Детство в Кунгуре. Главы 10, 11, 12

     Глава 10.  Ломоносовы
            
     Летом 1948 года вернулся из лагеря мой дед Михаил Андреевич Ковшевников, отбыв свой срок полностью – восемь лет. Осужден был в 1940 году якобы за хищение зерна. Работал он в заготзерне, кажется, в Кишерти, всего несколько месяцев, а отсидел 8 лет. Разумеется, никакого хищения он не совершал. Вот разве кому-то понадобилась его должность?
Как велось следствие и что за дело было на самом деле, мне узнать пока не удалось. То, что дед - порядочный и честный человек, не сомневался никто, кто его знал, как до тюрьмы, так и после. Но нет худа без добра: не сиди дед в лагере, мог бы погибнуть на фронте.
     В лагере выжил дед благодаря своему ремеслу портного. Работал по 16 часов в сутки в швейном цехе, шил солдатские шинели. Лагерный начальник при освобождении вручил ему рулон серого офицерского сукна за хорошую  работу. С ним он и прибыл в родное Байкино, постаревший, седой, худой, но живой. Радость была со слезами пополам. Дома он узнал о смерти своей любимой дочери Лизы. Год назад умерла от желтухи, как написал в письме из Иловайска её муж, Яков Ломоносов. Лиза умерла такой молодой – в 27 лет. Остался единственный семилетний сын Володя.
     В военную зиму 1941-42 года Лиза с маленьким сынишкой на руках смогла выехать из Донбасса, чудом добралась до родной уральской деревни к матери, спасла сына. Работала фельдшером. Яков Ломоносов – машинист паровоза, всю войну водил воинские эшелоны. В 1944 году, как только освободили Донбасс, увёз Лизу с сыном опять в свой дом в Иловайске. А в августе 1947 года в Байкино пришла страшная весть о смерти  певуньи – частушечницы, любимицы всей деревни, статной высокой красавицы Елизаветы Ковшевниковой (Ломоносовой по мужу), из даниловых девок, по-уличному. Еще одно непомерное горе для матери и всей семьи.
        Настя извелась от тоски и мучительных вопросов: почему Лиза, фельдшер по образованию, не смогла вылечить себя от желтухи? Иловайск – город, а не глухая деревня, есть больница, почему не помогли врачи? Ничего толкового из письма Якова не узнать, короткое и холодное. Матери хотелось немедленно поехать на могилу к дочери, оплакать, узнать подробности. Другие дочери еле отговорили, просили дождаться отца. Вот и отец дома, а не поедешь в дальние края. Ему, как отбывшему наказание, предписано в кратчайший срок устроиться на работу.
         Михаил сгорбился от горя, сидел да шил взрослым обносившимся дочерям новые пальтишки из лагерного подарка, поливал украдкой слезами. Лизу все любили, но все знали, что именно она – отцова любимица. Они и  внешне похожи - с темными, чуть вьющимися волосами, высокие, красивые, музыкальные. Лизу отец научил играть на балалайке, потом купил ей мандолину. На деревенских вечорках она была первой певуньей и музыкантшей. Вольнолюбивая, смелая и острая на язык, сочиняла озорные частушки. Выучилась в Перми на фельдшерицу, там и встретилась с проезжим машинистом Ломоносовым из далекого Донбасса. Увёз уральскую красавицу к себе в далёкий край.
         Бабушка печалилась о маленьком Володе, к которому прикипела душой за годы войны. Дед никогда не видел внука, так как был арестован в 1940 году и восемь лет провел в лагере, но тоже согласился с женой, что надо предложить Якову отдать Володю им на воспитание. В деревне жизнь спокойнее, тем более что работа Якова – сплошные разъезды. Мальчишка, поди, без присмотра растет. Написали Якову письмо с предложением. Тот ответил отказом, мол, нашел уже другую мать своему сыну, уже и женился, и всё у них хорошо. Бабушка не поверила, сердце чуяло недоброе.
          Плохие предчувствия подтвердились через несколько лет. В 1952 году опять пришло ужасное письмо от Якова: сын Володя, 13 лет, ушел из дома и пропал. Яков спрашивал, не к вам ли он приехал?
Бабушку такое известие подкосило под корень. Сколько слёз пролила о Лизе, так еще и её сыночек пропал. Дед принялся ходить и писать по инстанциям. Результат – ноль. Не нашли Володю Ломоносова ни живого, ни мёртвого. До сего дня.  Дед с бабушкой продолжали искать и надеяться до самого смертного часа.


