Город золотой

Я вглядывалась в лица друзей, старалась запомнить любимые черты, переводила взгляд на усталых, но явно довольных отпуском моих мужичков, большого и не очень. Над нами темнело небо удивительного города, подсвеченное вечерними огнями. И как же быстро пролетело время, закончилось наше прекрасное путешествие. Редко такое бывает, чтобы "где", "с кем" и "как" слились на целую неделю в таком созвучии. Скоро ли я вернусь сюда?  Кто же скажет.

На железнодорожный вокзал "Великий Новгород" друзья привезли нас заранее и долго мы ещё стояли впятером возле машины. Потом нехотя отправились на платформу. Она была совершенно пустой. Никаких признаков жизни. Войдя в здание вокзала, я, на всякий случай, обратилась к охранникам:

- А с какой платформы поезд на Москву?

Они удивлённо переглянулись. Я достала билеты. И с ужасом увидела время отправления. Я всё перепутала. Поезд уже ушёл.

*
Мы с мужем не были в Новгороде лет эдак пятнадцать или даже двадцать. С тех пор у нас успел подрасти и стать почти взрослым сын. А исток нашей семьи находился как раз здесь, познакомились-то мы именно в Новгороде ровно тридцать лет назад.
 
Я собиралась сюда много лет, много раз, но... И вот, наконец, по случаю, а не просто так, собрались мы все вместе, втроём.

Наш малой впервые ехал в скором. И стаканы в подстаканниках, и блестящий кружок чая, беспокойно покачивающийся в неверном приглушённом свете под стук колёс, чужие пятки в проходе и угол простыни, никак не желающий заворачиваться под матрас, и мама, что упорно тянется, не сдаётся, крепко упершись затылком в третью полку, и шторка, приспущенная над окном, в котором мелькают огни полустанков - всё это для малого, уже столько раз летавшего на самолётах, было впервые. А мы с моим наслаждались уже изрядно подзабытым лёгким запахом креозота, привкусом юности, дальних дорог, былых надежд.

Утром на перроне нас встречали друзья, Лена и Серёжа. Теперь у них был свой большой дом под Новгородом. А когда-то я жила у Лены в её первой квартире на Десятинной улице. Там, в коммуналке, ещё жил сосед-уголовник только что из зоны, после большого срока. Сосед казался тихим, но по пьяни, как говорили, у него срывало крышу.  Так вот, жил сосед в комнате ближе к кухне, а за стенкой, дальше по коридору, мы – две девчонки. Жарили котлетки из кулинарии, смотрели по телеку "Бонни и Клайд", "Золотого телёнка" и "Весну на Заречной улице", ходили в гости, работали.

Была тогда чудесная околоэкспедиционная компания - этнографы, археологи, музейщики. Но, главное, у меня был сам Новгород с его Детинцем, Дворищем, валами и пляжем, утыканным деревянными грибками. Новгород стал для меня волшебной шкатулкой с фресками Феофана, с корабликами, плывущими по гладкой спине Волхова, с дорогой, обсаженной серебристыми тополями, что вела на Юрьев монастырь и Витославицы, где собраны старинные деревянные постройки со всей области. Город оказался очень многоликим. Он был и пустынной привокзальной площадью, и щекастыми львами у входа в музей, и берестяными грамотами за стеклянными витринами, и хищными кожаными личинами, и волшебными скандинавскими плетёнками, которыми были увиты металлические браслеты, деревянные навершия, костяные рукоятки. Я ездила и ездила в Новгород без конца. Даже на выходные, даже на самолёте один раз прилетала. В любой свободный промежуток времени - в Новгород! в Новгород! Друзья встречали, провожали, опять встречали и опять провожали.

Однажды я уезжала из Новгорода в общем вагоне. Домой, как водится, отправляли меня толпой. Света Васильева в тот раз принесла в подарок початок кукурузы, большой и свежий, он улыбался жёлтым зубом из-под зелёных одёжек и шелковистой коричневой шевелюры. И вот я, бывалая пассажирка общего вагона, залезла на третью полку и, подложив под голову куртку, сразу отрубилась в обнимку с початком. Утром, когда я проснулась в Москве, вагон был набит под завязку, какие-то там страсти-споры кипели. Соседи с удивлением глядели на меня, – не пойми откуда взявшуюся с длиннющей косой девицу. Было забавно увидеть себя их глазами. Я сидела, сонная, скрючившись, свесив ноги с третьей полки и при этом находилась в совершенно другом, никому не видимом мире – в ауре-коконе любви к своим новгородским друзьям, к своему Новгороду.

