Кара в медовых не бросается

         
    Чтобы не тратить время описаниями внешности и характера Якова Юрьевича, рискуя впасть в неточность, просто представьте, что выглядел он в точь-точь как актер Юрий Яковлев, причем играя роль Ипполита в картине "Ирония судьбы или с легким паром". По возвращении представ перед зеркалом он воскресил шлепками аромат заграничного одеколона на щеках, и только тогда вступил в комнату. На груди его кровавая капля - значок делегата XXV съезда КПСС -  а в ней, если приглядеться, капля ртути - профиль Ленина.

- Мама, дай отдых всевидящему оку - сказал Яков Васильевич снисходительным голосом Ипполита Матвеевича и смачно поцеловал маму в щеку.

   Яков Васильевич был мил, обходителен и учтив. На нем был теплый коричневый костюм, а ворот его белой венгерской рубашки в зеленый горошек скреплял красный галстук с лимонами. Дав нашей компании несколько минут, чтобы насладиться заключительным выступлением Леонида Ильича Брежнева на XXV съезда КПСС, которое мы как завороженные смотрели по цветному телевизору Рубин, он, постояв со скрещенными на груди руками, наконец, сказал:
- Ну, гости дорогие, прошу к столу…прошу к столу.

Компания нехотя и с большим сожалением повиновались его приказу, а затем, преодолевая робость, подошли к столу, ожидая второго приглашения сесть на стулья. Но Яков Васильевич предупредил всех: он приказал налить в рюмки коньяка для первого тоста. Все выстроившись вокруг стола, покорно ждали. Подумав, Яков Васильевич воодушевленно, как то по-актерски, произнес:
- Товарищи, выпьем за здоровье нашего Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Леонида Ильича Брежнева.
И секундной паузы не последовало как все радостно чокнулись рюмками в единогласном одобрении тоста.
- Товарищи, прошу садиться, - радушно пригласил всех Яков Васильевич.
Не успели заскрипеть еще стулья под телами гостей, как у меня вырвалось будто птица из клетки:
- Я тоже хотел бы предложить тост!
Какой же?, - удивился Яков Васильевич.
 Дрожащим голосом я произнес:
- Я хотел бы… выпить… чтобы мы все выпили…. за здоровье … членов политбюро … Леонида Ильича Брежнева, Юрия Владимировича Андропова,  Андрея Антоновича Гречко, Виктора Васильевича Гришина, Андрея Андреевича Громыко, Андрея Павловича Кириленко, Алексея Николаевича Косыгина, Федора Давыдовича Кулакова, Динмухамеда Ахмедовича Кунаева, Константина Трофимовича Мазурова, Николая Викторовича Подгорного, Георгия Васильевича Романова, Михаила Андреевича Суслова, Дмитрия Федоровича Устинова, Владимира Васильевича Щербицкого…
      Молчание продолжалось несколько тягостных для меня секунд - многие были в летах, как, например, прокурор области, и даже не успели закусить после первой.
- Пельше забыли, молодой человек …. - сказал в гробовой тишине Яков Васильевич. Он пытался вытащить изо рта, видимо, рыбью косточку от своей первой закуски.
- Арвида Яновича…
      Я признательно кивнул Якову Васильевичу.
- Выпьем же! За это сам Бог велел,  - строго сказал Яков Васильевич.
       Компания оживилась. Среди нас, помимо домочадцев, Тамары Григорьевны, Арсения, среднего брата Якова Васильевича,  Алексея, младшего брата Якова Васильевича, Виктора Ивановича, молодого врача-психиатора из Оренбурга, гостившего у Якова Васильевича, был генеральный прокурор области, человек серьезного нрава, поэтому был он в мундире, начальника *****ского военного округа, его заместитель, два человека из обкома, коих я едва знал, один человек из министерства культуры, и, разумеется, несколько дам в статусе жен, чья то секретарша, плюс, две девицы из юридического университета, и, разумеется, я.
    Стол, сужаясь, убегал в другой конец комнаты. Чтобы не занимать ваше внимание,  прошу воскресить в памяти сценку из "Москва слезам не верит", где главная героиня отказывается от "осетринки". За столом  полилась задорная беседа, иногда напоминавшая, правда, ругань, раз во главе стола были презентабельные мужчины. Веселился и Яков Васильевич. Он был бодр, оживлен, отказываясь, однако от водочного аперитива, и, наконец, приказал разрезать гуся.
     Я наблюдал за Яковом Васильевичем. А наблюдать было за чем: настроение его резко менялось. Он постоянно заглядывал себе под рукав на часы, потом переводил взгляд на настенные, затем надолго замолкал. Тамара Гергиева, видя нервозность сына, положила ему на тарелку ложку зеленого горошка и подлили жижицы для сочного вкуса, погладив его руку. Яков Васильевич пытался улыбнуться. Я навострил уши и прислушался к их разговору.
- Яша, она сейчас придет. Женщины всегда опаздывают.
- Иногда мне кажется, что она надо мной издевается.
- Яшенька, успокойся. Она наверняка долго ждала платье в ателье.
- Дело не в платье и не в ателье. Она меня ненавидит!
- Не говори так. Просто это скромная девушка и стесняется своих чувств. Вспомни какое она написала тебе письмо.
- Да, письмо было действительно, чудесное. Ах, если бы это было так, мама.
    Однако, Тамара Георгиевна не смогла успокоить Якова Васильевича. Он, еще несколько раз взглянув на двои часов, бросил со звоном вилку на тарелку.
- Я так больше не могу, мама, сказал он во всеуслышание. - Она меня изводит!
      Он подавился и горошек посыпался у него изо рта. Все затихли. Можно было слышать тиканье настенных часов.
- Ну, Яшенька, давай тебе еще подливки налью.
Тамара Георгиевна налила ложечкой ему в тарелку чая из своей чашки. Это была не утиная подливка - она не соображала от волнения, что делала.
- Ммм…, раздался вой Якова Васильевича, когда он вскочил из за стола, запрокинул голову и вцепился себе в волосы.
- Яков, сейчас придет она, - прокурор постарался разрядить обстановку и обновил секретарше рюмку  водки. Вдруг раздался дверной звонок - все вздрогнули.
- Видишь, пришла!, -  радостно взревел прокурор.
- Ну слава Богу, слава Богу!!!, - Яков Васильевич сам бросился открывать дверь.

