ДОРО 2 глава 44 Невероятное воплощение Макса

      Отрывки из романа-утопии "Незаконные похождения Мах,а и Дамы в Розовых Очках", книга 2, повествующего о смутном времени распада государство образующих, общечеловеческих, моральных норм, когда на грешную землю нашу поднялась из самой Преисподней одна из богинь Ада, некая сверх могущественная демоница Велга, дабы, воплотившись в тело избранной Ею женщины, разжечь среди людей ещё большую смуту, ускоряя падение человечества во тьму.


   Свет перед Максом начал меркнуть; мгновения потеряли динамику силы и переродились вдруг в безразличное приятие вечности; и только последние из самых громких и значительных звуков и ощущений успели запечатлеться в сознании юноши, когда перед смеркающимся его взором появился покатившийся прямо под ноги распахнутый портативный компьютер полковника с застывшем в растерянности лицом президента среди дисплея и мигающей надписью у кромки экрана: “Прямой эфир!”, – а вместе с этим, страшный грохот и могучее сотрясение всего вокруг, перевернувшее перспективу созерцаемого на дыбы.
  – Вот и смерть настала! Последнее могучее потрясение… Катастрофа… Конец света! – меланхолично подвёл итог воспринимаемому Макс, и, неотрывно глядя на дисплей, прямо в распахнутые во всю ширь глаза президента, погрузился во тьму, отрешённо чувствуя, как падает в бездонный колодец, отрешаясь от освобождающего, наконец, дух его, израненного и уставшего тела.
   Тьма и забвение минули мгновенно, оставив за собой ощущение пребывания в вечности. Растворившись в бездне чистого духа и абстракции, сознание Макса, готовое вот-вот сгинуть напрочь, вдруг, с непреодолимым упрямством, принялось собираться вновь, стремительно приобретая ту самую, знакомую нам по бодрствованию, логичную структуру; ту самую способность осмысливать воспринимаемое, коей пользуемся мы повседневно. И вот в глаза его вновь брызнул свет жизни, в уши полились сонмы звуков, нос вдохнул ароматы и вонь, а разум заговорил о том, что восприняли все перечисленные органы, начав трудолюбиво компоновать получаемые сигналы в смысловые па.
   Первое, что увидал перед собою наш горемыка-Макс, оказался знакомый ему силуэт компактного портативного компьютера, маячащего с жидкокристаллического экрана успокаивающе раздражающим истошно-голубым светом. Покуда восприятие видимого им налаживало и резкость и контраст, он, параллельно, услышал волнующе-истомный ласково-нежный женский голос, обращающийся к кому-то с подкупающим беспокойством: “Господин президент! Господин президент! Что с вами? С вами всё в порядке, господин президент?” – тревожно ворковал где-то над Максовым ухом этот милый голосок, подкрепляя свою приятность свежим клубничным запахом женского дыхания, да ароматом воздушно-розового парфюма.
  – Чёрт возьми, в порядке! Всё в порядке! I’m ok! – неожиданно для самого себя отозвался на её голосок Макс, чувствуя, как собственный голос его звучен и чист, а произношение слов производится непринуждённо и легко, что прежде, особенно на уроках гуманитарных дисциплин давалось ему с мукой. 
  – Вы весь прямо-таки побледнели вдруг, после этого замыкания… Вы уверены, что вы в порядке?... Может быть, пригласить доктора? Всё-таки – не шутка – электричество… – продолжала подкупать нежной озабоченностью женщина, которую видел и Макс, невольно повернув голову прочь от экрана, навстречу её голосу, и с любопытством разглядывая близ себя следующую, встреченную им так близко, после Велги женщину дивной красоты и холёного роскошества знатной особы, поскольку та была столь же элегантна в своей стати, столь же упоительна в богатом лоске, столь же очаровательно недоступна в своей грации кинодивы, как и сама госпожа Нагваль; разве что чуточку блеклей, малость не идеальной, да чуть менее вызывающей, смотрелась, возникшая справа от Макса женщина; но близость её мгновенно затуманила сознание нашего, неискушённого в делах очарования юноши. Подростковые грёзы о волнующе сладкой утробе красавицы зашатали сознание Макса, как гуляющие туда-сюда поршни парового паровоза; он вдруг отдался чувству вожделения, подавлять кое ещё не научился, власть над коим не развил ещё в себе в силу юных лет и редкого общения с женщиной.
  – Господин президент! С вами, верно, что-то не так! Вы весь сделались красным теперь!... Наверняка давление подскочило… Конечно! После удара током, разве может быть нормальное давление? Да и вообще… Всё же, я думаю, следует вызвать доктора…” – ворковала перед Максом эта особа, с заботой склоняясь над его лицом и поправляя ему воротник рубахи, отчего грудь её, стеснённая бортами лилового суконного пиджака, подалась наружу и выпятилась, словно в жажде прохлады и отдохновения от собственного внутреннего жара, как какие-нибудь пара пышных пирожков из печи.
