Мужская педагогика

Это потом будут офицерские звания, служба в оперативных подразделениях... Начиналась же моя Армия с солдатских кирзовых сапог, повседневной гимнастёрки и курсантских погон, имевших самое прямое отношение к Военно-Воздушным Силам  Советского Союза. Было это очень давно, в далёком одна тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году...

Впрочем, моя курсантская служба, как и офицерское будущее, могло запросто закончиться уже летом восемьдесят пятого. Потому как весной того года мы, курсанты-первогодки, закончили изучение теоретического курса (так называемой: «матчасти»). После чего приступили к тренировочным полетам под руководством опытных инструкторов-летчиков.
Примерно к середине июля каждый из курсантов, уже умел выруливать, взлетать, входить в «зону», крутить фигуры простого и сложного пилотажа с «бочками», «горками», «переворотами» и «мертвыми петлями». При этом кое у кого из будущих лётчиков возникли весьма существенные проблемы. Нет-нет, речь сейчас вовсе не идёт о каких-то запредельных перегрузках, каких-то фигурах высшего пилотажа. Проблема заключалась в самом  элементарном приземлении истребителя на взлётно-посадочную полосу.
Данная проблема одним махом перечёркивала все вышеозначенные успехи и достижения.
Прав был командир эскадрильи, неоднократно повторявший курсантам о том, что взлёту можно научить и обезьяну, тогда как благополучно вернуть боевую машину на землю, дано не каждому; потому, дескать, и следует уделять посадке наибольшее внимание.
Для тех, кто чего-то не понял, поясню. Курсант, не способный самостоятельно посадить самолёт на взлётно-посадочную полосу к самостоятельным полётам, естественно, не допускается. Данные неудачники, наравне с курсантами, плохо переносящими перегрузки (попросту, испытывающие рвотные рефлексы при каждом вираже или пикировании) – автоматически списывается на землю. При этом совершенно не важно, какими были у тебя оценки по теоретическим дисциплинам (да, хоть по сто пятёрок на каждый предмет), как мастерски ты можешь закладывать виражи, строить расчёт и заход на полосу... Ну, какой ты к чёрту лётчик и уж тем более истребитель, если тебе не под силу посадить боевую машину? Ты скорее камикадзе, способный поразить цель исключительно ценой своей жизни.
Забегая вперед, могу сказать о том, что из нашей эскадрильи в сто человек, к полетам было допущено  шестьдесят, а к самостоятельным вылетам и того меньше – чуть более тридцати курсантов.
Увы, но с этой самой проблемой пришлось столкнуться и мне, автору данных строк. В мою курсантскую бытность, именно посадка не давала мне ни сна, ни покоя. Я попросту никак не мог самостоятельно, без помощи инструктора, посадить свою боевую машину на полосу.
Надеюсь, теперь читателю будет понятно, какой дамоклов меч был занесен над моей головой к окончанию тренировочных полётов. Мало того, что рушились все мои юношеские мечта о небе, так я запросто мог расстаться с ними, ещё и с позором, отправившись дослуживать свою армию в обычную воинскую часть.

Ну, а теперь подробнее и по порядку.
Наша курсантская эскадрилья состояла из трёх лётных звеньев; каждое звено включало в себя четыре экипажа. Изначально я был зачислен в четвёртый экипаж, первого лётного звена.
 За нашим экипажем был закреплён молодой инструктор Корнейчук Владимир Викторович, у которого за плечами был лишь один курсантский выпуск. Во время первого знакомства Владимир Викторович пообещал, что в его экипажах путёвку в небо получит каждый курсант. Дескать, он в лепёшку разобьётся, но обучит летать всех своих подчинённых. Данное обещание, конечно же, вселяло в нас определённую надежду.
Однако, перед самым началом полетов, наш инструктор попал в госпиталь. Его обязанности по подготовке курсантов взял на себя командир лётного звена Кравец Николай Иванович, лётчик от бога; мужик крутой и достаточно требовательный. В связи с чем, во всех экипажах первого звена произошли весьма существенные изменения. Проще говоря, Николай Иванович взял под «своё крыло» четверых самых-самых.
Судите сами. В его экипаж попал Вовка Гетто – едва ли, не мастер спорта по парашютным дисциплинам. У Михалева за спиной уже были четыре года планерной школы. Михайленко, так и вовсе, окончил три курса училища гражданской авиации – считай, без пяти минут дипломированный командир воздушного судна. Каждый из той отборной троицы был на три-пять лет старше меня.
Именно в такую компанию опытных курсантов, неожиданно попал и я, семнадцатилетний выпускник школы. На вполне резонный вопрос «почему», который я тотчас задал командиру звена, тот отшучивается: дескать, батя у тебя отличный лётчик! Не поверите, но Николай Иванович был всерьёз убеждён в том, что любовь к небу, на некоем генетическом уровне, передаётся от отца к сыну.
