Ёлка для мамы

Наступил канун Рождества. Ранние зимние сумерки опустились на землю, и в избах зажглись огни.
В деревне молодежь собиралась колядовать. Парни в деревянных рогатых звериных масках и овчинных шубах, девушки в платках потеплее, новых юбках и телогрейках. И дети — кто во что горазд.
Любаве в этом году исполнилось тринадцать. Она уже расцвела, так что теперь её как взрослую отпускали гулять с деревенской молодежью. Отец подарил ей новую ленту в косу, которую девочка вплела на праздник. А мать настояла, чтобы она взяла с собой брата — десятилетнего Матвея.
Любаву это совсем не обрадовало. Они с девчонками собирались колядовать со старшими и потом покататься с горки, а тут следи за младшим, чтоб не убежал далеко на спор с другими мальчишками и в полынью на озере не провалился. Всё удовольствие насмарку. Но что оставалось делать, если мать строго посмотрела на неё и сказала:
— Ты же взрослая теперь совсем! Не обижай младшего! И не ходите в лес, нечего там зимой делать!
У матери и отца их выжило всего двое, так что с детства они держались вместе. И так они и вышли из избы вдвоем — смешной, лопоухий и светловолосый, словно сено на пашне, Матвей в длинной шубейке и вытянувшаяся за лето Любава, одетая в удобную для катания с горки одежду.
Полная луна уже величественно вышагала на темное звёздное небо. Морозило, поэтому носы у детей сразу покраснели.
— Давай быстрее, все уже собираются! — окликнула брата Любава и прибавила шаг.
На деревенской площади и правда уже было много молодежи — одетые как цыгане и цыганки, в нищенское тряпье, нарядные одежды, чтобы сойти за купцов, или тяжелые меховые шубы, чтобы изображать зверей. А Вася, самый взрослый и крупный из ребят, уже собиравшийся осенью жениться, обсыпал голову мукой, чтобы волосы поседели — сегодня он изображал старика, ведущего всю компанию за собой.
В этом году плотник Михайло помог ребятам сделать новые деревянные маски и знамёна для шествия по деревне. Полотна с рисунками солнца, звёздами и другими обрядовыми символами деревенские девушки ткали сами долгими осенними и зимними вечерами. А деревянную, красиво раскрашенную звезду на шесте мастерил ещё отец самого Михайло.
Девочка восторженно оглядывалась по сторонам, рассматривая костюмы ребят, а брат так и вовсе шел, раскрыв рот от удивления и спотыкаясь об свои ноги. Но тут Любава увидела своих девчонок и направилась к ним, забыв про младшего.
— А он что, тоже с нами будет? — воскликнула вместо приветствия Марья, её подружка.
— Мамка сказала, что одну не отпустит, так что пришлось взять его с собой, — отмахнулась она и обратилась к брату: — Иди к своим, но не смей бегать к озеру и в лес!
Матвею было достаточно услышать слово «иди», как его и след простыл. Остальную часть её слов он вряд ли услышал.
Облегченно вздохнув, Любава подхватила подружек под руки и помчалась к горке. Она боялась, что младший начнет упрямиться и проситься с ней, но сегодня у него, к счастью, было другое настроение. Все-таки она уже выросла, ей хотелось больше времени проводить с девчонками и заглядываться на парней, шутить с ними. А тут под ногами вечно мешался хоть и любимый, но ещё маленький брат.
Когда вся толпа собралась, девочки прибились к старшим. Им даже выдали маски — Любаве досталась смешная, изображающая козленка. В её телогрейке, подбитой мехом по воротнику, она легко могла его изображать.
Вечер летел незаметно, они спели колядки, обойдя почти все дома в деревне, собрали много угощения — мешка три или даже четыре, а потом наконец пошли кататься с горки. И только где-то посреди очередного спуска девочка поняла, что давно не видела в толпе брата.
