Детство в Кунгуре. Главы 13, 14, 15

 Глава 13. Бабушкины зятья

          Самого старшего зятя – Михаила Архипова – мужа Анфисы – я не видала.  Анфиса Ковшевникова и Михаил Архипов росли в одной деревне - Байкино, поженились в начале тридцатых годов совсем юными, в 1937 году родили дочку Валентину. После войны Михаил Архипов вернулся живым-здоровым, но увидел обезображенную пожаром жену. Однажды в дождливый осенний вечер, усталая после тяжелой работы на ферме, Анфиса вернулась в холодную избу к маленькой дочке и решила по-быстрому растопить печурку, плеснула на отсыревшие дрова керосин. Пламя пахнуло ей прямо в лицо, обожгло шею и грудь. Рубцы остались на всю жизнь как на коже, так и на душе. Михаил Архипов, вернувшись с фронта, не захотел жить с обожженной женой и ушел к молодой красавице в соседнюю деревню.

         Второй  бабушкин зять  - проезжий машинист Яков Ломоносов – увёз любимую Лизу в свой далёкий Донбасс, где она погибла в цвете лет от желтухи. Зять мигом женился на другой да еще лизиного сына погубил, потерял навсегда.

         Третий зять – Фёдор Лямин – достался по неминучему горю от побега дочки Шуры с военного завода. Справка о браке Шуры с воином-инвалидом спасла её жизнь. Вот только пристрастие семьи Ляминых к бражке пугало.

          Четвёртый зять – Володя Голышев, муж Дуси – любимый зять моей бабушки. Свой паренёк, из недалёкой деревни Голышево, из хорошей семьи. Воевал на фронте. Летом 1943 года после ускоренного курса пулеметчиков попал в адово пламя Курской дуги. Дальше я цитирую письмо его внука Игоря Геннадиевича Голышева :
«11 августа 1943 г., на следующий день после дня рождения – восемнадцатилетия, он был ранен в лицо. По его словам, они меняли позицию и рядом разорвалась мина, его расчет погиб, но рядом был также ранен фельдшер их батальона и он оказал деду первую помощь. Потом они пешком и на попутных повозках 18 часов добирались до госпиталя, где ему была сделана операция. После госпиталя его направили на переобучение на танкиста, и второй раз на фронт он попал летом или осенью 1944 года в танковую бригаду (точно номер не помню, вроде 93-я), наступавшую в Польше.
Был в звании старшего сержанта и воевал на бронемашине БА-64. В конце осени или начале зимы 1944 г. во время движения на марше в составе головного  дозора они попали в засаду, его машина была разбита выстрелом танка «Тигр», водитель погиб, а сам он был ранен в ногу. Но несмотря на ранение, он по рации успел доложить о засаде, наши развернулись и разогнали немцев, а его достаточно быстро доставили в госпиталь. Ногу удалось сохранить, но она осталась короче и он всю последующую жизнь не мог ходить без трости.»