Смешно? А вот мне, признаться, в ту минуту было вовсе не до смеха. Дело в том, что наш нынешний командир звена, в свою инструкторскую бытность частенько списывал из своего экипажа одного-двух курсантов. Нет-нет, Николай Иванович вовсе не был каким-то деспотом или этаким самодуром. Ему попросту некогда было возиться сразу с пятью курсантами, щепетильно вытягивая каждого на самостоятельный вылет. Не пошло, значит не пошло. Наш нынешний командир звена, был в авиации фигурой незаурядной, имел звание заслуженного мастера спорта по высшему пилотажу, являлся тренером сборной. Ему необходимо было готовить команду к ответственным соревнованиям. «Отцепив» балласт из одного-двух бесперспективных курсантов, он вкладывал в оставшуюся троицу всю свою душу, готовил из них настоящих асов.
А теперь, взвесив вышесказанное, попробуйте с одной попытки угадать: кто в нашем новом экипаже, состоящего из четырёх человек, по фатальной неизбежности, должен был оказаться тем самым «балластом», о котором ранее шла речь? 
Для тех, кто по-прежнему затрудняется с ответом, добавлю: после моего перевода в экипаж Кравца, сослуживцы посматривали мне вслед с определённым сочувствием. Впрочем, у меня оставалась некоторая надежда на то, что наш экипаж изначально уже был усечённым – вместо положенных пяти курсантов, нас было лишь четверо. Потому и времени у командира звена должно было хватить не только на сборную, но и на каждого курсанта.
Примерно с таким, не очень-то и весёлым для меня «раскладом», наша эскадрилья приступили к тренировочным полётам. Точнее, к полётам приступили другие, в то время как я, по распоряжению всё того же Николая Ивановича, оказался откомандированным в город. И пока, мои сослуживцы осваивали  воздушные просторы и боевые машины, трое курсантов (в числе которых был и ваш покорный слуга) грузили кирпич для аэродромных нужд.
В общем, мои не самые весёлые предчувствия, потихоньку начинали оправдываться.
Дней через десять кирпичи кончились, и нас вновь вернули в казарму. И буквально на следующий день я уже увидел свой позывной в расписании полётов.
Обращаясь к непосвящённым в авиационные тонкости, вновь спешу кое-что пояснить.
Наше обучение проходило на лёгких турбореактивных истребителях Л-29. В передней кабине размещается курсант, тогда как в заднюю кабину усаживается инструктор. Так или иначе, но курсант практически полностью изолирован от инструкторской кабины; какое-либо общение между курсантом и инструктором происходит на уровне радиосвязи. Меж тем, у командира всегда имелась возможность «достать» курсанта, невзирая на вышеозначенную преграду.
 Дело в том, что кабина Л-29 достаточно тесна, при этом ручка управления рулями  расположена в аккурат между колен курсанта. Данная ручка полностью дублируется, то есть, находится в жёсткой связке с ручкой управления, находящейся в кабине инструкции. При необходимости, командир может так садануть этой самой ручкой по курсантскому колену, что мало не покажется. Надеюсь, теперь вам будет понятно, почему первую неделю полётов мои внутренние поверхности колен напоминали сплошной серо-фиолетовый синяк, с буро-коричневыми кровоподтёками. А сколько за ту неделю матерных фраз и залихватских словооборотов я услышал в своих наушниках!.. Надо полагать, столько я не услышал за всю свою прошлую жизнь.
Вне всяких сомнений, Николай Иванович был лётчиком от Бога, а вот инструкторские качества Кравца в тот период я ставил под большие сомнения. Своим криком и непрерывным дёрганьем за ручку управления, порой он доводил меня до полного исступления – я мог и вовсе забыть, куда лечу; и где ныне находится мой самолёт. Что уж тут  говорить о какой-то посадке, если взлётно-посадочная полоса, каждый раз виделась мне каком-то плотном тумане полнейшей опустошённости.
Вы даже представить себе не можете, какую радость я испытать, когда вновь увидел на аэродроме, выписавшегося из госпиталя, лейтенанта Корнейчука. Да-да, это был тот самый инструктор, за которым я был изначально «закреплён».
 Во мне затеплилась надежда. Надежда на то, что ранее описанный мною кошмар наконец-то закончится. Да, чего там «затеплился»?.. Я уже был абсолютно уверен в том, что с этого самого момента, всё обязательно встанет на свои места и я, непременно стану лётчиком. Потому и встретил я Владимира Викторовича, как самого близкого и дорогого мне человека.
Впрочем, как покажет время, на тот момент я слишком рано обрадовался. Я напрасно тешил себя надеждой на благополучное завершение тренировочных полётов. Вполне возможно, что я и сам, предчувствуя определённую слабину, немного расслабился.
В общем, самый первый вылет с инструктором показал, что методику обучения лейтенант Корнейчук полностью перенял от Николая Ивановича Кравца, который несколько лет назад являлся инструктором, моего нынешнего инструктора.