— Машка, а куда делись мальчишки? — спросила она у более глазастой подруги. Та пожала плечами и, подхватив юбки, помчалась взбираться на горку — уже раз пятнадцатый, не меньше. У неё не было младших братьев, возиться с которыми бы приходилось с самого детства, так что и забот таких она, последыш у немолодых родителей, не знала.
Любава поднялась с разворошенного и утоптанного снега и поспешила к остальным ребятам. Никто не видел её брата уже достаточно долго.
«Кататься на озеро пошли!» — ухнуло в её голове, и сразу накатил ужас. Лед в этом году стал поздно, наверняка был ещё тонкий, и провалиться под воду казалось вполне реальным.
Не глядя по сторонам, не слушая окриков девочек и смеха молодежи, деливших вкусности из мешков с набранным сластями, старательно обегая с хохотом возившихся в снегу ребят, сестра бросилась бежать к водоему. Маска козы, висевшая до того у неё за спиной, полетела в небольшую общую кучу, посреди которой горделиво возвышался шест с Вифлеемской звездой.

Озеро находилось за чертой деревни, у самого леса. Скатившись с небольшого пригорка, Любава остановилась, тяжело переводя дух. Сразу стало страшно, что Матвей уже попал в беду — на берегу никого не было, а лед под тонким слоем снега не отражал света полной луны. Было ясно и звездно, так что девочка разглядела у края леса одинокую фигурку в светлом тулупе. Не глядя, Любава помчалась по берегу, местами утопая в снегу по колено. Ух, и задаст она ему!
— Ты зачем сюда пошел? — воскликнула сестра, остановившись возле младшего и хватая его за плечо. Но мальчик зачарованно смотрел на высокие разлапистые ёлки, до которых ещё идти и идти вглубь леса.
— Давай наберем мамке веток, украсит дом, Рождество всё-таки, — сказал наконец он, повернувшись к девочке и не обращая внимания на её грозный настрой.
— Мама сказала не ходить туда.
— А мы быстро. Тут рядышком же! Летом бегаем туда каждый день, а сейчас нельзя. Глупости!
И стоило ему договорить, как из ниоткуда налетел ветер и помахал ветками ёлок, словно зазывая их.
— Мамка наругает, — уже неуверенно сказала Любава.
— Она не узнает. Скажем, что у Петровых попросили.
У дома этой семьи росла высокая старая ёлка, хотя больше никто из деревенских не рисковал сажать это дерево у дома — плохая примета.
— Да пошли уже, быстрее наберем — быстрее домой попадем! — нетерпеливо сказал Матвей и потянул сестру в лес.
И она сдалась.
Голые деревья под снегом совсем не мерзли, в отличие от носа и ладошек девочки. Любава намочила варежки, пока каталась с горки, и теперь жалела, что не пошла сразу домой, забрав брата. Вечно ему приходили в голову всякие безумные идеи, а потом они попадали в переделки.
Снега намело по колено, как и у озера. Но там хотя бы рыбачили мужики из деревни, поэтому были тропки. А тут приходилось идти напролом, по сплошному белому полотну, которое изредка пересекали следы зайцев или кого покрупнее. Ветер задувал в кронах деревьев, над головой сверкали звезды и проплывала луна, а где-то ухал филин — единственный неспящий в лесу, кроме детей.
А ёлки всё не становились ближе.
— Мы не туда идем, — неуверенно сказала Любава.
— Да прям! — фыркнул брат и ускорил шаг.
Но чем быстрее они шли, тем дальше, наоборот, становились деревья. Вскоре и Матвею пришлось признать, что они заблудились.
Любава села на снег и заплакала.
— Зачем я тебя послушала! Теперь нас волки съедят! Мамка заругает!
Младший, хоть и был напуган не меньше сестры, потряс её за плечи, чтобы привести в чувство и сказал:
— Пойдем обратно по своим же следам, не переживай. Как можно потеряться в нашем лесу! Пошли!
