Детство в Кунгуре. Главы 20, 21, 22

Глава 20.  Доктор Андрюков

      Доктор Андрюков – наш семейный доктор-спаситель. Он спас деда, когда тот был ранен в голову в Первую мировую войну. Семейная легенда гласит, что юный военфельдшер спас нашего двадцатилетнего деда от осколочного ранения в голову тем, что, взяв горсточку глины с поля боя, пожевал её и замазал жёваной кашицей рану на черепе, а потом дотащил раненого до полкового лазарета. Я и сейчас в это верю,  на войне всё может быть.
      Как земляки они служили в одном полку. И, чудом уцелев после войн – Первой мировой и гражданской, - встретились в Кунгуре и дружили всю оставшуюся жизнь.
(По словам мамы, в нашей семье доктора звали по фамилии, и  когда я попросила маму все-таки вспомнить, как его имя-отчество, она сказала, что вроде бы Александр Евдокимович или что-то подобное. Позже я нашла в интернете информацию о Первой мировой войне, где в статистике упоминался «Андрюков Алексей Емельянович, старший унтер-офицер, мещанин из Кунгура, ранен 25 января 1915 года». Таким образом, мне кажется, что он и есть наш доктор Андрюков.)
       Доктор Андрюков так и остался фельдшером, но его авторитет в нашей семье был непоколебим, не хуже профессора от медицины. Он спас маму в самый трагичный момент её жизни, настояв на «немедленной госпитализации».
      Он лечил меня, когда я заболевала «обязательными» детскими болезнями – корью, свинкой и коклюшем. «Беги за Андрюковым», - говорила бабушка деду, когда я против обыкновения вяло сползала с кровати и плелась к умывальнику. Бабушка щупала мой лоб, заваривала сухую малину, поила меня малиничным чаем с мёдом, обвязывала крест-накрест пуховой шалью и отправляла в постель.
      Из моей комнаты было слышно, как шумно здоровался доктор и гремел рукомойником. Подняв перед собой толстые белые кисти рук, доктор Андрюков  подходил к моей кроватке. «Ну-с, барышня, на обследование!» - командовал он. Бабушка подавала ему чайную ложку и включала свет, даже если светило солнце. Доктор Андрюков носил круглые очки. Меня всегда смешило его абсолютно круглое лицо с круглыми очками. Я нисколько не боялась доктора и охотно выполняла все его указания : открывала шире рот, дышала или замирала под холодным стетоскопом, не вертела головой, когда он мягкими толстыми пальцами давил горло. После обследования доктор Андрюков ставил безошибочный диагноз и назначал лечение. Бабушка уважительно кивала.
     Лечение начиналось немедленно. Доктор Андрюков тут же доставал из своего узенького смешного чемоданчика нужные лекарства, посылал деда в аптеку, если чего-то не хватало, и садился в кухне пить чай. «Обильное тёплое питьё» мне прописывалось всегда, поэтому я пристраивалась рядом с ним и с удовольствием слушала беседу взрослых. Доктор Андрюков был единственным человеком не из родственников, с кем бабушка охотно и откровенно разговаривала. За чаем с доктором Андрюковым иногда всплывали такие подробности и новости, о которых я и подумать не могла. Доктор Андрюков был прекрасно осведомлён о всех многочисленных членах нашей семьи. Бабушка и дед доверительно советовались с ним, ведь доктор Андрюков плохого не посоветует и за порог лишнее не вынесет, как говорила бабушка.
