Дизраэли. Писателькие жены

ПИСАТЕЛЬСКИЕ ЖЕНЫ

Из серии "Литературные курьезы"

How delightful is it when the mind of the female is so happily disposed, and so richly cultivated, as to participate in the literary avocations of her husband! It is then truly that the intercourse of the sexes becomes the most refined pleasure. What delight, for instance, must the great Bud?us have tasted, even in those works which must have been for others a most dreadful labour!

Как здорово, когда женский ум так счастливо сконструирован и воспитан, чтобы женщина могла стать соучастницей в литературных инспирациях своего мужа. В этом случае сообщение между полами получает дополнительное приятное наполнение. Великий Бодэ писал, к примеру, что для него благодаря такой связи литературная работа, тягостная для других, ему становится приятной.

His wife left him nothing to desire. The frequent companion of his studies, she brought him the books he required to his desk; she collated passages, and transcribed quotations; the same genius, the same inclination, and the same ardour for literature, eminently appeared in those two fortunate persons. Far from withdrawing her husband from his studies, she was sedulous to animate him when he languished. Ever at his side, and ever assiduous; ever with some useful book in her hand, she acknowledged herself to be a most happy woman. Yet she did not neglect the education of eleven children.

Его жена, это он так пишет, предугадывала малейшие его желания. Часто она дажа помогала ему в нелегком книжном труде, разыскивала для него книги в библиотеке (их собственной, которая по количеству фолиантов не уступала современной общественной библиотеке какого-нибудь районного центра) таскала книги (?? кто не верит, что женщину можно использовать как тягловую силу, отсылаю к оригиналу) на его рабочий пюпитр, вклеивала вставки и переписывал цитаты. При этом любовь к мужу и полное одобрение его занятий соединялись в ней с любовью к литературе. Не только не отвлекая его от книг, она своей усидчивостью наоборот подавала ему пример, когда тот утомлялся. Всегда рядом с ним, всегда внимательная, да еще и с книжкой в руке, она считала себя одной из счастливейших женщин на свете.

She and Bud?us shared in the mutual cares they owed their progeny. Bud?us was not insensible of his singular felicity. In one of his letters, he represents himself as married to two ladies; one of whom gave him boys and girls, the other was Philosophy, who produced books. He says that in his twelve first years, Philosophy had been less fruitful than marriage; he had produced less books than children; he had laboured more corporally than intellectually; but he hoped to make more books than men. "The soul (says he) will be productive in its turn; it will rise on the ruins of the body; a prolific virtue is not given at the same time to the bodily organs and the pen."

И при этом она не пускала на самотек воспитание своих одиннадцати детей. А муж со своей стороны усердно помогал ей в этом. В одном из своих писем Бодэ писал, что он женат на двух женщинах. Одна из них она усердно одаривала его мальчиками и девочками. А другая -- это сама философия -- рожала книги. В первые годы брака, говаривал он, философия была менее плодотворна, ибо он произвела на свет больше детей, чем книг. В эти годы он работал более телом, чем духом, но с возрастом он надеется, книг будет издаваться больше, чем детей. "Душа должна со временем по мере телесного упадка, считал он, расцветать. Производительная сила не дается одновременно телу и уму".

The lady of Evelyn designed herself the frontispiece to his translation of Lucretius. She felt the same passion in her own breast which animated her husband's, who has written, with such various ingenuity.

Леди Эвелин подставила на фронтиспис мужниного перевода Лукреция вместо Клодии себя. Она чувствовала в своей груди тот же дух, который воодушевлял ее мужа. По ее словам, разумеется.

Of Baron Haller it is recorded that he inspired his wife and family with a taste for his different pursuits. They were usually employed in assisting his literary occupations; they transcribed manuscripts, consulted authors, gathered plants, and designed and coloured under his eye.

О бароне Галлере передают, что именно жена и семья вдохновляли его на многочисленные похождения в литературных зарослях. Они помогали ему в его занятиях: ну там делали выписки из разных источников, консультировали авторов, собирали растения и рисовали их и раскрашивали рисунки в его ботанических опусах под его неусыпным оком.

What a delightful family picture has the younger Pliny given posterity in his letters! Of Calphurnia, his wife, he says, "Her affection to me has given her a turn to books; and my compositions, which she takes a pleasure in reading, and even getting by heart, are continually in her hands. How full of tender solicitude is she when I am entering upon any cause! How kindly does she rejoice with me when it is over!

