Хоррор

Сны свои описываю редко. А точнее, не описываю их. От слова совсем.

Но этот решил, хотя бы  кратко, изложить.

Напился перед сном настойки чаги, прополиса с медом и имбирем.

Теперь буду знать, что пить, если хочешь всю ночь кошмары смотреть яркие, сильные,  впечатлительные.

Старый город. Вернее старая окраина, полу - сельская или сельская, грязная не асфальтированная, то ли  весенняя,  то ли поздняя осенняя.

Ну, в общем,  из сеттинга явно не городская, неприбранная, запущенная, с грязными тропинками и уже закрывающимся рынком.

Из тайминга?

Ну, это точно пятидесятые годы.

Люди ходят все в тёмном. Женщины в платках или шалях, тоже в черных  пальто с черными меховыми воротниками ,то ли из черного кролика, то ли из черных кошек, то ли действительно из черно-бурых лис. 

В женских одеяниях никогда не разбирался. А тем более во сне.

А мужиков, которые как положено для того времени все ходят как один в фуфайках, подпоясанных ремнями. Так вот их, мужиков, почему-то нет никаких.

Феминистская какая-то территория.

И я, как последний мужик из рода мужиков у них, женщин всех этих молчаливых и темных почему-то в услужении.

И неуютно мне от этого осознания как-то и даже страшно порой.

 Я бегаю по рынку заглядываю в закрывающихся ларьки и павильоны выглядываю, есть или нет у них бумага.

Вот с этой-то обыкновенной пачкой писчей бумаги и связана вся эта страшная хоррорская история.

Город от рынка далеко.

И тоже  какой-то старый. Я часто вижу его во снах. То ли окраина Свердловска, то ли самая окраина Кирово-Чепецка.

И я в нем какой-то - то истерично - потерянный. Хожу вялый и весь бесцельный, бесполезный.

И ничего мне не интересно и ничего мне не хочется.

И сижу почему-то с пустой записной книжкой на снежном сугробе на окраине дороги у самого забора, у кладбища, в Красном, что у нас в Сошенях.
 
Сижу прямо на снегу. По дороге едут машины или автобусы.  Тоже старинные. Тоже из пятидесятых: полуторки, ЗИСы.

Сижу  на снегу в хорошем пальто из толстого серого сукна с большим воротником. И, как это ни странно, мне  нисколько не  холодно сидеть на снегу, а большой тёплый и ласковый воротник  греет шею.

И не холодно мне почему-то. А может потому, что уже весна? Ведь на  дороге грязь. Значит или весна или осень.

А может я уже мертвый и поэтому мне ни холодно, ни жарко, и все равно мне, зима, лето или осень.

В руках у меня блокнот, вернее записная книжка, но я почему-то ничего не  пишу, а просто сижу.

Не думаю, а просто мужчина снегу сидит на снегу. И очень ему  удобно сидеть.

Сижу, слушаю шум машин,  смотрю в свою чистую записную книжку, даже не думая туда что-то записывать.

Ведь ни ручки у меня, ни карандаша нет. нет и что? Я спокоен. Не надо мне ничего.

Мне просто хорошо.

Нет не хорошо а спокойно пусто.

И ничего мне и не надо. И никуда и не надо. А может это не я? Может я не человек. А может это памятник мне? С моим фотолицом, с моей душой,  застывшей и окаменевшей?

Тогда  почему не на кладбище? А рядом с ним, на пушистом белом снегу.

И мимо него по дороге идут, и идут, женщины в темном.

Нет, это не памятник.

Это я сижу.

На чистом белом с новой не начатой записной книжкой  с чистыми белыми в клеточку страницами.

А до этого такая суетня. 

В нашем старом двухэтажном доме живет или работает какая-то непонятная частная фирма, маленькая и бестолковенькая. Даже непонятно, чем она занимается.

И работают здесь одни женщины.

Что – то все суетятся, такие деловые, письма пишут, какие-то бумаги, куда-то звонят.

Ходят все вполне серьезные и озабоченные.

И я у них единственный мужчина тоже то ли работаю, то ли просто на подхвате.

Нет, я  работаю у них. Я работаю на них. Выполняю какие-то мелкие поручения, выполняю с удовольствием, хотя абсолютно не понимаю их смысла.

И про себя все время  спрашиваю, когда же они меня возьмут на работу, накормят.
 И когда начнут мне платить зарплату. Долго ли на них я буду работать бесплатно.

Все это про себя ворчу, недовольство в себе как мелкие угольки  поддерживаю, но все просьбы и поручения выполняю исправно.

Женщины  все в возрасте. Некрасивые, непривлекательные. И у меня к ним нет ни интереса, ни претензий, ни любопытства,  кроме одной: “Ну, будут ли они платить мне зарплату когда-нибудь”?

Они мне не поручали, но я вижу, что у них закончилась бумага, надо пойти поискать.  у меня в кармане лежит последний, мятый комочком рубль, но почему-то образца не 1947, а 1961 года.

Рубль из будущего?

Пощупал, подумал помочь надо женщинам, пойду куплю им бумаги, а то она совсем закончилась. Вот и принтеры все не заправлены, пустые.

Только я вышел за дверь, тут же одна из них как броситься мне на спину и села на меня, обхватив ногами. Ну как мы в пионерлагере играли в слонов. На закорочках носили друг друга.