     Доктор Андрюков навещал нас за время болезни не раз, без дополнительного приглашения, следил за выздоровлением. Охотно пил чаёк и говорил, что бабушку он слушал бы и слушал, как песню. Уже взрослой, став филологом, я поняла его сравнение: у бабушки была живая, образная, точная речь, наблюдательный ум и своеобразный юмор – необидные, острые словечки, поэтому и затягивались их чаепития. Я наблюдала, как всё шире расползалось пухлое лицо доктора, как он заливался тоненьким смехом или округлял свои голубые глазки и ужимал печально ротик в зависимости от бабушкиных речей.
       Ответственность доктора Андрюкова простиралась исключительно на «детские» болезни. Как только меня постигла печальная участь – желтуха, болезнь Боткина, поразившая всех детей в округе, - он немедленно отправил меня в больницу, в инфекционное отделение. Одну. Без мамы, деда и бабушки. Они стояли под окнами, заливаясь слезами при виде измученного желтого личика. Их не пускали в больницу больше месяца, вплоть до выписки, когда мне не отдали мою новую куклу – Ванечку. Редкая кукла-мальчик навсегда осталась в инфекционном отделении и часто снилась мне в грустных детских снах.
        Когда я долго не болела, дед, соскучившись по другу,  брал меня с собой и мы шли к Андрюковым. Доктор Андрюков жил в Засылвенской части, в узком переулке, заросшем крапивой с меня ростом. Его большой и тёмный дом стоял в глубине сада под раскидистыми деревьями. Мне помнится он сумрачным, окна всегда завешены тяжелыми шторами, потому что его дочери было больно смотреть на свет. Доктор Андрюков жил с женой – бледной и совершенно седой старушкой и дочерью-инвалидом. Возможно, были у него и другие взрослые дети, но его дочь-дауна я побаивалась. Она же при виде нас бурно радовалась, хлопала в ладоши, улыбалась беззубым ртом. Не сводя с меня узенькие глазки ни на минуту, она совала мне то конфетку, то пряник. Я лепетала спасибо, и она подпрыгивала от удовольствия и взвизгивала. Она поглощала всё моё внимание, и поэтому я помню только полутёмные комнаты и её лицо дауна.
          За глаза, в разговорах с тётей Пией, бабушка жалела доктора Андрюкова из-за больной дочери. Тётя Пия говорила, что дочь его – тяжкий крест и божье наказанье за его доброту. Это было мне непонятно тогда, да и сейчас. Но мудрая тётя Пия Булатова – отдельная глава нашей жизни, о ней надо рассказывать особо.
          Андрюковы – старая кунгурская фамилия, известная с 18 века, а, может, и раньше.  В Архиве древних актов есть кунгурские документы от 1780 года - «Список учиненный в кунгурском провинциальном магистрате о живущих в городе Кунгуре мещанах... », так там представлено целое гнездо Андрюковых в несколько семей. Одна семья Андрюковых «имеют рукоделие отделывание овчин», другая семья  «имеют торг прасолный они ж и хлебопашество... », третья семья «имеют столярное ремесло», есть Андрюков - «кирпищик»,  есть «черноработец».
       Был у меня сосед-одноклассник Слава Андрюков,  по сей день живущий в  своем доме на улице Гагарина. Мне кажется, если он покопается в своей родословной, то выявит родственные связи и с Андрюковыми 18 века, и с доктором Андрюковым, другом деда. Хорошо, если кунгуряки еще помнят славного доктора и добрейшего человека.
          Доктор Андрюков был рядом с нами во все тяжёлые годины нашей жизни. У меня сохранилась фотография с похорон бабушки 17 апреля 1963 года. У гроба бабушки перед нашим домом собралась почти вся семья, и доктор Андрюков стоит рядом с нами, толстый, лысый, круглый, в своих круглых очках, и печально смотрит на бабушку, которую он называл песней.