Он тряхнул сестру ещё раз и потянул, чтобы она вставала из сугроба. Утерев слезы, девочка откинула косу за спину и, взяв брата за руку, повернулась, чтобы идти обратно.
Да только следы исчезли, хотя только ещё были на снегу.
— Ворожейка заколдовала! — воскликнула Любава и принялась оглядываться.
Бабушка рассказывала, что в лесу, когда она была молодая, жила ведьма. Поэтому деревенские обходили самую чащу стороной, а за ягодами ходили только на опушку, не дальше этих самых ёлок.
Похоже, ведьма и завела их в лес.
— Мы оттуда пришли, — настаивал Матвей, показывая на высокий дуб, за которым начиналась темнота.
— Не могли мы той тропой пойти, она на другую сторону озера ведет, — покачала головой Любава и показала на противоположную.
Они спорили, пока не поняли, что луна начинает спускаться, а света в чаще становится меньше.
— Пошли прямо. Может, так выйдем к озеру, — предложила старшая, и они двинулись вперед.
Луна садилась всё ниже и ниже, прямо над тропой, которой пошли дети. Но вместо выхода из леса она осветила низкую избушку, укрытую тенями от деревьев. К ней вела тонкая тропка, которую протоптал явно лишь один человек. У порога была аккуратно сложена поленница, а к сараю вела ещё одна слабая тропа. Внутри дома горел свет, а из трубы шел дым — хозяйка топила печку и что-то готовила.
— Это изба лесничего! — радостно воскликнула Любава и потянула брата к двери.
Лесник умер в прошлом году — деревом задавило. Теперь там хозяйничала его жена — тетя Даша. Дети знали её — она покупала у родителей молоко раз в неделю. Некрасивая, уже немолодая женщина с тяжелым взглядом приходила по вторникам и увозила на телеге, запряженной усталой каурой лошадью, два бидона. Мать после её ухода всегда тяжело вздыхала и крестилась. Тяжела доля одинокой бабы, да ещё живущей в лесу. Деревенские предлагали ей переселиться в заброшенную избу на краю, рядом с её любимым лесом. Но женщина отказалась — мол, в своем доме привычнее, да и справляется пока. Люди выдохнули — лесника и его жену не очень любили, они были пришлые и нелюдимые.
Но сейчас её избушка показалась детям спасением.

Тетя Даша, конечно же, пустила детей к себе. Пока они отогревались и пили горячий иван-чай вприкуску со сдобными плюшками, она сказала:
— Я выведу вас другой дорогой, ближе к деревне. На озеро возвращаться — это ж крюк давать.
Но Матвей уснул прямо за столом — устал, испугался, маленький же ещё.
— Пусть отоспится, утром пойдете, — покачала головой женщина и пошла расстилать перину прямо на печке.
— Мамка уши оборвет, — заплакала Любава.
— Не плачь, скажу что-нибудь, — успокоила её Дарья, и девочке сразу стало как-то спокойнее. Когда взрослый готов вступиться за тебя, хотя и знает, что ты правда виноват, уже легче на душе. — Иди и сама ложись, утром разбужу.
Сестра и рада была уснуть на теплой печке, завернувшись в свой платок. Уже засыпая, она почувствовала, что женщина уложила брата рядом с ней.
А под утро Любава резко проснулась, и сама не поняла, от чего. Матвея рядом не оказалось. Девочка подскочила и спрыгнула с печи. «Куда пошел так рано?» — затревожилась она и, обойдя печь, вышла в комнату.
А прямо посреди, на полу, сидела тетя Даша и обгладывала человеческую ногу, на которой был знакомый валенок брата.

«Я сплю», — сразу подумала девочка и принялась тереть глаза. Но это был не сон. Кругом валялись обглоданные кости, обрывки одежды, второй валенок, а пол и одежду женщины покрывала кровь.
Любава сделала шажок назад и закричала от ужаса.
