Детство в Кунгуре. Глава 9

 Глава 9. Спасение Шуры


     Сколько же горя пришлось пережить бедной нашей бабушке - Анастасии Фёдоровне Ковшевниковой, урождённой Третьяковой! Вырастила пятерых дочерей – здоровых, красивых, чистых, добрых и трудолюбивых. Пока росли, радовали родительские сердца, хотя трудностей в жизни хватало. Девочки росли дружными, горой стояли друг за дружку. Вышли в жизнь крепкими. Как ни била их жизнь, ни одна не спилась, не бросила семью, трудились честно, растили своих детей в любви и добре.
     Шура, пожалуй, самая слабая из-за своей безграничной доброты. Когда началась Великая Отечественная война, ей только что исполнилось восемнадцать. В первую же военную осень мобилизовали её вместе с другими деревенскими девчушками на трудовой фронт – отправили в Пермь на военный завод. Обучили токарному делу – вытачивать снаряды. Завод военный, поселили девчонок в общежитии, считай, казарме. В город не вырваться, домой в деревню тем более - дисциплина воинская. Работали круглосуточно, по сменам в 12 часов. Сил еле хватало умыться, пожевать скудный паёк и рухнуть в сон. Такой ритм жизни вымотал физически и морально. Четыре года Шура выдержала, а потом заболела. Холод собачий стоял и в цехе, и в общежитии. Заработала тяжелые месячные  - боль в низу живота пронзала, спину ломило невыносимо. Ни помыться толком, ни согреться. Мечтала о деревенской бане, как о самом большом счастье. Шатаясь от усталости, вышла после смены из цеха. Шла заводским двором, отстав от подруг, и вдруг услышала, как шофер военной трехтонки, садясь в машину, кому-то говорил: « ... к вечеру в Кунгуре буду, сделаю.» Шуру как ожгло: «Господи, если бы с ним...»
За проходной замахала перед машиной руками. Шофер, не успевший набрать скорость, выглянул: «Чего тебе?»  Шура побелевшими холодными губами еле пробормотала – « в Кунгур». Мужик разбираться перед проходной не стал, махнул рукой, Шура влезла на переднее сиденье.
- Кунгурская сама-то?
- Не-а, из Байкина, из деревни.
- Увольнение-то дали?
- Дали...  - голос у Шуры сорвался.
- Болеешь, видно.
- Болею,- Шура кивнула, вжалась спиной в холодное сиденье и застыла.
- Ну, довезу до Кунгура, только не молчи, не дай заснуть. 
       Уже в полной темноте подъехали к Кунгуру. «Ну, прощавай, дальше сама. Ночевать есть где? - Спасибо, есть.»- Шура выпала из машины в темноту и холод. В Кунгуре она решила не останавливаться, не у кого, да и милиции боязно. Собрав последние силы, побрела в ночь по заснеженной дороге. - «Только бы дорогу не замело», - молила. Ночь стояла морозная, с луной и звездами. Шла медленно, боялась свернуть не туда. Когда показалось Заборье, перевела дух – не заблудилась. Казалось, уже светало. Теперь Шура боялась только одного – упасть. Если упадет, сил не хватит встать. Надо идти, не останавливаясь ни в Заборье, ни в Чесноковке. "Дойду, дойду", - упрямо твердила себе. Дошла до Байкина уже в тусклом свете зимнего дня. Толкнула родную дверь и упала на руки матери.
      Проснулась от нестерпимого голода. Мама, сёстры Фиса и Дуся окружили её постель, как только она зашевелилась.
    - Ну, поешь, поешь. - Горячий суп мешался со слезами, глотала и ревела – всё вместе. Первое слово, которое наконец сказала – мыться.
    - Баня готова,- спокойный мамин голос, как спасенье. Помогли ей встать с постели и добрести до бани. После бани Шура провалилась опять в сон.