  Вы видели Ирину Азер в роли Наташи, любовницы Бурова в фильме "Кража" 1970 года? Или, на худой конец, ее же в роли Люси, подружки Ляпишева из "Большой перемены"? Конечно, видели. Так вот: Мария Знаменская, объект вышеозначенной страсти, была красивее раза в три.
  Должно последовать ее описание. Вы видели когда нибудь глобус Земли? Так вот: если этот глобус разрезать на две половинки и поставить вместе, так чтобы зрителю были видны и обе Америки и Евразия, то выйдут точь- точь бедра Марии Знаменской. Скрыть их атласной тканью ее обтягивающего платья было нельзя - вуаля, бедра в полной их репрезентации. Конечно, нужно выбирать не самый большой глобус в кабинете географии. 
Что касается остального: губы. Они были красные, пухлые и вывернутые наружу, причем, нижняя была совершенно прямая, а верхняя образовывала над ней высокую арку. Был в ней даже, если приглядеться, замковый камень - многогранник, немного торчащий наружу из кладки.
Подбородка не было: он был незримым, травоядным или травчатым, то есть навевал мысли о том, что владелец этого подбородка и челюстей не ел маслы животных, а пил нектар из цветочных пестиков.
Зато потом - голова раздавалась кверху огроменным полушарием: там огромные голубые глаза…а носик…я сначала опишу ее носик. Он кукольные, задорный и совершенно невинный - фарфоровый в сияющих линиях этого лица. И как уживался этот носик с огромными глазами, а они совершенно серьезно ладили с прямой соломенной челкой, скошенных, словно косой, под самые брови - просто было непонятно, но и болезненно -  при попытках это понять.
 Для Марии красота была трагедией.

- Душечка, наконец-то. Все тебя заждались.


  Марию посадили на место мамы - желтая рука Якова Васильевича не отпускала бледную фарфоровую ручку Марии. Мария была в зеленом платье с меховой накидкой поверх плечей. Она высвободила, наконец, руку , чтобы вложить туда вилку и как о рассеянно и нечаянно обвела взором присутствующих за столом и вдруг - моргнула, взмахнула ресницами, опустила глаза, и по-моему готова была заплакать. Но, возможно, я обманулся ее эмоцией - слишком уж необычной формы были ее губы.

- Господа! … ой, что это я… товарищи!… мы, я и Мария Александровна, решили …в общем, я долго покорял сердце этой красивой, необыкновенной женщины и, кажется, я добился своего…наши планы и устремления совпали, так сказать, и мы решили… пожениться!!!