      Израненный воин вернулся после Победы домой, на Урал. Встретил двадцатилетнюю тоненькую высокую девушку Евдокию Ковшевникову, она работала лаборанткой на маслосырзаводе в Байкино. Спокойная, улыбчивая Дуся понравилась Володе Голышеву, и они поженились. Дуся ждала первенца, когда пришла беда. Руководство деревенского маслосырзавода обвинили в хищении социалистической собственности и всех арестовали, включая двадцатилетнюю беременную лаборантку. Пока шло следствие, Дуся родила в тюрьме сына - Анатолия Голышева. Через полгода обвинения сняли, Дуся с сынишкой вернулись домой. Сколько горя хлебнула молодая семья и все родственники за этот жуткий 1947 год, не передать словами. Володя Голышев выстоял еще в одном бою – за семью. Не предал, не отрёкся, ждал и верил в невиновность молоденькой жены.
       Бабушка высоко ценила его характер, мужество, порядочность. После тревог жизнь покатила дальше. Через год Дуся родила второго сына – Геннадия.
А зять Володя оказался еще и рукодельным: всё свободное время стругал, обтачивал в сарае на небольшом верстачке столы, стулья, шкафчики, детские кроватки для своей семьи. Мебель его работы получалась хорошая, потому что сделана с любовью и тщанием. А уменья да инструменты достались Володе от его отца Николая Голышева, краснодеревщика.
       Володя Голышев легко вошел в семью Ковшевниковых, сначала подружился с бабушкой, а в 1948 году, когда вернулся из лагеря наш дед, то и с ним сошлись характером. Они стали работать вместе в Кунгурской сплавной конторе мастерами лесоучастков, и это еще больше сблизило тестя и зятя. Дуся родила еще двух дочек – Галю и Катю.
       Милая Галя выйдет замуж за уроженца Троицкого хутора Волгоградской  области Петра Рожнова, народят и вырастят трех сыновей и двух дочерей в славной Берёзовке. И по одной веточке продолжится кровная линия: у сына Владимира Рожнова – три сына с княжескими именами: Александр, Ярослав и Всеволод, живущие в Перми. В том числе и для них пишу эти мои автобиографические записки как учебник не только семейной истории, но и пермского краеведения, нашей родины.
        Очень помог любимый зять Володя Голышев при перевозке байкинского дома в Кунгур. Позже, когда дядя Володя приезжал к нам в Кунгур из Берёзовки, я видела, как радовались ему бабушка и дед, старались угостить его получше, накормить посытнее. Непривередливый дядя Володя скромно отвечал бабушке: «Мне бы только луковку да чаю и я сыт». Помню, что дядя Володя всегда приезжал в Кунгур с танкистской кожаной планшеткой, оставшейся у него от войны, в ней держал все свои документы и отчеты для сплавного начальства. А бумаги у него были на загляденье: точеные цифирьки и буковки красоты необыкновенной.
       Позже нам с мамой на Украину он присылал на все праздники поздравительные открытки, написанные кудрявым почерком с завитушками, которым мы восхищались. Голышевская порода и вкус краснодеревщика в нем были выражены ярко. Никогда дядя Володя не говорил громко или с грубыми словами, а всегда с прибауткой в самых патетических местах своей речи  «всякой такой дорогой, всяким таким путём!» и рубил рукой после выразительной паузы, - вот и вся буря чувств. Его сдержанность была в гармонии с обычаем нашей семьи, он пришелся ко двору и был полностью наш.
          Чего никак нельзя сказать о пятом зяте – моём отце. Ему я посвящу отдельные главы моего рассказа.