Еще когда Шура спала мёртвым сном, мать, оглядев её одежду, поняла, что случилось что-то непредвиденное и, вероятно, опасное. Шура была в рабочей одежде, без документов и какой-либо котомки или сумки. Мелькнула мысль, что она сбежала.  Сбежать с военного завода – это значило военный трибунал, а возможно, расстрел. Мать поделилась догадкой со старшей дочерью. Фиса с обмотанным горлом осипшим голосом выдавила - «выдать замуж». Фиса практически не могла говорить без боли в обожженном горле, но пришлось превозмочь боль, чтобы сказать, что положены три дня для брака и если дать бумагу о браке, есть надежда спасти Шуру.
      Мать потихоньку разбудила Шуру и спросила: «Сбежала?» - Шура кивнула. - «Когда?» - «Вчера после работы». Значит, осталось всего два дня. Два дня на то, чтобы найти жениха, зарегистрировать брак и добраться обратно в Пермь на завод.
Стали перебирать в уме всех парнишек и завалящих мужичков, что остались по ближайшим деревням. Негусто, а вернее, никого. Либо малолетки, либо при семьях. Фиса опять засипела: «Видела в больнице раненого парнишку из Ленска, кажется, без ноги, не помню.»
Мать глянула на Фису: «Ну, Фиса, поезжай, узнай хотя бы, кто он, где живет, Ленск большой. Вся надежда на тебя, найди его. Ничего не говори ему, я сама завтра с ним поговорю, если что. Сегодня найди и приезжай быстрей.»
     Фиса выпросила лошаденку в сельсовете и одна на санях на тощей лошаденке покатила в Ленск за двадцать километров. Шура опять заснула, как в пропасть провалилась. Батя помалкивал и зорко следил за внучкой Зоинкой, не сболтнула бы лишнего чего соседям.
    Зоинка и не думала бежать к подружкам, а  всё вертелась у постели Шуры, своей крёстной,  и пыталась её растрясти: «Кока, кока, проснись, поговори со мной».
Батя не выдержал: «Не квохчи ты над Шурой, дай ей выспаться, болеет она. Закокала тут», - он строго посмотрел на  маленькую внучку.  Зоинку он баловал больше всех, читал ей вслух жития святых, если день был солнечный, а так плохо уже видел. Но всех своих девок держал на словах в строгости. У его внучек было уличное прозвище по прадеду Даниле – Даниловы девки. Бате прозвище нравилось:  память о дедушке строжит. Своих «даниловых девок» он любил крепко, гордился ими. Всю жизнь Андрей Данилович почитал свою единственную невестку Настю. Хорошая мать, хорошие дети в такое страшное время. Опять ведь горе приключилось в семье, опять Насте расхлёбывать. Батя тяжело вздыхал и молился о своих «даниловых девках».
       
      Первым делом в Ленске Фиса нашла знакомую медсестру, попросила о помощи. Вместе они посмотрели медицинскую карточку молодого инвалида. Лямин Фёдор Иванович, рядовой, 1923 года рождения, ранение в левую ногу, две операции в военгоспитале таком-то. Списан из армии по ранению. Адрес в Ленске. Вроде бы не женат. Медсестра оказалась словоохотливой, добавила от себя, что из пьющей семьи и пьёт, не просыхая, кто ж за него пойдет, даже на безрыбье. Фиса, расспросив по случаю про других кавалеров, убедилась, что женихов не сыскать и в Ленске. На Фёдора Лямина оставалась слабая надежда. Фиса развернула сани домой. Приехала уже затемно.
   Решили, что рано утром мать с Шурой поедут в Ленск, будто бы в больницу.
Поговорят с Ляминым, если он согласится, привезут в сельсовет для регистрации брака. Вечером надо будет выехать в Кунгур, чтобы попасть на утренний единственный поезд до Перми. А там умолять начальство простить Шуру на основании справки о браке. Призрак спасения Шуры забрезжил, но пропал в тумане, ведь всё могло и не получиться. Тревога не отпускала ни мать, ни сестёр, ни старого батю.