Совершенно идиллическую картину рисует в своих письмам к потомкам Плиний младший. Даже единодушные ироничные комментарии современников не в состоянии ее испортить. О своей жене Кальпурнии, молодой, много моложе его, и красивой женщине он говорит: "Ее привязанность ко мне родилась из ее привязанности к книгам, в т. ч. написанным мною. Она с удовольствием их читает и многие знает наизусть. Они постоянно в ее руках. Сколько милой озабоченности я наблюдаю в ней, когда мне предстоит запутанное судебное разбирательство (книги тогда выпускались и писались в форме свитков; под книгами нужно понимать не только литературные произведения, но и деловые бумаги, скажем речи в суде). И как она радуется, когда я успешно из него выбрался.

While I am pleading, she places persons to inform her from time to time how I am heard, what applauses I receive, and what success attends the cause. When at any time I recite my works, she conceals herself behind some curtain, and with secret rapture enjoys my praises. She sings my verses to her lyre, with no other master but love, the best instructor, for her guide. Her passion will increase with our days, for it is not my youth nor my person, which time gradually impairs, but my reputation and my glory, of which, she is enamoured."

Когда я выступаю в суде, она поручает рабам, чтобы те слушали дело и рассказывали потом его подробности. Когда я читаю в кружке свои работы друзьям, она прячется за занавеской и с восторгом наслаждается наиболее удачными местами. Она приспосабливает мои стихи к лире и поет их, имея единственным инструктором по музыкальной части свою любовь. Ее страсть идет по нарастающей по мере увеличения наших совместных дней. Ибо не моя юность, не моя персона, которые портятся со временем, но моя репутация и слава является источниками ее привязанности". Хорошая картина, пусть и воображаемая, слишком хорошая, чтобы не быть воображаемой.

On the subject of a literary wife, I must introduce to the acquaintance of the reader Margaret Duchess of Newcastle. She is known, at least by her name, as a voluminous writer; for she extended her literary productions to the number of twelve folio volumes.

Чтобы несколько пригасить розовые тона, в которых до сих пор мы трактовали затронутую тему, я осмелюсь представить читателю Маргариту герцогиню Ньюкастл. Эта женщина была весьма плодовитым автором. Шутка ли сказать: ее продукция перешагнула за двенадцать томов в фолио.

Her labours have been ridiculed by some wits; but had her studies been regulated, she would have displayed no ordinary genius. The Connoisseur has quoted her poems, and her verses have been imitated by Milton.

И хотя многие остроумцы нелициприятно прохаживаютя по ее сочениям, уделяй она больше прилежания своим штудиям, она могла бы быть незаурядной писательницей. Connoisseur (название популярного в Англии XVIII века журнала) часто цитирует ее стихи, а многим из них при ее жизни подражал никто иной, как сам Мильтон.

The duke, her husband, was also an author; his book on horsemanship still preserves his name. He has likewise written comedies, and his contemporaries have not been, penurious in their eulogiums. It is true he was a duke. Shadwell says of him, "That he was the greatest master of wit, the most exact observer of mankind, and the most accurate judge of humour that ever he knew." The life of the duke is written "by the hand of his incomparable duchess." It was published in his lifetime

Герцог, ее муж, тоже был весьма плодовитым автором: кому не известна его книга о верховой езде? Еще он сочинял комедии, весьма похваляемые современниками. Конечно, он был герцогом и этим многое сказано о качестве похвал и характере хвалителей. Но вот такой проницательный автор как Шэйдвелл пишет о нем: "герцог был нехилым остроумцем, точным наблюдателем человеческой природы и тонким ценителем тех хуморов (хумор примерно = наш характер), какие он знал". Герцогиня своей очаровательной ручкой написала его биографию, опубликованную еще при жизни мужа.

This curious piece of biography is a folio of 197 pages, and is entitled "The Life of the Thrice Noble, High, and Puissant Prince, William Cavendish." His titles then follow:-"Written by the Thrice Noble, Illustrious, and Excellent Princess, Margaret Duchess of Newcastle, his wife. London, 1667." This Life is dedicated to Charles the Second; and there is also prefixed a copious epistle to her husband the duke. In this epistle the character of our Literary Wife is described with all its peculiarities.

"Жизнь герцога Ньюкастла" была посвящена Карлу II и открывалась предисловием жены в форме письма к мужу. Нам это письмо интересно потому, что в нем ярко проявляется характер герцогини.