Праздник, усилившись приятной новостью, набирал обороты. Вино, шутки, смех -  лилось рекой. Даже секретарша и две аспирантки выпили по рюмке водки. Выпил и я - из ледяных рюмок, которые действительно были сделаны из замороженной воды, принесенные Тамарой Георгиевной. Аспирантка, сидевшая со мною рядом, улыбнулась мне … и я улыбнулся ей (она чем то смахивала на героиню из "Не могу сказать прощай": простушка, малюська, но ужасно милая и сговорчивая) и мы, отправились танцевать в гущу танцующих гостей. Джо Дассен звучал необыкновенно прекрасно.
- Кара в медовых не бросается?,- спросил прокурор.
- Что, что?
- Куда в медовый месяц собираетесь, - уточнил прокурор.
- Ну, медовый месяц… хаха, - Яков Васильевич смущенно засмеялся. - У меня сейчас ровно десять дней отпуска после Съезда и …а потом работа, работа…может, в августе…Крым, Кавказ….
- Десять дней говоришь? Идея есть!  А может мы …Постой, паровоз, не стучите, колеса..
Прокурор затянул тоненьким голосом песню.
- …кондуктор, нажми на тормозаааа, - громыхнули все гости протяжно, гогоча и смеясь, и допели всю песню до конца.


   Мария Александровна содрогнулась в плечах и глубокая скорбь будто черная вуаль опустилась на ее прекрасное лицо. Возможно, это была тень от плафона люстры.

       Сила русского человека в исполнении хмельных обещаний.  На следующий день мы мчались в поезде в "мужском купе", потому что Мария Александровна настояла на "женском купе" для себя. Тягостен и хмур был взгляд Якова Васильевича. Вчера он обратился ко всем "а поедемте все, все вместе кто тут есть за столом…я серьезно" и уже следующим вечером был в трико и лицо его и тело полосатилось как у тигра когда поезд мчал мимо забытых всеми сельских станций. И ел остатки того вчерашнего пиршества, собранного в дорогу его матерью.
  Вместе с нами был его средний брат Сеня, который комочком рванины спал на верхней полке, и Алексей. Алексей был бледным суховатым юношей очень болезненного склада характера - он страдал эпилепсией. Он давно уже не был студентом, но выглядел как студент (засаленные дырявые коленки и свитер) и работал в одном нии на полставки. Сейчас он пел очень грустную песню, какую-то лирическую балладу: громко, теребя душу, громыхали медные струны и голос, воспевавший любовь, рвал на кровавые куски сердце.

     Внешность - пустяк, обертка, фантик, а нутро - гораздо важнее, поступки и жизненная история - ключ к персонажу. Но я не привередливый, поэтому, как блейковский гравюрный оттиск на бумаге - фантик будет еще и раскрашен. Алексей: тонконогий, узкозадый, худосочный во всех своих маслах, фаланги пальцев тонки, будто сточены  напильником  перестаравшимся учеником на уроках труда, а  шары-суставы, наоборот, сильные, крупные; носки ног сведены - вовнутрь, от робости, видимо; на вытянутом подбородке светлая щетина, я бы сказал, яркая, будто он измазался яичным желтком плюшка перед отправкой в печь, и розовые постные губы - такие бы целовать толстым матрёнам в Пасху и любой религиозный праздник - не для раскаяния, а для дружбы духовной. Глаза …как вы думаете? …голубые, сияющие, будто недососанные мятные леленцы с острыми краями. По тонкому горлу поршнем ходит кадык.

 Тут открылась дверь купе и в проеме, в непостоянном свете фонарей появилась Мария Александровна. Я не помню зачем она пришла, но  глядя на обнаженные плечи Марии Александровны, когда покидала купе (она была в ночнушке) - в них столько эротизма, в этих всех ямочках, которые сделаны будто ложкой рисовали по теплому сливочному маслу, выдавливая там ямки - вы же можете себе представить кусок свежего сливочного масла? 

 
  Я был сражен видом санатория. Вид открывался будкой отхожего места, вензелями золотых завитушек около него, выведенных дрожащими пальцами. Прямо у входа среди белизны снегов было замерзшая и загаженная помойная яма - как взлохмаченная обезьяна, лежащая на простыне снегов. Мария Александровна подняла голубые глаза на само здание. То, что она увидела, я никогда в жизни не видел и мне трудно было такое представить - уникальную загаженность и запущенность и этой двухэтажной постройки, которая, своего рода, была произведением искусства.