Ворожея — а это явно была она — только усмехнулась, выплюнув остатки ноги. Валенок с глухим стуком упал на пол, угодив в лужицу, натекшую прямо рядом с рукой женщины. Та зачерпнула крови и обтерла ей лицо, с удовольствием вздохнув, словно только сейчас смогла по-настоящему дышать полной грудью.
— Глупые же вы, глупые! — рассмеялась Дарья, вытирая остатки крови с лица краем передника. На глазах она стала моложе и красивее, темные волосы завились вдоль лица крупными локонами, а кожа словно засияла. — Вам говорили не ходить в лес зимой? Уж ваша мамка должна была говорить! А вы не послушались. Вот теперь и расплачивайся!
Девочка сделала ещё шаг к двери и, поскользнувшись на крови, упала.
— Да не переживай, тебя я не буду есть, мне хватило одного, — усмехнулась женщина. — Но и в деревню ты не вернешься, а то расскажешь всем.
Любава стала потихоньку отползать к порогу, стараясь не дышать и не думать, что означают слова ведьмы. Если задумается, то не сможет двигаться из-за страха.
— Тебя я просто зажарю в печи, это не так долго. А потом пора бы мне уже вернуться домой, в город! Слишком долго я здесь томилась.
Она направилась к девочке, но Любава резко подскочила с пола и кинулась к двери. На её счастье, та оказалась не заперта, и она побежала вглубь леса, не разбирая дороги. Оглянувшись раз, Любава поняла, что ведьма бежит за ней, да гораздо быстрее, чем обычный человек. Повернув на ходу, девочка помчалась туда, где, по её представлениям, находилось озеро.
Увязая в сугробах, она вдруг пересекла цепочку следов. Без колдовства Дарьи проложенная ими вчера тропинка стала видна. По ней Любава и побежала.
Озеро вынырнуло перед ней, но быстрее, чем она успела прыгнуть хотя бы в полынью у бережка, путь ей преградила ведьма.
— Куда собралась! — воскликнула она и махнула когтистой рукой, оцарапывая лицо девочки.
Хватаясь за щеку, Любава повернулась и побежала обратно в лес. Дорогу к деревне ворожея ей отрезала.
Казалась, она просто развлекается, загоняя жертву. Утопая в снегу, девочка бежала в одну сторону, а Дарья оказывалась совсем с другой стороны, преграждая ей путь, но больше не нападая. Наверно, ждала, когда девочка совсем выдохнется, чтобы проще было её поймать.
С дерева на Любаву спланировал ворон и стал нападать на неё, пытаясь заклевать. От птицы не было спасения, кроме как натянуть платок на глаза, чтобы он не смог их выклевать. Но так она не видела дороги, и потому вскоре упала в снег.
— Попалась! — раздался крик ведьмы, и Любава уже попрощалась с жизнью.
Но тут раздался женский крик, полный боли, следом задушено каркнул ворон, и повисла тишина.
Девочка не сразу решилась поднять голову и осмотреться.
Ворон лежал в стороне со свернутой шеей, Дарьи и след простыл — только в небе удалялся птичий силуэт. Правда, направлялся он не в сторону избушки и даже не в деревню.
И только после Любава заметила перед собой несколько человек. Они очень странно выглядели — словно сквозь них просвечивал лес, но при этом они все равно казались живыми и настоящими. Три мужчины разных возрастов и женщина в черном платке, одетые, как будто не из их деревни. Девочка было решила, что это какие-то люди из соседнего поселения, но, когда один мужчина заговорил с ней, поняла, что ей незнакома их речь.
— Я не понимаю, — робко сказала она и поднялась со снега, оправляя сбившуюся юбку и платок. Щеку саднило, но кровь вроде больше не текла.
Женщина и говоривший переглянулись, и он замолчал. Зато заговорила путница.
— Мы — духи здешнего леса, которые стали такими после смерти от рук ведьмы, — голос у неё был приятный, звонкий, как у живой, но Любава поняла, что они и правда духи — ветром их словно унесло в сторону, но потом фигуры снова стали четкими.
