
«Ты хоть понимаешь, что поступила по - свински? Ну, сказала бы «не хочу!» - и никто б тебя не тронул! Зачем же так дико?»
-Если я тебя подвела, извини. И давай закроем эту тему!
-Ты подвела!? Ты подвела!? Да ты меня навсегда рассорила с приличным парнем! Он меня теперь за версту обходить станет!
- Очень сожалею. Другого найдешь! А этот пусть придет, я перед ним извинюсь, если тебе от этого станет легче!
-Да он никогда не придет! Что он - сумасшедший, что ли?
-А что ты так убиваешься? Сама говорила - для подруги не жалко! Одним больше - одним меньше, делов -то...
- Кто ж знал, что ты так встретишь?  Тоже мне, подруга! Это ж надо, в ответ на ласку - кипятком!
-Знаешь, Сань, если это ласка, то, пожалуй, без нее я проживу легко и ни разу не пожалею!
«А, ты неисправима!» - Санька махнула рукой и вышла.
Я угрюмо допила свой чай и заставила себя подняться, чтоб все же, дойти в этот день до работы.
Разговор с Санькой совершенно меня истощил.
И думалось мне об этом эпизоде еще долго, но жить с Санькой мы продолжали, как прежде. Только попыток устроить мое счастье она больше не предпринимала.
На свою удачу или на свою беду она, как раз, в это самое время устроилась в ресторан.
Потом у нее завязался роман с местным ударником, которого она, к моей радости, не водила к нам домой, так как у него был свой плацдарм для встречи с женщинами.
Нахрапистая Санька, по своему обыкновению, решила, что сразу прыгнет в дамки со своей смазливой мордашкой и  женским обаянием, но не тут-то было!
Три месяца этого рьяного со стороны Саньки и абсолютно индифферентного (как было видно постороннему глазу) со стороны ударника романа, закончились, вы знаете, чем.
Мне было ее жалко в этой неистовой любовной схватке - кто кого; ведь расстались они, разругавшись в пух и прах. Что - что, а жалеть от души я умела!
И после расставания с ударником, я почему - то была уверена, что на Санькином горизонте вновь замаячит бугай Славка. 
Но, видать, мы обе прижгли его - одна попользовалась и попыталась передать по цепочке.
Другая, не являясь объектом вожделения, так - чисто от его же губительной снисходительности, чуть не вывела из строя то, что, в каком-то смысле, делает мужчину мужчиной.
Далее Санька, оправившись от ран (во всех смыслах), потеряла голову от легкоатлета. Она таскала к нам домой его футболки и прочее барахло, набивала им стиральную машинку и с восторгом сообщала, что пряный запах пота ее возлюбленного заводит ее до одури.
Все мои познания о близости мужчины с женщиной упирались в сцепленные на спине руки, которые развязывают узел кухонного фартука и тяжелое дыхание при этом.
И я пыталась представить себе, как спортсмен что-то постоянно развязывает, расстегивает, распутывает у Саньки на спине. При этом на нем от усилий развязывания узлов выступает тот самый пот, от которого Санька сходит с ума.
Что и как там дальше, ума не приложу. В книжках про это пишут, конечно, но так, слегка, мельком; наверно, чтоб поддерживать интерес к повествованию, иначе зачем такие намеки?
Конечно, люди практикующие подняли бы меня насмех, но я - то библиотекарь, для которой вся жизнь умещается на книжных полках абонемента - что с меня взять?
Хотя, вру. Не вся. Много чего есть и для меня за стенами библиотеки и все в открытом доступе.
Так что, если говорить о том, чем я могу компенсировать свою неосведомленность в отношении между полами, это целый мир красоты и удовольствий, которые я умею замечать и никогда не пройду мимо…
Пусть я никогда не была на море, но я могу себе представить чудную картину морского заката.
Я никогда не летала на самолете, но могу почувствовать восторг от подъема в высоту, когда под крылом остаются мириады белых облаков и близость солнца слепит глаза.
Я никогда не чувствовала на себе восхищенных взглядов мужчин, но могу представить себя, идущей легкой походкой по Арбату в кожаной косухе, в гетрах, с рюкзачком за спиной и ловящей на себе изумленные взгляды легкоатлетов, благоухающих пряным потом; ударников, исполняющих для толпы на бис боссанову и бугаев Славиков, жующих сосиски в тесте и сухарики с пивом.
Я люблю смотреть в окно, когда наступают сумерки и мечтать; я люблю, когда за окнами идет дождь, а мне не надо рано вставать и идти на работу; я люблю выйти на балкон после дождя и счастливо задохнуться от терпких запахов мокрой земли и листьев; люблю, когда в лужах отражается вечерний город с его огнями и рекламами; люблю запах яблок, упавших с яблони в траву; люблю гадать на ромашке; люблю стрекот цикад в летнюю жару; люблю ехать в вагоне метро в поздний час, когда вагон пуст; люблю оставить свои следы на только что выпавшем снегу; люблю после ванной лечь в постель, которая застелена свежим бельем; люблю чай с малиновым вареньем; люблю вытаскивать из почтового ящика открытки с поздравлениями; люблю канун нового года, когда ждешь чудес…
Вот, Санька - та чудес не ждала. Из-за бесконечных приключений она чуть не вылетела из института. Каких трудов, усилий, унижений стоило ей остаться в своей группе после бесконечного отсутствия на занятиях! И долги, которые накапливались от сессии до сессии были нескончаемы.
А я, несчастная зубрила, снова жалела Саньку, которая вертелась на лезвии ножа…
Кажется, из деканата написали Санькиным родным гневное послание с просьбой повлиять на дочь.  Санька не говорила про это, я краем уха услышала в институте…
Тогда -то, по приезде домой, она вдрибадан разругалась с семьей. Хлопнула там дверью и сказала, что знать их больше не желает.
Я, сирота, потихоньку завидовала Санькиной многосемейности. Так хотелось, чтобы хоть какая близкая душа - брат, сестра, неважно…
Мне казалось - это так здорово, когда есть с кем не соглашаться, есть с кем спорить, есть кому в раздражении, выпуская пар, кричать друг на друга, чтобы потом слаще было мириться.
А, помирившись, всем вместе сесть за круглый семейный стол и чтоб чайник на столе дымился и звенела посуда. И смеялись бы вместе над происшедшей только что ссорой, как над веселым анекдотом, твердо зная, что это больше не повторится…
Санька, напротив, считала, что это именно я - баловень и мне крупно повезло быть одной и не донашивать колготки и платья сестер.
А я про себя думала, что вот сейчас, когда Саньки нет рядом, с удовольствием донашиваю ее вещи.
Когда окончилась эта ее скандальная история с родителями, мы зажили более спокойно. Или я, наивная, просто на это надеялась?
Я уже успела свыкнуться с мыслью, что моя квартира стала коммунальной и Санька Волошина - моя соседка навечно.
И вдруг - как гром среди ясного неба!
…Я закопалась в работе над своим дипломом, а Санька в это же время, клятвенно обещала в деканате рассчитаться с долгами, чтоб тоже получить тему дипломной работы. И даже на пару дней засела за конспекты лекций.
В преддверии защиты  я на какой-то период почти перестала есть, пить, ложиться и вставать в нормальное, привычное время…
Мы толком не разговаривали в эти дни с Санькой;  по крайней мере, разговоры мешали мне.
Засидевшись у компьютера и уйдя в дебри целей и задач моей работы, я не услышала, как вернулась Санька.
Очнулась я от созерцания монитора только тогда, когда в прихожей заговорили два голоса разом.
Привычный Санькин и мужской бас, рокочущий, как барабан на военном параде. Затем, дверь в квартиру захлопнулась и стало тихо.
Я никогда не подглядывала за Санькой, но тут выскочила из комнаты и приникла к кухонному окну, которое выходило на подъезд.
Благо, на подоконнике громоздились герани экс-заведующей абонементом Любови Николаевны и за ними с улицы, если бы кому-то приспичило поднять голову к окну, было не видать, кто там смотрит сверху вниз.
Санька вышла из подъезда с плечистым военным и сразу взяла его под руку.
Гадать, откуда взялся новый Санькин знакомец долго я не стала и, пожав плечами, вернулась к дипломной работе.
Вечером Санька явилась домой одна, но с тортом и бутылкой своего любимого вина «Исповедь грешницы». С порога объявила мне, что уезжает в Абхазию.
«Чего? - не поняла я. - Какая Абхазия? А институт? А хвосты?»
«А, осенью сдам! - беспечно махнула рукой Санька, нарезая торт на куски, которые даже бугаю Славику в рот не засунуть. -  Такой шанс! Не в силах упустить!»
«Ты что, больная? - я по- бараньи уперла взгляд в Санькины очи. - С ума сошла? Тебя до сессии не хотят допускать, не говоря уже о дипломе! И не видать тебе его будет, как своих ушей с этой Абхазией!
«Да что ты прицепилась с этим дипломом? - Санька плюхнулась за стол напротив меня. - Ну, сдам я, сдам! Я с Иркой из деканата договорилась, с секретаршей! Она поможет решить вопрос о пересдаче. Она - своя в доску девка!»
«Да, бог с ней! - нетерпеливо отмахнулась я. - Осталась ведь самая малость! Ну, потерпи же! Какая с бухты - барахты, Абхазия?»
«Да, не до учебы мне сейчас, Тимашова, пойми ты! - Санька звала меня чаще по фамилии. - С классным парнем познакомилась!  В тридцать два уже преподаватель военного университета! Отпуск у него сейчас. Мы едем вместе!»
«Ты с ума сошла?» - тупо повторила я.
-Да-да-да, Тимашова! Я сошла с ума! Мне сорвало башню! И я еду с Володей в Абхазию!
- Ах, Володя, значит! Спасибо, хоть не Славик! А что он преподает, кстати? Часом, не игру на ударной установке?  Или легкую атлетику? Или как морские узлы на спине у баб распутывать?
- Ну, ты злючка! А еще подруга!
- Да какая я тебе подруга? Так, угол тебе сдаю…
- Тимашова,  давай вина выпьем! Меня не отговорить - ты знаешь! А насчет угла…Надоело мне по чужим! Своего хочется! Володя на днях квартиру получить должен…
-А, тогда конечно! С Володей куда как приятней жить под одной крышей, нежели с чудачкой в очках!
«Да ты что, Тимашова! Да я ж тебя, как сестру!» - Санька выскочила из-за стола, обняла крепко и, дохнув «Исповедью грешницы», стала  с силой целовать мои соленые от слез щеки.
Я поняла, что сделать ничего нельзя и уступила, пожелав ей, естественно, волшебной поездки.

А, вернувшись из Абхазии, Санька объявила, что они с Володей расписались во время отдыха в местном загсе и было очень романтично.  И что теперь  она носит фамилию  Гордеева.
«Гордеева, так Гордеева. Примите поздравления!» - без эмоций сказала я и пошла помогать Саньке укладывать вещи по чемоданам, так как оказалось, что квартиру капитан Гордеев получил и надо туда перебираться вдвоем  с молодой женой, как можно скорей.
От Санькиного штурмового отъезда осталось в моем шкафу и пышное свадебное платье в матовом чехле и сбившаяся в комок длиннющая фата, которые затребовала купить у Гордеева взбалмошная невеста для скоропалительного бракосочетания.
Платье заняло полшкафа и было слишком громоздким, чтобы волочь его за собой в гарнизон, ведь более нужных в повседневной жизни вещей и так увозилось молодоженами немало.
А у меня оно могло висеть годами, как и многое другое, что принадлежало Саньке. Места одному человеку и разным вещам в квартире хватало вполне.

Осень вошла в наш двор пожаром рыжих кленов сразу после Санькиного отъезда и, казалось, заглядывала ко мне в окна, стучась дождем, потому что жалела меня в моем горемычном одиночестве своими слезами.
Квартира стояла пустой. Ну, я - то в ней жила, конечно, по - прежнему…
Но не стало слышно Санькиных песен по утрам в ванной и Санькиных перебранок по межгороду с родителями. И Санькиных томных вздохов за закрытой наглухо дверью в ее комнату, когда к ней захаживали приятели.
Мой недавно полученный диплом лежал на письменном столе и покрывался слоем пыли.
Я нарочно не убирала его с глаз, чтобы хоть как -то напоминать себе, что последний год был мною прожит не напрасно.
А Санька так и уехала, наплевав на хвосты, неполученный диплом и институт вообще.
Затем, уже глубокой осенью, мой диплом был сдан в отдел кадров и вскоре сослужил службу, сделав меня богаче еще на полставки библиотекаря.
После штурма дипломной работы и аврального Санькиного отъезда, дни еще больше стали похожи один на другой. Жизнь совсем замерла.
Осень властно хозяйничала. По окнам текли струи дождевой воды, стекла сотрясал ветер, снаружи к ним липли мокрые листья. По утрам подмораживало и лужи хрустели ледком.
А я залезала с ногами в кресло Санькиной комнаты и впадала в оцепенение: не хотелось ни читать, ни слушать музыку, ни смотреть телевизор…
Мне очень не хватало Санькиного соседства.

Под новый год от Саньки пришла поздравительная открытка: «С новым годом! С новым счастьем! С новыми успехами!
Ждем прибавления в семье. Целуем! Гордеевы.»
Вот, значит, как. Интересно, кто родится у Саньки - мальчик, девочка? Может, оба сразу?
Через пару недель, уже в новом году, Санька прислала еще открытку с просьбой приютить на два - три дня Володиного сослуживца.
Я ответила согласием. А как я могла отказать Саньке?
Близилась дата приезда этого самого сослуживца.
А я все больше волновалась - впервые за все двадцать четыре года в моей квартире будет находиться мужчина. Целых три дня. Днем и ночью.
Когда он позвонил в дверь, я, волнуясь, как перед защитой диплома, открыла ему, думая, что увижу нечто похожее на Санькиного Гордеева.
Ничего подобного!  Оказывается, не все военные - красивые, здоровенные…И я тут же перестала волноваться.
Гость за дверью был щуплый, бледный, невысокий, одетый в неброские джинсы и такую же курточку. К тому же еще и, практически, лысый. В руках он держал очки, подслеповато щурясь в моем слабо освещенном подъезде. Он поздоровался и спросил разрешения войти. Я разрешила, отступив от двери вглубь коридора. Он неуверенно вошел, еще раз  поздоровался, молча огляделся.
Я протянула руку к выключателю и включила свет в коридоре, чтоб осматриваться было удобней.
«Я от Володи Гордеева и от его жены Александры с приветом.» - сказал он.
«И я - с приветом, - мрачно подумала я, а вслух сказала, - проходите, мне про вас писали.»
Приехавший военный  неуверенно сделал шаг вперед и остановился. Поставил к ногам дипломат и уютную матерчатую хозяйственную сумку с цветочками. В сумке стеклянно звякнуло.
«Меня зовут Олег Григорьевич.» - представился он, спрятав руки за спину, наверное, чтобы не подавать их мне.
«Евлампия,» - буркнула я и, вытащив свои руки из-за спины, скрестила их перед собой.
«Как? - недоуменно произнес мой гарнизонный гость. - Простите, не понял? Мне сказали, вы - Ева?»
«Ева, Ева, - хотелось ответить  мне, - и притом, непорочная дева…»
Но природная робость пересилила и я объяснила, что, Ева-то я Ева, но очень уж люблю сочинения Дарьи Донцовой и ее героинь. Сослуживец Гордеевых немного успокоился.
Я исподлобья разглядывала его при свете, словно экспонат за стеклом музея, который непонятно зачем оказался в музее и остается только догадываться, почему он там оказался.
«Я могу удостоверение показать!» - всполошился сослуживец Санькиного мужа в ответ на мое созерцание и полез в нагрудный карман.
«Не надо. Что вы!» - махнула рукой я, словно ко мне, минимум раз в неделю, заезжали на постой военные и это было вполне привычным делом.
Он убрал руку из кармана, поднял сумку с пола и протянул мне: «Тут вам гостинцы от Гордеевых.»
«Пойдемте, я покажу вам Сашину комнату.- предложила я. - За гостинцы спасибо!».
Мы пошли.
Олег Григорьевич снова осторожно пристроив свой дипломат на полу  между ногами, словно это был пресловутый ядерный чемоданчик Путина, сказал : «Мне бы в ванную с дороги.  Если можно, конечно…»
Я с трудом сообразила, что надо предложить гостю полотенце. Потом, все же, поняла, что надо и указала на шкаф: «Полотенца в шкафу. Берите любое!»
И вышла, прихватив с собой сумку с гостинцами. Гость аккуратно и тихо затворил дверь за мной, словно опасаясь, что я стану смотреть на него в щелочку.
Пока он собирался в ванную, а затем мылся, я разбирала Санькины гостинцы. В сумке были банки с вареньем и компотом, топленое масло, мед, сушеные яблоки. Гостинцы сильно смахивали на Санькины посылки из дома. Ну и хорошо. Мне они напомнили нашу прежнюю жизнь вдвоем с Санькой, которая сейчас стала такой далекой, как будто прошло миллион лет с тех пор, как две студентки жили бок о бок и учились каждая своему ремеслу.
Я не придумала ничего лучше, чем сварить пельмени и, когда мой гость, алея напаренным лицом и блестя мокрыми остатками волос, вышел к столу, я жестом пригласила его ужинать, сказав: «Санькино любимое блюдо! Угощайтесь.»
Олег Григорьевич босиком неслышно прошел в комнату, где остановился на постой, и вынес к столу бутылку шампанского и коробку конфет.
«К пельменям больше бы подошла «Исповедь грешницы»…» -  мелькнула у меня ехидная мысль.
Ужин прошел натянуто и разговор не клеился, хотя пельмени усердно запивались шампанским.
Я пыталась узнать, как живется в гарнизоне моей бывшей квартирантке с военным мужем, но гость отвечал односложно, словно информация, которой я пытаюсь овладеть, была стратегически секретной.
Чай с конфетами тоже не спасал положение и я поняла, что устала напрягаться и хочу в свою комнату.
«Ну, пойду к себе. Мне завтра рано вставать, - сказала я. - Будьте, как дома, хозяйничайте сами. Спокойной ночи!»
«Спокойной ночи!» - пискнул гость мне вослед и я удалилась к себе.
Однако, очутившись в комнате, покоя я не обрела. Наверно, от непривычности ситуации.
Но, делать нечего - послонявшись из угла в угол и потаращившись по многолетней привычке на ночь в окно, я улеглась спать.
Из кухни и соседней комнаты не доносилось ни звука.

Утром я встала пораньше, чтоб убрать остатки ужина и очень удивилась, застав в кухне безупречный порядок.
Вымытые тарелки были выложены на расстеленном кухонном полотенце, кастрюлька с крышкой, блестя чистыми боками, стояла на плите.
Я засомневалась, была ли она такой чистой до пельменей, которыми мы ужинали.
Олег Григорьевич, как будто ждал за своей дверью, когда я появлюсь; вышел пожелать мне доброго утра уже одетый и застегнутый на все пуговицы, словно и не ложился.
Мне стало неловко за свой не очень свежий халат.
«Вы наверно опаздываете на работу»? - спросил он меня и предложил приготовить завтрак.
Наверно, я так же сильно удивилась только скоропалительному Санькиному замужеству…
И от удивления молча кивнула, соглашаясь, чтобы  мне, хозяйке, гость сготовил завтрак,  хотя никуда покамест не опаздывала.
В отмытой им же самим до блеска кастрюльке постоялец сварил манную кашу не хуже детской няньки. Мы поели и я выкатилась на работу, односложно поблагодарив, все еще онемелая от изумления.
На прощанье Олег Григорьевич уверил меня, что завтра он уже избавит меня от неудобства своего присутствия. Я не нашлась с ответом.

Идя вечером с работы, я раздумывала над тем, как буду ужинать в обществе гостя. И чем.
Зашла в универсам и задумалась - как его потчевать за ужином?
Только чем же я могла удивить человека, который виртуозно сварил манную кашу без единого комочка - совсем не мужского приготовления блюдо?
Но в мою, не привыкшую к кулинарным изыскам с целью ублажения мужчин голову не пришло ничего лучше, чем купить готовые котлеты и замороженную овощную смесь в качестве гарнира к ним.
Олег Григорьевич ждал у подъезда, хотя мы не договаривались об этом. При моем появлении он поднялся с лавочки и взял в руки свой неизменный дипломат.
Я поздоровалась. Он забрал у меня из рук пакет с покупками.
«Чего ж вы не поднялись в квартиру? - полюбопытствовала я. - Я ж оставила вам ключи!»
«Да я только подошел,» - сказал он и я поняла, что это неправда.
«Стеснялся, что ли? - размышляла я, пока мы подымались на мой четвертый этаж. - А я -то думала, что в моей жизни стеснительные люди не встречались никогда.»
В квартире, уже разувшись, мой гость в носках прошлепал на кухню в обнимку со своим дипломатом, открыл его и начал извлекать на свет банки с зеленым горошком, докторскую колбасу, сыр, рыбные консервы, майонез… Все, вплоть до хлеба,- гастрономический набор, не поражающий роскошью, но практичный и обильный.
Я молча наблюдала, держа в руках свои котлеты и замороженную смесь.
«Вы устали? - спросил мой командированный и, не дожидаясь ответа, предложил,- подите, отдохните. Я сготовлю.»
И, видя мое замешательство, добавил: «Знаете ли, одному много не надо! Поэтому, когда выдается случай сготовить что-то праздничное, я - с удовольствием…»
«А что, у нас праздник сегодня?» - наивно поинтересовалась я.
Гость смутился. Я продолжала стоять над душой со своими котлетами.
«Да нет, никакого праздника,- покраснев, сказал он. - Просто я завтра еду в отпуск.»
«В Абхазию?» - глупо спросила я.
«Почему - в Абхазию?» - удивился он.
И так, как я молчала, поспешил ответить: « Домой, к матери. В Бологое.»
«А это где?» - спросила я, смутно припоминая, что это место описано в стихах Маршака  «Жил человек рассеянный.»
«Под Ленинградом.» - ответил он так просто и понятно, что сразу повеяло  маминым пионерским детством. Не под Питером, как сейчас принято говорить, а именно под Ленинградом…
Мне почему - то до сих пор приятно называть Питер Ленинградом, хотя Ленинградом я его толком и не помню.
«Ну так, как?» - спросил гость в ожидании моего ответа.
 «Что, как?» - не поняла я.
«Отметим мой отпуск хотя бы салатом ?» - Олег Григорьевич протянул руку в сторону фартука, висевшего у кухонного стола на гвоздике.
«Да, пожалуйста!- пожала плечами я. - Из меня кулинар неважный, так что, действуйте!»
И я присела к  столу, положив возле себя все те же котлеты и пакет с гарниром и подперла руками щеки.
«Так точно!- в шутку козырнул гость. - Немного терпения…»
Чего-чего, а терпения мне по жизни было не занимать. Поэтому я приготовилась наблюдать мастер - класс по кулинарии от приезжего из Ульяновска военного, должности и звания которого я не знала.
«А какое у вас воинское звание?» - церемонно спросила я его.
Он засмеялся и ловко подставил сковородку под мои котлеты, которые отправил на газ.
«Так не говорят, - сказал он, краснея. -Чин. У меня чин майора. Если вас интересовало это…»
«А что это значит? С чем его едят?» - бездарно пошутила я .
«Это - первое звание старших офицеров. А вообще - то я преподаватель кафедры химии и биотехнологий. В Ульяновском военно - техническом университете.» - сказал майор, кроша колбасу на разделочной доске.
Получалось у него это ловко, причем он сразу видел без лишних вопросов, где и что лежит на моей крохотной кухне и брал без моей помощи.
В большой миске росла горка салата. Я завороженно глядела, как ловко он орудует ножом, не отрывая его от доски…У меня бы так ни за что не получилось.
«А у меня мамы нет. Она умерла. Я еще студенткой была в то время.» - догнала я тему про поездку к матери в отпуск.
« Что - то рано…» - посочувствовал Олег Григорьевич, покачав головой.
Мы помолчали. Впрочем, сегодня говорить было легче, чем в первый вечер.
Гость вертелся, не вставая с табуретки к плите, переворачивая котлеты и вновь возвращаясь к столу с салатом.
«А работа вам ваша нравится?» - настырничала я с вопросами, обратив внимание на то, что на вопросы майор отвечает  сегодня вполне охотно, в то же время, не задавая мне встречных.
Он ответил, нарезая хлеб тоненько - тоненько и укладывая его веером в плетеную хлебницу, из которой я забывала вытряхивать крошки: «Работа, как работа…Ничего в ней особенного. Но она нужна нашей отрасли. И потом, я в этом университете сам учился когда-то. С тех пор я ему не изменяю.»
«Надо же…И вы тоже!» - удивилась я.
«А вы о чем?» - он посмотрел на меня, оторвавшись от заправки салата и держа ложку, перепачканную майонезом, на весу.
«Я об институте. Ведь и я работаю в библиотеке института, где учились мы с Санькой!» - сказала я и уставилась на салат.
Гость, проследив за моим взглядом,  набрал салат на кончик ложки и поднес к моим губам.
«Попробуйте. Как на ваш вкус? Достаточно посолен?» - спросил он и я сняла пробу с праздничного салата.
Меня несколько смутил этот жест - уж очень он выглядел интимно…
«Как?» - переспросил гость.
«Вкусно.» - промямлила я,  проглотив  салат.
Майор выключил газ под котлетами, протянул руку к посудному шкафу и ловко выудил оттуда пару тарелок. Котлеты оказались на тарелках, аппетитно дымились и было полное ощущение, что они домашние.
«Ну, ешьте же, - сказал майор, - пока горячие… Небось, целый день всухомятку!»
«Как вы догадались?» - я удивилась его проницательности.
«У вас вид голодный! - засмеялся майор. - Вам салат положить?»
«И побольше, - кивнула я.- Кстати, я бы выпила под такую закуску!»
Олег Григорьевич страшно покраснел. Он, видимо, не ждал от меня такой прыти.
Я поняла, что сейчас он сделает ходку к своему дипломату и в очередной раз удивит меня. Действительно, он пошел к себе в комнату и вынес в руках бутылку коньяка.
«Вот.- сказал он смущенно. - Подойдет?»
«Не знаю…- честно сказала я. - Я не пробовала.»
«Давайте исправим этот пробел в вашей биографии,- Олег Григорьевич сел и, безошибочно угадав, где у меня могут быть рюмки, достал их с полки посудного шкафа.
«Наливайте!» - распорядилась я по - хозяйски властно, словно всю жизнь баловалась коньячком на сон грядущий.
«Охотно!» - сказал мой гость и плеснул себе и мне коньяку на дно рюмок.
Я махнула напиток и он обжег мне горло своей колючей терпкой горечью.
«Ух ты!» - я покрутила головой. Гость, опустив глаза в тарелку , ел приготовленный им салат. Свою рюмку он выпил аккуратно, словно в глубоком раздумье.
Во рту у меня осталось ощущение хвои, которую я долго жевала, чтоб смягчить колкость, прежде чем глотать.
«Да-а…- протянула я. - Это вам не «Исповедь грешницы»!»
«Вы это про что?» - майор смотрел сквозь очки с прищуром и был вовсе не похож на военного.
«Вы похожи на бухгалтера ЖЭКа, к которому я пришла за справкой.» - ляпнула я.
Гость поперхнулся и закашлялся. Я перегнулась через стол и постучала его по спине. Он отложил вилку и еще внимательней посмотрел на меня.
«Наливайте еще, - махнула я рукой на бутылку с коньяком. - И положите мне  добавки. Салата и котлет. Себе тоже.»
Майор аккуратно исполнил все мои просьбы в той последовательности, в которой они были озвучены.
Я подняла свою рюмку, чокнулась с ним и залихватски проглотила коньяк.
Олег Григорьевич снял очки, положил их на стол и уже близорукими обнаженными глазами глядел на меня, часто моргая.
«Ну, что? Когда?» - спросила я майора, взяв со стола его очки и нацепив себе на нос.
«Что - когда?» - не понял он.
«Когда приставать начнете?» - бесцеремонно глядя на него сквозь его же очки, спросила я.
«А это обязательно? - вопросом на вопрос откликнулся он и протянул навстречу мне руку. - Очки позвольте!»
Я сняла очки со своей переносицы и напялила их на майора. Он полуотвернулся от меня и смотрел в окно, за которым ни черта не было видно от вечерней темноты и от гераней.
«Я вас не понимаю… - тихо сказал он.- Зачем и кому это нужно?»
-А разве Санька вам не сказала?
-Что сказала? Что она должна была мне сказать?
-Чтобы вы ко мне приставали!  Сама я не могу и не умею! Не-спо-соб-ная!
И всю -то жизнь была такой нелепой! А умница Санька - настоящая подруга! Себе ни в чем не отказывала и меня не забывала! Ну, что смотрите? Удивлены? Я вам больше скажу! Однажды от Саньки ко мне явился молодой человек и хотел сделать мою жизнь счастливой и наполненной! Поэтому чуть не изнасиловал меня на этой самой кухне! А у вас и повод удобный - вы же друг мужа! Такой предлог благовидный!  Проездом в отпуск! Раз - и готово! Тем более, я уже знаю, что это вполне может произойти на кухне!
Олег Григорьевич поднялся. Снял очки, сложил их, сунул в карман. Тут же вытащил и снова надел. Сел. Тут же встал и повернулся ко мне спиной, глядя в окно.
«Должен вас разочаровать, - сказал он дрожащим от волнения голосом. - Но вряд ли вам стоит ожидать от меня таких подвигов. Можете не бояться, Ева. Соблазнитель из меня никудышный, насильник тем более. Не по моей части. Сожалею, если огорчил вас.»
Я поняла, что самым непоправимым образом испортила вечер себе и гостю.
-Майор, не обижайтесь! Я сама не знаю, что говорю сегодня. Уверяю вас, я вовсе не такая нахалка, как вы подумали. Это ваш коньяк виноват! Я пьяная совсем…
-Потому -то вам лучше идти спать.  Посуду я помою. Спасибо за вечер, компанию и разговор.
- Да я не усну, если вы будете на меня обижаться! Вот, ей-богу, наморозила такой чуши, что стыдно вам в глаза смотреть! Ну, скажите, что не сердитесь!
-Не сержусь. На женщин нельзя сердиться.
-Это почему? Потому, что все - дуры?
-Я не сказал этого. У меня, например, чудесная мама. И я, в самом деле, еду к ней в отпуск. И только потому я здесь. Других причин нет. У меня в планах не было нанести вам обиду. Поверьте! И  вас я ни в коей мере дурой не считаю!
-Тогда дайте слово, честное офицерское, что на обратном пути от мамы  заедете ко мне, чтоб рассказать, почему на женщин нельзя обижаться! Это когда будет?
-Недели через три…Но давши слово, его надо держать, а я не уверен, что получится заехать.
-Неужели я так способна перепугать мужчину, да еще военного, что у него поджилки трясутся? Я действительно полная неудачница!
-Не говорите чушь! Идите спать, пожалуйста. Коньяк и, правда, крепок для девушки! Если я не дождусь, пока вы проснетесь, я тихо-тихо уйду, чтоб вас не потревожить… Я все уберу. Поставлю в холодильник. Спокойной ночи.
Я встала с табуретки, резко повернулась к выходу и почувствовала, что ноги не слушаются. А ведь впервые в жизни я так набралась…
Войдя к себе и громче, чем надо хлопнув дверью, я сделала пару шагов  вперед и закачалась на слабых ногах.
Потом, по привычке подошла к окну, навалилась животом на подоконник, попав лицом в герани, которые и здесь жили вполне комфортно. Не хуже, чем в городках Европы.
Голова моя, кажется,  совершала движения отдельно от тела. Я уже, кажется, полулежала на подоконнике, а голова, я это отчетливо чувствовала, еще продолжала амплитуду движения сверху вниз.
За окном все было ясно и понятно. Темно и ни зги не видно, так как фонарь под моим окном не горел уж вторую неделю, а снег растаял, как часто бывает в Москве зимой.
Тьма все поставила на свои места - уже поздний вечер и пора спать.
 Я повернулась на сто восемьдесят градусов и понесла свою голову к кровати. Голова гудела, словно высоковольтная линия летом в поле, стрекотала всеми радиостанциями, как будто кто-то покрутил в ней колесико настройки.
Голоса, музыка и прочие звуки смешались, как ингредиенты  салата  под ложкой моего постояльца.
Я одинаково громко слышала оркестры и хоры, сводку погоды и чье-то интервью, шум морского прибоя и гул взлетающего самолета. При этом чувствовала внутри головы жуткий сквозняк. И мне казалось, что я иду против ветра.
Вот удивительно - слышать морской прибой, ни разу не увидев моря. Ощущать рокот самолетных турбин, ни разу не взлетев. Чудны дела твои, господи!
Путь до кровати был непривычно долог и труден, но неожиданно для себя, я уткнулась коленями  в край кровати и это напоминало лобовое столкновение двух машин, несущихся на полной скорости навстречу друг другу.
Затем я обнаружила, что плыву на паруснике и меня сильно качает, наверно, начиналась морская болезнь…
Я очень удивилась, откуда в моей комнате парусник и кто его сюда доставил. Удивлялась я долго. А главное, не у кого было спросить.
Далее парусник куда-то устранился и в голове появилась неотвязная мысль, что я в темнице под землей. И мне обязательно надо домой. Кто засадил меня в подземелье, я думать не могла, это было слишком сложно. Наверно, только человек, преподающий на кафедре химии и биотехнологий мог объяснить это явление… Я решила, что завтра обязательно спрошу у него, а пока надо выбираться на свободу.
Неотвязная мысль о свободе сформировалась в зернышко, которое разбухало-разбухало, разрасталось в моей бедной голове и я с ужасом подумала, что оно взорвет ее изнутри. Потом почувствовала, что стало легче, так как росток, проклюнувшийся из зернышка, остреньким листком пробил  мой череп и стал прорастать вверх. Я снова удивилась, поняв, что мне совсем не больно. Приятно даже…Приятно и легко. Росточек тянулся ввысь и я уже не за себя, уже за него боялась, что ему не хватит места в моей комнате. Он же растет вверх! Хотя, парусник же как-то умещался…Деревце,  тянувшееся вверх, достигло потолка и стало стелиться ветвями по потолку, разрастаясь в ширину. Я обнаружила себя лежащей под деревом, напоминающим раскидистый тенистый шатер.
«Все верно, ведь я - Ева, это мое дерево, я всю жизнь жила под ним. Наверно, это и есть рай…-подумала я, пытаясь усилием воли приглушить звуки в моей голове. - Теперь я должна дождаться яблок!»
Все видения, помещенные в мою голову, наподобие пестро раскрашенного платка, сбитого в комок, оставили меня, когда забрезжил дневной свет. Я обнаружила себя спящей на кровати прямо в джинсах и водолазке.
Никогда мне не приходилось спать одетой и без одеяла, наверно, оттуда и ощущение сквозняка. Я удивленно ощупала ложе под собой, понимая, что это моя привычная кровать, а вовсе не парусник.
И дерева в комнате не наблюдалось. Разве что, его спилил,  расчленил на дрова вместе с парусником и размонтированной высоковольтной линией, что гудела в моей нетрезвой голове, мой квартирант.
 И затем вывез  к маме в Бологое. Дрова для растопки печи, а железо - не знаю, зачем…Железо ведь может  и пригодиться преподавателю кафедры  для реализации военных секретов.
Кстати, как он там? Снова дожидается за закрытой дверью, чтобы выйти сразу же на мою кухню и начать варить манную кашу при моем появлении?
Я медленно, словно меня подстерегали опасности на каждом шагу, обошла свою небольшую квартирку. Никаких следов!  Может, мне вообще все это приснилось, начиная с Санькиной открытки о прибавлении семейства?
 Но открытка, вместе с той, второй, в которой содержалась просьба приютить по дороге в отпуск Володиного сослуживца, лежала на письменном столе уже которую неделю.
Значит, сослуживец все-таки был. И в отпуск ехал. Я заглянула даже в ванную - а вдруг он там затаился, чтобы поиграть со мной в прятки? Никогошеньки…Я - на  кухню…
В кухне все было прибрано - табуретки задвинуты под стол, чего я никогда не делала. Мытая посуда вновь расстелена на кухонном полотенце, чего я тоже не делала. Я ставила ее в решетку над раковиной.
Заглянув в холодильник, я нашла остатки салата, заботливо прикрытые перевернутой тарелкой от заветривания. Бутылка с полувыпитым коньяком была вставлена в дверцу холодильника изнутри, по соседству с принесенными мне в дипломате консервными банками.
Вот так, значит!  Пассажир отбыл к месту назначения. Куда там, кажется, в Бологое? Не сказав до свиданья. Хотя, быть может, он и собирался сказать мне до свиданья, а я в это время лежала под яблоней и страдала от приступа морской болезни…
Скорее всего, именно так. Так что, обижаться вам, Ева Евгеньевна, только на самое себя!  Стыд - то какой, господи! Вот уж, действительно, не знаешь, что день грядущий нам готовит!
 К счастью, дефицит времени, остававшийся до поездки на работу, не дал мне с головой уйти в угрюмые мысли насчет своего непристойного поведения с гостем.
Салат сгодился на завтрак и оказался даже вкуснее, чем вчера. Я умяла его прямо из миски, не перекладывая на тарелку. Поскребла ложкой по стенкам миски, собирая остатки, припомнив, как вчера гость кормил меня с ложечки. А в детстве -то меня   не особо кормили с ложечки…
И, вдруг испытав к себе, дурехе, острое чувство жалости, я заплакала горько, по -детски, над опустевшей миской. Плача, я жалела о том, что меня не кормили с ложечки, не гладили по голове, не варили манной каши, не читали мне на ночь сказок…
Больше всего я горевала, что меня оставили одну, не попрощались и не пообещали приехать вновь и накормить вкусным праздничным салатом.
Посмотрев на себя в зеркало, я поняла, что выйти на улицу с таким зареванным лицом нет никакой возможности. Я пошла в ванную и, разбросав вокруг себя всю одежду, в которой я спала, влезла под душ. Включала попеременно то горячую воду, то холодную, истязая себя таким образом чуть ли не полчаса. Зато горе отпустило…
И я поплелась в метро. И работала, если можно так сказать, как ни в чем ни бывало. Да, потому, что ничего и не бывало. Ни-че-го!