                Глава 21.  Лечебная песня

        Помню тяжелую болезнь: всё наползало на меня огненное марево, покалывал кожу горячий песок, сыпался на меня откуда-то сверху струйками, пыльный, колючий. Ни продохнуть его, ни отряхнуться сил не было. Вроде и руками шевелю, стряхиваю с себя жгучий песок, а он сыплется и сыплется опять. От обиды плачу то ли во сне, то ли наяву.
        И вдруг избавление. Дед берет меня на руки и начинает ходить по комнате. С высоты его роста уменьшился фикус в углу. Как влажно заблестели его сочные листья, как будто я глотнула воды. Дед разворачивается к окнам, свет режет глаза, жмурюсь. Чувствую плавный разворот в тень, дед идет со мной на руках к кухне, идет долго-долго в тени, идет и день, и два... Мне легче. Вот кухонные занавески – малиновые с розами – почему-то закрываются сами по себе. Я рассматриваю розы на них, тяну к ним руки, а розы всё дальше-дальше уплывают в марево.
        Просыпаюсь или прихожу в себя? Слышу, как дед почти шепотом запевает мне в ухо: «Вдоль по улице метелица метет». Он замолкает, грудь его поднимается и на выдохе так же тихонько:
«За метелицей мой миленькой идет».
Дед вздыхает и укачивает меня :
«Ты постой, постой, красавица моя». Он нажимает на «о» : «постой, постой». Я узнаю его запах, его дыханье, ощущаю левой щекой пуговичку на его грубой, в рубчик, рубахе. Пуговичка давит мне щёку, а дед еще крепче прижимает меня к себе:
«дозволь наглядеться, радость, на тебя».
Но на меня дед не глядит, а продолжает носить меня по комнате, покачивая в ритм тихой песне. От его слов я вижу позёмку на бугре дороги, будто смотрю сквозь тюлевые занавески у мамы в спальне. Накрахмаленный тюль колет глаза. Нет, лучше не смотреть за окно, а чувствовать холодок позёмки, колючий снежок на ногах, на руках, на лице.
       - Деда, ты колючий,- я пытаюсь отстраниться от его щетины, но ватный голос не слушается меня. Дед продолжает петь прямо в горячее ухо:
«на твою ли на приятну красоту,
на твоё что ли на белое лицо».
Моя кожа на щеках горит и колется, словно дедова щетина проросла и на них.
«Ты постой, постой, красавица моя »...- дедово «о» сливается с покачиванием, и я соскальзываю с его рук в блаженную прохладную порошу.
Издали, как будто на дальнем конце улицы у Ледяной горы, я вижу маленькую черную фигурку мамы на белой-белой, ровной и широкой дороге.
«Красота твоя с ума меня свела,
иссушила добра молодца она... »
Дедов голос такой же далёкий, как маленькая игрушечная мама. Я бегу к ней босиком, по белой-белой снежной дороге, прохладной и мягкой, как облако.
«Ты постой, постой, красавица моя,
дай мне наглядеться, радость, на тебя »...

       Я выздоровела. Потом мы часто слушали эту песню по радио. По вечерам мы с мамой лежали на её кровати, сумерничали, а шёлковое желтое окошечко радиоприёмника мягко освещалось снизу шкалой радиоволн. Слабые зелёненькие огоньки в темноте завораживали, глаз не отвести. «Метелицу» чаще всего пел радостный, бодрый, как солдат, Иван Суржиков. Она у него выходила, как солдатская плясовая. Гораздо более мне нравились гусельные переборы оркестра.
       Иногда эту песню пел знаменитый Сергей Лемешев. Мама млела от переливов его тенора, а я с удивлением улавливала его протяжное аканье: ты пастой, пастой, красавица мая. И по сей день считаю его пенье скорее барским, а не народным, хотя знаю, что он родом из тверской деревни, из крестьянской семьи. Москва его избаловала.
         Совсем недавно, случайно услышав ресторанную цыганщину Татьяны Ивановой, я буквально вскипела от бешенства, когда она допевала с надрывом «красота твоя с ума меня свела». Господи, не заболеть бы снова от негодования после её пенья, поди опять приключится колючий детский жар. Как она далека от родного, лечебного пения деда, пения всей душой, пения вполголоса, со вздохами и паузами, когда он вслушивался в музыку песни, когда, сохраняя её ритм, укачивал меня, больную крошечную внучку.
Его песня была, как молитва о выздоровлении дорогого ребёнка. Его пенье стало для меня спасительным лекарством.