Сюда  стоило ехать за сотни километров на поезде! Стоило страдать от коликов в животе, чистить зубы в ледяной воде, стеснять себя во всем, чтобы увидеть штукатурку на стенах, которая отвалилась во многих местах, и в зависимости от силы воображения, пробоины были похожи на зоопарк экзотических животных: был там крадущийся, царапающий отвисшим брюхом землю, леопард , или, вот, вторая взлохмаченная обезьяна, свисающая с ветки на своей кривой руке, в сугроб засунувший голову страус - тонкая шея его слишком извилиста и хрупка, чтобы гадать о нем как именно о страусе, но перья, торчащие вверх из тушки были доказательством.


Шапки наземь, шарфы в пляс, сигареты ломаются в стылых губах - с неба спускался прокуренный вертолет. В лицо мне полетела ледяная шрапнель и я отвернулся, чтобы увидеть на секунду- другую как полы шубы Марии Александровны взметнулись вверх, как и подол ее платья, и только пуговка на ее шубе на уровне ее живота помешала довершить ее секундный позор в моих глазах - зеленые панталоны ее. Другие в панике бросились за своими шапками, а психиатр за париком. Снежная вертолетная пурга загнала нас помимо нашей воли в безумные ветхие двери.

Во второй раз наша компания обомлела. То, куда мы попали можно было назвать райским дворцом Хубилая. Меня пронзило ощущение, что я нахожусь внутри выжатого лимона. Во первых, ноздри мои уловили запах озонирующей свежести, во-вторых, интерьер был так прозрачен и лучист как яркий солнечный день, хотя солнца тут не было. Но где то звонко и тягуче капала вода. Мария Александровна выступила вперед, люстра--лимон озарила ее гордо посаженную голову. Ее прозрачные широкие скулы зажглись румянцем.


Начинать утро с завтрака и свежей газеты - что может быть лучше!? Яков Васильевич уже выбрал “Советскую культуру” и смаковал дымящийся омлет и статью “Проблемы режиссуры в советском кино”, о чем о прилюдно и заявил.
- Какая интимная статья… Поднимается проблема юношеской любви и искусстве.
- Кто автор?
- Некто Иванов, - ответил я, так как подумал, что вопрос Марии Александровны обращен ко мне. Я тоже читал какую то газету. Яков Васильевич промолчал, как и Мария Александровна,  так как ей все равно было безразлично. Она была занята пикировкой с Алексеем.
- Столица Камеруна?- спросил психиатр.
- Яунде, - ответил Яков Васильевич.
- Вы хорошо спали, Алексей Васильевич, - спросила она Алексея несколько рассеянно.
- Думаю, неплохо.
Мария Александровна вдруг взмахнула ресницами, недобро посмотрев на Алексея, который жадно, ничуть не смущаясь поглощал без ножа и вилки яичницу.
- Вы проголодались, будто вечность не ели…
- Может, я вечность еще не буду, кто знает?
Она опять недобро взглянула на него.
- Ну с вашей заводской столовой Вы, наверняка, скоро встретитесь. Как же иначе?
- Да, - задумчиво произнес Алексей, откладывая ложку в сторону. - - Заводская столовая это лучшее, что есть в моей работе.
- Кто бы сомневался… А вы не хотели бы сменить работу, Алексей? Или вы настолько пропахли запахом пережаренных котлет, что Ваша воля парализована?
- Мне хватает своих девяносто рублей, спасибо.
- И пятьдесят семь копеек.
- И пятьдесят восемь копеек.
- Я ошиблась, извините.
- Ничего страшного. Все что мне надо в этой жизни, у меня есть.
Яков Васильевич оторвал глаза от газеты и милостиво сказал.
- Девяносто рублей это не так уж плохо, - сказал он.
- Да уж, можно замахнуться на медовый месяц в Гаграх. Если у вас вообще когда либо будет жена.
- Мне не нужны Гагры, не нужна жена, не нужны шубы и меха, не нужны цепочки и бриллианты. Я счастлив и без этого.
- Ноздри Марии Александровны затрепетали. Я впервые видел ее такой впечатленной.
- Не всем нужны шубы и цепочки…
- Ну да… Но кому то мало девяносто рублей.
 Губы Марии Александровны дрогнули.

- Ну прекратите, ну пожалуйста! Вы же не десятиклассники!
Яков Васильевич отложил газету.

- Мне не нужно все это… - повторила, заикаясь, Мария Александровна.
- Нужно, дорогая, Мария Александровна, нужно… у вас так горят глазки когда вы …
- Как вы смеете обо мне что то утверждать, Вы меня совершенно не знаете!

- Я тут видел инопланетян в самоваре…у работницы столовой который, - сказал Яков Васильевич. Он уже стоял у окна и задумчиво разглядывал певчую птицу в клетке у окна.
 