Но  в мою небогатую событиями  жизнь периодически прорывались звонки из недавнего прошлого…
Я имею в виду звонки и вести от Саньки, ее нечастые (сугубо по важным для нее делам) послания.
После них я особо  усиленно задумывалась над тем, чем себя занять всерьез и надолго, чтоб по вечерам не накатывала хандра и уныние.
Может, мне нужен ребенок? Он  не дал бы мне скучать и жизнь перестала бы быть никчемной и монотонной. Однако, это более чем смелая мысль для девушки, в жизни которой еще не случился поцелуй по обоюдному желанию.
И, разумеется, это все же, страшило меня. С другой стороны, мама же не испугалась родить меня себе в удовольствие? Хотя, я, конечно, удовольствие сомнительное…
И явилась, наконец,  мысль более реальная для человека в моем положении, чем занять свою холостую жизнь: я начну заниматься научной работой. Почему бы нет?  Не зря же я работаю в хранилище мудрости и знаний! Возьму тему диссертации и буду исследовать нечто более-менее понятное мне и приносящее ощутимую пользу.
Этой идее необходимо было укорениться во мне. А, поскольку другие идеи посещали меня крайне редко, то я углубилась в эту, понимая, что ( а почему бы и нет?) возьму, вот  - и в самом деле засяду!
Даром, что ли, я осталась в институте? А институт - это такое скопление умных, деловых, талантливых, инициативных,  что, ни в коем случае, нельзя сиднем сидеть в то время, когда остальные учатся, постигают, ищут пути решений, спорят, добиваются, мучаются в поисках истины… Чем я - то хуже?
Может, хуже, но попытаться можно, как другие, постигать, искать пути решений, спорить, добиваться, мучиться в поисках истины…
Если я не знаю, что для меня может стать истиной, то стоит, хотя бы, начать. А там, может, и откроются горизонты!
Тут я вспомнила, как работалось мне над темой диплома. Ничем меня такая работа не воодушевляла. Сколько можно было ее оттягивать (в разумных пределах), я оттягивала ее.
Здесь же меня никто не заставлял браться за диссертацию. Сама удумала, добровольно. И не знала, как с таким мотивом я осилю это. Ведь никто не приставлял нож к горлу и не требовал переступать через себя. Я сама приняла это решение.
«Музей в формировании исторической памяти»…- такая тема мне была предложена.
Я засучила рукава и засела за книги. Благо, книги для меня - самая привычная стихия.
Из-за этого зима показалась мне ужасно долгой. Все потому, что я не видела снега, не дышала воздухом февраля, не видела погодных изменений.
Я долбила свою тему на работе и дома. С этим вставала, с этим ложилась…
Это позволяло не думать ни о чем другом.

Монотонность зимних событий была дважды нарушена.
Первый раз  мне в дверь неожиданно раздался звонок. Я никого не ждала и, пожав плечами - кто бы это мог быть?- пошла открывать.
На пороге стоял майор. Он поздоровался. Я оторопела и пялилась на него молча. Он протянул мне всю ту же уютную матерчатую сумочку, с которой гостил у меня в первый раз и сказал: «Это зимние яблоки из Бологого. Очень вкусные! Вам.»
«А…- замялась я. - Вот неожиданно! Здравствуйте. Заходите!»
Олег Григорьевич помотал головой: «Не могу. Поезд через полтора часа.»
Я и тут не нашлась, что ответить. А он и не стал ждать моих ответов, пожелал мне всего доброго и показал спину.
И я осталась с сумкой яблок в руках.
Стояла и смотрела вниз, в сквозную воронку лестничных пролетов, пока дверь на первом этаже не хлопнула. Я метнулась к своим кухонным гераням и выставилась в окно.
Нежданный гость остановился у подъезда и чуть постоял, словно забыл, что у него через полтора часа поезд. На улице он, очевидно, мог не бояться дурацких вопросов, что я обрушила на него в прошлый раз и никуда особо не спешил. Неизменный дипломат  традиционно  поставил к ногам. Подул на руки, потом полез в карман за перчатками, и после этого медленно пошел прочь.
Я глядела вслед, пока он не скрылся за поворотом. Затем пошла к себе в комнату и вывалила содержимое сумки на кровать.
Яблок было много, они все мерцали глянцевыми румяными боками, словно каждое яблочко было заботливо протерто. И еще - яблоки  изумительно пахли.
Как будто, в моей квартире, где за окнами медленно падали снежинки, воцарился  теплый урожайный август с его спелостью и дурманящими запахами согретого солнцем яблочного сада…
Познакомившись с привычками гостя, я  не усомнилась, что он, и правда, мог обтереть каждое яблоко. Я зачем-то уставилась на потолок, словно ожидала там увидеть что-либо.
«Вот и твой урожай, Ева,- сказала я самой себе, не представляя, что с этим делать.- Ты дождалась своих яблок!»
Кстати, яблоки очень украсили мои научные изыскания. Ведь сидеть над книгами, хрустя яблоками, гораздо приятнее, нежели без яблок.
Когда они кончились, я даже растерялась, так успела привыкнуть к тому, что они есть, и что в квартире пахнет летней спелостью.
Пошла в магазин, купила похожие.  Но это оказалось совсем не то…
Интересно, там, в этом самом Бологом, или, не знаю, как правильно назвать, много таких яблок? Они, небось, растут в саду и падают в траву возле дома. А преподаватель биотехнологий сидит под яблоней, как Ньютон и ждет, пока они упадут и собирает их в кучки. Эту - в Москву, чудачке  Еве Евгеньевне - раз обещал, эту - для супругов Гордеевых, эту - себе, любимому. Но это, если лето, конечно…
Сейчас, зимой, когда за окнами свистит февральский ветер, о лете в маленьком городке думать особенно приятно. Даже мне. Которая сроду не была в маленьком городке…
И я стала представлять себе маленький домик в неведомом мне месте, который занесен по самую крышу.
В доме есть погреб, весь он заставлен банками с повидлом из румяных глянцевых плодов, каждая баночка подписана каллиграфическим почерком, на этикетке выведена дата варки повидла и название сорта яблок. Почему этот далекий  домик казался мне иллюстрацией к старой сказке, сама не понимаю?
Может, потому, что моя собственная мама никогда не варила повидла, компотов, пастилы. Не солила огурцов, не квасила капусты. Сладости и соленья она считала вредными.
Да, она любила готовить, но все так, чтобы  с пользой - диетические  оладьи на завтрак, пудинги, запеканки, будь они неладны! Все детство меня пичкали этими пудингами…
Яблочным садом в нашем доме пахнуть не могло. От  мамы  не веяло теплом и уютом, а пахло лекарствами и это был запах тревоги и чужой боли.
И еще: мне было приятно, что, вовсе не обещая наверняка, Олег Григорьевич все же заехал ко мне со своим подарком.
Жаль, что так это все быстро, нелепо, без рассказов об отпуске и ужина за столом с салатом и шампанским. И все -таки…Все -таки, заехал, сдержал слово! Ну что ж, и на том спасибо.
Эта новость заставила думать о ней много дней кряду.
И второе событие этой зимы.
В конце февраля пришла телеграмма от Саньки, что у них с Володей родился сын  Гриша. Весом четыре килограмма и ростом пятьдесят четыре сантиметра.
Я не знала, хорошо это или плохо. И с каким весом надо рождаться мальчикам. Показала телеграмму в библиотеке.
Оказалось, ребенок большой. Помня параметры Гордеева, удивляться тут не приходилось. Новорожденный четырехкилограммовый Гриша казался мне похожим на бугая Славика…
До чего ж чудная штука - сознание, всегда подкинет какую-нибудь экзотическую ассоциацию!
Отвлекаясь от своей научной писанины, я представляла себе, что когда-нибудь супруги Гордеевы, хотя бы, проездом в отпуск, заедут ко мне всей семьей вместе с Гришей, и я смогу с ним поиграть в жмурки или в прятки, побегать по квартире, хохоча и подымая пыль.
Но эти мечты были далеки в холодные заснеженные дни на границе зимы и весны, ведь Гриша еще лежал в люльке и, морща личико, хныкал, зовя маму.
Интересно, какая Санька будет мать? Хоть бы мальчишке повезло! А вдруг она окажется невнимательной, ленивой - вот ужас - то!
Я переживала так, словно это у меня вдруг откуда ни возьмись, появился мальчик Гриша.
Механизма появления маленьких мальчиков на свет я целиком и полностью не представляла, но рисовала себе примерно такую картину: я в образе девы Марии с покрывалом на голове и плечах сижу в сарае у коровьих яслей, в которых возлежит пухлый Гриша с плюшевым медведем в одной руке и пластмассовой пожарной  машиной в другой.
Когда я ходила в детский сад, фотограф нас снимал с этими игрушками: девочек  - с мишками, мальчиков -  с  машинами.
И Гриша мне представлялся именно с ними. Наверно, для меня это был некий собирательный образ  детского счастья и безмятежности.
Очень хотелось, чтобы Гриша Гордеев был безмятежно счастлив и беззаботен! Но, зная взбалмошный характер Саньки, я слегка опасалась за детское счастье…

Больше Санька не писала и мне оставалось только представлять, как там, в Ульяновске растет мальчик Гриша, живет семья супругов Гордеевых и преподает в военном Университете старший офицер, мама которого в городе  Бологое варит для сына душистое варенье.
Чтобы скрасить хоть как -то свою жизнь, я стала мечтать об отпуске. И чтобы непременно летом.
Ожидаемый отпуск был бы уже третьим за время работы в институтской библиотеке. Два предыдущих я провела осенью, в октябре, поскольку сотрудник я была рядовой, новый.
Более взрослые мои коллеги уходили в отпуск в удобное для них время -естественно, летнее. Я не взбрыкивала, понимая - у людей дачи, они требуют присутствия именно летом.
 Мне было все равно, когда идти в отпуск.
 В отпуске я просто сидела дома, отсыпалась, в кино ходила, по Москве гуляла… Забав было немало и в самом городе . И в любом сезоне.
Один старый Арбат чего стоил!
Но сейчас я решила, что хочу в  отпуск обязательно летом и обязательно на море! Что в этом желании такого уж нескромного? Тем более, не была ни разу…
К этой заманчивой мечте я подбиралась долго.
И, кажется, она забрезжила реальностью! Мне был обещан отпуск в июне. В июне, так в июне. В августе, конечно, лучше, но и так уже  шикарно.
Я задалась идеей накопить денег на поездку, а так как  тратить особо было не на что, то к лету, худо - бедно,  денег набралось.
Правда, страшило все - куда поехать, с кем и на сколько? Если одной - то как?
Нужен был совет и он явился, как по волшебству.
 Со мной в библиотеке работала  Галина, женщина легкомысленная и влюбленная в себя самое. Лет ей было тридцать пять -тридцать семь…Где-то так…
Но я могу и ошибаться. Сама Галина, как это было у нас принято, справляла с нами дни рождения на столике с геранями после закрытия библиотеки. Каждый раз говоря одну и ту же фразу: «Ну, вот! Сегодня я стала еще на год моложе и красивее…»
Всегда было трудно понять, шутит она или нет. Мне почему - то казалось, что она всерьез уверена, что год от года становится все краше.
Правда, с таким уходом, какой позволяла себе Галина, можно было делаться год от года все краше. Одни полированные ноготки чего стоили. Всегда свежие локоны, накрученные с утра пораньше.  Короткие юбочки, разноцветные и кокетливые…С ногами ей повезло. Стройные, точеные ножки…Галина любила рассказывать, как в юности она занималась балетом.
И, двигаясь между книжными стеллажами, всегда пританцовывала. Чего ее занесло в библиотеку - не понимаю! Но не моего ума дело.
Галина была не замужем. И сильно себе на уме, что всегда мне мешало  сдружиться с ней теснее. К тому же, единственная дочка у папы с мамой, которые, уже находясь на пенсии, помогали дочери деньгами.
Родительская опека  позволяла Галине чудесно выглядеть, ярко одеваться и отменно отдыхать каждый год.
Как-то за чаем, она обмолвилась, что летом собирается в Ялту. Я замерла.
«Вот он, шанс… - подумала я, а вслух спросила,- С кем ты едешь, Галина?»
«Пока не знаю, - протянула Галина. - Но не одна, это точно!»
Галина всегда полунамеками, полуфразами давала понять, что у нее есть любовник, но его никто из наших никогда не видел.
«Ты почему спросила?» - Галина отпила чай из чашки, на которой была надпись « Дорогой Гале от Ильи».
«Так, - простодушно ответила я. - На море хочется…Я никогда не была.»
«Что ты предлагаешь? Взять тебя с собой?» - Галина поставила чашку на стол и насмешливо воззрилась на меня.
«Я ничего не предлагаю, - пожала плечами я. - Просто хочу узнать, куда можно съездить. Ведь хочется, чтоб это было хорошее место! Если ты рекомендуешь, так, может, я тоже могла бы туда поехать? Как ты думаешь?»
«Я ничего не думаю, - сказала Галина и выплеснула остатки чая в горшок с геранью. - Хочешь - езжай…Останешься довольна. А я поеду не одна. И поэтому ничего тебе не обещаю…»
На том разговор и закончился.
С неделю мы перекидывались двумя, тремя фразами в день, как у нас с ней было принято, типа : «Чайник подогрей, пора перекусить!» или «Петров, наконец -то, вернул свои книги, даже не верится!»
Потом внезапно Галина сообщила мне, что пора брать билеты на поезд. Я опешила - при чем здесь я?
«Ну, ты же хотела в Ялту!» - Галина сказала это таким тоном, словно это был вопрос,  давно решенный между нами.
«Я только - за! - промямлила я неуверенно. -Только ты ведь не одна едешь?»
«У меня изменились планы, - сказала Галина раздраженно. - У тебя есть шанс поехать со мной.»
Я не знала, хочу ли я и надо ли мне ехать с ней, но когда со мной говорят властно и утвердительно, я теряюсь…
В общем, я не стала раздумывать. Других вариантов для неопытного в поездках человека не было.
Мы купили билеты на поезд «Москва  - Симферополь» и я стала с волнением ожидать день нашего отъезда.
Суета была очень приятной. Необходимо было приобрести  столько  курортных мелочей, о которых я даже не подозревала! Крем для загара, лосьон после загара… Термальная вода для охлаждения лица и тела…Скраб…Пляжный коврик…Пляжная сумка…Путеводитель по Ялте…
А я -то, наивная, думала, что для поездки на морской курорт надо только купальник и полотенце!
Каждый день, все более приближавший нас к моей давней мечте, мы обговаривали подробности нашей совместной поездки: на чем добираться из Симферополя в Ялту, сколько брать багажа, чтоб удобней ехалось, разглядывали в интернете городские пляжи и отели…
У Галины в Ялте были какие-то родственники, не так, чтоб близкие, но остановиться было можно. За деньги, конечно.
Я была абсолютно беспомощна в финансовых вопросах путешествия и решено было, что деньги за проживание нас обеих сразу будут в руках у Галины. На мой взгляд, это было разумно.
Все равно, я никогда не отличалась самостоятельностью, поэтому всегда радовалась, что кто-то берет ответственность за мои решения  на себя.
Ну вот, так и вышло, что сперва меня опекала мама.
Затем Любовь Николаевна.
Потом она передала меня под опеку Саньки.
Теперь мною рулила Галина.
За время наших сборов в Крым я стала относиться к ней почти с симпатией. Как-никак, нам предстояло две недели прожить бок о бок!
И я подумала, что схему « две - три фразы в день», как раньше было принято  между нами, необходимо изменить. Ведь мы должны стать подругами на это время. А может, и впоследствии... Как знать?
Против такого расклада я возражать не могла . Особенно сейчас, накануне отпуска.
Тем более, что душа моя, измаявшись в разлуке с Санькой и всем, что в последнее время, было для меня привычным, искала новой пристани.
Хорошо это или плохо, но пристанью стала, ранее ничем не близкая мне, Галина.
Как положено, перед уходом в отпуск, я проставилась коллегам.
Купила тортик с йогуртом и ягодами (все у нас в библиотеке такой любили) и бутылку вина. Санькиного любимого. Оно всегда водилось на полках магазинов.  Галина к тортику не притронулась - берегла свою балетную талию. От вина же не отказалась. Пила его из своей кружки "Дорогой Гале..."

Накануне отъезда я не спала всю ночь. Вертелась, хлопала глазами, вздыхала, волновалась, воображая, как все сложится.
 В итоге встала еще затемно. Птицы только начали посвистывать. А я уже на ногах. Но, оно и понятно, трудно впервые уезжать так далеко от дома.
Обошла свою небольшую квартирку; всю посуду, перемыв, оставила на полотенце, как когда-то делал гостивший здесь сослуживец семьи Гордеевых. Закрыла окна от грозы, полила обильно герани на подоконниках, окинула взглядом свое жилье  - не забыла ли какую мелочь?  Но, вроде бы, все было собрано и продумано  накануне.
Чемодан был выкачен в прихожую и ждал у двери. К нему была прикручена  небольшая сумка, чтоб все это можно было нести самой, не впадая в ненужные расходы.
Тем более, так приятно оказалось тащить чемодан с курортными вещами, зная, что отправляешься в отпуск! В чемодане лежали и Санькины вещи- майки и блузки, домашние шлепанцы и шорты, не забранные в Ульяновский гарнизон.
Оказалось, волноваться - то особенно и нечего было!
В нужный момент мы сели с Галиной в поезд.
Ее мама и папа, милая пожилая пара, долго шли за тронувшимся вагоном, улыбались и махали ей, а, заодно, и мне. Так было приятно, словно лично меня провожали эти старички, а не свою дочурку!
Поезд сперва тащился медленно по промзоне Москвы, затем наддал жару и выскочил в пригороды. Я неустанно таращилась в окно, получая от созерцания колоссальное удовольствие,  а Галина, тут же заскучав, погрузилась в чтение любовного романа.
Соседями по купе были два тучных немолодых хохла, которые разговаривали на ридной мове между собой, к нам обращались редко и в нашу сторону почти не глядели.
Меня это ничуть не задевало, так как я понятия не имела, как чужие люди ездят в купе друг с другом и, лежа на своей верхней полке, взирала на зеленые просторы, бегущие за окном.
Галина же поместилась внизу и все косилась недовольно на соседей, которые бубнили непрестанно о своей бытовухе. 
Они рано легли спать, причем заснули  крепко и храпели так громко, что Галина, бывшая внизу, закатывала глаза с таким видом, словно хотела сказать: «Господи, и за что мне это наказанье!»
Мне же ничего не мешало. И даже то, что я нахожусь сверху, было выигрышным.
 Я больше люблю молчать, чем разговаривать, а о чем целые сутки разговаривать с Галиной, я пока не знала. Слишком мало общения было до этого в нашей жизни.
Надо сказать, что  ночь в поезде я практически не спала.
 Может, забывалась на какие - то мгновения, но без привычки ночевать в поезде  мне оказалось нелегко. Хотя, казалось бы, его мерное покачивание и колесный перестук  должны баюкать спящих.
Не знаю, спала ли Галина, но с утра вид у нее был капризный и  надутый. Словно это я была виновата в том, что хохлы всю ночь храпели!
Наконец, они сошли в Запорожье, даже не сошли, а выкатились и мы остались в купе одни, вздохнув посвободней. Ехать нам предстояло еще часа четыре. Мы выспались и воспряли духом.
После поезда очень хотелось оглядеться в чудесном городе Симферополе, но нас ждала поездка на автобусе уже до Ялты. Надо было добраться до места засветло.
Из автобуса я жадно глядела по сторонам, мой глаз не уставал от разнообразия зелени и солнечного света.
 И я не сразу поняла, что густая синева, в которой смешались краски всех художников мира, уже и есть море…
Я увидела его неожиданно и замерла, как будто весь кровоток внутри меня разом остановился. Вроде, как на паузу нажали.
Галине, похоже было все равно и когда я ткнула ее локтем, прокричав: «Смотри! Это же море? Ведь, море?», она недовольно вынула ракушки плеера из ушей, поморщилась: «Чего орешь? Ну, море! Тоже мне, невидаль…»
Да, для нее это, может, и невидаль, а я долго не могла прийти в себя и всю оставшуюся часть дороги смотрела неотрывно на это зыбкое мерцающее чудо. К которому я смогу уже сегодня подойти совсем близко.
Мы вышли из автобуса и взяли такси. Оно доставило нас по нужному адресу.
Нужным адресом была улица Архивная. Я порадовалась этому названию. Надо же!  Мне, архивному работнику, и жить выпало на Архивной улице!
Мелочь, но мне очень приятно!
Как оказалось, то, что говорила Галина о своей родне, не совсем верно.
Хозяйка, встретившая нас довольно любезно, как обладательниц двух кошельков с отпускными деньгами, оказалась лишь знакомой кого-то из Галининых родственников. А вовсе не состояла с ней в родстве. Это я поняла по первым словам и переданным из Москвы приветам.
Ну, в конце концов,  мне -то какое дело? Настоящая она родственница или не совсем? Море ведь было самым настоящим! И, как оказалось, самым лучшим морем в мире!
Ведь это было мое первое море.
К нему я поспешила, едва бросив вещи в комнате частного отеля, предназначенной для нас, которая выходила окнами на стену дома напротив.
Галина сказала, что устала в пути и к морю пойдет только завтра.
А я, запомнив номер дома, бегом помчалась в сторону моря, благо, оказалось, что это рядом. Каких-то десять минут…
Я ничего не взяла с собой толком и поняла, что сходу не смогу искупаться Ведь нужные для купанья вещи лежали в нераспакованном чемодане.
Ступив на хрустящую гальку пляжа, я скинула босоножки и, взяв по одной в каждую руку, пошла к воде.
У самой кромки я остановилась. Волны наползали лениво и откатывались назад. Вот они добрались до моих пальцев, лизнули их и отхлынули.
«Здравствуй, море,- сказала я беззвучно. - Вот и я. Встреча состоялась!»
Море обрадованно накатило вновь и обдало мои ступни целиком. Я отпрыгнула. Это было так забавно, словно игра.
Мне было все равно, что на берегу были люди; что кто-то лежал на гальке, кто -то плескался в лучах заката, кто-то шел в обнимку с девушкой вдоль берега…
Я села у воды, обняла коленки и стала смотреть, как солнце медленно скатывается в воду.
Вот его краешек коснулся горизонта. Вот оно почти заметно глазу провалилось до половины. Вот сверху осталась лишь отчаянно алеющая краюшка, словно кокетливый берет, что носила Галина зимой на своих завитых кудрях……
Я, словно зачарованная, забыла о времени. В моем сознании были только мерцающие краски и завораживающая музыка прибоя…
И еще ни на что не похожий горько-солоноватый запах моря.
«Девушка, вам не скучно одной?» - раздался  вкрадчивый голос, втиснувшись в звучание волн.
 Я не сразу поняла, что обращаются ко мне. С сожалением оторвалась от созерцания  горизонта и подняла глаза  на фигуру, торчащую надо мной.
Фигура держала в руках бутылку пива и вид имела залихватский.
Я секунду помедлила и, подумав, что планы у нас  на сегодняшний вечер очень разные, ответила: « Нет, мне очень даже нормально.»
Тут я поняла, что солнца больше нет и стало сразу темно. В одно мгновенье.
«Первый день, что ли, здесь?» - поинтересовался любитель пива с отрыжкой.
«Первый. И что?»  - с вызовом ответила я.
«Могу проводить…» - галантно пророкотал абориген.
«Увольте!» - бросила я на ходу. И понеслась в сторону дома, гостеприимно приютившего нас на пару недель.

В темноте я чуть не заблудилась. Хотя, темноту нельзя было назвать темнотой. Она вся была расцвечена огнями реклам, мерцающими в оплетке светодиодных гирлянд  деревьями, уютно горящими террасами и окнами.
Крымский вечер стекал с гор в море волшебным теплом, ароматами и звуками праздника. В нем сплелись запахи свежестриженных газонов, роз на клумбах, шашлычно - пряный флер, стрекот цикад и обрывки музыки, несшиеся изо всех кафе и ресторанчиков, встречавшихся по пути.
Добравшись домой, я не обнаружила Галины в комнате. Очевидно, у нее была своя программа на вечер, в которую меня не посвятили.
Без сожаления пожав плечами по этому поводу, я занялась разборкой чемодана.
Вещи необходимо было разместить там, где оставила мне местечко Галина. Тут, как я поняла, сработал принцип «кто первый встал - тому и тапки».
Все наиболее удобные места для хранения вещей Галина, ничтоже сумняшеся, успела приспособить для себя, любимой.
Я кивнула головой, соглашаясь, что такой подход к делу выбрало бы большинство, а я спешила на свидание с морем и потому, мне не так важно, где будут лежать мои вещи. Бог с ними, с вещами; вещи - не главное.
Главное, я добралась до моря. Свершилось.
Галина не появилась и после полуночи. Я уже и пристроить вещи успела, и сходить в душ, и почитать…Ее все не было.
Я сладко зевнула и стала засыпать, убаюканная блаженной усталостью. Сперва меня качало, в голове стучали колеса поезда, на котором мы ехали…
Потом на меня с шипением стали накатывать морские волны. Потом в комнату вошел и склонился надо мной майор Олег Григорьевич…
Он постоял - постоял, увидел, что я сплю и оставил под моей кроватью свой дипломат. К дипломату пришпилил записку, что уезжает к маме в Бологое и просит последить за чемоданом, так как там очень важные документы с кафедры биохимических технологий. Под грифом «совершенно секретно».
 И за ними охотятся недоброжелатели. И, что только я, с моими моральными устоями, смогу постоять за них. Смогла же я отбиться от бугая Славика!
И от недоброжелтелей отобьюсь. А документы сохраню.
Прочитав записку, я растерялась и расстроилась. Вот те раз! Это, значит, я не смогу ходить к морю, купаться и загорать, пока майор пребывает  в отпуске?
Я должна охранять его дипломат, потому что морально гожусь на это дело.
Ну, майор, ну, удружил!
Пока я удрученно соображала, как мне быть с этими чертовыми секретными документами в дипломате, появилась Галина в бикини.
Она напомнила мне в этот момент незабываемую шпионку Анну Сергеевну из фильма «Бриллиантовая рука» в тот момент, когда у нее лопнули застежки на лифчике.
«Вот и недоброжелатели пожаловали…» - успела появиться мысль.
Закрывая руками грудь, Галина на цыпочках кралась к заветному дипломату и твердила: «Не виноватая я! Он сам пришел!»
И при этом пыталась утянуть из - под кровати доверенную мне стратегическую ценность. Я отчаянно треснула ее по руке. С нее упали последние одежды и она, захохотав, превратилась в булгаковскую Маргариту и стала летать по комнате на помеле. При этом все время пикировала к моей кровати, пытаясь все - таки ухватить дипломат.
«Да что же это, наконец, такое!» - отчаянно подумала я и услышала крик петуха. Самый настоящий.

Я открыла глаза и поняла, что это был сон. В комнату вползало утро. Свежее, румяное, несказанно душистое. А петух кричал наяву…
Галина, как ни в чем ни бывало, спала в кровати напротив. Я поозиралась по комнате в поисках помела. Его нигде не было.
Свесив голову, я заглянула под кровать. Дипломата тоже не было. Видать, недоброжелатели все - же добрались до секретных документов.
«Ну, теперь не миновать международного скандала, - подумала я. - А майору грозит трибунал за утерю ценных государственных документов. А, может, и расстрел. Приснится же такое!»
Я сладко потянулась и завозилась в постели. Зашелестела  книжкой, собираясь прочитать пару-тройку страниц.
«Ну-у!- недовольно  протянула Галина, выныривая на секундочку из сна.- Не мешай!»
«Опа! - подумала я. - Как же быть? Этак она, пожалуй, проспит до обеда! Мне что, и не шевелиться все это время?»
Как будто услышав мои слова, Галина сказала, не раскрывая глаз: «Я встану поздно. Меня ждать не надо. Хочешь идти на пляж - иди. Только не шуми в комнате. Я рано не встаю. В отпуске тем более…»
Вот это другое дело, тут все, более-менее, ясно.
Я - молодец, с вечера приготовила и развесила на стуле, что одеть и взять с собой. Меня не надо было просить дважды: я тихонько встала, не дыша оделась и, захватив все, что нужно для похода к морю, выскользнула, тихо притворив за собою дверь.
«По дороге перекушу,- соображала я. - Дорогу до моря я знаю, столовок и палаток в городе полно…Если так будет и дальше, пожалуй, это даже лучше. Я ведь привыкла быть одна, в случае чего, не пропаду! Главное, за комнату заплачено и в дороге напару легче, а тут и без уважаемой Галины развлечений на любой вкус…»

Утро улыбалось всем, кто видел его улыбку, и мне в том числе. Я видела и хотела видеть.
Море с утра было прозрачное, горы вокруг плавно-синие, а цветные крыши домов и отелей пестрели, как карамель, которую рассыпал на траву ребенок.
Я никуда не спешила - впереди у меня было четырнадцать дней безделья, неги и тепла.
 Я забыла пыльную Москву и свою хрущевку, дорогу до работы в набитом вагоне метро и унылый универсам возле дома, подъезд с вечно неработающим кодовым замком и шумных соседей сверху, свою диссертацию и ночные бдения над книгами и у компьютера.
Я знала одно: теперь моя жизнь изменится до неузнаваемости.
И это будут счастливые перемены.
Уверовать в абсолютное счастье мне помог горячий чебурек на набережной и душистый кофе в пластиковом стаканчике с крышкой, рожок с малиновым сорбетом и початок кукурузы, надетый на щепку.
Стоило двадцать пять лет каждый день ходить одной и той же дорогой и не знать лучшего развлечения, чем смотреть сквозь  пахучие герани в окно своей пятиэтажки на маленький невзрачный двор улицы Плещеева!
Чтобы в один прекрасный день оказаться на Ялтинском пляже в толпе счастливых разомлевших тел, среди жующих и хохочущих ртов, ленивых прищуренных глаз, вовсе не раздражающих своей праздностью!
Я ощутила полное единение с этой толпой отпускников, свою слитность и солидарность с ней.
Нашла узкое незанятое местечко поближе к воде, разостлала на нем коврик, сверху прикрыла полотенцем и разлеглась со своей книжкой, шелест страниц которой здесь никому не мешал.
Книжка была самого что ни на есть легкомысленного содержания.
Но и ее я не смогла читать долго. Мне все время хотелось влезть в воду и я сочла, что более тянуть с купанием невозможно.
Я встала и пошла к воде. С утра вода оказалось бодряще-прохладной.
Я пожалась - пожалась у берега. Поняла, что визжащие дети не оставят на мне через пять минут сухой нитки и окунулась.
Вернее, плюхнулась в воду всем телом. Плавать же мне негде было научиться…
Потом отважно поднялась на ноги и вошла в воду по пояс. Постояла, привыкая. Потом повернула к берегу. Легла, не вытираясь, на свой коврик и счастливо зажмурилась.
Море. Пляж. Лето. Весь мир и я.
Это было чудесно. Здорово было лежать ничком и чувствовать на своих плечах прикосновения солнца.
Здорово было перевернуться на спину и сквозь прикрытые ресницы наблюдать за лучистым небом.
Потом подниматься с полотенца и входить в прохладную воду.
 Скоро я привыкла к этому контрасту и не замечала его.
«Девушка, прикройтесь, - наклонилась ко мне немолодая женщина, сидящая неподалеку.  - Сгорите же! Нельзя так дорываться до солнца! Постепенно надо…»
Я привстала и оглядела себя. Плечи покраснели, колени тоже.
Я в очередной раз сходила к воде, окунулась, уворачиваясь от детей.
Поняла, что снова хочу есть.
«Как мне быть? - размышляла я, вернувшись к своей книжке и не понимая в ней ни единого слова. - Поесть где -то рядом и снова вернуться к морю? Или собираться и идти за Галиной, чтоб вместе обедать?»
Не факт, что Галина уже на ногах и пойдет со мной обедать. Ну и ладно, дойду до дома, предложу ей. Если не захочет, сама пойду.
Я собралась, подсохла после очередного окунания, оделась и пошла к набережной. На каждом шагу были соблазны, но я твердо решила сперва дойти до дома и предложить Галине совместный обед. А уж, если что, тогда я сама.
К городу я привыкала удивительно быстро и шла по набережной с чувством, что прожила здесь полжизни.
У каждого киоска останавливалась, таращилась на  календари, журналы  и купила деревянный магнит с видом на гору Ай - Петри.
Все же, не утерпела, взяла эскимо.
«Красавица, дай детям на мороженое, бог тебе воздаст!» - затараторила мне прямо в ухо цыганка. Она плотно прижалась ко мне и пошла рядом, не давая мне улизнуть.
«А где твои дети?» - поинтересовалась я наивно, не видя рядом никаких детей и пытаясь увернуться от цыганки.
«А дома, - ответила цыганка. - Старшие младших нянчат, а побаловать их мне нечем! Не жалей, красавица,  детям! Своих бог пошлет!»
Я покорно остановилась и дала цыганке сотню, крепко держа в руках кошелек.
«Ай, краля, - разволновалась цыганка, хватая меня за руку.- Погадаю, скажу все о тебе, милая!»
«Не надо, - воспротивилась я и хотела улизнуть. - Я про себя все знаю.»
«Ай, не все, миленькая! - зацокала языком цыганка. -Того, что скажу, никто не знает! Я знаю, я все вижу! Все скажу тебе! Еще дай детям, всю правду о себе узнаешь! Не жалей, за счастье денег не жалко!»
«Это я тебе должна заплатить за счастье? - удивилась я.- Ты господь бог, что ли?»
«Ай, зачем такие слова говоришь? Зачем не веришь? - цыганка укоризненно покачала головой и вперила в меня абсолютно честные карие очи. - Много счастья тебя ожидает, красавица! Счастье твое рядом совсем! Счастье встретишь, вспомнишь мои слова! Много у тебя впереди любви, ласки, заботы!»
Я криво ухмыльнулась и на «красавицу»,  и на «много любви»; полезла в кошелек,  и еще одна сотня перекочевала в руки цыганки, тут же пропавшая в недрах ее пестротканной юбки.
После этого, с чувством дважды выполненного долга, я ускорила шаг и подалась в сторону дома.
«Последнее тебе скажу, моя золотая, - не унималась  цыганка, вытянув шею и шепча мне в самое ухо, - не доверяйся подруге! Змея у тебя подруга!»
И тут же, разом утратив ко мне интерес, цыганка независимо повернулась ко мне спиною, напевая что-то свое, цыганское.
Я резво двинулась в сторону дома, уже не обращая внимания на киоски с сувенирами. Уже, должно быть, много времени…
Желая уточнить сколько, я уставилась на запястье, на котором почему - то не оказалось часов.
Я резко остановилась и заозиралась. Проклятущая цыганка! Ее и след простыл!
Нет, ну надо же быть такой овцой!  Я неисправима! Придурком была, придурком умру!
Ну, кто в толпе останавливается с цыганами!
Я полезла в кошелек, который держала в руках.
 Слава богу, там оставалась еще сотня, которая не успела отправиться в цыганский бездонный карман вслед за остальными.
Права, права была Галина, забрав у меня деньги! Часы, которые теперь тоже участвуют в фонде помощи цыганским малюткам, были недорогими.
И откуда бы у меня взяться дорогим?  Но, все равно, жалко! Я так привыкаю к вещам!
Хорошо еще, что  мобильный я с утра оставила на подзарядке! А то б и он послужил детям, которые об этом никогда не узнают!
Вот ведь, не бывает абсолютного, ничем не омраченного счастья!
Разом, в один миг, я перестала чувствовать блаженство от встречи с Крымом, удовольствие от моря и радость от того, что впереди отпуск.
«Сам виновата, сама виновата, не будь дурой, не будь дурой, разиня, чертова!» - в досаде бубнила я себе под нос, поднимаясь во дворик отеля.
Во дворике,  увитом плющом и вымощенном светлой плиткой, стояла беседка с решетчатыми стенами. Вчера я не разглядела ее толком, сегодня же взгляд мой сразу приковало к ней.
Не потому, что она оказалась какой-то необыкновенной.
А потому, что в ней сидела Галина. Выспавшаяся, свежая. С традиционными крахмальными кудрями и тонко выщипанными бровями.
Этакая голливудская открытка 50-х, в кокетливом сарафанчике с тонюсенькими бретельками. Рядом вальяжно полулежал красавчик с ухоженной шевелюрой и тоже, около Галины, напоминал, ни более- ни менее, самого Элвиса Пресли.
Пестрая рубаха красавчика, расстегнутая до пупа и обнажавшая его загорелую грудь с золотой цепочкой, еще усиливала сходство с американским идолом.
Вся его расслабленная поза была сугубо демократичной: одна нога закинута на скамью в беседке, другая, слегка согнутая в колене, выставлена далеко перед собой. В одной руке бутылочка колы (еще одно совпадение), другая покоится на спинке скамьи и почти имитирует ленивое объятье Галининых плеч.
«Явилась, наконец,- протянула Галина  недовольно, словно еще с утра отправила меня за хлебом, а я явилась,  когда все, ждавшие хлеба,  уже умерли с голоду. - Знакомься, Ираклий! Моя коллега по работе - Ева.»
«Здравствуйте, Евдокия, - очень серьезно кивнул Элвис Пресли. - Идите к нам!»
Я слегка опешила и ноги мои вросли в землю от увиденного и услышанного.
«Ева, вообще-то…- пробурчала я. - Мне надо вещи положить!»
«Ну, кладите свои вещи да присоединяйтесь к нашей компании!» - сказал забывчивый на имена Ираклий.
Я вошла в нашу с Галиной обитель, одно из двух окон  которой (как раз, мое), выходило на пресловутую беседку, и стала разбирать пляжную сумку.
«И чего я к ним попрусь? - угрюмо размышляла я, глядя в окно на сладкую парочку, похожую двух ярких волнистых попугайчиков на жердочке.- Мало я на Санькиных обожателей нагляделась!»
В руках у меня было мокрое насквозь пляжное полотенце, которое необходимо было высушить до вечера, так как вечером тоже хотелось сходить на пляж, невзирая на всех цыган мира.
 Веревки для просушки тоже были во дворе. Нечего делать, я вышла с полотенцем и развесила его на солнце.
«Евфросинья, - раздался у меня за спиной голос Ираклия. - Идите же к нам, дорогая! Не лишайте нас удовольствия побыть в вашем обществе!»
Я вздохнула и покорно вошла в беседку. Сесть было некуда. Разве что  присесть на колено к вальяжному Ираклию.
Галина смотрела на меня с удивлением. Ираклий убрал ногу со скамейки и я присела на краешек.
«Ты что так сгорела?- спросила меня Галина. - Не намазалась? Плохо будет! Тебе ж русским языком объясняли, как надо!»
«Да как-то оно незаметно получилось…» - пробормотала я в свое оправдание, избегая смотреть на Галининого приятеля и пытаясь угадать, откуда он взялся.
«Вина? - спросил он и протянул руку к бутылке на столе. - Бокальчик красного, крымского…Не откажетесь?»
«Не откажусь, - сказала я отчаянно. - Надо же выпить за приезд.»
Бокалов было всего два; думаю, меня здесь не ждали.
 Мне достался бокал, из которого пил Ираклий. Он добавил вина и в бокал Галине, сам же допил вино из бутылки.
«Вы как Дионис,- сказала я, отпив глоток. - Вино у вас, правда, вкусное!»
Галина сделала глазки Ираклию и прыснула.
«Что ты хохочешь? Я похож на бога вина? Это комплимент!» - засмеялся Ираклий и приложился губами к нарочито обнаженному плечу Галины. Та дернула плечиком и  захихикала.
«Дионис не только бог вина, - сказала я, ни к кому не обращаясь. - Он -младший из олимпийских богов и в первую очередь считается богом созидательных сил природы, вдохновения и религиозного экстаза. А уж потом,  он - бог виноградарства и, разумеется, виноделия…»
«Какая у тебя умная подруга, знает даже про религиозный экстаз! - сказал Ираклий Галине и положил руку ей на колено. - Пейте, Евстолия, пейте!
Как - нибудь вы мне поподробнее расскажете про экстаз. Меня эта тема очень интересует.»
«Спасибо, я допила, - отрапортовала я и, поставив пустой бокал на стол, поднялась.
«Куда же вы?» - удивился Ираклий. Галина рядом с ним была тиха, как овечка и помалкивала, нежась и прикрыв глаза.
«Не хочу вам мешать, - сказала я, глядя на руку Ираклия, лежащую на Галининой коленке.- Пойду в тень.»
«Намажься лосьоном!» - крикнула мне вслед Галина и вновь аккуратно  пристроила завитую прическу на плечо к Ираклию.
Я вернулась в комнату, где было сумеречно и прохладно и ощутила, как взялись гореть огнем мои обожженые плечи. Вдобавок, заболела еще и голова.
«Перегрелась… - подумала я и меня затошнило. Я едва успела добежать до туалета.  - Вот тебе и знакомство с морем! Температура, наверное, поднялась…»
Градусника у меня с собой не было.
Сейчас мне уже явно стало не до обеда.
Я легла в постель и никак не могла удобно пристроить ставшую непомерно тяжелой голову и горящее тело. Потом меня накрыл тяжелый, как могильная плита, сон.
Проснулась я оттого, что Галина громко разговаривала по мобильному, остановившись прямо надо мной.
«Да, доехали, доехали! Скоро сутки! - кричала она в трубку.- Я хорошо тебя слышу! Ну, да! Да! Устроились, устроились! Вчера не могла, телефон разрядился! Все! Слышу тебя неважно, все-все! Денег? Вышли! Попозже. Через недельку, да…Целую, пока-пока!»
Она отняла трубку от уха, традиционно поправила кудри, бросила телефон на кровать и взглянула на меня.
« Проснулась, спящая красавица?» - спросила Галина с ухмылкой.
Я решила подыграть ей и ответила: «Скорей уж, принцесса на горошине…Все тело болит.»
- Еще бы! Дорвалась до солнца, дуреха! Небось, голову от подушки не оторвать теперь?
- Не оторвать. Твоя правда.
-И что теперь с тобой, такой, делать? Сидеть весь вечер?
- Не надо со мной сидеть. Если у тебя есть какие-либо планы, ты иди… Я все равно до завтра не встану. Правда, тошно… Буду спать.
-Ладно, я пошла! Пей больше воды! Может, завтра уже, как огурчик будешь. И вот лосьон…Намажься, полегчает.
Она махнула рукой и вышла. В комнате стало тихо.
Одно  окно комнаты выходило во двор отеля, другое - на улицу. Из уличного окна доносились шаги по мостовой, смех, детские крики. Люди шли с пляжа. Вечерело.
В комнату, где я не зажигала света, вползли сумерки и запахи стали острей.
Мне казалось, что я целую вечность лежу здесь с зудящими плечами и коленями, которые словно кипятком ошпарили.
А ведь всего сутки, как я здесь! Минус один день чудесного долгожданного отдыха.
Жаль, что так все получилось! Так славно начинался день! А потом - одно за другим: сперва злосчастная цыганка , затем желчный Элвис Пресли, теперь температура. И часов жалко, конечно…
И почему столько напастей на одного человека?
 И что имела в виду цыганка насчет подруги?
Подругой я могла считать только Саньку. Санька не подарок, конечно…Но, чтоб змея? У меня не складывалось. Или это про мою подругу по поездке?
Я осторожно попробовала шевелиться в постели, тело засаднило сильней. Снова пришлось искать положение, чтоб его пристроить без боли.
На кого тут досадовать?
Надо же быть такой бестолочью, чтобы, вырвавшись на пляж, забыть обо всем на свете? Оставалось смириться и ждать завтра, должно же полегчать, в конце концов!
Наверно, я снова заснула, так как со мной стали происходить странные вещи…
В темноте двигались тени, они шевелились, как змеи в медленном вязком танце под дудку факира, издавая томные вздохи…
Потом они в какой-то момент заговорили человеческими голосами и даже приобрели очертания голливудских фигурантов - Пресли и Галины в крахмально -жестких кудрях.
Потом мне слышался смех, потом шаги, потом легкий сквознячок у виска…

