Артошка

Скажем так, в  некие времена в некоей больнице. И тыды, тыпы...

Хотя вот она - в яви. Больница. Лежит Сергей Иванович в ней не так чтобы в состоянии критическом, но временно - как всегда - требующем некоторых обследований его драгоценного тела на предмет соответствия оного стандартам экономически эффективной единицы общества. А ежели окажешься не в стандарте, то вот тебе, старый, телевизор! В утешение или в отягощение. Со сказками о счастливом, но будущем. 

И вот лежит этот старичок-дрын в палате и трудности претерпевает. А ведь мог быть не дрыном, а трыном, открывающим в каждом человеке его тайные способности и возможности. А может и свои - тайные.. способности? Или какие новые гадости? Фу-фу! Чур меня, чур!

Охох, изображает из себя Иваныч Иова Многострадального, хотя ни разу за свои, ох ты, почти 60 лет не удосужился он прочитать ни строчки из Книги Иова в Библии.

Ох, как же нужна ему сейчас эта наука - терпение! В том числе и во внимательном прочтении людей вокруг. Как данных Богом для помощи -людей- строк великой книги жизни от Бога. Да только вот для помощи в чем?

В постижении Истины?  Она открывается не званым, но избранным. А он кто? Лежит сейчас в больнице в рвани души и ... ох ты, ах ты! ... претерпевает. Слово-то какое... Не клеится оно к его пока еще годному для покосов травы телу. Телу,  что, увы,  больше духа и мятущейся от одной крайности к другой души. Иваныч и ... претерпевает? Ох, сейчас растаю и протеку. Как из старого шланга, брошенного за ненадобностью в мусор.   

Терпила, так сказал бы о нем сосед по палате. Назовем его Артошкой. Бывший сиделец, юноша лет эдак 35-40, наделавший в своей жизни много глупостей, но удивительным образом даже в страшнейшем  плену наркомании сохранивший в себе пусть и малую, но  частичку светлого от Бога, что не угасить никаким злом мира. 

Итак, больница. Может и придуманная, а может и въявь. Не хочет автор, чтобы неумелый слог его навредил неосторожным словом кому-либо из врачей и персонала реального лечебного заведения, в чем-то похожего на описываемый в сем, скажем откровенно, гениальном творении (ха-ха!).

Стучит автор по клавишам на тему незнамо о чем и незнамо ради чего. А потому - в некие времена в некоей лечебнице. И тыды, и тыпы. 

По  наблюдениям автора, будто бы случайно, как залетная муха оказавшегося в  сем учреждении, процентов 99 с хвостиком пациентов это больницы - это наркоманы, алкаши, бывшие, а равно и будущие сидельцы.  А в странном проценте остатка, кто?  - верите ли? -  не пьет, не курит и никогда в жизни не видел никакой дряни из наркотиков,  - конечно же!  кто же еще, как не он? - Сергей Иванович!

Неведомо по какому промыслу Божьему попавший в сию бодрящую  и в то же время сводящую с ума  среду таких же как он сам людей - Сергей Иванович.  Выразимся точнее: таких же как он людей заблудших в дебрях никчемной жизни, и -  скок- прискок, туда- сюда, но все время вдаль от Бога, да в позе кобры к воле Его.

И вот пришла автору мысль... А не отписать ли роман? Пора-пора. И батюшка святой отец после очередной исповеди не раз сказал: "Пора-пора тебе, вьюноша, уже отходить от малых форм и посягнуть, так сказать,  на звание второго Достоевского",

Ну, ты, батюшка, загнул, однако! Достоевский? Второй?! Не бывает таких вторых. Не приблизиться автору сего махонького графоманского безобразия и словесного недоразумения не только к гению Достоевского, но и к крякам пьяной утки в пруду парка Екатеригофка. Почему пьяной? Как говорил сосед по палате в другой больнице: патаму шта!

Итак, согласно жанру графоманского словоблудия примем к сведению, что автор, скрывшийся под хламидой страдальца-героя сего романа по имени Сергей Иванович, ныне вовсе  не пациент сей лечебницы - что вы, что вы! А муха!  По весне ожившая от нежданно нахлынувшего тепла и по дури своей залетевшая в гости - муха. Хм, в гости к Сергею Ивановичу и соседу его по палате ... назовем его Артошкой. Назовем? Навали уже! Имя-то какое выдумал  Артошка! Знал бы "Артошка" какое голимое погоняло дал ему сосед, вмиг  поменял бы кое-чем  "д" на "т". 

Итак, залетела, скажем так, муха в палату к двум больным в палату больницы, что вроде бы и есть а вроде бы и нет. Залетела в поисках неведомо какого дерьма и уже расхвостилась-раскрылилась  было в ожиданиях желанных мерзостей - ан нет. Тут вам, знаете ли, чуть ли не келья, где одни разговоры по душам, да о Боге. Известно, тонущему в болоте соломка и та кажется великим даром от Бога. 