  – Доктора?... А вы, что же сами, Танечка, разве не доктор?... Может быть в вас способности какие дремлют, целительные? Неужели сами не справитесь меня выходить? Ведь любое давление нормализовать можно… Ведь если давление, то значит нужно дать ему выход, найти ту среду, где оно окажется необходимым, то есть заполнить её его силой… – путаясь мыслями, голосом с нарастающей дрожью и истомной картавостью, многословно возразил красотке Макс, и отчётливо почувствовал, как, облачённое в удобный деловой костюм, его тело оживилось в самом центре естества.
  – Что это вы такое говорите, Меркурий Валерьевич?! Сила давления, разве не болезнь?... Вы… Вы имеете в виду то – другое давление, что ли?... Ух! Ну, знаете… Вы так неожиданно об этом заговорили… Никогда ещё я такого от вас не слышала… Забавно! Мне приятны ваши слова, не скрою, но дайте немножко подумать, господин президент! – лукаво увёртываясь от жадного внимания Макса и от цепких глаз, то внимание распространяющее, – закокетничала дива, и Макс почувствовал, как эмоции его наполняются каким-то волшебным и томительным ядом, почти тем же ощущением, какое испытывал он от поедания средь городской дискотеки голландского экстази на школьном выпускном балу прежним летом; но вдруг, совершенно неожиданно, вопреки своему искромётному настроению, заговорил совсем противоречащие чувствам речи: “Татьяна, господь с вами! Что вы подумали!... Хотя, простите, я вас, пожалуй, плохо понял… Или, может, вы вдруг поняли меня не так? Не знаю… Но, верно, вас я не хотел, на самом деле, трогать за живое… Виной всему проклятый ток, тот шок, что испытал я… Немножечко смежились мысли… Оговорившись, прошу простить меня за дерзость… – а после этих слов, всё тем же голосом воскликнул и сам Макс, воскликнул из самой души своей, из самого своего сердца, хотя, конечно, порой даже путал, где оно там в теле находится: “Вот это речь! Да я, бля, ритор! Демокрит!” – воскликнул, и тут же опустил очумевший от накала страстей взгляд вниз – на свои руки, где, по знакомому уже сценарию, вдруг, с некоторой неожиданностью, но без того панического шока, что обуял его в теле негра в лечебнице Огайо, разглядел, на месте своих, совсем чужие, хотя и белые, европейского оттенка и склада, руки взрослого, средних лет мужчины.
  – Меркурий Валерьевич! Что вы себе позволяете?! – тут же переменилась в своём настроении дива, отступив от Макса на шаг, и используя своё возмущение, как щит против собственных ошибок и слабостей, закусила лакированный ноготок.
  – Вот именно, Татьяна Ареевна, вот именно!... Что это, в самом деле, такое? Что это я?... И, пожалуй, на фоне эдаких моих странностей, ваше предложение пригласить доктора выглядит вполне уместным… Признаюсь – я был не прав! Объективно – со стороны вам виднее, как повлиял этот удар током… Возможно, сам я не отдаю себе отчёта в собственных реакциях, и даже… в словах… – рассыпался в извинениях Макс, хотя совершенно и не хотел говорить всего этого, а лишь следовал за произносящим чужие слова эти чужим телом, языком и разумом президента Азирии Меркурия Валерьевича Керенского.
  – И хера он блуждает, когда такая чикса грудью в нос упирается и ластится, как кошка?!... Он чё – гомосек, что ли?! – тут же подумал про всё это дело Макс, заметно сумятившись и духом и настроением, и, чувствуя даже, как восставшая только что плоть президента уменьшилась в своей силе; но в сознании его неожиданно зазвучали какие-то параллельные мысли, как звучали галлюциногенные звуки и голоса, когда они с приятелем Вовкой ездили под Питер: “Тревога, тревога, господин президент! За такое поведение вас могут принять за слабоумного… а это, знаете ли, в нашей профессии – самая главная оплошность! Поэтому, чтобы с вами не происходило, Меркурий Валерьевич, держите себя в руках! Да и потом, Меркурий: помимо самопроизвольных речей сумасшедшего, вы, с неожиданно губительной лёгкостью поддались на коварное очарование госпожи Татьяны… Госпожи Татьяны, а это, пожалуй, поопаснее проблемы потери репутации… Она, конечно чудо! Но, весьма, весьма, опасна вам… Она – коварная, роковая, своевольная дива… Сближение с нею губительно! Карьера моя тут же сделается горбом к её успеху… Ведь я не боров слабовольный, чтобы загубить себя поддавшись чарам этой властной ведьмы! Приключения с особой, подобной ей мне с лихвой хватило в молодости, когда я чуть не загубил свою жизнь в 20 лет… И потом: ведь я решил посвятить всю страсть Милле… Фу! Ну что за наваждение?! Как я мог поддаться этой лукавой блуднице, хотя и похожей на богиню, но ведь Милла… Милла, конечно, несравненно красивей любой Танечки, но некоторой собственной, особой красотой… Ох, милая Милла! Конечно, по крайней мере в моём сердце, ты будешь выглядеть красивее всех! И пусть красота твоя не такая броская, как у этой вальяжной карьеристки и кокотки Танечки, но всё же – именно я – президент Азирии люблю тебя! Чего же тебе ещё надо?! Любви народа? Красоты? Богатства? Роскоши? Причуд? Ну почему же сам я в глазах твоих совсем не вижу того, что чувствую к тебе, о Милла?!” – внутренними своими мыслями поведал Максу всю романтическую свою подноготную президент Азирии; а мысленно смолкнув, позволил, наконец, и Максу ответить на это потоком собственных соображений, среди которых Макс путаясь сам, совершенно не понимая и не разделяя любовных домыслов президента, но внутренне, искренне радуясь тому, что оказался всё же не в теле какого-нибудь педика, а в теле, хоть и расчетливого до страсти, но всё же гетеросексуала. И всё же, в тот миг, когда отверженная разумом президента красавица обернулась к его растерянным глазам своим элегантным, будто приподнятым руками скульптора чуть кверху, кругленьким упругим задом, Макс восстал вновь и, вопреки всем домыслам и чувствам сковавшего его тело правителя, поддался вожделению горячих чувств, отпустив свои невоспитанные эмоции гулять средь степи казаком.