- В самоваре? - растерянно и бездушно переспросила Мария Александровна.
- Да. Что ты об этом думаешь?
Мария Александровна пожала плечиком.
- Я бы не хотела всю жизнь прожить с человеком, который … Инопланетян? - Что? -  переспросила она, и растерянно хлопая глазами.
Яков Васильевич осекся было, но с трепетом оживился.
- Но послушай, дорогая, это, возможно, был бы такой способ маскировки. Прекрасная и изумительная идея. А ты что думаешь, Алексей?

Алексей, что был за столом вместе с врачом-психиатром, изрек:
- Мы тут с Марией Александровной обсуждали зависимость женской сексуальности от наличия материальной обеспеченности… как бы сказать…партнера.

 Мария Александровна покраснела и, бросив вилку на тарелку, вышла из за стола.
- Ну ты себе позволяешь, Алексей!, - не с гневом, а с каким то изумлением сказал Яков Васильевич. Но не последовал за ней и продолжил обед.
- Это называется фетишизм, - отозвался прокурор. - по крайней мере по словам врача соответствующего. - Вели мы как раз дело тогда о …
- Ну, хватит о делах, - приказал Яков Васильевич и поднял бокал.
- За охоту!!
- За охоту!, брякнул каждый.
- Жалко, Мария Александровна не пообедала. Будет теперь до ужина злая…


Днем разыгралась метель. Приготовления к охоте, снегоходы буран, были припорошены снегом. Все, исключительно все, напились вечером, включая врача-психиатра. Кроме меня и Алексея. Мария Александровна вышла к ужину в изумительном платье бордового цвета. Алексей и я поднялись из за стола.
Завтра я уезжаю, - сказал Алексей.
 Мария Александровна бездушно повела бровью.
- Уже надоело?
Да. Скучно стало. Обещали охоту… когда она?
- И как едете… на чем?
- На прокурорском вертолете.
- Интересно… Не думала, что вы стремитесь охотиться…
- Я и не стремлюсь, но надо в жизни все попробовать.
- Какое… и мракобесие и неразборчивость…
- Может, и мракобесие, но это не я выхожу замуж не по любви.
- Я…
Мария Александровна сверкнула глазами и пролила на платье вино и если бы платье не было темно-бордовым, была бы катастрофа.
- Что вы вообще можете знать, мальчишка? О чем вы можете судить?
- Ну хватит ссориться! Вы как два сведенника!
 Яков Васильевич вбежал в зал раз во время, когда Мария Александровна засадила Алексею пощечину. В руках у него было ружье.
- Охота завтра, Алексей, настоящая охота!
- Нет! С меня довольно!
   Алексей стер алый глянец со щеки и заковылял прочь. Мария Александровна повернулась и уже бы вскинула руки, чтобы поймать его за рукав, но слетала над собой усилие.
- О, как бы я хотел, чтобы вы наконец, помирились. Вы же самые близкие мне люди!
 Яков Васильевич схватил обоих локти и соединил их руки. Прошла секунда и как завороженные Мария и Алексей стояли друг напротив друга.
- Я ненавижу его, ненавижу.
 Мария Александровна вырвала свою руку и расплакалась.
- Аналогично!, - громко крикнул Алексей и ушел прочь.
- Прощайте все! - крикнул он в дверях.
 Свет в зале померк, в два раза став тусклее - так, видимо, так сигнализировали о конце ужина. Все вышли, включая психолога. Сени опять не было, он наверняка был пьян. Вошла повариха и начала убирать со стола.
- На что они были похожи?, спросила она Якова Васильевича.
- Кто?
- Инопланетяне…
- Ааа…маленькие такие. Трое их. Открываю крышку - а они шушукаются, на меня смотрят.
- Агрессивные?
- Да нет. Обычные.
- А что на них надето было?
- Да не помню я уже. Улетели они быстро.
- Прямо в самоваре?
- Прямо в нем. Ну, что вы пристали?!

В два часа ночи  полночь пансионат разбудил звериный рык и грохот кулаков о полировку двери.
- Изменница! Открывай! Изменница!
  Я застал в светлом столовом зале толпу. Яков Васильевич сидел за столом в позе страдальца, закрыв голову руками, к столу было приложено ружье. Он рыдал.
- Я убил, убил, понимаете? Я убийца!
Кого ты убил, Яков?
- Я не знаю, не знаю. Я стрелял. Там в лесу, на утесе были двое. Мария в свадебном платье и он, ее любовник. При лунном свете я выстрелил в силуэт! Дым рассеялся- никого! Ни ее ни его. Но я знаю, что попал. Знаю что убил. Я почувствовал!
- Так, - сказал психиатр, нервно потирая ладони. - Это можно все выяснить. Мария Александровна или у себя или нет?
- Нет ее! Нет! Я стучал, я молил. Нет ее. Она там, в лесу, в лесу, в белом платье!