Папа всё говорил мне – «Ну что ты всё в Новгород, да в Новгород, поездила бы по стране, пока молодая». А я отвечала – «Пап, ну ты не понимаешь, это всё не то, это не путешествие, это другое совсем». Но объяснить было трудно, даже моему папе, хоть мы с ним и думали, и чувствовали всегда в унисон.

Все эти долгие годы в разлуке я только вспоминала любимый мой город. Перед глазами возникала картина весеннего разлива у Спаса на Нередице. Вот вода драгоценными синими нимбами блестит в окружении сочной молодой зелени, ковёр жёлтой медуницы стелется к горизонту. Необыкновенной красоты розовато-коричневый храм Спаса, плавных, простых очертаний, идеальных пропорций, стоит на взгорке.
И идёшь, идёшь в лугах, по тропинке над разливом... А вдалеке, над серебристой рябью Волхова, виднеется прекрасный мой "город золотой"*. Да, если есть на земле "город золотой", то это, конечно, Великий Новгород.

Потом перейдёшь вброд рукав, а может, кто-то перенесёт тебя на закорках, будущий муж, например, потом плывёшь на кораблике, усталая и довольная возвращаешься в город, а он, город, ведь ждёт. Он ждёт, и когда в городе нужно перекусить, покупаешь молоко, тогда ещё в бутылках с крышками из толстой фольги, и чёрный хлеб с хрустящей коркой, садишься на скамейку и тихо блаженствуешь.

В разлуке я вспоминала город золотой, но и в каком-то смысле была рядом. Я делала прориси новгородских берестяных грамот. А теперь вот вспоминаю уже ушедшего Андрея Анатольевича Зализняка, с которым посчастливилось работать. Я приезжала с готовыми прорисями к Андрею Анатольевичу, чтобы он посмотрел их, сделал правки. Снимала разноцветные резинки и скотч со стёкол, сжимавших бересту, доставала шершавые растрескавшиеся листы или небольшие обрывки, на которых семьсот лет назад были процарапаны буквы, напимер такие: "Поклоняне от Кондрата ко Протасию...", или: "а тюленьи кожи продай...", или, просто: "целую тя...", доставала из папки свои прориси. Зализняк крутил-вертел и прориси, и грамоты. Иногда сердце замирало, казалось, вот порвёт сейчас драгоценную бересту. Но нет, его руки приходили в какое-то необыкновенное магическое взаимодействие с ней, с листом бумаги, с лупой, он вдруг, неожиданно, вскакивал, шёл к окну. Вертел, крутил, хмыкал. Потом, обходя длинный овальный стол, всё ещё по инерции пытаясь заглядывать в лупу, стремительно возвращался к компьютеру, искал нужный скан, всматривался, опять хмыкал. Говорил:

– Неужели это «ерь», а не «ер»? Действительно, я не вижу черту. Ну-ка, ну-ка, посмотрите-ка ещё раз.

И я смотрела, хотя и знала, что черты нет как нет. Но надо, надо было перепроверить. Всегда нужно перепроверять, если есть сомнения. Озабоченность Зализняка сменялась растерянностью, а потом радостью. Видимо, какая-то новая догадка озаряла его необыкновенный ум. Лицо его загоралось счастливой мальчишеской улыбкой. И он говорил восторженно:

– Да, тут чудовищное место, просто чудовищное, но, по-видимому, действительно так! Значит, всё-таки другое прочтение! Сильно, сильно. Так, так, а вот здесь тогда...

И мы опять смотрели, и он опять крутил, вертел. И мы двигались от буквы к букве дальше.