Свет утра я встретила в сырой от пота постели, слабая и почти бездыханная. Мне казалось, что, если накануне я пылала в жару, то сейчас у меня температура растаявшего мороженого.
Я отерла пот над губой и попыталась поднять голову. Получилось.
И я на неверных ногах поднялась и дошла до ванной.
На душ сил не было, но умыться смогла. И я вернулась в смятую постель, смотря на нее с отвращением, но четко понимая, что на сегодня - это мое единственное пристанище.
Галина сладко спала и сегодня ее, похоже, не беспокоило мое хождение в туалет и обратно.
Мне хотелось есть. Я вспомнила, что уже сутки у меня во рту не было ни крошки. Но чтобы поесть надо было встать из постели, собраться и выйти в город. А Галина спит. И деньги мои у нее.
И я терпела, дожидаясь, пока она восстанет из объятий Морфея.
Она проснулась, недовольно взглянула в мою сторону и кисло спросила: «Как самочувствие?»
«Спасибо, лучше, - ответила я. - Но у меня слабость…Мне придется еще полежать.»
-Лежи, кто ж тебе велит вставать?
-Галя, дай мне денег! Мне надо будет выйти в город, купить что-то поесть.
- У нас с поезда остались фрукты. Достать тебе?
-Не хочется фруктов. Хочется обычный бутерброд.
-Тогда придется подождать. Я попозже пойду к морю, по дороге возьму тебе что-нибудь.
-Ну, ты, наверно, до вечера? Раньше не вернешься?
-Раньше вечера не вернусь. Ну, принесу тебе поесть - и до вечера! Меня Ираклий пригласил  прокатиться на катере.
-Ух ты, здорово!
-Ну, нечего завидовать! Не перегрелась бы, так могли бы вместе!
-Да я просто так... Двое едут на катере, третий -лишний…
-Ладно, не последний раз. Лечись, давай…
И она ушла плескаться в душ и еще долго потом торчала в ванной для профилактики своей ежедневной журнальной красоты.
Вышла Галина в облаке терпких духов, от которых у меня сразу началось головокружение…
И я поняла, что такая реакция на запах от слабости и болезни.
«До завтра придется помучаться, а завтра уж полегчает. Наверное…» -внушала  я себе, закрыв глаза, чтобы не видеть Галининых сборов.
Галина ушла, спросив, что мне купить.
Я не стала капризничать и сказала скромно: «Что попадется.»
Пока ее не было, мне упорно вспоминалось детство.
Как однажды под новый год я заболела ветрянкой и у меня была очень высокая температура. Все тело чесалось и зудело и сделать с этим ничего было нельзя.
 Мама, уходя на работу, строго настрого запретила чесать болячки. И вставать из постели. Я лежала и, перемогаясь от температуры, читала книжки.
Наверно, именно тогда я так пристрастилась к чтению…
И еще мне очень хотелось, просто безудержно хотелось малины! И зефира. Но откуда было взяться зимой малине?
И вслед уходящей маме я сказала: «Мам, принеси чего-нибудь вкусненького…»
Мама, по своему обыкновению без улыбки, из-под очков оглядела меня и буркнула: «Постараюсь. Будь молодцом. С постели ни ногой!»
 И ушла.
Я весь день маялась и ждала ее прихода, воображая, какое же лакомство принесет мне мама вечером.
Ждала - ждала и уснула. Когда проснулась, мама уже была дома, возилась в кухне; было хорошо слышно, как плещется вода.
У моей кровати на тумбочке лежал гематоген и зеленые  яблоки.
С тех пор ненавижу ни то, ни другое.
Фантазия Галины оказалась получше маминой. Или это наличие моих денег сказалось?  Галина знала, чем порадовать заболевшего человека.
И, словно подслушав случайно мою давнюю детскую просьбу, она принесла мне зефир к чаю и горячие пончики, что пекли на улице. И соленых фисташек. И чипсов.
Ах, мне бы все это тогда, в детстве, когда меня свалила ветрянка! Такие гостинцы быстро бы поставили меня на ноги!
Да и сейчас можно было болеть по-царски.
И я позволила себе посибаритствовать…
Ах, что ж делает с человеком отпуск! Разлагает вчистую.
К вечеру мне стало легче и уже не хотелось лежать. Верный признак выздоровления.
Но я повалялась еще, из постели посмотрела пару серий про питерских ментов…
Мне кажется, я всю жизнь была знакома с этими ментами.
Я росла - они служили в своем РУВД, я окончила институт, а они, пережив перестройку,  все еще защищали мирных граждан от уголовщины и социальной несправедливости.
Я заведую абонементом - они опять на экране!
От сериала к сериалу менты получали звания, толстели, лысели, дружили, ссорились, влюблялись, разводились, но на улице Разбитых Фонарей ничего не менялось.
Вот  только  периодически менялись портреты Путина и Медведева в кабинете у Мухомора.

Посмотрев близкое мне с детских лет кино, я враз поднялась, оделась, намазалась уже в сумерках лосьоном и отправилась бродить по Ялте, которую очень хотелось разглядеть именно вечером, когда спускается прохлада и синеет воздух…
Дошла привычным маршрутом до набережной, перешла по мосточку милую речушку Дерекойку, которая привела меня на улицу Рузвельта.
Почитала на одной из мемориальных досок происхождение названия улицы. Оказалось, в честь американского президента, приезжавшего на знаменитую Ялтинскую конференцию.
Оттуда попала на улицу большевика Дражинского.
Большевик не догадывался при жизни, что улица, названная посмертно его именем, будет иметь портретное сходство с богатым буржуазным курортом…
Витрины манили огнями и роскошью, возле них хотелось стоять часами и созерцать.
Лично мне даже в голову не приходила мысль, что я могу зайти внутрь и хоть что-нибудь купить.
Для этого надо было обладать соответствующими привычками и опытом, я же при виде витрин дорогих магазинов робела. И мне хватало чисто зрительных ощущений.
Кто знает, может, когда-нибудь…В скором времени…Сбылась же давняя мечта увидеть море!
По тротуарам  колыхалась толпа курортников.
Расписные девицы и крикливые развязные подростки; хнычущие, перегретые за день дети, виснущие между родителями и отчаянно зевающие; немолодые парочки, церемонно держащиеся за руки и под руки; одинокие вальяжные джентльмены в жестком поиске, косящие глазом на шорох каждой юбки…
Этот мягкий спасительный вечер вернул меня к жизни; я возвратилась в отель совершенно примиренная со вчерашними обидными обстоятельствами и, собрав вещи на пляж, чтоб отправиться туда уже с утра, я легла спать, попив чаю с Галининым зефиром.
Засыпая, я подумала, что наше с Галиной здесь совместное пребывание будет чисто условным; мы прекрасно можем обходиться друг без друга и никто на этом ничего не теряет. Она точно не теряет, а я почти приспособилась.
Утром я чувствовала себя прекрасно и очень радовалась, что перегрев мой прошел.
Галина спала и я, зная, что она заворчит на меня спросонья, потихоньку выбралась из постели. Взяла собранную сумку, в которую благоразумно были положены  остатки вчерашних яств, чтоб не обращаться за деньгами к спящей Галине, и выскользнула на светлые чистые плиты дворика.
Наш маленький отель весь был залит светом еще невысоко поднявшегося солнца и выглядел просто райским островом Баунти.
 В глубине двора я увидела полуголого Ираклия, который в желтых брюках и зеленых мокасинах причесывал бакенбарды у зеркала, висевшего при входе в беседку.
Этакий античный бог плодородия с голыми плечами в райских кущах. Невольно я засмотрелась на его смуглую спину; по ней, как по трамплину, легко съезжали сверху вниз солнечные зайчики.
Я притормозила, решая, что делать: незаметно прошмыгнуть, пока он меня не видит  или окликнуть и поздороваться, что значило бы обречь себя на нежеланную беседу…
Пока я раздумывала, Ираклий углядел  меня в зеркале и  обернулся.
«С добрым утром, Евдокия! - пропел он игриво.- Что-то вас совсем не видно?»
«Почему не видно? - простодушно ответила я. - Вот она, я. Со мной все в порядке. Иду на пляж.»
«А плечики-то сгорели…- сказал Ираклий плотоядно, подходя ко мне вплотную и я испугалась, что он может ко мне вот так же запросто прикоснуться, как позавчера к Галине, но он не стал этого делать, слава богу.- Ай-яй-яй, теперь облезут плечики-то…»
«Ничего страшного…- сказала я. - Переживу. До свиданья!»
Вблизи оказалось, что Ираклий не так уж юн; вероятно, возраст его приближался к Галининому.
Я не разбираюсь ни в чем, а уж в возрасте мужчин - подавно, но морщинки у глаз трудно не заметить!
«Куда же вы?» - удивился Ираклий, как будто разговор с ним был важнее всего на свете и оглянулся на супружескую пару, что тоже жила в нашем отеле.
Проводив супругов  глазами, он вновь уставился на меня.
«Как вчера поплавали на катере?» - спросила я невинно.
Он удивленно вскинул брови. «На ка-атере? - переспросил он. - На катере поплавали и-зу-ми-тель-но!»
- Я так рада за вас! По-хорошему завидую. Ну, я пойду?
-Позвольте, Еврипидия, чему ж тут завидовать? Хоть завтра - сели да поплыли!
-Думаю, мне еще рано. Я и на пляже-то сгорела, а на воде вообще можно обуглиться.
-Ваша правда, детка…Вам рановато. Вот, разве что, через недельку! Будет в самый раз. И про религиозный экстаз мне расскажете.
«Из меня неважный экскурсовод, не умею излагать связно!» - буркнула  я и бегом помчалась к морю.
На бегу думая о том, что очень неудобно, когда ты отдал деньги на сохранение, а на каждом шагу соблазны и такие запахи, что съезжает крыша.
«Зачем я сделала это? Вот ведь, балда! Надо сегодня же забрать - и дело с концом!» - размышляла я, выбирая место на пляже.
 Сегодня я ушла на другой пляж,  подальше, думая о том, как бы мне так поудобнее вернуться домой, чтоб не разминуться с Галиной и решить поскорее вопрос с деньгами.
Хорошо, что в кошельке еще болталась сотня. До вечера дотяну…
Купалась я сегодня совсем иначе. Не жадно и неистово, а рационально, растягивая удовольствие.
Выбирала моменты, когда в воде было поменьше детей и их бабушек и мам. Отрываясь от книжки, содержание которой сегодня уже воспринималось легко и с удовольствием, я зорко из-под Санькиных солнечных очков следила за морем.
И как только в детском плюханье возникала мало - мальская пауза, я дельфином кидалась к воде. Ха, дельфином! Это я-то, не умеющая плавать! Выйдя, мазалась лосьоном, особенно густо покрывая обгорелые плечи и колени.
Еще сегодня я забавлялась тем, что наблюдала, как дети у воды роют тоннели и возводят галечные пирамиды.
Особенно старался один голопопый карапуз. Больше шлепаясь на розовую задницу, нежели передвигаясь на ногах, он старательно лупил лопатой по горам своих соседей и, высунув язык, ждал, что разваленные им горы восстановятся сами собой.
Когда же этого не происходило, он безмерно удивлялся и кривил рот, собираясь плакать.
Один раз его решили побить за учиненный им разор, он заблажил громко и басовито, как шмель, и загорающие в бикини мамочки поспешили навести срочное перемирие среди своих конфликтных чад.
Карапуз казался мне похожим на Гришу Гордеева, которого я не видела и только представляла себе. «А они, наверно, ровесники?» - размышляла я, разглядывая крепкого карапуза.
Потом карапуза водворили  в коляску и повезли спать, как услышала я краем уха из слов его мамы, которая на секунду остановилась возле меня и стала прощаться с компанией мам,  проводивших сиесту на пляже и укладывавших детей спать прямо под пляжными зонтиками.
Я решила, что днем домой мне не надо и, боясь терять денечки, которые я пока не считала, осталась на пляже до вечера.
Днем я собрала свой пляжный скарб, оставив на гальке полотенце, прижатое камнями (так делали многие, чтоб не искать потом место), напялила на разгоряченное тело Санькины шорты и майку, которые мне казались самыми классными на всем побережье, и решила пройтись по набережной.
Я купила гамбургер и холодный чай, в сумке на дне еще болтались орешки и леденцы и настроение было таким же сладким и праздничным, как эти цветные леденцы.
В этот день цыгане ко мне не липли, их сменили промоутеры какой-то фастфудной компании и я, в компании других жаждущих халявы курортников, напробовалась на набережной горячего попкорна - соленого и сладкого, фруктового и шоколадного.
Затем, поплутав в приморских улочках, я вышла к знаменитому на весь Крым Историко - литературному музею, потаращилась на него с восторгом, походила, как кот ученый вокруг, узнавая информацию о часах работы и экспозициях в показе.
Войти в музей с голыми ногами и плечами я не видела никакой возможности и подумала, что один из вечеров я посвящу музею, в то время, как утро будет всегда отдано морю.
Путеводитель по Ялте был у меня с собой в чемодане и я еще дома, по своему обыкновению, прочла его от корки до корки, наметив себе, что за время отпуска я хотела бы увидеть и Массандровский дворец, и дом - музей Чехова, и поселок Ливадию, и канатную дорогу Ялта - Горки, по маршруту которой хотелось бы обязательно прокатиться…
Счастливая, довольная, относительно сытая,  я вернулась к своему месту на пляже.
Народу вокруг было чуть меньше, люди вокруг сменились; кто-то ушел обедать, кто-то на сиесту…Я тоже решила поспать.
Прикрылась от коварного солнца платком, на голову водрузила раскрытую книгу и задремала.
 Густо намешанные звуки пляжа отдалились, не мешая пребывать в изумительном состоянии безмятежности.
До меня слегка долетала музыка, обрывки разговоров, смех, детский плач…
Внутри меня, несмотря на мою расслабленность, сидела четкая мысль, что нельзя перегреться снова. И я, блаженно продремав с полчаса, поднялась и направилась к воде.

Ближе к вечеру я стала собираться домой. Я понимала, что еще можно было бы поплавать и позагорать, тем более, с удовлетворением успела заметить, что красные пятна на плечах и коленях приобрели малозаметный пока,  но смуглый окрас. И это уже было начало будущего загара.
Когда я добралась до Архивной и ввалилась в свой отель, в калитке я столкнулась с выходящей из дома Галиной.
«О, - сказала она язвительно. - Ну, надо же! Ванька дома, Маньки нет. Манька дома, Ваньки нет! Два дня не виделись!»
И она попыталась пройти мимо меня. Потом притормозила и спросила: «Выздоровела  окончательно? Или по новой сгорела?»
«Да все нормально, - ответила я. - Галь, я без денег. Выдай мне…»
«Ну, возвращаться теперь, что ли? - вспыхнула Галина. - Пути не будет!»
Тут я загородила ей дорогу и тихо сказала: «Галь, я что-то  не понимаю…Мы все время, так получается, проводим время порознь. Да, привычки у нас разные! Но это, по-моему, не означает, что один человек находится в постоянной зависимости от другого только потому, что первый раз приехал на море. Ты так не считаешь?»
Галина психанула и завернула обратно во двор.
«Вот навязалась на мою голову!- ворчала она.- Чтоб я еще когда-нибудь взяла с собой такой балласт! Больно надо!»
Я отчетливо поняла, что дело пахнет конфликтом. И с твердой уверенностью в своей правоте, пошла за Галиной.
О том, что теперь мы поедем вдвоем на катере или по канатной дороге, как собирались в Москве, или хотя бы на пляж пойдем вместе, речь уже не шла. По крайней мере, сегодня.
Галина раздраженно полезла в чемодан, повозилась там, орудуя локтями, и выкинула мне на кровать веер купюр: «Забирай свои деньги и оставь меня в покое!»
После чего немедленно вышла, не дав мне даже пикнуть.
А мне и не хотелось ничего говорить.
 Я была рада, что она ушла и оставила меня одну. Я стала полоскать купальник, после чего понесла его сушить на веревку. Настроение было испорчено и от легкости утра ничего не осталось. Получается, это две большие разницы - вместе работать или вместе ехать в отпуск…
«А что, я должна была - все дни выпрашивать себе на обед?  Хорошенькое дело!» - сердилась я, стоя под душем.
Освежившись, я вошла в комнату совсем уже с другим настроением,  нашла место деньгам и, совсем успокоившись, стала собираться в город.
Кожа уже не саднила и покупательная способность ко мне вернулась.
Жизнь налаживалась. Правда, Галина сердится…Но это ее трудности. Заболеть могла и она, а я бы тогда за ней ухаживала и делала бы это с полной ответственностью.
Мне не в чем себя упрекнуть. А то, что у нас оказались разные привычки, в этом не моя вина.
Впереди был длинный вечер, который надо было занять. И я подумала, что, как раз, смогу поесть и дойти до музея.
Пойти одна в кафе к вечеру я не решилась, все еще трусила немного, а вот в ближайший магазинчик выбралась.
Взяла хлеб, совершенно не похожий на наш, московский. Плавленый сыр, яйца, масло…
Вернулась в отель и первый раз сготовила себе обед - ужин на отельной кухне. С превеликим удовольствием поела и стала собираться  в город.
К счастью, ключи хозяйка отеля выдала и мне, и Галине. Так что, хоть тут наметилась независимость…

Музей меня дождался;  вернее, это я дорвалась до музея…
С удовольствием обошла всю экспозицию, разглядела археологические находки Золотой кладовой, почитала документы об истории Ялты  за последнее столетие.
В фойе купила несколько книг, интересовавших меня с точки зрения исторических фактов о Крыме…
Вышла из музея и пошла по набережной в сторону отеля «Ореанда». Там было особенно красиво. Это я заметила  даже со своей мега - рассеянностью…
Непременно хотелось покружить вокруг шхуны «Испаньола», сделать десяток-другой приличных фотографии на память. Тут бы мне, бесспорно, пригодилась Галина, но у меня впереди много времени.
Успею еще пофоткаться на память, когда загорю посильнее; глядишь, к этому времени и помиримся!
Утешала мысль, что я с ней не ссорилась. Если что-то во мне ее раздражает, так Галина  меня знает не первый день. И сама мне предложила поехать в отпуск вместе.
И потом - она же взрослая! Соображать должна, что именно ее поведение диктует мне, как себя с ней вести. Я-то готова к любым компромиссам…
И врединой я не была никогда. Чем я виновата? Не могу и не стремлюсь соответствовать ее нарисованной кукольной красоте?
Я такая, какая есть.
 Да, на меня всегда могла влиять Любовь Николаевна еще во время учебы в институте. Потом  Санька. Они обе для меня что-то значили.
 Галину же я воспринимала, как бы это получше сказать, все время сбоку от себя, несмотря на  ее внешнюю яркость. И всегда мне казалось, что и прочие относились к Галине слегка настороженно.
 Ехать я решилась не потому, что мне была интересна личность Галины, все гораздо проще - безумно хотелось к морю.
Ну, словом, как бы то ни было, все наши размолвки или примирения, как бог даст, были еще впереди, как и, собственно, отпуск…
Размышляя над этим, я незаметно для себя оказалась в приморском парке. Вот райское место! Плеск фонтанов и стрекот цикад звучал таким мощным аккордом релакса, что я невольно заулыбалась.
Каково же было мое удивление, когда на газоне я увидела рекламный щит «Спешите видеть!  Шоу двойников в Приморском парке.»
Надо сказать, не сама надпись меня поразила, нет.
В ней, как раз, не было ничего особенного!  Мое пристальное внимание приковали фотографии двойников.
Среди всем известных лиц, похожих на Владимира Высоцкого,  Иосифа Кобзона, Дмитрия Нагиева и Анастасии Волочковой, на меня смотрел и наш сосед по отелю Элвис Пресли. То есть, ухажер  Галины, Ираклий!
Ой, надо же! Ничего себе! Ну, дела…
Я думать забыла о своем сложном внутреннем монологе до этого; и долго разглядывала рекламный щит, вспоминая утренний разговор с Ираклием, его попугайские брюки и мокасины (вот, оказывается, откуда ноги растут!) и его гладкую спину в солнечных зайчиках, его замаслившийся взгляд…
Что-то у меня не складывалось. То, что он здорово похож на певца, вне всякого сомнения! Что же еще? Что же еще?
Я бродила и мысленно истязала себя, почему же мне лезет в голову эта ситуация с ним?
И, уже когда выходила из парка, направляясь в сторону дома, поняла, кого мне так сильно напоминает Ираклий.
Молодых и не очень молодых мужчин с социокультурного факультета моего института.
Тех, что зарабатывали и подрабатывали на праздниках, бомбили на банкетах и тамадили на свадьбах… Пели, аккомпанировали на танцах, вели концерты, кривлялись, перевоплощались…
Это именно его, Ираклия,  приторно -тягучую манеру вести разговор, я узнавала в молодцах, заглядывающих ко мне в абонемент и так покровительственно по необходимости общающихся с нами, верными жрицами культурной нивы…
Чуточку свысока, чуточку снисходительно, словно культура, которую мы неким образом представляем, безнадежно устарела и нам необходимо принести соболезнование…
В то же самое время, как  момент  узнавания их,  талантливых красавцев, привыкания к ним, известность, обожание уже на горизонте!
Возможно, с  нами все так и было, но почему-то суть моя всегда противилась такой  манере общения мужчин с женщинами…
В раздумьях дошла я до дома. Удивительно быстро стала я считать Архивную улицу домом для себя! Хотя, наверно, это очень хорошо.
 Наконец-то я смогла всерьез оторваться от Москвы!
Спать сегодня мне вовсе не хотелось, я поставила чайник и решила посидеть с чашкой чая в беседке. К счастью, там никого не было.
С конфетой за щекой, как в детстве, я обняла коленки руками и слушала стрекот цикад.
Несколько раз мимо меня прошли жильцы отеля; кто-то вешал сушить на веревку пляжные вещи, какой-то не виденный мною ранее спортсмен завез во двор велосипед.
Велосипед был диковинный, с мощными колесами, расписной и нарядный. «Горный…» - догадалась я.
Сам спортсмен был ладный, дочерна загорелый, весь опутанный выступающими наружу рельефными венами. Его голый живот был похож на каменный живот Давида работы Микеланджело. Майка, обвязанная рукавами вокруг шеи, темнела от пота. Волосы на затылке тоже слиплись от пота и курчавились.
 Я вспомнила Санькины воздыхания по ее легкоатлету и, кажется, впервые поняла это телесное томление…
Молодая и естественная красота чужого тела открылась мне во всем откровении.
Тем более, велосипедист, не замечая меня в темноте, сел на корточки перед своим велосипедом, прислонив его к стене и согнулся в три погибели, осматривая цепь.
И я могла рассматривать его из своего тайника, ведь он и не подозревал, что во дворе, кроме него, еще кто-то есть.
Затем он разогнулся, пружинисто покачался на своих крепких ногах, с хрустом потянулся всем телом…Снял с шеи майку, кинул ее на веревку во дворе и легко взбежал по лесенке на второй этаж.
«Как раз, над нами…» - подумала я, проследив глазами, где загорелся свет.
Двор опустел. Окна отеля кое-где горели, кое-где уже погасли.
Времени было за полночь. Я обнаружила это, глядя на телефон, ведь часов у меня не было уже двое суток.
«Скоро, небось и Галина явится,- подумала я. - Интересно, она на шоу двойников или еще где-то?»
Мысль была беглая и долго в моей голове не задержалась. Одно я знала точно: видеть ее сейчас и выяснять с ней отношения я не хочу.
И тут в пустом дворе я сделала совершенно неожиданную для себя вещь.
Воровато оглядываясь, я вышла из беседки, подошла к веревке с сушившимися вещами и уткнулась лицом в сырую от пота майку спортсмена.
Меня обдало сложной, неведомой мне смесью запахов мужского возбуждения, терпкого пота и чего-то едва уловимого, горьковато- парфюмерного…
Я глубоко втянула ноздрями эту неведомую мне прежде густую смесь, словно одним большим глотком выпила. Теперь этот запах был внутри меня.
Слава богу, никто не видел. Да и кто мог что-либо разглядеть в густой темноте южной ночи?
Я прошла в комнату, приготовила и развесила на стуле вещи к завтрашнему дню, сходила в душ…
Вернувшись в комнату, обнаружила Галину. Та сидела на кровати и через голову стаскивала с себя платье.
«Помоги, что ли!» - придушенным голосом из-под платья потребовала Галина и я помогла ей освободиться от платья.
«Спасибо, - буркнула она и, глядя мне в глаза, спросила,- все еще дуешься?»
«Нет, - ответила я кратко. - Спокойной ночи.»
И нырнула в постель.
«Что собираешься делать завтра? Какие у нас планы?» - как ни в чем ни бывало, продолжала разговор Галина, игнорируя мое «спокойной ночи».
«У нас? - безмерно удивилась я.- У меня есть шанс принять  участие в твоих планах на завтра?»
«Ну, ты ведь уже акклиматизировалась, я смотрю, - сказала Галина невозмутимо. - Вон, загореть даже успела!»
Она бесцеремонно перегнулась через мою кровать, выглянув в окно, выходившее во двор, словно намеревалась увидеть там кого-то, кто стоит с букетом цветов, чтоб начать исполнять ей любовную серенаду при ее появлении.
«Затем и ехала!» - буркнула я про свой загар.
«Ну, так что ты собираешься делать?» - настырничала Галина, вернувшись к себе на кровать, не увидев за окном никого, кто хотел бы спеть ей ночную серенаду.
«На пляж пойду с утра пораньше. Поем где - нибудь по дороге. И останусь там до обеда. Днем хочу посмотреть Массандровский дворец.» - сказала я.
«А я предлагаю позагорать на Массандровском пляже, он классный, - сказала Галина. - Только я рано не встану. Часов в десять, если…»
«Массандровский, так Массандровский…- покладисто сказала я, не желая омрачать свой отпуск затяжным конфликтом и удивляясь Галининой находчивости (как легко она вышла из положения; а я на это клюнула, а ведь не хотела!) - Только я пойду на пляж пораньше. Не хочу время терять. Не так его и много. К десяти могу вернуться за тобой. Чтобы идти на Массандровский.»
«Лучше к десяти тридцати.» - деловито заключила Галина, направляясь в ванную.
Я сочла разговоры на сегодня законченными и, натянув одеяло на голову, чтобы не мешал свет, закрыла глаза.