Те же самые фразы, ядрёные обороты; те же бесконечные удары ручкой управления по коленям. Короче, в кабине истребителя для меня продолжился всё тот же самый дурдом, что и прежде. Разница была лишь в том, что молодой лейтенант являлся максималистом. Едва ли не за уши он тянул каждого из нас к самостоятельному вылету.
Ну, а теперь самое время вернуться к первоначальной, на тот момент самой злободневной для меня темы – к посадке. 
Примерно через месяц тренировочных полётов я уже мог «крутить» любую фигуру сложного пилотажа. Однако при заходе на полосу меня по-прежнему охватывал какой-то непонятный ступор, внезапно сковывающий все мои конечности.
Инструктор орёт: «Следи за скоростью, мать твою перемать!.. Сбрасывай, бл…, обороты; мы сейчас полосу проскочим!.. Не уходи, сука, с траверса!... Подтягивай!.. Подтягивай, иначе ёб... прямо перед полосой!.. Ты что, хочешь, чтоб твои грёбанные мозги штыковой лопатой по всему аэродрому пехотинцы, бл… собирали?.. Именно здесь нам посмертно и зах... оху... крест, с пропеллером!..»
При этом, как мне тогда казалось, я делаю всё невпопад. Перед глазами с огромной скоростью мельтешит земля и вдруг хлоп!.. Касание. Нет-нет, посадил самолёт вовсе не я. Это Корнейчук в самый последний момент успел перехватить управление и припечатать истребитель к полосе.
«Ты что ж, паскудник, творишь?.. – уже заруливая на стоянку продолжает орать на меня инструктор. – ...Ты на хрена, в самый последний момент ручку дёрнул? Ко всему прочему, ещё и бесскоросного «козла» решил отмочить!.. Ну, Колмаков!.. Чую, угробишь ты меня этим летом!.. В общем, так!.. Не знаю, когда ты этим займёшься: хоть до отбоя, хоть после – но именно сегодня, ты десять раз перепишешь в свою тетрадь главу «Действия лётчика при выполнении посадки»!.. Не доходит через голову, попробуем через руки!..»
Эх, бедная моя курсантская тетрадка в девяносто шесть листов! За неполный месяц я исписал её мелким почерком от корки до корки. Однако и это переписывание, моему горю вовсе не помогло. С каждым следующим вылетом мои надежды, как собственно и надежды инструктора, становились всё более и более призрачными.
Меж тем, курсантская жизнь текла своим чередом. Ежедневно кто-то из курсантов праздновал свой первый самостоятельный вылет. Практически каждый день по два-три сослуживца могли полноправно считать себя лётчиками, покорителями неба. Данные обстоятельства с ещё большей силой давили на мою психику. «Неопределившихся» курсантов (то есть, тех, кто ещё не вылетел самостоятельно и тех, при этом не был списан) оставалось совсем немного, не более семи человек, среди которых был и автор данных строк. Причём время, отведённое для моих тренировочных полётов, я успел вылетать до последней минуты. При этом результат оставался прежним. Точнее его вовсе не было.
Даже сейчас, по прошествию сорока лет, я готов поклониться Владимиру Викторовичу, своему инструктору. Пожалуй, лишь он один по-прежнему продолжал биться за моё авиационное будущее. Тогда как я (стыдно в этом признаться) уже успел опустить руки, отчасти смирившись со своим скорым списанием.
Вовсе и не знаю, каким образом, какими уговорами Корнейчуку удалось «выбить» для меня шестнадцать дополнительных полётов «по кругу». В общем, судьба вновь предоставила мне шанс, которым грех было не воспользоваться.
Полётом «по кругу» в авиации называют организованное движение самолётов вблизи аэродрома по прямоугольному маршруту. Именно с «круга» истребитель уходит на выполнения задания, в него же он возвращаются после. Проще говоря, полёт по кругу включает в себя взлёт, четыре разворота и посадку. Для учебного истребителя Л-29 полёт по кругу длится не более семи минут, при этом о действиях лётчика во время выполнения данного полёта можно рассказывать сутки.
Весь сыр-бор с дополнительными полётами был затеян именно для отработки моей посадки. Честное слово, я старался. Старался изо всех сил; исполнял всё, что требовал инструктор...
Казалось бы, целых шестнадцать полётов! Шестнадцать посадок и ничего более! Однако и они промелькнули, как одно мгновение. И вот мы уже выруливаем на завершающий вылет. Нервы натянуты до предела. Тяжело признать, но мне так ни разу и не удалось самостоятельно посадить истребитель на взлётно-посадочную полосу. Глядя правде в глаза, я успел уверовать в свою бесперспективность. Неудобно мне было лишь перед инструктором. Как-никак, а он поручился за меня перед командирами. Ну, а я, так неблагодарно его подвёл. Надо полагать, о том же самом думал тогда и Владимир Викторович. С пепельно-мрачным лицом, он молча занял место в задней кабине.               
Мысленно прощаясь с авиацией, я вырулил на взлётку. Получив от руководителя полётов разрешение на взлёт, начал разбег.
