Головной мозг достался им по ошибке...

(О худшем порождении толпы - военной машине)

В истории есть два сорта дат: даты-события и даты-предвестники. Первые изучают в школе и сдают по ним  ЕГЭ: скажем, день взятия Бастилии, сроки воцарения Петра, или момент сбрасывания атомной бомбы на Хиросиму. Иное дело даты-предвестники. Им, как правило, не достаются лавры общественного внимания, и их никогда не гравируют на памятных досках у входах в  музеи и парламенты.

Например, ничем неприметный с виду 1932 год: никаких великих революций, знатных побоищ, шумных коронований и судьбоносных смертей. Рутинное, вроде бы, прозябание в межсезонье   мировых войн. В мегапаузе  громких научных свершений. В зазоре между трагическим прошлым и разрушительным будущем. В том самом временном кармане, в котором тихо набирается капиталец будущих краеугольных дат, вполне годящихся для упоминания в настенных календарях и экзаменационных билетах.

1932 год тихо заложил в мире основы того, что громко потом в этом самом мире рвануло. И он же - этот самый 1932 год - вложил в руки людей сильнейшее противоядие против движения мира в сторону катастроф. Был открыт нейтрон, а за ним - дейтерий, и зажёгся зелёный свет для разогрева этими запалами будущей атомной бомбы. Были обнаружены первые античастицы, что заставило задуматься о том, что слово "мир" вполне может обзавестись приставкой "анти-". 

И верно: тут же разгорячённой милитаристским наркотиком толпой  коронуются  во властителины главные уничтожительные  "антипартии" -  нацистские. И в противовес -  получает широкое хождение сильнейший  антидот против глобального  цивилизационного истребления - пацифизм.

В том самом звёздном для фашистов 1932 году, накануне старта человечества  к главнейшей катастрофе XX века, чуткий на всяческие безумства Альберт Эйнштейн  срочно формулирует основы своего  мировоззрения, не воспринимающего в отличие от чисто научных взглядов никакой относительности. А именно - сугубо безотносительной антивоенщины. Табу на истребление человека другим  человеком в принципе. И на орудия этого истребления - в том числе.

"В драме человеческой жизни, - писал в 1932 году великий учёный, - самым ценным для меня представляется не государство, а чуткая творческая личность, - лишь из таких происходят люди подлинно благородные и великие, а толпа сама по себе всегда неинтересна, и в мыслях, и в чувствах".  И худшим её порождением, признаёт Эйнштейн , можно считать военную машину. Ему она всегда была  глубоко отвратительна.

"По мне, человек, который находит удовольствие в том, чтобы маршировать в строю под звуки оркестра, уже достоин презрения, - категорично заявляет Эйнштейн. - Головной мозг достался ему по ошибке; спинного было бы довольно". И негодующий против очевидной, казалось бы,  бессмыслицы войн, великий гуманист провозглашает абсолютно неприемлемую для "марширующих" идеологию, до смешного утопическую для бесконечно убивающих друг друга "просвещенных наций" - непримиримого пацифизма. То бишь - отнятия права у этих наций умерщвлять в сражениях друг друга. А способом очень простым - отнятия у них вооружений. То есть, в понятиях узколобых "патриотов" - путём коварного ущемления государственных суверенитетов.

Впрочем, ничего нового со времён провозглашения заповеди "Не убий!"  Эйнштейн не предлагал. А только лишь её в очередной раз напомнил. И как две тысячи лет назад был не услышан распоясавшейся толпой. А после - их кумирами. И если и не был распят фашиствующим большинством, как это произошло в его предшественником в Иудее, то по причине стремительного убытия ученого из пораженного фашисткой чумой Германии за океан. Правда, с солидным багажом проклятий от бывших соотечественников - вслед.  От всех хотящих войны безумных "патриотов" и её, этой войны, в конечном итоге вкусивших...

У всяких войн одна и та же особенность. Начало любой войны -  это уже конец чего-то другого. Очень существенного.  И ничего - начало. Только - пустоты. Только - небытия. Только - молчания... И с каждым воинствующим  веком и каждым расстрелянным годом опасения, что это молчание может продлиться вечно, стремительно нарастают. И звуки оркестра для марширующих строем и впрямь могут оказаться последней симфонией  из когда-либо услышанных  разбазарившей собственный  разум безумной толпой...