         Глава 14.   Новый зять

         Мой отец – Филипп Петрович Козлихин, 15 августа 1918 года рождения, русский, родился в селе Мазаново Амурской области. Эти данные – по паспорту. В действительности, по его словам, он родился на Кубани в семье казака, белого офицера, в 1920 году. Своё происхождение он вынужден был скрывать, так как это было опасно для жизни. Разумеется, он немного рассказал о себе только после того, как познакомился с моей мамой поближе и у них возникла связь. Они познакомились на совместной работе в Кунгурской сплавной конторе в 1953 году. Он работал мастером участка, а мама – десятником. Филипп Петрович был женат, его жена жила и работала на железнодорожной станции Шумково, недалеко от Кунгура, детей у них не было.
          Зоя Ковшевникова – девятнадцатилетняя красавица, дочь мастера соседнего участка, уважаемого среди сплавщиков Михаила Андреевича, безвинно отсидевшего восемь лет. Инициатива знакомства исходила от Филиппа. Бабником он не слыл, но настойчиво стал ухаживать за Зоей. Он решил завести новую семью, пора иметь детей, ведь ему уже 33 года.
С разводом возникли сложности. Жена отказалась дать развод и пригрозила разоблачением неких сведений, после которых «ему прямая дорога в тюрьму и лагеря», по его словам. Несмотря на несогласие родителей Зои, Филипп и Зоя стали жить вместе в гражданском браке. Ответственность за такое решение полностью лежит на моем отце. Жили они на временных квартирах на лесоучастках. В момент моего рождения в декабре 1954 года это была русская деревня Валюшино Лысьвенского района Молотовской области РСФСР.
       Отец попытался еще раз поговорить с бывшей своей женой о разводе, сообщил ей о рождении дочери. Она была непреклонна, развод не дала, угрожала по-прежнему. Отец затягивал регистрацию ребёнка до марта 1955 года, пытаясь уговорить свою бывшую жену на развод, но не смог добиться результата.  8 марта 1955 года в селе Ново-Рождественск Лысьвенского района маме выписали свидетельство о моём рождении. После отцовых долгих и безуспешных уговоров местной власти в Новорождественском сельсовете в графе «отец » не сделали прочерк, а написали «Отчество присвоено Филиповна», то есть некий «компромиссный» вариант, вдобавок с орфографической ошибкой.
       Бабушка не верила моему отцу с первого дня их знакомства. На её прямые вопросы он давал уклончивые ответы. Или ответы были таковы, что, окажись они правдой, её дочери да и всей семье действительно угрожала опасность преследования советской властью. И мой дед, и бабушка были против брака Зои с Филиппом, как бы он ни назывался – официальным или гражданским, уговаривали свою дочь отказаться от совместной жизни с ним. Только рождение девочки, то есть моё рождение, на некоторое время смягчили противоречия. 
        Итак, родилась я в фельдшерском пункте на лесоучастке в глухой деревушке с ласковым именем Валюшино. При леспромхозах создавались в то время фельдшерские пункты для первой медицинской помощи рабочим и жителям. Когда отец привез на лошади в санях в тридцатиградусный мороз молоденькую жену в такой пункт, то там даже печка была не топлена. Он вместе с фельдшером и санитаркой натопили печь, нагрели в чане воды, натаскали дров к печи побольше. Роды у мамы принимал пожилой фельдшер Семён Данилович и его жена-санитарка Катя. Фамилию их моя мама не запомнила. Роды были тяжелые, начались в 8 утра и в два часа дня фельдшер достал меня с помощью щипцов уже посиневшую, фактически мёртвую. Он взял меня за ножки и встряхнул несколько раз вниз головой прямо над мамой. Я начала дышать и запищала. Фельдшер и акушерка обрадовались. Мама рассказывала мне не раз, как санитарка Катя начала целовать ребёнка, даже еще не вытерев его как следует и не обмыв. Она всё приговаривала, какая чудесная девочка, видимо, от пережитого потрясения от тяжелых родов и чудесного воскрешения почти умершего младенца. Вскоре вконец обессиленная мама заснула, а меня, запелёнутую, ей подложили под бок, для тепла. Мы с мамой проспали до следующего утра, не просыпаясь. Отец всю ночь топил печь, сидел рядом. Утром, после осмотра фельдшером жены и дочки, успокоенный, вынужден был уйти на работу, а нас с мамой оставили в уже хорошо натопленном медпункте на несколько дней. Отец приезжал по вечерам, привозил кое-что из еды, носил дрова на ночь, спал на топчане поблизости от нас.
      Через четыре дня, в воскресенье, 12 декабря 1954 года, - день рождения мамы, ей исполнился 21 год. Неожиданно в фельдшерский пункт ввалился закутанный в тулуп фотограф, а с ним выборщики из сельсовета. В стране в этот день проходили выборы в Верховный Совет СССР. Маме подсунули деревянный ящичек-урну для голосования, и она проголосовала прямо на кровати, держа меня в одной руке, - вот этот момент и заснял фотограф из местной районной газеты. Так что первая наша фотография появилась в моей жизни четырех дней от роду. Родители хранили газету, но потом мама её не нашла, вероятно, забрал отец, когда уезжал от нас. Хорошо было бы найти фото в районном архиве Лысьвы, если там сохранились газеты за 1954 год.
      Всю зиму я спала в корзине на русской печи в избе, где жили родители на съёмной квартире у деревенских хозяев. Старичок-хозяин катал пимы – валенки. Скатал крошечные серенькие валеночки и для меня, подарил их от всей души крошке-квартирантке за то, что я практически безмолвно жила на печке, не плакала и не пищала ни днем, ни ночью, никому не мешала. Вот и заработала первый подарок – за молчаливость.
Маме повезло лишь в одном: ей, совсем слабой, пришлось бы ходить на работу всю холодную зиму, ведь отпуск по уходу за ребенком тогда составлял всего две недели. Но мой отец прикрывал её отсутствие на работе как её непосредственный начальник и кое-что делал за неё по службе, а также разрешал ей заполнять нужные отчеты дома. Таким образом, она не уволилась, сохранила своё рабочее место и пережила тяжелую зиму более-менее благополучно. Мама кормила меня грудью, находилась при мне неотлучно в тепле – что еще надо младенцу для спокойной жизни? Вот я и помалкивала в своей корзине на печке.