    Батя стоял у икон еще затемно. Потом подозвал Настю и сунул ей платочек с деньгами. Ранним утром в полутьме Фиса подкалывала булавками на Шуре свою шерстяную юбку. Шура застегивала дрожащими руками сестрину теплую кофту и фуфайку почище. Мама дала Шуре свою шаль. Она стояла перед дочерьми в черном тулупе и темном шерстяном платке, сурово сжав рот. Не до разговоров. Ну, нарядились и в путь. Фиса подвела лошадь к дому. Мать с Шурой, перекрестившись, сели в сани. Фиса беззвучно молилась, глядя, как мама ловко свернула на повороте. Мама с молодости умела обращаться с лошадью. Когда-то у Ковшевниковых был свой мерин Серко, без него переезжим портным было не обойтись. Сани исчезли в утренней полумгле.

    Шура помнила, что случилось в тот день, всю жизнь. Да и как такое забудешь?
Вот её рассказ.
     В дороге мать сказала хлюпающей носом Шуре: «Не переживай сильно, это только для твоего спасения. А там жизнь покажет. Сейчас главное – не попасть под трибунал. Жизнь – это важнее всего, поняла? Надо делать всё, что можем. Постарайся не реветь на людях.»
     Ленск. Подъехали по адресу к обшарпанной кривой изгороди. Избушка совсем неказистая. Когда постучали и толкнули входную дверь, в нос ударил тяжелый гнилой запах. Вторая низкая дверь из темных сенцев поддалась с трудом, шагнули за порог и тот же застоялый запах мочи ударил в нос еще сильнее. По всей избе на полу лежали разбросанные старые овчины, половики и старые фуфайки. Из мебели большой стол да лавки вдоль стен, тоже все в разбросанной одежде и подстилках. Небелённая печь, у печи худая сгорбленная старуха с ухватом. Из-за печи показался высокий парень. На тихое «здравствуйте» и робкие поклоны зашедших женщин полное молчание. Шура зашла второй и осталась у порога. Мама без приглашения сделала пару осторожных шагов  вперед, выбирая место, чтобы не наступить валенками на овчины.
- Надо поговорить с Фёдором Ивановичем Ляминым,- голос мамы был спокоен и отчетлив.
- Ну, говори, я Фёдор Иванович, - криво усмехнулся парень. Старуха опиралась на ухват и сверлила черными глазами пришедших, но молчала. Мама говорила отрывисто и громко, как будто выучила по дороге все слова : « Мы из Байкина, Ковшевниковы, это дочь моя Александра, двадцати двух годов, сбежала с военного завода из Перми. Её расстреляют, если найдут. Есть один выход – жениться на ней. Сделаем регистрацию брака, получим бумагу и спасем её. Дело за тобой, Федор Иванович. Ты – фронтовик, должен понимать, что дело серьёзное, завод-то военный. Помоги, спаси мою дочь. »
      Обалдевший Фёдор стоял молча. Мама молчала тоже, дала ему время подумать, переварить услышанное. Она спокойно смотрела в синие-синие глаза лохматого, с грязной головой мальчишки. «Фронтовик. Жених... - её губы поневоле слегка улыбнулись. - Мальчишка. Испуганный, худющий паренёк.»
Фёдор переступил, завалившись немного вбок. - «Ранен. Видно, что нога болит.» И мать, и дочь одновременно пожалели про себя худого паренька.
- Ну, раз надо, чё ли...- Фёдор всё еще не мог прийти в себя и говорил машинально, даже не взглянув ни разу на девушку у двери. Мама стояла перед ним, как генерал. Он глаз не мог отвести от её твердого лица и пытливого взгляда.
- Ты садись, тебе, верно, больно стоять,- скомандовала мама. Фёдор подчинился и захромал к лавке. Мама обернулась к старухе:
 - Мне бы с отцом-матерью Фёдора поговорить.
     Старуха, наконец, открыла рот: «Я - мать».