Утром я тихонько ускользнула из дома, чтобы застать самое полезное солнце.
Ираклия у беседки, к счастью не было.
Но у веревки с вещами стояла стройная, словно газель, девица на загорелых ногах в лифчике от купальника и в таких малюсеньких шортах, на фоне которых мои выглядели просто штанами бурлака.
Девица, двигая проворными лопатками, снимала с веревки пляжные вещи. Сняла она и майку велосипедиста, которая хранила отпечаток моего лица, перебросив ее себе через плечо.
Я тенью проскользнула у нее за спиной, мечтая лишь об одном - остаться незамеченной. Но в поле зрения таких умопомрачительных девиц я, похоже, и на свете-то не существую.
«А как же ты хотела? - спрашивала я себя  по дороге, пытаясь соображать трезво и здраво.- По-другому не бывает. Если ты позволяешь себе украдкой любоваться чужой красотой, то есть же, наверное кто-то, кто позволяет себе  ею обладать. Просто приходит и берет…Для этого нужно совсем немногое -соответствовать этой красоте. Тогда картинка сложится.»
В растрепанных чувствах я зашла поесть в пляжное кафе с уличной верандой, которое больше напоминало столовую и тем не отпугивало меня.
Цены в нем были приемлемые и посетителей раз - два и обчелся. Думаю, к обеду здесь будет уже не протолкнуться.
На сотню, предусмотрительно взятую с собой, чтоб не выбиваться из бюджета и не рисковать, будучи встреченной коварными цыганами с нуждающимися в спонсорской помощи курортников детьми, я насытилась винегретом, бутербродом с колбасой и ватрушкой с чаем. 
Жизнь налаживалась. Вечерние эмоции отступили, ведь верно говорят: утро вечера мудренее.
Я лежала на ближнем от дома пляже и, подставляя солнцу то живот, то спину, думала при этом,  хочу ли я на Массандровский пляж с Галиной или не хочу. Ясное дело, я с ней пойду, обещано. И на Массандровский пляж мне хочется…
Не очень, правда, хотелось потерять только что обретенную свободу.
Но, похоже, судьба бдительно следит за мной и, помимо моей воли, подбрасывает мне соседей по общению. Что ж, возражать я не стану, сопротивляться глупо.
 Переворачиваясь в очередной раз на полотенце и с интересом наблюдая, как и все курортники, за стадиями своего загара, я заметила случайно знакомые длинные  ноги и утренний лифчик…
Соседка по отелю плавно прошествовала мимо меня из моря с грацией антилопы в саванне. Я, словно во сне, проследила за ней взглядом…
Вот она остановилась буквально в трех метрах от меня.
И я увидела, что там, где она остановилась, на лежаке вальяжно возлежит он, Давид... Его голова была запрокинута назад, подбородок торчал вверх, одна рука свесилась на гальку. Рука с литыми венами, достойная резца Микеланджело Буонаротти…
Девица пару секунд постояла над ним, закрыв мне обзор, затем обошла лежак, слегка наклонилась над  Давидом и выжала мокрые длинные волосы прямо ему на грудь.
Похоже, он спал и крепко…Но вот, лениво поднял руки, поймал свою  подругу - шалунью  за колени, потянул к себе… Она присела к нему на лежак, а он положил свою точеную руку ей на лодыжку и стал неспешно поглаживать.
Я хотела отвернуться и не могла. Меня, разумеется, не замечали.
Мне показалось, что я попала в место действия одной из знойных и невероятных картин Сальвадора Дали, где все плавилось, дымилось, таяло и стекало…
Люди вокруг меня перестали существовать. Звуки выключились разом.
Оставались только мужчина, опутанный венами, проводами нервов, поблескивавший смуглой кожей с бисеринками воды и женщина гибкая, смуглая, с фатою из мокрых волос на плечах.
Но, если мне только казалось, что люди  исчезли, эти двое явно были уверены, что никого, кроме них, во всем мире  не существует.
Как зачарованная, смотрела я под спасительными стеклами темных очков, как сильная рука перекинулась с лодыжки на бедро. Медленно, как альпинист на отвесной скале, рука поползла до впадины пупка и задержалась там на мгновенье. Мгновенье показалось мне вечностью.
То, что творила рука, я чувствовала, я ощутимо осязала своею кожей…
Рука двинулась дальше  вверх и, по своим ощущениям, я поняла, что под пальцами сосок. То, что он прятался под тканью лифчика, ничего не отнимало от ощущений.
Пальцы сошлись на нем и это было апогеем прикосновения.
Мое сердце пойманной птицей затрепыхалось в горле. От живота вниз по бедрам побежали мгновенные импульсы и свели судорогой пальцы на ногах… Я ощутила себя тротиловой шашкой. Еще мгновение - и меня разорвет…
В это время на трехметровой пограничной полосе, разделявшей нас, обозначилась пожилая пара с необъятной кошелкой, которую супруг тащил за супругой.
Кошелка, из которой стали немедля извлекаться на свет полотенца, газеты, журналы, термос, стала тем досадно мешающим мне объектом  зрения, который колыхался, расплывался, рос в размерах, троился, разбухал, будь он неладен, мать его!
 Все эти трепыхания абсолютно скрыли от меня мираж другой жизни. Жизни не картине Дали…
Я поднялась на ноги и вновь увидела их на лежаке. Им вовсе не мешали чужие кошелки и возня.
 Их возня была куда интересней.
Они отнимали друг у друга большое яблоко, пытаясь кусать его каждый со своей стороны. Яблоко вырвалось из рук и покатилось к моим ногам…
 Я, стоически стиснув зубы, перешагнула через него и на деревянных негнущихся ногах дотащилась до воды.
Внутри меня вертелся чудовищно быстрый калейдоскоп, в висках стучало, в глазах плыли круги.
Я оголтело влезла в воду и ринулась прямиком в глубину. Потом сунулась лицом в воду, забилась среди надувных кругов и матрасов, и не поняла, что плыву.
Похоже, я не соображала, что делаю, еще долго…
Когда опомнилась,  стало ясно, что впереди буйки, а пляж остался у меня за спиной.
От отчаяния я закружилась на месте в панике, что немедленно камнем пойду ко дну. Такого неописуемого ужаса в моей жизни еще не бывало!
Подняв ногами фонтан брызг, я кое-как развернулась и рывками, как насекомое, перебитое посередине, суматошно устремилась к берегу.
Уже оказавшись в прибрежном прибое, я поднялась на ноги. Они дрожмя дрожали.
Я повернулась лицом к морю, и обхватив себя руками и стуча зубами, смотрела туда, откуда чудом выплыла.
Тот шок, который испытало мое тело в воде и до воды, еще долго сотрясал меня. Дрожали губы.. Вздрагивали веки.
Я плюхнулась на задницу, как вчерашний карапуз и так сидела между водой и сушей долго, приходя в себя и тяжело дыша.
Но всему бывает конец…Меня отпустило.
 И я поднялась, сполоснула ноги от налипшей гальки. И двинулась к своему полотенцу.
Смотрела я только под ноги, словно шла по минному полю.
Кое - как натянула на мокрое тело шорты, майку, собрала в охапку вещи. Так и шла с пляжа, то роняя из рук вещи, то останавливаясь подбирать уроненное.
Когда пришла домой, Галина меня встретила с укоризной в голосе: «Ты на часы смотрела? Двенадцатый час! Вот и договаривайся с тобой после этого!»
Я стояла и молчала. Не было сил говорить.
«Что за вид? Где тебя носило?» - спросила  Галина.
«Я плавать научилась!» - объявила я.
«Поздравляю! - сказала Галина, подхватив пляжную сумку.- Пошли! Небось, ни одного местечка на Массандровском уже нет!»
Я флегматично пожала плечами: «Дойдем, будет ясно, что и как.»
Весь путь до пляжа я проделала машинально, что-то отвечая односложно Галине на ее вопросы.
«Отпустило? Нет, врешь, фигу с маслом!» - говорила я себе параллельно ответам Галине и очень напрягалась, что ответить ей, что - себе. И чтобы при этом ничего не перепутать.
Когда дошли  наконец, и нашли место, которое устроило капризную Галину, я поняла, что мне необходимо срочно остаться одной. Я просто не могу говорить, смотреть в глаза, улыбаться, кивать… Словом, не могу поддерживать разговор. Никак.
Тут я схитрила, чтоб хоть ненадолго уединиться. Объявила, что мне не терпится закрепить свой успех и я хочу скорее плавать, плавать, плавать…
«На здоровье. Хоть уплавайся!» - изрекла  Галина равнодушно  и,  поправив локон, приняла соблазнительную позу в раскладном шезлонге, взятом в аренду на пляже.
Я аллюром понеслась к воде. Не знала, смогу ли я поплыть; мужества повторить мой утренний подвиг у меня не было.
И я просто пошла вдоль пляжа по кромке воды. Это было расслабляюще-приятно...Горящее огнем нутро потихоньку остывало.  Руки и ноги мало -помалу перестали дрожать, потряхивание прекратилось.
Оказывается, как мы зависим от своего тела! Кто бы мог подумать? С головой дело обстояло сложнее. Она упорно вертела одну и ту же мысль: «Что это было два часа назад?»
И, совершая эту непосильно трудную умственную работу, я пыталась  ответить себе на вопрос, ответа на который  не знала.
Пляж тем временем кончился. Я поняла, что ушла далеко и пора поворачивать назад.
Когда я вернулась к своему полотенцу, Галина, недоуменно взглянула на меня, приподняв очки надо лбом.
«Как успехи? - спросила она. - Чего ты сухая?»
«Успела обсохнуть у воды.» - ответила я и улеглась на живот и локти.
«Тогда за вещами приглядывай, теперь я окунусь.» - Галина изящно встала с шезлонга  и, покачивая бедрами, пошла к воде.
Я хмуро смотрела ей вслед. Ее стройные бронзовеющие ноги вблизи  выдавали  неоднозначный возраст.
 Я тут же вспомнила ту, с ближнего пляжа, ее походку и ленивые  движения.
В отличие от Галины, в ее повадках не было ничего нарочитого.
Она не думала, что ей смотрят вслед, она просто жила, как ей нравится и делала то, что ей хочется. Не обращая внимания ни на кого. Хотя, ей вслед, думаю, смотрели многие…
Вот так же, когда-то, в первый раз, ей вслед посмотрел Он. И пропал.
Я попыталась представить себе, что же могло быть дальше, вслед за этим. И не смогла.
Понимала, конечно, что между первым взглядом, первой встречей и яблоком на пляже, должно было быть  первое свидание, первый разговор, когда еще только узнаешь друг друга и удивляешься всему…
Первое прикосновение рук, первое сближение губ, когда можно прижаться щекою, зарыться в волосы и почувствовать запах человека, который вот так, вдруг, стал ошеломляюще близок в одно мгновение и теперь его запах ты не спутаешь ни с каким другим и будешь узнавать из тысячи тысяч…
Была поездка в Крым, уютная комнатушка отеля на втором этаже, велосипед на горной дороге, сырая майка на веревке…
Господи, откуда мне знать, как это бывает? Как коснуться щекой мужской твердой скулы и растаять от этого прикосновения, как прильнуть  к литому каменному плечу, от которого пышет жаром вековой глубинной силы, токи которой ты ощущаешь своей тонкой женской кожей? Как потрогать губами кадык на шее и услышать в ответ шумное распаленное дыхание и впитать в себя его горячий остро пахнущий пот, после всего, что случилось между вами? Где я могла все это узнать? В книжных строках старых переплетов моего абонемента? В фильмах, что показывают для тех, кому не спится до утра?
Не то, все не то! Наверно, появляясь на свет, ты уже получаешь в наследство тот генетический код, в котором есть вековое слияние опыта общения всех женщин и мужчин на земле, их надежды и ожидания, их счастливая боль и сиюминутные радости, что, спустя и десять, и двадцать тысяч лет, заставляют нас воспламеняться вмиг и в единую секунду узнавать того, кто мог бы сделать нас ослепительно счастливыми в это, именно это, сегодняшнее мгновенье…
И это мгновенье, остро пахнущее счастьем, потом присоединится к тому вековому опыту, что ты передашь кому-то в далеком будущем, уже приобщившись к тайне, известной всем, бывшим до тебя…
Я еще не разобралась со своими мыслями, а Галина уже шла назад, ни на секунду не забывая, что на нее могут смотреть, и с ней надо было говорить о чем-то.
Не придумав ничего лучше, я зажмурилась и притворилась спящей.
«Спит!- проворчала Галина вполголоса.- Вот так доверь вещи, из-под носа все унесут, она будет спать, разиня!»
«У тебя что-то пропало?» - пробормотала я, не открывая глаз.
«Еще не хватало! - возмутилась Галина и продолжала без перерыва: -Дался тебе этот Массандровский дворец! На набережной есть чудный ресторанчик «Ван Гог»…Сходим вечером?»
Я промолчала.  Куда мне в чудный ресторанчик на набережной! Я и в кафе пока заходить побаиваюсь. Рядом с пляжем.
«Давай, решайся, - торопила Галина. - А то найду другую компанию!»
Компанию я могла себе представить только одну - в желтых брюках с зелеными мокасинами.
«Мы пойдем туда вдвоем?» - спросила я.
«А чье присутствие  тебе нужно? Ричард Гир немного занят, не сможет составить нам компанию!» - съязвила Галина.
Я решила быть прямой и честной и спросила: «А Ираклий с тобой пойдет?»
Галина вскинула брови: «А при чем тут Ираклий?»
«Я привыкла считать вас парой.» - сказала я и тут же за это поплатилась.
«Прости, дорогая, но пара мы или нет, касается только нас!» - изрекла Галина ледяным тоном.
«Конечно - конечно, мне нет никакого дела!» - поспешила согласиться я, понимая какой Голгофой для меня будет вечерний поход в чудный ресторанчик на набережной.
Затрясла головой, гоня прочь эту нежеланную для меня картинку.
И  на минуточку перестала быть конформисткой, какой была всегда.
«Нет, Галь. Спасибо, я подожду, пока Ричард Гир освободится. - вздохнула я. -А пока все же,  в Массандровский дворец!»
Произнести это было трудным делом, зато после сразу полегчало.
Галина презрительно пожала плечами и отвернулась.
Я промучилась с ней еще пару часов. Обедать мы поневоле  тоже пошли вместе.
 Галина все выбирала, куда ей хочется.
Наконец, нашли маленькое уютное кафе, где цены были немаленькими и потому очередь не стояла.
Галина вертела носом, переворачивая страницы меню.
А я уже на первой странице стала лихорадочно соображать, что обедать в таком кафе я смогу, пожалуй, пару раз за весь отпуск.
В конце концов, я решила взять порцию блинов, мороженое и сок. Хотя, какой это, к черту,  обед?
Галина же захотела себя побаловать салатом «Цезарь» и супом - пюре из брокколи. На десерт она заказала профитроли и капучино.
Я быстро заглотала свои блины и сообщила Галине, что побегу собираться в Массандровский дворец.
«Да иди, куда хочешь!» - махнула рукой Галина, давая понять, что с конченными, вроде меня людьми, ее ничего не может связывать.
Весь ее вид выражал горькое разочарование от того, что она имела глупость связаться со мной.
«Пропал отпуск!» - красноречиво говорил ее разочарованный вид.
Я вышла из кафе и направилась в сторону дома с большим облегчением. «Мне ясно одно, -думала я на ходу. - Нам трудно долго быть вместе. Еще в поезде я это поняла. И я нашла интуитивно правильный  формат-пересекаться изредка и ненадолго. Недаром я испытываю такое облегчение, когда оказываюсь без Галины. Вот, как сейчас. Так и надо. Так и дотянем до конца.»
О конце думать грустно…О конце отпуска.
Но постоянный контакт с посторонним тебе человеком гораздо труднее, чем думать с самого начала о конце отпуска.
Собственно, ситуация была не из легких. С моей зависимостью и билетами на обратную дорогу я попала, как кур в ощип.
Это мне не даст насладиться морем, югом, покоем и бездельем в такой степени, как я этого хочу.
«С другой стороны, - возражала я себе, - Галина тоже «попала». Ей казалось, что я покорна и покладиста, а я оказалась строптивой и упрямой. И, наверно, тоже порчу ей кровь своими выходками…»
В этих словах была доля истины и, размышляя над этим, я не заметила, как добежала до дома.
Но, видно, не все испытания этого дня для меня уже случились.
У ворот мне предстояло лицезреть и пережить еще одну картинку не для нервных.
Прямо передо мной в калитку отеля входили Он и Она.
 Вернее, входил Он, а Она ехала на его шее. Обвив голову руками и свесив волосы на плечо. Волосы были спутанные и влажные. И на шортах сзади мокрое пятно.
«Только из моря…» - подумала я и ноги мои вросли в землю, словно я разом разучилась ходить. А заодно соображать. А заодно дышать.
Осталось только зрение, такое острое, что заменило мне все другие чувства разом; при таком зрении не могла укрыться ни одна малейшая деталь.
Вот Он нагибается в калитке, чтоб Она не ушиблась. При этом у Него на спине еще и огромный рюкзак.
Вот Она прижимается, перегнувшись почти пополам,  к Нему. Они исчезают в калитке.
А я еще с минуту стою, как истукан. Только после этого пробую шагнуть.
Иду на предательски слабых ногах во двор и вижу, как Он пытается тащить Ее по витой железной лестнице за руку на второй этаж.
Она же хохочет и второй, свободной рукой цепляется за перила, сопротивляясь и мешая Ему.
Меня не замечают. Потому, что меня в природе нет.
Я даже понимаю, при всей своей недогадливости, зачем и почему Она это делает, для чего тормозит подъем наверх. Чтоб слаще было покориться и уступить наверху… Подставить губы и плечи, смежить ресницы и звонко смеяться от щекотки Его прикосновений…
Я успеваю нырнуть к себе и стою, подпирая лопатками дверь, отчетливо слыша, как сверху отчетливо топают босые пятки, убегая и догоняя; что-то громко падает; раз падает, два…
И я разом вдруг понимаю, что не поеду ни в какой дворец.
Что я больше не принадлежу самой себе. Отныне я  себе не хозяйка. Мной целиком завладели те двое, чью жизнь над собой я слышу так отчетливо.
Сперва я стою у двери, потом   делаю пару шагов вглубь небольшой комнаты и беспомощно оглядываюсь. Ищу, на что бы опереться.
Дойти до стула или  до кровати мне в голову не приходит.
Я возвращаюсь к стене и прижимаюсь к ней, затем съезжаю по стене вниз и сижу возле нее. Мое состояние иначе, как прострацией, не назвать.
Возня сверху продолжается, но слышу я ее теперь словно сквозь вату -отстраненно. Мне кажется, что я впадаю в летаргию…
Рукам и ногам не хочется шевелиться, веки прикрыты, цепенею…
Спина затекла.  Мысли ворочаются в голове с натугой, как буксующий бульдозер…
Через некоторое время я слышу звенящую тишину вокруг. Такую оглушающую меня сейчас.
Понимаю, что время для меня остановлено. Стрелки часов будут двигаться и жизнь будет продолжаться только тогда, когда я буду видеть Его или Ее. Или хотя бы слышать звуки надо мной…
Что же делать? Что делать? Откуда это наваждение?
Пропадаю ведь! Но главное не в этом. Главное, что от судьбы не уйти.
 Как там, у Булгакова - Аннушка уже разлила масло?
И эта масляная лужа, словно омут, ждала именно меня. Потому, что мне была предназначена. И я с маху в нее влетела. Теперь не выбраться…
Слава богу, голова моя не валяется на рельсах! Хотя, толку от нее, сидящей на шее, ничуть не больше…
С трудом выкарабкавшись из этой вязкой мысли, я подумала, что в любую минуту может появиться Галина и, увидев меня сидящей на полу, точно покрутит пальцем у виска.  Уж больно странный вид у меня был в этот миг.
А уж Галине я никак не смогу объяснить, почему такой вид и почему на полу…
Я заставила себя подняться. Ноги слушались плохо, как давеча на берегу, после утреннего заплыва.
Мне надо было срочно исчезнуть из дома, пока она меня не застукала.
 Ни в какой дворец я, естественно не поеду. Я и из комнаты не хочу выходить, пока Он там, надо мной. Но выхода нет.
Я мобилизовалась, кое-как собрала сумку и вышла с пляжным полотенцем в руках, чтобы повесить его сушить.
И снова, господи,  увидела Его!
Он спустился по лестнице неслышно, мягкими шагами, и выкатывал велосипед за калитку.
Наверно, неслышными шагами потому, что наверху, разметав свои прекрасные волосы, сладко спала после его объятий Она.
Равнодушно Он скользнул по мне взглядом и исчез на Архивной улице.
Я выждала совсем чуть-чуть и осторожно вышла следом. Увидела Его удаляющуюся спину.
Мелькали размеренно ноги, крутя педали.
Он, как божество в огненной колеснице, въезжал прямо в солнечный диск, растворяясь в нем…Мой драгоценный инкуб…
Я смотрела Ему вслед, пока Он не растаял солнечной каплей на горизонте. Мне казалось, что мои ноги повторяют Его маршрут. От этой мысли мне стало легко и приятно.  Он ехал где-то впереди и я представляла, как Его майка пропитывается потом от усилий и темнеет на глазах.
Вечером Он повесит ее на веревку. А я буду где-нибудь рядом…
И еще я знала, что буду без устали летучим голландцем кружить по улицам Ялты и думать, что Он был здесь за несколько минут до меня.
Не знаю, сколько улиц я прошла, сколько шагов отсчитали мои бедовые ноги…
Золотой цвет неба превратился в  бананово - желтый, потом  на миг стал прозрачным и краски сменились на  холодные;  залиловели, заголубели, засинели…
Я замерзла.  Первый раз за все пять дней. Наверно, это нервы…
Подумала, что неплохо было бы хоть что-то съесть. Не для того, чтобы утолить голод. Голода, как такового не было. Просто хотелось себя чем-то утешить.
Галина, небось, в своем «Ван Гоге». С Ираклием. Или с кем-то еще. Я ведь, по сути, про нее ничего не знаю… И знать не хочу.
 Почти неделю мы вместе. А ближе ничуть не стали. Гораздо теплее были наши отношения, когда вся эта авантюра с поездкой в Крым была еще только задумкой.
Я решила зайти в магазин, купить чего-нибудь сладкого.
А чай я буду пить дома.  И согреюсь заодно. Я была уверена, что Галины дома нет и быть в такое время не может.
Я купила плитку шоколада «Аленка». Подумала, и взяла еще «Твикс». И чтобы совсем было сказочно, киндер - сюрприз.  Почему, не могу объяснить себе. Киндер съела еще по дороге.
В желтом  футлярчике  оказался пластмассовый мишка Винни в красной кофте и без штанов - все, как положено.
Я дошла до дома, зажав его в кулаке и мысль у меня была лишь одна: висит ли на веревке майка?
Майки не было. И я подняла голову, поглядев на второй этаж. Свет не горел.
Неужели, Она до сих пор спит?
В кухне я поставила чайник, зашла в комнату и раскрыла занавески. Обнажился двор.
Свет в комнате был погашен и я знала, что меня из окна не будет видно. Если Он с велосипедом пройдет мимо окна…
Чайник закипел, я заварила чай и вышла в беседку со своими яствами.
Мне везло. Беседка пустовала. Я поспешила исправить эту оплошность и трепетала при мысли, что кто-нибудь захочет подсесть ко мне.
Мимо шли постояльцы отеля: молодые супруги со спящим разомлевшим ребенком на руках, две женщины постарше Галины, мать с девочкой лет семи… Женщины задержались у веревки, развешивая купальники.
Потом двор опустел.
Думать про завтра не хотелось. Было еще сегодня.
И это сегодня было таким огромно - емким, подарило моим глазам, ушам, нервам столько всего, что хотелось барахтаться в этих ощущениях, как в глубоком гамаке.
Я и барахталась. Мои ощущения именно так и можно было охарактеризовать…
Они были мятежными, они сладко мучили меня, да что там мучили -терзали! Вот, значит, какое оно, мое предсказанное цыганкой скорое счастье!
Счастье этажом выше над пустой моей головой; счастье, подсмотренное украдкой на крымском пляже…
Тут меня прошил такой страх (второй раз за день, после сумасшедшего заплыва): вдруг Ему надо уезжать? Ведь они оба дочерна загорели! Может, их отпуск кончается? Как мне тогда быть?
В том, что я не смогу без Него, я знала ровно сутки.
С того момента, как Он в сумерках вошел во двор и сел возле своего велосипеда.
Уже тогда я поняла, что готова на все, только чтобы видеть Его. Все время, всегда! Я не говорю о другом, хотя бы видеть… За миг большего счастья я, не раздумывая, могла отдать свою жизнь.
Моя жизнь…Кому она нужна?  Мне? Теперь, наверно, нет…Если без Него!
А ведь раньше мне казалось, что я влюблена! И не однажды .
Еще в садике мне нравился мальчик Андрюша. Потом мы попали в один первый класс и я тайком думала, что вырасту и выйду замуж за Андрюшу.
А он всегда предпочитал девчонок из старших классов - когда они дежурили на переменах, он терся возле них и они его обнимали и тискали.
Видимо, он еще в те годы был женолюбом. Он и женился -то сразу по окончании школы самым первым.
Потом мне нравился Женька, это уже в средней школе, в пионерском лагере Петька, потом Юрка…Ну, в институте объект был один на всех…Только очередь до меня так и не дошла.
Боже, как это было нелепо! И давно.  Хотя, угорала я всерьез! Или мне так просто казалось?
И вот теперь я сижу тихим зверьком в беседке и, затаившись, жду, когда с улицы появится Тот, имени которого я не узнаю никогда. И не буду знать, как мне называть Его…
И как докричаться до Него, когда невыносимо будет идти по московской улице к себе домой поздней осенью.
И  знать, что в пустой квартире на улице Плещеева тебя никто не ждет.
 А мне так хочется говорить с Ним! Я смогла бы сама все сказать, лишь бы Он готов был слушать…
Ну, как это будет, у меня хватит времени подумать завтра, послезавтра и еще потом…
Когда Он возьмет на плечи свой рюкзак и Ее рюкзак, разберет свой велосипед и Они исчезнут из моей жизни насовсем. Чтобы навсегда остаться у меня внутри.
И тут с улицы вошел Ираклий.
  Я сильно вздрогнула и притихла, чтоб меня не обнаружили. Он прошел вглубь двора и скрылся в холле. Кстати, в какой из комнат он обитает, я так и не знаю…
Я взглянула на телефон. До полуночи оставалось всего ничего.  От чая, или от волнения  щеки мои пылали.
 Я сильно прижала ладони к лицу, зажмурилась на минуту, а когда открыла глаза, во двор входила Галина. Она бегом, словно корабль - призрак,  пронеслась мимо меня, скрывшись за нашей дверью.
«Ну вот, - подумала я уныло , не зная, как мне поступить. - Теперь куда, спать, что ли?»
Впрочем, какой тут спать! Скорей я предпочту всю ночь не ложиться, а сидеть в этом ночном безмолвии, ловя малейшие признаки того, что здесь, в непосредственной близости от меня, находится Он…
Насколько спокойней я себя чувствовала, зная, что Галины нет и Ираклия не видно.
Надеялась, что он в вечернее время зажигает в своем шоу двойников, а она где-нибудь около него.
И мне бы совсем не хотелось, чтобы они меня здесь застали.
Минут десять двор был пуст. Но недаром чуяло мое сердце….
 Сразу с обеих сторон, видимо, была договоренность, показался Ираклий с вином в руках и Галина, уже успевшая переодеться.
Разом войдя в беседку, где немо приклеившись к лавке сидела я, они остановились.
«О, - наигранно - веселым тоном произнесла Галина, - ну, привет! Давно не виделись! Что ты тут делаешь?»
«Да пришла буквально несколько  минут назад,- скромно потупившись, поддержала я игру.- Только чашку чая успела выпить.»
«Самое время тогда сообразить на троих!- нашелся Ираклий и подмигнул.- Бокалов два, но чашка тоже подойдет. Даже пикантно - вкусить вина из чаши!»
Его, похоже, ничуть не тяготило мое присутствие в беседке. А Галина просто взбеленилась - я это сразу почувствовала.
И я стала искать повод улизнуть.
 Но не тут -то было.
Ираклий оттеснил меня вглубь крошечной беседки, подвинув ко мне вплотную Галину. Сам сел с краю, перегородив своими длинными ногами выход.
«Ну, милые, - сказал он, разливая розовое вино, - за вашу красоту!»
Галина раздраженно помалкивала. Я грела ей левый бок, справа же на нее привычно привалился Ираклий.
Похоже, женщины были для него разновидностью мягкой мебели.
«Съездила в свой дворец?» - спросила меня Галина, не поворачиваясь в мою сторону.
Я решила не врать.
«Нет, Галь, не получилось,- ответила я честно и добавила, чтобы исключить ненужные вопросы, - сама не знаю, что мне помешало! Настроение пропало вдруг.»
«Чудная ты! - сказала Галина, пользуясь присутствием Ираклия. - Ох, и чудная! Прости мою душу… Все-то тебе неймется, все тебя куда-то несет!
А куда несет? Зачем? Для чего? Приехала отдыхать, отдыхай!»
«Ну, что ты пристала к девушке? - заступился Ираклий.- Она же не маленькая, сама знает, что ей надо! Она вон про экстаз все знает, тебя еще поучит!»
И я поняла, что это ирония.
«Да, Дионис, - сказала я жестко. - Про это я знаю, кстати, на собственном опыте. Не влезая в чужую шкуру и не примеряя чужую маску!»
И залпом выпила вино.
«А кто тут у нас примеряет чужую маску?» - вскинула брови Галина, повернувшись ко мне и разглядывая с пристальным вниманием, словно впервые увидела.
«Тут - не знаю. А вот, в Приморском парке показывают чудесное шоу двойников! Кого только не встретишь! Кобзон, Мэрилин Монро! Элвис Пресли! Сходи, погляди! Рекомендую! Недалеко. До «Ван Гога» подальше будет. И подороже!» - отрезала я.
«Чего ты бесишься?» - изумилась Галина.
И постаралась отодвинуться от меня, насколько было можно, опасаясь бешенства.
«Думаю, наша Василиса Премудрая влюбилась…» - пропел Ираклий , якобы беззаботно, но мне было ясно, как он уязвлен.
О, если б этот гамбургский петух знал, как его слова пронзили мое сердце!
«Ладно, Ева, мы с тобой потом поговорим, - пригрозила Галина, говоря со мной, как с ребенком, которого необходимо поставить в угол за шалости. - Не хочется вечер портить. Ты, наверно, и правда, не в себе сегодня…»
«К счастью, и не в тебе!» - огрызнулась я и увидела Его.
 Он входил во двор, ведя за руль велосипед. Мы все разом замолчали.
 Он не взглянул в нашу сторону. Все повторилось, как и сутки назад.
Он присел на корточки перед велосипедом, потрогал цепь. Затем поднялся, стянул майку. Кинул на веревку. Кое-как кинул. Не расправив, комком. И легко взбежал на второй этаж. Зажегся свет в окне.
«Ираклий, спасибо за вино! Оно, как нельзя более, способно вызвать экстаз! Сейчас я уйду и этот экстаз снизойдет на вас совершенно заслуженно! Спокойной ночи, Ираклий! Сладких снов, Галина! Завтра ты можешь отшлепать  меня за все, в чем я виновата! За что не виновата, тоже - авансом! А сейчас наслаждайся экстазом!» - и я вывернулась с узкой лавки прочь.
«Ну и злючка!- сказала вслед мне Галина.- Это ж надо было так испортить себе отпуск!»
Последние слова Ираклия я не услышала, так как громко хлопнула дверью.
Да, думаю, что много не потеряла.
Войдя в нашу с Галиной комнату, я растерянно огляделась.
Что делать сейчас? Завтра? Потом? Ответов на все эти, по сути, одинаковые вопросы, у меня не было.
 Я больше не принадлежала себе. Меня привязали невидимой тоненькой ниткой, которая по прочности напоминала стальной трос  опоры моста. Сейчас эту нитку не трогали. И я не понимала толком, что мне с собой делать…
Но, когда я снова увижу Его и Он, сам того не зная, потянет за собой мою нитку, я двинусь за Ним. Даже на край света. Оборвать нитку нельзя. Потому, что это может сделать лишь тот, кому пришла в голову эта идея,  кто ее привязал, невольно соединив меня и Его…
И как только ниточка натянется, я это почувствую сразу, потому что начнется одна из тех химических атак, которые выводят меня из строя надолго.
Волей неволей, а я сегодня узница в нашей келье…
Во двор мне нельзя, там сидят в своей узорчатой клетке милующиеся попугайчики, приторная сладость которых мне невыносима.
Я легла ничком, утопила пылающее лицо в подушке. Читать не могла, думать о чем-то постороннем - тоже.
Но в какую -то минуту все же, пришел спасительный сон и выключил сознание.
Проснулась я еще в темноте, рассвет не брезжил.
Словно включилась и сразу стала такой ясной, словно и не спала вовсе. Поняла, что я в комнате одна. Повернулась на спину, подумала, что, не раздеваясь, сплю второй раз в жизни.
Встала беззвучно, как будто в пустой комнате кто-то мог меня услышать и вышла босиком во двор.
Меня обступила  предутренняя прохлада. Я мелко - мелко задрожала и быстро направилась к вещам на веревках.
Протянула руки к Его майке, сжала ткань  в ладонях. Приблизила лицо. Майка хранила Его неповторимый запах.
Я сняла ее так, словно боялась, что сейчас над моей головой сработает пожарная сирена и я не смогу убраться восвояси незамеченной.
Теперь, двигаясь обратно со своей драгоценной добычей, я чувствовала себя бессовестной воровкой и дрожала всем телом. Меня сотрясало. Мне казалось, что это тяжкое преступление, и если хоть кто-то увидит меня в этот миг, я буду опозорена по гроб жизни.
Но вот я, слава богу, в комнате, на улице тишина…
Я, по - прежнему не имея сил раздеться, ложусь ничком, спрятав под собой то, что теперь будет со мной. Его энергия, Его настроение, эпизод Его жизни, легко несущий Его по горным дорогам Крыма…
Тут на улице раздались тихие шаги.
Сердце мое сдетонировало и рывком переместилось в горло, перекрыв мне кислород.
«Уйди я минутой позже…» - с ужасом успеваю подумать я и тут в комнату вползает Галина. Не входит, а именно вползает на цыпочках. Может, это цыганка, все же,  о ней?
Я затаиваюсь и стараюсь не дышать.
Галина, остановившись, прислушивается к моему дыханию и, успокоившись моей неподвижностью, скрывается в ванной.
А я замираю. Меня не трясет. Мне вообще становится спокойно.
И я решаю, что завтра утром без угрызений совести  уйду к морю, не думая о Галине, что там с ней и как.
Только вот, как быть с Ним?
Вдруг Его я не встречу там, на пляже?
 Но должна же я хоть чуточку понимать, что эти несколько дней канут в небытие и я вернусь на улицу Плещеева! И в библиотеку. И к диссертации вернусь такой же ненужной, как я сама.
И снова придется запустить механизм  жизни по накатанной дорожке, завести словно будильник, который тикает мерно и  монотонно, делая каждый день одинаковым.
Да, после бурных приключений в отпуске, все будет казаться монотонным.
 Я взрослая и чудес не бывает. Все чудеса должны остаться здесь, чтоб и другим их тоже хватало. Я понимаю. Поэтому,  сейчас буду спать, а утро вечера мудренее.