            Глава 22.   Отец Борис и ангел-хранитель

           «Что у вас там?»- мягкий голос неожиданно прозвучал прямо над нашими головами. Мы с Таней вскочили с корточек и обернулись. Перед нами стоял, улыбаясь, наш местный бог – отец Борис. «Зоопарк»,- выпалила я. Вместо «здравствуйте» мне пришлось ответить быстро. «Зоопарк?» - удивленно переспросил отец Борис. «Вот смотрите, под стёклышками – клетки, там животные.»  «Клетки с животными» находились под скамейкой, поэтому отец Борис легко присел на корточки вместе с нами. Углубления в мягкой земле среди сорных травинок были закрыты осколками стекла. С трудом можно было разглядеть, как под ними шевелятся наши «животные». Под одним стёклышком шустрый красный «солдатик» рыл подкоп у края своей клетки. Под другим стёклышком спокойно сидела божья коровка. Под третьим, самым большим, лежала сухая стрекоза. «В самом деле, настоящий зоопарк,»- улыбался отец Борис. - «Мы в Пермь ездили в настоящий зоопарк»...- начала было я свой рассказ.- «Я понял, понял...- покивал отец Борис тёмной бородкой. - Мне пора, девочки. До свидания!» - сказал отец Борис своим негромким, отчетливым и тёплым голосом. - «До свиданья»,- проблеяли мы в ответ.
Случай с нашим зоопарком и «долгий разговор» с отцом Борисом был исключительный и необыкновенно нас взволновал. Таня от волнения лепетала что-то непонятное даже мне, полностью перейдя на свой птичий язык. Мы еще долго обсуждали с ней это памятное событие. Увидеть отца Бориса каждый день не удавалось, часов мы не ведали, а он проходил по улице в разное время.
         Он всегда проходил по улице Бочкарёва (раньше она называлась Марьинской), идя на службу во Всехсвятскую церковь из своего дома у Сылвы.
Иногда мы ждали отца Бориса на лавочке у ворот паклеевского дома.
Таня Паклеева очень гордилась, что отец Борис ходит мимо её дома.
Я ей завидовала. На нашей улице Крестьянской отец Борис замечен не был.         
         Отец Борис славился в округе молодостью и красотой. Моя двоюродная сестрица Галя Голышева из Берёзовки отличилась в нашей большой семье тем, что, очарованная отцом Борисом, в тишине церковной службы на всю церковь громко объявила четким детским голоском: «Какой красивый поп!»
Она только что научилась выговаривать непослушный звук «р» и раскатала его с удовольствием – крррасивый.
Ходили слухи о сказочной красоте жены отца Бориса, но её мы не видели никогда, оттого она казалась нам таинственной, как принцесса.
        В церковь я попадала редко, в основном, с тётей Пией. Однажды по дороге в церковь, держа меня за руку, тётя Пия рассказала мне про ангела-хранителя. Мол, у каждого человека есть свой ангел-хранитель, который спасает душу в трудный час. «И у меня есть? - я поразилась. - И у тебя,- успокоила меня тётя Пия. - Почему же я его никогда не видела?» - тут же засомневалась я.
        Оказалось, по словам тёти Пии, ангелы-хранители никому не видны, потому что бестелесны. Но когда наступит «трудный час», ангел-хранитель окажется за спиной и спасёт. Я надолго замолкла, раздумывая об услышанном.
Потом всё-таки подвела свои сомнения вслух: «Осталось дождаться трудного часа.» Тётя Пия прижала меня к себе: «Ох-хохонюшки, сиротинка ты моя».
Тётя Пия почему-то улыбалась.

        На другой день тётя Пия уехала в свою деревню Байкино. У меня по размышлении всё-таки сомнения остались: где же был ангел-хранитель и почему не спас мальчика Васеньку четырёх лет отроду, сыночка бабушки, которого она по сей день поминает в молитвах, как и дочь Лизу, «чистого ангела», по мнению всех? Куда отлучились в «трудный час» ангелы-хранители и почему? Тётя Пия далеко, спросить некого, вот разве у отца Бориса?  Он-то наверняка всё знает про ангелов. Вопросы жизни и смерти уже роились в моей бедной головке. И я стала ждать случая, чтобы спросить отца Бориса.