– Олег, как чувствуешь себя? – лишь на первом развороте я услышал в наушниках голос инструктора.
– Нормально! – признаться, я был шокирован столь непривычной, до ужаса спокойной интонацией.
– Дружище, ты главное не расстраивайся! Подумаешь, не получилось с авиацией!.. На этом жизнь вовсе не заканчивается. В мире полно интересных профессий. Ты, парень вовсе неглупый, обязательно устроишься!.. Может, в последствие ещё и спасибо судьбе скажешь за то, что вовремя покончил с этой нервотрёпкой! Считай, ты потерял всего лишь год!.. У тебя ж батька лётчик; сам должен знать, какая сволочная у лётчиков профессия!.. Будь иначе, не отправляли бы нас на пенсию к сорока-то годам!.. Чего далеко ходить, возьми, к примеру, меня!.. Помнишь, как весной я попал в госпиталь? Ещё б немного и «списали» меня по здоровью! Видите ли, зрение моё им не понравилось!.. Вот тут действительно обидно – столько лет коту под хвост!..
От откровений инструктора, мне и вовсе стало тоскливо. Я едва не проворонил второй разворот.
– Будь повнимательней!.. – всё тем же, предельно корректным и спокойным голосом, обратился ко мне Корнейчук.
Если кто-то из читателей посчитает, будто бы дальнейшие события будут несколько схожи с американскими мелодрамами, в которых непременно присутствует счастливый финал. Дескать, молодой человек, сжав зубы и собрав волю в кулак, пересилит себя и посадит-таки истребитель точно на полосу. Ну, а дальше будут восторженные крики, поздравления, цветы и страстный поцелуй любимой девушки!..
Сразу скажу, он ошибётся. И вовсе не потому, что на аэродроме не было ни девушек, ни цветов, ни поцелуев. А потому, что я тупо «прокосячил» третий разворотом, потом намудрил с выпуском закрылков... Короче, полностью провалил расчёт и заход на посадку. Мой истребитель «сыпался» и уже вот-вот был готов грохнуться метров за сто до ВПП. Кроме того, боевая машина двигался не по прямой, а чуть по касательной к полосе. Ситуация начала приобретать критический, отчасти предаварийный характер. И самое главное, я не предпринимал ни малейшей попытки хоть как-то данную ситуацию исправить. Словно заворожённый, я смотрел на очень быстро набегавшую на меня землю. В общем, я вновь впал в какую–то непонятную и необъяснимую прострацию.
Спешу успокоить читателя, катастрофы не случилось. Владимир Викторович её грамотно предотвратил. С трёхэтажными матами он выровнил истребитель и подтянул его до полосы.
– Всё, Колмаков!.. Ты отлетался!.. – уже на земле орал на меня инструктор. – …Собирай чемоданы, снимай курсантские погоны и готовься к отъезду в СА! Сегодня пятница, штабисты не успеют подготовить документы на твоё отчисление!.. Тем не менее, уже в понедельник, ближе к вечеру, билет на поезд до станции Болотная у тебя, наверняка, будет в кармане!..
Не было ни малейших сомнений в том, что Владимир Викторович до последнего надеялся на чудо. Однако, любому терпению, рано или поздно, приходит конец.
На ближайшие выходные большинство курсантов получили увольнительные. В казарме осталась лишь пара дежурных наряда. Командиры так же поспешили покинуть расположение части, оставив в авиационном подразделении пару дежурных офицеров – как говориться, для острастки и поддержания порядка. Один лишь я завис в неопределённом, отчасти подвешенном состоянии. Моя фамилия не значилась ни в дежурном, ни в караульном наряда. Не было меня и в списке получивших увольнительные.

Целых два дня, предоставленный самому себе, я бесцельно болтался по аэродрому; мог делать всё, что мне вздумается. Вот только делать что-либо мне вовсе и не хотелось. В начале, я мысленно жалел себя, несчастного и одинокого. Потом мне захотелось отомстить всем командирам, недооценившим мои таланты и способности. Ну, а после, я вдруг взялся предметно разбираться в своих последних неудачах, прикидывал, анализировал... Отчасти я взялся проигрывать ситуацию, ещё вчера казавшуюся мне тупиковой, абсолютно безвыходной. Пешком прогулялся до взлётки; до ближнего привода; прикинул, где могло быть то самое место, где в пятницу мог запросто грохнуться мой истребитель. Побродил по авиастоянке, мысленно попрощался с зачехлённым бортом № 68, к которому успел привыкнуть, как к родному. В общем, к воскресному вечеру, когда в казарму начали возвращаться с увольнения мои, теперь уже бывшие сослуживцы, я полностью смирился со своей участью, приняв отчисление, как должное, как свершившийся факт. Возможно поэтому, впервые за последний месяц, я спал спокойным, безмятежным сном. Борьба за выживание, за место под солнцем закончилась, так чего портить нервы.