Солнце застает меня за тайным действом - я беззвучно прячу под подушку то, что всю ночь грело меня от моего трехдневного озноба.
Мне кажется, что место под подушкой небезопасное.
И я, просто не дыша и не глядя в сторону Галининой постели, достаю майку из-под подушки, чтобы перепрятать  ее под матрас.
Теперь я спокойна. Вряд ли кто-то будет обыскивать место моего сна. Вернее, моей бессоницы…
Я собираюсь, не особо соблюдая тишину, потому что мне теперь все равно, что подумает или скажет мне Галина, и иду на пляж.
Во дворе пусто. Не знаю, хорошо это или плохо; я уже так привыкла встречать кого-то из постояльцев.
Но, вероятно, на вчерашний день пришелся пик впечатлений. И сегодня, чувствую я, все должно быть иначе.
Хотя бы потому, что с этого момента счетчик включился и я начинаю считать, сколько мне еще осталось быть здесь.
До этого у меня было ощущение, что впереди огромное количество времени.
Теперь этого ощущения нет и быть не может. Все изменилось. И я не знаю, легко мне или тяжело. Разбираться в этом мне предстоит потом, когда рядом не будет этого моря, этого пляжа, этого солнца, этого июня…
Идя к морю, я раскидываю мозгами, что все не просто так.
Не поедь я сюда, ничего бы не случилось.  Дальше думаю, что от прошлого затяжного периода депрессии меня спасла мысль о диссертации.
Небось, и эта мысль явилась неслучайно…Эти размышления кое-как примиряют меня с действительностью.
Я иду на вчерашнее место. Меня больше не привлекают новые места. Да и намеченная программа вряд ли будет осуществлена.
У меня просто пропал интерес ко всему, что не связано с моими неотступными мыслями и желаниями.
А все мои мысли, тем паче желания, в нашем малюсеньком пансионате на Архивной улице угнездились  этажом выше, нежели живу я сама.
Вчерашнее место, где спал на лежаке Он, занято. Я озираюсь с надеждой - не увижу ли где? Нет…
И я плетусь к воде. Захожу по пояс, стою, размышляю, не поплыть ли, как вчера?
Не поплыть. Незачем. Для того, чтоб повторить такой экстрим, нужен и стресс соответственный. А просто взять - и поплыть…Не могу, не уговаривайте!
Сегодня день полосатый, изменчивый. Солнце прячется в облаках и море слегка тускнеет. Детей у воды мало, все ждут негасимого солнца.
Я, наполовину в воде, стою, обхватив себя руками, и думаю - окунуться или сразу поворачивать к берегу?
И тут, словно дельфин, подняв фонтан брызг, прямо передо мной из воды  выныривает…Нет, не может такого быть! Так не бывает! Не бывает! Выныривает Он .
Я понимаю, узнаю, чувствую, что это - Он!
С Него ручьями течет вода, словно Он укутан в хрустальную мантию. Лоб открыт, мокрые кудри липнут к вискам; Он сегодня  словно Посейдон, обходящий свои владения.
Я успеваю увидеть, какие светлые у Него глаза на смуглом лице - светлее морской воды, и  делаю невольно шаг  в сторону, чтоб уступить Ему дорогу. Он, как всегда, на своей волне, не замечает.
Я для Него не более, чем окружающая среда, воздух, невидимая субстанция.
Его грудь вздымается, раздуваясь и опадая, словно кузнечный мех.  Он плыл издалека, я вижу это по частому Его  дыханию…
Он минует меня, а я все таращусь в глубину, понимая, что где-то должна быть и Она.
Может, Она плывет следом? Ее не видно, Ее нет. Может, утонула?
Я резко окунаюсь и, повернувшись на сто восемьдесят, вылетаю пулей на берег, чтобы не потерять Его из виду. Что при этом с Ней, мне не важно, ведь сейчас они не вместе…
Слава богу, вот Он! Не подозревает, что за Ним идет слежка.
 Медленно движется вдоль кромки воды. Я, словно зомби, иду за Ним.
 Мне надо соблюдать дистанцию и изо всех сил пытаться сохранять спокойствие, чтобы мое сумасшедшее лицо не вызывало у окружающих немедленного желания отправить меня в дурдом прямо с пляжа.
Он доходит до пляжной волейбольной площадки, делает кому-то приветственный взмах рукой и встает под сетку. Игроки перемещаются, давая Ему место. В этом есть какая-то своя логика, недоступная моему пониманию…Отчего зрелище притягивает еще сильней.
Но только потому, что на площадке Он.
 Пару раз я проходила мимо этой площадки, равнодушно скользнув по ней взглядом. И ничего меня там не интересовало.
Но сейчас эта площадка становится местом действия самого завораживающего меня зрелища: Он играет в пляжный волейбол. Играет так, что глаз не оторвать. Да будь я хоть самая распоследняя, ничего не смыслящая в этом кретинка, но играет Он здорово! Невзирая на мое предвзятое отношение. Невзирая на мой остановившийся только на Нем взгляд (остальных-то я тоже хоть как-то вижу краем своего ущербного зрения!)
Мои линзы оставлены в Москве. Здесь я обхожусь тривиальными очками, тем более, под пляжной панамой и толстым слоем крема от солнечных ожогов,  линзы все равно красоты не прибавляют (вообще, о чем я - какая красота???). И возни с ними ужас, как много! И  хотелось, чтобы глаза от них отдохнули хоть пару недель.
Я перехожу с места на место, ныряю по-за пальмами, маячу то там, то сям, чтоб не привлекать внимания. Но зрителей и без меня хватает, что, слава богу, дает мне возможность оставаться незамеченной.
Хотя, Он и не подозревает, что невзрачная мымра, нервно поправляющая очки, как будто от этого они будут лучше усиливать зрительный эффект, торчит здесь только для того, чтобы видеть Его.
Чтобы слышать, как Он смеется, волнуется, раздражается, сердится, нервничает…
Чтоб с замиранием сердца следить за рукой, которой Он подает мяч.
Чтоб замечать, как тылом этой руки Он стирает пот над губой.
Дали бы мне возможность стереть этот пот…
Совсем маленькую надежду на возможность стереть этот пот…И чтобы он остался на моей руке, на моих губах, как осязаемый след того, что все это мне не снится…
Часов у меня нет, чтобы наблюдать за временем.
Но солнце, наконец, показавшись, здорово переместилось и я понимаю, что хочу есть. Оказывается, желудок живет своей жизнью независимо от сердечных мук и стальных тросов, сковавших мою свободу.
К счастью, игра приостановлена; игроки сходятся под сеткой, чтоб минутку поболтать.
Пару взрывов дружного смеха и все расходятся, уступив место детям, которые сразу начинают возню под сеткой и неуклюжее копирование взрослых приемов.
Я успеваю, соблюдая приличную дистанцию, пробираться к воде, не упуская из виду Его. Он  бежит к воде, без пауз винтом входит в глубину и плывет, бросая тело вперед мощными гребками.
Я натягиваюсь, как струна, жмурюсь от солнца, меня толкают. Я переступаю с ноги на ногу, удерживая равновесие и еще больше вытягиваю шею,  чтоб вести глазами свой объект (вот, ей-богу, прямо бондиана!).
Мои наблюдения махом перечеркнул патрульный катер, вихрем пролетевший перед глазами на горизонте и скрыл Его от меня.
Волны вслед за катером раскачали матрасы, за которые цеплялись парочки, детей, болтающихся в середине надувных кругов,  пенсионерок, огребающихся в прибое…
В досаде я зашагала к месту своей стоянки, вернее, лежанки.
 По дороге всю шею свернула - не увижу ли снова? Он как в воду канул. Вот уж, удачное сравнение, избави бог, ничего не скажешь!
Дойдя до своего пляжа, я окунулась, попробовала проплыть вдоль берега.
Без фанатизма, так, слегка. Слегка и получилось. Вышла из воды, вытряхивая воду из ушей и, скользнув взглядом по ногам, поняла, что я изрядно загорела. Порадовалась такому факту.
Опустилась на колени возле полотенца, чтоб одеться и идти в кафешку, где на сотню можно быть более-менее сытой.
Сумка оказалась на удивление легкой.  Я влезла в нее с головой и с удивлением обнаружила, что кошелька в ней нет. Телефона тоже.
Да, что же это, в конце концов? Что ж за рок такой? Я завертела головой, черт меня дери, словно вор стоял рядышком и только ждал, когда я со своим благородным негодованием обнаружу его и поволоку в полицию!
«Правильно, поделом в детстве тебя дразнили придурком! - злилась я на себя, пытаясь протащить через голову сарафан. Сарафан упирался.
Не хотел легко скользить по мокрому телу.- Сколько тебе лет, идиотка? Лягушка-путешественница хренова! Морской курорт ей подайте! Так курорта и моря мало! Еще и усладу глазам! Чтобы любоваться, капая слюной, на журнальных красавцев! Не научили тебя уму-разуму в твоей пыльной библиотеке? Все по ветру пустила! В рубище уедешь с курорта-то!»
Было так тошно, что на свет смотреть больно . Я шла в отель, проклиная себя и свое легкомыслие.
Если Галина дома, вот поржет-то! Хотя, у меня нет желания тешить ее рассказом о своей беспробудной глупости, промолчу…
Ничего не могло порадовать в этот час, даже если бы вдруг чудом под ногами у себя я бы обнаружила свой кошелек и телефон!
Понимаю, злиться не на кого, обижаться тоже. Только на самое себя.  Ну, надо ж так забыться! Нет, баста! Когда ж я перестану витать в облаках?
Тут меня осенило: «Око за око, зуб за зуб! Ты украла, тут же аукнулось, бумерангом вернулось … Жизнь учит тупиц. Умные учатся сами. Не дожидаясь таких досадных случаев, как сегодня. Да, поделом...»
С этими мыслями я дошла до отеля.
Часов не было, телефона тоже. Время пришлось спросить у тетки, шедшей с пляжа.
Оказалось, третий час. Полдня проторчала на волейбольной площадке…
Галина была дома. Я поздоровалась, не глядя. Она ответила односложно, погляделась в карманное зеркальце и спросила, как ни в чем ни бывало: «Ты обедала?»
- Нет. Только собираюсь.
-А куда собираешься?
-Не знаю, все равно. Где недорого.
-Со мной пойдешь?
-Я ж тебе отпуск испортила! Теперь еще и обед испорчу.
-Да, ладно. Собирайся давай! Революционерка! Жду тебя в беседке.
Она вышла, не дав мне возможности ответить. Я подумала, что сейчас, пожалуй, с Галиной даже безопасней. Если я еще чего-нибудь натворю, боюсь, будет совсем непоправимо.
 И полезла за еще не украденными деньгами.
Их оказалось так мало, что, видимо, питаться я буду один раз в день, а жажду утолять из фонтанчиков на пляже.
«Зато над остатками ты будешь трястись, как над блокадным пайком…Больше у тебя нет шансов пуститься в какие-то неразумные расходы.- сказала я себе твердо. - Это последний поход с Галиной туда, где едят. Все. Точка. Пора успокоиться. Денег мне не вернуть. Значит, и переживать не стоит.»
Я переоделась, сполоснула пылающее лицо, даже под душ на минутку влезла.
Вода успокоила меня и я выползла во двор, хоть и в гадком настроении, но с твердым убеждением, что больше со мной ничего плохого не произойдет. За все оставшиеся дни.
Мы отправились на набережную. Забрели на открытую террасу кафе с названием «Аврора».
Кафе было милое, непафосное и потому сразу мне понравилось. Оно напоминало круглую резную карусель  старинной уездной ярмарки.
Но внутрь идти не хотелось, мы выбрали столик с видом на море и Ай-Петри. Я совершенно расслабилась, устав волноваться по поводу цен, общения с персоналом ресторанов и прочих протокольных моментов.
Официант оказался улыбчивым простым парнем, не стал навязывать фирменных блюд и давать советов. Он принес меню и беззвучно испарился.
Галина стала водить носом по страницам. Я решила, что, прежде чем сделаю заказ, изучу меню, как материал своей диссертации.
В итоге остановилась на окрошке, голубцах и ягодном морсе. Все без чудес и без сокрушительных ударов по заначке на черный день.
Записав мой заказ, официант спокойно ждал, пока Галина сделает свой непростой выбор.
Она заказала сырное плато с орехами и бокал старосветского брюта. О-го-го-шеньки!  Галина есть Галина!
Мы на удивление мирно и приятно поели. Даже говорили о чем-то. Правда, о чем не помню. Расплачиваясь, пришлось оставить на чай.
Но я сегодня для себя решила, что хватит с меня расстройств. Будь, что будет!
Мы вышли и пошли по направлению  Приморского парка.
«Надо устроить фотосессию,- распорядилась Галина, доставая фотоаппарат. - Мы уже достаточно загорели, самый раз.»
Мне было доверено снимать ее в разных позах: то в обнимку с пальмами, то лежащей на стриженых газонах, то у фонтанов.
«А ты-то? Тебя где снять?» - спросила Галина.
У меня язык чесался ответить: «На фоне афиши Шоу двойников».
Но не стала портить вечер, уж больно не хотелось бередить едва начавшие затягиваться рубцы.
«Я через пару дней. Сегодня не могу. Надо настроиться. Подготовиться…» -сказала я и это прозвучало убедительно.
Нафоткавшись вдоволь, Галина заторопилась в отель.
У нее на вечер было намечено некое дело, о котором она намекнула легко, без усилий, как она это умела: «Ты сегодня вечером где?»
Этим она виртуозно дала понять, что на совместное времяпрепровождение я не могу рассчитывать.
Да я и не думала, все ведь уже окончательно встало на свои места. Я сказала, что у меня в планах прогулка по городу, который хотелось исходить из края в край.
Тут я не кривила душой, понимая, что это единственное удовольствие, за которое не нужно платить.
Остальные зрелища, теперь  мне недоступные, могут позволить себе те, кто не стесняется обшаривать пляжные сумки приезжих.
Я решила, что самое время расстаться теперь на набережной. И пусть себе Галина идет в отель и готовится к своей встрече, или что там у нее?
А я поброжу еще и тогда уже вернусь домой ненадолго, чтобы в тишине нашей маленькой комнаты обдумать, как мне прожить эти оставшиеся крымские дни.
Оставшись без Галины, я повернула снова в парк.
Пошла прямиком к памятнику Чехова. Села на каменный парапет фонтана. Чехов тоже сидел, устало сложив на коленях руки.
Сквозь водяные струи напряженно глядел вперед, словно его точила многолетняя нерешаемая задача, которая совсем его изнурила.
«Антон Палыч, вы такой мудрый,- сказала я неслышно, обращаясь к Чехову. - Что мне делать? Помогите мне! Раньше ваши книги здорово мне помогали.  А теперь, когда советом из книжки утешиться трудно, что мне делать?»
В эту минуту я чувствовала такое вселенское сиротство, что мне казалось, заплачь я сейчас, слезы  заполнят собой весь этот фонтан.
 Но, в том-то все и дело, что  мне не плакалось. И я, кусая губы, горько недоумевала, отчего я такая нелепая и удручалась содеянным и не содеянным.
И остро кололо в груди бремя непролитых слез.  Если б могла я сейчас заплакать, насколько легче мне бы сразу стало…
А ведь когда-то я могла. В тот день, когда в гости неожиданно заглянул бугай Славик…
Чехов молчал. Видно, его мысли были грустнее, чем мои; проблемы трагичней, чем мои; и не было у него для меня готовых решений.
Или это история моя такова, что не решить ее с помощью совета…
«Эх, Антон Палыч, Антон Палыч… Что ж вы? А я так надеялась!» - вздохнула я и решила, что уже можно идти домой - Галина наверняка  отбыла.
Возвращаясь  в отель, я твердо решила, что сделаю запас продуктов на рынке и распределю их на оставшийся срок.
Яичница утром, картошка с овощами днем, меня вполне устроят. Ну и чай попить с какими-нибудь сушками - печенюшками мне денег хватит.
Пару раз в приличное кафе сходила - будет, что вспомнить.
А что в «Ван Гог» не попала, так не больно-то и хотелось!
Успокоившись этим простым и разумным решением, единственно правильным в моей сегодняшней ситуации, я дошла до Архивной.
Отельчик встретил  меня умиротворяющей тишиной и нагретыми плитами дворика.
Как будет не хватать мне в зимней вьюжной Москве с ее февральскими сквозняками этих светлых теплых камней, которым нипочем людская суета!
Я вошла в комнату и села на постель. Спешить мне было некуда.
Подняла голову, посмотрела зачем-то на потолок, словно он мог стать прозрачным и показать мне то, что я хотела там видеть.
Было тихо. Сверху ни звука, со двора ни звука. Этакое блаженство для усталого человека, если изнутри ничего не точит.
Засунув руку глубоко под матрас, я вытащила скомканную футболку. Разгладила ее на коленях. Она была красная. С портретом  Че Гевары во всю грудь.
Легендарный  команданте и предполагать не мог, умирая в Боливийских горах, что его портрет будет украшать одежды потомков и станет модным брендом, совсем не имеющим отношения к борьбе за независимость.
«Че, - обратилась я к нему, - может, ты подскажешь, что мне делать дальше? Ведь ты был прозорлив и знал, что революция победит. А? И что отвечать женщинам, влюбленным в тебя, ты, наверняка знал…И утешить мог, если не делом, то словом! А слово твое звучало веско, ведь за тобой шли сотни, поверивших тебе…»
Эрнесто привычно по - партизански  молчал и смотрел в светлое будущее суровым взглядом борца.
Тишина в комнате ничем не нарушалась.
Вот и Че не знает, что мне ответить, как и Чехов… Че и Чехов, надо же, забавно… Мои товарищи по несчастью, которым я доверила бремя своего сумбурного чувства…
Да, здорово я одичала без Саньки за последний год своего одиночества!
Летом  прошлого года моя взбалмошная подруга - квартирантка умчалась в Абхазию, охваченная любовной лихорадкой к своему Гордееву, который непонятно откуда появился  в ее жизни.
И вот, та поездка стала роковой для меня, отобрав  Саньку.
А теперь и я схожу с ума у моря…
Санька, Санька, как ты, где ты? Как мне сейчас нужна твоя помощь! Ты бы не растерялась в такой ситуации и меня бы научила, как быть.
 А потом, глядишь, вместе посмеялись бы над этой историей или поплакали.
 Я ведь даже позвонить тебе не могу.  Телефон украден, в нем остался твой номер, который  я не вспомню.
 Я, конечно, могу написать в твою часть, но это только из Москвы. Опять зависаю…
Рассказать Галине?  Нет, исключено.Да и что рассказать?
 Как мельком, эпизодически, увидела в нашем отеле туриста и потеряла покой?
Как затем повстречала его дважды на пляже и совсем поехала головой? Ничего о нем не зная - ни имени, ни откуда и насколько приехал, ни что здесь делает…
Ох, беда-беда…
 Я обреченно встала, не зная, чем себя занять на сегодняшний вечер. Деваться мне было некуда и я не придумала ничего лучше, чем снова пойти на пляж и окунуться. Вечером я еще ни разу не купалась.
И я поплелась к морю привычным путем.
На небе играли краски заката. Они сменяли друг друга и картина эта не могла надоесть.
Я пришла на место, ставшее мне привычным, постелила циновку у самой воды, укрыла полотенцем. Постояла, не раздеваясь, припомнив первое свидание с морем, когда сидела здесь, обняв колени и также смотрела на сползающее в горизонт солнце.
Сняла сарафан, зашла в воду. Появилось желание поплыть вперед, на солнце.
На это нужна была смелость, которую негде было взять.
Я поступила по-другому. Зашла по самую шею, повернулась к берегу и поплыла в сторону пляжа. Справа и слева были люди. Они тихо плескались или сидели в прибое, но без утреннего фанатизма.
Вечерний пляж омывали  плавные волны, тихо шелестя.
Они шептались между собой и люди разговаривали тихонько, не нарушая вечерней гармонии природы. Не слышно было детской болтовни, взрывов смеха, собачьего лая…
И я подумала, что вечером море встречает тебя иначе и принимает в свои объятия иначе. И это вечернее настроение мне гораздо ближе, чем суета и гомон липкого знойного дня.
Я села у края воды и следила за тем, как волны лижут мои ступни. Пальцы, отполосканные водой, стали совсем смуглыми.
Я набирала воду в ладонь; она казалась прозрачной и утекала сквозь пальцы,  обратно принимая  насыщенный цвет синевы. Я дождалась сумерек. Шевелиться не хотелось.
Справа от меня в воду входил мужчина. Он двигался быстро и успел, войдя по пояс, нырнуть прежде, чем я поняла, кто это. Возможно, мне показалось? Скорей всего, показалось…
 Да нет, не может же быть, что в таком большом городе я каждый день встречаю и из сотен похожих безошибочно узнаю Его!
Вынырнул Он далеко впереди и поплыл прямо в садящееся солнце, словно угадав мое недавнее желание. Я беспомощно оглянулась.
А где Она? Где Его подруга,  длинноногая Ундина с мокрыми золотыми волосами?  Та, что владеет Им безраздельно?
Где Та, в присутствии которой я чувствую себя женщиной, лишь по записи в паспорте?
Она там, дома, над моей комнатой? Расчесывает после дневного отдыха свои чудесные волосы? Или развешивает сушить Его мокрые вещи, что я еще не успела стащить с веревки?
Я почувствовала вдруг, что страшно замерзла. Дотянулась до полотенца, дважды выронила его из рук, вытерлась кое-как, в муках натянула сарафан на полусырое тело.
Как страшно, когда ты один! Совсем один. Когда не с кем поделиться своей печалью. И у тебя нет друзей.
«Мама, мама, - горячечно прошептала я,- как мне нужен твой совет! Сейчас, когда я совсем запуталась; барахтаюсь, изнывая от бессилия и помочь мне никто не может и не хочет! Ты всегда гоняла меня, читала мне морали за каждую мелочь, но теперь, когда я совсем не знаю, как мне жить дальше, как же ты нужна мне! Или хоть кто-нибудь нужен, кто мог бы понять и посочувствовать… Неужели навсегда это одиночество, этот крест, этот вакуум? А Он совсем рядом, в нескольких шагах! Он - чужое сокровище, абсолютно недосягаемый, недоступный, бастион, цитадель, дверь за семью печатями.. . Мама, пожалуйста, помоги мне!»
Словно отозвавшись на  мой беззвучный крик, Он, словно корабль - призрак прошел в двух шагах от меня. На берег. Не взглянул.
Да человек ли я вообще? Может, я невидимка?
Я задергалась, как марионетка на нитке. После недавнего озноба голова запылала, в висках застучало, запульсировало.
Куда мне?  За Ним? А, может, чем черт не шутит, спросить Его что-нибудь? Завязать разговор? Да хоть, про который час! Часов же у меня нет…
Нет, не смогу.  Даже пытаться не стоит. Около Него - я зомби.
Он стоял ко мне спиной в душной темноте и растирал полотенцем шею. Нет, нельзя, нельзя  заговорить!
Этим я нарушу те границы, в которых мне допустимо  пребывать около Него, пока я не раскрываю рта и только смотрю, только фотографирую глазами Его движения, чтобы запомнить их, как можно больше…
Он перебросил полотенце через плечо, поднял рюкзак и, утопая в гальке, медленно побрел к набережной.
Я почти ослепла, видя только белеющее полотенце на его могучей шее. Собственно, я и двигалась за светлым пятном, словно влекомая на аркане. Ощущение реальности пропало, ноги не чувствовали  землю под собой.
Он неспешно, враскачку брел известной мне в мельчайших подробностях дорогой. К нам в отель, на Архивную.
 Мне кажется, я даже наступать старалась туда же, где оставили след Его ноги.
Вот Он дошел до калитки, толкнул ее и скрылся внутри двора.
Я помедлила и,  подсчитав время, в которое Он мог подняться к себе, зашла в отель.
Белое полотенце болталось на веревке, брошенное второпях, как попало.
Я на негнущихся ногах прошла в беседку, села, глядя, как в комнате надо мной горит теплым светом окно. Он прошел мимо окна раз, другой, подошел к стеклу и задернул занавески.
Не знаю, что вдруг сорвало меня с места, но я метнулась в пустом дворе к веревкам, схватила белое полотенце и стремглав кинулась к себе. С размаху шибанулась грудью в запертую дверь, в панике стала искать ключ.
Пока отпирала комнату, думала, что окрикнут, застыдят - наверняка, видел кто-нибудь!
В комнате долго не могла успокоиться. Пробежала к окну и тоже задернула занавески, оглянулась в поисках места, куда деть мокрое полотенце.
Но вариант был только один - и полотенце отправилось прямиком к красной майке с портретом Че Гевары под матрас.
С колотящимся сердцем я спряталась в ванной, пустила воду, влезла под душ. Меня трясло, я никак не могла согреться.
Господи, а ведь я попросту схожу с ума! Я перестала быть собой. Вроде, у меня в родне не было душевнобольных. Отчего же я чувствую себя форменной шизофреничкой?
Почему я так раздваиваюсь и мое сознание живет в двух измерениях? И мне кажется, что вот эта двойственность  и есть моя настоящая жизнь, а все, что было в Москве - это приснилось. И как это было давно!
Москва? Что это за город?  Где такой?  И кто в нем живет?
Для меня есть только маленький частный отель на Архивной улице в Ялте, где во дворе  натянуты веревки для сушки белья, и стоит резная деревянная беседка, и светлые плиты двора нагреваются за день и долго хранят дневное тепло…
Есть кровать, на которой я вижу то ли сны, то ли зрительные галлюцинации; под матрасом кровати есть секрет, выдать который я не соглашусь даже под пытками. Никогда, никому.
И я отдаю сейчас себе отчет в том, что редко бываю Евой Тимашовой здесь, в отпуске, а кто я теперь - и сама не знаю… 
Только Он мог бы ответить, кто я и зачем я живу, если б  хоть взглянул, если б захотел обратить внимание!
Тогда б Он понял бы, что где-то внутри него, в каком-то потайном уголке теперь обитает маленькая, глупая, беспомощная, не девочка, не женщина, не ребенок - не пойми кто…
Та, которую Он поймал нутром своей телесной оболочки, взял в плен, откуда нельзя выйти по собственной воле и откуда нет возврата по амнистии…
Выйдя из ванной и более-менее вернувшись к равновесию мыслей, я поняла, что не тронусь сегодня никуда. Ведь Он сейчас над моей головой. И в моей голове тоже.
 Я легла в постель, запустила руку под матрас, выудила скомканное полотенце. Оно горько пахло морской солью.
Я живо представила, как это полотенце впитывало влагу Его кожи после моря, касалось  Его плеч, груди, колен…Теперь все, что хранило полотенце, стало моим.
Я прижала полотенце к животу и подтянула к подбородку колени.
В этой внутриутробной позе я замерла, прислушиваясь, как сверху скрипят половицы.
Странно, но  когда я еще не знала, что Он живет сверху, я не слышала никакого скрипа, а вернее, не обращала на это внимание.
Он двигался без спешки, спокойно расхаживал. Что-то передвигал, затем стало слышно, что Он говорит по телефону и смеется. Правда, слов было не разобрать, но, наверно, это и лучше. Было бы очень страшно быть свидетельницей  того, что Он говорит кому-то. Ей, например.
Потом наверху все затихло. Я лежала неподвижно и больше всего боялась прихода Галины, боялась, что своим появлением она внедрится в тишину, обступившую меня и Его.
Да, с того момента, как у Него стало тихо, я тоже не смела шевелиться. Я замерла. И эта тишина стала нашей первой близостью с Ним.
Оберегая в себе эту тишину, я сильно дернулась всем телом. Раз, другой…
Галина, слава богу, не пришла, зато появилась мама…
Словно успокаивая меня в моей конвульсии, она склонилась  надо мной  и властной, такой знакомой рукою, щупала мой лоб.
Я боялась открыть глаза и притворялась крепко спящей. Мама шумно вздохнула и села на край кровати. Я не шевелилась.
«Ну, почему тебя нельзя оставить одну? Сразу с тобой что-нибудь случается! Почему у других матерей дети, как дети, дочери, как дочери,  а тут -единственный ребенок, и притом, такая бестолочь?
Ну, почему ты не повесила полотенце - оно ж насквозь мокрое! В твои годы спать, накрывшись мокрым полотенцем, форменное ребячество! Ты ж не маленькая девочка! Вон, на море одна умотала! Я тебя спрашиваю, сколько будут продолжаться эти глупости? Отвечай, раз мать спрашивает! Молчит она, притворяется спящей! Ну, молчи, молчи…Забыла, что только от ветрянки вылечились, так я тебе живо напомню!  Теперь спишь на мокром, простудишься! Ты же слабая, неспортивная, закаляться не желаешь…»  -мама  снова  вздохнула и встала. Походила по комнате.
Я хотела ей сказать, что научилась плавать, но почему-то промолчала.
«Небось, проветривать забываешь…- ворчала мама, открывая окно за Галининой кроватью. - Питаешься кое-как! Никакой ответственности! Ничего нельзя доверить! Огорчаешь ты меня, Ева…Сейчас мне придется убирать тут у тебя, вон, как все брошено, все валяется!»
Мама вернулась к моей постели и спросила: «Постель давно меняла? Почему простыня такая скомканная? Ты хоть стряхиваешь постель после сна?»
Я очень боялась, что мама полезет под матрас- с нее станется перестелить мою постель по - своему! И я еще крепче зажмурилась, чтоб обмануть маму; вроде,  сплю без просыпа.
Мама, ворча себе под нос, ходила по комнате, подбирала брошенные вещи, водворяла их на место. Место им она безошибочно определяла сама.
 Я старалась не двигаться, чтоб не навлечь на себя мамин гнев. Мама двигала стулья. Скрипела дверцами шкафа, досматривала, как таможенник, мой чемодан.
Взяла в руки зачем-то Галинин фен. С грохотом уронила его на пол.
Я подскочила в постели. Огляделась в растерянности.
Мамы не было. Галины тоже. Фен на полу не валялся. В темноте я нащупала сырое полотенце, оно было в постели, никуда не делось.
Надо мной скрипели половицы, что-то перемещалось на колесах.
Затем я отчетливо услышала, как хлопнула дверь сверху и  звуки переместились на железную лестницу.
Я метнулась к окну. И увидела Его силуэт.
 Он, нагруженный рюкзаком и еще чем-то, спускался по лестнице.
Я спросонья хлопала глазами и почему-то дрожала мелкой дрожью, ничего не понимая.
Он помедлил в калитке, зацепившись своим громоздким рюкзаком, и исчез снаружи. Через полминуты напряженного вслушивания в ночные звуки я различила звук автомобильного мотора.
Долго думать не пришлось - я, как была в постели в шортах и футболке, босиком, сиганула в открытое окно.
 В руке намертво зажато белое полотенце. Полотенце не хотело вылезать из окна, оно пригрелось под одеялом, насквозь промочив мою простыню. Мне пришлось с силой тащить его сырую тяжесть, оно было большим и распласталось по подоконнику во всю ширь.
Я дернула посильнее и оно с неохотой уступило, путаясь у меня в ногах и неприятно холодя их.
Я остановилась перед калиткой, не зная, что делать дальше.
За каменным забором тихо урчал мотор -там была отельная стоянка, на которой всегда  припаркованы три-четыре машины постояльцев.
Я толкнула калитку и сделала несколько неуверенных шагов наружу босыми ногами.
И увидела Его абсолютно так же, как при первой встрече.
Он сидел спиной ко мне, на корточках, оглядывая заднее колесо большой машины, как неделю назад оглядывал  цепь велосипеда, который завез во двор.
Сам велосипед высился на багажнике сверху, закрепленный специальными тисками.
Похоже, Он уезжал. На скрип калитки Он обернулся. Не сразу, с сожалением отрываясь от созерцания колеса.
Я на предательски слабых  ногах сделала несколько шагов вперед.
Он повернулся ко мне, безошибочно угадав, что я по Его душу.
 Внимательно посмотрел на меня. Взглядом мужчины на незнакомую женщину. Оценивающе. Качнул подбородком в мою сторону, словно вопрошая: «Что?»
Я молчала. Он вытер руки тряпкой, которую вертел в руках, видимо, протирая что-то в своем автомобиле и посмотрел в сторону. Потом снова скользнул по мне взглядом.
Спросил мягко, кажется, даже с заботой: «Не холодно босиком?»
Я затрясла головой и не могла вымолвить не слова.
Он с недоумением пожал могучими плечами и, утратив ко мне интерес, обошел вокруг машины. Сделав круг, Он снова на миг задержался возле меня и заглянул в глаза.
«Уезжаете?» - проверещала я каким-то не своим, утробным голосом.
Он  молча кивнул. И стал садиться в машину. Потянул за собой дверь.
«Стойте, погодите! - придушенно сказала я и протянула вперед полотенце.- Это, случайно, не вы обронили? Ваше, наверно?»
Он пристально посмотрел на меня, потом на полотенце, потом снова на меня.
«Мое, да, - сказал Он задумчиво. -Только мне уже без надобности… Я собирался его оставить. Не стоило беспокоиться из-за  такого пустяка.»
И Он снова с удивлением оглядел меня. Особенно мои босые ноги.
«Простуды не боитесь? Ночью босиком -  так и заболеть недолго.» - сказал Он.
«Все в порядке! До свидания!» - ответила я, как можно беспечней.
«Счастливо оставаться…» - пробормотал Он, захлопнул дверь и плавно тронул машину с места.

Архивную освещали фонари.
Я стояла в свете фонаря и смотрела вслед Его светящимся фарам. Темный силуэт велосипеда величественно плыл над заборами, увитыми плющом.
«Ялта, где растет золотой виноград,
Ялта, где ночами гитары не спят…
Ялта, где так счастливы были с тобой,
Там, где солнце манит и целуя гранит
Шумит прибой, морской прибой…» - волчком завертелась в моей голове песня Жени Осина, звучащая днем на набережной.
Фары прочертили в темноте огненный след и исчезли за поворотом, звук мотора перестал быть слышен.
В темноте трещали цикады. Им было все равно, что уехал Тот, без которого Ева Тимашова не могла пить и есть, смеяться и дышать.
Впрочем, дышать я, все же, могла. И чувствовала, как ночные камни мостовой холодят босые ступни. В свете фонаря они казались шоколадно-коричневыми.
Я постояла, успокаивая возбужденное дыхание. Песня в голове кончилась.
«Еще четыре дня,- сказала я себе. - А дальше ты вернешься в забытый, далекий город под названьем Москва. Что тебе там делать? Жить, наверно…А как жить?»
С этими вопросами я неожиданно для себя двинулась в сторону пляжа. Закутала плечи в белое полотенце и пошла.
Голова не работала, ноги двигались в автономном режиме, несли меня, куда им вздумается.
Впрочем, опять же, дорога здесь только одна - к морю.
«Ты не утопиться ли, решила, часом, а, Ева?- спрашивала я себя по дороге.- Уж больно странно ты себя ведешь!»
И тут же сама себе отвечала: «Просто это еще одна потеря из череды других потерь. Я уже должна бы к этому привыкнуть. Сперва мама, затем Санька, Любовь Николаевна, теперь вот…»
Но…как я могла сравнить потерю Его и Любовь Николаевну? Чудны дела твои, господи!
В полнейшем ступоре я дошла до пляжа.
Начинало светать. Я вошла в воду. Сбросила с плеч полотенце и пошла вперед. Волн не было. Море сонным котенком прильнуло к ногам.
«И все оно мое…» - счастливо подумала я и поплыла вперед. Прикосновения воды отрезвили мою голову. Я очень технично перевернулась и спиной вперед поплыла обратно к берегу. Выйдя из моря, я уверенно закуталась в белое полотенце и побрела на Архивную.
Сколько могло быть времени - я не представляла.
На набережной спугнула запоздалую парочку, которая, наверняка, приняла меня за белеющее в предрассветной мгле привидение.
Посмеялась над этим. Значит, смеяться я тоже могу. И на том спасибо.
Когда я подошла к отелю, фонарь над моей головой потух и я сразу почувствовала,  как стало светло.
За калиткой внутри двора стояла Галина, положив руки на плечи, а голову на грудь  Элвису Пресли, который ради этих волшебных объятий воскрес в Мемфисе и попросил политического убежища в Ялте, а экс-президент Рузвельт, наверняка, ходатайствовал об этом перед ялтинскими властями.
Галина ослепла и оглохла, а вот Пресли-Ираклий, стоя ко мне лицом, так вылупил глаза от удивления, что мне стало страшно за него.
«Доброе утро, дети мои, - пропела я.-  Не бойтесь, я вам снюсь и этот кошмар больше не повторится!»
Галина молниеносно развернулась и онемело уставилась на меня.
 Ираклий, оглядев меня с ног до головы, скорчил такую рожу, что от красавца Пресли в нем не осталось ничего.
«Что это с тобой? Где ты шлялась, позволь тебя спросить?- произнесла, наконец,  Галина. - Что за дикий вид?»
«Я, если позволишь, в письменном виде, - сказала я. - Сейчас же пойду  и напишу объяснительную в двух экземплярах. Тебе и твоему приятелю.
И, если необходимо, явку с повинной тоже напишу! Чтоб не объясняться среди ночи и не тревожить крепко спящих людей! Чао!»
Я церемонно удалилась и, войдя в комнату, отправилась прямиком под душ. Горячая вода привела меня в чувство и я вышла успокоенной.
 Галина сидела на своей кровати и затравленно глядела на меня, очевидно, опасаясь, что я выкину еще какой-нибудь фортель.
В глазах ее читалось изумление и испуг. Я проигнорировала ее вопросительный взгляд и улеглась на свою сырую простыню.
«Ева?- позвала Галина. - Ева, я хочу спросить тебя…  Можно?»
Тон у нее был заискивающий.
«Завтра спросишь.- отрезала я. - Спокойной ночи. И потише с утра!»

Утром я проснулась в обычное время, Галина еще спала.
  Я поднялась, наскоро умылась и  стала собираться  на рынок за картошкой.
Белое полотенце свисало со спинки кровати, возвращая меня в события минувшей ночи. Я, было, протянула к нему руку, чтобы повесить на веревку во дворе. Но почему-то не решилась.
«Ты останешься здесь!» - беззвучно проговорила я в адрес полотенца. И вышла.
Кажется, Галина подняла голову и посмотрела мне вслед. Плевать. Плевать на Галину, Ираклия и всех, кто не имеет ко мне ни малейшего отношения.
Я смогла купить все, что мне было необходимо на последние дни пребывания в Ялте и собиралась нести покупки  домой.
Выходя с рынка, наткнулась на листовку с объявлением: « Помогите! Трехлетний  Костя Нефедов, находящийся в тяжелом состоянии в Городской клинической больнице Ялты, срочно нуждается в переливании крови.
 Группа 4, резус отрицательный. Адрес больницы: пос. Ливадия, Севастопольское шоссе, дом 2. Проезд на автобусе № 5, 13, маршрутное такси № 32, 47.»
Я перечитала объявление трижды. Наверно, оно не случайно попалось мне на глаза. Мальчику, с которым случилась беда, нужна была моя группа крови.
Я опрометью кинулась на Архивную, бросила сумку с провизией на стул и стала срочно собираться в больницу.
Галина, укладывавшая волосы перед зеркалом, посмотрела на меня с недоумением. Я не знала толком, что нужно для сборов.
Быстро метнулась под душ, заполошно выбросила  чистое белье из шкафа на кровать, одеваясь, думала, что может мне понадобиться там, в больнице…А, паспорт, конечно! Я схватила паспорт, деньги и рванула  к двери.
«Пожар, что ли?- крикнула мне вдогонку Галина. - Тебя ждать?»
Мне некогда было отвечать, я неслась к остановке автобуса. На остановке тоже висело объявление  про мальчика Костю.
Через полчаса я была уже в больнице. В регистратуре, путаясь и волнуясь, я объяснила, что приехала дать свою кровь мальчику Косте Нефедову.
Миловидная регистраторша улыбнулась и стала вызванивать кого-то, кто должен был за мной подойти.
«Присядьте, - предложила она, выглянув из своего застеколья. - Сейчас к вам выйдут.»
Я кивнула и попыталась сесть. Но мне не сиделось, я представляла себе почему-то Гришу Гордеева, который попал в большую беду, а я вынуждена  сидеть и терять драгоценное время.
Буквально через пару минут (а уж мне-то показалось, что время остановилось!) ко мне вышел немолодой, утомленный доктор в зеленом комбинезоне и шапочке.
«Это вы донор?» - спросил он меня, разглядывая словно бы с недоверием.
Я кивнула.
«Вы имеете опыт сдавать кровь?» - продолжал расспрашивать доктор, ведя меня через анфиладу дверей.
«Нет, первый раз…» - ответила я, робея перед строгим доктором.
«Сейчас я провожу вас на анализ, это не займет много времени, - продолжал доктор, выведя меня на внутренний двор больницы, залитый полуденным солнцем. - Да, и если у вас все в порядке, сама процедура забора крови не займет более получаса.»
«А что стряслось с мальчиком? - спросила я, не поспевая за доктором. - Я могу узнать?»
«Почему же нет? - вопросом на вопрос ответил доктор, но мне показалось, что он поморщился и говорить на эту тему ему неприятно. - Мальчика вчера покусала собака, у него большая кровопотеря  и шок, конечно.»
Я ужаснулась, представив, как маленького мальчика грызет собака.
«Почему? Почему собака  покусала ребенка?» - спросила я, налетев на доктора, который резко остановился возле входа в лабораторию.
«Девушка, я потом отвечу на все ваши вопросы! Мы пришли и давайте не будем терять время. Вот вам бахилы, наденьте.» - и доктор протянул мне синие пластиковые мешки.
Я кивнула, натянула на ноги  бахилы и доктор тут же втолкнул меня в помещение лаборатории.
Медсестра, зычно ответив на мое робкое приветствие, усадила меня на кушетку и велела мне отвернуться. Я вспомнила маму, которая всегда учила не смотреть, как берут кровь. От этого могла закружиться голова.
 От этого мог случиться обморок. Оказывается, не только мама пользовалась этим приемом.
«А откуда мальчик?» - решилась я спросить у медсестры, пока она занималась своим делом.
«Приезжий. На отдыхе с родителями. А откуда - не спрашивала.» - ответила мне медичка тоже не особенно любезным тоном.
Потом я сидела на кушетке, прижав кулак к плечу, хлопала глазами и разглядывала стены.
Разглядывать было особенно нечего. Стены были лаконично - гладкие, светлые, по ним скакали солнечные зайчики, вселяя уверенность, что все будет хорошо с маленьким мальчиком Костей.
«Вот ведь, как бывает…- размышляла я в одиночестве.- Приехал человечек к морю…Маленький совсем. Первый раз, наверное. А тут такое! За что ему это? А, впрочем, почему - за что? Просто не повезло. У ребенка грехов нет… Это нам, взрослым, бывает - за что-то.»
Мои размышления прервал врач, который вошел, держа в руках какой-то бланк. Он поглядел на меня с пристальным вниманием и спросил: «Что вы ели сегодня? И как давно? Алкоголь в течении последних сорока восьми часов был?»
«Что вы, какой там алкоголь! - ужаснулась я, отрицая. - А ела? Да ничего еще не ела. Не успела.»
«Хорошо, - почему-то обрадовался доктор. - Идемте со мной. Через полчасика вас накормят хорошим обедом.»
И доктор первый раз улыбнулся. Я тоже приободрилась и улыбнулась в ответ. 
Меня привели в смежную комнату, уложили на кресло. Оно было похоже на стоматологическое. Только лежачее.
Уже другая медсестра, не та, что брала лабораторный анализ крови, обнажила мою руку, приказала работать кулаком. Чем-то помазала, чем-то затянула. Я не стала смотреть, что там и как. Прилежно работала кулаком, как было велено.
«Ладно-ладно, без фанатизма, - сказала медсестра с усмешкой. - А то кресло снесешь от усердия!»
Я стала сжимать кулак не так рьяно, не обижаясь на шутку и сделала выводы, что раз шутит, значит, все поправимо.
«Как вы думаете, - спросила я, не глядя на ее работу, - мальчик поправится? Кровь поможет ему?»
«Приложим все усилия…» - ответила  медсестра уже серьезно, без улыбки и тон ее дал понять, что мне стоит заткнуться на время. Что я и сделала. И пока у меня брали кровь, я помалкивала.
Когда она закончила, я все-таки повернулась и увидела над собой  металлический кронштейн, на котором болталась пластиковая емкость с чем-то темным и густым внутри. Емкость была зеленая, как бутылка из-под пива, но было понятно, что темное внутри - это моя кровь.
«Вставать нельзя, побудь тут, - сказала медсестра и сняла с кронштейна зеленую емкость. - Когда будет можно, я приду за тобой.»
С улицы доносились голоса и несло табаком, видать,  под окном была курилка.
«А если мальчик рядом? - думала я. - Ему, наверное, голоса мешают…И дым!»
Сколько времени прошло вслед за этим, я не знала.
Часы и телефон отсутствовали уже который день. По всему было ясно, что время обеденное - теперь из окна доносило запахи общепита. Я поняла, что хочу есть.
В это время дверь открылась и вошел врач, встретивший меня в регистратуре.
За ним вошла зычная медсестра с подносом. Я догадалась, что мне принесен обещанный обед.
Медсестра поставила поднос на стол, предназначенный явно для медицинских целей и вышла. Доктор сел на стул возле меня, пощупал мой пульс.
-Как вы себя чувствуете?
-Спасибо, хорошо. А как мальчик? Ему уже перелили кровь?
-Ну, не  так мгновенно… Но сейчас этим уже занимаются.
-А мы не опоздали? Может, этого мало? Еще надо будет? Ну, в смысле, кровь?
-Посмотрим. Если еще надо будет, мы к вам обратимся. На сегодня с вас хватит. Вы сами откуда? Местная?
-Нет, я из Москвы. Я в отпуске. Первый раз у моря.
-Ну-у? Так, выходит, вы земляки! Ваш реципиент тоже из Москвы!
-Не может быть! Вот здорово!
-Почему же не может? Зачем мне вас обманывать? Вы очень вовремя подвернулись. Выручили, знаете ли, очень... Сами понимаете, группа редкая. Может быть, завтра еще понадобитесь разочек. Тогда мы вас попросим еще помочь немного.
-Конечно! А я могу прямо здесь и остаться до завтра! Или подольше. Ну, пока это надо!
-Нет, сейчас в этом нет необходимости. Приехали в отпуск - отдыхайте. А завтра я вам в первой половине дня позвоню. Вас как зовут?
-Ева. Ой, только у меня телефона нет! У меня его на пляже украли.
-Надо же, Ева! Какое имя красивое… Телефона нет? Это плохо, что телефона нет. Плохо, что украли. В случае чего, как вас нам искать?
-А зачем  меня искать? Давайте, я  завтра утром к вам приду! Еще кровь сдам. Впрок пусть будет, про запас!
-Хм…А уезжать вам когда? Скоро?
-Через три дня. Еще много времени! Я с утра приду. Во сколько лучше?
-Ну, в таком случае, к семи утра. Я дежурю сутки. Завтра в восемь сменюсь. Вот и давайте пораньше, я ночью послежу, что там с нашим мальчиком и как. К семи подойдете и мы вас быстро отпустим. Не ешьте с утра. Завтракать будете здесь. А сейчас уже можно потихоньку встать и  - к столу, за обед! Да, и пейте сегодня больше воды. А лучше, сладкого чаю.
- Спасибо. А мальчику сколько лежать?
- Не волнуйтесь за него. Я утром смогу вам ответить. Обедайте! Приятного аппетита! Потом выйдете сами - я отсюда к больному… Завтра придете в регистратуру к семи, спросите меня - Игоря Ильича.  Мне позвонят, я выйду вас встретить. До завтра и спасибо!
-До свиданья, Игорь Ильич! Спасибо вам!
Я присела к столу, потянула к себе поднос. Обед был обычным. Но мне показался особо вкусным.  Уж несколько дней не ела толком.
Да,  почти ни разу с тех пор, как я здесь…
 Хотя, времена  и события так перепутались в моей голове, что я, действительно, почти забыла сон, еду,  Москву. А ведь, всего десять дней, как оттуда…
Поев, я тихонько просочилась из лаборатории в коридор, зашагала на цыпочках, чтоб никому не помешать. Мне никто не встретился и я, помня, как мы шли с Игорем  Ильичом сюда, легко нашла дорогу обратно.
 Выйдя в больничный двор между корпусами, я затормозила и огляделась, ища злополучное место для курения под окнами, которое могло помешать маленькому Косте выздоравливать, но не нашла. Окна были одинаковыми,  наглухо закрытыми в жаркий полдень.
И потому, что все они закрыты, я поняла, что это реанимация.
Пройдя насквозь административный корпус, я через главный вход вышла на улицу.
Мне некуда было торопиться. В Ялту возвращаться я вовсе не спешила. Оголтелое желание бежать на пляж каждый день вдруг покинуло меня.
Я решила провести день в Ливадии. Побродить, посмотреть…
Наверно, этот день был самым спокойным и счастливым из всех моих черноморских денечков.
Я побывала в Ливадийском дворце и в течении нескольких часов приобщилась к тайнам императорской семьи.
Полюбовалась шаровидными, изумительно ровно подстриженными кустами на газонах.
С удовольствием поплутала в Ливадийском парке, постояла возле огромного камня, которым открывался шестикилометровый  маршрут по солнечной тропе, спустилась к морю, намочила ноги.
Не сложилось посмотреть Массандровский дворец, зато повидала Ливадийский…
Мое гармоничное состояние в этот день ничто не могло нарушить, я диву давалась - откуда на меня сошли такая благодать и покой после мятежной горячки последней недели?
На фасаде одного из домов я увидела циферблат часов и узнала, что уже восьмой час вечера. Пора было возвращаться в Ялту. Надо лечь пораньше, чтоб к семи утра быть у Игоря Ильича в лаборатории.
Стоя на остановке, я внимательно изучила время отправки и прибытия автобусов в поселок и в Ялту, чтоб малейшая неточность не помешала моей завтрашней пунктуальности. Уже сидя в автобусе, я попыталась до мельчайших подробностей простроить сегодняшний вечер, чтоб ничто не могло нарушить моих завтрашних планов.
 Денег совсем в обрез, а завтрашний день я, как - никак, снова проведу в Ливадии.
Ну, а уж послезавтрашний день будет последним и надо все успеть: собрать вещи, купить что-то в подарок библиотечным и вообще, подумать о том, что со мной будет по возвращении в Москву.
Вернувшись в отель, я взялась за свою неразобранную сумку, оттащила ее на кухню и поставила варить картошку. Кухня в вечерний час была пуста: обычно, в ней не ужинали. Ведь ужин на отдыхе - это тоже часть праздника, потому ресторанчики вечером не испытывали недостатка в желающих вкусить местных яств.
И это меня устраивало. Я по-хозяйски (чего никогда не было в Москве) перемыла все овощи и разложила их на столе на чистом полотенце. Чувствовался мастер - класс от майора из Ульяновска.
Как там, интересно, мои Гордеевы? Здоров ли Гриша? Большой уж, небось?
Хоть бы одним глазком взглянуть.
Интересно, а как выглядит мальчик Костя? Маленький москвич, попавший в большую беду в чудесной гостеприимной Ялте, какой он?
Картошка варилась, уютно булькала. Я нарезала булку на тонкие ровные ломти, завернула в бумажную салфетку. Уложила в целлофановый пакет. Картошка была отправлена в кухонную раковину остывать после варки и дымилась оттуда, как вулкан Этна. Ее место в кастрюльке заняли яйца. Щепотка соли в салфетку для огурцов и помидор - есть, взято.
В течение вечера я не забывала, как было велено, прикладываться к кулеру с водой, благо он стоял в хозяйской кухне и никогда не пустовал.
Закончив готовку, я все отправила по пакетам.
Пакеты заранее уложила в сумку, сбоку в сумку поставила пластиковую бутылку с водой, нацеженной из кулера и села ужинать.
Картошка с салатом мне показались  лучшим ужином на свете.
Я заварила чай покрепче, как советовал доктор Игорь Ильич. Подумала, не пойти ли с чаем в беседку? Решила, что не стоит.
Там могли быть люди, соседи по отелю, а видеть никого не хотелось.
После ужина и мытья посуды, я вернулась в комнату, неся с собой собранную на завтра сумку. Мне показалось, что я не возвращалась сюда целую вечность.
В окно отрадно заглядывал синеющий, пахнущий цветами вечер.
На спинке кровати одиноко белело махровое полотенце. Я погладила его: «Где-то сейчас твой хозяин?» 
Отправилась в ванную, влезла под душ. После долго стояла у зеркала, разглядывая себя.
 Волосы и брови выгорели, я стала почти блондинкой. Загар  уже стал ровным,  не стыдно показать. Только было бы кому смотреть…
Я вздохнула, вернулась в комнату в одних трусах и стала думать, что одеть завтра и что еще может понадобиться.
 Вариантов, чтобы одеться было немного, но все равно надо было приготовить все заранее.
Тут я подумала, что после того, как повидаюсь с доктором Игорем Ильичом и сдам кровь, можно не терять время на переезд в Ялту, а остаться там, искупавшись на местном пляже.
Идея мне понравилась и я приготовила купальник, затолкав его в сумку. Сняла с кровати белое полотенце и сказала ему: «Ты поедешь со мной. Я не смогу расстаться с тобой завтра.»
Не успела я проговорить это, как занавески моего окна распахнулись, раздвинутые быстрым движением рук и я охнуть не успела, как в комнату заглянул Ираклий. Я в панике закрылась полотенцем спереди и попятилась в сторону ванной.
«С кем это вы, дорогая Ева? - первый раз точно назвав меня по имени, спросил нахал, ничуть не смутившись оттого, что увидел в комнате и даже не потрудился отвернуться. - Вы, что ли, одна, детка? А я - то думал застать вас с любовником!»
Он усмехнулся и навалился голой грудью на подоконник. На плечах, как водится, пестрела ярчайшая рубаха.
«Что вам надо?» - спросила я холодно, кутаясь в спасительное полотенце.
«Я услышал фразу: «Ты поедешь со мной…» и решил, что это, может, обращение ко мне? Помнится, вас интересовала прогулка на катере?» - незваный гость  еще нахальнее распластался  по подоконнику.
«С какой стати? - ответила я дерзко. - Я вам дала повод так думать обо мне? И чего вдруг вы решили подслушивать под окном и искать в моей комнате любовника? Вы меня не перепутали, часом, со своей подругой Галиной? »
«Вас трудно перепутать с Галиной, - отвечал лжеамериканец, не собираясь покидать мой подоконник. - Она мне не подруга. Соседка по отелю, не более того.»
-Надо же, неужели? Впрочем, это абсолютно не мое дело! Потрудитесь вернуться во двор. Я не могу общаться против своего желания.
- Я вам так неприятен? А мне казалось, мы сможем поладить!
-Это как? Выпить вина на брудершафт в беседке и слиться в любовном экстазе?
- А что? Чем эта мысль вас так пугает?
-Меня пугает не сама мысль, а вероятность общения с чужим мужчиной, который лишь вчера раскрывал объятия моей по…соседке по отелю.
-Девочка, мужчина не может быть чужим! На отдыхе тем более. Рано или поздно наступает миг, когда он готов сделаться очень близким и это так естественно! Сама природа распорядилась так! Вы что же, против природы?
- Против, если это идет вразрез с моими принципами!
-Да кто же внушил молодой, свободной, красивой девушке эти дурацкие принципы? Забудьте свою чопорность, Ева! Вы ж в отпуске! Потом, дома, хоть будет, что вспомнить!
-Ираклий, у нас  с вами принципы очень разные и я рада, что именно ваши -не дурацкие! Я прошу вас, уйдите! Мне завтра рано вставать.
И тут, по законам жанра, во двор отеля вошла Галина.
 Я не могла ее видеть, стоя в глубине комнаты и закрываясь полотенцем.
Но по реакции Ираклия поняла, что именно она появилась во дворе.
 Он исчез за занавесками окна, которые после его катапультирования заходили ходуном.
Я успела натянуть футболку и с нервной дрожью стала сворачивать полотенце, чтобы сложить его в сумку, приготовленную на завтра.
Тут занавески снова распахнулись и в проеме окна возникла разъяренная Галина.
«Это как? - спросила она свистящим от злости шепотом. - Это так поступают порядочные девушки? По - твоему, это нормально?»
Я посмотрела на нее долгим взглядом и сказала: « Не устраивай мне сцен. Здесь не водевиль. Финита ля комедия! Разговор не состоится.»
Галина на секунду пропала из окна и тут же ворвалась в комнату.
-Я требую мне объяснить, что тут сейчас было!
-Ах, требуешь! Изволь.  Твой приятель, будучи отменным двойником, элементарно  раздвоился, что для него, видимо, в порядке вещей. Та его часть, что называется Элвисом Пресли, ласкает тебя по вечерам  в беседке, а та его часть, что зовется Ираклием, или как-то еще, не знаю и знать не хочу, во время твоего отсутствия не теряет времени даром, делая непристойные предложения  твоей коллеге по работе. Правда, до приглашения прокатиться на катере,  дело еще не дошло, ты появилась вовремя. Поздравляю - интуиция тебя не подвела!
-Ну, если бесстыдно стоять перед мужиком в одних трусах, он, конечно, будет вестись на это!
-Я его не звала, тут можешь быть спокойна!
-Ева, это подло и гнусно! За моей спиной!
-Подло и гнусно забрать чужие деньги и ходить на них по ресторанам, скажу я тебе!
-Что? Я?! Я взяла твои деньги? Ты хочешь сказать… Вот и делай людям добро, бери их с собой на отдых! Да в своем ли ты уме?
- Я хочу сказать, что у нас осталось впереди два дня и давай не будем превращать отдых в ад! Моя совесть абсолютно чиста перед тобой. В любой ситуации. Если у тебя иначе, отвечай перед своей совестью. И не упрекай меня в том, что ты себе придумала на мой счет. Ничего не было и быть не могло! И вообще, разберитесь там как-нибудь между собой, а меня увольте! У меня завтра трудный день, поэтому я ложусь спать и ничего больше с тобой выяснять не намерена. Завтра я тебя избавлю от своего присутствия.  А уж послезавтра как  - нибудь вытерпишь! По возвращении в Москву можешь забыть о моем существовании - я не обижусь. Все. Тему общения друг с другом мы закрываем.
Галина не нашлась, что мне ответить, да  и я не хотела продолжать этот трудный разговор, который спровоцировал курортный альфонс Ираклий, вытянувший из Галины, наверно, немало денег, в том числе и моих…
На Галину я больше не смотрела и, отвернувшись, расстилала свою смятую постель, стряхивая простыню, как напомнила мне во сне мама.
Галина в сердцах шмякнула свою сумку об стену и разрыдалась, закрыв лицо руками. Я чувствовала себя совсем опустошенной.
 Жалеть Галину я не собиралась. Поэтому, когда она ушла сморкаться после слез и приводить себя в порядок в ванную, я безжалостно погасила свет и легла в постель.
Галины не было долго. Я успела остыть, успокоилась, перестала дрожать . Мои мысли перекинулись на завтра. Я уже заранее была в завтрашнем дне. Странно, но сегодня меня не мучила лихорадка моего безответного чувства. Маленький мальчик Костя спас меня своей болезнью от многих глупостей, которые я могла бы наделать, не встреть я утром на рынке объявление, что ему нужна помощь.
«Значит, - думала я, - мы живем не только по велению своих эмоций, чувств и желаний…Значит, мы можем мчаться на выручку друг другу, даже если все помыслы заняты неотвязной идеей.
А что это за идея? Чтобы обратил  на тебя свое внимание человек, у которого ты даже имени не знаешь? Ладно. Пусть так.
 Но через два дня я сяду в поезд и он помчит меня домой, вернет меня на твердую почву, на которой нет места для иллюзий. Их будет нечем подогревать.
Это все праздность виновата - солнце, море, запахи лета… Пройдет, пройдет! Должно пройти.»
Галина появилась беззвучно. Как мышь шмыгнула в постель, замерла там. Обе мы не спали, я понимала это по напряженной тишине. Разговоры нам обеим были не нужны. Не помню, кто из нас уснул первой.
Спала я без снов и даже в одной позе, не меняя положения.