     Тут раздался судорожный возглас изумления - в проеме двери стояла Мария Александровна. Она была в ночнушке и накинутой на плечи шали. Выплыла на середину зала и замерла.
- Как вы посмели вовлекать меня в свой дебош посреди ночи?
- Мария Александровна, почему вы мне не открыли?
- Почему я должна откликаться посреди ночи на скрежет ваших ногтей? - Я еще, если не ошибаюсь, не ваша жена.
- Но платье? Покажи мне свое свадебное платье?
- Показывать жениху платье до свадьбы дурной знак.
- Стерва! Ты меня изводишь!
- Я думаю, вы меня больше не задерживаете.
- Мария, прости. Прости, ненаглядная моя.
 Яков Васильевич бросился на колени и холодил свои губы о мраморную руку Марии Александровны.
- О, прости, любовь моя.
- Мы же договаривались никогда не произносить слова любовь.
- О, прости, л.. моя ненаглядная!
 Мария Александровна оставила нам только запах духов. Я, уставший порядочно, решил отправиться к себе в номер. Но не успел я отправиться в кровать, как раздался тихий стук. Я вздрогнул - во тьмы коридора стояла Мария Александровна в белой ночнушке и черной шали.
- Пустите меня, молю вас.
Она стояла уже рядом со мной и я был безмолвен от удивления. Она жадно рассматривала меня, близко-близко, будто была близорука, придвинулась и даже, как могло показаться, обнюхивала мое лицо.
- У вас лицо доброго человека. А мне сейчас нужен добрый человек.
Я молчал от онемения, но на самом деле мое естество задало вопрос "зачем".
- Чтобы спасти себя. Только Вы можете мне помочь.
Я опять не ответил, о мои глаза сказали "Слушаю Вас".
Мария Александровна заглянула в мои глаза, выясняя искренен ли я. Наконец, произнесла:
- Там, под утесом, по ту сторону леса, лежит мертвый человек.
Я вздрогнул. Мария Александровна предупредила мой испуг, коснувшись меня.
- Не пугайтесь. Он мертв. Но его нужно похоронить. Понимаете? Как полагается.
   Я был в замешательстве.

  Я спал плохо оставшуюся часть ночи. Я не буду рассказывать что мне грезилось, но проснулся я совсем разбитым. Все утро я ходил по пустому санаторию. Алексей и братом улетели вместе с прокурором на вертолете еще вечером. Вскоре я наткнулся Якова Васильевича и на доктора-психиатра, которые играли в шашки. Яков Васильевич взглянул на меня похмельными глазами. Психиатр мычал под нос какую то песенку. Убаюканный мелодичным мычанием и мерным стуком костяшек по доске, я уснул. Мне приснилось, что самовар, стоящий на столе, вдруг взлетел, крышка от него отвалилась и из него показались маленькие человечки в разноцветных париках, которые, облокотившись за край самовара, затянули "Миллион, миллион, миллион алых роз…" Схватил ли я ружье Якова Васильевича уже когда уже проснулся или еще спал, но я выстрелил в самовар. Я осознал содеянное когда увидел бешеные глаза Якова Васильевича и дымящийся ствол. Эхо выстрела в панике пустилось наутек по коридорам санатория.
- Сезон охоты на самовары открыт, - сказал Яков Васильевич.
-Меткий выстрел, - признался психиатр.
- Доктор, это ваш случай, - Яков Васильевич психиатру.
- У меня для этого случая не хватит фантазии, - парировал тот.
- Но не можем же мы этого оставить?
- Батюшки!!!
Повариха подняла самовар и прижала к груди словно младенца.
- Как же теперь будем пить чай?
- Что тут происходит опять?
 Мария Александровна появилась в конце коридора, видимо, застигнутая эхом. Постояв в нерешительности, она направилась к нам. Утреннее солнце озаряло ее, отбрасывая за ненужностью, как кожуру от апельсина, на пол ее тень. Вот она шла, и была маленькая, искрясь в лучах солнца, превращаясь то в ребенка, то в миниатюрную девушку, то вдруг, в старушку, судя по обманчивым теням на ее лице. Наконец, ореол ее платья и белой шали вспыхнул и перед нами предстала она - современная Мария Александровна, которую мы и знали. Но, увидя меня и видимо, часть ноги психиатра, она повернулась и пошла обратно.