Я не испугался. Я не удивился. Я и раньше подозревал, что  нравлюсь ей. Я давно подозревал, что эти женщины ведьмы. Но и даже, когда она так на меня крепко сзади на спину села, я все равно не испугался.

-Наверно, любит она меня - подумалось равнодушно, вот и оседлала, наверно хочет, чтоб я её покатал, как герой Гоголя черта оседлал. Но тут все наоборот.

Летать я не умел и стал бегать с нею, сидящей нагло на моей спине, по большому деревянному крылечку, подкидывая её как конь на скаку, думая и надеясь, что доставляю ей приятное удовольствие.

 Наверно так оно и было. Женщина, сидя у меня на спине, и руками обхватив шею,  еще крепче обхватила меня ногами. И даже больше…

… стала двигать по моей пояснице взад-вперёд, как бы в такт мне и, как бы подгоняя меня.

- Что-то не очень приличное мы делаем, вернее она делает,  - подумалось мне стыдливо. - а если люди увидят.

Я осторожно оглянулся продолжая ее катать кругами.

Вечерело. Рядом никого не было.

это меня успокоило.   

Но ненадолго.

На крыльцо пролился неожиданно свет от абажура из комнаты.

Это приоткрылась дверь. И вышла вторая, серьёзная интеллигентная , строгая.

И посмотрела на нас.

Но, похоже, ни меня оседланного,  ни нас она не видела и глядя вперёд мимо нас  играющая и посверкивающая холодным стеклянным светом глаз,  словно мёртвая.

И неподвижная проплыла мимо нас.

Да так проплыла, что меня холодом ледяным мертвецким обдало, и у меня прямо мурашки от страха по коже.

Следом за ней, как-то незаметно исчезла и моя наездница, крепко сидевшая на мне ещё минуту назад.

А я думая о том, получила ли она удовольствие, от того, что я ее катал,  и не заметив как она с моей спины исчезла.

Побежал покупать им бумагу для принтеров.

А город оказался почему-то итальянским или немецким, одним словом старинным, спокойным.

И сначала я попал в какой-то подвал. Тоже деревянные лестницы, шёл, шёл и пришёл к бару, где продают эль, пиво и вино.

Но я оказался под баром.

А бар — это не то,  что мне надо.

Быстренько выхожу.

Вот тут и попадаю на самую окраину, но уже нашего города. Где-то недалеко. Рядом железная дорога и в темнеющей окраине закрывающихся ларьков и павильонов рынка.

 Бегу по рынку.  Мяса мне не нужно.

 Мимо.

Галантерея не нужна.

Мимо.

Закрывается рынок. Спешу.

Ага,  а вот и вижу. канцтовары, хозтовары и масса бумаги.

Почему-то именно туда все бегут. Бегут. Толкаются в очередь и без очереди бабушки, старушки, женщины , целые их ряды с меховыми из черных кроликов и черных кошек воротниками.

 А продавец, уже продавший весь свой товар раздаёт им парашюты, белые шелковые точь-в-точь такие, какие падали у нас на полигоне.

Большой удачей считалось найти такой парашют.

Большие такие белые парашюты из настоящего шелка.

Парашют от САБов.

САБы – это светящиеся авиабомбы. Самолет их с большой высоты в несколько километров бросает и вместо бомб у них зажигательные бочки, которые горят ярко и долго, и САБ, зависая над полем боя, огромные площади освещает и делает их светлыми, как днем.

Берегись враг. Все видим. Не спрячешься.

 - Надо же, вот повезло, - радуюсь за теток, жадно расхватывающих военный использованный шелк. 

Пролезаю через их головы. Кричу продавцу:

- Мне пачку бумаги пожалуйста. Вон ту.

 Она вроде меня слышит но не обращает внимания.

Снова кричу. Еще громче.

- Женщина, пачку бумаги мне!

Вдруг она протягивает руку и кладу ей в  руку свой самый последний  измятый рубль. 

Но она все равно не видит меня.

Рубль пролетает мимо её руки и падает под ноги.

Она, не обращая внимания на меня, снова берёт очередной парашют и с криком:

- Кому надо? Берите!

Бросает парашют, как белый шелковый мешок в толпу  осаждавших прилавок бабушек.

Вдруг одна из них, маленькая и шустрая старушонка в чёрном потертом пальто  и в шали, перепрыгивает через прилавок, хватает с земли мой рубль, вырывает мешок с лёгким  белым парашютом из рук продавщицы и убегает.

Нет не убегает, а натурально улетает низко метра полтора над землёй улетает, с моими последним рублем.

 Как ни кричал я, как ни махал руками ,продавец, по- прежнему не обращала на меня никакого внимания.

А может не видела, а может и не слышала, а может была неживой и окоченевшей.

И остался я без денег, без зарплаты, а может и без работы.

И без этой злополучной пачки бумаги.

Так от обиды и проснулся.

Больше, конечно не от потери работы, не от старых женщин, помыкающих и командующих в сне мною, а от потерянного, вернее украденного злой старушкой,  моего последнего рубля.

 А на старушку, почему – то, я,  даже спящий и даже проснувшийся, не сержусь.

Видимо,  деньги ей очень нужны были.

Я вообще на женщин не сержусь.