Утром я чувствовала себя бодрой, мгновенно поднялась из постели, накинула на нее покрывало, сходила в душ. Оделась, не глядя в сторону Галининой кровати, с которой не доносилось ни звука, и отправилась на остановку.
В больницу приехала в половине седьмого. Прошла через вестибюль, оглянулась на мужчину и женщину, что сидели внутри помещения на лавочке.
Голова женщины покоилась на плече мужчины и это отнюдь не напоминало парочку Ираклия и Галины. Вид у них был усталый и вовсе не курортный.
Я подумала - а вдруг это родители Костика?
Подойдя к регистратуре, я назвалась и попросила позвать ко мне Игоря Ильича. Мне передали трубку.
«Я за тобой не пойду, - сказал он по-домашнему, так просто и необидно перейдя со мной на «ты», что выглядело кредитом большого доверия с его стороны. - Сама дойдешь. По коридору до конца, до запасного выхода. Там пересечешь двор и налево, за угол. Бахилы возьми у регистратора. Жду.»
«Да-да, возьму. Как идти, помню, сейчас буду!» - ответила я и вернула трубку. Дежурная, которой был слышен в трубке голос Игоря Ильича, без лишних слов протянула мне пару бахил. Я кивком поблагодарила и пошла по коридору.
Я прошла до лаборатории привычным маршрутом.
 По дороге никого не встретила - было еще очень рано. Постучалась в дверь, услышала голос: «Не заперто, можно!»
Я робко вошла, шелестя бахилами и вторично  поприветствовала  спину доктора.
«Уже здоровались, - обернулся ко мне  Игорь Ильич, моргая покрасневшими после бессонной ночи глазами. - Проходи. Я велел не есть. Ты не ела?»
«Нет, - сказала я. - Я ж понимаю.  У меня мама была доктор. Участковый терапевт.»
«Почему была? - доктор посмотрел на меня внимательно, смаргивая усталыми веками.- Куда ты подевала мамку-докторшу?»
«Никуда, - ответила я просто; у меня уже давно не болело в отношении этой темы.- Мама умерла. Я студенткой была еще.»
-Тэк-с… Ясно. Что ж, и с докторами бывает! Дело житейское. А кто есть-то у тебя?
-Никого. Сама живу, одна.
-А работаешь кем?
-Заведую библиотечным абонементом. В институте, где училась.
- Ну, молодец! А здесь у кого гостишь?
-Так, ни у кого. В отеле. С коллегой по библиотеке. Я первый раз на море…
-Нравится? А я, понимаешь ли, местный!
-Здорово! Очень нравится. Восторг!
- Это ты от восторга телефон-то посеяла?
Я опустила голову, вздохнула и сказала: «По глупости и рассеянности. На пляже. Бдительность утратила…Уж очень впечатлений много было за эти дни…Да вот, послезавтра уезжать уже.»
«Скучать-то  будешь?» - спросил доктор, улыбнувшись.
«Да, Игорь Ильич! Еще как! Может, через год опять получится приехать!» - я тоже заулыбалась.
«Хорошая ты девчонка, Ева,- сказал Игорь Ильич задумчиво. - Мудрая. Щедрая. Бог тебе воздаст за все.»
«Да, господь с вами - я всегда была дурехой! Что мы обо мне-то! Вы мне лучше скажите,  как Костик? Вы мне не говорите ничего о нем…» - я взволнованно встала со стула.
«А вот возьмем у тебя еще двести миллилитров редкой твоей крови… И пойдет Костик сразу на поправку. Только выпишем его, когда ты уже в свою столицу уедешь. Пока еще подержим. Но ему лучше. Правда, лучше! Он молодцом…»
«Спасибо, Игорь Ильич! Это все вы…- сказала я растроганно. - А вы ко мне в Москву приезжайте! В гости! А то, я - то у вас погостила, теперь ваша очередь!»
«А что? Возьму и приеду! Раз зовешь, пиши адрес свой московский.» - Игорь Ильич подвинул мне лист бумаги и положил рядом ручку.
Я с готовностью написала на листочке адрес и городской телефон.
«Только вы, пожалуйста, приезжайте. Обязательно приезжайте, места у меня хватит! Квартира двухкомнатная!» - сказала я и двумя руками подвинула листок к доктору.
 Он взял, сощурясь, почитал написанное, свернул листок вчетверо и положил в карман своего халата.
Зевнул широко и хлопнул меня по плечу: «Ну, что? Тимашова Ева Евгеньевна, заведующая книжным абонементом, готовы ли вы на подвиги, дитя мое?»
Я кивнула и поднялась со стула, угадав, что разговор окончен.
Игорь Ильич проводил меня ко вчерашнему креслу и сказал медсестре: «Леся, возьмешь  двести. Потом пусть полежит и чаю  сладкого. И завтрак ей принеси.»
«Да. Хорошо, Игорь Ильич, - сказала медсестра Леся и обернулась ко мне, кивнув на кресло.- Располагайтесь.»
Я окаменела.
Передо мной стояла Она.
На длинных своих ногах, которые не желали прятаться под халат.
Волосы на сей раз были целомудренно подобраны под прозрачный чепец. Ни больше - ни меньше, Джульетта Капулетти.
 Ну, с волосами  все ясно - реанимация! А ноги даже здесь не спрячешь…
Я бы узнала Ее и под скафандром. Слишком ослепительно врезался Ее облик в мое несчастное сознание в тот день, когда Она стояла полуобнаженная  во дворе нашего отеля и часом позже, когда Она шла по пляжу, увязая в серой невзрачной гальке.
Шла по пляжу, медленно и грациозно, неся свое пленительное естество к Нему навстречу. А Он спал, счастливец, разомлев под жарким солнцем, и не чувствовал Ее приближения.
 Не знал, что рядом с Ними еще одно существо, в жизнь которого Они вторглись со своей невероятной красотой и отстраненностью от всего, что имело отношение к реальному миру.
Вот, значит, из какой морской пены родилась Афродита, с которой я делю свое, не принадлежащее мне щемящее  счастье, о чем Она и не догадывается…
Афродита из поселка  Ливадия…
В мой мозг вернулось во всех подробностях ощущение того знойного дня, когда я впервые почувствовала эту неразрывную связь и слитность с Ним, а невольно,  значит, и с Ней…
Мы стояли и смотрели друг на друга.
 Никто иной, а Она, в метре от меня и я могу в упор видеть Ее матовую кожу и тонкие веки, Ее гладкую шею, по которой струится, прячась под халатом, тонкая золотая нитка цепочки.
«Что -то не так? - спросила Она с недоумением и быстрым взглядом осмотрела себя. -Что ж вы медлите?»
О, у Нее все было так! Дай бог каждому, вернее, каждой, такой порядок!
«Нет - нет, все хорошо!» - поспешила уверить я и даже попыталась улыбнуться. Запрыгнула на кресло, вызвав у Нее ответную улыбку.
«Ай да, недотепа!» - говорил Ее красноречивый взгляд.
Я привыкла, что на меня так смотрели.
Так, слегка снисходительно, смотрела на меня Любовь Николаевна в абонементе, и Санькин Гордеев, когда она привела его забрать ее вещи, и институтская профессура на зачетах, и Галина, лежа на плече у Ираклия в отельной беседке…И сам Ираклий тоже.
Что ж удивляться тому, что  Она, женщина с картины Дали, пришелица из другого мира, где все подчинено власти Ее желаний, смотрит на меня с изумлением?
И нечего вам удивляться, Ева Евгеньевна, заведующая абонементом!
Я замерла под Ее прохладной рукой, пытаясь угадать, что чувствовал Он, когда такая рука касалась Его лоснящейся от солнца кожи…
Ощущения были великолепные. Он знал, кого выбирать из тысяч и тысяч.
Она делала свое дело молча, не испытывая желания говорить со мной.
А, возможно, что мы обе в этот миг думали о Нем. Я хотела переключить свои мысли на важность того события, зачем я здесь, но не получалось. Вчера получалось, сегодня - нет…
 Все время навязчиво лез в уши надсадный звон летнего зноя, шуршание гальки в прибое и виделось Ее бесконечное во времени и пространстве движение к Нему.
И последующая Его радость оттого, что Она в этой бесконечности не потерялась, не увязла, добралась, донесла себя к Нему, избраннику, в Его теплые могучие объятия…
Говорили мне, дурочке, что мир тесен!
Но доселе мне не приходилось испытывать тяжесть его тесноты на своих слабых плечах…
Вот, значит, и довелось. Не зря, ох, не зря, мудрецы оставляют после себя свои трактаты, каждый из которых заключен в одной единственной фразе, которая приоткрывает тебе все тайны жизни! Мир, действительно, тесен.
В груди моей что-то горячо припекало и я не думаю, что это были воспоминания о том жарком, липком дне, когда я впервые увидела их вдвоем в трех метрах от себя…
Что-то тлело и жгло неотвязной мыслью: зачем, ну зачем мне послана эта мучительная для меня встреча, когда я смогла уже целый день не думать о Его власти надо мной и хоть чуточку выкарабкалась из того омута, откуда не было спасенья?
Зачем мне послана встреча с этим неземным существом, и  эта процедура, где Она колдует возле моего неподвижного тела, давая разглядеть свое совершенство и лишний раз напоминая о том, как я нелепа и несчастна в своем одиночестве?
Вот ведь случилось так, что маленького  незнакомого мне Костю покусала собака и я целый день думала, как  ему помочь.
И надо же было, чтобы в этой ситуации, когда я невольно отрешилась от всего, когда я уже прощаюсь с морем и со всем, что здесь случилось со мной и не случилось тоже, появилась Она, ввергнув меня в пучину переживаний по новой!
Ой-ей-ей, Ева, ну почему ты такая невезучая?
Ну, почему тебе не встретился кто-нибудь другой - Гай Юлий Цезарь, Нострадамус,  Пол Маккартни, Чарли Чаплин?
 Кто угодно мне мог встретиться и я бы не так растерялась, как сейчас, когда рядом сестра отделения интенсивной терапии  Леся!
Она тем временем закончила и, не глядя на меня, сняла с кронштейна пластиковый контейнер, в котором  болталась моя густая кровь, словно зелье колдуньи. Вышла, покачивая бедрами.
«Интересно, - думала я, полностью вернувшись посредством присутствия Леси на тот ритуальный костер, пламя которого выжгло мою душу почти дотла, - если такой мешочек крови растворить в Нем, наполнить моей кровью Его вены, чтоб они зазвенели , запульсировали, закричали ему, как я сгораю без Него, Он бы узнал меня в толпе? Его генетический код отозвался бы на мой неслышный крик?»
Видимо, крови за сутки было взято у меня с лихвой - я почувствовала головокружение. Закрыла глаза, задышала открытым ртом. Как, опять же, мама при жизни учила избавляться от дурноты.
«Что, плохо?-  раздался возле меня Ее голос. - Взгляните на меня, ну же!»
Я с трудом открыла глаза, наши взгляды встретились.
Она, поймав мой взгляд,  отошла, открыла какую-то склянку, смочила марлевую салфетку, вернулась ко мне. Я почувствовала резкий запах нашатыря.
«Не надо, - помотала головой я. - Не стоит…Сейчас встану.»
«Нет-нет, лежите, -запротестовала Она. - Вот вам чай! И завтрак сейчас принесу. Без меня не вставайте.»
«Не буду.» - пообещала я покорно.
 Она вышла.
Я осталась в вязкой тишине лаборатории.
Уныло я смотрела на вчерашнюю стену и размышляла, что лучше всего сбежать, пока Она не вернулась. Дался им этот завтрак!
Но очень не хотелось, чтобы милейший Игорь Ильич после моего побега покрутил пальцем у виска!
Придется увидеть Ее еще раз, а то и позавтракать под Ее неусыпным наблюдением.
Интересно, сколько Она и Он были знакомы? Неделю? Месяц? Взять вот, и спросить Ее прямиком в лоб! Вот глаза вылупит!
Пожалуй, еще и на волю не выпустит, а запрет на ключ, как буйнопомешанную и опасную для общества и вызовет санитаров! Хотя, психиатрические больницы - отдельная категория, здесь более широкий спектр деятельности…Могу не бояться.
Но эта неотвязная мысль не давала мне покоя.  А, может, Она лишь случайная знакомая, так, на время отпуска?
Да нет, не может быть, так не бывает! Не бывает! Встретились, повалялись на пляже и расстались без взаимных претензий? Кажется, это называется флирт? Курортный роман? Да, нет же! Не может быть случайностью то, что повергает в дрожь нечаянную свидетельницу по имени Ева Тимашова…
Ах, мама, почему ты родила свою дочь от заезжего молодца? Если б у меня был отец, такой, как доктор Игорь Ильич, вот было бы счастье!
Он бы сумел утешить, дать мудрый совет и погладить по голове, обещая в любой, самой непоправимой ситуации сладкого чаю, от которого  жизнь и впрямь становится теплее и слаще!
Только возможность хоть еще разочек на минутку увидеться с Игорем Ильичом удержала меня от побега.
Вошла Она с подносом. Завтрак был очень больничный - овсяная каша, хлеб с маслом, квадратик омлета…
«А Игорь Ильич сюда зайдет?» - спросила я, чтобы хоть что-то сказать.
«Он сменился. Уехал только что,- было мне ответом. - Распорядился через полчасика вас отпустить.»
«Зачем через полчасика? Почему через полчасика?» - тупо бормотала я, не веря, что Игорь Ильич не зайдет.
«Ну, у вас же голова кружится! - сказала Она равнодушно. - Вы белая, как бумага. Приотпустит, и пойдете.»
«Хорошо, - сказала я бессильно. - Уйду, как можно будет.»
Она, не ответив мне, вышла. А я осталась лежать в кресле. Поднос стоял у меня на коленях.
Снова меня бросили. Только я стала на минуточку нужной - и опять бросили! Человек, которого я мысленно увидела своим отцом, (так мне этого всю жизнь не хватало!) сменился после дежурства и уехал, не зайдя сказать до свидания.
Значит, и вправду, одиночество - крест. Пожизненный. Карцер.
Какой - такой грех я совершила в жизни, что вокруг меня этот вакуум?
Я сняла поднос с колен, спустила ноги на пол. Встала.
Оглянулась на окно, за которым  лучился солнцем южный день.
Больше мне нечего было здесь делать. Костика выпишут скоро. Может, уже завтра. Значит, я могу на все четыре стороны…
Я приоткрыла дверь, услышала где-то неподалеку Ее голос. Она говорила по телефону, смеялась.
«Прощай, Афродита! - сказала я шепотом. - Когда в следующий раз соберешься увидеться с Ним, не забудь дать мне телеграмму! А адрес возьми у Игоря Ильича. У него есть адрес. Я приеду. Чтобы поглазеть  на ваше счастье. А то мое существует только на болтливом кончике цыганского языка…»
Я прошла коридором  и вышла во двор. Подняв голову, поглядела на закрытые окна реанимации.
«Интересно, за каким из них лежит Костик?» - подумала я.
Затем вышла из здания больницы на нагретый асфальт. Сняла босоножки и босая пошлепала в сторону моря. 
Вот море могло и умело утешать. Его волны одинаково радушно обнимали  счастливых и невезучих,  одиноких и многосемейных, легкомысленных и замороченных, всяких…
Я легла на самом краю пляжа;  мне было все равно, что мимо меня бесконечно движутся люди. Мне было все равно, что рядом пылит дорога и мусорный бак переполнен.
Я знала, что завтра утром  я еще смогу окунуться прощально в теплые волны, день - на сборы, а к вечеру мы с Галиной сядем в автобус и поедем в Симферополь. Наш поезд отходит без десяти полночь.
Если получится хоть часок побродить по Симферополю, это будет чудесно. Но при нашем нынешнем конфликте не знаю, возможно ли это?
Галина может заартачиться…Я не удивлюсь, если так.
Я сама сожгла все мосты, на себя и пенять!  Хотя, не думаю, что так уж пожалею о том, как непросто сложились наши отношения… Рано или поздно это случилось бы.
А с другой стороны, на это нужны были особые обстоятельства, такие, как у нас сложились  здесь, в Ялте. А в Москве поводов не возникало.
Все эти мысли лезли мне в голову и я заедала их  снедью из своей сумки.
Потом я плавала и с удивлением понимала, что я, действительно, плаваю! Как большинство, без натуги. До буйков плавать не пыталась, но знала теперь, что, в случае чего, могу и это.
Загар у меня был очень даже ничего; не хуже, чем на фотографиях глянцевых журналов.
Лучше только у медсестры Леси, ну, оно и понятно, сам бог велел…
Кстати, фотографии…Фотоаппарат я сегодня взяла с собой (его еще не успели украсть), он лежал на дне сумки, завернутый в  белое полотенце.
От этого сумка казалась огромной, но - то ноша, тяжесть которой мне была приятна.
Я знала, что после пляжа пойду гулять по Ливадии и попрошу кого-нибудь сделать мне несколько снимков на память.
Так вот и прошел мой последний день у моря.
 Прогулка состоялась. С фотографиями мне тоже повезло.
Люди, к которым я обращалась с просьбой сделать мне фото на память, отзывались охотно и щелкали меня без лишних слов. И возле пальм. И  на траве. И на фоне моря. И на аллеях парка.
Словом, прощание с Крымом я растянула на целый день.
Этот ритуал был грустен потому, что я понимала - если окажусь здесь снова, то это случится  очень нескоро. Зато день был золотой, ясный, пахнущий морем, цветами и свежескошенной травой.
Такую благодать я увезу в своем сердце и она останется на фотографиях, которые я смогу разглядывать хоть каждый день, вновь возвращая себя в теплые объятия лета.
 Но я намеренно бродила, истязая себя, кружила по приморским улочкам,  не присаживаясь  на скамейки; мне не нужны были передышки.
Я хотела устать посильнее, чтоб вернувшись, спать без снов и страданий.

Вечером, вернувшись в отельчик на Архивной, я сидела в кухне и возле меня мирно побулькивал чайник. Меня ждал нехитрый ужин. Я чувствовала себя такой усталой, будто разгрузила вагон угля.
 Наверно, это не была физическая усталость. Это было моральное опустошение от всех накативших на меня, как снежный ком, событий.
 Я терпеливо пережидала свое состояние без уныния и желания что-то раз и навсегда изменить.
Все, что произошло, должно было случиться.
А цыганке не откажешь в прозорливости!
 Она не обманула, что вскоре будет много любви.
Умолчала лишь о том, что любовь эта не будет взаимной. Сработала теория вероятности.
Любви действительно много. Она переполняет меня.
Я убедилась в этом окончательно, увидев сегодня красавицу Лесю. И вспомнила еще одну мудрость: кто-то любит сам, а кто-то позволяет себя любить.
В задаче с двумя неизвестными, я смогла найти правильный ответ.
Из нас троих Он любил Лесю, Леся позволяла Ему любить себя. Я любила Его.
И это нельзя было вычеркнуть из условия задачи. Классика любовного треугольника, где двое не подозревают о наличии третьего. Третьей.
Получалось очень мудрено. Но если не брать в расчет мои чувства (так их растак!), то все проще простого. Он и Она. Курортный роман.
 Он красиво отдохнул и уехал. Ведь любить можно, наверно, и не всю жизнь! Она осталась, как и положено Афродите, в своем прибое. Ждать нового романа. Новой любви.
Приедет очередной  красавец, забросит свои сети и - хоп! Золотая рыбка тут как тут! Уже в сетях!
Стоп!  Может, я опять выдумываю то, что мне хочется?
 Может, Она Его девушка и они встречаются миллион лет?
 Или, вообще, банально женаты и у них целый выводок маленьких амурчиков, как изображал их Рафаэль. С голыми попками и толстыми  коленками? Да, дети у них, должно быть, чертовски хороши!
Как только появилась мысль про мифических детей,  вспомнился ни разу не виденный Гриша. И заодно ни разу не виденный Костик…
А чайник тем временем закипел.
Я заварила его в прозрачной хозяйской кружке. Настоявшись, он напомнил мне цвет загара на грациозной шее медсестры из  отделения интенсивной терапии Ялтинской клинической больницы.
Леся, Леся…Вон сколько всего мне про тебя известно!
А о Нем ни слова…Кто, откуда, куда, зачем? Это, пожалуй, самое горькое.
День изо дня истязать себя воспоминаниями о герое, имя которого ты не узнаешь никогда… Город, из которого Он прибыл и куда должен вернуться, ты тоже не узнаешь никогда…
И тут меня озарило!!!
Инсайт был так силен, что я подскочила на стуле.
 Отпихнула от себя горячую чашку и рванулась во флигель, где жила хозяйка отеля.
Я постучалась к ней.
Она тут же открыла и с лучезарной улыбкой  спросила меня, выказав полную осведомленность о проживающих: « Как дела? Уже начали сборы?»
«Да, -  смущенно улыбаясь в ответ, сказала я. - Уже пакуем чемоданы.»
«Все ли было хорошо? - спросила хозяйка и тон ее был сама любезность. - Надеюсь, моя гостиница вас не разочаровала?»
«Что вы! - поспешила уверить я вполне искренно. - Все просто замечательно! Комната, близость от моря, погода…Спасибо большое! И еще одно: хотела узнать  у вас…»
«Да-да, - прощебетала  хозяйка, - конечно-конечно!» И вышла ко мне во двор.
Я набрала в грудь побольше воздуха и выпалила на одном дыхании:  «Постоялец, что жил в комнате над нами - он случайно оставил вещи у меня на подоконнике.  Положил на минутку и, видимо, забыл про них. Ну, то есть, снял с веревки и положил. Благо, окно мое рядом. Ну и … В общем, они остались у меня. Как бы их вернуть? О нем что-нибудь известно?»
«А что за вещи?» - забеспокоилась хозяйка,  ощущая репутацию отеля под угрозой.
«Да, нет, не волнуйтесь, - сказала я, как можно ровней, чтобы усыпить ее бдительность. -Так, мелочи какие-то: полотенца, футболки…»
Хозяйка выдохнула и вновь украсила лицо отработанной за летний сезон улыбкой.
«Я сейчас погляжу, кажется, у меня оставалась визитка, - сказала она. - Навскидку не вспомню…Он у меня был впервые.  Знакомая из Ливадии порекомендовала.»
«Я даже знаю, какая…» - мысленно кивнула я.
И  медленно пошла к ярко освещенной беседке.
«Ну, вот,- думала я, волнуясь, как перед экзаменом. - Сейчас ты познакомишься с Ним.»
Через пару минут ожидания, показавшихся мне вечностью, хозяйка вынесла мне твердый серебристый прямоугольник.
«Вот, - сказала она, снова озарив меня улыбкой. - Здесь есть все контакты. Хотя, я могу попросить свою знакомую, чтоб она передала вещи…»
Мои ладони зазудели от нетерпения.
«Нет-нет, не стоит волноваться! - почти прокричала я, боясь выпустить карточку из рук. - Мне не трудно!»
«Ну, как считаете нужным, - покладисто кивнула южанка.- Карточку можете оставить себе. Простите, у меня сериал! Завтра еще увидимся.»
И она, подобострастно раскланявшись, поспешила вернуться  к телевизору.
«Да-да-да, спасибо, не беспокойтесь! - крикнула я вслед, абсолютно счастливая  оттого, что карточка осталась у меня в руках. - Приятного просмотра, еще раз извините!»
Зажав карточку в кулаке, я вошла в беседку, села. Вокруг начиналась дивная южная ночь. Трещали цикады. С улицы доносились голоса, смех, обрывки музыки.
Положив карточку перед собой, я прочла :
                Герман Разлогов.
                Оператор киновидеостудии «Отечество»
                Москва, Лихов переулок, дом 4.
Что-то там было еще: е-мейл, несколько телефонов…  Мои ладони вспотели. Герман Разлогов. Герман. Разлогов.
Ну да, конечно. Так и должно было быть. Он не мог быть бухгалтером.  Он не мог быть курьером, экспедитором, техником-смотрителем.
Он не мог быть Васей, Петей, Гешей…Только так, как есть. Что ж, все правильно - форма соответствует содержанию.
Гармония во всем. Оператор киностудии…
Теперь мне стало ясно, что тащил Он ночью по лестнице вместе с рюкзаком.   Это была, конечно, камера.
Не знаю, удачей или несчастьем было то, что мы живем в одном городе. Еще одно подтверждение тому, как мир тесен…
Ну, что ж, пожалуй, все же счастье…Что пророчила цыганка.
Он москвич. У бедняжки Евы есть огромное преимущество перед божественной Афродитой из Ливадии - мы с Ним живем в одном городе. Вместе ходим по одним и тем же улицам, вместе дышим одним и тем же воздухом. Я смогу увидеть Его в Лиховом переулке, если очень захотеть.
Господи, какое, к черту, преимущество?
Я закрыла глаза и осталась в беседке слушать звуки хмельной веселой Ялты. Ялты, в которой я встретила счастье верхом на горном велосипеде.
Счастье по имени Герман.
Счастье потому, что, когда я буду тащиться к себе в Химки на работу, осенним хмурым, вовсе не похожим на ялтинский, днем, я буду знать, что по Лихову переулку идет или едет  человек по имени Герман Разлогов.
Герман Разлогов с большой тяжелой камерой, которая весит так много, что ее лучше возить на машине, похожей на танк.
Ведь только на танке может передвигаться по городу оператор киностудии  «Отечество»…
Человек, умеющий так много и так здорово: водить транспорт, плавать, как дельфин, играть в волейбол, как древний олимпионик и поднимать на сильные плечи прекрасных женщин…
Вот так. Время моего отпуска  кончилось.
 А еще неделю назад казалось, что оно бесконечно, и я навсегда останусь здесь.
В каком-то смысле, я навсегда останусь здесь.
Мыслями я буду возвращаться сюда каждый день. Ведь лучше этих дней в моей жизни не было ничего…
Очень страшило то, что сегодня я еще увижу Галину; с ней придется говорить, решать вопросы отъезда…
Нет, не могу.
Сегодня должно закончиться без Галины. Наверно, она сейчас по - своему прощается с Ялтой и не торопится в отель. А там, как знать?

Я покинула беседку и вернулась в комнату. Пока Галины нет и у меня  есть буквально несколько минут уединения, я должна прикинуть, что и как увозить с собой.
Я выкатила из угла чемодан, достала футболку с Че Геварой из - под матраса. Примерила на себя. Она хранила  запах, который был мне необходим в Москве. Запах оператора киностудии «Отечество»…
Запах борьбы. Борьбы бедняжки Евы за свое  ворованное с веревки цыганское счастье…
Сняв с себя футболку, я постелила на дно чемодана белое полотенце, на него положила футболку. Под нее отправилась визитная карточка, содержимое которой я успела выучить назубок. Я знала, что Че сохранит мою тайну.
 Те немногочисленные сувениры, которые я смогла купить в начале отпуска, тоже отправились в чемодан.
Он был заполнен до половины, когда я закончила свои сборы. Задвинула чемодан под кровать, постояла под душем и легла в постель.
Галины не было. Все складывалось, как я хочу.
Мне не спалось. В голове стоял сумбур, полнейший хаос. Мысли скакали, как счетчик такси, когда его зашкалило и он готов выдать ва - банк суммы, которой у вас не то, чтобы сейчас нет, а той, что не будет никогда.
Потом со двора в мое окно змеей вполз Ираклий и, пока я сокрушалась, что оставила окно открытым, он протянул руки  к моему чемодану. Я хотела закричать, но тут появилась медсестра Леся и сказала: «Двигаться нельзя. Я беру кровь.»
И я увидела, что привязана к постели накрепко, а надо мной на кронштейне  болтается пластиковый контейнер, куда стекает моя кровь.
Контейнер все больше раздувает, а я становлюсь плоской и белой, как бумага.
Леся и Ираклий переглядываются. Она стережет меня, а он лезет в мой чемодан и начинает выбрасывать наружу мои вещи.
Я дергаюсь, но Леся держит меня так крепко, что мне не освободиться.
Тем временем, Ираклий дорывается до дна, выхватывает футболку с Че Геварой и напяливает на себя.
«Я похож на Германа Разлогова?» - спрашивает он у Леси и они оба смотрят на меня и хохочут. Далее из чемодана извлекается белое полотенце и Ираклий бросает его на пол.
У Леси в руках оказывается большое яблоко и она дразнит им Ираклия.
Он ловит ее, она с удовольствием идет к нему в руки.
Я понимаю, что сейчас будет твориться на моих глазах,  и начинаю дергаться всем телом, пытаясь освободиться.
«Шлюха!» - шепчут мои бессильные побелевшие губы.
«Принеси-ка веревки со двора, свяжем ее покрепче, чтоб не мешала. - говорит Леся Ираклию.- Я еще не выкачала из нее всю кровь.»
Я с ужасом гляжу на контейнер, болтающийся на кронштейне и понимаю, что он стал огромный, а от меня ничего не осталось.
Я плачу и кричу от ужаса, но меня не слышно. Я пытаюсь звать на помощь. Появляется  Галина. И я с тоской понимаю, что все пропало.
«Сейчас я вам помогу,» - обещает Галина парочке на белом полотенце.
Она берет спички и поджигает меня -  я же, как бумага…
 У меня перед глазами бушует огонь, за ним я уже ничего не вижу. Слышу только сатанинский смех всех троих.
«Герман, помоги мне, Герман!» - выстанываю я.
«Что здесь происходит? - слышу я до боли знакомый  голос и на пороге появляются Санька с ребенком на руках, ее Гордеев и майор-отпускник. Забыла, как его? Олег Григорьевич, кажется…
Белое полотенце и те, кто на нем, исчезают. Я плачу уже от радости. Майор отвязывает веревки,  освобождая меня из моего плена.
Гордеев помогает собирать обратно мой  растерзанный чемодан (он мастак помогать укладывать вещи в чемоданы), а Санька подходит ко мне и я, наконец, вижу маленького Гришу Гордеева, который тянет ко мне руки.
Санька присаживается  на край кровати и спрашивает: «Чего ты орала? Кто такой Герман?»