Шура вспоминает, как в свою очередь удивленно остолбенела мама. Приглядевшись, они увидели, что старуха – не совсем старуха, только что сгорбленная да худая, а глаза жгуче черные. Из-под платка выбивались пряди черных волос. Фёдор, белобрысый, с синими глазами, ничем на неё не походил.
- Меня Настасья звать, - опомнилась мама.
- И меня Настасьей звать,- ответила старуха. Она не выпускала из рук ухвата, но голос не был угрожающим, так что Шура, опасливо поглядывавшая на ухват, успокоилась немного. Шура поймала на себе взгляд парнишки и опустила глаза. Стояла она, не шелохнувшись, у самого порога и больше всего на свете в эти тягостные минуты ей хотелось сбежать из душной избы куда глаза глядят и будь что будет.
- Ну, вот и хорошо, помоги, тёзка, дочку мою спасти, убьют ведь.
- Господь с тобой, зачем девке погибать. Ну, раз надо, чё ли, - повторила она слова сына и замолчала.
      Настя перевела дух, но дело надо было срочно двигать дальше. Она поняла, что командовать придется ей. - Так, значит, сговорились без мужиков ? - она вопросительно посмотрела в черные глаза. - Без мужиков,- эхом ответила старуха. - Где их сыщешь,  пьяниц-то.
      Фёдор зашевелился на лавке при этих словах матери:
- Так бражку поставить надо к свадьбе...
- Свадьба потом, Фёдор. Дело срочное, сам понимаешь. Надо ехать в сельсовет за бумагой. Дорога дальняя. - Мама опять помолчала, давая время на передышку Фёдору. Потом добавила:
- А на бражку денег я дам, на всю семью вам хватит. -
    Фёдор хохотнул:
- Ох, не знаешь ты, мамаша, сколько здесь семьи нашей. Почитай двадцать душ,- он обвел рукой застланный пол. Мама покивала согласно:
-  Вижу, сынок, вижу. Сколько смогу, дам на бражку, главное - успеть вовремя.
             Настя, так и не присев, пошла к двери со словами:
-  Ты, сынок, оденься потеплее. Ехать в Байкино далековато.
       Шура вспоминает, как мама достала из-за пазухи батин платочек, вынула деньги и обернулась к матери Фёдора:
- Вот вам на расходы пока что. Не волнуйся, Фёдора назад привезем на днях. А там, как жизнь покажет. Ну, прощавайте, спасибо вам, - она поклонилась матери и Фёдору и подтолкнула Шуру к двери. - В санях ждем тебя, сынок. 
        Шура выскочила, наконец, на воздух. Настя следом еле перевела дыхание, тяжело вздохнула. К саням пошли молча. Опять перекрестились и сели в сани, запахнувшись облезлой полостью. Мать молилась: «Только бы вышел, только бы вышел... »
       А Фёдор Лямин всё не выходил. Шура обеспокоенно глянула на бледную мать:  - Мам, если не выйдет...
      Настя сидела с каменным белым лицом, гордо выпрямившись,  напряженная, как струна.
- Значит, не судьба...- ответила мать белыми губами.- Но он должен выйти... я чувствую. Но ты видишь... - мать показала одними глазами на заснеженное убогое подворье и не стала продолжать. Она подумала о том, что редко видела подобную нищету и самое страшное – следы пьянства.
А что поделаешь в этот час, когда речь идет о жизни дочери? Настя инстинктивно находила единственно правильное решение – главное: спасти дочь. Шли тяжелые минуты ожиданья.
    Потом Шура узнала у Фёдора, отчего так долго не выходил. Было всё: и деньги с матерью считали, и девку обсуждали, боялись, как бы самим с девкой не попасть в опалу, под трибунал, и бельё чистое искали, но не нашли, и в окна на сани смотрели, и Фёдор засомневался и струсил, какой из него жених и муж.Мать его подтолкнула: «Иди уже, чего Бога гневить ».