"Certainly, my lord, you have had as many enemies and as many friends as ever any one particular person had; nor do I so much wonder at it, since I, a woman, cannot be exempt from the malice and aspersions of spiteful tongues, which they cast upon my poor writings, some denying me to be the true authoress of them; for your grace remembers well, that those books I put out first to the judgment of this censorious age were accounted not to be written by a woman, but that somebody else had writ and published them in my name;

"Само собой, мой муж и повелитель, ты имел столь же многочисленных врагов, как и друзей. Чему я ни на грамм не удивляюсь, ибо даже я, слабая женщина, отнюдь не изъята из объятий клеветы и плевков, которые со всей сторон прилетают на мои бедные писания. Некоторые доходят до того, что сомневаются в моем авторстве. Особенно подсоседивая сюда хорошо известный тебе факт, что поначалу я выставляла их на поругание нашему критично настроенному веку, как будто бы они написаны не мною, а кем-то другим и лишь ходят под моим именем.

by which your lordship was moved to prefix an epistle before one of them in my vindication, wherein you assure the world, upon your honour, that what was written and printed in my name was my own; and I have also made known that your lordship was my only tutor, in declaring to me what you had found and observed by your own experience;

Так что одно из этих несчастных сочинений было снабжено предисловием вашего лордства, где вы уверяли честным лордским словом свет, что все, что написано и напечатано, под моим именем на самом деле принадлежит мне и никому иному. И я также дала знать, что единственным моим наставником было ваше лордство, когда вы говорили мне, чему и как научил вас ваш собственный опыт.

for I being young when your lordship married me, could not have much knowledge of the world; but it pleased God to command his servant Nature to endue me with a poetical and philosophical genius, even from my birth; for I did write some books in that kind before I was twelve years of age, which for want of good method and order I would never divulge.

Ведь когда вы оженились на мне, я еще была молода и невинна и не очень-то разбиралась в жизни, а в литературе и подавно. Но наш господь бог (и слава ему на том), скомандовал свое служанке Природе снабдить меня поэтическим и философским гением с самого моего рождения. И я начала писать книги еще с 12-летнего возраста, которые я из-за отсутствия стиля еще ни разу не обнародовала и т. д. и т. д."

But though the world would not believe that those conceptions and fancies which I writ were my own, but transcended my capacity, yet they found fault, that they were defective for want of learning, and on the other side, they said I had pluckt feathers out of the universities; which was a very preposterous judgment. Truly, my lord, I confess that for want of scholarship, I could not express myself so well as otherwise I might have done in those philosophical writings I published first; but after I was returned with your lordship into my native country, and led a retired country life, I applied myself to the reading of philosophical authors, on purpose to learn those names and words of art that are used in schools; which at first were so hard to me, that I could not understand them, but was fain to guess at the sense of them by the whole context, and so writ them down, as I found them in those authors; at which my readers did wonder, and thought it impossible that a woman could have so much learning and understanding in terms of art and scholastical expressions; so that I and my books are like the old apologue mentioned in ?sop, of a father and his son who rid on an ass." Here follows a long narrative of this fable, which she applies to herself in these words-"The old man seeing he could not please mankind in any manner, and having received so many blemishes and aspersions for the sake of his ass, was at last resolved to drown him when he came to the next bridge. But I am not so passionate to burn my writings for the various humours of mankind, and for their finding fault; since there is nothing in this world, be it the noblest and most commendable action whatsoever, that shall escape blameless. As for my being the true and only authoress of them, your lordship knows best; and my attending servants are witness that I have had none but my own thoughts, fancies, and speculations, to assist me; and as soon as I set them down I send them to those that are to transcribe them, and fit them for the press; whereof, since there have been several, and amongst them such as only could write a good hand, but neither understood orthography, nor had any learning, (I being then in banishment, with your lordship, and not able to maintain learned secretaries,) which hath been a great disadvantage to my poor works, and the cause that they have been printed so false and so full of errors; for besides that I want also skill in scholarship and true writing, I did many times not peruse the copies that were transcribed, lest they should disturb my following conceptions; by which neglect, as I said, many errors are slipt into my works, which, yet I hope, learned and impartial men will soon rectify, and look more upon the sense than carp at words. I have been a student even from childhood; and since I have been your lordship's wife I have lived for the most part a strict and retired life, as is best known to your lordship; and therefore my censurers cannot know much of me, since they have little or no acquaintance with me. 'Tis true I have been a traveller both before and after I was married to your lordship, and some times shown myself at your lordship's command in public places or assemblies, but yet I converse with few. Indeed, my lord, I matter not the censures of this age, but am rather proud of them; for it shows that my actions are more than ordinary, and according to the old proverb, it is better to be envied than pitied; for I know well that it is merely out of spite and malice, whereof this present age is so full that none can escape them, and they'll make no doubt to stain even your lordship's loyal, noble, and heroic actions, as well as they do mine; though yours have been of war and fighting, mine of contemplating and writing: yours were performed publicly in the field, mine privately in my closet; yours had many thousand eye-witnesses; mine none but my waiting-maids. But the great God, that hitherto bless'd both your grace and me, will, I question not, preserve both our fames to after-ages.
"Your grace's honest wife, "and humble servant, "M. Newcastle."
The last portion of this life, which consists of the observations and good things which she had gathered from the conversations of her husband, forms an excellent Ana; and shows that when Lord Orford, in his "Catalogue of Noble Authors," says, that "this stately poetic couple was a picture of foolish nobility," he writes, as he does too often, with extreme levity.