       После весеннего сплава все вернулись в Кунгур. Меня окрестили во Всехсвятской церкви. Крестил отец Борис. Воспреемницей была Валентина Архипова – моя двоюродная сестра.
       В апреле 1955 года умер батя – Андрей Данилович Ковшевников. Его дом решили перевезти из Байкино в Кунгур. Совместный труд по раскатыванию избы в Байкино позволил бабушке поближе узнать нового зятя. Она стала настойчиво расспрашивать его о прошлом. Недавняя война, два зятя – инвалиды войны. А где служил новый зять? Уклончивый ответ бабушку насторожил. Зять поведал, что служил на Закавказском южном фронте в Иране и не имеет права никому рассказывать о службе, так как давал подписку о неразглашении. От дальнейших объяснений он наотрез отказался. Ни боевых ран, ни медалей у него нет.  Дед ничего не мог разъяснить о фронтах, так как сам не воевал, вкалывал на каторге – на трудовом фронте. А два других зятя-участника войны о закавказском фронте не слыхали. Так возникло первое подозрение у бабушки насчет нового зятя, сохранившееся до самого её последнего дня.
     Только через 60 лет с появлением интернета я узнала, что действительно был такой Закавказский фронт в Иране. У СССР были стратегические интересы в этом нефтяном регионе, идущие еще с царских времен. С целью предотвращения активного проникновения Германии в Иран в августе 1941 года СССР ввел войска в северный Иран. Сейчас в интернете есть информация о военной операции «Согласие» и Закавказском фронте.
     Мой отец Филипп Козлихин был призван в армию из Грозного в 1939 году и служил в Закавказском военном округе до 1946 года, когда СССР вывел свои армии – 44, 45, 46 и 47-ю – из северного Ирана. Так что он не врал, что служил на Закавказском фронте во время войны.

       В августе 1955 года, несмотря на то, что рабочие руки отца были крайне необходимы для работ по перевозке избы из Байкино в Кунгур, он настоял на поездке в отпуск к своей сестре Наде в Сибирь, в Иркутскую область. Отец говорил, что Надя вырастила его и она для него стала как родная мать, поэтому он всегда мечтал показать ей своих детей. А раз я уже большая (мне девять месяцев), то он должен нас с мамой показать Наде. Никакие доводы отложить поездку на следующий год на него не подействовали. Он упрямо настоял на своём, и мягкая молодая мама подчинилась. Мы втроём уехали в Тайшет к сестре отца Наде. Она жила с пятилетней удочеренной девочкой Галей. Её муж  – фронтовик скончался от ран, оставив ей свой маленький домик то ли в Тайшете, то ли на станции Суетиха под Тайшетом. Сейчас я не могу вспомнить мамин рассказ точно. У меня до сих пор сохранилась фотография той встречи. Я сижу на колене у папы, рядом тётя Надя, её приёмная дочка и моя юная мама.    В поезде из Иркутска я сделала свои первые шаги. Мы с мамой позднее сочли это символичным знаком, ведь мне пришлось в жизни часто переезжать, меняя города и страны.  Бабушка говорила о таких людях - «из заячьего следу напоённые».