   Фёдор напоследок зашел за печь и зачерпнул со дна фляги оставшуюся кислую гущу браги. И питьё и еда вместе, неизвестно, накормят ли.
   Двери скрипнули. Фёдор вышел на низкое крылечко и, сильно хромая,  костылем загребая снег, неловко потащился к косым воротам. Настя облегченно вздохнула, а Шура всхлипнула. Неказистый женишок тяжело уселся, долго мостился с раненой ногой, охал. Сердца добрых баб опять пожалели раненого.
Настя теплым уже голосом усаживала его, заботливо подтыкая под бока. А он всё косился на Шуру, отталкиваясь от неё. Застенчивый.
   Тронулись. Ленские встречные смотрели на сани. Фёдор помахал кому-то рукой. Шура сидела, отвернувшись от него. Видно, она опять заснула, сил не было. Очнулась от голоса мамы: «Ну, вот и наше Байкино. В сельсовете нас уже ждут.»
   Фёдор хохотнул: «Как же, ждут они.» Ему всё еще не верилось, что дело выгорит.
   А в сельсовете и вправду их ждали с нетерпеньем. Фиса, Дуся, батя с Зоинкой – все собрались и были как на иголках. Когда подъехали сани, бросились на улицу и к окнам. Выдохнули разом: «Привезли!» Батя смотрел из окна, как с трудом сошел с саней длинный худой парнишка, как хромал, морщась. Сонная, бледная Шура была не краше. Сердце бати сжалось:"Бедные ребятишки. Разве такую судьбу и свадьбу они заслужили?"
   Настя повела заморенную лошаденку на конюшню в свой дом. Договор был насчет лошади кормить самим неделю за то, что пользовались. Фиса с Дусей под руки ввели Шуру, голова у неё кружилась и низ живота сводила боль. Она постанывала и кусала губы. Фёдор со страхом посмотрел на неё.
   За столом  в сельсовете сидела какая-то бабёнка в телогрейке, рядом с ней села Фиса в мужнином пиджаке с замотанным шалью горлом, она старалась казаться посолидней и взяла всю церемонию на себя. Пожала руку растерявшемуся Фёдору и спросила документы строгим сиплым голосом. Фёдор струхнул и трясущимися руками вытащил из карманов все бумаги, которые всегда носил при себе. Фиса молча указала на стулья вокруг, все чинно сели.
   Фиса заполняла какую-то толстую книгу, потом бумаги, потом тщательно ставила печать. От имени РСФСР поздравила с законным браком и опять пожала Фёдору руку. Остальные молчали. Подошел батя и перекрестил молодых. Потом сказал:
- Теперь к нам обедать. Пия с Николой вас заждались. 
   Пошли по деревне. Фёдор никогда не был в Байкине и с удивлением оглядывался вокруг. Шел рядом с Шурой. Шура наклонила голову, шла медленно. Фёдор только теперь осознал, что они не сказали друг другу еще ни слова. Он задел Шуру плечом и спросил осевшим от волнения голосом:
- Далеко еще до вашего дома?
- Пришли уже,- Шура махнула рукой на большой дом с крытым широким подворьем и конюшней. Фёдор охнул про себя. Высокий дом-пятистенок с резными бело-синими яркими наличниками,  четыре окна на улицу желтели теплым приятным светом в начинавшихся сумерках. Крепкие глухие ворота с крышкой, широкий крытый двор, в правой стороне которого большая конюшня.
     Мать стояла у дверей с тётей Пией и дядей Колей, пришедшими из нижнего Байкина. Тётя Пия держала икону, передала её маме, та быстро перекрестила ею входивших. Фёдор поначалу принял дядю Колю за отца Шуры, но того все называли дядя Коля, и Фёдор понял, что отца здесь нет. Спросил Шуру:
- А где отец?