      Глава 11.  Переезд в Кунгур

       В мае 1948 года самая младшая дочка Зоя Ковшевникова закончила семилетнюю школу в Берёзовке, куда ходили каждый день из своей деревни все байкинские школьники, начиная с пятого класса. О школьном транспорте и не мечтали. Только если сильно занесет дорогу снегом, колхоз выделял лошаденку для школьников. А так пешочком с котомками тащились гурьбой ребятишки по десять километров в день. Не роптали, дело привычное. Учились, как могли. Зоя училась на одни пятерки. Семилетку закончила круглой отличницей.
        На должности, связанные с материальной ответственностью, после отбытого срока за хищение социалистической собственности для Михаила Андреевича Ковшевникова был наложен запрет. Оставалось идти на сплав : в леспромхозы брали всех, работали там и ссыльно-поселенцы, и бывшие лагерники. Так наш дед попал в Кунгурскую сплавную контору. А там, разобравшись, что он грамотный и непьющий, назначили его мастером сплавного участка.
         В Байкино старый батя понимал, что совместной жизни с Настей приходит конец. Младшую внучку Зоинку надо учить в техникуме, дать ей профессию в руки. Головка у неё светлая, всё схватывает на лету, а характер небойкий, мягкий – в Мишу пошла, а не в Настю. Одну Зоинку в Кунгур посылать нельзя. Вот за внучку Лизу когда-то он не волновался, та за себя постоять могла, вот и выучилась « на фельшерицу »  в самой Перми. Да только судьба у неё горькая получилась, умерла молодой. Настя всё еще не может в себя прийти, год уж тоскует по ней, тяжко матери пережить своего ребенка. То по сыночке Васеньке тосковала, теперь вот еще и по дочке Лизе, горе-то какое. Но жизнь идет дальше, надо Зоинку учить да и Михаилу Настина поддержка нужна как никогда.
      Батя решил поговорить с невесткой. Настя выслушала свёкра, не перебивая. Обвела взглядом дом, давно ставший ей родным, обняла сгорбленного старика:
- Ты-то как один останешься, батя? 
     Батя, видать, всё обдумал заранее:
-  Не один, всё-таки дочь рядом живет, из нижнего Байкина в верхнее пять минут ходу. Что Пии делать, деток нет, муж работает, на ней только огород да две козы. Вот кажный день и будет приходить, не барыня. И так частенько тут вертится. Вот корову нашу придется продать, мне с ней не сладить, силы уж не те. А молока в деревне хватит, Пия достанет, много ли мне надо. Не пропаду с голоду, не бойся. Мне спокойнее будет знать, что ты там присмотришь за Зоинкой да за Мишей, они без тебя пропадут в чужих людях, а я ведь дома. 