        Случай представился. Мы сидели, как обычно, с Таней на лавочке и обсуждали наши девичьи дела. Отец Борис показался вдалеке в солнечном сиянии летнего погожего дня. «Здравствуйте, девочки,- его рука ложится на пушистую танину головку. - Здравствуйте, - лепечем мы. И уже ему в спину я выдыхаю мой заветный вопрос: «А у меня есть ангел-хранитель?» Отец Борис оборачивается и улыбается: «Есть-есть, - подтверждает он даже кивком.- И у тебя», - говорит он Тане и уходит. Он идет быстрым шагом. Тёмная долгополая ряса обвивает его, но совсем ему не мешает. Его движения быстрые, но плавные, скользящие. Отец Борис словно по воздуху плывет, как Христос у нас на иконе. Мы с Таней зачарованно смотрим ему вслед.
         Потом я со всеми подробностями и своими мыслями рассказываю Тане историю про ангелов-хранителей. Таня слушает меня молча, её глаза сияют. Мы обе в восхищении, что у нас есть у каждой свой невидимый ангел-хранитель. После слов отца Бориса рассеялись мои последние сомнения. Мы еще долго обсуждаем все подробности сегодняшней встречи. Вдруг у меня возникла идея – а если обернуться быстро-быстро и внезапно, то возможно ли увидеть ангела-хранителя хоть на мгновенье, раз он у меня за спиной.
Мы принялись вертеться. То притихали и, внезапно вскочив, смотрели через плечо, то шли одна за другой и резко оборачивались. Ангелов не было видно. Закружились окончательно и, кажется, один раз мелькнуло розовое крыло. «Ты видела? - Кажется...»

         Ловля ангелов-хранителей у нас продолжалась не раз и не один день, но всегда безуспешно. Мы – честные девочки, никогда не врали и сказать, что мы видели ангелов-хранителей мы не смогли. Не удалось. Оставалось надеяться и ждать «трудный час».

Всегда он в очередь последний -
мой ангел белокурый, нежный-нежный,
с сияющею кожей лунной,
застенчивый и мудрый.

Сначала беды и печали все пропустит
и только улыбнётся грустно,
всегда он в очередь последний,
хранитель мой, заступник.

Стараюсь звать его пореже,
в своих невзгодах разбираюсь молча.
Вдруг лик его мелькнёт в толпе прохожих,
вдруг глас его шепнёт: не бойся.

Благодарю Всевышнего за счастье
жить на земле с невидимой опорой.
Благодарю за нежность и участие,
мой ангел грустный, непроворный.


Примечание:
Отец Борис – Борис Степанович Бартов (1925-2013),  уроженец Кунгурского района, участник Великой Отечественной войны. В 1996 году за большой вклад в духовное возрождение Кунгура был удостоен звания «Почетный гражданин города Кунгура». С 1953 года служил настоятелем Всехсвятского храма, позже Преображенского храма в Кунгуре.

Из биографии отца Бориса.
«Отец Борис родился 17 августа 1925 года в семье Степана и Марии Бартовых в селе Кинделино Кунгурского района и в святом крещении был наречен в честь Святого мученика князя Бориса. В детские годы он был лишен возможности приобщиться к знанию о Боге, и рос как все мальчишки пионером. Обретение Бога произошло в начале войны, когда вернулся из ссылки его дед – регент церковного хора, и стал приносить в дом жития святых и религиозную литературу. Тогда же Борис, студент машиностроительного техникума, впервые переступил порог храма и, по его словам, «навсегда остался в Церкви». В 1942-м, с третьего курса, Борис Бартов был призван в армию. Служил механиком в авиации. Прошел Северо-Западный, Украинский и Белорусский фронт. После окончания войны еще пять лет служил в армии. Награжден орденом Отечественной войны II степени, десятью медалями.
Именно в годы Великой Отечественной войны он укрепился в вере и в желании посвятить себя целиком служению Христу и Православной Церкви. Благословение на путь священства Борис Бартов испросил у Патриарха Алексия I. По окончании войны, вернувшись в родной город, работал на машзаводе. В декабре 1950-го года Владыка Иоанн (Лавриненко) рукоположил его в диаконский чин, а в сентябре 1951-го года – в сан священника. С  1953 года отец Борис служил настоятелем Всехсвятского храма, позже - Спасо-Преображенского храма в Кунгуре. Скончался 6 февраля 2013 года. Протоиерей Борис Бартов покоится за алтарем Всехсвятского храма.»