        По приезде домой мама рассказала, что Филипп с Надей часто шептались, явно не хотели, чтобы она слышала их разговоры. Обеспокоенная бабушка вновь принялась расспрашивать зятя. На вопросы тёщи о родителях, новый зять сказал, что его родителей расстреляли красные, потому что отец его был белый казачий офицер. Его, маленького, спасла и вырастила сестра Надя. Он жил под чужим именем и родился не в 1918 году, а в 1920. То, что он с юга, всем было ясно давно. Его говор резко отличался от уральского.
       Бабушка испугалась, когда всё это услышала. Принадлежность к казачьему сословию в то время могла принести лишь беду. Казаков советская власть уничтожила как сословие. Преследование семей белых продолжалось многие десятилетия. Все умалчивали о своих белых родственниках, а уж о репрессированных тем более, так что открывшиеся скупые сведения добавили тревоги в семью. Значит, надо скрывать всей семьёй прошлое моего отца. Дед защищал нового зятя, говорил, что в лагере был знаком с казаками, уважал их и считал очень трудолюбивыми, порядочными людьми. К счастью, в то время успешно шел новый фильм «Кубанские казаки». Отец водил маму на него во все клубы по нескольку раз, говорил, что фильм снимали недалеко от его родных мест, вытирал слёзы украдкой, когда смотрел на кубанские просторы. Маме киношная Кубань очень нравилась.
        Бабушка смирилась, хотя и была настороже. Дом перевезли из деревни в город, построили на улице Крестьянской и зажили все вместе. Дед вышел на пенсию. Мама с папой продолжали работать вместе в сплавной конторе, уезжали в долгие командировки на лесоучастки. Я росла с бабушкой и дедушкой в Кунгуре. И тут донеслись до уральских мест отголоски двадцатого съезда коммунистической партии. Заговорили о напрасно репрессированных, о возвратившихся из лагерей и ссылок, о восстановлении доброго имени. Отец всколыхнулся, затвердил, что хотел бы вернуться на родину, найти кровных родственников, добиться правды о родителях.
Мой дед и бабушка были категорически против «поиска правды», предупреждали об опасности, высказывали недоверие к власти. Бабушка боялась, что «поиски правды» могли добром не кончиться и тогда пострадает вся семья. Отец упрямо стоял на своём. Упрямства казакам, видимо, не занимать – наследственная черта. Досталась она и мне.
        Отец решил уехать на юг с мамой и мной. Дед с бабушкой восстали. «Если хочешь, поезжай один, а девочек не губи». Бабушка, увидев новый отцов чемодан, спрятала моё свидетельство о рождении. Отец, не долго думая, ринулся в новорождественский сельсовет за дубликатом, но его отправили ни с чем. Тогда он добыл подкупом новое свидетельство о моем рождении в Лысьве, районном городе, и заявил дома, размахивая им, что увезет нас. Кстати, по этому второму свидетельству-дубликату я и живу, а место рождения в нем неточное – город Лысьва, в котором я не была ни разу в жизни. Повторилась ситуация со свидетельством о рождении моего отца, по которому он жил и утверждал, что никогда не был на Дальнем Востоке в Амурской области. И это еще одно доказательство презрения моего отца к советским документам как к бумажкам, которые можно купить, и они ничего не значат для него. Моё подлинное свидетельство о рождении нашлось в бабушкином комоде через двадцать лет, уже в 1978 году, когда продавали наш дом в Кунгуре. К тому времени у меня уже был паспорт с местом рождения – город Лысьва. Подлинник мне выслал мой кузен Виталий Архипов в 2000 году, и сейчас передо мной оба документа – свидетельства семейных распрей, борьбы за внучку в 1958 году.

        Глава 15. «Дом переехал»

        9 апреля 1955 года скончался в возрасте 87 лет батя – наш прадед Андрей Данилович Ковшевников, прожив долгую трудовую крестьянскую жизнь в счастливом браке с женой Анной в родной деревне Байкино.  Дом и хозяйство оставил по обычаю единственному сыну Михаилу. Дочь Евлампия жила с мужем Николаем Булатовым в своей избе в Байкино.