Я открыла глаза и увидела на своей кровати Галину.
Она присела на краешек и спросила : «Какого Германа ты все время зовешь? Весь отель перебудила! В такую рань!»
Ух, ты…Я спала, оказывается. Приснится же такое!
«Не знаю…- уклончиво ответила я. - Снилось что-то. Не помню, что.»
«Надо же, - сказала Галина вполне мирно, вставая с моей кровати. - Только легла недавно, а тут ты со своим воплем!»
«В поезде выспишься!» - ответила я нахально.
«Много ты сама в поезде выспалась? - окрысилась Галина. - Сама же говорила, что не заснула ни на часок!»
Я действительно так ей говорила.
Но нас ждал отпуск и на сон было наплевать! Зато, теперь нас ждет дорога домой, а там уж точно выспимся.
Сегодня мне хотелось видеть во всем один позитив.
«Я ж не виновата, что мне какая-то дрянь снилась! - огрызнулась я.- Целый день впереди! Хочешь спать - спи!»
- А ты?
-А я встаю и иду на пляж! Напоследок…
- А все же, кто такой Герман? Роман завела? Судя по вчерашнему отсутствию?
- Романы, Галя, по твоей части. С реальными и нереальными любовниками.
У Галины сон как рукой сняло.
- Ты чего мне хамишь, нахалка! То деньги какие-то выдумываешь, то любовников!
- Галь, это ты выдумываешь любовников там, где их нет и быть не может. А потом они неожиданно перед самой поездкой в отпуск куда-то испаряются и приходится брать с собой,  кого попало…Меня, к примеру. Давай, в Москву вернемся и все встанет на свои места! Я поняла уже, что отпуск твой непоправимо испорчен моим присутствием и это тоже назад не открутишь. Съездили худо-бедно. Не заладилось. Эксперимент не удался. В другой раз будет все удачней…В институте много народу. На всю жизнь хватит приглашать их в отпуск. Если по очереди.
Галина во все глаза смотрела на меня.
«И откуда в тебе столько злости? У молодой девочки?» - спросила она тоном человека, которому надоели ссоры и хочется, если не мира, то уж перемирия, точно.
«Жизнь, Галя, научила быть злой. - жестко ответила я. - Сиротой быть трудно. Когда тебя не провожают на отдых любящие родители…»
«У тебя совсем - совсем, что ли, никого нет?» - растерянно спросила Галина.
«У меня есть Че Гевара, - сказала я, вставая и отправляясь умываться. - Он научил меня быть беспощадной в борьбе с несправедливостью. Я - на пляж.»
«Где ты будешь?» - крикнула мне вслед Галина.
-Я буду везде. У меня сегодня прощание с Ялтой.
-А все же? Давай, хоть несколько фотографий тебе сделаю! Ты ведь хотела у каравеллы сняться?
- Хорошо, я буду там, где мы с тобой в прошлый раз вместе загорали. У волейбольной площадки. На Массандровском.
«Я приду туда часа через полтора.» - отрапортовала Галина.
«Хорошо, окей, буду там,  » - пообещала я покладисто и ушла.

Больше мы с Галиной не ссорились в тот день.
 Видимо, осознание того, что нам с ней сутки жаться в купе, да еще и с посторонними людьми, возымело свое действие на каждую из нас.
Галина, сколько я ее знала,  всегда отличалась лукавинкой  и хитринкой, но не была лишена и  здравого смысла. Я, надеюсь, тоже.
Делить нам больше было нечего, оставалось вдвоем сожалеть о том, что не получилось, а могло бы…

Она удивительно пунктуально через полтора часа появилась на пляже, отыскала меня и мы на прощанье позагорали, несколько раз окунулись.
Я рискнула доплыть до буйков, зная, что Че Гевара не даст мне пропасть.
У буйков я ненадолго задержалась, как многие, прицепившись к осклизлой пластмассе  и оттуда, из глубины, смотрела на берег Ялты пестрый и нарядный.
«Повезло тем счастливцам, которые только сегодня приехали и у них впереди много чудесных дней, - думала я, жмурясь от лучей и водяных бликов. - А я прощаюсь…До свиданья, море! Я люблю тебя. Мне было хорошо с тобой. И плавать я, наконец, научилась. Через два дня я уже буду в Москве и, ложась спать, стану вспоминать тебя часто - часто. До свиданья!»
Потом мы сходили к каравелле и сфотографировались. И на набережной Ялты тоже. И в парке.
 А еще я осуществила свой коварный план.
Попросила Галину снять меня на фоне афиши Шоу двойников».
Она, молодец, умеет владеть собой. Даже бровью не повела.
Потом ей надо было еще походить по магазинам и что-то купить в дорогу, а мне покупать было не на что и я вернулась в отель.
Сделала себе обед. Поела возле полюбившегося мне мирно булькающего чайника. Остатки собрала в дорогу - не пропадать же добру.

Вечером мы распрощались с нашим отелем и выехали в Севастополь. Там даже получилось побродить.
Освободились от вещей, на часок сдали их в камеру хранения.
Две-три улицы, по которым мы прошли, были зелены от щедро политых  газонов, пестры от вечерних огней, праздничны от ярко одетых людей.
Налюбовавшись вечерним Севастополем, в  положенный срок сели в поезд. Мне снова досталась верхняя полка. Я ничуть не возражала.
Это было декларацией полнейшей автономии. Мне не о чем было больше мечтать.
На этот раз соседями по купе оказались мама с вертлявой девочкой лет шести. Девочку долго укладывали на полку подо мной.
Галине, бедняге, снова не повезло со спальным местом!
А я сразу влезла наверх  и, поскольку в предыдущие дни хватало потрясений, уснула, невзирая на качку, шум и капризы снизу.

Весь следующий день в дороге я почти не спускалась вниз, разве что умыться. У меня оставалась недочитанная на пляже книга. И я смогла ее осилить. Правда, не уверена, что я думала только о книге, но сюжет был прост и многое, что промелькнуло мимо читательского внимания, было и так понятно.
Сюжет моего собственного приключения в отпуске был гораздо сложнее.
Он гвоздем засел в моей голове и я уже успела пожалеть о том, что знаю теперь слишком многое. Теперь мало знать, надо что-то с этим делать.
 Что? Как? Для чего? На что мне надеяться?
Допустим, я без труда найду этот адрес… На визитке есть несколько телефонов, чтобы можно было выйти на связь. Есть имя и должность.
Допустим, приеду, постою в сторонке. Смогу увидеть, должно быть.
Даже можно выстроить систему - если знать, во сколько Он выходит с работы, можно дождаться и пойти за Ним.
 Может, можно узнать и где Он живет. Ну, узнаю, предположим…
Что дальше? Подойду и скажу: «Здрасьте, вы меня не помните?
Я та самая идиотка, что притащилась провожать Вас ночью босиком. Без спроса. А теперь я хочу Вам сказать, что не могу без Вас жить, с тех пор, как увидела Вас из беседки в отеле.»
И я вертелась веретеном на своей узкой полке, слезала вниз, стояла в тамбуре, когда капризы маленькой соседки по купе становились очень несносными.
Потом, наконец, беспокойная пассажирка прикорнула на своей полке и забылась сном. Ее мама и Галина воспользовались передышкой и отчалили в вагон-ресторан. Я с ними не пошла.
Меня попросили понаблюдать за девочкой и уверили, что часа полтора она точно не проснется. Я пожала плечами, мол, что мне стоит? Покараулю.
Идти мне было некуда. Почему не посмотреть за спящим ребенком?
Как только мы остались вдвоем и наступила тишина, нарушаемая только перестуком колес, спящая открыла глаза.
«Мама! Ма-ам,- позвала она. -Ты где?»
Я свесилась сверху и сказала, что мама скоро придет.
«А где она?» - не унималась девочка, которую звали Вероникой и села на полке, явно проснувшись окончательно.
Я не придумала ничего лучше, чем сказать ребенку, что мама пошла в туалет, а там всегда очередь.
«А я есть хочу!» - заявил нижний этаж.
Я опешила. У меня была только вареная картошка и огурцы.
«Картошку будешь?» - спросила я сверху.
«Да! Да! Да!» - закричала Вероника так громко, словно и не спала минуту назад.
Я свесила ноги с полки, потом слезла и достала пакет со своими харчами. Села напротив, раскрыла пакет на столике, кивнула ей: «Вот. Ешь, давай, раз голодная.»
Вероника недоуменно заглянула в пакет. Потом подняла глаза на меня.
«Что - ешь?» - спросила она и вид у нее был обиженный, словно я обманула ее в лучших чувствах.
«Картошку. Что ж еще? У меня другой еды для тебя, и для себя тоже, нету!» -сказала я честно.
«Я думала, что это картошка фри, как из Макдональдса!» - Вероника надула губы.
«Такой у меня нету, - сказала я и стала есть свою картошку. - Подожди маму, у нее, может, есть, что повкуснее.»
Вероника скривила рот, явно собираясь заплакать.
«Только давай без слез, - предупредила я - Я не умею обращаться с ревущими детьми.»
Мои слова подействовали; девочка, собравшаяся всласть  покапризничать, передумала.
Колеса стучали, в купе было тихо. Мы молчали и маленькая Вероника смотрела  во все глаза, как я ем.
Потом вдруг сказала: «Ты красивая!»
Я поперхнулась огурцом.
- Это тебе спросонья кажется.
-Нет, не кажется! Не кажется! Ты красивая!
-Знаешь,  ты первая, кто говорит мне об этом.
-А у тебя муж есть?
- Нету. И жениха тоже нету.
-А почему? У всех теть есть муж!  Ну, или жених. У мамы моей есть муж - это папа. Мой папа!
-Как видишь, не у всех. У меня, вот, нету.
-А где же он?
Я помолчала, подумала и ответила: « Где-то ездит…На горном велосипеде. Только он не знает, что он мой жених.»
-А когда вы женитесь, тогда он узнает?
- А как же мы женимся, если он не знает, что он мой жених?
-А ты ему скажи, что он жених. Вот он и будет знать!
- Хорошо,  договорились. Как только встречу, сразу скажу. И еще скажу, что ты велишь ему срочно на мне жениться и кормить меня картошкой фри. Из Макдональдса…
Вероника захохотала и захлопала в ладоши. После разговора с ней мне уже не казалось, что она капризная и шумная.
«А как тебя зовут?» - спросила она.
-Ева меня зовут.
-Ева? Я такое имя не знаю! Я знаю - Оля, Света, Наташа…У меня мама - Оля, одна бабушка - Света, другая - Наташа. Еще у меня в саду подружки -  Стелла и Яна.
-Как много у тебя всех! Здорово!
-А как зовут твою маму?
-Мою маму звали Ульяна.
-Тоже не знаю…А где она?
-Нету.
-Как, нету? Где она?
Я подумала, что не стоит объяснять шестилетнему ребенку, почему мама сперва есть, а потом нету.
- Она уехала сейчас далеко. Я точно не знаю, куда…
- Тоже на велосипеде?
-Все может быть. Я ее не видела давно.
-Я без мамы долго не могу. Скучаю и плакать хочется.
-А я могу. Как выяснилось…Но плакать тоже иногда хочется.
-А ты будешь со мной играть?
-Во что?
- В раз-два-три, лови! У тебя есть мяч?
-Нет, мяча у меня нет. И, по-моему, в купе неудобно играть в мяч!
-А мы пойдем туда, за дверь!
-Нас там отругают, мы будем мешать.
Вероника снова, было, надулась.
Но тут, слава богу, пришла мама Оля и моя вахта кончилась.
Я с облегчением влезла на свою полку. Попробовала закрыть глаза и задремать.
Но  теперь, когда все купе было в сборе, это оказалось невозможным.
Я слышала, как Вероника рассказывала внизу, что мой жених любит кататься на велосипеде, мама моя надолго уехала  и что имя у меня какое-то трудное.
Выйдя часом позже в туалет, я пристально посмотрела на себя в мутное зеркало и подумала: « Кто из нас больше маленькая глупая девочка, верящая в чудеса, я или Вероника?»
К вечеру сон сморил меня и весь остаток пути я проспала под шум колес. Вероника тоже, наконец, унялась…
В какой-то момент я проснулась и поняла, что мне снилась мама. Второй раз за последнюю неделю. Так не было еще. Может, оттого, что  о ней говорили? 
Я задумалась об этом и спустила ноги вниз.
В купе горел ночник. Эта полусонная тишина была так приятна после стольких солнечных дней и яркого блеска…
Я пыталась вспомнить свой сон. У меня никак не получалось. Лишь какие-то невнятные обрывки путались между собой. И велосипед присутствовал.
«Вот так бы сесть на велосипед верхом и ехать - ехать - ехать по гладкой дороге вперед…И не думать ни о чем. Но так не бывает.» - я беззвучно слезла и как можно тише вышла из купе. В тамбуре было пусто.
Я встала к окну, за которым была темнота, с равными интервалами  подсвеченная придорожными фонарями. Дорога баюкала, снимала тревогу.
 Я прижалась лбом к холодному стеклу и прикрыла глаза. Подумала, что сплю стоя, как конь.
И вздохнув, вернулась в душное купе, где все было наглухо закрыто, чтоб, не дай бог, Веронику, часто болеющую простудами, как сказала мама Оля, не продуло в дороге.
Прибывали мы с опозданием  в четыре утра.
 К этому времени все мы, взрослые, кроме Вероники, не спали.
Я смотрела дремотно в окно, за которым воздух стал  прозрачным и небо зарозовело слегка. Потом зазолотились первые краски.
Как это было  непохоже на яркие южные рассветы!
Поезд замедлил ход, долго оттормаживался, пыхтел и, наконец, въехал в зону вокзала, показывая во всех окнах нескончаемые пути и составы справа и слева.
Веронику распихали. Она мотала головой, хныкала и ее оставили в покое. Она тут же вырубилась опять.
Когда мы остановились и потянулись на выход с чемоданами, нам навстречу продрался молодой нахрапистый мужик и я поняла, что это папа, встречающий жену и спящую дочь.
И правда, на платформе он обогнал нас, неся через плечо, как свернутый ковер, спящую крепко Веронику.
Галину встречали папа и мама. Они улыбались мне смущенно, предлагали взять меня в такси…
И я поняла, что они с вечера караулили прибытие дочери на вокзале.
 Я сказала, что вещей у меня не так много и я побуду до открытия метро здесь.
Мы расстались с явным облегчением. Галина помахала мне дружелюбно и с улыбкой, сказала: «Спасибо за компанию!»
И старенький папа покатил к выходу ее глянцевый чемодан.
А я, облегченно вздохнув, осталась в гулком зале ожидания, где до меня, наконец-то, никому не было никакого дела.
Села на жесткий диван и стала смотреть на предутреннюю вокзальную жизнь.
Спать не хотелось. В поезде я успела выспаться.
Так было странно оказаться в гулком здании вокзала после ставшей привычной маленькой комнатки ялтинского отеля!
Я отвыкла видеть озабоченных делами, спешащих, раздраженных людей после неторопливой и безмятежной толпы отдыхающих…
Ну что ж, пора возвращаться к повседневным московским заботам, проблемам, трудностям.
Впрочем, какие у меня проблемы и трудности?
Не очень любимая работа? Я ничего другого не пробовала и не умею.
Быт? Худо-бедно, он налажен был при маме и я ничего в нем не меняла, только старалась приспособиться жить без нее.
Диссертация? Со сроками на меня не давят, хочешь - работай над ней, не хочешь - брось. Вольному - воля.
 Никому она особенно не нужна, ошеломляющих открытий она не сулит; следовательно, хоть полжизни можно ею заниматься. Чем бы дитя не тешилось…
Хотя дитя взяло и придумало себе головную боль - влюбиться безответно.
Вот уж, правда, дурочка! Как шестилетняя Вероника с ее подружками Стеллой и Яной. Ничего с годами не меняется…
Раньше я влюблялась и жила с этим припеваючи…
Сейчас же меня завертело так, что света белого не вижу. Как зуб больной.
 Не ешь - он не болит. И, вроде, жить можно. Только что-то положил в рот, боль такая, что хоть святых выноси!
Я сидела и обдумывала свое положение, как это упорядочить внутри себя, эту чертову зубную боль, и что делать дальше.
То, что приходило в голову на вагонной полке, с утра казалось нелепицей и бредом.
Знать, что в одном с тобой городе живет человек, воспоминание о котором не дает тебе покоя - это одно, а искать с ним встреч, пытаться напомнить о себе, лезть на глаза с неясной для себя самой целью - совсем другое.

Так я скоротала время до открытия метро.
Денег оставалось ровно столько, чтоб зайти в метро и, доехав до своего Бибирева, заглянуть еще в универсам возле дома. Взять нехитрый набор продуктов, а там отпускным - конец.
Я, как оказалось, совершенно неопытный отпускник. Не догадалась оставить денег на жизнь после приезда.
На работу мне только со следующей недели. Там я смогу у кого-нибудь перехватить до получки. А получка-то ох, как нескоро теперь!
Ну, да ничего не поделать…
Сейчас завезу домой чемодан, раскрою пошире окна, чтоб протянуло свежестью (хотя какая уж в Москве свежесть!), полью свои герани и поплетусь в универсам.
Последнюю неделю отпуска я жила, затянув пояс. Не умру и еще несколько дней.
Трудновато будет без мобильного, но на него мне пока негде взять.
Вроде, дома валялся старый… Допотопный, конечно. Но на первых порах сгодится и он.

Квартира встретила застойной духотой и вязкой тишиной буднего дня.
 На календаре была пятница. Все добрые люди уже по дачам. Время такое…
Я обильно полила герани и отправилась в магазин.
Купила, практически, тоже самое, что ела перед отъездом из Ялты. Сетку картошки. Капусту. Хлеба побольше. Сушек к чаю. Запас чая и сахара, слава богу, был.
Вернулась домой, вытрясла в подъезде кучу бесполезной макулатуры из почтового ящика, бегло просмотрела - ничего личного…
 Предложения редких товаров, типа садовых фонарей, да листовки об утеплении окон, что сильно актуально и особенно заставляет задуматься в разгаре лета…
Дома подключила к розетке холодильник, совершенно неожиданно обнаружив в дверце несколько банок несъеденных консервов, принесенных командировочным майором со стратегическим чемоданчиком.
Я и забыла о них. Ай да, умница майор!
Знал, что оно пригодится мне, как в воду глядел!
НЗ от майора состоял из двух банок сайры, двух горбуш, шпротов и говяжьей тушенки.
Да я ж, как королева, проживу с этим до первых денег!
Из тушенки получится чудесный суп, если добавить чуток вермишели, а она у меня была! Да и манка, столь уважаемая майором, тоже в наличии. Можно, продолжив его традицию, пару раз сварить кашу.
Вот ведь, век живи, век учись!
У практичного майора можно было брать уроки по домоводству.
Интересно, как он там, в Ульяновске? Когда снова в столичную командировку? И, вообще, как там они все в своем гарнизоне? Скучаю я по ним…
Я окинула взглядом квартиру. Надо было приниматься за дела.
Первым делом я вытряхнула содержимое чемодана и загрузила стиральную машинку.
Надела на себя футболку с Че Геварой, поплевала на руки и взялась за веник. Покончив с полом, пылью и стиркой, я перекочевала в кухню и стала варить картошку.
Мне сильно не хватало звуков и запахов Ялты.
Я, как наяву, слышала шум моря, ощущала ноздрями его горько-соленый запах, смешанный с ароматом цветущих на клумбах роз, мне представлялся оживленный гомон толпы, ее  ленивое колыхание на вечерних аллеях …
За моим окном был скудный пейзаж спального северного района-однообразная зелень, растресканный асфальт, густо уставленный машинами, и небо с рваными по краям облаками.
Я смотрела в окно и иронично усмехалась, идентифицировав свой внешний вид с видом из окна, а свою попутчицу Галину с нарядной кокетливой Ялтой. Сравнение сильно позабавило меня. Я прошлепала в ванную и уставилась на себя.
Волосы и брови выгорели добела, стрижка потеряла форму, торча соломой в разные стороны. Загар был хороший, просто на зависть. Да и вид был отдохнувший, несмотря на воздержание в пище.
Интересно, Он мог бы обратить на меня внимание, находясь лицом к лицу?
Вот только, если что, откуда взять ситуацию - лицом к лицу?
С этими мыслями я и зафиналила первый день дома, в Москве.
Впереди маячили пустопорожние выходные, а с понедельника ждал любимый абонемент.
К вечеру попробовала взяться за материалы диссертации, но за интернет было не плачено и я просто полистала ту часть работы, которая уже была  сделана начерно.
Рвения к работе после приезда я не испытывала, да и  места себе найти не могла. Слонялась из угла в угол, как уже было  после Санькиного побега замуж.
После морских просторов московский двор казался тесным, квартира сумрачной, безотрадной, в городе после моря дышалось трудно…
Ну, с этим тоже все ясно, это адаптация. Надо привыкнуть к  жизни дома.
Стану привыкать.
Ночью меня качало и болтало, но оно и понятно - я же с поезда!
В голове звучал ритмичный перестук. Под этот перестук я и заснула, как сурок. Надо же, в поезде спала беспробудно, дома тоже.
Хотя, спать, безусловно приятней, чем мучиться бессоницей.
Утром, проснувшись, лежала в постели, зная, что мне абсолютно некуда торопиться.
Красная футболка, в которой мне сладко спалось, еще хранила запах хозяина: горьковато - терпкий привкус моря и еще чего-то очень личного…
Я вылезла из постели и стала расхаживать по квартире босая (мама бы за это убила!), мне и это напоминало море, пляж.
Решила, что поеду, посмотрю место, где я когда-нибудь могла бы встретить Его.
Доехала до Цветного бульвара, а там, улочками, перекрестками, дворами добралась до Лихова переулка.
Здание киностудии было приземистым, невзрачного воробьиного цвета с глазастыми окнами в белых наличниках.
Ни одной машины не было припарковано у подъезда, наверно, все в отпусках…Разгар лета!
Прохожие по переулку шли редко, только свалявшиеся колбаски тополиного пуха вяло перекатывались от малейшего ветерка под ногами, копились у фундамента киностудии, не замеченные дворниками.
Я медленно прошла вдоль здания, затем подошла к закрытому подъезду, позвонила в звонок.
 Что стану делать, если Он вдруг, по стечению обстоятельств, здесь, не знала совершенно.
Но этого не могло быть. Машины Его не было. Откуда же взяться Ему?
Врубилась громкая связь и голос изнутри спросил: «Слушаю вас?»
Я откашлялась, мгновенно почувствовав, что сипну и произнесла: «Мне нужно повидать оператора Разлогова. Когда он бывает?»
За дверью помолчали. Потом голос охранника раздался снова: «Вот, я смотрю график на  июнь…Он передо мной. Вряд ли Разлогова можно будет видеть скоро. Он в командировке.»
«А когда командировка заканчивается?» - робко пискнула я.
«Вот, не могу сказать…По - разному бывает. Задержки случаются. Если что срочное, могу дать телефон для связи с ним…» - предложил собеседник-невидимка.
« Срочное! Дайте, пожалуйста!» - пискнула я, глядя в закрытую дверь перед собой.
«Записывайте,» - было сказано мне; я заторопилась, выхватила из кармана визитку, на которой уже значился телефон, что мне сейчас озвучили из-за дверей.
«Спасибо! - сказала я, прослушав и сделав выводы, по какому из трех указанных телефонов я могла бы услышать Его. - Спокойного дежурства!»
И  медленно пошла переулком.
Я долго бродила по старой Москве, понимая, как давно у меня не было возможности куда-то выбраться.
А тут такой повод хороший -летняя суббота, с ясной погодой и мысли -мысли - мысли о том, что, вот, после поездки к морю, моя жизнь переменилась.
Теперь я буду избегать монотонности во всем, слишком долго жила я словно под паутиной векового сна.
Это хорошо, что я влюблена! Даже, если ни-че-го мне не светит с этим человеком. Он есть. Значит, я могу думать о Нем, разговаривать с Ним, мысленно обращаться к Нему. Пусть так.
Не складывается с реальной любовью, пусть  любовь будет внутри меня и я сама смогу программировать ее жизнь.
Жизнь  выдумки под названием «моя любовь».
Я проходила насквозь тихие московские дворы, наблюдала, как пенсионерки кормят голубей, как слоняются по детским площадкам мальчишки, оставшиеся на выходные в городе. Присаживалась на скамейки отдыхать.
Как мой город был не похож на горячую от солнца, многоголосую от гомона, липкую от пота Ялту!
Я ощущала себя раздвоенной: одна моя половина сейчас отрешенно  сидела на скамейке в глубине тихого московского дворика, другая плыла  вместе с толпой нарядных загорелых людей по Ялтинской набережной.
Возле меня на лавке лежал старый журнал «Искусство кино», открытый на странице, посвященной актеру Константину Хабенскому.
Статья называлась «Неврастеник смутного времени. Портрет Константина Хабенского.»
Я взяла журнал на колени, машинально  полистала, вчиталась - спешить мне некуда…
Константин Хабенский...  Константин, Константин…
С ассоциативной легкостью мысли мои вернулись от обаятельного экранного любимца снова в Ялту.
Интересно, как там маленький незнакомый Костя - Константин? Уже выписан? Или что-то пошло не так? Как бы узнать об этом?
Увы, никак…
Возвращаясь к вечеру к себе, я все еще думала про Костика и доктора Игоря Ильича, у которого были усталые честные глаза. Глаза, вызывающие доверие пациентов.
После вспомнилась Леся, потом, после Леси, мысли закономерно вернулись к Нему…..
Вот ведь, оказывается, жили мы в одном городе и не встретились!
А чтобы мне увидеть Его совсем другим зрением, нежели я просто смотрю на людей, я поехала в Ялту.
Именно, Ялту мне подкинула судьба. Не  Алушту, ни Сочи, ни Одессу…
А ведь во все эти города я тоже мечтала когда-нибудь попасть. И на Валаам. И на Алтай. Господи, до чего необъятен мир!
Вот, кинооператор студии «Отечество», наверняка, побывал там. И не только там…
В каждой командировке, помимо работы, бывают интересные встречи. Судьбоносные. Бывают Леси, Аси, Виолетты, Ираиды… В этом нескончаемом ряду красавиц нет места бедняге Еве!
Эти мысли так расстроили меня, что я, переступив порог квартиры, сразу направилась в ванную и стала умываться под холодной водой, хлюпая носом и глотая слезы. Вот те раз! А я-то думала, что больше никогда не смогу заплакать…
В ванной на виду висело белое полотенце. Полотенце, украденное у Германа Разлогова. Я закутала в него опухшее от слез лицо  и затихла.  Оно немного примирило меня с действительностью.
На кухне сочно капала вода из крана. Этот монотонный звук ввел меня в транс. Я, как сомнамбула, прошла в спальню и легла на живот.
Впереди оставалось воскресенье. Засыпая, я решила для себя, что завтра попробую позвонить. Будь, что будет.
Ночью мне приснился странный сон: я иду по красной ковровой дорожке под руку с Константином Хабенским, он ведет меня, ослепительно улыбаясь публике, почему-то в приморский парк Ялты.
То есть, во сне это совсем непохоже на реальную Ялту, но во сне так часто бывает. Все непохоже на настоящее, но почему-то ты уверен, что это именно то место!
Кто-то из ученых когда-то сказал, что сны - это нереальные воплощения реальных событий. Вернее не скажешь!
 И вот идем мы с Хабенским по ковровой дорожке и все вокруг шепчутся от восторга.
А навстречу идет Он, Герман Разлогов и несет на одном плече рюкзак, на другом свою красавицу Лесю в купальнике с мокрыми волосами.
Идет Он отстраненно, похоже, не понимая, что на них, как и на нас,  тоже все смотрят.
Я начинаю волноваться и только Хабенский по - прежнему невозмутимо улыбается и вселяет в меня немного уверенности, что все в конце концов будет хорошо.
Потом между нами и встречной парой возникает, откуда ни возьмись, еще одна пара.
 И я понимаю, что это Элвис Пресли - Ираклий и Мэрилин Монро - Галина с крахмальными кудрями, тонкими ниточками бровей и в белом сарафане, легкая юбка которого некогда предательски открыла всему миру стройные ноги его хозяйки.
Пресли и Монро стоят посреди ковровой дорожки и не шелохнутся.
Я понимаю, что, когда мы приблизимся к ним с двух сторон, произойдет нечто ужасное.
И точно: когда я и мой спутник поравнялись с Галиной - Мэрилин, она захохотала и стала указывать острозаточенным лаковым ноготком в мою сторону. Все остановились в недоумении.
«Она воровка! - закричал Элвис Пресли. - На ней чужие  вещи!»
«Не может быть!» - заволновались люди, стоящие по бокам ковровой дорожки.
Я в панике осмотрела себя - мне и в голову не пришло, что я иду под руку с Хабенским, облаченная в красную майку с портретом Че Гевары и в белом полотенце на плечах.
«Это же твоя футболка! Я повесила ее в отеле на веревку!» - изумленно говорит Герману Разлогову Леся.
Хабенский куда-то незаметно исчезает  и я понимаю, озираясь, что вокруг меня разъяренная толпа, которую обманули в лучших чувствах  и которая меня сейчас разорвет.
«Надо проучить ее,- говорит шепотом Ираклий, но я слышу и пытаюсь сойти с ковровой дорожки. - Эй, не пускайте ее! Она же сейчас исчезнет!»
«Хватайте ее! - надрывается Галина, краснея, даже багровея лицом, которое невыгодно оттеняет белизна сарафана. Все мушки, нарисованные на ее лице, кажутся крапинками на спелом мухоморе. - Она самая настоящая воровка! Мы жили с ней в одной комнате и она украла все мои деньги! И отбила моего любовника!»
Толпа кидается избивать меня. Все принимают в этом участие.
Один Герман Разлогов продолжает, ни на кого не глядя, идти по красной ковровой дорожке своей дорогой.
Он не оглядывается на свою Лесю, которой тоже нравится принимать участие в экзекуции.
Меня расцарапали в кровь. Но никто этого не замечает: ведь майка на мне красная, ковер подо мной тоже.
Я теряю сознание. И слышу через пыхтенье, сопенье и проклятья в мой адрес, как кто-то кричит: «Не бейте ее! Прекратите! Не смейте этого делать!
У нее кровь редкой группы!»
И все, как по волшебству, прекращается.
Я вижу, как толпа мгновенно исчезает и надо мной стоит Игорь Ильич.
Он, видимо, после дежурства. У него усталый воспаленный взгляд.
 Он поднимает меня с ковровой дорожки, отряхивает и ведет к морю, чтоб обмыть мои раны. От соленой воды их начинает несусветно щипать и я плачу в голос. Мне больно и обидно, как  человеку, безвинно приговоренному к повешению. Доктор тоже как-то незаметно исчезает.
И я, стоя по колено в воде, вижу, как прямо передо мной всплывает из моря Герман Разлогов. Мокрая красная футболка  облепила мое тело.
Он идет прямо на меня, фокусирует на мне свой взгляд, опускает глаза мне на грудь. Сердце мое начинает так колотиться, что вот - вот меня разорвет.
Человек, с которым я стою в морском прибое лицом к лицу, делает ко мне еще один шаг и меня опаляет таким глубинным жаром, словно внутри меня начинает извергаться Везувий. И Он дышит, как вепрь.
Я не могу понять, чего во мне сейчас больше - страха перед предстоящим или желания поскорее стать добычей вепря. Дыхание (чье из нас?) становится таким стереогромким, что мои барабанные перепонки не выдерживают. От грохота я просыпаюсь.
Оказывается, прямо над моей головой заработала электродрель, застучал молоток и тишину разорвало в клочья.
Я кинула взгляд на часы. Десять утра. Давно пора проснуться, но, все-таки, последний день отпуска!
Меня беспокоит мысль: если бы я не была резко разбужена, чем бы мог закончиться мой сон?
Пульсировало внутри меня все, билось, рвалось наружу и, кажется, я знаю ответ…
Мне пришлось спасаться под холодным душем и, стоя под ним, у меня было ощущение, что я вся в ранах, которые получены от толпы и они по-настоящему болят.
Именно в этот момент я поняла Санькины метания и перестала осуждать ее порывы. Если это так, как сейчас со мной, то тут ничего не поделать…

Выйдя из ванной, я взяла в руки серебристую визитную карточку и села возле телефона. Поджала под себя ноги и задумалась.
Набираю номер, предположим…Он может трубку снять или не снять…
Если снимет, у меня будет возможность услышать Его голос.
Если не снимет, мой номер, наверняка, останется в его телефоне.
Он ведь может перезвонить в ответ? Теоретически да. Хотя, вряд ли…Много ли мы отвечаем на звонки с незнакомых номеров? Ну, вдруг? Что тогда сказать?
«Здрасьте, Герман! Я жила под Вами в Ялте и стащила с веревки Ваше полотенце. А еще я, словно Ваша тень, следовала за Вами на пляже и по городу и совсем сошла с ума, узнав, что Вы родом из Москвы.
А теперь, делайте со мной, что хотите, ведь я Вас люблю так, что готова расстаться с жизнью! За несколько минут, проведенных около Вас…» - моя рука тянулась к трубке и, описав дугу, снова возвращалась на колени.
В итоге я решила, что просто послушаю голос.
Набрала номер. Рука дрожала. Гудки в трубке тянулись без конца, потом были сброшены. «Абонент находится вне зоны действия сети…»
Ну, это уже ясность. Какая - никакая. Ясно, что ничего не ясно.
Все запутывалось, как клубок, попавший в лапы полоумной кошки.

Весь воскресный день ушел на звонки по затверженному, как отче наш одиннадцатизначному номеру, но каждый раз меня встречали одни и те же вязкие гудки, которые обрывались в какой-то миг…
Я уже так привыкла к этому, что и не ждала ничего другого.
Если бы вдруг произошло чудо и трубка была бы взята абонентом, я по-прежнему не знала бы, что сказать.
Утешала лишь мысль, что Он еще где-то там, на серпантине крымских дорог, путается в их бесконечных причудливых петлях…
Но не звонить я уже не могла и рука сама накручивала номер.
Когда раздался ответный звонок по моему домашнему телефону, я сильно вздрогнула и уронила от неожиданности трубку.
Долго гоняла ее по полу, прежде чем смогла уцепить ее непослушными пальцами.
«Але, твою мать! - крикнула трубка Санькиным голосом. -Ты там живая, Тимашова? Почему у тебя столько дней не отвечает мобильный и домашний? Что там происходит у тебя?»
«Ничего особенного, - сказала я и слезы полились у меня рекой от радости, что я слышу долгожданный, ставший родным Санькин голос. - Просто я два дня назад приехала из отпуска! А там у меня украли мобильный.»
«А ревешь чего?» - спросила Санька уже спокойней.
«Просто я очень по тебе соскучилась!» - сказала я и еще пуще залилась счастливыми слезами.
«Ой, доберусь я до тебя, гляди! - пообещала Санька и это более походило на угрозу.- Совсем там без меня распустилась! Ну?! Как дела, рассказывай?»
Я, шмыгая носом, думала, с чего начать.
«Где была? Говори!» - нетерпеливо требовала   Санька.
-В Ялте, Сань, в Ялте…
-Чего тебя туда понесло?
-Очень к морю хотелось!
-С кем ездила? Вряд ли ведь одна?
-С коллегой по библиотеке.
-Госс-споди! Это с кем же?
-С Галиной. Помнишь, блондинка такая, с кудряшками?
- Да помню, овца такая пергидрольная! Ничего своего! Одна краска - смоешь, заикой можно стать!
-Ну, зачем ты так! Она, правда, далеко не такая искренняя, как ты… Но ничего, съездили…На безрыбье.
- Да лучше бы ты к нам в Ульяновск приехала отпуск свой  провести! Чудесный городок - для отдыха очень даже подходит!
-А кто меня там ждет? А кто меня туда бы позвал? Пропали вы совсем! Не объявлялись сколько! И потом, ребенок грудной в семье - какие тут гости, да, тем более, на весь отпуск?
-Ну, пустяки какие! Что ты, как неродная? Столько вместе прожили под одним потолком! Вон у Адамова квартира стоит пустая в соседнем подъезде!
-А кто это, Адамов?
-Адамов кто? Здрасьте! Володькин сослуживец! Ну, Олег Адамов! Он же заезжал к тебе зимой!
-А! Я ж не знала, что он - Адамов. Смешно! Вот не подумала бы! Он такой же Адамов, как я - Ева! Да и помалкивал он все больше…
-Ну, как бы то ни было, ты, все - таки, Ева! И веришь - не веришь, а он, кроме шуток, Адамов! Кстати, неделю назад он был в Москве, заезжал к тебе, а тебя вон где, оказывается, носило! Это именно он настоял, чтобы я позвонила, беспокоился, видишь ли! Заходил дважды, а у тебя - молчок! А  наша  лягушка - путешественница, оказывается в Ялте зажигает!
-Да не зажигала я, Сань! Хуже все гораздо…
«А что такое?» - забеспокоилась Санька.
-Влюбилась я там…Ой-ей-ей, Сань!
-Влюби - илась? Тю! Неужто, свершилось?
-Нет, Сань. То, о чем ты подумала, не свершилось.
- Елки - палки, ну ты неисправима! А че ж тогда было ехать? Ну, ты даешь! Он хоть кто?
-Кинооператор…
-Итить твою мать, Тимашова! Кого попроще не могла найти?
-А разве от меня это как-то зависит?
-Ладно, дальше! И что теперь?
-И ничего. Совсем ничего. Живем, правда, в одном городе…
-А перспектива есть хоть какая?
-Думаю, что нет. Нереально.
-Вот, елки-палки! Зачем тогда влюбляться?
-Сама не знаю, случилось - и все. Места вот, не нахожу себе.
-Так. Ну, а что дальше делать думаешь?
- А что ж тут делать? На работу, вот,  выхожу завтра. Первый день.
-Да я не об этом! С собой что делать думаешь?
-Не знаю. Подсказал бы кто, может, стало бы легче?
-Ладно, Тимашова! Мне к Гришке бежать надо! Слышу, проснулся, зовет. Обревелся весь!
-Как он там? Большой, небось?
-У, не спрашивай! Не по дням, а по часам!
«Да бегу я, бегу! - крикнула Санька, оторвавшись от трубки и снова вернулась ко мне. - Ну, ладно! Будет время, наберу тебе еще. Мобильного же теперь нет, как я понимаю?»
-Нет, Сань, пока нету. Только этот.
-Ладно, не кисни! Придумается что-то! Образуется! Смотри, не делай глупостей!
-Да, Сань, хорошо…Своим всем привет!
Санька отключилась, а я подумала, сколько глупостей успела понаделать сама Санька. И ничего, жива. Да еще и в  полном порядке. Значит, стоит потерпеть и жизнь наладится.
Спать после разговора с Санькой я легла в хорошем настроении и на работу вышла бодрячком.
У Галины было еще три отгула и я откровенно радовалась, что пока не вижу ее между стеллажами.
 Меня дружелюбно встретили, жадно расспрашивали, требовали подробностей и фотоотчетов.
В обеденный перерыв мы наслаждались крымскими конфетами, на которые я выкроила денег в Ливадии.
Я одолжила денег до получки и жизнь потекла в прежнем привычном русле. Вот только  серебристая визитка лежала на видном месте, напоминая мне, что не все в этом русле по-прежнему.
Приходя домой, я смотрела на нее вопросительно, как будто могла услышать какой-то ответ, который принес бы мне успокоение.
Больше я не повторяла столь множественных попыток дозвониться на другой конец провода. Ждала некой внутренней подсказки от самой себя, как быть дальше. Но сознание молчало.