Митрич аккуратно исследовал пулевое отверстие в самоваре. Пальцы его были сухи, но точны и безупречны: он уже знал сколько уйдет времени на латание дыры, сколько уйдет меди или латуни. Не только пальцы его были сухи, но и сам был весь сух. Он поглядывал на бутылку водки, которую повариха положила мне в самовар в качестве оплаты и успокаивался. На полчаса его займет мысли только о работе. Я забыл сказать о рубашке: она была клетчатой, тоже сухой как и все его тело.
Кроме рубашки на  нем ничего не было. Чисто как пристыженный  ребенок сидел он на скамье у окна где цвела герань, прикрыв выступом рубахи причинное место.
- С какого расстояния?
- Почти в упор.
- Метко ты.
Митрич говорил без осуждения, возможно, как психолог. Скоро над столом взвился кокетливой струйкой дымок от его паяльника и резкий запах кислоты вытеснил запах герани. Что-то шокирующее было в облике этого деревенского Митрича - в жалостливое слезоточении папиросы сквозь его иссушенные пальцы и вверх -  между его заостренных "Бриллиантовым каштаном" седых кудрей - голова истукана, окуриваемая дымом , а так как почитателей у него не было, то он окуривал свое чело сам, своей собственной рукой.
- Закуси нет, -  сказал Митрич с осуждением.
 - Как это нет?
Из закуси была квашеная капуста. Митрич поморщился, но одарил жену благодарным взглядом. Жена Митрича, чтобы вам не тратиться на фантазию, была точь-в-точь Наталья Гундарева в "Вас ожидает гражданка Никонорова".

Я проснулся уже в номере. Из желудка шел неотвязчивый вкус кислой капусты. За окном уже было утро и я решил поторопиться к завтраку. Спускаясь по лестнице со второго этажа, я столкнулся с Марией Александровной. Она была одета в шикарное свадебное платье.
- Опротивело все. Яков сидит на кухне и ест рыбные консервы…
- А что происходит-то? 
Мария Александровна остановилась с занесенной ногой над ступенькой, натянутое на ее бедра платье выдавало в ней космонавта в скафандре - так она была пафосно укутана полутенями складок белоснежной материи.
- Бал будет. Вот что. Прощальный бал. А все разъехались уже.
И побежала дальше.
Яков Васильевич и вправду на кухне ел рыбную консерву прямо из банки, стоя перед окном. Он обернулся и искренне горячо поприветствовал меня.
- Марию Александровну не видели?, - спросил он, скребя вилкой в жестянке.
Представляете, забежала сюда в платье …белом таком, увидела меня и убежала. Не пойму ничего…
  Он продолжил скоблить вилкой по жестянке.
- Вам утром напрочь отказывает ваш интеллект, Яков Васильевич.
Да?, - удивился он. - Почему ж это?
- Потому что Мария Александровна готова была показать вам свое свадебное платье. Но запах рыбной консервы не очень, знаете ли, сочетается с подобной романтикой.
- Ооо…, - Яков Васильевич прохрипел и его тело приняло позу раскаяния. Он сел на стул, схватился за спинку стула и положил голову на костяшки пальцев.
- Какой я наивный…
Тут на кухню вошли поварихи. Расположились за столом, загремели посудой и завели разговор.
- Вчера, сватья, рассказать тебе, что те двое на кладбище учудили?
-На кладбище?
Ага. Пришли мы, значит,  тропочку к могилке протоптать, памятник расчистить, глядим, там эти двое…
- Кто?
- Да не знаю. Роют могилу. Рядом гроб. На гробу стаканы, закусь…капуста квашена…А рядом самовар стоит…
- Самовар? Ух ты, батюшки. Я недавно свой самовар отправила к умельцу в деревню с починкой. Что дальше то?
- Кого  хороните, спрашиваем.
- А они что?
- Хорошего человека, говорят, хороним…
- Какого человека?
- Уточнять не стали… Но тост произнесли. Значит, выпили за всех членов Полютбюро. За Леонида Ильича Брежнева, Юрия Владимировича Андропова,  Андрея Антоновича Гречко, Виктора Васильевича Гришина, Андрея Андреевича Громыко, Андрея Павловича Кириленко, Алексея Николаевича Косыгина, Федора Давыдовича Кулакова, Динмухамеда Ахмедовича Кунаева, Константина Трофимовича Мазурова, Николая Викторовича Подгорного, Георгия Васильевича Романова, Михаила Андреевича Суслова, Дмитрия Федоровича Устинова, Владимира Васильевича Щербицкого…
- Значит, действительно, хорошего человека хоронили, если за членов Полютбюро выпивали. Мир праху его.
- Пельше забыли…
Яков Васильевич невольно как и я слушал разговор. Растерев лицо ладонью, он сказал устало:
- Арвида Яновича…
Вдруг он сорвался с места, выскочил из кухни с истошным криком "АААААА я все понял, понял. Неверная, неверная. Раскопать могилу и узнать. И узнать наконец!!!".
- Куда это он, наш Яков Васильевич?
В окно мы увидели Якова Васильевича, несущегося по дороге, роняя на ходу шапку, затем перчатки и, наконец, шарф. В руке его была лопата.
- На кладбище, сватья, кажись.
- Мне кажется он просто сошел с ума. Бывает так, человек здоровый, анекдоты интересные рассказывает, а потом раз - ум - разум разом теряет.
- Не думаю я, что Яков Васильевич разум может потерять.  Он же делегат съезда, решающий голос у него. Вон как интересно о Москве рассказывал.
- Здоровые люди могилы не раскапывают.
- Ох, ох, видимо, действительно сошел.