Последняя часть биографии состоит из наблюдений и тех полезных навыков, которые герцогиня выудила из бесед со своим супругом. Эта часть мила и превосходна. И когда лорд Оксфорд в своем "Каталоге титулованных авторов" говорит, что эта "величественная поэтическая чета дает картину знатных дураков", он пишет несколько легкомысленно.

But we must now attend to the reverse of our medal. А теперь перейдем к другой стороне медали.
Many chagrins may corrode the nuptial state of literary men. Females who, prompted by vanity, but not by taste, unite themselves to scholars, must ever complain of neglect. The inexhaustible occupations of a library will only present to such a most dreary solitude. Such a lady declared of her learned husband, that she was more jealous of his books than his mistresses. It was probably while Glover was composing his "Leonidas," that his lady avenged herself for this Homeric inattention to her, and took her flight with a lover.

Многие печали могут испортить брачную жизнь литературного человека. Хотя женщины, объединив свои судьбы с учеными людьми, и подталкиваемые к союзу скорее тщеславием, чем природной симпатией, тоже могут жаловаться на небрежение со стороны мужей. Неустанные шароханья их по библиотекам предают нежные половины в лапы одиночеству. Леди имеют все основания быть ревнивыми не к любовницами мужа, а скорее к его книгам. И скорее всего потому, что Гловер слишком увлекся своими "Леонидами", его жена отомстила за это гомерическое невнимание к себе бегством с любовником.

It was peculiar to the learned Dacier to be united to woman, his equal in erudition and his superior in taste. When she wrote in the album of a German traveller a verse from Sophocles as an apology for her unwillingness to place herself among his learned friends, that "Silence is the female's ornament," it was a trait of her modesty. The learned Pasquier was coupled to a female of a different character, since he tells us in one of his Epigrams that to manage the vociferations of his lady, he was compelled himself to become a vociferator.

Многоумному Дасьеру "посчастливилось" иметь женой женщину, равную ему ученостью, но превосходившую вкусом. И когда она вписала в альбом немецкому путешественнику стишок из Софокла, как извинение за отсутствие ее среди ученых друзей мужа, что "молчание украшение женщины", это было проявлением скромности. А вот ученому Паскье Гименей определил в супруги женщину совсем иного характера. В одной из своих эпиграмм он говорит, что чтобы унять крики своей половины, он и сам должен быть крикуном.

"Unfortunate wretch that I am, I who am a lover of universal peace! But to have peace I am obliged ever to be at war."

"Что за злосчастный и насмешливый жребий. Я человек, который проповедует всеобщий мир, чтобы иметь его подобие в семье, должен постоянно воевать".

Sir Thomas More was united to a woman of the harshest temper and the most sordid manners. To soften the moroseness of her disposition, "he persuaded her to play on the lute, viol, and other instruments, every day." Whether it was that she had no ear for music, she herself never became harmonious as the instrument she touched.

Сэр Томас Мор был женат на женщине мрачного характера и самых отвратительных манер. Чтобы хоть как-то рассеять присущую неразлучную с ней хмурость, он рекомендовал ей каждый день играть на лютне, скрипке или еще чем-нибудь. Но поскольку та не имела слуха, это вносило в ее отношения с мужем не больше гармонии, чем ее общение с музыкальными инструментами.

All these ladies may be considered as rather too alert in thought, and too spirited in action; but a tame cuckoo bird who is always repeating the same note must be very fatiguing.