        Батя всё обдумал и решение принял, это Насте было ясно. Она прошла по всему дому по-новому, словно уже прощаясь. Последние два года они жили в нем втроём – батя, она и Зоинка. Взрослые дочери жили в домах мужей в других деревнях. Дом стоял притихший, окруженный налаженной усадьбой, как крепостью. Хозяйство старое, но крепкое, строилось еще дедом Данилой в расчете на большую семью с женатыми сыновьями. Вот почему в Байкине их все и зовут Даниловы девки – и Пию, и Настю, и всех её пятерых дочерей – из дома Данилы потому что.
      Настя любила дом – светлый, окнами на юг и запад, с солнцем не расставался.
Просторный пятистенок, с большой горницей, с широкой кухней, где русская печь не занимала всё пространство, и длинный стол умещался для семейных обедов. Да еще выгорожены две теплые комнаты с печурками. Тёплый дом.
И сени, и чуланы, погреб, хлев, курятник, старая, давно пустая конюшня с сеновалом, огород, выпас, покос – целый деревенский мир. Разве город сможет заменить его ? Нет, конечно. Уехать из деревни, из привычного родного мира  думаете легко? Обижала только тяжелая бесплатная работа в колхозе. В войну понятно, отдавали все силы. Но до и после войны тянули жилы, не богатея, без толку. Много было несуразного в колхозной жизни, не все понимали, но многие чувствовали нехозяйское отношение.

          Михаил занялся документами, выправил паспорта. В Кунгуре сняли жильё – комнату с кухонькой в половине небольшого дома на берегу Ирени. Хорошо, что вход был отдельным. Но печь топилась плохо и грязи хватало. Настя взялась всё обихаживать, белить, мыть, утеплять на зиму. Зоинка поступила учиться в педтехникум на учительницу. Авось, выучится, будет работать в байкинской школе, вернемся домой. А там и Михаилу пенсию дадут, проживем.

         Жизнь вроде бы стала налаживаться, хотя без тревог не обходилось ни дня.
Настя переживала за Михаила. Ему дали самый дальний участок в сплавной конторе и на зиму он уехал туда, в татарскую деревню, жить будет на квартире среди чужих людей. Кто и как его накормит? Хватит ли ему сил прожить зиму, ведь он еще так слаб после лагерной скудной жизни? Справится ли с рабочими, ведь среди них смирных нет, много бывших лагерников? Нормы большие, надо заставлять людей тяжело работать, на то и должность мастера получил. Да и самому с топором работать придется, а не в конторе сидеть. Настя изнывала от тревоги.
          Михаилу в конце декабря удалось приехать в Кунгур на несколько дней с отчетом для сплавной конторы. Немного успокоил Настю, сказал, что люди на участке хорошие, работа ладится. Живет у добрых татар, ест и «горясее», как говорит его хозяйка. Весной проведут сплав, отчитаются, и он приедет летом домой на отдых. На словах всё выходило гладко, а как на самом деле? Настя видела, что муж измучен, с ломотой в спине, но терпит, не жалуется. Доктор Андрюков посоветовал Насте делать ему парафиновые горячие компрессы на спину и поясницу, дал плитки парафиновые, научил Настю, как их растапливать, обмазывать, чтобы не навредить коже, как собирать и хранить парафин. А Настя еще сухих трав своих, ей ведомых от матери, подмешала в парафин. Доктор Андрюков не возражал, сказал, что у Насти чутьё хорошее. Михаил немного отдохнул, отъелся, отоспался, полечил спину, вроде полегчало, с тем и отбыл на работу на дальний свой лесоучасток.