        Идея перевезти избу из Байкина в Кунгур была бабушкина. Порушить большую старинную усадьбу с родовым домом в деревне – это надо иметь мужество и силу характера. Решение было за дедом. Он верил в свою Настю. С ней не боялся ничего. Всё много раз обговорили вместе, всё взвесили и решились на переезд, несмотря на своё шестидесятилетие. Старшие дочери разъехались по округе, живут семьями в своих домах, но в деревнях. Если будет свой дом в городе, то внукам это великая подмога в учении. А учить младшую дочь и внуков просто необходимо, ведь без техникумов не получить хорошую работу. Силы пока есть – им всего по шестьдесят лет. Есть и возможность приобрести кое-какие стройматериалы, ведь не зря дед шестой год работает в сплавной конторе, да и зятья помогут.
         Работы по раскатке деревенского дома начались в то же лето 1955 года. Технология раскатки изб известна русским мужикам. Случалось им перевозить старые избы на починок или пасеку, чтобы добро не пропадало при постройке нового дома. Главное, брёвна надо пометить, чтобы сложить их в том же порядке. Дому в Байкино было лет 80-85, его строил в 1860-е годы Данила Ковшевников для большой семьи, в нем родился наш батя в 1868 году. Память о Даниле осталась и в уличном прозвище – Пию с Настей, а потом всех пятерых дочерей Насти звали в Байкино и окрестных деревнях «Даниловы девки», потому как жили в даниловом доме.
       (Когда я в шестнадцать лет в 1971 году приехала в гости к тёте Пие в Байкино, соседка её, старуха Афанаска, спросила меня, чьих я, а, узнав, что Михал Андреича внучка, уточнила: «Кого ж из Даниловых девок будешь?»  В тот же день Афанаска меня представляла по деревне как Данилову девку.)
       Сняли крышу и увидели, что заново её не собрать. Стропила и доски покрытия слишком ветхие. Но многие брёвна стен были еще крепкими. Дед помечал номера брёвен зелёной масляной краской. Сухой мох между брёвнами уже истлел, его надо менять обязательно. Нижние брёвна дома, венцы, не годились совсем, надо запасаться новыми. Хорошо сохранились двери, окна, широкие резные наличники. Наши бело-синие наличники с травными узорами не только украшали, но и защищали дом, как обереги. Как хорошо, что их сохранили от данилова дома и перевезли в Кунгур. Половицы были не все годны к переезду, но лучшие были необыкновенно широки, позже их уложили в большую комнату.

       И пошли три мастера-сплавщика: дед, зять Владимир Голышев и зять Филипп Козлихин – на поклон к начальству Кунгурской сплавной конторы за разрешением купить новые брёвна. Ни магазинов со стройматериалами, ни рынка, где их можно купить, в округе не было в то время. Нужное «доставали» кто как мог. Начальство разрешило купить брёвна по заявлению от каждого мастера. Еще одна проблема – достать транспорт. Между Байкином и Кунгуром километров сорок будет. Сплавное начальство разрешило воспользоваться трактором. Связали брёвна в волокушу и потянули в Кунгур. Так «дом переехал».

       Бодрый фильм о том, как в Москве сдвигали многоэтажный каменный дом, чтобы расширить столичную улицу, мы с мамой позже смотрели в очередном киножурнале с названием «Дом переехал». В Москве дом переехал за считанные часы. Мама печально вздыхала, а потом рассказала мне, как перевозили наш дом. Длился переезд и возведение нового дома ровно два года. Дом собирали медленно. Размер дома пришлось значительно уменьшить. Из прежнего широкого дома-пятистенка в четыре окна по лицу выстроили узкий дом в три окна по фасаду и в три жилых комнаты. От прежнего дома осталась только часть сеней, один чулан и дровяник. Даже русскую печь намного уменьшили, сложили новую, поуже. Бабушке пришлось проститься с огромной старой печью-кормилицей и просторной кухней перед ней. Городское жильё для простых людей всегда более стеснённое, чем широкое деревенское, рассчитанное на большие крестьянские семьи. Пришлось семье смириться с городским узким домом и малым огородом. Зато обосновались в городе, есть где учиться младшей дочери и внукам.

         Мудрая бабушка была права: четверо внуков выучились в нашем кунгурском доме, получили специальное образование и дипломы техникумов.  От старшей дочери Анфисы самая старшая внучка Валентина Архипова первой закончила лесотехникум в 1958 году.
Берёзовская внучка Галя Голышева закончила лесотехникум в 1971 году, работала землеустроителем.
Внук Виталий Архипов закончил лесотехникум в 1975 году специалистом по оборудованию лесозаготовительных предприятий.
Внучка Катя Голышева закончила Кунгурский автотранспортный техникум в 1977 году, став экономистом.
Все жили в дедушкином доме на улице Крестьянской-Гагарина во время учебы. Не было в живых уже ни бабушки, ни дедушки, но дело их рук не пропало, дом был жив и помогал, как мог.