Еще один тип, представляют любящие женщины, отличавшиеся завидной энергией, как в выдумывании замыслов, так и их преторении в жизнь. Их любовь к мужьм поглощала все их существо. Только об этом они думали, говорили. Только этим они и жили. Однако ручная кукушка, всегда повторяющая одну и ту же ноту, в домашнем обиходе существо довольно сомнительной ценности. amazingly alert - удивительно живой spirited reply - бойкий ответ

The lady of Samuel Clarke, the great compiler of books in 1680, whose name was anagrammatised to "suck all cream" (??), alluding to his indefatigable labours in sucking all the cream of every other author, without having any cream himself, is described by her husband as entertaining the most sublime conceptions of his illustrious compilations. This appears by her behaviour. He says, "that she never rose from table without making him a curtsey, nor drank to him without bowing, and that his word was a law to her."

Супружница С. Кларка, великого компилятора, опубликовавшегося в 1680, и чье имя является анаграммой слова "пенкосниматель" (suck all cream), была описана им самим, как самая тонкая из его компиляций. "Она никогда не поднималась из-за стола не поблагодарив его, не поднимала тост за его здоровье без поклона, а его слово было ей законом".

I was much surprised in looking over a correspondence of the times, that in 1590 the Bishop of Lichfield and Coventry, writing to the Earl of Shrewsbury on the subject of his living separate from his countess, uses as one of his arguments for their union the following curious one, which surely shows the gross and cynical feeling which the fair sex excited even among the higher classes of society. The language of this good bishop is neither that of truth, we hope, nor certainly that of religion.

Я был здорово ошарашен, просматривая в архивах старинную корреспонденцию, когда наткнулся на датированное 1590 г письмо епископа Личфилда и Ковентри к графу Шьюсбери по поводу его раздельного проживания с супругой. Один из аргументов преподобного в пользу восстановления союза был один весьма курьезным. Этот аргумент наглядно обнажает те грубые и циничные чувства, которые прекрасный пол возбуждал даже среди высших классов тогдашнего общества. Язык доброго пастора, смею надеяться, далек как от языка правды, так и религии:

"But some will saye in your Lordship's behalfe that the Countesse is a sharpe and bitter shrewe, and therefore licke enough to shorten your lief, if shee should kepe yow company, Indeede, my good Lord, I have heard some say so; but if shrewdnesse or sharpnesse may be a juste cause of separation between a man and wiefe, I thinck fewe men in Englande would keepe their wives longe; for it is a common jeste, yet trewe in some sense, that there is but one shrewe in all the worlde, and everee man hath her: and so everee man must be ridd of his wiefe that wolde be ridd of a shrewe."

"Многие говорят в оправдание твоего лордства, что графиня острее всякой пилы. И поэтому живи она с тобой, твои дни будут сочтены много скорее, чем это угодно нашему господу богу. Но если бы сварливость могла быть оправдательной причиной для разрыва между женой и мужем, я думаю, весьма мало английских мужей могли бы выдержать длительное сожительство со своими половинами. Поэтому представь себе, что на свете есть всего лишь одна сварливица и она принадлежит каждому мужчине, так что избавляясь от сварливой женщины, ты избавляешься от своей собственной жены".

It is wonderful this good bishop did not use another argument as cogent, and which would in those times be allowed as something; the name of his lordship, Shrewsbury, would have afforded a consolatory pun!

Странно, что добрый епископ не нашел другого более подходящего утешительного аргумента. Ему достаточно было указать на фамилию графа (Shrewsbury), чтобы тот понял, что его жена просто обязана быть сварливой (shrewe). Шутка вполне в духе того времени.

The entertaining Marville says that the generality of ladies married to literary men are so vain of the abilities and merit of their husbands, that they are frequently insufferable.

Весельчак Марвилл говорит, что большинство леди, выходящих за литературных деятелей, настолько фикстулят способностями и заслугами своих мужей, что становятся непереносимыми.

The wife of Barclay, author of "The Argenis," considered herself as the wife of a demigod. This appeared glaringly after his death; for Cardinal Barberini having erected a monument to the memory of his tutor, next to the tomb of Barclay, Mrs. Barclay was so irritated at this that she demolished his monument, brought home his bust, and declared that the ashes of so great a genius as her husband should never be placed beside a pedagogue.

Жена автора Барклая, но не де Толли, а автора "Аргениса", смотрела на себя как на жену полубога. Что и блестяще подтвердила после его смерти достойным деянием. Кардинал Барберини поставил на могиле своего учителя памятник. Эта могила находилась как раз рядом с могилой Барклая. Миссис Барклай была так этим раздражена, что не остановилась перед тем, чтобы разрушить памятник своему муже, и поместить бюст оттуда в своем доме. Свой поступок она объяснила тем, что прах такого великого гения, каким был ее муж, не может покоиться рядом с прахом какого-то учителишки.