И, как от буквы к букве, я, уже со своей семьёй, которую наконец привезла в Новгород, теперь двигалась от дома к дому, по хоженным-перехоженным мною когда-то улицам. Квартал за кварталом снова по своим давним следам, спустя столько лет. Вот Знаменский собор, база экспедиции, вот церковь Филиппа апостола. Века бегут, планировка города меняется, а этот храм вот стоит себе на том же самом месте, что и в тринадцатом веке. Выглядит он, конечно, совсем иначе, чем в древности. Много приделов, колокольня, купола, покрытые лемехом. В этой церкви я крестилась в свои восемнадцать и надо было записать крёстного отца в никому не нужный паспорт. И мы с моей сестрой, которая была со мной (её я тоже накрепко заразила Новгородом), думали-думали и решили записать Поветкина. Без спросу... не хорошо, конечно. Но что же было делать?

Владимир Иванович Поветкин – одно из первых удивительных моих личных впечатлений от Новгорода. Когда я увидела его в экспедиционной столовой в первый раз, он был в косоворотке, подпоясанной тонким пояском, волосы длиной до плеч перехвачены плетёной ленточкой у лба. Такой странный вид в первый момент удивлял и даже вызывал недоумение. А с годами его образ стал привычным, он всё наполнялся и наполнялся – энергичной походкой, свободным полётом рук, знакомым тонким силуэтом на велосипеде, мелькнувшим на Ильиной улице, суховато-мягким тихим голосом, с раздумчивыми паузами, иногда с иронично и лукаво взлетающими интонациями, с проворными движениями пальцев, мелькавших по струнам гуслей, внимательным взглядом. Порой взгляд его становился иронично-острым или хулигански-задорным.

Мы пришли к нему с Леной впервые в гости ещё в квартиру на Боровичской улице, где всегда ждали гостей. Мы очень стеснялись, отчего постоянно пили чай. И кто-то из других гостей сказал: "Девушки, наверное, из Сибири, там по двадцать чашек сразу пьют». А Поветкин посмеивался в усы и нахваливал арбузное варенье. Кстати, почти несъедобное. Зато чай был вкуснющий. С чабрецом.
 
Теперь вот стоит центр музыкальных древностей, дело его жизни, радует и своих, и туристов. И гусельки там, и гудочки, и много, много чего. А главное – люди, которых собрал здесь Поветкин.

А рядом с музыкальным центром стоит школа, в которой я жила, когда вместе со второкурсниками истфака МГУ, среди которых и была моя Лена, в первый раз приехала в Новгород. И недалеко здесь был видеозал, где смотрели «АССУ». И ласточки летали высоко-высоко в небе, пронзительно крича.

Родители отпустили меня одну в шестнадцать лет в экспедицию, как я думала, учитывая мою взрослость и серьёзность. Но, оказалось, мама поручила за мной присматривать решительно всем. Начиная от своих студентов и кончая коллегами. Слава богу они присматривали за мной хорошо, то есть понимая, что это почти не нужно.

Я с толпой студентов репетировала капустник к Бересте, играла каждый вечер с ними в «крокодила». Жизнь перестала быть семейно-детской, регламентированной и привычной. Мир вокруг меня вдруг стал насыщенным, невесомым, спонтанным... Студенты передавали по рукам самиздатовскую книжку «Мастер и Маргарита». Вечерами ходили гулять. Иногда загуливались почти до утра. В Новгороде в июне темнеет совсем ненадолго. И вот, идёт-бредёт по улице усталая толпа студентов, и я с ними, а дядька с седой бородой отрешённо двигает руками, косит траву в три часа ночи. Залезали мы в какие-то детские сады и собирали там шампиньоны. Потом жарили их в школе на одноконфорочной плитке и ели с хлебом.

Трудно было на другой день бороться со сном, особенно после тётьСониного обеда. Верхняя часть большого окна в комнате, где я работала, была завешена ватманом от солнца. Ниже виднелся внутренний двор, там стояли вагончики для проживания сотрудников с детьми. Вагончики расплывались, глаза закрывались, а рука продожала клевать пером точки на бумаге. Тут открывалась дверь и заходила Рыбина. Я с детства называла её тётя Лена, но при студентах, для важности, Елена Александровна. Она приносила новую партию работы. В Новгороде она научила меня рисовать находки и ещё научила очень важному моменту, что "глаза боятся, а руки делают". Меня тогда попросили сделать иллюстрации к статье Поветкина, а я впала в ступор. Тогда тётя Лена сказала мне: "ну, что ты в самом деле, рисуй, как обычные находки". И я нарисовала.