Да. Пришла автору мысль. О чем? Когда? Что? Ах, да-а!...

Так вот, 99 процентов накоманов, алкашей,  сидельцев, и среди них - его Величество Процент, то бишь Сергей Иванович, коего  совершенно невозможно было представить в этой среде:  некурящий, непьющий, никогда в жизни не видевший наркотики.

Посреди ночи бессонной, ибо невозможно было уснуть когда в трех шагах рядом на соседней кровати, кажется, умирал от передоза его сосед Артошка, пришла означенному Проценту, так сказать, мысль... 

Ммм, о чем это автор? Сон- пересон, вторые сутки без сна в прекрасно оснащенной медицинским оборудованием  больнице с врачами и персоналом выше всяческих похвал, но  избитый морально средой особенного контингента больных он, Сергей Иванович, даже в этом, казалось бы, без надежды на возвращение к нормальной жизни соседе- наркомане,  все еще пытался  разглядеть человека.  А если не так, то человек ли и сам он этот Процент?

Вот ворочается сосед  на кровати то ли от панического страха, то ли от чего худшего из-за наркотиков. То встанет с развороченной постели, то скрючится и застынет в странной позе - головой книзу в подушку, а попой в  ситцевых трусах "победно" вверх - далеко- далеко не памятник, что умом и гением творца нерукотоворно возведен во славу свою. Потом вдруг выйдет из оцепенения, в слабом просветлении ума начнет нести какую- то чушь и начнет вроде бы собираться сходить то ли покурить в туалет, что в тридцати трех шагах от   палаты, то ли к соседке Юле, с кем он познакомился вчера и уже был влюблен в нее, но вот - взял вроде бы в руки спортивные штаны, чтобы скрыть срамное, ан нет: опять застыл в оцепенении, а потом снова в стон, почти крик, и кидаться то в стену, то в подушку, то оземь и сомкнуться на полу в позу младенца, чтобы быть-стать незаметным для чудищ, что вот-вот унесут его в ад. Сжаться до самой малости, будто ища защиты от смерти.

А потом неожиданно очнуться на миг и услышать молитву - не его, а о нем, от соседа:

- Господи, спаси и помилуй раба твоего! Не дай случиться страшному. Сохрани ему жизнь. Вразуми. Разорви цепи его  страшной губительной страсти и верни его к жизни - реальной, с Тобой. А если будет на то воля Твоя, то и во славу Твою.

Нет, не узнает сосед о том, что всю ночь, не смыкая глаз сосед его Сергей Иванович читал и читал одну и ту же молитву - о нем.

И снова странным образом идет на ум автора только одно, в унисон:

Я памятник воздвиг себе нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа..

Однако и в нем таком вот соседе- наркомане, с разорванной на половые тряпки душой, изнывающей от страшной несвободы, в плену  страсти,  ищи, ищи, раб Божий Серега,  повод для Христовой любви!

Чтобы и в себе увидеть те же авгиевы конюшни, но с другим дерьмом? Или все же обнаружить иное в ином - в тебе и в ближнем твоем?

"Где двое или трое собраны во имя Мое, .. ".  А мы всё скок- перескок, да в балаган и к веселью, да наслаждениям.  На потешные игрища, где  бери от жизни все! Не довольно ли?

Тело Артошки сложено далеко не по лекалам дохлого сморщенного хиляка: достаточно крепкие ноги и руки, а голова, когда она  не пышет дурью от дурмана введенной им в себя адовой жидкости, выдает великую мудрость персонажа, терзаемого теперь и  ныне здесь и там неумелым слогом автора. В попытке найти и здесь оправдание любви? К себе? Или ко всему и к каждому, кого привел ему на встречу Бог? Привел, чтобы мог он прочитать еще одну сокровенную строчку из тайного послания Бога только ему - беспутному и никчемному Сереге, когда-то бывшему таким же заводным и бесшабашным как Артошка. И так же чем-то искренним покоряющим всех вокруг и даже, казалось, неудержимо притягивающим к себе как свет к свету, капля к капле, как строка к строке в гениальном творении - под диктовку Творца. 

- Я безнадежно влюблен в жизнь, - часто повторял Артошка во время их короткого знакомства, закончившегося, увы, на минорной волне и даже больше - во вражде.

- Господь за эту мою любовь милует меня, - говорил Артошка соседу   после еще одной ночи, где снова один был в наркотическом бреду и метаниях, с падением с кровати на пол, а другой как заколдованный зачем- то клацал буковки на микроскопической клавиатуре мобильного телефона, будто и себя хотел оправдать - для Христовой исцеляющей любви.

Веселый, шебутной, еще не старый, но и не молодой, простой в словах и поступках, но побитый сложностями жизни. Артошка? Или сам раб Божий Сергей?

*_*_*

Два дня знакомства с Артошкой были для Сергея  Ивановича,  его соседа по палате, открытием другого мира - не для осуждения, не для обличения вины людей из него, но ради понимания страшной беды людей в этом мире преступности, наркомании, других зависимостей, но удивительным образом среди всей этой адовой смеси понятий зоны и криминальной мешанины смыслов и ценностей жизни сохранившей это сокровище - Артошку .