Salmasius's wife was a termagant; Christina said she admired his patience more than his erudition. Mrs. Salmasius indeed considered herself as the queen of science, because her husband was acknowledged as sovereign among the critics. She boasted that she had for her husband the most learned of all the nobles, and the most noble of all the learned. Our good lady always joined the learned conferences which he held in his study. She spoke loud, and decided with a tone of majesty. Salmasius was mild in conversation, but the reverse in his writings, for our proud Xantippe considered him as acting beneath himself if he did not magisterially call every one names!

Жена Салмазия была настоящей мегерой; королева Христина говорила даже, что она больше восхищалась терпением ученого, чем его эрудицией. Миссис Салмазий рассматривала себя как королеву науки, поскольку ее муж был признан королем критиков. Она говорила, что ее муж самый ученый среди аристократов, и самый аристократичный среди ученых. Эта леди всегда присутствовала на научных конференциях, в которых ее муж принимал участие. Она говорила громко и выносила суждения величественным поистине королевским тоном. Салмазий был великолепным собеседником, мягким и внимательным, но в своих писаниях являл прямо противоположную картину. Ибо гордая Ксантиппа считала, что тот роняет свое достоинство, если по-учительски не отчитывает других ученых.

The wife of Rohault, when her husband gave lectures on the philosophy of Descartes, used to seat herself on these days at the door, and refused admittance to every one shabbily dressed, or who did not discover a genteel air. So convinced was she that, to be worthy of hearing the lectures of her husband, it was proper to appear fashionable. In vain our good lecturer exhausted himself in telling her, that fortune does not always give fine clothes to philosophers.

Жена французского ученого и математика Рохо, когда ее муж давал лекции по философии Декарта, обычно садилась у дверей аудитории и не пускала туда никого, кто, по ее мнению, не был одет прилично или от него нехорошо пахло. Она была убеждена, что для того, чтобы слушать лекции ее мужа, следовало одеваться прилично. Напрасно он сам пытался убедить ее, что фортуна не всегда дает философам хороших одежд.

The ladies of Albert Durer and Berghem were both shrews. The wife of Durer compelled that great genius to the hourly drudgery of his profession, merely to gratify her own sordid passion: in despair, Albert ran away from his Tisiphone; she wheedled him back, and not long afterwards this great artist fell a victim to her furious disposition. Berghem's wife would never allow that excellent artist to quit his occupations; and she contrived an odd expedient to detect his indolence. The artist worked in a room above her; ever and anon she roused him by thumping a long stick against the ceiling, while the obedient Berghem answered by stamping his foot, to satisfy Mrs. Berghem that he was not napping.

Жены Альберта Дюрера и Берхема были подруги еще те. Жена Дюрера принуждала мужа к ежедневному тяжелому труду лишь для возможности обеспечить ей удовлетворение ее низменных страстей. В отчаянии Дюрер сбежал от этой Тисифоны. Она уговорила его вернуться. А вскоре после этого артист пал жертвой ее приступа ярости. Жена Берхема не позволяла мужу ни на миг отвлечься от его занятий. Она придумывала довольно курьезные способности, чтобы выявить его леность. Художник работал в комнате, расположенной выше ее собственной. Она прикрепляла к потолку длинную веревку и время от времени дергала ее. Берхем должен был топать в ответ, тем самым показывая, что он трудится, а не предается дреме.

?lian had an aversion to the married state. Sigonius, a learned and well-known scholar, would never marry, and alleged no inelegant reason; "Minerva and Venus could not live together."

Элиан ненавидел супружеские узы. Sigonius, замечательный и широко известный ученый, никогда не женился, приводя интересную причину: "Минерва и Венера не могут жить вместе".

Matrimony has been considered by some writers as a condition not so well suited to the circumstances of philosophers and men of learning. There is a little tract which professes to investigate the subject. It has for title, De Matrimonio Literati, an c?libem esse, an ver? nubere conveniat, i.e., of the Marriage of a Man of Letters, with an inquiry whether it is most proper for him to continue a bachelor, or to marry?

Многие авторы рассматривали супружество как совершенно неподходящее состояние для философов и людей ученого звания. Был даже составлен небольшой трактат, призванный исследовать данный предмет "О женатых литераторах или следует ли быть холостым или нужно вступать в брак".