— Спасибо, что защитили! — бабушка рассказывала, как вести себя, если встретишь нелюдь в лесу или в поле, так что девочка поклонилась им в благодарность. — Но мне нечего дать вам взамен.
Они переглянулись, и снова заговорила женщина.
— Помоги нам убить её, и тогда долг будет уплачен. А если справишься быстро, то мы вернем тебе братца.
Только тут Любава заметила, что за ними стоит ещё одна фигура. После слов женщины он вышел вперед, и девочка увидела Матвея. Он просвечивал, как и остальные, но выглядел ещё тоньше и будто бы слабее.
— Что же я скажу маме! — завыла в голос сестра и схватилась за голову.
— Ничего не придется говорить, если убьешь Дарью, — мягко, но настойчиво напомнила женщина-дух.
Любава быстро утерла лицо и, всхлипнув, спросила:
— Как же я это сделаю? Она же ведьма! Без вашей помощи она б меня уже заклевала!
— Другой разговор. Пойди за ней в город и найди там её дом. А чтоб убить, нужно перерезать ей горло, пока ворожея спит или смеется. Иначе она снова оживет и наделает ещё больших бед. Возьми!
Дух протянула девочке маленький костяной ножичек. Та даже не ощутила прикосновения — только дуновение ветра. Нож был прохладный, но легкий и как раз помещался в руку.
— Сделай это, сестрица, и я вернусь к тебе, — промолвил Матвей, став прямо перед ней.
Она позволила погубить брата — ей его и спасать. И как она могла ослушаться тех, кто её спас? Сказали бы убить себя прямо на этом самом месте — пришлось бы и умереть.
— Хорошо, — согласилась Любава. — Как мне попасть в город?
— Мы выведем тебя на дорогу к городу. А там ищи большой красивый дом с вороном.
Духи проводили её до опушки леса. В этой его части девочка ещё не бывала. Она выходила прямиком на тракт, ведущий к столице.
— Убей ведьму, — прощаясь, сказал брат, и духи растаяли в воздухе.
А Любава, утерев слезы и спрятав ножик в карман телогрейки, пошла по дороге.

Она шла уже долго, когда послышался скрип саней. Отойдя к краю дороги, Любава подождала, пока они поравняются с ней, и замахала руками, чтобы остановились.
Возница потянул поводья, удерживая коня, и спросил:
— Ты что тут делаешь, девочка?
— Мне надо в город. Я иду к тетке, она служит там в большом доме, — на ходу сочиняла девочка. — Родители померли, у меня больше никого не осталось.
Пожилой человек явно пожалел замерзшего и уставшего ребенка и позволил сесть рядом с собой. И краюха хлеба для неё у старика нашлась.
Пока сани несли её в город, Любава всё перебирала страшные воспоминания и старалась не заплакать. Возница, поняв, что горе ещё свежо, не расспрашивал, что случилось с родителями и как она осталась одна.
А в городе высадил её на большой улице, наказав не лезть на середину дороги и идти прямо к тетке. Любава поклонилась старику и пошла куда глаза глядят.
Она искала дом с вороном несколько дней, блуждая по незнакомому городу. Ноги болели от постоянной ходьбы, спина — от сна на каменной мостовой, а в желудке уже и крошки давно не осталось.
К вечеру четвертого дня, едва держась на ногах, она наконец набрела на нужный дом. На карнизе сидел толстый черный ворон — то ли живой, то ли чучело, то ли вообще отлитый из какого-то металла — девочка этого так и не поняла. У входа толпились кареты, стоял высокий мужчина в ливрее, и на маленькую замарашку никто не обратил внимания.
— Говорят, хозяйка вернулась спустя столько лет, — сказал один мужчина другому, проходя по мостовой мимо девочки.
— Да быть того не может, прошло уже больше шестидесяти лет! — воскликнул второй. — Наверняка, это её дочь или даже внучка.