   Глава 12.  Мигрень

      Зоинке Ковшевниковой нравилась жизнь в Кунгуре. Столько интересного после деревни -  большие улицы, красивые каменные дома, кино показывают в специальных клубах. А Круглый магазин! Это целый город, чего только в нем нет, можно весь день по нему ходить и то не всё посмотришь.
Есть большая городская библиотека. Зоинка уже записалась в неё с подругами. Читать она любила, все вечера с книжкой. В Байкино и в берёзовской школе с девчонками все обменивались книжками, а их штук пяток на всех. А тут заходишь в библиотеку и выбираешь сама ту книгу, какая понравится. А книг множество! Читала Зоя много и с увлечением. Учеба в педтехникуме тоже нравилась, и учителя хорошие, и подружки.
      Сначала не обращала внимания на головную боль. Ну, перестаралась, устала, наверное, много читала, надо отоспаться и всё пройдет. Иногда головная боль держалась три-четыре дня, потом отпускала. Мать всполошилась, позвала доктора Андрюкова. Тот всё расспросил, обследовал Зоинку с ложечкой и стетоскопом, подавил живот и посоветовал пока по вечерам не читать, а зрение срочно проверить у окулиста. Проверили. Зрение оказалось отличным. Головные боли продолжали возникать внезапно без видимых причин и также внезапно исчезать через три-четыре дня. Врач в больнице послал на анализы и женский медосмотр. Всё оказалось в норме. Спать ложились не позже девяти часов, сократили чтение, - всё по совету врача. А головные боли участились.
       Боль накатывала внезапно и усиливалась с каждой минутой. Доходило до тошноты и рвоты. Мутило от дневного света, в ушах звенело. Меряли давление, - нет, опять всё в норме. Поставили диагноз – мигрень.
Мигрень, мигрень – это слово стало ненавистным для Зоинки и Насти. Травяные чаи не помогали. Болеутоляющие лекарства и очень тугая повязка на лоб смягчали немного боль, но в глубине мозга оставалась тупая мучительная тяжесть. В такие дни на занятиях не высидеть. Начались пропуски уроков в педтехникуме. Доктор Андрюков хмурился, но утешал, что, возможно, с подростковым возрастом связано, а потом всё наладится и пройдет. Подозрение на опухоль мозга у него было, но он боялся сказать об этом, чтобы не спровоцировать ухудшение. Успокоительные травяные чаи и свежий воздух прописал и дочери, и измученной заботами матери.
        Проходили месяцы, а улучшения не наступало. Зоинка подросла, выровнялась из подростка в симпатичную девушку, но мигрень её преследовала и отравляла жизнь. Врач развел руками. Обследовать мозг в то время кунгурскому здравоохранению было, вероятно, не под силу. Думаю, это были первые симптомы болезни Паркинсона, от которой мама стала страдать после шестидесяти лет, которая измучила её последние десять лет жизни.
        Настя перепробовала все травы, которые знала сама, и которые советовали травницы из Сорочьего ряда. Мигрень разрасталась и усиливалась, потом пропадала в один час, словно измывалась над бедными. Хуже всего, что возникала она внезапно, Зоинке приходилось уходить среди урока, так как рвало её немилосердно, еле успевала добежать до уборной. Учебу в педтехникуме пришлось отложить до лучших времен. Учителя жалели хорошую ученицу, но что поделаешь, такая беда со здоровьем приключилась. Может позже, когда здоровье наладится, Зоя Ковшевникова вернется к учебе в педтехникуме.
          Знали бы они, как боялась Настя за дочь. Боялась, что с ума сойти может её младшая дочь.  Как сошла с ума мать Насти после пропажи дочери Дусеньки и отъезда единственного сына Максима в 1930 году.  Почуяло сердце Федосьи Сергеевны, измученное тревогой за двойняшек, что нет уж их на земле.   Испугалась и за других детей – за своих дочерей – за Анну в далёкой Сибири, за Анастасию и Татьяну,  пусть и замужних, с детками, что еще тревожнее. Младшая Санка осталась в доме, а толку от неё никакого, нервная, то смеётся, то ревёт, ничего не делает по хозяйству, не заставить её никак. Ну, кто такую замуж возьмёт, вот и осталась с родителями странной старой девой, добавив тревоги матери.
Всех Федосья стала побаиваться, тревожиться без меры за всех. Частенько заходили в Любимово дочери, то Настя из Байкино, то Татьяна из Мичково.
Видели, что всё хуже матери становится, всё тревожнее она, боязливее. В последние годы перебралась жить на печь, сидела на ней и зимой, и летом.
Печь обвешана пучками сухих трав, на полатях рядами берестяные туески с травами – Федосьино богатство. По-уличному звали Федосью Сырой  - то ли оттого, что ходила по логам да урочищам в поисках трав и возвращалась в деревню с мокрым подолом, то ли оттого, что съедала некоторые грибы сырыми прямо в лесу и другим бабам показывала, какие грибы едят сырыми без вреда, а наоборот, с пользой для тела. Теперь Федосья Сырая с печи не слезала. Свесит ноги с печи, обопрётся о край худыми старческими ручками и покачивается, уставившись куда-то вдаль тусклым взглядом. Придут дочери, не узнает их сперва, потом вдруг вспомнит, начнет хохотать безудержу. Страшно становилось от её смеха. Отец уходил с весны до осени на свою пасеку, подальше от дома, грустил в одиночестве.
Дом зарастал пылью изнутри, травой снаружи. Прибежит порой Настя, вымоет мать в бане, постирает бельишко, Санку отругает за лень и беспорядок, наведет чистоту да и уйдет в своё Байкино. В другой раз Татьяна наведается, приберётся в доме, поплачет с отцом и тоже уходит в свою семью. Отец с тоской смотрел на свой когда-то сияющий чистотой дом, успокаивали его только пчелы и пасека. Федосья-травница сошла с ума окончательно, своих узнавать перестала, ослабела, когда поест, когда и забудет. Сидела тихонько на печи, там и умерла в 1940 году.