В общем, утро понедельника я встретил хорошо отдохнувшим. После бессонных ночей и бесконечных переживаний, я впервые был бодр. Нынче мне было всё нипочём. Когда ребята отправились на аэродром, я собрал свои вещи и принялся ожидать той самой минуты, когда меня вызовут в штаб за документами.
А теперь попрошу представить, каковым было моё удивление, когда в казарму вдруг вбежал Сашка Кицын. Задыхаясь от быстрого бега, он сообщил мне о том, что я включён в лётное расписание.
Саня вовсе не шутил. Подобными вещами не шутят, да и не тот был Сашка человек, способный так жестоко издеваться над своим, пусть и бывшим сослуживцем. Тем не менее, я ему не поверил. Не верил до тех самых пор, пока лично не оказался возле лётного расписания. В нём действительно значился мой позывной «933», причём трижды. Ровно на девять утра был запланирован контрольный, часовой полёт с командиром звена; примерно через полчаса, я должен был отправиться на повторную проверку с командиром эскадрильи; а после, ровно в полдень, красными чернилами были обведены мои первые самостоятельные полёты по кругу. Два подряд, с «конвейера».
Признаться, я вовсе не знал: плакать мне или смеяться. С одной стороны, я вновь был в лётной обойме. С другой стороны, отправляться в самостоятельный полёт, так и не освоив посадку – равносильно нырянию в открытое море, не умея плавать.
– Колмаков, ты чего такой счастливый? – я вдруг услышал за своей спиной знакомый голос. Обернувшись, увидел своего инструктора, Владимира Викторовича.
– Товарищ командир, так ведь меня в расписание включили!.. – запинаясь, я попытался объяснить причину появления на моём лице идиотской улыбки.
– И что с того?.. – ухмыльнулся Корнейчук. – …Решение об отчислении принимаю вовсе не я, а командир эскадрильи!.. Потому тебе и назначили пару контрольных полётов! Пусть отцы-командиры лично полюбуются на твои художества во время посадки!.. – уже собираясь уходить, инструктор вдруг обернулся. – ...Да, и вот ещё что!.. Мы с Николаем Ивановичем уезжаем в город, вернёмся ближе к вечеру! Вместо командира звена с тобой полетит Степурин, инструктор первого экипажа!.. – чуть потупив взор, Владимир Викторович продолжил. – …Олег, скорее всего, мы с тобой уже не встретимся!.. Так что, давай прощаться. Удачи тебе в будущем и не держи на меня зла!..
Похоже, инструктор хотел сказать ещё что-то, да так и не успел этого сделать. Запрыгнув на подножку проезжавшего мимо топливозаправщика, он махнул мне рукой, дескать, не поминай лихом.
В припоганейшем настроении, я поплёлся на предполётную подготовку.
«Уж, лучше б, этого чёртового расписания вовсе не было!.. Чем тот позор, который мне придётся пережить ещё дважды!.. Теперь о моей косорукости узнает ещё и командир эскадрильи!..»
До девяти часов утра время тянулось так медленно, что мне показалось, будто бы прошло не шестьдесят минут, а как минимум пять часов. Помимо своей воли, я вновь занялся самокопанием, перемывая себе косточки и проклиная себя за свою же тупость, медлительность, полное отсутствие сообразительности. Попутно я заправил свой родной шестьдесят восьмой борт топливом, проверил наличие воздуха, кислорода, масла, подготовил к полёту кабину.
Мой первый проверяющий опоздал на добрых двадцать минут. Увидев бегущего в мою сторону Степурина, я, было, собрался доложить о готовности. Однако инструктор уже успел махнуть мне рукой, дескать, некогда принимать рапорта, живо прыгай в кабину и «запускай»...

    Лишь выруливая с авиастоянки, я впервые услышал в наушниках голос Степурина.
– Мы вчера отмечали самостоятельный вылет Урбана!.. Хорошо посидели!.. В общем, я немного вздремну, а ты, уж давай сам!.. И смотри, не вздумай разбудить меня, каким-либо резким движением!
И всё! Весь полёт ни слова, ни мата, ни звука!
Следуя указаниям командира, я аккуратно поднял машину в воздух, ушёл в отведённую мне зону, открутил положенный пилотаж и так же спокойно, без дёрганья и ненужных перегрузок, вернулся обратно в круг.
После третьего разворота, во время снижения и захода на посадку, мои руки непроизвольно покрылись липким потом, пульс участился. В предвкушении очередной неудачи, меня, как и прежде затрясло мелкой дрожью.
«Вот она родная, взлётно-посадочная полоса!.. До неё не более километра!.. А этот спит себе, совершенно не подозревает о том, что именно сейчас и начнутся самые серьёзные проблемы!.. Считай, дама с косой уж вовсю кружит рядом с нашей кабиной!..»
Для верности, я пару раз резко качнул крыльями, потом также жёстко задрал и опустил нос истребителя. Казалось бы, от такой чудовищной встряски, мог проснуться даже покойник. Однако внутренняя связь истребителя по-прежнему молчала.