— Очень уж похожа, — покивал первый. — Хозяйку-то, говорят, выслали из города и запретили возвращаться. Что-то страшное она натворила — то ли убила кого, то ли с колдовством зналась.
— Значит, сегодня новая хозяйка дает бал. Интересно, она сама уже вышла к гостям или ещё нет. Посмотреть бы!
— Нас все равно не пустят — только по приглашениям, — возразил собеседник, и они пошли дальше, говоря уже о чем-то другом.
Любава попыталась подойти к ступеням, но мужчина в ливрее, заметив её, грозно окрикнул:
— Куда прешь! Пошла вон!
Девочка снова постаралась попасть в дом, но слуга сгреб её под мышки и сильно оттолкнул на мостовую, так, что она упала прямо в грязь.
— Как вы так можете обращаться с ребенком! — воскликнул кто-то над ухом, помогая в следующую секунду ей встать.
Это оказалась пожилая монахиня. Она, поддерживая Любаву под руку, продолжила:
— То, что она плохо одета, не значит, что она воровка! Девочка, пойдем, я отведу тебя к нам в приют. Там расскажешь, где твои родители. Но сначала надо поесть и умыться!
И, не дав ей даже слова сказать, повлекла девочку прочь от дома с вороном. Оглянувшись, Любава последний раз посмотрела назад, и ей почудилось, что от окна с вороном на карнизе как раз отошла женская фигура.

Прошло два года. Любава так и осталась жить в приюте. Монахини не позволили ей вернуться одной в деревню, решив, что она сочинила историю о том, как приехала в город за помощью родителям, а на самом деле попала в какую-то беду. Они, конечно, писали письмо приходскому священнику, но ответа почему-то так и не пришло.
Постепенно тоска по прежней жизни прошла, а послушная девочка даже и не помышляла о побеге. Её грела единственная мысль — она найдет снова тот дом и убьет ведьму, как наказали её спасители. И тогда братик вернется к ней.
Духи не беспокоили её своим присутствием, только иногда во снах являлся Матвей и напоминал, что она должна сделать. После таких снов девочка всегда ходила хмурая, но это быстро проходило — в приюте всегда находилось дело, чтобы отвлечься.
Это было хорошее место — монахини не обижали девочек, хорошо кормили и одевали. Взамен те исправно посещали церковные службы, вязали чулки и варежки на продажу и делали другие дела для поддержания порядка. А ещё их даже учили читать и писать, только у Любавы не очень хорошо получалось.
Каждое Рождество и в святки они ходили по богатым домам и собирали деньги на жизнь приюта. Любава знала много колядочных песен, у неё был хороший голос, и потому её постоянно брали с собой. Но в тот дом они ещё ни разу не попали.
По городу ходила эпидемия детской чахотки. Она началась вскоре после того, как Любава попала в приют, и только девочка могла связать возвращение наследницы помещицы и эти смерти. И лишь она знала, что это и была та самая помещица, столько лет прожившая в лесу близ их деревни.
Наступало Рождество, и снова приют собирался на колядки. В городе не ходили с шествиями в масках и со знаменами. Девочке этого не хватало, как и многого из той, прежней жизни.
— Дети! — собрав их в столовой, сестра Варвара — та самая, что подобрала Любаву на улице — сказала громко и, как всегда, с улыбкой: — Сегодня мы идем на вечер к госпоже Минской. Она любезно пригласила нас выступить перед гостями в салоне и поздравить всех с Рождеством. Нам очень нужна её помощь, поэтому постарайтесь петь хорошо. После обеда жду вас в холле. Наденьте чистые передники!
Их всегда сопровождала сестра Варвара и сестра Анна. Вереница девочек в синих форменных платьях и длинных телогрейках — такие в деревне не носили, неудобно — шла по улице, и прохожие уступали им дорогу. Капор защищал от ветра и грел уши, а в кармашке передника всегда лежал костяной ножик. Его сестры-монахини так и не нашли у девочки, когда переодевали. Она спрятала его в нательную одежду, которую сама потом выкидывала под присмотром сестры Анны. И чудо, что она не порезалась, когда прятала его тогда в рукаве!