       Вот такой беды - бабушкиного наследства и боялась Настя для Зоинки, поэтому согласилась, что учебу можно оставить на потом. Ну, раз учиться в городе дочери не надо, можно помочь мужу. Настя с Зоинкой перебрались на следующую зиму на лесоучасток, чтобы жить всем вместе, хоть и по чужим людям. Михаил обрадовался, жить ему с семьей значительно лучше. Настя кормила, обихаживала, лечила его и Зоинку.

Приезжала к ним из Байкино Пия, привозила святую воду для Зоинки, окропляла, давала пить, молилась, водила Зоинку в церковь – словом, делала всё, что, по её разумению, должно спасти племянницу от мигрени.
       Жили они в татарской деревне, вокруг которой был лесоучасток. Хозяйка-татарка, увидев, как мучается девушка, тоже поила её настоями из трав, обкуривала какими-то кореньями. От угара Зоинка выходила продышаться в деревню, познакомилась с девушками, работающими на участках бракёрами и десятниками. Зоинке хотелось и самой попробовать какую-нибудь несложную работу. После уговоров родители сдались. Отец поговорил с начальником участка, чтобы Зоинку оформили на работу бракёром на его участок, под ответственность отца. Если что, он даст возможность отлежаться во время очередной мигрени три-четыре дня, сам подменит при необходимости, а в другие дни она наверстает. Зима прошла, сплав заканчивался удачно, так что начальство подобрело и пошло навстречу мастеру: разрешили работать Зоинке.
 С 7 мая 1950 года Зоя Ковшевникова начала работу бракёром-приёмщиком в Кунгурской сплавной конторе. Ей было всего шестнадцать с половиной лет.

          Никто так и не узнал наверняка, что же помогло, но мигрени стали реже.
Летом обходилась уже без лекарств, терпела. С осени уехали на новый участок.
В русской деревне появились у Зоинки подружки, пришла на девичьи посиделки, увлеклась рукоделием. Вышивали крестиком наволочки на приданое, вязали крючком прошвы на постельное бельё и скатерти. Головные боли появлялись, но вроде не такие сильные, без рвоты. Зоинка поправилась и расцвела девичьей свежестью. Работа Зоинке тоже нравилась. Она легко сходилась по характеру со всеми, да и авторитет отца защищал, так что из-за работы ей не приходилось нервничать. Появились собственные деньги, а за ними наряды. Порой на лесоучастки привозили такие отличные вещи, которые в городе в магазинах не сыскать. Девчонки модничали одна перед одной. Зоя не отставала, старалась покупать одежду дорогую, качественную, слушала отца, доверяла его вкусу. Учеба в педтехникуме уже не казалась Зое столь привлекательной. Мать смирилась: лишь бы здоровье у дочери наладилось. Жаль, что не хочет учиться, но, возможно, в будущем появится желание получить профессию. А пока жили на съемных квартирах по лесоучасткам в глухих деревеньках, о которых только в леспромхозах и знали.