The author alleges the great merit of some women; particularly that of Gonzaga the consort of Montefeltro, Duke of Urbino; a lady of such distinguished accomplishments, that Peter Bembus said, none but a stupid man would not prefer one of her conversations to all the formal meetings and disputations of the philosophers.

Автор превозносит достоинства многих женщин. В частности, Гонзагши, жены урбинского герцога Montefeltro, женщины столь редких достоинств, что П. Бембо говорил, что только глупый человек предпочел бы беседе с ней пустые писательские сходки и философские диспуты.

The ladies perhaps will be surprised to find that it is a question among the learned, Whether they ought to marry? and will think it an unaccountable property of learning that it should lay the professors of it under an obligation to disregard the sex. But it is very questionable whether, in return for this want of complaisance in them, the generality of ladies would not prefer the beau, and the man of fashion. However, let there be Gonzagas, they will find converts enough to their charms.

Женщины, возможно, будет удивлены самой постановкой вопроса "стоит ли жениться" и подумают, что это какой-то обязательный бзык ученых людей провозглашать свою непричастность к проблемам взаимоотношения полов. Однако весьма сомнительно, чтобы найдя в людях науки некоторый недостаток любезностей, большинство леди не предпочтет им кавалеров и мужчин светских воспитанных. Однако пусть будут и такие как миссис Гонзага, они найдут достаточно достойный объектов для конвертации своего шарма.

The sentiments of Sir Thomas Browne on the consequences of marriage are very curious, in the second part of his Religio Medici, sect, 9. When he wrote that work, he said, "I was never yet once, and commend their resolutions, who never marry twice."(??) He calls woman "the rib and crooked piece of man." He adds, "I could be content that we might procreate like trees, without conjunction, or that there were any way to procreate the world without this trivial and vulgar way." He means the union of sexes, which he declares, "is the foolishest act a wise man commits in all his life; nor is there anything that will more deject his cooled imagination, when he shall consider what an odd and unworthy piece of folly he hath committed".

Чувства сэра Т. Брауна о следствиях брака, высказанные им во второй части "Религии Медичи" весьма курьезны. Когда он писал эту работу, он говорил: "Я не был женат ни разу, и тем одобряю решительность тех, кто удержался от двукратной женитьбы". Женщину он называл "ребром и костылем мужчины". И добавлял: "Как хорошо было бы размножаться подобно деревьям, без этого соединения, или существовала какая-нибудь возможность сотворить этот мир без этого обычного и вульгарного пути". Он имел в виду соитие полов, которую он обозначил, как "глупейшее дело, которое умный человек совершает в своей жизни. Нет ничего более такого, чего бы более отторгало он по холодному размышлению, когда он вспоминает, атаке какой странной и недостойной глупости он был подвержен".

He afterwards declares he is not averse to that sweet sex, but naturally amorous of all that is beautiful: "I could look a whole day with delight upon a handsome picture, though it be but of a horse." He afterwards disserts very profoundly on the music there is in beauty, "and the silent note which Cupid strikes is far sweeter than the sound of an instrument." Such were his sentiments when youthful, and residing at Leyden; Dutch philosophy had at first chilled his passion; it is probable that passion afterwards inflamed his philosophy-for he married, and had sons and daughters!

Позднее он, правда, дал задний ход и говорил, что он прекрасный пол ему вовсе не отвратен, и он, естественно, любит все прекрасное: "Я могу целый день проторчать перед прекрасной картиной, хотя бы это была только лошадь". Позднее он очень интересно рассуждал о музыке, которая есть в прекрасном: "а молчащая нота, когда по ней ударяет Купидон много сладкозвучнее, чем ее издает любой музыкальный инструмент". Таковы был его чувства в юности, и когда он учился в Лейдене, голландская философия первой подсушила его страсти. А потому, возможно, все же страсть подожгла его философию -- ибо он женился и имел сыновей и дочерей!

Dr. Cocchi, a modern Italian writer, but apparently a cynic as old as Diogenes, has taken the pains of composing a treatise on the present subject enough to terrify the boldest Bachelor of Arts! He has conjured up every chimera against the marriage of a literary man. He seems, however, to have drawn his disgusting portrait from his own country; and the chaste beauty of Britain only looks the more lovely beside this Florentine wife.