— Нам сюда, — сказала сестра Варвара, указывая на дом через дорогу.
Сердце Любавы сжалось в предвкушении и ужасе — это был дом с вороном на карнизе.
Тот же слуга в ливрее, оттолкнувший тогда её в грязь, сегодня с улыбкой пропустил в дверь. Не узнал, ведь за два года девочка вытянулась ещё больше и уже не походила на ту жалкую замарашку с оцарапанным лицом.
Из длинной прихожей с высоким потолком их провели прямиком в салон. Большая, жарко натопленная комната, уставленная красивой дорогой мебелью, выходила окнами на три стороны. А у одного из них, самого большого, стояла огромная, богато украшенная ёлка. Их только лет десять как стали украшать в столице — до того германскую моду не признавали. И конечно, у такой богатой помещицы и ёлка должна была быть самая богатая в городе — лучше только у императора.
Их приветствовала сама госпожа Минская. И она — с высоко уложенными темными кудрями, в богатом темно-синем платье с декольте — не узнала Любаву, хотя проходила мимо неё и даже бросила мимолетный взгляд.
— Девочки, начинайте! — скомандовала сестра Варвара, и они затянули колядочную песню.
Любава стояла почти напротив ворожеи, которая сидела в первом ряду и с гостями и хлопала, когда они завершали очередную песню. Наконец, концерт был окончен. Дарья встала со своего места и обошла каждую из певчих, вручая рождественский подарок каждой. Слуга, шедший за ней, расторопно подавал ей свертки из мешка, который нес с собой.
Остановившись около Любавы, она протянула ей подарок, улыбаясь.
— С Рождеством!
— Благодарю, госпожа, — проговорила девочка и, как их учили, присела в книксене. — Но разве вы меня не помните?
Дарья смешалась и внимательно пригляделась к девочке. Потом, видимо, решив, что она приходила в прошлом году на колядки, сказала:
— Ты и сегодня хорошо пела, молодец.
— А можно вам задать вопрос?
Уже было двинувшаяся дальше помещица остановилась и немного раздраженно сказала:
— Задавай, но быстро.
— Ваша ворона на карнизе живая?
Ведьма пристально посмотрела на Любаву и вдруг громко расхохоталась. Следом за ней засмеялись слуга и гости.
— Живая! Она спрашивает, живая ли она! — не унималась Дарья.
И тогда Любава выхватила из кармана ножичек и полоснула её по горлу, как учили тогда в лесу духи. В момент, когда спит — или смеется.
Кровь брызнула во все стороны, слуга и другие девочки отскочили в стороны, в салоне поднялся крик. Гости заметались, сбивая стулья и сталкиваясь друг с другом, монашка бросилась к схватившейся за горло помещице, но так с силой её оттолкнула.
— Это ты! — прохрипела она из последних сил, указывая второй рукой на Любаву.
Девочка, утерев кровь с лица, обтерла руки об окровавленный передник и спокойно ответила:
— Это я. А это твоя смерть.
И пока Дарья умирала у её ног, заливая паркет кровью и превращаясь на глазах в древнюю седую старуху, Любава смотрела на красивую живую ёлку, не двигаясь с места. Она тихо улыбалась, не сводя с неё глаз.
За поваленными стульями стояли лесные духи, приветливо и одобрительно кивая девочке. Только никто, кроме нее, их не видел. Не смогли бы, даже если захотели бы.
А у деревца стоял Матвей — словно живой. Он тоже улыбался и держал в руках ветки ели.
— Ты наконец убила ведьму! — воскликнул он. — А я, как и обещал, вернулся.
И только тогда Любава сделала шажок вперед, к брату и ёлке.