   Тело президента, вслед испытываемому Максом чувству, конвульсивно дёрнулось, меняя позу, и в панике пряча восстающую некстати плотскую силу; губы благородного лица правителя предательски увлажнились и, приоткрывшись, закапали на галстук пошлой слюной, а из гортани полился несдержанный каскад блеющих и чавкающих звуков, своим звучанием как будто бы подбирающихся к ней, как будто бы желающих её укусить.
  – Что это вы, господин президент? – с надменной грацией приподняв бровь в изгиб благодушной насмешки, обернулась к Максу красавица Татьяна, и рассмеялась звонким, здоровым, закалённым смехом бесстыдницы.
   Сам президент, на укор её смутился чрезвычайно, подумав про себя о том, что одолевшая его некстати страсть сгодилась бы при встрече с Миллой.
  – Ах, Милла, Милла! – с благоговением пропел дифирамб возлюбленной он в своих мыслях, а Макс, напротив, раскритиковал романтические воздыхания президента, подумав так: “До чего же чудаковаты все эти выдающиеся деятели!... Что не политик или музыкант – то обязательно чудак! Ведь он вздыхает по той, на которую, как я понял, у него не стоит… Что за самобичевание?”
   Меж тем, доступная взору и чувствам красотка Танечка продолжала накалывать конфузную ситуацию, провоцируя президента и словом, и делом.
  – Итак, Меркурий Валерьевич, вам врача?... Будем вызывать доктора? Или, может быть, все ваши странные речи – лишь следствие физиологических метаморфоз? – лукаво прищурившись, бесстыже вперилась взглядом в самые вздыбившиеся брюки президента она.
  – Конечно! Разумеется – все мои речевые огрехи – есть следствие физиологических метаморфоз… Ведь меня ударило током, чёрт возьми! – не выдержал её откровенных взглядов президент, перейдя с речи дипломата и романтика на сдержанный крик и ругательства.
  – Конечно, это не вполне скромно – мне указывать Вам на столь деликатные вещи, но, мне кажется, что этот удар током пошёл Вам только на пользу… Да и странные речи Ваши, при определённом рассмотрении, не кажутся мне такими уж странными… Даже наоборот – в них мне слышится больше той, человеческой искренности, коей пренебрегаете Вы в формальных обстоятельствах… – журча речью, и по-женски мягко, и по политически грамотно и грациозно, пошла на штурм интимных бастионов верховодца смазливая дива, вновь пододвинув прямо к алчущим подобной красоты глазам Макса свою выдающуюся грудь и дыша редким, глубоким дыханием разгорающейся страстной печи президенту прямо в лицо.
  – Татьяна Ареевна! – начал было отмахиваться от дивы верховодец, но та, словно чувствуя одобрение сидящей в душе его души Макса, продолжила натиск, и, стоило лишь президенту на миг прикрыть веки, дабы перевести дух от этой назойливой сцены, решительно ухватилась своей мастистой и ухоженной пятернёй сладострастницы прямо за сам, привлекший её внимание предмет в его брюках.
   Макс возликовал от такого происшествия и, дабы чувствовать её ласки отчетливей, ещё глубже вживился своим  духом в президентскую плоть.
   Тут и сам верховодец совсем сдался и, испустив беспомощный вздох, смежил бдящие за нравственностью очи государственного мужа, как какой-нибудь согласившийся на обоюдовыгодный компромисс взяточник.
   Именно в этот, отчаянный и дерзкий момент, как то и бывает по сценарию ироничной судьбы, их, состоявшуюся, вопреки противоречиям взаимность и негу резко оборвал донёсшийся от двери шум приближающихся многочисленных ног и, режущий слух, на фоне создавшейся нежной идиллии, грубый мужской бас.