 «Ну, что ж!.. Теперь моя совесть чиста!.. Если убьёмся, если рухнем посреди аэродрома!.. Виноватым будешь именно ты, товарищ Степурин!..»
Хочешь, не хочешь, а мне пришлось целиком и полностью сосредоточиться на посадке. И вдруг, о чудо!.. Земля перестала нестись на меня с бешеной скоростью. Складывалось полное ощущение, будто бы я могу отчётливо рассмотреть каждую кочку, каждый кустик, между которыми беспечно бродил накануне. Никаких помутнений, никакой пелены перед глазами. Напротив, картинка чёткая, как никогда.
И самое главное, вовсе не самолёт нёс меня чёрте куда. Ныне боевая машина была полностью в моей власти, именно я манипулировал истребителем, который подчинялся моим командам.  Вот я чуть-чуть потянул на себя ручку и этот скоростной монстр выравнивается. Он послушно несёт меня над полосой. Ещё одно едва уловимое движение и боевая машина, осторожно коснувшись твёрдой поверхности, уже несётся меня по взлётно-посадочной полосе.
Трудно было в это поверить, но я сам, без чьей-либо помощи, посадил самолёт на полосу! Моей радости не было предела, я был готов подпрыгнуть до небес. Ощущение было такое, словно я только что отыскал некую, недостающую деталь для запуска огромного сложного механизма. И этот агрегат вдруг закрутился, завибрировал всеми своими поршнями и шестерёнками – всё вдруг оказалось на своих местах. При этом я вновь поверил в себя. Не таким уж я был тупым и медлительным... Впрочем, всё это было ерундой, в сравнении с  ощущением, которое поглотило весь мой разум: я буду лётчиком!
Меж тем, инструктор Степурин равнодушно вылез из задней кабины, потянулся и сухо произнёс.
– Всё нормально! К самостоятельному полёту готов!.. – сделав короткую паузу, инструктор добавил. – …Советую поторопиться! Командир эскадрильи не любит, когда курсанты опаздывают!
Казалось, я не бежал, а летел. Сбросив со своих плеч многотонный груз неприятностей, накопившийся за последние недели, я вовсе не чувствовал своего веса. Чуть позже ребята по эскадрильи рассказывали, как подполковник Катченко громко на меня орал, отчитывая за опоздание. Однако я этого совершенно не слышал. Нынче мой разум был занят совершенно иным. Словно наркоман, подсевший на иглу, я всё ещё испытать кайф от своей недавней посадки, при этом мне не терпелось ещё и ещё раз испытать то непередаваемое ощущение. Я точно знал, как и что мне необходимо делать.
Имелась и ещё одна причина моей спешки. Я торопился получить допуск к самостоятельному вылету до возвращения на аэродром Кравца и Корнейчука. Мне отчего-то казалось, что именно они, Николай Иванович и Владимир Викторович, обязательно спутают все, так удачно совпавшие ныне «карты».
С командиром эскадрильи я так же не оплошал. Скажу больше, посадка у меня вышла гораздо уверенней, более осмысленной, едва ли не близкой к идеалу. Причём, по поводу «близкой к идеалу» – это вовсе не моя выдумка или некий литературный оборот. На сей раз я едва ли не дословно процитировал слова командира эскадрильи, сказанные уже на земле, во время послеполётного разбора.
Итак, моя мечта сбылась. Я получил допуск к самостоятельному полёту. Ныне я прибывал в каком-то полушаге от полноправного звания: лётчик.

Ровно в полдень самолёт с бортовым номером шестьдесят восемь, уже поджидал меня на авиастоянке. Словно скаковая лошадь, нетерпеливо бьющая копытом в предчувствии очередного забега, боевая машина, слегка вибрируя на ветру элеронами и рулями, ожидал своего часа.
Трудно в это поверить, но мне, восемнадцатилетнему пацану, лишь год назад закончившему школу,  доверили управление истребителем. Это уже потом, спустя тридцать или сорок лет, глядя на своего восемнадцатилетнего сына, я отчётливо понял, какие риски и опасности таил в себе тот первый самостоятельный вылет.
– Всё будет хорошо!.. – помогая мне с ремнями и замками, добродушно улыбнулся авиатехник. – …Если допустили – значит, достоин!.. Значит, всё у тебя получится!
Эх! Если б те слова, да Богу в уши...

Дабы быть правильно понятым я, пожалуй, позволю себе некоторое отступление.
Во время тренировочных полётов курсант неукоснительно выдерживает, все заданные ему параметры. За этим пристально следит инструктор. Если высота полёта определена пятистами метрами, она и должна быль пятьсот метров – не четыреста девяносто, ни пятьсот десять. Если скорость задана трестами километрами в час, то за триста шестьдесят ты наверняка получишь ручкой управления по коленкам. В общем, никаких отклонений, никакой отсебятины.