Артошка казался набожным человеком. То и дело подносил он к своему престарелому, но не по возрасту казавшимся молодым и телом, и душой  соседу Библию и зачитывал цитаты из нее. Рассказывал о своей жизни, в которую был влюблен до сумасшествия, и всегда старался насладиться всеми возможностями, открывающимися в ней.

Сулящими доброе или злое, он не задумывался, а старался с благодарностью Богу принимать все пришедшее к нему в этой жизни.

Тюрьма? Он видел в ней не наказание, а спасение - от мира, что казался ему многим более лживым и ненастоящим, чем в тюрьме.

Эта спешка в поиске всех радостей и позитивов  жизни привела Артошку к страшной зависимости от наркотиков. Если что в жизни его обещало наслаждение, то и оно принималось как дар от Бога. Все открывающееся ему он мерил и оценивал  одним -  дает ли это радость? Если да, то это стоило попробовать хотя бы раз.  Блуд? Попробовать со всеми и по всякому - чтобы знать. Тюрьма? Нет, он не считал свои 11 лет в ней наказанием, но спасительным благом от Бога,  Если бы не тюрьма, считал он, то лежать бы ему уже давно в земле и кормить червей.

- Я знаю, Бог любит меня!  - повторял все время Артошка и этим стойким утверждением  заставлял себя жить. Несмотря ни на что.

Простотой своей, энергией, жаждой жизни во всех её проявлениях, видением во всем только хорошего - всем этим ценным собранием качеств своих привлек он, однако, к себе не силы светлые, а темные. Чем- то притянул он к себе неудержимо и Сергея Ивановича, человека в почтенном возрасте, никогда в жизни не видевшего наркотики и даже не выкурившего в жизни своей никчемной и бесполезной ни одной сигареты.

Странные, однако, бывают у людей приоритеты. Для Сергея Ивановича главным в жизни было то, что он не курил и не пил, а еще ни разу в жизни не видел наркотики, не сидел в тюрьме, старался быть честным и искренним во всем, соблюдать принятые в обществе правила добропорядочности и соответствовать в своем поведении и поступках этикету окружающей его культурной среды. И смотрел он ранее на всех этих алкашей, наркоманов и сидельцев свысока и с осуждением.

Казалось Артошке, что не было в престарелом  соседе его по палате никакой зависимости и ни пятнышка грязи - важно было ему, чтобы рядом с ним был кто- то чище и выше его.

Потом появился третий. Тоже из бывших сидельцев, но вроде бы не наркоман. Имя его? А стоит ли? Молодой по паспорту, но среди этих двух далеко не пенсионеров  Сергей Иванович выглядел как не ровесник даже их, а эдакий чудом  прекрасно сохранившийся,  но перезрелый фрукт.

На третий день после второй ночи в наркотическом бреду, уже попавший под пристальное незаметное внимание персонала больницы, Артошка вдруг заговорил на какой-то  тарабарщине и, заметив, что Сергей Иванович не понял ни слова из сказанного им, спросил:

-  А ты разве никогда не говорил "по кирпичу"?

Потом предложил:

- А давай я научу тебя говорить на нем!

Сосед Артошки деланно сморщился и с улыбкой спросил:

- По кирпичу? А как это? Это что, особенный язык наркоманов? Если так, то не надо. 

- Да нет же! Ты разве в детстве никогда не говорил " по кирпичу"?
- Нет. Я никогда даже не слышал о таком.
- Так вот, - Артошка оторвал клочок бумаги от журнала с неразгаданным Сергеем Ивановичем японским кроссвордом и стал писать слова, а потом приписывать к каждому слогу их дополнение: если слог заканчивался на А, то дополнением к слогу было СА, а если на о, То СО. И так получается, что слово человек произносится как Че-Се-Ло-Со-Ве-Сек.

Вновь очарованный детской непосредственностью своего соседа, Сергей Иванович сам будто впал в детство, но и тут не удержался, чтобы вдариться в свои менторские философии:

- Сказано же: "будьте как дети".

И этим будто бы оправдал допущенное под влиянием симпатичного душой ребячество соседа.

А если "по кирпичу" сказать это? А если то?

- Ты попробуй! - со смехом ободрял Артошка - Потом слова сами станут слагаться в кирпичики.

И пошло! То был вечер веселья. От смешных слов на "кирпиче". Последний вечер Артошки. В полночь он умер.

Наутро его вынесли из палаты как отработанный хлам. Третий сосед - такой же как и Сергей Иванович интеллигентного вида человек, но намного моложе - не выразил ни капли сожаления об ушедшем: "Жалеть о смерти наркомана?! Да полноте! Да и в палате стало светлее без него!".

26-28  апреля 2022 г , отредактировано и дополнено 4 ноября 2024 г