    Шура вскинула голову:
- В тюрьме, - и отвернулась. Фёдор оторопел : вот-те на, какие страсти, куда попал. Он оглядывался с удивлением. Комнаты большие, чистые, с мебелью, салфетками, половиками. Большой стол уставлен мисками с едой, вкусно пахнет горячим супом. Все мыли руки под рукомойником, дружелюбно толкались, рассаживаясь.
Батя пошептал молитву и благословил всех. Еда была вкусная, горячая и сытная, а вот питья не было вовсе – ни водки, ни бражки, ни вина, ни самогонки. Фёдор огорчился, но ненадолго, ему налила тётя Пия вторую миску своего знаменитого супа из курицы. Это она приготовила обед для больной Шурочки, а теперь сваренная курица неожиданно оказалась свадебным подарком. Фёдор еще не запомнил всех из своей новой родни, но они ему понравились. Дружная семья, сразу видно.
Фёдор сидел рядом с Шурой. Она ела плохо и почему-то всё держалась рукой за живот. Фёдор спросил тихонько: «Живот болит?» Шура покивала и покраснела. У Фёдора мелькнула нехорошая мысль, а не попал ли он на  беременную? Он стал незаметно оглядывать Шуру. Потом мысленно махнул рукой, сомлев от сытной еды.
      После обеда стали быстро собираться в дорогу, в ночь, на Кунгур, на вокзал. Повезет Настю и Шуру сам батя. Фёдора оставляли до утра в доме ночевать. Вот тебе и брачная ночь. Фёдор, однако, обрадованно помалкивал.
Прощались все с Шурой со слезами, как будто на каторгу отправляли. Уехали. Фёдор впервые в жизни спал на кровати c периной сладким молодым сном.      
      Пермь. Военный завод. Отдел кадров. Разговор с начальством получился тяжелым, но коротким. Замученное лицо кадровика ничего хорошего не предвещало. Настя стояла перед ним навытяжку, бледная, бесслёзная. Только  успела сказать несколько слов, как он протянул руку за справкой. Долго и внимательно изучал. Потом рявкнул:
- Еще день и всё! Вы хоть это понимаете?! В цех, немедленно!- Он что-то черкнул на листочке и раздраженно подал его Шуре. Та схватила бумажку и выскользнула в дверь, не попрощавшись. Настя еле успела сказать свое «спасибо-простите-до свидания», как он подмахнул ей второй листочек и буркнул: «Для проходной».
      Настя опомнилась только за проходной, подышала гаревым пермским воздухом и голодная, но радостная, что всё обошлось, нигде не останавливаясь, полетела быстрым шагом к загородной дороге. Куда там ждать поезда до вечера! Да и будет ли? Сто вёрст готова лететь, как на крыльях. Надо быстрее домой, всех обрадовать. К ночи удалось добраться на попутках до Кунгура. Настя решила, как и Шура три дня назад, идти пешком домой в Байкино изо всех сил тридцать километров, потому что знала, как изнывала душа бати за них. Дошла под утро. Батя не спал, сидел у окна. Когда Настя зашла и шепнула «всё хорошо», не она упала, а он сполз перед ней на колени и поклонился в темноте земным поклоном. Настя еле дышала: «Что ты, батя ? Обошлось ведь...Всё хорошо... » Подскочили на помощь Фиса и Зоинка, подняли старика за руки и посадили. Он плакал, не стыдясь слёз, всё повторял:
- Девочки мои, бабочки мои... 
       Иначе, как подвигом, спасение дочери не назовешь. Вот такой была наша бабушка! 
       Шура продолжала точить снаряды, пока не дали разрешение на увольнение, как положено, по закону. Вернулась в деревню домой, решила, что будет жить с Фёдором, раз уж так получилось. Надо платить добром за добро. Авось, стерпится – слюбится. Шура с Федором Ляминым прожили вместе почти полвека. Родили и вырастили шесть дочерей и одного сына. В конце 1960-х переехали на Кубань, построили свой дом. Их линия продолжается многочисленными внуками и правнуками. Все дочери живут на Кубани. Дай Бог всем им счастья.