В самостоятельном полёте дело обстояло несколько иначе, потому как отсутствовал главный фактор былой дисциплинированности. Имею в виду человека, сидевшего в задней кабине и неусыпно контролирующего твои действия. Оказавшись в полном одиночестве, можно было немного расслабиться, позволив себе некоторые вольности. Да, вы сами посудите: разве можно упустить возможность помахать крыльями девушкам, загорающим на пляже, или чуть пугануть лёгким пикированием колхозников, собирающих урожай картошки?
Вот и я, самостоятельно взмыв в воздух, от души наслаждался свободой. Не успев набрать высоту, подёргал рулями; на первом развороте закрутил такой неимоверный вираж, что плоскости моего самолёта задрожали в предштопорной тряске.
Слегка увлёкшись «воздушным озорством», я не заметил, как позади меня осталось условное место второго разворота – я его попросту проворонил. Чуть позже опоздал с выпуском шасси. Пытаясь поскорее исправить предыдущие ошибки, я невольно совершал новый, более серьёзные – в общем, всё больше и больше отдалялся от нормального ритма полёта.
Напомню о том, что полёт по кругу весьма скоротечен. С одной стороны, это оказалось мне во благо – я не успел «вляпаться» во что-то необратимое. С другой стороны, мне не хватило совсем немного, чтоб вернуть машину в надлежащий режим.
То есть, промахи, связанные с моими легкомысленными действиями, пришлось выправлять непосредственно перед полосой. Рано выполнив третий разворот, я заходил на полосу достаточно высоко – мне необходимо было срочно гасить посадочную скорость.
О том же самом напомнил мне руководитель полётов, наблюдавший за моим внештатным заходом на полосу: «933, прибери обороты двигателя!.. Прибери обороты!..»
Знал бы руководитель полётов о том, что я уже давно перевёл ручку управления двигателя в самое крайнее положение. Более того, я ещё и выпустил тормозные щитки. А он, зараза!.. Имею в виду этот долбаный истребитель, предательски нёсся к земле с повышенной скоростью. В ту минуту я, помниться, подумал о том, что самолёт мне по-своему мстил. Дескать, вот тебе, бестолочь! Будешь знать, как хулиганить в воздухе!
Пусть и с большим перелётом, но мне, с горем пополам, всё же удалось посадить самолёт на полосу. Вполне допускаю мысль о том, что в итоге, моя посадка со стороны выглядела не такой уж и страшной. По крайней мере, запросив взлёт с «конвейера» (это когда, едва приземлившись, самолёт тотчас уходит на взлёт), я тотчас получил «добро» от руководителя полётов.
Доложив о переводе закрылок во взлётное положение, я увеличил обороты двигателя до максимального значения. Доложить-то я доложил, а вот кнопку закрылков вовсе не нажал. Попросту запарился, доложил на автомате. Впрочем, на тот момент каких-либо неудобств я вовсе не испытал, да и думал я тогда исключительно о новом полёте.
Разгон, отрыв.
Набираю высоту и вовсе не понимаю, отчего моя боевая машина так вяло и неохотно набирает высоту. Понимание пришло лишь после того, как я убрал шасси, и в моих наушниках дико завыла серена.
Быть может, кому-то покажется странным или вовсе неправдоподобным, тем не менее, и сорок лет назад истребители оснащались некоторой упреждающей, в том числе и звуковой сигнализацией на случай аварийных, внештатных ситуаций. Так вот, Если лётчик умудрялся поставить закрылки в посадочное положение, при этом шасси (по тем или иным причинам) оказались не выпущены – система безопасности немедленно предупредит пилота о том, что его машина к посадке вовсе не готова. Потому и звучала в наушниках лётчика сирена. «Умной системе» было невдомёк, что какой-то идиот, может затеять взлёт с закрылками, установленными в посадочном положении.
Оглушённый той самой сиреной, я не сразу сообразил в чём, собственно, дело. Осознание пришло несколько позже. Так или иначе, но мне пришлось медленно телепаться, пока самолёт не набрал высоту, способную обеспечить безопасную уборку закрылков. В общем, я сильно затянул выполнение первого разворота.
Решив сократить упущенное время, я устремился по диагонали к месту второго разворота. При этом едва не «встретился» с истребителем, взлетавшим сразу за мной. В отличие от меня, он набрал высоту значительно быстрее, все развороты выполнил в положенных местах. В общем, на второй разворот мы с ним вышли на одной высоте. Правда, несколько с разных направлений.
Пожалуй, лишь чудо уберегло меня от прямого столкновения двух истребителей в воздухе. То ли интуиция, то ли какое-то иное неведомое чувство, в самый последний момент заставило меня дёрнуть ручку управления от себя.  В то же мгновение, над моей головой пронеслось...