Меж тем, на работе появилась Галина. Холеная, гладкая, в очередном не по возрасту наряде. Я молча удивлялась про себя, насколько человек не соответствует моим представлениям о работе в библиотеке.
Такие, как она (только моложе гораздо) стоят в автосалонах на презентациях новых автомобилей, широко улыбаются и прогуливаются у вверенного им объекта, покачивая бедрами.
Галина покачивала бедрами в недрах книжных стеллажей. Но кто там мог видеть это вихлянье?
Правда, еще в Ялте я поняла  одну вещь: Галина - нимфоманка, она получает кайф от собственного внешнего вида, глядя на себя в зеркало или просто представляя себе, как она выглядит.
Оттого и все нарочитые жесты, соблазнительные позы…
Мой жизненный опыт (а вернее, полное его отсутствие) все же подсказывал мне, что мужчины не любят кривляк.
 А Галинино кокетство более всего походило на кривлянье.
И еще одно я поняла четко: не было никакого любовника, о котором мы все были наслышаны. И ехать ей было не с кем, тоже ясно. Оттого я и попала на эту удочку.
Галина, Галина…Кто ж здесь, в музейной тишине книжного хранилища оценит твою красоту? Если даже в Ялте ты не смогла привлечь никого, кроме этого гладковыбритого  альфонса Ираклия?
Общались мы по-прежнему односложно, словно раз и навсегда вырвав из сердца нашу совместную поездку в Крым. Все вернулось на круги своя.
Первая моя рабочая неделя пролетела незаметно, так как, дел, ожидающих меня, накопилось множество.
Да и над своей диссертационной темой я пыталась работать параллельно. Правда, получалось неважнецки.

Рабочая неделя подошла к концу настала пятница.
Отработав и возвращаясь на метро домой, я раздумывала, чем заняться в выходные, как их провести, чтоб не ходить из угла в угол в тесной моей квартирке? Все же, лето - а оно диктовало свои правила!
Войдя в подъезд, я отработанным до автоматизма жестом открыла почтовый ящик; рука моя наткнулась на тонкую бумажонку, заполненную вручную. Приблизя бумажонку к глазам в сумраке подъезда, я увидела, что держу в руках извещение на ценную бандероль.
Пожав плечами, я стала подниматься по лестнице. Войдя в квартиру, я подошла к кухонному окну и внимательней стала изучать текст написанного. «Крым. Пос. Ливадия, ул. Виноградная, дом 4. Шевченко И.И.»
Кто это -  Шевченко И.И.?
 Бандероль, ценностью в 15 тысяч рублей мне прислал ( или прислала ?)  некто по фамилии Шевченко. Ничего себе, дела!
Ценная бандероль равнялась половине моего месячного оклада.
Я заторопилась на почту.
Там я никак не могла найти паспорт, хотя он всегда был со мной (опять же, мамина наука - документы всегда носить при себе).
Меня торопили: было без пяти семь, а в семь почтовое отделение закрывалось.
Наконец, я справилась с текстом квитанции, написав паспортные данные на обороте и расписавшись криво от волнения.
Получив совсем легкий по весу пакет, я вышла с ним на улицу.
У меня за спиной дверь громко хлопнула, запираемая на ключ. Начинались выходные.
Я хотела немедленно вскрыть бандероль, но благоразумно решила, что пакет, стоимостью пятнадцать тысяч рублей лучше донести до дома, а уж там открывать. Так я и сделала.
 Придя на кухню (самое светлое место в моей квартире), я вооружилась большими ножницами,  которыми  мама разделывала рыбу, обрезая плавники и хвост.
А я после смерти мамы ни разу не потрошила рыбу (я вообще не знаю, как к этому подступиться), потому ножницы мне пригодились впервые после ухода мамы.
Я вскрыла оберточную бумагу, намотанную на содержимое в несколько слоев.
 Под бумагой обнаружилась глянцевая коробка и письмо, написанное на клетчатом листочке  корявым почерком.
Из сложенного пополам листочка с письмом  на пол вывалилась фотография. Я подняла ее и стала рассматривать. С фотографии широко улыбался маленький белобрысый мальчик с яркими веснушками.
Он сидел на руках у немолодой женщины, а мужчина сзади обнимал сразу и мальчика и женщину. На втором плане с ходу угадывался Ялтинский пляж.
Я перевернула фотографию, на ней было несколько строк: «Дорогая Ева! Спасибо Вам за сына Костю. Он у нас единственный, позднорожденный.
Благодаря таким людям, как Вы, Игорь Ильич и доктор, который помог Костику появиться на свет, в мире одной счастливой семьей больше.
Радости  Вам, дорогая, здоровья и благополучия! И поклон до земли! Ирина, Анатолий  и Костя Нефедовы.»
Далее стояла дата.  И номер телефона.
Я снова вгляделась в фотографию. День был явно жаркий, а мальчик Костя был в длинных штанишках, из-под которых выглядывали бинты.
Значит, это после выписки…
Я водрузила фотографию на полку над кухонным столом, чтоб ее было отовсюду видно.
И с сожалением оторвавшись от ее созерцания, я взялась за клетчатый листочек. То была записка от Игоря Ильича.
«Ева! - писал доктор трудноразличимым, типично врачебным почерком.-
Хотели благодарить тебя все вместе, но ты сбежала, как Золушка с бала, меня не дождавшись. Через полчаса зашли к тебе с Нефедовыми, а тебя уж и след простыл!
А они решили, что тебе необходимо подарить телефон взамен украденного. И, если б ты пробыла в лаборатории столько, сколько тебе было велено, мы б попрощались толком и не пришлось бы мытариться с отправкой телефона на твой московский адрес. Благо, адрес ты мне написать успела.
Ну вот, пользуйся подарком и мне как-нибудь позвони. Телефон пишу. Кстати, будешь в Ливадии, милости прошу ко мне. У меня тоже есть возможность квартироваться. Так и быть, пущу тебя на постой.
Вдруг кому-то из моих пациентов нужна будет четвертая группа крови, а тут ты, рядышком.
Ну, это так, ради красного словца. Приезжай, буду рад, кроме шуток. Обнимаю крепкими руками хирурга.
P.S. Загар-то еще не смылся?
Твой знакомый доктор из поселка Ливадия Шевченко И.И.»
Я долго вертела клетчатый листок в руках, он слегка пах больницей. Это мне напомнило запах мамы…
Ах, Игорь Ильич, Игорь Ильич, ваша записка мне гораздо нужнее дорогих подарков, милый вы мой доктор!
 И только после многочисленных, счастливых эмоций, нахлынувших  разом после прочтения двух писем в мой адрес, я придвинула к себе коробку.
Яркие буквы сообщали, что содержимое коробки телефон «Nokia Lumia 720».
Я рассматривала коробку со всех сторон и не решалась ее открывать.
Потом все же, еще раз воспользовавшись мамиными ножницами для рыбы, я, не дыша, распечатала коробку.
Извлекла из безопасной упаковки большой плоский телефон в черном лаковом корпусе.
Телефон был холодный и сверкающий, как айсберг. Если б такой телефон пропал из моей пляжной сумки, я б утопилась в море.
 Или нет: если б он лежал в моей сумке, я б ни на секунду не забывала бы об этом и, может быть, не побежала бы за своим фантомом.
Весь вечер я слонялась по квартире, меряя ее шагами взад - вперед, присаживалась к кухонному столу, брала и перечитывала записку от Игоря Ильича, рассматривала на фотографии  Костика и его родителей.
 К телефону прикасалась осторожно, словно он чужой и попал ко мне по ошибке. У меня никогда не было таких дорогих  вещей.
Я была безумно  рада, конечно. И телефон мне очень нужен, но я вовсе не рассчитывала на такую щедрую благодарность. А вернее, и вовсе не рассчитывала!
Фотография с подписью стоила гораздо больше. И клетчатая бумажка от доктора. В голове толпилось множество мыслей и все они возбуждали и будоражили.
Я знала, что теперь у меня есть знакомый доктор  Айболит под Ялтой и  я смогу в любое время написать ему, или даже позвонить.
И, накопив денег, смогу приехать в его дом на Виноградной улице и жить там без соседки по имени Галина. И смогу лазить по горам. И смогу ездить по канатной дороге. И ходить в кафе «Аврора».
 И фотографироваться под любым деревом или кустом - ну, где только захочется и в этом теперь сможет помочь новый чудо - телефон с его хорошей фотокамерой.
И со всем этим не так уж грустно знать, что двадцать пять лет ты прожила без отца, в то время, как  где-то у моря жил человек, который занимался благородным делом - спасал маленьких мальчиков от зубастых собак.
 И не только. Человек, который умел видеть и понимать без лишних слов.
И приносить сладкого чаю в тот миг, когда тебе тошно и горько и кажется, что все пропало безвозвратно. И жизнь от этого налаживалась.
 Я смогу написать ему и спросить совета, как мне быть после всего, что со мной случилось в Ялте. Мне не стыдно будет рассказать ему о своих бедах.
 Я уверена, он ответит мне и сможет помочь. Ответит своим непонятным торопливым почерком.
А я буду разбирать с улыбкой его каракули и мне все будет предельно ясно. И я обязательно поступлю так, как посоветует мне доктор.
Ведь я с детства привыкла доверять докторам и не могу их ослушаться.
И еще я знала, что у меня есть дело на завтра.
Я пойду в салон мобильной связи со своим новым телефоном и буду восстанавливать сим - карту.
В выходные меня занимали мысли о Костике, докторе, о тех, кто остался отдыхать в Ялте, о лете, которого еще было впереди так много, о моем великолепном щедром  подарке.
Звонить по телефону с серебристой визитки, лежащей у телефонного аппарата и и давно выученному наизусть, я не стала.
Я решила взять небольшой тайм - аут и все же попробовать  отвлечь себя работой, благо ее скопилось предостаточно.
«Как же немного надо женщине, чтобы мысли ее переключились на что - то,-думала я, расхаживая по квартире в красной футболке  с Че Геварой. - Несколько новостей, вроде письма и фотографии из Ялты и ты уже думаешь лишь об этом!»
Правда, Герман Разлогов пытался мне сниться, но где-то совсем на краешке сознания и это было приятно и не мучило сильно.

С понедельника я навалилась на работу с усилиями Геркулеса, коллеги посматривали на меня с удивлением.
Особенно подозрительно глядела Галина. Взгляд ее был вопросителен и недоумевающ.
Я уводила глаза и проскальзывала мимо, показывая ей немую спину и вовсе не собиралась объяснять, что дома, в запертой квартире меня ждала фотография с  маленьким Костей и письмо от доктора, с которым я бы хотела подружиться на всю жизнь.

Вторая рабочая неделя близилась к концу и я стала подумывать, что  в выходной рискну набрать номер с серебристой визитки.
 Всю неделю я прикидывала, как с этим быть и, кажется, нашла неплохой предлог для звонка.
 Если Он возьмет трубку,  я представлюсь научным сотрудником  Центральной технической библиотеки (благо, завязки у меня там имелись) и скажу, что мне порекомендовали обратиться к Нему в связи с научной работой, которую я делаю - мой пресловутый «Музей в формировании исторической памяти».
Конечно, Он может поинтересоваться, кто порекомендовал? И в связи с чем? На это у меня пока не было ответов…
И я, обкатывая со всех сторон посетившую меня идею, чтоб не было проколов, решила чуточку повременить со звонком.
К вечеру, войдя в квартиру, я услышала, что телефон надрывался.
Звонили мне крайне редко и я ланью метнулась к трубке. Звонила Санька.
«Ну, как, Тимашова? Жизнь налаживается? - затараторила она. - Мобильный еще не справила? Только домашний, допотопный, тренькает?»
«Справила, - довольно ответила я.  - Все в порядке со связью!»
«А тогда записывай номерок Олега Адамова! - заспешила Санька. - Он на днях в Москву на научную конференцию приедет, проведает тебя, посылочку от нас доставит. И нам передаст, как ты там жива - здорова!»
Я с готовностью поднесла к подслеповатым глазам свой новый телефон, готовясь записать номер майора.
Отказываясь после отпуска жить прежней монотонной жизнью, я и не предполагала, как все завертится. Каждый день новости.
Меня уже, отнюдь, не пугал предстоящий визит майора с чемоданчиком и матерчатой сумкой гостинцев.
Наоборот, это превращалось в условный рефлекс, в систему связи с Санькиной семьей, которую я считала теперь чуть ли не единственной родней.
 Вот было бы здорово, если бы вырваться смогла сама Санька!
Но это уж были совсем запредельные мечты! Хотя, рано или поздно, младший Гордеев подрастет и они смогут все вместе приехать ко мне в гости.  Места же у меня навалом!
Во всяком случае, я передам в самом скором времени свое приглашение через майора Адамова.

Когда в библиотечном абонементе дивной мелодией запел мой новый телефон, я не удивилась, увидев имя абонента, что был со мной на связи.
Дисплей высвечивал слово «МАЙОР», а ведь это явно было подпольной кличкой, которой я наградила вполне приличного человека.
Мне не приходило в голову записать абонента, как Олега, как  Олега Григорьевича или  как Адамова. Только майор и все тут.
И отозвалась я весело, беззаботно и абсолютно без волнения.
«Здравия желаю! - сказала я в трубку. - Слушаю вас, майор, внимательно!»
«Доброе утро…- неуверенно отозвались на другом конце провода. - Это я, Олег Григорьич…»
«Да, ясно, что не Иван Иваныч! - продолжала веселиться я. - С приездом в столицу нашей родины!»
Майор быстро включился в игру.
«И вас тоже с приездом в столицу нашей родины!» - сказал он, копируя мою интонацию.
«А меня-то чего вдруг с приездом?» - не поняла я.
«Ну, как же! - заспешил майор. - С прибытием из отпуска!»
-А-а, вон оно что! Тогда, конечно! Благодарю!
- Как ваши дела? Я вас не очень отвлекаю?
-Нет, не очень. Дела нормально. Я на работе. Если вы не поленитесь доехать до Химок, получите ключи. Чтоб не ждать до вечера!
- Что вы, Ева! Зачем вас утруждать? У меня дел на целый день. Я если только к ночи освобожусь. Ну, если вы не против, конечно…А утром рано меня уже не будет. Что называется, след простыл!
- Ладно, к ночи, так к ночи! Только у меня дома ночь начинается сразу после двадцати двух ноль -  ноль. Имейте это в виду.
-Я вас понял. Буду до наступления означенной цифры. Разрешите откланяться?
-Так точно! Разрешаю!
Майор смущенно хохотнул и отключился.

Ну вот, вечером я смогу получить от него полную информацию о Саньке и ее там житье - бытье, ведь по телефону не наговориться досыта.
И, чем черт не шутит, может и правда, мы все встретимся. Ведь впереди еще  почти половина лета.
Я решила, что схожу в обед в приличный магазин, а не в свой паршивый универсам около дома. Правда, толком я все равно ничего не сготовлю.
Но, картошку варить после поездки  в отпуск я умею, а уж к ней всегда в магазине найдется, что поставить на стол.
У меня возникло хулиганское желание взять к ужину бутылку вина.
 И не какого - нибудь, а Санькиного любимого. «Исповедь грешницы».
 Но меня терзали догадки, что майор появится к ужину не с пустыми руками. А поэтому я без сожаления водворила  вино обратно на магазинную полку и отправилась в кассу.
У меня уже были  отпечатаны отпускные фотографии и одну из них я приготовилась передать с майором Саньке. Мне она казалась самой удачной. На ней я сидела под разлапистой пальмой на стриженом газоне и тени от листьев пальмы делали газон кружевным.
Я была дочерна загорелая, улыбалась и,  если не знать, что в тот момент происходило у меня внутри, так можно было  просто позавидовать, как у меня все замечательно.

Вечер застал меня в кухне, где я коротала время в ожидании пунктуального майора за приготовлением ужина, поливом гераней и молчаливым диалогом, который я пристрастилась вести с Костиком, глядя на его фотографию.
Ровно в двадцать один тридцать  раздался звонок в мою дверь.
И я нисколько не сомневалась, что майор выжидал где-нибудь во дворе на лавочке, чтобы нажать на звонок ровно минута в минуту, как договаривались.
Я открыла и радостно улыбнулась ему навстречу, как старому другу. Мне правда было приятно, что он заехал.
Он вошел в прихожую, прищурясь от света после темноты подъезда, в котором опять не горела лампочка. На самом же деле, свет в моей прихожей вовсе не был ярким.
Майор сказал «добрый вечер» и во все глаза уставился на меня, словно отказываясь узнавать. Затем опустил глаза на мою грудь, где красовался портрет Че Гевары.
Гордый команданте с прищуром смотрел мимо майора и я знала, что он ни за что, даже под пытками, не выдаст никому  моей тайны.
«Проходите, Олег Григорьич, - пригласила я широким жестом в сторону кухни. - Нас ждет ужин.»
Майор Адамов без помощи рук скинул на пол ботинки и в носках пошел за мной на кухню, где уже стояли наготове тарелки, лежали приборы (т.е. просто две вилки и один нож).
Посмотрел на стол с явным удовольствием и опустил на табуретку пластиковый пакет. Матерчатой сумки при нем на этот раз не было.
 «Да оставьте вы свой ядерный чемоданчик в комнате!  За ужином он вам явно будет мешать. - сказала я покровительственным тоном любезной хозяйки, напомнив себе самой владелицу отеля на Архивной. - И вам, конечно, надо освежиться с дороги. Сходите в ванную. Я вас здесь подожду. Там все полотенца чистые. Берите любое. Только белое не трогайте, это мое.»
Майор внимательно через очки посмотрел на меня и выполнил все в той последовательности, как ему было сказано.
Что значит, военный человек! С полуслова понимает.
Уходя в ванную, он кивнул на пакет.
«Это от Гордеевых,»  - сказал он. И ушел плескаться с дороги.

В ожидании, пока он выйдет, я заглянула в пакет.
 Там было много того, что я люблю. Того, что так напоминало мне счастливое прошлое (теперь я понимаю это наверняка) вдвоем с Санькой.
Я утащила пакет к себе в комнату, чтоб там его разбирать и не спеша разглядывать содержимое.
Майор вышел и кашлянул  на кухне, я тоже подтянулась, чтоб не затягивать более с совсем уж поздним ужином.
Пока я раскладывала по тарелкам дымящуюся картошку, добавляя к ней вполне приличные по цене и качеству сосиски, майор дошел до комнаты, где остановился на постой и вынес к столу палку копченой колбасы, банку с красной икрой и оливки в жестянке.
Под мышкой у него торчала бутылка  вина.
Он поставил все это на стол и на мой вопросительный взгляд, сказал: «У меня на прошлой неделе был день рождения. Я хочу, пусть и задним числом, отметить его с вами.»
Хоть я и ничего не понимаю в винах, но, по-моему «Хванчкара» - это круто. Не «Исповедь грешницы».
«А как же Гордеевы?» - спросила я огорошенно.
«С ними мы отметили день в день!» - отрапортовал именинник.
- Ну вот, меня никто не предупредил, надо же... Подарка у меня, увы, нет! И сколько же вам стукнуло?
-Тридцать шесть.  Много или мало?
-Я не знаю, много это или мало. Я знаю, что для женщины тридцать шесть-это уже много. А как у мужчин, представления не имею!
-Тогда давайте выпьем за встречу, может, у нас и появятся представления, много это или мало…
-Тогда уж сразу за именинника!
-Нет-нет, сперва за встречу, за хозяйку! Уж потом за именинника.
Майор с античной фамилией и отнюдь не  античной внешностью спокойно откупорил бутылку вина и красиво, без суеты, разлил вино по стаканам.
 За бокалами идти к серванту было лень.
«Ну, рассказывайте, - потребовала я, когда вино было пригублено и картошки в тарелках поубавилось. - Как дела у Саньки, как ее малыш? Как они, вообще?»
«Да, как? - майор отодвинул початую тарелку и сложил руки на коленях. - Да, вроде, все неплохо! Живут себе, пацан растет…Скучать им не дает. Вояка будет! У самих все ладно, не слышал, чтоб ссорились…Вот все, если в трех словах.»
«Майор, - сказала я, - я скучаю по ним. Мне мало в трех словах! Вы мне фотографий не привезли, случайно?»
«Не догадался, - майор пожал плечами. - Я к конференции готовился, на это вся неделя ушла… Виноват.»
- Ох, что с вами поделаешь! Ладно, давайте выпьем за вас! За ваши тридцать шесть! За вашу конференцию! Будьте здоровы! Я надеюсь, что с вашего вина меня не развезет, как в прошлый раз!
«Не помню, чтоб такое было…» - деликатно сказал майор и взялся за виски, словно воскресив в памяти, как беспардонно  я обошлась с его очками в прошлый приезд и придержал их за дужки.
«Кстати, я хотела сказать вам спасибо за мамины яблоки. Они очень скрасили мою одинокую жизнь. В следующий раз, когда поедете к маме, не забудьте про меня! Я буду ждать ваших яблок. Они так великолепно пахнут!»
- Хорошо. Яблок само собой! Еще мама держит кур и поросят. Могу и поросятинки привезти в гостинец…
- Как хорошо вы это сказали - «привезти в гостинец поросятинки»! Детством повеяло!
- А почему вы сказали про одинокую жизнь? Ведь вам далеко не тридцать шесть! Какие ваши годы?
-Какие бы ни были, от этого ничего не меняется…Знаете, майор, ведь я влюбилась там, в отпуске! Влюбилась так, что света белого не вижу! И выхода ни-ка-ко-го! Потому, что мне ничего не светит.
Майор Адамов подвигал желваками, налил вина себе одному и опрокинул его махом так, словно пил водку. И также сморщился.
Не знаю, по какой причине: то ли от выпитого вина, то ли оттого, что майор нагрянул на мою голову уже в третий раз и я его уже перестала стесняться, то ли оттого, что сам он стеснялся своего присутствия в моем доме, а скорей всего оттого, что поделиться-то мне было не с кем, я рассказала ему про все, что со мною приключилось в Ялте.
Он слушал молча, мученически морща лоб, снимая и одевая обратно свои очки, наваливался грудью на стол, складывал руки на коленях…
Но ни  разу не перебил меня, пока у меня было, что говорить.
Потом мы замолчали оба разом. Только будильник на кухонном столе  тикал громко, как бомба с часовым механизмом, вторгаясь в тишину.
Потом в наше вязкое  молчание прорвалась  телефонная трель.
Нам обоим оказалось нелегко выкарабкаться из паутины моего горемычного рассказа. Майор опомнился первым.
«Ева, вы слышите? У вас телефон звонит!» - сказал он.
Я слышать -то слышала, но понимала с трудом.
Тогда майор поднялся, взял меня за плечи, подняв с табуретки,  и повел к телефону. Снял трубку с аппарата и вложил мне в руку.
«Ало, - сказала я машинально в трубку, - слушаю вас?»
Майор стоял напротив меня, словно готовился, в случае чего, оказать мне первую помощь.
«Мне звонили с вашего телефона.» - пророкотал  мужской  голос в трубке.
«Что?  Кто это? - не поняла я. - Кто звонил?»
«Это я хочу узнать, кто звонил и для чего?» - произнес голос мне в самое ухо и тон не предвещал ничего хорошего.
«Я …не понимаю…Вам кого надо?» - мой голос напрягся и враз осип.
«Несколько дней назад на мой телефон приходили звонки с вашего номера. В чем дело?» - абонент явно не собирался шутить.
Майор напряженно глядел в мои бегающие глаза.
«А …я не знаю…Не знаю я…- пролепетала я невнятно. - Я не звонила никому!»
«Не звонили сто восемьдесят два раза?» - насмешливо спросил абонент.
- Я…Я в отпуске была! У меня квартиранты здесь жили. Может, это они звонили? Только мне ничего не известно!
«Ну, понятно. Квартиранты, значит! - произнес мой собеседник.- Окей. Я вношу этот номер в черный список.»
И в трубке раздались частые гудки.
Я слушала эти гудки и ничего не понимала. Не соображала, с кем я сейчас говорила; не понимала, что трубку надо положить на рычаг.
Снова выручил майор. Он вытащил из моей вспотевшей руки трубку, пристроил ее на аппарат.
Взял меня за руку и, как  ребенка, повел на кухню. Усадил на табурет . И за плечи придержал (чтоб в обморок не грохнулась, что ли?)
-Ева, что с вами? Вы бледная такая! Вам вина налить? Глоток вина вам просто необходим.  Кто  это вам  звонит в такой час?
-Что? Вина? Давайте своего вина. Скорее давайте!
-Кто это был? Кто звонил?
-Вот всем вы хороши, майор! И кашу манную лучше всех варите, и посылки от друзей доставляете исправно, и маму замечательную имеете с яблоками и поросятами, и студентов учите уму-разуму в институте, и тридцать шесть лет на свете живете, но ничего вы не понимаете! Ничего не понимаете!
-Да нет…Я, как раз,  понял, кто вам звонил.  Нетрудно догадаться! Меня интересует другое…Правда, что у вас жили квартиранты?
Я всхлипнула и махнула залпом стакан вина.
- Да откуда они у меня возьмутся? Никогда, слышите, никогда не было у меня здесь квартирантов, любовников, случайных людей! Не было! Никого не было, никогда! Одна Санька! И то, не знаю, была или приснилось? Мне, знаете ли, часто дурацкие сны снятся!
Я пристроила голову на руки и безутешно заревела, сидя у стола.
Так горько я не плакала давно. С самого детства.

Мне было лет восемь, когда я задумала сделать маме подарок ко дню рождения.
Я делала его неделю. Это была немыслимая аппликация из пуговиц, бусин, лоскутков на цветном картоне, изображающая жар-птицу.
 Я прятала подарок в старом затрепанном журнале на письменном столе, чтобы он не попался маме на глаза раньше срока.
Однажды, придя из школы, я обнаружила, что журнал с подарком исчез. Исчезли тогда многие вещи с моего стола.
В мое отсутствие мама, мой домашний диктатор, решила навести на столе порядок и без спроса повыкидывала многое из того, что у меня хранилось.
Журнал был старый, помятый. И это стало его приговором. Мама не знала, что между страницами секрет, сулящий нам обеим  неслыханное счастье.
А, главное, как я в это верила!  Мама же решила, что это бумажный хлам, от которого пора избавиться.
Как я тогда рыдала! Меня было не унять.
Мама даже напугалась, не поехала ли я головой. А я просто оплакивала выброшенную птицу счастья…
 Горевала я до вечера. Голова моя болела, веки распухли и не открывались, горло охрипло…
Вроде бы, после этого я ни разу не ревела так долго и горестно.
И вот, сегодня горю моему, казалось, снова не будет края!
Я забыла, что в доме чужой человек и его надо как-то забавлять. Я забыла, что перед посторонними нельзя так обнажаться.
 Но всему на свете приходит конец. От слез я так обессилела, что мне стало все равно, где я и кто рядом со мной.
Потом реальность стала постепенно возвращаться  в мою голову, я уже слышала тиканье будильника и клокотанье чайника, поставленного майором на газ.
Сам майор сидел напротив и гладил мою руку.
Я поймала себя на мысли (значит, и соображение ко мне вернулось), что делает он это, как взрослый, утешающий ребенка в его печали.
Слава богу, что он не наглаживал мою руку с другими намерениями, хотя по поводу этого он меня успокоил еще в прошлый свой приезд.
Я отняла от него свою руку и потащилась в ванную  - приводить себя в порядок. На это ушло немало времени.
 Я растирала свое распухшее лицо белым полотенцем и не знала, с какими глазами я выйду в кухню.
Как было бы здорово, если бы майор догадался сейчас исчезнуть в своей комнате, ведь ему завтра рано вставать.
Этим бы он избавил меня от жгучего стыда.
Но майор по-прежнему сидел у кухонного стола. Только в кружках уже дымился чай. Майор успел его заварить. На будильнике был первый час ночи. Ничего себе.
«Майор, простите меня за истерику.- я присела на краешек табуретки и посмотрела на майора своими исплаканными глазами, веки над которыми подергивались, словно у сломанной куклы. - Сама не знаю, что это вдруг на меня нашло? Я не истеричка, поверьте!»
«Я верю, конечно, - сказал майор, глядя на меня с жалостью.- Давайте пить чай. Забудьте.»
«Что-то не везет вам у меня. Все время в вашем присутствии я творю какие-то глупости. Вот, день рожденья вам испортила! И откуда что берется?» - я удрученно уставилась в кружку с чаем.
«Ева, послушайте, - сказал майор, тронув меня за руку. - Бог с ним, с днем рождения! Не последний. Послушайте, что я вам скажу!  Меня пригласили работать в Москву, в Академию химической защиты. Собственно, не пригласили даже, а переводят. Общежитие дают. Через год квартира будет. Но надо решиться на этот переезд. Впрочем, я человек военный. Раздумывать долго ни к чему и незачем. Приказ получен - приказ исполнен.»
«Да? - я удивилась , кажется.- Выходит, теперь мы с вами будем жить в одном городе? Чудны дела твои, господи!»
Майор кивнул.
- Раз речь зашла  о квартирантах…Может, вы возьмете меня в постояльцы? Я не буду вас обременять. Утром исчез, к ночи  пришел, лег спать. И потом, деньги  же вам не помешают?
- А ваше общежитие как же?
-Ну, если для вас мое предложение приемлемо, так я откажусь от общежития. Квартира все равно через год будет - в нашем ведомстве не дают ложных обещаний, проверено. А потом, сами знаете, мне уже тридцать шесть, не хочется в общежитие…
- Из меня неважная хозяйка, майор! Видите, не знаешь, что от меня можно ожидать… Охота вам нянчиться здесь со мной? Мыть за меня посуду, варить кашу?
- Ах да, с меня же еще праздничный салат! Помнится, я в прошлый приезд обещал вам салат!
-Ну, какой же салат в полпервого ночи? Давайте допьем чай, вам завтра рано вставать. Я не забыла об этом!
Мы пили чай и я судорожно вздыхала, так как тело не могло быстро выйти из стрессового состояния, у него были свои биоритмы.
Будильник оглушительно тикал, майор мешал ложечкой сахар в кружке с чаем, ложка успокоительно побрякивала.
За окнами была глубокая  ночь, которую загораживали бодрствующие ярко-розовые герани.

Уснули мы в одной постели.
Проснулась, правда, я одна.
В квартире стояла тишина и я, заполошно вскочив, босиком кинулась в комнату майора, затем в кухню.
По дороге в кухню еще заглянула в ванную, словно майор мог притаиться там,  приглашая меня вспомнить детство и играть с ним в прятки.
 В ванной, естественно,  никого не было, только ярко белело, безвольно свисая, большое полотенце, привезенное из Ялты.
Оно напоминало белый флаг капитуляции, выброшенный на глаза победителю.
В кухне, кинув взгляд на будильник, я поняла, что разыскивать майора Адамова в моей квартире напрасный труд - любая конференция давно начала свою работу.
Табуретки были аккуратно задвинуты под стол.
Посреди стола стояла моя чайная кружка, в нее была вставлена ложечка и пакетик с чаем. Рядом - блюдце с кружками лимона и сахарница.
К сахарнице прислонена записка. Я взяла ее в руки, сходила за очками, линзы вставлять было долго.
«Доброе утро! - было выведено рукой майора. - Завтрак на плите. Я смогу быть не раньше семи вечера. Мне завтра рано уезжать. Если можно, не ужинай без меня!
У меня идея - давай жить вместе. Мне кажется, у нас получится.
PS: Кстати, считай это официальным предложением руки и сердца.»
Почерк у майора разительно  отличался от каракуль Игоря Ильича.
Майор был редким каллиграфом, красота и безупречность строк просто завораживали.
Я посмотрела на плиту. Там стояла закутанная полотенцем кастрюлька. В ней была манная каша, которой мне так не хватало в детстве.
Я снова опустила глаза в записку, перечитала ее.
Вернулась в комнату, пытаясь вспомнить предшествующие моему пробуждению события. Вернулась в коридор, уставилась на себя в зеркало.
Веки  до сих  пор были припухшими от слез и Че Гевара на груди  смотрел сурово, не зная, закрыть ли ему глаза на мои ночные выкрутасы или все- таки осудить их…
Я пожала плечами и вернулась в кухню.
Еще раз прочла записку майора и положила ее рядом с клетчатым листком от Игоря Ильича.
Протянув руку к полке над столом, я сняла с нее фотографию Костика и спросила его: «Что скажешь, дружище? Мне дали время до вечера и ты мне должен помочь советом, как быть? Что ты мне посоветуешь, а?»
Костик сиял улыбкой, веснушки цвели на его веселой рожице. Ирина и Анатолий тоже улыбались поощрительно.
«Значит, вы думаете, надо? - обратилась я к ним. - Молчание - знак согласия…»
Я поставила фотографию на место и прошла к столику с телефоном, чтобы взять в руки серебристую визитную карточку. Карточки не было на месте. Остался только темный квадратик на запыленном столе, явно подтверждая тот факт, что она там лежала много дней.
Ай да, майор… Разом решил нерешаемую проблему!
С этими неотступными мыслями я  вернулась на кухню. Торопиться мне было некуда. Слава богу, суббота…
Сидя за завтраком, что на рассвете приготовил мой будущий квартирант (или не квартирант уже?), я раздумывала, на что потратить мне этот день до семи вечера.
Мне дали время подумать. Вернее, попросили подумать и дать ответ. Спросить совета было не у кого.
 Нет, варианты были, конечно.
 Тот же Игорь Ильич. Можно ведь  ему позвонить.
 Можно было позвонить Саньке. Скорее всего, так и надо сделать.
 Я, как всегда, выбрала самый запутанный путь.
День был ясный, приветливый, теплый, почти как в Ялте.
 И я решила,  что буду весь день бродить по Москве. И думать, что мне делать. Ответ явится наверняка.
И я вышла из дома. Спустилась в метро без определенной программы.
 Доехала до станции Кропоткинская. Там мама провела свое детство.
Сегодня почему-то она вспоминалась, как никогда.
В такие моменты мамы нужны особенно. И особенно жаль, если  их нет рядом.
 Я пошла по Остоженке. Улица была почти пуста, тиха, благостна.
И я вдруг ни с того, ни с сего решила зайти в храм, что встретился по пути.
Это была совсем не моя тема.
Я, бестолочь, всегда чувствовала себя в церкви неуютно. Но, после ухода мамы, мне не доводилось здесь бывать ни разу.
 А тут прямо потянуло. Я махнула рукой на то, что на мне Санькины джинсы и майка с команданте Эрнесто на груди. Зашла в церковь, постояла  у икон, разглядывая их.
Спросила у тетки при входе, куда поставить свечу на помин души.
Мне никто не мешал. Не делал мне замечаний про мои тертые штаны, непокрытую голову и вызывающую  красную майку.
В церкви была приятная прохлада и гулкая тишина. Изо всех окон сочился лучами летний радостный день.
Я еще раз подумала про выброшенную почти двадцать лет назад жар - птицу и вдруг вспомнила, что у мамы завтра именины.
Значит, правильно, что я здесь. Все верно.
Вечером за ужином я смогу помянуть ее вместе с майором.
Выйдя на паперть, я услышала голос, обращенный явно ко мне: «Красавица, подай детям на хлебушек! Своих бог пошлет!»
Лишних денег, как всегда, не было.
Но я, все же, покладисто остановилась, вытянула из кошелька сотню и сунула в руки цыганке. И покрепче прижала к боку сумку с новенькой NOKIA. На всякий случай.
Та, не ожидая такой легкой добычи, не стала меня осаждать с предсказаниями счастья и независимо отошла прочь.
И я также  независимо вышла на улицу, оглянулась на церковные купола и пошла своей дорогой.
Дорогой, с которой никуда не свернуть, потому что она - моя.
И ничья больше.
Дорогой, на которой совсем недавно мне было обещано много любви и ласки, дорогой, где меня поджидало мое нежданное счастье, пахнущее спелыми яблоками в зимний день и появляющееся в тот момент, когда это всего нужнее.
Я уже знала, какое решение мне стоит принять.
Я знала, по крайней мере с сегодняшнего утра, что теперь я смогу получить все то, чего у меня никогда не было в детстве.
Я знала, что меня будут гладить по руке, спасая от горьких слез.
Что мне будут привозить те гостинцы, которых мне будет очень хотеться. Что по утрам меня будет встречать чай с лимоном и заботливо укутанная полотенцем кастрюлька манной каши.
И  салат, который я сама никогда не приготовлю так вкусно.
 И что у меня будет старенькая мама, которая обитает  в сказочном домике и варит душистое варенье.
Я знала, что мой научный труд обязательно будет закончен под патронатом пунктуального человека, который полжизни прозанимался наукой сам, а вторую половину жизни посвятил образованию молодежи.
 Самой лучшей, самой надежной молодежи.
И человек, который живет у теплого моря на Виноградной улице и пишет неразборчивым почерком на клетчатых листочках смешные письма, у меня тоже теперь есть ( вот ведь счастье!).
И еще я знаю, что у меня будет настоящая свадьба, на которой чета Гордеевых будет свидетелем моих искренних чувств и слов.
И что я смогу надеть Санькино чудесное белое платье, которое  не просто так осталось висеть в моем шкафу.
И что на моей свадьбе будут желанными гостями Ирина и Анатолий Нефедовы.
И что шлейф моего платья будет нести за мной улыбчивый солнечный человечек с веснушками по имени Костик.
Человечек, с которым у нас одна на двоих группа крови.