Доктор Cocchi, современный нашему XVIII веку писатель, но циничный не менее старика Диогена, не испугался составить трактат по предмету данной статьи, которая ужаснула бы любого бакалавра искусств. Он вывалил на страницы все химеры по поводу браков литературный людей. Он, кажется, нарисовал отвратительный портрет с образцов, найденным им у себя на родине. Британская стыдливая красавица выглядит крайне привлекательно в сопоставлении с флорентийской. This music conjures up a picture of flowing water. - Слушая эту музыку, воображаешь струящиеся потоки воды

I shall not retain the cynicism which has coloured such revolting features. When at length the doctor finds a woman as all women ought to be, he opens a new string of misfortunes which must attend her husband. He dreads one of the probable consequences of matrimony-progeny, in which we must maintain the children we beget! He thinks the father gains nothing in his old age from the tender offices administered by his own children: he asserts these are much better performed by menials and strangers! The more children he has, the less he can afford to have servants! The maintenance of his children will greatly diminish his property!

Я не решаюсь на воспроизведение цинизма, возмутительными образцами которого он испоганил страницы своего труда. А когда наконец доктор находит такую женщину, какими должна быть любая женщина, он разворачивает новый список несчастий, которые поджидают ее мужа. Он пугает одним из возможных последствий брака -- потомством. Он настаивает, что отец не получает ничего в старости от забот своих нежных чад: он утверждает, что слуги и даже посторонние более горазды по этой части. Чем больше у человека детей, тем меньше он может слуг! Содержание детей весьма плачевно сказывается на его достатке. Poverty begets hunger, and hunger begets crime. - Бедность влечёт за собой голод, а голод толкает на преступление menial = зд: слуга

Another alarming object in marriage is that, by affinity, you become connected with the relations of the wife. The envious and ill-bred insinuations of the mother, the family quarrels, their poverty or their pride, all disturb the unhappy sage who falls into the trap of connubial felicity! But if a sage has resolved to marry, he impresses on him the prudential principle of increasing his fortune by it, and to remember his "additional expenses!" Dr. Cocchi seems to have thought that a human being is only to live for himself; he had neither heart to feel, a head to conceive, nor a pen that could have written one harmonious period, or one beautiful image!

Другой опасный момент в браке -- это родственники, с которыми тебе вольно-невольно придется иметь дело из-за жены. Завистливые, постоянно накручиваемые оскорбления тещи, семейные скандалы, бедность родственников или их высокомерие, все выбивает из колеи умного человека, если он попался в западню брака. Но если мудрец все же решится жениться, ему следует подумать о разумности увеличения богатства через это, помня о "добавочных расходах". Доктору Коши кажется, будто человек живет только для себя, у него нет сердца, которое должно чувствовать, головы для соображения, ни рук, которыми бы он мог записать хоть одну приятную мысль или создать хоть один красивый образ. He's always trying to impress on me this thought. -- Он всегда старается внушить мне эту мысль

Bayle, in his article Raphelengius, note B, gives a singular specimen of logical subtlety, in "a reflection on the consequence of marriage." This learned man was imagined to have died of grief, for having lost his wife, and passed three years in protracted despair. What therefore must we think of an unhappy marriage, since a happy one is exposed to such evils? He then shows that an unhappy marriage is attended by beneficial consequences to the survivor. In this dilemma, in the one case, the husband lives afraid his wife will die, in the other that she will not! If you love her, you will always be afraid of losing her; if you do not love her, you will always be afraid of not losing her. Our satirical celibataire is gored by the horns of the dilemma he has conjured up.

Бойль в своей статье "Raphelengius" дает прекрасный образец логической тонкости в размышлениях о последствиях брака. Этот ученый муж вообразил себе, как он умирал от горя, потерявши жену, и провел три года в невыразимом отчаянии. Что поэтому мы должны думать о несчастном браке, когда счастливый приносит столько горя? Бойль улыбается, что в подобном случае несчастливый брак был бы благодетельным для пережившего супруга. Итак, перед нами дилемма. В одном случае муж боится, что жена умрет, в другом -- боится, что она не умрет. Если вы ее любите, вы всегда будете бояться потерять ее. Наш воображаемый холостяк как будто вшивает себе в одежду гребень, об острый конец, ни один, так другой, он постоянно напарывается.

James Petiver, a famous botanist, then a bachelor, the friend of Sir Hans Sloane, in an album signs his name with this designation:

Дж. Петивье, знаменитый ботаник, тогда холостяк, подписался в альбоме друга под одной из своих заметок:

"From the Goat tavern in the Strand, London, Nov. 27. In the 34th year of my freedom, A.D. 1697."

"Таверна Goat, Стрэнд, Лондон, 27 ноября 1697, 34-й год моей свободы."