Точнее было бы сказать, прогремела сотнями громовых раскатов гигантская металлическая конструкция с крыльями и двигателем. Впрочем, особо рассмотреть тот самолёт я вовсе не успел. Всё произошло в какие-то считанные доли секунды. Лишь спутная струя, оставленная вторым истребителем болтанула мой самолётик так, что он едва не опрокинулся в штопор. Зрелище не для слабонервных. Я до сих пор молча улыбаюсь, когда в том или ином художественном фильме лётчик оказывается в аналогичной ситуации, когда боевые машины расходятся в воздухе в каких-то считанных метрах друг от друга. Поверьте, увидеть что-либо, предпринять какое-либо действие просто невозможно. Здесь надежда лишь на удачу, реакцию и исключительную осмотрительность.
Последующий полёт прошёл без каких-либо эксцессов и приключений. Надо полагать, кто-то свыше, некие потусторонние силы сжалились надо мной, посчитав, что экстрима на сегодня хватит, потому и оставили они меня в покое.
Принято считать, что за полноценный часовой полёт лётчик-истребитель теряет до трёх килограммов веса. В тот день, о котором ранее шла речь, я потерял раза в три больше. Складывалось полное ощущение, будто бы, я провёл в воздухе не пятнадцать минут, а целые сутки. Взмокшим, зверски уставшим, и, тем не менее, бесконечно счастливым я покинул кабину истребителя.
Первым меня поздравил авиатехник, встретивший самолёт.
– Я ведь говорил: всё у тебя получиться!
Чуть позже меня поздравили сослуживцы. А потом, откуда не возьмись, на авиастоянке вдруг появился мой инструктор Корнейчук, на пару с командиром звена Кравцом. Как позже выяснилось, никуда они не уезжали. Всё это время командиры находились на вышке руководителя полётов, видели все мои «кренделя» во время посадки и по-своему за меня переживали.

С Владимиром Викторовичем и Николаем Ивановичем мы остались хорошими друзьями и после службы. Более того, в свою курсантскую бытность, Владимир Викторович приглашал меня на свою свадьбу. Очень хорошо она мне запомнилась: в деревне, на открытом воздухе, с богатым хлебосольным столом и хорошей компанией... Встречались мы с ним и позже. При этом я непременно донимал своего первого инструктора вопрос: готов ли он был списать меня «на землю»? Довольно долго Владимир Викторович аккуратно уходил от ответа, переводил разговор на иную тему или попросту смеялся. Но однажды, под бутылку хорошего коньяка, Корнейчук всё ж таки разоткровенничался.
– Эх, Олег!.. Инструктор в первую очередь должен быть педагогом, психологом, а уж после, лётчиком!.. На тех истребителях, на которых мы ныне учим курсантов, совсем недавно летали лишь асы!.. Лет десять тому назад эти машины считались сверхсложной техникой!.. Тогда как сейчас, это не более чем учебно-тренировочная модель для начинающих курсантов. Прогресс стремительно опережает время! Меж тем, молодые люди, по большей части, остаются всё теми же пацанами, что и десять, и двадцать лет назад.
Хорошо, когда курсант подготовлен. А если нет? Если, как и ты, прямо из школы, после десяти классов?
Сам видел, как некоторые курсанты после первого тренировочного полёта поднимает лапки к верху. Мол, сложно; опасно; не для меня. Кто-то упорно молчит, а сам до последнего боится летать. Самостоятельно вылетают лишь злые, упёртые курсанты, жаждущие доказать (прежде всего, самому себе), что они не из робкого десятка!
Относительно тебя, я был уверен в том, что желание и стремление у тебя есть и всё у тебя получается. Тебе необходима была лишь некая встряска.
Ты ведь в курсе того, что моим первым инструктором был Николае Ивановиче? Однажды Кравец выгнал меня прямо с аэродрома, собирать чемоданы. И ничего, как видишь – летаю!
Вот и я, всеми силами, пытался тебя разозлить, растормошить. Давил на самолюбие. При этом точно знал, что летать ты будешь. Вот такая, брат, сложная наука – педагогика!
Той самой науке, и лично Владимиру Викторовичу я благодарен и по сей день. Дай Бог, ему здоровья. Именно сейчас, спустя столько лет, я с полной уверенностью могу сказать о том, что первый самостоятельный вылет стал для меня самой серьёзной, самой важной победой. Главным тогда было не сломаться, не пасануть; невзирая на все, неудачно складывающиеся обстоятельства, покорить свою первую вершину. Потом, этих самых вершин у меня будет много. Однако ту, самую первую, я буду помнить на протяжении всей своей жизни. Причём, в самых мельчайших подробностях.

Если ж вернуться в то далёкое лето восемьдесят пятого года, могу заверить читателя в том, что после моего самостоятельного вылета, я «поблагодарил» каждого из тех, кто был хоть как-то причастен к данному успеху. Имею в виду Корнейчука; Кравца; командира эскадрильи Катченко; инструктора Степурина; руководителя полётов; авиатехника, обслуживавшего шестьдесят восьмой борт. В общем, коньяка хватило всем. Праздник-то был вовсе не рядовым. Как не крути, а не каждый день обычный человек становится ЛЁТЧИКОМ.