Экспедиция и сейчас базируется в Знаменском, но многое изменилось. А в те времена от Знаменского подворья, оставался привкус праздника и ощущение, как от помеси нестрогого учреждения с домом отдыха. В соборе иногда проходили концерты камерной музыки. Ни с чем не сравнимый мирок за деревянными резными воротами жил по своим законам, двигался по своей орбите.

Тогда, в юности, особенно синь был Волхов, особенно прекрасен Юрьев, ослепительно солнечна речка Мста, где я вместе со студентами резвилась, как щенок-переросток. Всё было волшебно, волшебно... Потому что как-то раз я пошла в Витославлицы одна рисовать и заснула там в стогу, а белые облака и сизые тучи бежали надо мной куда-то. Потому что Наташа с Ирэнией выскочили под ливень в купальниках на школьный двор и кружились, кружились, а мы стояли на крыльце и смеялись. Ирэния очень забавно произносила моё имя, и девочки напевали, с улыбкой глядя на меня, «БарбарААА-БарбарААА». Для большинства Новгород остался прекрасным воспоминанием. А Лене город достался целиком, она решила здесь остаться. Она, очарованная, забрала его себе, но разделила с нами то абсолютное и неповторимое счастье, которым был Новгород нашей юности.
 
И где, как не в Новгороде я должна была встретить будущего мужа, ведь и мама с папой давным-давно, встретились здесь, в экспедиции. Звёзды, как говорится, сошлись. Помнится, Поветкин, глядя на нас, молодых и счастливых, лукаво улыбаясь, сказал: "Так вот что за джинсовый мальчик нашу Варвару соблазнил" и подарил нам на счастье очередного деревянного медведя с балалайкой.
 
Говорят, если где-то убыло, где-то и прибавится. И наоборот. Мы встретились с мужем, и уже в нашей общей жизни появились новые буквы, новые страницы. Новгород остался на предыдущих, что ж поделать, такова жизнь.  Она ведь, жизнь, так и идёт от страницы к странице, от буквы к букве, от города к городу. И каждый шаг оставляет свой след внутри нас, прибавляясь к непрерывной цепочке следов.
 
 Теперь, спустя много лет, мы, уже втроём, вернулись сюда, в свой исток. Опять Нередица, город золотой, Знаменский собор, валы, Волхов в солнечных лучах. Всё немного другое, а всё то же. И ещё прибавился чудесный дом Лены и Серёжи, сад с яблонями, баней, с невезучим ёжиком, попавшим в хищные лапы малого, но вскоре милостиво отпущенным восвояси. Две дружелюбные собаки, семенящие по пятам, шашлыки, которые пришлось дожаривать в дождь под зонтом и просто спокойные трапезы за дружеским столом, а главное, сами они, наши друзья.
 
*
– Варюша, не волнуйся. Мы вас сейчас довезём до Малой Вишеры, догоним ваш поезд.

Мы сидим, напряжённые, замороченные в машине, которую Серёжа гонит по тёмной лесной дороге, и над нами мелькает среди веток оранжевый месяц. Успеем? Меня гложет чувство вины. Ведь это я всех подвела. У наших радушных хозяев такой тяжёлый завтра день. А я обеспечила им ещё и бессонную ночь. Лена с Серёжей сначала шутили, что не в первый раз такое. Уже догоняли поезд не раз, возили и Мусина, и Гиппиуса. Но потом, по мере движения колёс и часовых стрелок, мы просто молча едем, пытаемся догнать время. Я, замерев, гляжу в навигатор. Вот уже посёлок виден на экране, а вокруг нас всё ещё лес. И яркая растущая луна не отстаёт, плывёт по небу цвета индиго.

Время отступает, мы нагоняем и поезд, и нашу далёкую юность, и всё сходится в одной точке, да, именно на перроне. Затаскиваем багаж по высокой лестнице вверх. Потом вниз. Вот-вот приедет поезд, и мы окажемся в длинном сонном движущемся вагоне, в плацкарте с подстаканниками и мелькающими огнями под шторкой. И пока, о чудо, есть ещё пять минут, чтобы постоять, поулыбаться друг другу. Как когда-то давным-давно улыбались мои друзья, провожая девчонку с длинной косой и початком кукурузы.



*"Город золотой" (другие названия — «Город», «Рай», «Над твердью голубой…») — песня на стихи Анри Волохонского и музыку Владимира Вавилова