Мария Александровна стоически узнала новость о сумасшествии Якова Васильевича. Она была в свадебном платье, стояла у зеркала и красила губы. С какой то брезгливостью она сказала "лучше раньше, чем поздно" и ушла к себе в номер. К полудню поварихи заволновались. Завернутые в шали и шубы, они начали уговаривать Марию Александровну..
-Надо человека выручать. Пойдемте, матушка, Мария Александровна.
- Что мне там делать? Земля стылая. Он там и до утра не раскопает.
- Раскопает, раскопает. Он, поди, уже половину раскопал. Смотрите, кровь какая горячая у него.
Мария Александровна закусила губу.
- Надо переодеться, что ли?
- Не надо, не надо, - замахали руками поварихи. - Вот увидит вас в подвенечном платье, сразу за разум возьмется. Идемте, кладбище тут прямо у дороги. 

 Рабочие, нанятые Яковом Васильевичем, и правда, работал как волы - раскопали уже всю могилу - расползающаяся куча глины кровоточила в темную могильную яму, над которой она нависала.
- Ой, вот и самовар мой. Как же это? Смотрите.
Повариха, запинаясь о рубленные комья стылой земли, рванулась к самовару.
- Интересно, ведь почти как новый, - сказала он с изумлением.
Рабочие, нанятые Яковом Васильевичем, с рвением пробирался вглубь земли. Лопата стукнула о крышку гроба. Вскоре и гроб был вытащен на поверхность. Мария Александровна нервно кусала губы.
- Санитаров бы сюда, да побыстрее. Где наш психиатр?
- Психиатр говорил с Яковом Васильевичем. Ничего не помогает.
С треском был вскрыт гроб. Крышку поднимали медленно.  Толпа, будучи как в трансе, замерла в оцепенении. Ужас перед непредсказуемым зрелищем наполнил всех. Крышку, как бордовый занавес в театре, медленно сдвинули.
В гробу, в черном костюме белой рубашке с высоким воротником, с красиво убранным золотыми волосами, и спокойным, покрытым золотистой щетиной, лежал…
- Алексей, любовь моя!
    Подобрав полы свадебного платья, Мария Александровна бросилась к гробу и опустилась перед ним на колени. 
- Алексей, Алексей, Алексей, -  пробормотал как в бреду Яков Васильевич. … Вот кому предназначались письма.
Яков Васильевич закрыл лицо руками, сгорбившись. По всему кладбищу в вечерней тишине и спустившихся вместе с начавшимся снежком сумерками, раздавались рыдания Марии Александровны.
- Идиот я, идиот-, бормотал Яков Васильевич.
 Толпа селян, видно, насладившись извержением эмоций, которые они, никогда не посещавшие театр, не имеют возможности часто созерцать, потеряла интерес к зрелищу. Даже свежевырытая куча глиняных комьев перестала их волновать. Немного сконфуженные, но тайно удовлетворенные, люди, огибая гучу по едва различимой протоптанной по ее боку тропинке, уходили. Поварихи, взяв самовар за ручки, вразвалочку, охая и причитая, пошли прочь по тропинке. Стоны Марии Александровны стали затихать. Затем в тиши, воцарившейся в этом скорбном месте, раздался грозный, с надрывом, ружейный выстрел.

    Я обернулся. В гробу как и прежде, лежал Алексей, брат Якова Васильевича, а рядом, как кошка свернувшаяся у его изголовья, была Мария Александровна. Снежинки покрывали на лицо Алексея Васильевича, но они таяли, соприкасаясь с лицом Марии Александровны.